Чайка с острова Мираколо

'Вкусная рыба', — зову я. В ответ получаю яркую мысле-картину моего трупа с разорванным горлом. Обомшелые, вымытые приливом плитки террасы все испятнаны кровью. Очень зрелищно, спасибо, пробрало аж до озноба. Пока я прихожу в себя, перепончатая лапа молниеносно выстреливает из темноты, хватает рыбину и исчезает. Я едва успеваю заметить мелькнувшую в проеме желтоглазую треугольную морду. Глянцево блестит мокрая кожа, вокруг рта — кровавые язвы. Так. Теперь ясно, почему она прячется.

Поднявшись, изучаю столб, к которому крепится цепь. Толстое крепежное кольцо, совсем недавно маслянисто блестевшее, все усеяно точками ржавчины. В одном месте металл даже начал крошиться. У паурозо хорошие зубы и ядовитая слюна, способная разъесть что угодно, поэтому цепь и кольцо клепали из особого заговоренного сплава. Даже прикосновение к нему причинит хищнице серьезную боль. Однако это ее не остановило.

Вряд ли ей удастся освободиться таким способом, так как пластина слишком толстая, но в своей одержимости паурозо не желала этого понимать. Все обладатели старой крови тяжело переносят неволю. Пусти рыбу в аквариум — она приспособится со временем, паурозо — никогда. Я бы выпустила ее где-нибудь подальше от нашей лагуны, но кто мне позволит?!

'Я не могу тебя отпустить, — говорю как можно отчетливей. — Дождись полнолуния... и все случится само собой. Ты будешь свободна. Мы обе будем свободны. Не нужно себя калечить'.

Два желтых огонька загораются во тьме — и гаснут. Хищница молча сопит, но глаза ее кричат так, что у меня закладывает уши. Мы обе задыхаемся от раскаленной ненависти. И все же чутье кьямати подсказывает, что отношение ко мне немного изменилось. В мутной, глухой пелене злобы, затянувшей сознание паурозо, загорелся огонек любопытства.

Рядом падает тень, отвлекая меня лишь на мгновение, но паурозо этого достаточно. Снова громыхает цепь, я резко оборачиваюсь — поздно. Блюдо уже исчезло в норе.

— Ну, Карита! — говорю я с укором.

Что ж, по крайней мере, она схватила рыбу. А могла бы меня. За ногу.

Алессандро улыбается:

— Как вы ее назвали? Carita? Милосердие? Очень подходяще.

Я ловлю глазами его улыбку, и почему-то на душе становится чуточку легче. Ядовитая сеть, которой опутала меня паурозо, сгорает, осыпаясь клочьями пепла. Наконец-то можно вздохнуть полной грудью, ощутить на языке привкус соли, весенних цветов, солнечных пятен.

— Я не могу дать ей свободу. Только имя.

— Это уже кое-что, — серьезно кивает Алессандро.

Это было первое, что пришло мне на ум. Безымянную тварь проще убить: капнуть в пищу сонной отравы, а потом столкнуть бесчувственное тело в канал, и всего-то делов. Кто-нибудь из слуг вполне мог отважиться на такое. Вон как дон Арсаго поступил с собачонкой Джоанны. Для него она была нелепым пустым существом, чем-то вроде мохнатого коврика под ногами.

— Я заметила, что здесь, в городе, имена вообще значат много. Они передаются по наследству вместе с должностью.

Лицо Алессандро вздрагивает, как от тяжелых воспоминаний, но он не подает виду:

— В монастыре было не так?

В памяти всплывают прохладные стены обители, тихое пение на утренней службе, блеск драгоценных окладов в синем сумраке, разбавленном яркими точками свечей, в котором движутся ровные ряды послушниц — белые и серые. Монахини учили нас, что 'любая стезя драгоценна в глазах Господа'. 'Белые' послушницы обладали даром беседовать с морем, зато 'серые' дарили обители тепло и уют. В монастыре приветствовались одинаковость, обезличенность. Мирские прозвища и титулы там вовсе ничего не значили.

— На острове меня звали Умильта. Наставницы всем послушницам давали новые имена, сообразно с теми качествами, которых нам, по их мнению, недоставало. Чтобы мы каждый день помнили о своих несовершенствах (итал. umilta — смирение, прим. авт.).

После напряженной игры в гляделки с паурозо было сплошным удовольствием чувствовать на себе этот серый взгляд, доброжелательный и спокойный. Алессандро выглядел усталым. Еще бы. Поди, всю охрану поставили на уши после того отравления. Тяжело жить, каждую минуту ожидая удара в спину, но иметь предателя внутри дома — это совсем скверно.

Я сочувственно думаю, что, судя по его виду, он давно уже спит по ночам не больше совы... И встает с рассветом.

— У вас в монастыре не было подруг?

Другого такого дотошного человека я давно послала бы к Хорро вместе с его любопытством, однако расспросы Алессандро почему-то не вызывают раздражения. Может, все дело в его подкупающей манере общения. Или во внешности? Раньше его жуткий шрам так бросался в глаза, что мешал заметить другие детали и черточки. Теперь же, пока мой собеседник любуется утренней суетой на канале, я исподтишка разглядываю его. Поношенный дублет слегка лоснится на локтях, коротко подстриженные волосы не достают до плеч. В Алессандро нет и тени утонченности, этакого харизматичного коварства, свойственного Рикардо и другим знатным синьорам. Просто человек, который старается хорошо делать свою работу и оставаться в ладу с собой. Перед таким собеседником кто угодно с радостью распахнет душу...

Но я-то не 'кто угодно'. Я решаюсь приоткрыть лишь маленькую щелочку:

— Почему вы так думаете? У меня была подруга. Одна. Ее звали Умильта, как и меня.

* * *

В крипте монастыря на Терра-деи-Мираколо всегда царит мягкая усталая тишина. Сверху над пещерой-криптой проходит наружная галерея, в полу которой проделаны узкие щели. Солнечные лучи почти не проникают сюда, но света хватает: он колышется в воздухе тончайшей золотистой пыльцой. Тишина такая, что звенит в ушах. Золотые блики от воды играют на стенах и потолке, создавая постоянную рябь. Своды крипты поддерживают полированные колонны, в которые можно смотреться, как в зеркало. Когда солнце постепенно взбирается все выше, они начинают тихо светиться.

Здесь пахнет солью и тайной. Все пространство состоит из мерцания и цветных пятен. Здесь даже камень кажется призрачным и зыбким. Это место для грез и молитв, где тебе открывается другой мир, уже не реальность, но еще не сон. Это место, где твое отражение может вдруг заговорить с тобой:

— Я заметила, что ты часто сюда приходишь.

— Мне нравится быть одной.

— Я мешаю?

— Конечно нет.

Разве она могла помешать? Она была как я, только светлее и чище. Даже имя у нас было одно на двоих. Она садится рядом на камни, каштановые волосы стекают по спине, белое одеяние слабо светится в уютном полумраке.

Молчать вдвоем несравнимо приятнее, чем одной.

Глава 12

На следующий день я перебралась на житье в палаццо Арсаго. Утро выдалось суматошным. Надеясь застать Рикардо до отъезда, я разделалась с завтраком в рекордные сроки, не слушая ворчания служанки Мелины, что день, начатый с проглоченной на ходу еды, редко выдается удачным. 'Брат' обнаружился у себя в комнате. Когда я вошла, он как раз затягивал ремни на дорожном сундуке. Брови нахмурены, темная челка все время падала ему на лоб, и он с досадой отводил ее рукой. Почему-то при виде багажа, собранного в дорогу, мне на сердце легла печаль.

— Ты ведь ненадолго уезжаешь? — с надеждой спросила я.

— А? — Рикардо вздрогнул, обернувшись. Похоже, мыслями он был уже далеко отсюда. — Не знаю, Джули. Как получится.

— Что ж, удачи.

— Тебе тоже, — оставив в покое сундук, Рикардо поднялся, приобняв меня за плечи, небрежно поцеловал куда-то в висок. — Пока меня нет, позаботься о своем будущем свекре.

В его темных глазах заблестело веселье. Я только фыркнула:

— У дона Арсаго и без меня достаточно охраны!

— И где она была позавчера, а? Не скромничай, ты оказала графу огромную услугу и, поверь, он этого не забудет. А если забудет, я напомню. Это может быть полезно для наших интересов.

Я с досадой высвободилась из его объятий. Ну вот, опять! Как будто на свете не было ничего важнее престижа и положения семьи Граначчи! Думал ли он когда-нибудь обо мне, как о человеке со своими мыслями и чувствами? Думал ли он о Джулии?

Взгляд 'брата', безразлично скользнув по мне, снова задумчиво уперся в стену. Вероятно, с таким же выражением он разглядывал партию товара, прикидывая, как бы выгоднее сбыть его с рук. Что ж, теперь я знаю, как чувствует себя оцениваемый товар.

— Вокруг дона Арсаго творится что-то странное... — изрек наконец Рикардо. — Твоя зоркость может очень пригодиться. Я надеюсь на тебя, сестренка.

Мы попрощались гораздо суше, чем хотелось бы. К себе в комнату я возвращалась с тяжелым сердцем. На пороге меня поджидал еще один неприятный сюрприз: в моей спальне суетились Мелина с Ассунтой, вывалив на кровать устрашающую гору вещей. Золотистое покрывало совершенно скрылось под ворохом нижних юбок, корсетов и вуалей; с одного угла свешивался край черной шелковой накидки. На полу стояли два глубоких сундука. По сравнению с аскетичным багажом Рикардо это выглядело впечатляюще. Можно было подумать, что тетка решила, пользуясь случаем, выселить меня к донне Арсаго насовсем. В мои планы это не входило:

— Зачем мне столько одежды? Ведь я еду всего на несколько дней!

— Мы едем, — поправила меня Ассунта. Встряхнула свое очередное черное платье, неотличимое от других траурных одеяний, и передала его служанке.

Я растерялась:

— Что значит 'мы'?!

— Неужели ты надеялась, что я отпущу тебя одну? — последовал короткий презрительный смешок.

— Но как же... ведь донна Арсаго...

Донна Ассунта смерила меня презрительным взглядом, пробурчав, что где уж там робкой слабосильной графине уследить за такой злокозненной девицей. Я попыталась воззвать к ее чувству приличия — бесполезно. Судя по сжатым в нитку губам и непреклонно торчащему подбородку, тетка твердо вознамерилась меня сопровождать. Положительно, мои 'родственники' как сговорились сегодня свести меня с ума!

Разобидевшись на весь свет, я удалилась в салон, в свой любимый уголок за высокими стеклянными окнами, выходившими на канал. Там скрывался крошечный балкон величиной с ласточкино гнездо, весь заросший пышно цветущей геранью. Этакий уединенный островок, висящий на стене над беспокойной, шумливой человеческой рекой.

Выйдя наружу, я как раз заметила Фабрицио, подгребавшего к террасе. Ему навстречу выскочил Рикардо, который успел переодеться в простой дублет и дорожный плащ. Со своего наблюдательного пункта я видела, как крошечная записка перепорхнула из рук в руки, и Рикардо, пробежав ее глазами, довольно рассмеялся. Надо же, какое целебное действие может оказать на человека ничтожный клочок бумаги! Все утро Рикардо бродил бледный и угрюмый, как покойник, а теперь вдруг словно ожил. На скулах яркими пятнами вспыхнул румянец, на губах заиграла победная улыбка. Подняв глаза к небу, он случайно зацепил меня взглядом и дружески помахал рукой. Потом он вскочил в лодку, Фабрицио оттолкнулся веслом — и гондола заскользила по воде, но не в сторону Фьюзи, где обычно брали лошадей для путешествия в Патаву, а вверх по каналу. К дому, где жила прекрасная Бьянка Санудо.

Очень хотелось взять горшок с геранью и запустить 'братцу' в спину, но вместо этого я ласково помахала ему вслед, как и полагается любящей сестре. А затем, пользуясь отсутствием Ассунты, хозяйничавшей сейчас в моей комнате, задумалась о доме Арсаго, куда мне предстояло отправиться, и его загадочном хозяине.

* * *

'Признайся, ты просто не хочешь, чтобы он оказался виновен!'

Иногда мне кажется, что Пульчино мог бы с успехом заменить голос совести. Он был так же зануден, говорил неудобные вещи и зрил прямо в корень.

'Конечно, не хочу! У дона Арсаго масса положительных качеств: он энергичен, смел, старается возродить былое величие Венетты... Кроме того, он сам недавно чуть не пострадал от отравы. Здесь явно прослеживается рука одного преступника! Сначала кто-то устранил синьору Граначчи, теперь пытается добраться до графа...'

'Да что ты! А мотив? Арсаго больше всех желает твоей свадьбы, ему не терпится прибрать к рукам еще и живущих-под-волнами, помимо всего прочего. Наверняка и дом с фреской он купил не случайно!'

Фреска со святой Виадорой, про которую рассказывала Джоанна, особенно меня интересовала. Странно, что дон Арсаго утаил ее от гостей. Обычно хозяева выставляли такие сокровища напоказ, чтобы похвастать перед гостями. Разве что у Арсаго были особые причины скрываться... Если прежние владельцы дома были почитателями святой Виадоры, наверняка там имелась и крипта. Знал ли о ней дон Арсаго? Часто ли он спускался туда и что он там делал? Я надеялась, что за несколько дней, проведенных в графском особняке, сумею разгадать эту тайну.

Про кьямати говорили, будто некоторые, самые талантливые из нас, могли разговорить даже камни. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы беседовать с булыжниками, но вообще-то самая заброшенная крипта — не настолько пустое помещение, как кажется на первый взгляд. Живности там обычно хватает: каменные моллюски, пауки, моховые слизни... Разума в них не намного больше, чем у герани, торчавшей перед моим носом, однако они способны уловить какие-то отголоски событий. И если понадобится, я сумею их расспросить.

Свою сыщицкую деятельность я не постеснялась начать прямо с порога. Как только мы с Инес почтительно раскланялись с донной Арсаго, я словно невзначай спросила, нельзя ли мне взглянуть на лик святой покровительницы, под крылом которой я провела целых два года. Такой вопрос был вполне уместен со стороны послушницы, недавно вернувшейся с Терра-деи-Мираколо. К моему удивлению, графиня, и без того похожая на высушенную бабочку, побледнела аж до зелени:

— О, вы говорите о той фреске... К сожалению, ее не удалось сохранить. — Белые губы растянулись в принужденной улыбке. — Сырость, знаете ли. Увы, мне очень жаль.

Мне тоже было жаль, но не фреску, а саму хозяйку. Она с притворным увлечением потянулась за пяльцами, будто надеялась спрятаться за ними от нашего любопытства. Худая рука слегка дрожала. На лице, покрытом сеточкой мелких морщин, застыло выражение тоскливой тревоги и какой-то обреченной покорности. Даже воздух вокруг был пропитан страхом. Разумеется, я сразу прекратила расспросы, но желание отыскать фреску и проклятую крипту разгорелось во мне с новой силой. Что-то здесь было нечисто...

Дом графа Арсаго, поместительный и просторный, был устроен обычным образом. Лишь несколько парадных комнат выходили окнами на Большой канал. Дом словно 'отворачивался' от воды, группируясь вокруг внутреннего двора. Нижний этаж имел два выхода: водный, выходивший на просторную террасу, и сухопутный, который вел во дворик, заросший тощими кустами жимолости и акации. Изогнутая лестница в холле поднималась в парадную залу и на галереи, куда с обеих сторон выходили группы комнат. На чердаке жили слуги. Некоторые комнаты имели приватные лестницы, также имелось множество мелких чуланчиков, кладовок и других укромных уголков. Я подумала, что найти потайной ход в этом муравейнике будет непросто.