Немного помолчав, девочка встала и, подойдя, положила мне руку на плечо.
— Не расстраивайся. Неполноценные граждане должны работать там, где могут причинить меньше всего вреда.
— Не вижу смысла! Почему тогда просто не назначить пособие или хотя бы не врать о важности этой работы? — резко вскинулась я.
— Но она действительно важна, — уверенно возразила белоруночка. — Не имея работы, человек чувствует себя ненужным, и поэтому становится несчастлив.
— А разве зная, что выполняемая работа бессмысленна, человек не чувствует себя бесполезным? — саркастически спросила я.
— Неполноценный гражданин не должен этого знать, — безапелляционно заявил ребёнок. — Ты тоже не должна это знать. Кто тебе сказал?
— Сама догадалась.
— Всё равно это — неправильно, — помолчав, девочка добавила. — Ты сходи к защитникам и всё забудешь.
Я вздрогнула. Сказать, что предложение ребёнка мне не понравилось — не сказать ничего. Появилось желание сбежать, но уходить, не использовав в полной мере такой ценный источник информации, — по меньшей мере глупо.
— Обязательно схожу, — заверила, чтобы не ссориться. — А кто такие неполноценные граждане?
— Тебе нельзя это знать, потому что ты — такая, — последовал ответ.
— Но ведь я всё равно скоро всё забуду.
Девочка надолго задумалась.
— Тогда, наверное, можно, — наконец согласилась она. — Неполноценные граждане — это люди, которых нельзя допускать к работе, требующей ответственности, им нельзя получать знания, которые могут быть опасны, размножаться и участвовать в жизни страны. Неполноценных граждан надо оберегать от волнений и переживаний, оказывать повышенное внимание, чтобы они не чувствовали себя лишними и ненужными, привлекать к безопасным играм и увлечениям, — слова девочки походили на цитату, хотя и не точную. От ещё одной неприятной догадки перехватило дыхание.
— То есть вы общаетесь с неполноценными гражданами только затем, чтобы они не обиделись и не чувствовали себя ненужными?
— Не всегда, — с готовностью возразил ребёнок. — Иногда правда интересно.
— А вот если... — я несколько раз вздохнула, беря себя в руки. — Если, например, одна команда игроков приняла в игру неполноценного гражданина и из-за этого проиграла? Разве проигрыш стоит того?
— Сторона, на которой играет неполноценный гражданин, все равно победила, ведь она проявила лучшие духовные качества.
Я смотрела на ребёнка, рассуждающего совсем не по-детски, и боролась с нарастающим отчаяньем. Потом встала и пошла прочь.
— Ты расстроилась? — девочка догнала и схватилась за руку.
— Нет, всё в порядке, просто мне пора домой, — соврала я, попыталась отцепить малышку и замерла. От моих действий рукав платья загнулся и стала видна тонкая металлическая сеть, оплетающая всю руку белоруночки выше браслета на кисти. — У тебя что-то с рукой?
Девочка проследила за моим взглядом.
— Нет, у меня почти везде так, — радостно заверила она и отогнула воротник, демонстрируя оплетённое металлом тело. — Ведь я — будущий защитник. Вот вырасту, тогда всё это уберут под кожу и видно не будет, только аккумуляторы снаружи останутся, — с этими словами малышка коснулась браслета.
— Это чтобы быть сильнее, да? — горько спросила я. Если государство не гнушается проделывать такое с собственными детьми... то что говорить о прочих?
— Нет, это чтобы я не умерла, — безмятежное лицо ребёнка плохо сочеталось со сказанным. — Ладно, я тоже побегу, а то воспитателю скоро надоест делать вид, что он меня найти не может.
Я несколько минут смотрела вслед девочке. А потом решительно направилась в международный аэропорт. Выберу подходящий рейс, вернусь в деревню, уволюсь (иначе из страны не выпустят) и вперёд, в неизвестность. Главное — не привлечь внимания защитников, ведь, несмотря на то, что полученные знания причиняют боль, лишиться я их не хочу. Не привередничая, выбрала ближайший рейс за границу, но оказалось, что увольняться надо до покупки билета — иначе его просто не продадут. Разочарованно отвернулась от кассы — и сердце ушло в пятки: буквально в нескольких шагах находились два хорошо знакомых защитника из моей деревни. А потом стало хорошо, спокойно и пропала необходимость куда-то спешить и чего-то бояться.
— Идём, — позвал меня один из них. — Тебе пора домой.
5 – 6 июня 617132 года от Стабилизации
Белокерман
Под действием поля покоя все негативные эмоции испарились, возбуждение схлынуло, и я в полной мере почувствовала усталость: как-никак, уже больше суток без сна. Поэтому воспользовавшись тем, что лечу в машине и ничего делать не надо, всю дорогу до деревни проспала. Зайдя в здание, мы направились не к моей квартире, а на другой этаж, в какой-то кабинет, по обстановке напоминающий медицинский. Там сопровождающие усадили меня на пол, забрали паспорт и попросили подождать, после чего включили размещённые сбоку приборы.
Хотя поле покоя подавляло волю и успокаивало нервы, но разум оно не затуманивало, так что я прекрасно понимала, что сейчас идёт подготовка к стиранию памяти. Но не было ни малейшего желания сопротивляться: не лучше ли просто избавиться от источника переживаний, чем пытаться смириться с ним? Зачем бежать, подвергать себя опасности? Ради чего? Да, в конце концов мне придётся уехать из Белокермана, но не лучше ли, если это произойдет не вдруг, а после подготовки, и от новой родины останутся приятные, а не негативные воспоминания?
— У нас проблема, — сказал один из защитников, изучая что-то на экране.
— Неужели не написано, куда подключать? — второй оторвался пульта, подошёл и заглянул через плечо первому, после чего согласно повел рукой. — Да, ты прав, это гораздо хуже. Что думаешь?
— Позвоню специалисту, посоветуюсь, — с этими словами первый вышел из комнаты.
Любопытствуя, я поднялась и приблизилась. Защитник всё ещё просматривал на компьютере данные из моей медицинской карты, которые, несмотря на все попытки, мне самой так и не удалось расшифровать. Интересно, что ему не понравилось?
— Что именно не так, как должно быть?
— Ты знала, что тебе противопоказано стирание памяти? — спросил оставшийся защитник.
— Нет, не знала. Мне говорили, что нельзя использовать мгновенное обучение.
— Эта аналогичная технология, на том же принципе, — вздохнул мужчина.
— И что теперь будет? — В прошлый раз, когда стоял выбор между моей жизнью и материальным обогащением, белоруны выбрали первое. Может, и сейчас будет то же самое?
— Самым простым решением было бы поместить тебя в спецучреждение, но, согласно закону, ты пока не совершила ничего, что позволило бы сделать это без твоего согласия. Однако если хочешь... — защитник сделал паузу, но не успела я открыть рот, как он продолжил. — Нет, не отвечай сейчас. Как законопослушный гражданин, ты имеешь право принимать такие решения не под воздействием поля.
Я удивлённо кивнула и хотела кое-что уточнить, но в это время вернулся второй белорун.
— И? — мужчины посмотрели друг на друга, а потом на меня и снова друг на друга. Первый повел рукой в жесте согласия, судя по всему, ставя точку в этом безмолвном разговоре.
— По медицинским показаниям тебе запрещено стирание памяти, поэтому надо искать другое решение проблемы. Поскольку ситуация нестандартная, мы предлагаем тебе поучаствовать в её обсуждении. Ты сейчас способна к адекватному разговору не под действием поля?
Подумав, я отрицательно помотала головой.
— Нет. Мне нужно некоторое время для того, чтобы переварить случившееся и успокоиться. И ещё желательно знать, какие ограничения на меня теперь наложены, или хотя бы: угрожает ли что-то моей жизни, свободе, здоровью и памяти.
— Ты в безопасности до тех пор, пока соблюдаешь законы. Хотя возможны некоторые ограничения свободы.
— Понятно. Запрет на выезд из страны и раскрытие полученных сведений? — предположила я.
— Только второе. И то не в полной мере. Сколько времени тебе понадобится, чтобы успокоиться, и нужно ли для этого поле?
— Нет. Правильнее будет, если я переживу случившееся не под его воздействием, — с сожалением отказалась я. — Не знаю, сколько. Может — несколько часов, может — сутки.
— Хочешь остаться здесь или провести это время дома?
— Дома, — без колебаний выбрала я.
— Хорошо, — сделал одобрительный жест белорун. — Не спеши, трать столько времени, сколько понадобится — от работы мы тебя освободим.
Один из защитников проводил меня до квартиры, после чего оставил одну и без влияния поля покоя. Минут пять потребовалось, чтобы вернуться в нормальное состояние, если так можно назвать страх и обиду. Мне только что чуть не стёрли память. Некол и другие белоруны, которых я считала если не друзьями, то хотя бы приятелями, общались со мной только для того, чтобы проявить «высокие духовные качества», все пути развития и саморазвития закрыты... По сути, я не умею ничего, что пригодилось бы в этом мире и особенно — в других странах. В чём-то белоруны правы: стоит ли трепыхаться, если результата не видно? Стоят ли такие сомнительные знания понимания, что ты одинок? Вон, знакомый моллюск счастлив, и не факт, что не после стирания памяти. Страшно осознавать, что ты никому не нужен и, вероятнее всего, так останется навсегда.
Решив не сдерживать себя, я выплеснула весь негатив наружу: на ни в чём не повинную постель и подголовный валик и, вообще, всю квартиру. Всегда становится легче, если не приходится сдерживаться и загонять эмоции внутрь.
Выплакавшись, успокоилась и смогла рационально оценить происходящее. На самом деле, если попробовать оценить ситуацию непредвзято, всё не так плохо. Даже лучше, чем можно было бы надеяться. Если защитники не врут, ни жизни, ни здоровью, ни даже памяти ничего не угрожает, а это уже немало. Что же до путей решения проблемы... Всё равно надо уезжать из Белокермана. Скорее всего, при этом придётся подписать бумагу о неразглашении, но такое ограничение не пугает. Другое дело, если местные власти захотят подстраховаться как-то ещё. Умывшись, с минуту рассматривала в зеркале покрасневшие глаза и опухший нос, а потом поплескала на лицо водой ещё раз. В конце концов, если даже официально я неполноценный гражданин — то, значит, и ходить в расстроенных чувствах имею право! Главное — не проявлять агрессии к другим. С этими мыслями встала на середину комнаты и решительно посмотрела на потолок (скорее всего, камеры спрятаны там), собираясь объявить о своей готовности к разговору. Но потом резко передумала, метнулась к наружной двери и, мгновение помедлив, выглянула в коридор. Странно, я почему-то была уверена, что меня запрут. Ну уж если не заперли...
— Я уже могу говорить. Куда идти? — сказала потолку. Он не отреагировал, и я села ждать. Пять минут, десять, час — ничего не менялось. Либо действительно не следят, либо хорошо скрываются и ждут от меня каких-то действий. Первым порывом возникло желание прямо сейчас отправиться к защитникам, но, не успев выйти из квартиры, передумала. Важно понять, насколько правдивы их слова о моей безопасности. Полной гарантии, разумеется, получить не удастся, но хоть немного укрепиться во мнении хочется. Поколебавшись (появляться в спортзале после того, что узнала, желания не возникало), я отправилась на прогулку. В ней ведь нет ничего запрещённого?
Прогулка затянулась: только добравшись до соседнего дома-деревни и обогнув его, я пошла обратно. Нет сомнений, что при желании защитники легко смогут узнать моё месторасположение, как сделали это в аэропорту, но всё равно, даже иллюзия свободы сильно подняла настроение. По крайней мере навалившееся отчаянье понемногу отступало. Если бы хотели изолировать, это бы наверняка уже проделали. А теперь почему бы и не поговорить?
Защитников на месте не оказалось, пришлось созваниваться и договариваться о встрече. Посмеявшись над переоценкой собственной важности (почему-то до этого момента сохранялась уверенность, что они меня ждут), перекусила и, немного отдохнув, направилась в кабинет местных органов правопорядка.
— Итак, ты подумала? Есть предложения? — сразу перешли они к делу.
— Да, есть, — решительно кивнула я. — Когда я определяла жизненные коды, врач сказал, что зона, в которой расположен Белокерман, для меня не подходит. Если вас устроит мой отъезд из этой страны, то для меня это был бы лучший выход.
— Вполне устроит, — согласно повел рукой защитник. — Но мы не станем тебя торопить, можешь потратить на подготовку столько времени, сколько необходимо.
— Ну, в идеале, я бы хотела сначала выехать ненадолго, чтобы осмотреться, потом вернуться, закончить подготовку и покинуть Белокерман окончательно, — призналась я. — А ещё мне важно знать, какие конкретно правила и ограничения надо соблюдать.
— Не говорить другим бывшим рендерам, что ты знаешь о нашей системе образования.
— То есть, вы имеете в виду, другим неполноценным гражданам? — уточнила я.
Белоруны переглянулись.
— Откуда... И о их неполноценности тоже им не сообщать.
Я задумчиво прикусила губу. Похоже местные власти за мной не следили, а знали только то, о чём доложил тот, проверяющий паспорт на входе в детский район, человек. Но уже поздно жалеть о своём длинном языке: теперь защитники наверняка разузнают о всех моих похождениях. Так что лучше попытаться поговорить откровенно, как я люблю, тем более, что пока причин впадать в панику нет.
— Молчать о самой неполноценности, о наложенных из-за неё ограничениях и специфическом отношении остальных граждан, я правильно поняла?
Пальцы белорунов чуть дрогнули, как при сильных эмоциях. Но что они испытывают: удивление или гнев?
— Да, ты поняла правильно.
— А как мне отличить неполноценных граждан от полноценных? Или белоруны и свиусы не бывают неполноценными?
— Бывают, но их процент среди множества прочих невелик, — защитник ненадолго задумался. — Ненамеренное разглашение запрещённых сведений не посчитают нарушением. В абсолютном большинстве случаев это легко обратимо, но злоупотреблять не стоит.
У меня неприятно засосало под ложечкой. Вряд ли слова белорунов могут трактоваться иначе: если что, сотрут кому-то память, и никаких проблем.
— В других странах эти сведения тоже не раскрывать? — выяснять, так до конца.
— Нет, там можешь свободно общаться на любую тему.
Я удивлённо посмотрела на собеседника.
