Отсвет сна

Sfarri shehk blarg! (Что в переводе с оннэд, классического наречия времён Империума, означает дословно: "Переродиться [мне] пустотой!")

Озарение обрушилось на меня ледяным шквалом. В единый миг я очень и очень чётко осознал, ЧЬИ воспоминания ожили во мне. И догадка моя воздвиглась столпом высотой в девять посохов, откованным из закалённой стали сорта "небесная твердь". Потому что все детали мозаики, что я пытался сложить, легли точно на предназначенные места, заращивая трещины и белые пятна ярким рисунком неумолимых выводов.

А потом — почти сразу, так, что я не успел свыкнуться с ударом собственной логики, — настал черёд иного потрясения. Новый голос, зазвучавший у меня внутри, провёл гладкую серебристую дорожку поперёк моих сумбурных ощущений. Голос новый, да, но вместе с тем — до изумления знакомый. Голос произнёс:

{Ну что же, здравствуй, сын.}

Как я недавно замечал, мысленная "речь" — то таинство, посредством которого обретает форму мышление — предельно индивидуально. Я думаю, каждому знакома мучительная ограниченность языка, когда не можешь перевести в слова особенно прихотливый извив собственной мысли. Но это — своя мысль, которую каждый человек учится облачать в одеяния высказанного всю жизнь от младенчества до зрелости. Что же говорить о мысли другого человека?

Именно поэтому даже маги, изощрённые в искусстве прозрения чужих душ, крайне редко прибегают к передаче либо восприятию чистой мысли. И тем реже случается это, что мышление магов намного изощрённее мышления простых смертных. Сложнее, глубже, многосвязнее.

Собственно говоря, оно, в идеале увязывая в единую сеть происходящее на всех трёх планах бытия, просто не укладывается в рамки понятия "мышление" — да и любого иного понятия.

Итак, прямой обмен мыслями — великая редкость.

Но возникший у меня в сознании голос пренебрёг фокусами с фантомным звуком вроде тех, которые сам я использовал в беседе с мастером Дугой. Этот голос писал на танцующей плоскости внутреннего молчания письмена чистого смысла, несущие за собой вторичные оттенки быстро рассеивающегося сонного тумана, законной гордости, печали, изумления и иных, менее отчётливых эмоций. Преобладающим же фоном этого голоса, своего рода тембром, был серебристо сверкающий вихрь, отороченный по краям радужным дрожанием.

Вихрь был отчётливо женственным, а радуга, обрамляющая его, — светлой.

Чем мне оставалось ответить, кроме как встречной мыслью?

"Здравствуй... мама".

Печаль углубилась, смягчаясь влагой иронии:

{Вряд ли пожелание это уместно, Змей, если вспомнить об участи моего грубого тела. Но за доброе слово — спасибо от всей души.}

Некоторое время я приводил воды своей сути в равновесие. Устранял эмоциональный хаос, если, конечно, творившийся во мне сумбур достоин столь громкого имени.

"Так значит, во время того самого транса мне не почудилось..."

И — торопливым эхом, едва не обгоняющим мою мысль:

{Так ты всё же сумел вспомнить ту самую встречу...}

Новые усилия вернуть оку сути должную зеркальность.

"Мама... вот уж не чаял обрести родню, дожив до этого дня! Расскажи: кто ты? Я ведь совсем тебя не знаю... поправка: почти совсем..."

В самом деле: можно ли жаловаться на полное незнание души, тонкие движения которой ты понимаешь почти так же ясно, как движения души собственной?

{Тогда слушай. При жизни я носила имя Карами Хеис Лугирр...}

Взметнувшись, бледное пламя принялось рисовать для меня картины ушедшего. Воскресли давно отзвучавшие звуки, всплыл из забвения пульсирующий ток ощущений и запахов.

Но картины былого не встали передо мной. Наоборот, это я на время становился их частью: дышащей, мыслящей, чувствующей. Я оказывался в незнакомом/родном старом доме в окружении чужих/близких мне людей, проходил тропками негустого южного леса, светлого, словно улыбающегося мне безмятежной улыбкой — той, что заготовлена у мира для человечков лет десяти. А потом вдруг захлёбывалась водой и восторгом на открытой всем восьми ветрам площадке, внимая громыхающему языку летней грозы. Я шагала по улицам сёл, городов и пригородных поселений, возносила в малых храмах жертвы неизвестным мне богам, не совсем всерьёз, но с замиранием сердца прося их о разных мелочах.

И всюду, где бы я ни была и что бы ни делала, среди моих видений мелькали люди: фигуры, лица, платья... Я видела вблизи своих отца и мать — Эдхо Лугирра и его супругу. Видела своих первых наставников, учивших меня на дому, и видела тех внушающих трепет существ, которые обучали меня в стенах Храма.

Текли годы науки, годы познания собственных сил и устройства мира. Они увенчались тем потрясением основ души, которое зовётся инициацией и превращает обычного мага в мастера, помнящего свои былые воплощения и способного говорить с богами без посредников. Ещё полтора года постижения, уже на новом уровне — и ритуал Выбора Пути. После долгой медитации в уединённой часовне я вызвала в сознании образ одного из старших Лордов Сфер, сиятельного владыки Лирау; я просила его о покровительстве, ибо именно его избрала я своим вышним патроном после долгих размышлений и учёбы. Но Лирау удалился, не дав мне определённого ответа, не снизойдя даже до формального выражения "света-на-помыслах", и я была вынуждена покинуть Храм.

Затем — ненадолго — меня ослепил блеск Искелиана Несравненного; я, высокородная и свободная, на собственном опыте постигала сущность Двора в первые годы правления Мениазара Благословенного. Там были богатство, утончённость, неложное сияние драгоценностей, мишура известности, литавры славы. Но были также — зависть, склоки, мелочность и злоба, торговля всем и без границ, бесчестие, отравленные души, расчёт холодный, неуют толпы... И прохладным родником, глубоким, дарующим надежду стало знакомство с его высочеством Караниаром, столь много обещавшее и так нелепо оборванное.

А потом — поездка на север в инспекцию-ссылку в сопровождении одного лишь Каса. И роковое решение посмотреть на боевые действия вблизи...

Быстротечная свалка: атака выскочивших словно ниоткуда нечеловечески быстрых существ, безволосых, с глазами-дырами и отчётливо синеватой кожей. Улл-воины! Так вот они каковы! Прежде я только слышала про этих...

Атака! Струящаяся с пальцев смертоносная Сила, блеск клинка в руке...

Удар. Беспамятство.

Возвращение сознания. Мучения. Меры безопасности, более оскорбительные и пугающие, чем открытое издевательство. Обряды, эликсиры и тёмные чары. Борьба на тонком уровне, почти без энергии, на одном лишь чистом искусстве и шаткой надежде. Когда двигаться сквозь чёрное пламя позволяла не сила, не ярость, даже не гордость, а только и единственно непреклонная воля. Алмазно твёрдая воля полного мастера магии.

Смерть.

И нежданное возвращение сознания в новой, чуждой плоти. Плоти своего нежеланного сына. Бок о бок с его собственным сознанием...

...то есть с моим. Да. Пусть даже на краткое, но мучительно растянутое мгновение эта константа утратила незыблемость.

Всё, что я вынужденно вспомнил — не мои переживания. Это моя (даже мысленно слово выговаривается с запинкой) мама продемонстрировала мне малую толику своих возможностей, дав доступ к её памяти.

Её памяти, не моей.

Сообщение, предупреждающее зреющее внутри намерение:

{Мне рассказ о твоей жизни не нужен. В определённом смысле я жила в тебе и после того, как умерла моя прежняя плоть. Простоты ради считай, что твоя жизнь была моим сном, и лишь недавно я сумела пробудиться.}

"Хочешь сказать, что ты знаешь обо мне всё?"

{Конечно, нет. Но моей специализацией были, среди прочего, контакты с Памятью Мира. Почти любое знание, не касающееся изменчивости будущего, я могу добыть сама. Хотя бы в этом я свободна, как и прежде...}

В ответе плеснула горечь, уже не смягчённая никакой иронией. А я — пусть самым краешком, бледно и тускло — прикоснулся к нынешнему положению моей матери. Даже этого краешка мне вполне хватило.

Карами Хеис отреагировала мгновенно:

{Не жалей меня. Не надо.}

"Прости".

Но волна чувства, поднявшегося во мне, не была жалостью. Вовсе нет.

Участь матери, если думать о ней самой, вызывала у меня скорее трепет и лёгкую зависть. Вот только уже набирала во мне силу тугая смесь горечи и гнева, зародившийся вдали от суши, а потому обманчиво пологий водяной вал.

Если бы со мной обошлись так, как с ней, я...

А со мной именно так и обошлись.

{Вот это верно.}

Вал гнева выгнулся рассерженной змеёй, готовой убивать. Взревел, поднялся ещё выше, грозя затрепетавшим небесам.

И рухнул.

"Что ж, тем лучше!"

Наши мысли загудели в унисон, срывая с колокола звонких чувств серую пыль мира.

Мы заключаем союз — я, бывший улл-воин с неопределённой судьбой, и я, мёртвый мастер трёх искусств. Мы — мать и сын, изгой и призрак, маг и маг. Мы заключаем союз против тебя, Вселенная! Не для мести, ибо месть бесплодна и не способна насытить жажду справедливости. Нет. Ради обещания заключаем мы союз свой, и обет наш таков: исправить то, что нуждается в исправлении, взять то, что принадлежит нам по праву, и вернуть должникам нашим то, что пристало возвращать всякому, не лишённому разума и чести.

И пусть будет свидетелем этого обета Память Мира!

В дальней дали мне почудился тихий вздох, пугливое эхо, слабый шелест. Видимо, мама расслышала больше, потому что сообщила мне (очень уверенно сообщила):

{Они услышали.}

"Они?"

{Лорды и Повелители. Владыки эфира, пребывающие в оазисе Бренн. Боги.}

Я совершенно перестал следить за временем. Сосредоточился исключительно на том, что происходило во мне, оставив без внимания всё остальное. Из перцептивного транса я давно и незаметно вывалился.

Да что там транс! Я и на сигналы обычных-то чувств почти перестал реагировать. Можно сказать, наполовину ослеп и наполовину оглох. Как будто и не сидел я в заключении, как будто не решалась сейчас кем-то незримым и неизвестным моя участь, как будто я забыл о том, каково быть воином в окружении... ну, не то чтобы непримиримых врагов, но никак уж и не друзей.

Проще говоря, я едва не проморгал появление очередного гостя.

Не надо было сверлить его глазами, просеивая частым бреднем внимания подробности, чтобы признать в этом госте коллегу лейтенанта — доставщика пищи. Осанка, движения, манера двигаться и смотреть. Опять же, активированные светлые артефакты...

Да, определённо, коллега. Причём очень похоже, что начальник.

Положение, знаете ли, накладывает... а также обязывает и читается.

"Приветствую", — послал я ему на той же волне, на которой общался с Дугой. Едва заметно вздрогнув, он неплотно прикрыл за собой дверь и сказал:

— Меня зовут Дилимаи. Я — флаг-майор отдельного отряда перехвата в составе Пятой Ударной армии Светлой Державы. Назовись.

"Я — Змей, и лучшего имени у меня нет. Значит, это ты и твои парни доставили меня в эти роскошные покои?"

Мой вопрос флаг-майор начисто проигнорировал.

— Какое задание дали тебе твои хозяева? — спросил он ровно. — Кто выбирал цель совершённой тобой диверсии? К уничтоженному селу тебя привёл случай, воля вышестоящих или твой собственный выбор? Кто создал артефакт, который ты подбросил селянам? Был этот артефакт уникальным или существуют ему подобные? Каким образом...

Поток вопросов мне надоел, и я "перебил" флаг-майора. Фактически, я послал волну фантомного звука с достаточной силой, чтобы в голове Дилимаи она превратилась в рёв десятка лужёных глоток.

"Ты невежлив. А если всерьёз вознамерился учинить допрос вот так, — то ещё и глуп".

Чеканные черты лица флаг-майора смялись, а рука автоматически поползла к укреплённому на поясе жезлу. Уменьшив энергию посыла до прежнего умеренного уровня, я продолжил:

"Но если тебе интересны ответы на заданные вопросы, я отвечу по мере возможности. Не из страха перед вашей силой, разумеется, а потому, что достиг определённого взаимопонимания с мастером Дугой. И потому, что ответы не повредят мне.

Каков там был первый вопрос? "Какое задание дали тебе твои хозяева"?

Что ж, флаг-майор Дилимаи, слушай и смотри!"

Почему-то я был уверен: тот фокус, который продемонстрировала мне моя мать (я имею в виду погружение в поток её памяти, на время ставшей как бы моей собственной), я вполне смогу повторить и сам. Обратясь к своей сути, я наполнил Силой фрагмент воспоминаний, касающийся получения моего первого и единственного задания от армейских чинов Союза. А затем, когда достиг нужного накала поднявшихся из прошлого образов, что вышло быстро и без особых усилий, — бросил этот осколок былого в Дилимаи. Бросил с той же смертоносной точностью, с какой на тренировках метал в распластанную неподвижную мишень стрелы, дротики, ножи, оперённые иглы пяти видов, свинцовые пули, камни, заточенные по краям звёздочки и диски, а также "цветы тишины", "птиц смерти" и прочие метательные орудия.

Флаг-майор снова вздрогнул, словно обожжённый неласковой плетью породистый конь. И замер. Несколько долгих секунд он имел такой вид, как если бы оглох, ослеп и лишился власти над собственным отменно тренированным телом. Собственно, так оно и было. А когда он прорвался сквозь мою память к реальности настоящего момента, его слух властно заполнил мой беззвучный голос — сухой, как песок, намекающий на усталость, которой я не чувствовал:

"Ты также спрашивал, кто выбрал для диверсии Ломовую Падь. Теперь ты знаешь и это. Село выбрали среди множества ему подобных из-за относительной близости к линии фронта, его уединённости и некоторых иных факторов; можно сказать, что здесь сыграли дуэтом судьба и случай. Что же до остальных твоих вопросов, флаг-майор, могу сказать одно: я был не более чем средством для доставки заряженной сферы к месту скопления людей. Много ли таких сфер имеется в запасе у Ночного Союза, кто создал и зарядил её, какова тонкая механика содержавшегося в ней заклятия — на эти и подобные им вопросы я не знаю ответов".

Дилимаи тряхнул головой, словно купальщик, пытающийся избавиться от затёкшей в ухо воды.

— Кто ты такой, Змей? — спросил он полушёпотом.

Я криво улыбнулся.

"На этот твой вопрос я не отвечу тоже. Ибо сам хотел бы знать, кто я".

В той комнате-камере, где я очнулся, в молоке нагнетаемой артефактами подавления светлой силы, я провёл не так много времени. Общим счётом (если принимать во внимание только срок, когда я пребывал в сознании) — менее суток. Но эти неполные сутки запомнились мне очень, очень хорошо. Судьба моя изгибалась под ветром, как туго натянутая нить, один из концов которой внезапно оборвался. И это состояние было для меня как новым, так и неуютным.

Впрочем, вскоре — о чём я ещё не подозревал — мне предстояло почувствовать себя нитью, у которой оборваны ОБА конца.

Участь чужака

Выпустив меня из комнаты-камеры, мне тут же подыскали новое обиталище: стоящий немного на отшибе домик с типично южной планировкой. Иначе говоря, с небольшой прихожей, снабжённой парой платяных шкафов и обувной стойкой, и большой комнатой, совмещающей в одном пространстве гостиную, кабинет и кухню. Выстроен домик был тоже на южный манер: из дерева, дерева и снова дерева. Ничего каменного. Только очаг и дымоход были сложены из тёмно-красного кирпича, да ещё в решётках окон поблёскивало стекло.