Глава 31
— Глянь, Никола, похоже, кто-то сидит не берегу, — раздался приглушенный голос.
— Вечно тебе, Егорий, что-то мерещится в темноте. Коряга это. Видишь, даже не шелохнется, — ответил голос постарше.
— Точно говорю, дядька Тарас, человек это, — зачастил молодой.
— А, ну, замолчь, — раздался голос старшего.
Шаги вдруг стали расходиться. Один стоит. Двое обходят по сторонам. Три человека, действуют правильно, обкладывают со всех сторон, чтоб не убежал. Главное, чтобы стрельбу не открыли. Нет, стрелять не будут. Где-то недалеко позиции французов, уж они-то постреляют в тех, кто вдруг оказался около них.
Я думал, что меня будут задерживать по науке, типа: "Стой, руки вверх" или еще что-то, но совершенно неожиданно получил удар по голове и отключился.
Очнулся я от громкого голоса:
— ...так что, ваше благородие, сидел он на берегу и чего-то высматривал, то ли лодку ждал, то ли на лодке недавно приехал. Мы его окружили и внезапно напали. Притащили сюда, посмотрели, а на нем одежда чудная, сабля вот казацкая, бумажка какая-то вся замоченная и буквы на ней не разобрать, и больше ничего при нем нет. Руки посмотрите, ваше благородие, барские руки, — докладывал знакомый мне хрипловатый голос.
— Что руки? Если холеные руки, то значит враг? Ты, Тарас Петрович, говори да не заговаривайся. Может, на мои руки посмотреть хочешь, у меня не сильно холеные, но дам так, что век помнить будешь, — гудел добродушный начальнический голос. — А, да он уже очнулся. Вы что, дубиной его стукнули?
— Никак нет, ваше благородие, чуть-чуть прикладом приложили, а так ни-ни, — испуганно заговорил Тарас Петрович.
Офицер с эполетами поручика флотского экипажа наклонился надо мной и спросил по-французски:
— Комма вуз аппле ву? (Как вас зовут?)
— Жем аппле Владимир Иркутянин. Вообще-то, русский — мой родной язык, — ответил я.
Офицер грозно повернулся к унтер-офицеру и спросил:
— А ты, Тарас Петрович, сам его спросить не мог? Сразу прикладом по башке? Башибузуки. За службу благодарю, но впредь, чтобы все по-человечески было. Иди и вызови ко мне вестового, — сказал офицер.
Мне развязали руки и ноги, и офицер пригласил меня к столу.
— А теперь расскажите мне все по порядку: кто вы, откуда здесь появились и зачем? — спросил он.
И я начал рассказывать о том, как я из Иркутска с караваном поехал помолиться святым местам. Сначала мы попали в Монголию, потом в Китай в Урумчи, затем через Кашгарский перевал в Афганистан. Были в Кабуле и Герате, побывали в иранском Мешхеде и Тегеране, затем оттуда по караванным тропам в Багдад и Дамаск. Потом я добрался до Стамбула и там тайком под видом грузчика проник на французский корабль "Флора", на котором и вышли на рейд Севастополя. "Флора" участвовала в артиллерийском обстреле города, но получила три прямых попадания с берега и сейчас заделывает свои пробоины, а я под покровом ночи отвязал посыльный ялик и добрался до Крымского берега.
Офицер молчал. Было видно, что он переваривает полученную от меня информацию.
— Это сколько же времени вы были в таком путешествии? — спросил он.
— Да почитай, что два года. Из Иркутска выехали весной 1852 года, — сказал я, прекрасно понимая, что телефон и телеграф пока еще не изобретены и на проверку моей информации уйдет уйма времени, а по причине военного времени проверку оставят на период после окончания боевых действий. Маршрут свой я составлял по памяти и пусть тонкий путешественник, который объездил весь Ближний Восток, Центральную и Юго-Восточную Азию простит меня, если я где-то допустил неточность в географических названиях или караванных путях.
— Ничего себе путешествие, — удивился офицер, — сколько же нужно денег для него?
— Все деньги с собой не увезешь, — сказал я, — просто ограбят по дороге или убьют, а когда деньги вот в этих руках и в голове, то человек богат для того, чтобы делать все, что ему заблагорассудится. Я не чурался никакой работы и простым погонщиком верблюдов совершил такое путешествие.
— А документы у вас есть какие-нибудь? — спросил офицер.
— К сожалению, нет, украли вместе с последними деньгами, — ответил я.
— А как же сабля? — поинтересовался офицер.
— Сабля еще дедовская, казачья, без сабли на Востоке никак нельзя, да это и признак моего дворянского происхождения, и на Востоке чувствовали это по моей сабле, — пояснил я.
— Извините, сразу не представился, поручик Ордынцев, — сказал офицер. — Не улыбайтесь, был кто-то в моей родне из ордынских, перешедших на службу к российскому царю. Теперь весь род наш честно России служит. Давайте мы с вами поужинаем, чем Бог послал, и поведу вас к начальнику линии капитану второго ранга Бельскому. Нужно доложиться. Чувствую я, что слушать вас будут на самом верху. Присаживайтесь поближе на банку. У нас порядки корабельные, хотя мы сейчас на сухопутье. Щи да каша пища наша. И рюмочку для аппетита. Местная, тутовая, прошибает хорошо и от всех хворей спасает.
После ужина Ордынцев отвел меня к командиру линии. У него за рассказами заполночь и заснули.
Утром у Белецкого уже был один из флаг-офицеров:
— Помилуйте, вы еще спите, а Пал Степаныч просит к себе вашего лазутчика.
— Прямо-таки сам адмирал Нахимов просит к себе? — вырвалось у меня.
— Да-с, прямо-таки сам адмирал Нахимов просит вас к себе, — невозмутимо ответил "флажок".
Этого я не ожидал. Пришлось всю мою "одиссею" рассказывать адмиралу сначала. В подробности особые не вдавался, потому что в приемной было полно просителей и во время осады каждое слово командующего гарнизоном было на вес золота.
— А позвольте полюбопытствовать, сударь, на каком языке вы разговаривали с китайцами? — спросил Нахимов.
— На китайском, ваше превосходительство, — ответил я.
— А ну-ка скажите что-нибудь по-китайски, — предложил адмирал.
— Сказать-то я могу, ваше превосходительство, только кто поверит в то, что это китайский язык. Я лучше по-китайски напишу, вот это будет более весомым доказательством моих слов, — сказал я.
— А вот вам бумага и перо, — сказал адмирал, — напишите, что-нибудь соответствующее сегодняшнему моменту.
Я взял бумагу и написал.
— Интересно было бы узнать, что здесь написано, — сказал Нахимов, рассматривая бумагу. И сопровождавшие меня офицеры тоже с любопытством вглядывались в рукописные домики.
— Дословно здесь написано: прошу Вас разрешить мне участвовать в сражениях за Отечество. И подпись — Иркутянин, — перевел я.
— Похвальное желание, мы не только защищаем русскую землю, но и защищаем нашу православную веру, против которой объединились мусульмане и западные христиане, — сказал Павел Степанович и размашисто написал на листе: "Зачислить волонтером под командование капитана второго ранга Белецкого. Нахимов. 18 октября 1854 года" — Чем думаете заняться в боевых действиях?
— Дозвольте, ваше превосходительство, организовать команду снайперов — метких стрелков для того, чтобы на важных направлениях лишать противника управления путем поражения командующих ими офицеров, — сказал я.
Если не я, то кто-то другой все равно бы предложил заняться подготовкой снайперов. Я создам команду, а по моему почину такие команды создадут и в других подразделениях, что значительно улучшит положение осажденных войск.
— А что, дельное предложение. Вы, голубчик, — обратился адмирал к Белецкому, — возьмите под свое руководство дело создание такой команды. Если дело будет стоящее, будем распространять опыт. А я уж прослежу, как волонтер ваш обязанности свои исполняет. Не смею задерживать, дела-с.
Глава 32
Мы с Белецким пошли на четвертый бастион.
— Владимир...
— Владимир Андреевич, — подсказал я.
— Так вот, Владимир Андреевич, — сказал капитан второго ранга, — мысль ваша хорошая, потому что мы отмечаем, что среди англичан, чьи позиции против четвертого бастиона, много отменных стрелков. Нам даже пришлось плести веревочные маты (сети типа циновки), чтобы закрывать артиллерийские амбразуры, хоть и веревки, но от пуль все же спасают. Если мы создадим группу хороших стрелков, то поубавим им спеси. У меня к англичанам особый счет. Понимаете, сразу после Синопского сражения, когда Черноморский флот под командованием Павла Степановича наголову разгромил турецкий флот, английские газеты писали, что русские моряки достреливали в море раненных турок. Это было в правилах английских рыцарей добивать раненных врагов. У вора всегда на голове шапка горит. Вор сам первый кричит — держите вора! Да за такое всех этих щелкоперов нужно на реях поперевешать без суда и следствия. О какой порядочности англичан может идти речь? Я и детям, и внукам своим, если живым останусь, скажу, чтобы англичанке верили только на вершок и опасались ножа в спину, если неосторожно повернешься. Так что, Владимир Андреевич, будете защищать честь российского военно-морского флота. Возьмете себе тех, кто более подходит, и место вам для занятий вот тут, в трехстах метрах в тылу в низинке. Хотя тыл — это понятие относительное. Забыл спросить, вы в военном деле разбираетесь?
— Немного разбираюсь, господин капитан второго ранга, как бы подпоручик запаса, — сказал я.
— Вот и хорошо, — сказал командир. — Посмотрим вас в деле и будем ходатайствовать о присвоении чина подпоручика пехоты. Удачи. Ордынцев просил вас определить к нему. Я не возражаю.
Собрали мы по линии десять штуцеров. Мало таких ружей было в российской армии, зато войска коалиции почти все были вооружены штуцерами. Немного поясню. Штуцер — это ружье с нарезным стволом. Потом это ружье стали называть винтовкой. Вот и мы собрали винтовки. Так что, если впоследствии прочитаете — штуцер, то знайте, что это винтовка, и наоборот. Штуцера в русской армии вообще были редким оружием. По приказу императора Николая Первого штуцерами был вооружен только один лейб-гвардии Финский стрелковый батальон. И вообще на полк положено было иметь аж целых шестнадцать штук. Остальное все — гладкоствольное оружие, которое "иностранцы кирпичом толченым не чистют", как пытался Левша генералам нашим передать. А иностранцы уже давно на штуцера перешли.
Я осмотрел и наши штуцера. Три капсюльных и семь с кремневыми замками. И это в то время, когда уже появился телеграф и фотография. Калибр 16,51 мм (сорок пятый калибр это 11,43 мм, а штуцер — это как ружье охотника 16 калибра), длина ствола 723 мм, и весил штуцер 4,5 килограмма. Заряжается порохом — дымным (черным) селитрово-серо-угольным. При выстреле из ружья выбрасывался прямо-таки сноп дыма, как из пушки.
Гладкоствольные ружья стреляли на 300 шагов, а наибольший эффект достигался на дальности 150 шагов. Нарезные ружья стреляли на одну тысячу двести шагов. Вот и представьте, как пришлось русской армии воевать, если у нее штуцерами была вооружена лишь 1/23 часть пехоты. Только не думайте, что шаг — это метр. По правилам, шестьдесят шесть пар-шагов равняется ста метрам. То есть, сто тридцать два шага это сто метров. Пули были свинцовые, но самой популярной была пуля Минье с "юбочками". При выстреле пороховые газы раздвигали юбочки и не вырывались впереди пули, а посылали пулю точно в цель. Иногда даже ружья, которые стреляли такими пулями, называли ружьями Минье. А всего-то человек пулю изобрел.
Старшим группы снайперов назначили крестного моего унтера Тараса Петровича. Стрелков отбирали практической стрельбой. Покрасили красной краской несколько камней и вечером забросили их подальше в сторону противника. Каждому по одному выстрелу. Кто попадает в красный камень, в команду. Мимо — мимо команды.
Тарас Петрович мужик мастеровитый. По моему чертежику из жести и осколков разбитого зеркала соорудил стробоскоп, мы с ним его проверили, рассказал, что и как происходит, что самое главное удержать мушку в прицельной планке. Потренировал и самого Тараса Петровича. Вояка старый, а иногда щелкает, недодержав мушку.
— Да, вашбродь, и мне тоже тренироваться надо, — признался унтер. — Даже у плотника навык теряется, не то что у охотника, если он каждый день своим делом не занимается.
Сделал я еще маленькие мишени. Чтобы тренировать стрелков в стрельбе на дальние расстояния. Вроде бы мишень от стрелка в пяти метрах, а такая же маленькая, как будто она метров на триста от него. Рядом с мишенями шелковые флажки поставил, чтобы стрелок видел направление ветра. На доске рисовал схемы полета пули. Показывал, насколько сильно влияние ветра при стрельбе на дальние расстояния. Как-то раз заметил, что на моих занятиях присутствуют и матросы с бастиона, и офицеры сидят в сторонке.
Друг мой Ордынцев как-то сказал мне:
— Не только солдаты и матросы, но и офицеры удивляются твоим познаниям в теории баллистики. Методику тренировок без стрельбы по уменьшенным мишеням, мы видим впервые. Думается, что это здорово, когда солдат или офицер по размеру мишени могут определять расстояние до нее, вносить различные поправки при прицеливании и наверняка поражать цель. Посмотри, Владимир Андреевич, как унтера в других экипажах муштруют своих подчиненных. Тебе бы преподавателем в Морской корпус, пользы для России было бы больше.
Тарас Петрович тоже лично занимался со стрелками, отрабатывая "ровную мушку" и мягкий спуск. В нашем "тылу" приходилось прятаться от бомбардировок и вздрагивать от падающих рядом пуль. Как это у Твардовского? "А в тебя, так и мертвец, но не знали вы бомбежки, вот что я скажу отец". Бомбардировка мало чем отличается от бомбежки, скажу я вам.
Провели мы практическую зачетную стрельбу в одном из оврагов на Корабельной стороне. Результатом я остался доволен. Стабильность в стрельбе, высокая кучность — все это результат десятидневных тренировок. Пора было заниматься и боевой работой. Доложил моему начальнику Белецкому о результатах проверки стрелков и готовности к началу практической работы.
— Ну что, Владимир Андреевич, с Богом. Вы, кстати, Севастополь видели? — спросил он.
— Не пришлось еще, господин капитан второго ранга, — признался я.
— Ничего, как только война закончится, я сам вам покажу весь город, — сказал Белецкий. — Как бы ни было трудно, а землю свою мы отстоим. Ни один враг не сможет одержать над нами победы. Был Севастополь русским городом и останется русским городом, морской крепостью России на Черном море.
Знал бы капитан Белецкий, какие придут времена, он бы трижды в гробу перевернулся, проклиная всех тех, кто посягнул на нашу святыню еще в 1954 году. "Братья" наши уже начали процесс вытеснения Черноморского флота из Севастополя до 2017 года. Мы должны нашу землю арендовать? Такой позор вряд ли кто испытывал? До чего ж ты долготерпив русский народ? Может, тебя еще просто мало унизили?
Глава 33
Предвижу волнующие моего читателя вопросы. Вот, вы были на четвертом бастионе в Севастополе 1854 года, а не видели ли там великого русского писателя Льва Николаевича Толстого? Закономерный вопрос. Подпоручик Толстой прибыл в Севастополь во второй половине ноября и в рассказе о том времени, когда моя снайперская команда вышла на боевые позиции, его еще не было, но заранее скажу, что мне довелось с ним познакомиться.
Из всех офицеров, только один я знал, кем будет симпатичный артиллерийский подпоручик, который уже имел напечатанною первую часть повести "Детство", но разве можно быть предсказателем в любое время? Это уже мой современник пел в своей песне, что "что ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах". О чем беседуют два подпоручика при встрече? Обо всем, но не о высоких материях. Мы же люди. Зато потом можно будет сказать, да мы с ним обсуждали задумки его большого романа "Война и мир". Вранье все это. Вот чему я позавидовал у Толстого, так это тому, что он все время делал записи в блокнотик-тетрадку, а я не делал. Поэтому многое со временем забывается, а когда записано, то это записано навсегда.
Да, чтобы не забыть. Толстой был неплохим воякой, но и среди солдат пользовался уважением за душевность, требовательность и особым отношением к матерным словам. Когда он прибыл, то пытался отучить своих солдат материться. Говорил им:
— Да как тебе не стыдно такое говорить? Ты вот возьми и вместо того, что ты сейчас сказал, скажи просто: "Эх ты, ерфиндер пуп".
У солдат от таких слов глаза на лоб лезли, но меж собой говорили, что мат весь наш — это ерунда, вот у них на батарее граф настоящий служит, так вот уж матершинник, так матершинник, так загнет, что хрен и выговоришь.
Ладно, это так сказать, лирическое отступление. Лирика настоящая началась позже. Каждому стрелку выдали по настоящей морской подзорной трубе, маленькой, чтобы можно было рассматривать окопы противника. Офицеры еще бурчали, что солдату нечего глазеть, его задача — исполнять приказы. Но я пропускал это ворчание мимо ушей.
В то время в моде был такой выпендреж, когда господа офицеры и даже адмиралы-генералы то садились чаек попить под вражеским обстрелом. То они любили прогуливаться по брустверу в сопровождении офицеров, то господа офицеры вылезали на бруствер трубку покурить. Эта бравада никогда добром не заканчивалась, ни за понюх табака гибли офицеры, прямо скажем — по глупости, а с появлением снайперов прекратилась и вовсе. Потом эта бравада с появлением револьверов превратилась в "русскую рулетку". Кстати, это снайперы создали и морскую поговорку — "третьим не прикуривают". Двое еще успевали прикурить, а третий получал пулю снайпера.
Пытался я из подзорной трубы сделать оптический прицел, но у меня ничего не получилось. Сделал только диоптрический прицел, когда стрелок смотрит в отверстие в пластинке и совмещает мушку с центром перекрестья. Как мое нововведение прижилось, можете видеть сами — в нашей армии до сих пор нет диоптрических прицелов, хотя в других армиях и у спортсменов они применяются достаточно широко.
Если "левша" русский, то пиши пропало, а если "левша" иностранец, то нововведение, пожалуй, и введут. Самая отвратительная черта у русских чинуш — косность сверху донизу, которая всегда приводила нас к самым плачевным результатам в критические моменты нашей истории. Возможно, что Россия рванет вперед семимильными шагами, когда на ответственные посты будут назначать по заслугам, опыту и видению нового, а не сынков и своих людей. Но это такая фантастика, которая даже изощренному фантасту не приходит в голову.
Пробовал я укреплять на стволе прицельную трубку, тот же самый диоптрий, который появился позже, но на коленке это получается не точно. Тут приборы нужны. Для первого раза достаточно и диоптрического прицела.
На проверку нашей команды пришли многие офицеры четвертого бастиона. С подзорными трубами. Одна просьба была не маячить, не демаскировать нас. Стрелки мои расположились у орудийных амбразур и цели выбирали самостоятельно, благо я с ними долго занимался по знакам различия и образцам формы противостоявшего нам противника. Англичане чувствовали себя совершенно вольготно в прекрасно оборудованных окопах с дощатыми настилами и туалетной бумагой в отхожих местах. Кое-кто в белых кружевных рубахах нежился в лучах еще теплого октябрьского солнца. Полная идиллия. Прогулка в Крым для того, чтобы поучить этих русских. Мы вас сюда приглашали? Нет.
Убедившись в том, что все стрелки на местах, я скомандовал:
— Ребята! По готовности, по выбранным целям, пли!
Каждый из стрелков успел всего лишь сделать по три выстрела, как брустверы английских окопов опустели. Англичане были просто ошарашены. Как так? Почему? Кто разрешил? Ответный огонь начался часа через полтора. Пока доложили о потерях. Об их причинах. Пока получили нагоняй. Пока вернулись к подразделениям. Пока дали нагоняй оставшимся в живых. Пока изготовились к стрельбе. Ответный огонь был нервный, залпов не было, была "дрись", когда вместо одновременного выстрела стрельба была похожа на струйку жидкости, разливаемую зигзагом впереди идущего человека.
— Ордынцев, — крикнул я, — пока они стреляют, засекай огневые точки, потом легче будет работать за ним.
— Иркутянин, ты раньше случайно не генералом был? — спросил меня поручик.
— Не довелось, все еще впереди, — отшутился я.
Часть офицеров смотрела на нас, как на чудаков. Но когда Ордынцеву навесили орден Георгия четвертой степени, а потом представили к Владимиру с мечами, то каждый командир во время артиллерийского обстрела сидел с подробной схемой и отмечал, где основные, а где запасные позиции орудий и трубу свою давал солдату, которому поручалось следить за полем боя.
Результаты работы снайперов Белецкий докладывал Нахимову в моем присутствии. Не забыл кавторанг и упомянуть о стрелковых тренировках без траты боеприпасов по маленьким мишеням на небольшом расстоянии. А растерянность в английских траншеях была расписана в стихах и красках.
— Ай да молодец, волонтер, чувствуется военная косточка, — сказал адмирал. — Сегодня же отправлю реляцию и прошение о чине подпоручика и ордена Станислава третьей степени с мечами за инициативу и старание в деле воинском. Вручаю погоны тебе, носи и подпоручиком будешь со старшинством с сегодняшнего дня, двадцать девятого октября. Готовься к тому, что к тебе на выучку будут прибывать команды с других бастионов. А потом и офицеров учить будем. Разведчикам поставим задачу добывать штуцера. Не дадим врагу спокойной жизни. Будем уничтожать их на дальнем расстоянии. Они будут помнить Севастополь всю жизнь. И через двести и триста лет слово Севастополь заставит вздрагивать всю Англию и Францию.
В отношении Англии адмирал оказался куда как прав. Королева Виктория для участников Крымской войны учредила бронзовый Крест Виктории, который, по слухам, отливался из захваченных русских пушек. Количество награжденных этим крестом очень невелико. До сих пор Севастополь помнят.
Примчался я на бастион, показал погоны Ордынцеву, спросил, как происходит церемония вхождения в состав офицерского корпуса.
— Офицеры тебя своим давно признают. Сейчас наденем тебе погоны. Сними свою рясу. Есть у меня запасной сюртук и фуражка. Потом рассчитаешься. Пойдешь к Белецкому и представишься, что, мол, подпоручик Иркутянин представляется по случаю получения чина подпоручика. Потом Белецкий представит тебя офицерам, а уж потом все пойдут в кают-компанию на бастионе, чтобы отметить звездочки нового офицера. Учти, что выпить придется немало.
Я погладил золото погон. Совсем не такие, как у нас. Погоны морские. На черное сукно нашиты два позумента, а просвет он и есть просвет между двумя позументами, а не шитая черным шелком полоса, как на современных погонах.
Вот и еще одним офицером в Российской армии стало больше.
Завтра будет день, война, и чего меня носит по тем местам, где звенит булатная сталь, ревут шторма и ухают пушки? Судьба, наверное, такая.
