Приказано выжить (Ирис)

На стене трактира висела старая лютня. Я сняла ее, настроила и принялась припоминать песни, что пели дома. Но они не выходили, потому что дома играли на арфах и мелодии были слишком сложными для лютни. Немногочисленные известные мне песенки на рианонском выходили намного лучше. Среди них была и любимая песня Дьявы, она сама перевела ее с моего языка на астрагский. И заставляла Габриеля петь ее, порой по десть раз подряд.

Сама не понимая зачем, я вырвала лист из своих конспектов взяла грифель и принялась переводить с астрагского на рианоский, заодно припоминая мелодию. И так увлеклась, что перестала замечать все происходящее вокруг.

Я помню, что эти строки написал отец. Написал и зачем-то отдал мне. Наверное, он знал, что однажды Эрсирис доберется до меня, или просто не отрицал такой возможности.

Пальцы сами нашли нужный ритм, идеальный, и я вдруг запела, почему-то на рианонском, хотя и помнила наизусть каждую руну из этой песни. Запела, чувствуя, как по щекам катятся градом слезы...

Все время назад, на два шага назад,

Мой враг, мы погибнем... рядом.

Пальцы сорвались, рука окрасилась кровью — лопнувшие струны, сразу все! глубоко рассекли кожу. Так мне и надо, нечего вспоминать. Ни к чему хорошему это никогда не приводило, и не приведет.

Я сидела на полу, лицом к незажженному, чтобы не тратить понапрасну дрова, камину. Кровь капала ручейком с руки, пачкая пол. Надо бы сунуть в холодную воду и обмотать чистой тряпицей. И натянуть заново струны, да только где их взять?

Медленно и неуклюже я встала, обернулась и столкнулась взглядом с Аэоном. За его спиной стоял Веритас с вытянувшимся лицом и семья трактирщика. Мирта плакала.

— Здравствуй, — зачем-то сказала я. Конечно же, он мне не ответит, как и все они. — Я не слышала, как вы зашли.

— Да, я уже понял, — кивнул Аэон. Он почти не изменился, только окончательно затянулись рубцы на лице. — У тебя кровь на руке.

— Струны лопнули.

Зачем я это говорю? Что могут изменить слова, значащие здесь, в мире людей, столь мало?

И вообще, зачем он пришел? Я поняла бы, если опять с какой-нибудь раной или полумертвым другом, но просто так?

А впрочем... важно ли это?

Я протиснулась мимо всех на кухню, налила в плошку воды и сунула туда окровавленную руку. Вода тут же окрасилась розовым. Где-то тут лежало старое тряпье...

— Держи, — возник сбоку Аэон, протягивая полоску белоснежной ткани. — Давай помогу.

Он довольно сноровисто обмотал мою ладонь, затянул накрепко узел.

— Спасибо.

— На здоровье. Поговорим?

— Хорошо.

— Веритас! Притащи вина.

— Сей момент! — отозвался лысый из зала.

Мы устроились на кухне, за обшарпанным разделочным столом. Веритас действительно быстро принес пыльную бутылку и три глиняные кружки, извиняюще пожал плечами:

— У Неда не самый большой винный погреб.

Я отодвинула от себя кружку.

— Не пью вина.

— Тебе и не предлагают, — ответил Аэон. Пашарил за пазухой и вытащил шуршащий сверток. — Вот, жуй.

В свертке я с удивлением обнаружила засахаренные фрукты, вперемешку с орехами. Редкость, с начала блокады сладостей не видел никто. А мне и до нее нечасто приходилось.

— Спасибо...

Аэон усмехнулся по-доброму:

— Ешь, мелкая. Мы с Веритасом и вином обойдемся.

— Это точно, — вздохнул грустно лысый. — Вина теперь днем с огнем не сыщешь... Но мы хотели о другом поговорить.

— Ирис, — Аэон кинул предостерегающий взгляд на лысого. — Не стану скрывать, нам нужна твоя помощь. "Нам" — это и мне, и Веритасу, и многим другим нашим людям. Скажи, как влияет на тебя то, что ты используешь свой дар?

Я подумала немного. Сказать правду, или умолчать?

— Это зависит от состояния того, кому я помогаю. Если повреждения очень серьезны, я, скорее всего, умру от болевого шока раньше, чем успею помочь в должной степени. Так было с тобой: если бы не красная настойка, я рисковала потеряться в твоей боли и умереть. Мне нужно, чтобы меня "держали", подстраховывали, и в случае чего могли выдернуть из транса, потому что у самой это не всегда выходит. Чем легче рана, тем менее глубокий транс мне нужен и тут опасности почти совсем нет. Если речь идет о длительной внутренней болезни, бесплодии например, то тут нужны месяцы ежедневного лечения, и неизвестно поможет это или нет. Как я говорила, лучше всего получается со свежими ранами. Над шрамами трудится бесполезно. Если рана гниет, то, скорее всего, ее сначала нужно прижечь, или еще как-то очистить, иначе я не ручаюсь за результат. Что делать со всякой заразой, простудами и прочим не знаю совсем.

— Твой дар, он всегда работает? — отхлебнул из кружки Веритас.

— Нет. Два раза было так, что я не смогла помочь. Не имею понятия, от чего это зависит.

Орехи и сласти были вкусными до безумия. Кто бы мог подумать, что я так изголодалась по сладкому! А вот же, умяла все, что было и даже не вспомнила о Рее и Тэне, с которыми не мешало бы поделиться... Какая я все-таки иногда... Даже слов нет, до того противно.

Аэон не смотрел на меня, он задумчиво водил пальцем по ободу полной кружки, к которой даже не притронулся и, судя по сосредоточенному выражению лица, что-то обдумывал.

— Дай угадаю, — тяжело вздыхаю. — Ты хочешь меня отсюда забрать и чтобы я помогала твоим людям постоянно, в любое время суток и все время была под рукой. Так?

Мужчины синхронно кивнули.

— В общей сложности, да, так и есть. Там, снаружи, настоящий хаос. И там крайне небезопасно. Я не хочу подвергать тебя опасности, но, демоны все раздери, мои люди гибнут ежедневно, порой от сущих пустяков, вроде вовремя не промытой и загноившейся царапины! У нас есть один лекарь, но его на все отчаянно не хватает, да и лекарства на исходе. А магов во всей столице осталось всего два-три и не один из них не целитель. Я устал, — Аэон вдруг со злостью грохнул по столу открытой ладонью, аж кружки подпрыгнули, расплескивая вино, — устал понапрасну терять людей! Впрочем, если ты откажешься, мы поймем.

Веритас согласно кивнул.

— Отказалась же ты помогать Корану. Подумай, Ирис. Мы с Аэоном в долгу не останемся, но придется тяжело, больно и грязно, я думаю, ты это понимаешь. Сколько лет тебе?

— Тринадцать уже.

— Уже! — Усмехнулся издевательски Веритас. — Рассуждаешь как взрослая, конечно, но... Подумай. Хорошенько подумай. Там война и ото дня на день становится все хуже; но и тут взаперти не отсидишься.

Я оглянулась и посмотрела через дверной проем, прикрытый зеленой занавеской в зал. Там было пусто, наверное, Венитас наказал не подслушивать.

Что я теряю, уходя? Дом не мой, люди — чужие. Мирту жалко, но это она мне нужна, а не я ей. Веритас прав, вечно взаперти не отсидишься, что мне тут делать? Да и вряд ли меня погонят туда, где будет опасно. Ни Аэон, ни Веритас не дураки, чтобы рисковать своим единственным недоцелителем. Да, мне придется использовать свой дар и терпеть постоянно боль, но вместе с тем и развиваться. Моя сила сильно выросла после Аэона, надо думать от постоянных упражнений возрастет и еще. Значит, когда я найду одну из Семей, даже без своего саторо, я не буду бесполезной приживалкой, никто не попрекнет меня куском хлеба.

Отец учил, что если стоит выбор: жить понапрасну или приносить пользу, надо выбирать второе и не раздумывать.

К тому же... кто знает когда окончится блокада? Если я уйду, то еда, которую Нед потратил бы на меня останется его детям, жене, Мирте. Им будет лучше без меня, это ясно.

Я посмотрела на мужчин. У них обоих жизнь явно не мед: один весь исполосован, живого места не найдешь, другой, вон, без бровей-ресниц остался, тоже, надо думать, неспроста. Но почему-то они мне ближе, чем тихий рассудительный Нед и его нежная жена.

Мой отец был силен. Я говорю не о физической силе, и даже не о возможностях, которыми он обладал. Его воле мог позавидовать кто угодно. Он был несгибаем, тверд, незыблем изнутри, словно скала, за которую я, хрупкий маленький вьюнок, цеплялась, вырастая, не боясь быть сдутой ветром и затоптанной сапогами чужаков.

В моих братьях я видела это же. Они были еще слишком дети, чтобы не дурить, не проказничать, и не совершать ошибок, но каждый из них не дрогнул ни разу, ни перед гневом отца, ни перед лицом смертельной опасности.

Все дети Рассвета и Огня были такими.

Возможно ли, что именно поэтому я так отчаянно тянусь к Аэону, к Веритасу, да даже к безусому Гаю, потому что в них теплится этот же стальной огонь? Они — настоящие, от них я не стану ждать подлости. Рядом с такими я вырасту, и никто меня не сломает.

Что ж, по-моему, выбор сделан, не так ли?

Я бесшабашно улыбнулась, чувствуя, будто за спиной разворачиваются невидимые крылья.

— Мне нужно забрать книги. И шубу.

Мужчины остались ждать меня внизу, допивая вино и разговаривая.

Вещей у меня было немного, смена одежды, книги, да та самая шуба. Но я, собрав все это в мешок, а шубу накинув на плечи, зачем-то задержалась в комнате, бродя из угла в угол, и запоминая, как расставлены вещи, как играют на стенах блики свечи и причудливо искажаются тени...

Аптекарь возник в дверях неслышно, но был явно взволнован.

— Ирис, ты куда?

Ох, кто-то соизволил со мной заговорить! Два месяца демонстрировал надменное выражение лица и отмалчивался, а тут — вспомнил!

Невольная обида всколыхнулась, выплывая наружу и подталкивая ответить грубостью, или вовсе промолчать. Но достойно ли это дочери Рассвета и Огня?

Пока я раздумывала, что сказать, Рейн подлетел ко мне и схватил за плечи:

— Как они тебя заставили?!

Такого я уже не стерпела. Молча вырвалась, подхватила мешок, к слову, тяжеленный, и гордо задрав голову, обошла аптекаря по дуге и вышла из комнаты.

Уже спустившись на первый этаж, услышала сзади топот. Но не обернулась.

— Аэон! — заорал истошно Рейн. — Аэон, не смей!

Он влетел на кухню, сорвав нечаянно занавеску, но даже этого не заметив, и бросился с кулаками на сидящего Аэона. Слава праотцам, Веритас сидел ко входу ближе, он успел перехватить сбесившегося аптекаря за пояс и безо всякой жалости отшвырнуть в сторону. Проехавшись пятой точкой по доскам пола, Рейн утих, опомнился, но лицо его все еще пылало гневом.

Я захлопнула рот и сделала вид, что невозмутима, спокойна и вообще ничего особенного не происходит. Подумаешь, тихий занудливый вечно трясущийся от страха по любому пустяку, аптекарь, бросился на огромного вооружено мужика, являвшегося ему другом.

Аэона эскапада аптекаря, казалось, ничуть не удивила. Он все так же сидел, вольно откинувшись на стену, и потихоньку цедил вино из кружки, лишь левая бровь вопросительно задралась, а так — сама невозмутимость. Вот с кого мне стоит взять пример, а то повадилась ронять челюсть по поводу и без оного... Стыдно.

Веритас напоказ вытер руки о рубашку.

— Рейн, ты совсем сдурел?

— А чего он? — снова взвился аптекарь, не вставая на ноги. — Вы ж угробите девчонку и не заметите!

— Это бесполезный спор, — встреваю. — Мы идем?

— Ирис, — взор Рейна, преисполненный священного ужаса обратился на меня. — Ирис, ты ребенок еще — не понимаешь, что делаешь, так хоть меня послушай!

— Этот ребенок у тебя ежедневно ночами пахал, и учился при этом. Где же было твое сочувствие? — хмыкнул Веритас. Заглянул в кружку и заключил с сожалением: — Во-от, еще и вино кончилось... Теперь точно пошли. Не-ед!

Застучали торопливые шаги и толстячок, суматошно комкая в руках полотенце, давняя его привычка, вбежал в кухню, бледный и потный от волнения. Мне даже стало жаль его сейчас, ведь очевидно, что он боится Аэона и Веритаса, и непонятно еще, кого из них больше... А иначе, с чего ему терпеть меня в своем трактире? Выкинул бы, вот и вся недолга.

— Ирис с нами уходит. Смотри, чтоб никому ни слова, понял?

Трактирщик быстро-быстро закивал.

Аэон плавно поднялся, поправил плащ и протянул мне руку:

— Значит все, пошли.

Аптекарь провожал нас затравленным взглядом.

Андаста изменилась. Из веселой, шумной и людной столицы, она превратилась даже не в тень, а в пародию на тень себя прежней. Людей нет, ну это ладно, время все-таки позднее. Но остальное... Дома, мимо которых мы проходили, частью были заколочены, частью — полуразрушены и разграблены, без дверей и окон, а частью и вовсе сожжены, лишь горелые остовы чернели. И ни одного огонька, словно совсем живых не осталось...

Эту лавку я знала когда-то. Сотню раз пробегала мимо нее по дороге в аптеку или обратно, и каждый раз сглатывала слюну, вдыхая запахи свежей выпечки и топленого молока. А здесь немолодая женщина, некрасивая как сама по себе так и от возраста, но тем не менее на диво добрая и приветливая торговала сдобой и сластями... А вот тут большая дружная семья ювелиров держала лавку и у них всегда у крыльца лежали здоровенные злющие псы.

Там дальше тоже были знакомые лавки и дома. Портного, братьев-сапожников, игрушечных дел мастера... А тут была лавка готового платья... Дальше продавали книги и канцелярию...

И все эти здания стояли мертвыми. Выпотрошенными мародерами, безжалостно разрушенными и совсем-совсем мертвыми.

Я жалась к Аэону и Веритасу, хваталась за их руки, испытывая даже не страх — ужас. Мне казалось, что это невозможно, что не может город измениться ТАК за считанные месяцы...

— Ирис, — обернулся Веритас, — дай-ка я тебя понесу.

Я без вопросов обняла его за шею и прижалась, когда он легко поднял меня на руки, спрятала лицо в меховой оторочке плаща. Не хочу больше ничего видеть. Не хочу.

Аэон нес мою сумку еще от лавки, и ему рук она не тянула.

Мужчины прибавили шаг, и я даже продрогнуть не успела, как оказалась в другой части города. Я поняла это по тому, что под их сапогами не отозвалась глухо брусчатка, а застучал камень. Никогда не видела этого квартала.

— Стой! Кто идет? — послышался вдруг совсем близко незнакомый мужской голос. Я замерла от страха.

— Прочь с дороги.

Я даже не сразу узнала в этом низком грозном рычании Аэона. О, прародители, защитите...