Изумруд

— Это белая горячка, Клер.

— Нет, правда! Вот там, на небе, посмотри — там солнце!

— Что с тобой? — На этот раз ее голос звучал участливо. Мягко...

Она ласково провела ладонью по моим волосам.

— Закрой глаза, ты должна поспать.

Ее темный силуэт спрятал страшные дыры в небе. Волосы щекотали мне щеки... Я

снова почувствовала ее запах. Теплый, близкий... И мне захотелось спрятаться в

ее волосах. От неба.

Единственное что я запомнила отчетливо это то, что я сама, своей собственной

рукой притянула Рене к себе — и все что было потом — это просто омут. Вязкий,

бездонный омут, в который я все падала и падала, и падала... Прохладный воздух и

ее горячее тело... нежный детский запах молока и влажный аромат земли... Огонь,

мчащиеся перед глазами звезды, ее жадные настойчивые губы... Мне хотелось обнять

ее, но она зачем-то прижимала мои руки к земле... это было похоже на борьбу...

что-то происходило с моим телом... в какой-то момент мне показалось, что она

все-таки воспользовалась одной из тех игрушек в сарае, по крайней мере она отпустила на несколько секунд одну мою руку, я тут же попыталась обнять ее, но она уже схватила меня за запястье и снова прижала к земле... я мимолетом

подумала, что завтра мне будет противно вспоминать это, но сейчас мне это было

НУЖНО... безумие... она просто сжигала меня своей внезапно высвободившейся

взрослой страстью. Я больше не чувствовала в ней женщину, это был мужчина, по

какому-то недоразумению втиснутый в женское тело, и я любила этого мужчину, и я

готова была позволить ему разорвать меня на части, только бы быть с ним, с ней

единым целым... всегда. Какие-то нити, тонкие, незримые, но невероятно прочные

завязывали в тугой узел наши тела. И я не могу толком вспомнить эти странные

минуты не оттого, что была пьяна, нет! Просто... все было иначе. Это не был

секс, удовлетворение тела. Я даже и не ощущала почти своего тела — оно

растворилось и исчезло. Я была на небесах, там, где солнце шкодливо заглядывает

сквозь древний купол... там, где навсегда растворяется мое вечное одиночество.

Ведь теперь у меня был кто-то, ради кого стоило дышать. Мне принадлежало самое

загадочное существо на свете. Самое прекрасное существо на свете. Пусть на несколько бесконечных минут, но она, моя

Рене была только МОЕЙ.

Если бы я знала тогда... Но только потом, вспоминая нашу с ней ночь уже в

свете того что произошло позже, я поняла, какой безнадежной дурой я была.

Непростительной дурой! Я могла все понять уже в ту ночь! Это был единственный

раз когда Рене так по-глупому подставилась. Бесстрастная, самоуверенная как черт

Рене, которая считала, что весь мир у нее в кулаке — на этот раз она превзошла

себя. Так безрассудно поддавшись слабости — она считала, видимо, что

контролирует ситуацию даже тогда — моя Рене была передо мной как на ладони. И

только малости не хватило для того, чтобы я все УЗНАЛА уже тогда. Впрочем...

ведь я не узнала! Значит ее расчет все-таки был верен. Если он конечно был, этот

расчет, в чем я очень сильно сомневаюсь. Мы обе просто сваляли дурака, каждая

по-своему, но повезло почему-то ей. Хотя какая теперь разница...

Моя Рене... Моя Рене разбудила меня когда солнце уже давным-давно висело на

небе. Болталось, как раскаленный блин и жгло больные мои глаза. Это странно, но

я помнила все что произошло ночью. Стоило мне разомкнуть тяжелые веки, нагретые

влезшим в окно солнцем, как я сразу все и вспомнила. Только непонятно было, как я

оказалась в своем домике — Рене сюда перетащила что ли ночью мой хладный труп?

Сильная, однако, девочка.

Она сидела на кровати моей вечно отсутствующей соседки и держала запотевший

кувшин с соком.

— Ох, лучше бы пива. — Прохрипела я, но все равно выхватила у нее кувшин и с

наслаждением (вот оно, истинное счастье!) прильнула к горлышку. Апельсиновая

жидкость полила мои умершие внутренности и мне стало немножечко легче. По

крайней мере я знала, что теперь смогу встать на ноги и дойти до Большого дома

(Пиво! Пиво! Пиво!)

— Ну, и на кого я похожа? — Попыталась я пошутить, передавая кувшин обратно.

Почему-то мне пока не хотелось смотреть ей в глаза.

— На женщину, на долю которой выпало множество лишений. — Угрюмо отозвалась

Рене.

— Так высокопарно. — Я криво усмехнулась.

— Так Поль называет алкоголичек. — Пояснила она и поднялась, явно собираясь

меня покинуть.

Я устало откинулась на подушку и прикрыла глаза. Мне нужно было еще отдохнуть, а

заодно и решить как вести себя дальше. С Рене. Но мне не хотелось, чтобы она

уходила.

— Постой, Рене, — окликнула я ее, — ты что, здесь и сидела всю ночь?

— Конечно нет.

— Но это же ты меня сюда принесла?

— Мы вместе пришли, ты что, не помнишь?

— Нет, — призналась я, — совсем не помню как добиралась.

— А остальное? — Бесцветным голосом спросила она.

— Хочу пить.

Она подошла к кровати, взяла с пола кувшин и снова подала мне. Я сделала еще

несколько глотков и только после этого решилась поднять взгляд на мою подругу. У

нее были равнодушные усталые глаза.

— Остальное я помню.

Она пожала плечами.

— Клер, прости. Я надеялась, что ты забудешь — ты была так пьяна. И я наверное

просто воспользовалась положением.

— Ты бы хотела чтобы я забыла?

— Естественно.

— Это было на самом деле так мило.

Рене удивленно вскинула брови.

— Шутишь?

— А тебе не понравилось? — Ухмыльнулась я. Похмельное состояние творило со мной

странные вещи.

— Да уж повторять что-то не тянет.

Я сделала вид что обиделась. Вернее сделала вид, что сделала вид что обиделась.

Так я пыталась скрыть, что действительно уязвлена. Самую малость.

— Чего так?

— А как бы тебе понравилось если бы тебя уложили с пьяным в хлам мужиком и

заставили дышать его драконовским перегаром? — С прежним спокойствием спросила

Рене. Ни упрека, ни искры смеха в ее глазах не было. Просто говорила лишь бы

говорить. Кажется ей хотелось спать.

— Если бы я любила его, я бы не заметила этих мелких неудобств. — Совершенно

искренне ответила я.

— Разве мы говорили о любви? — Тихо произнесла она. — Глупо это все, Клер. Давай

не будем заниматься ерундой и обсасывать какой-то дурацкий половой акт. Мы же не

в мыльной опере, правда? Я очень устала, я пойду, хорошо? Увидимся вечером.

И она ушла. Ушла, оставив меня сидеть с открытым ртом, из которого готова была

вырваться очередная остроумная, на мой тогдашний взгляд, мысль, призванная

спрятать то смятение, в которое повергли меня ее последние слова. Оказавшись

одна, я вдруг остро ощутила одиночество. Казалось, Рене ушла не только из моего

дома, но и из моей жизни. Это субъективное чувство длилось лишь секунду, но как

страшна была эта секунда! И как больно мне было! Я отвернулась к стене и

заплакала. Не знаю почему я плакала. Мне было страшно и радостно одновременно.

Казалось, мое сердце обнажилось, с него сдернули пыльный покров, в который оно

куталось много лет и открыли свету. Такому яркому, обжигающему и новому. Слишком новому для меня. И мне не хотелось больше думать и анализировать. Хотелось ЖИТЬ!

Хотелось быть рядом С НЕЙ, не обмозговывая долго и нудно в своей голове причины

и следствия.

Я родилась.

5

Все изменилось. И я, и Рене, и мир вокруг нас. Я стала размазней, Рене стала холодной и чужой, а мир поменял свое праздничное летнее лицо на слезливую дождливую мину. Нет, следующие дни внешне были такими же как и предыдущие (ну если не считать гадкой погоды), но только лишь внешне. Мы вели себя так, будто между

нами ничего не произошло, порой мне казалось даже, что она действительно все

забыла, и для нее это ничего не значило. Но я не верила ей больше, не верила ее притворному равнодушию и все такое. Ну по крайней мере мне НЕ ХОТЕЛОСЬ в это верить. Это бы меня убило, точно говорю. Потому что я превратилась в мартовскую кошку. В моей голове осталась только Рене, в моих мыслях, мечтах, снах — везде была Рене. Не было больше прошлого и будущего, остались только те мгновения, когда я могла быть рядом со своей возлюбленной, дышать с ней одним воздухом и, если очень повезет, касаться ее. Но Рене стала странной. Она видела мое щенячье обожание, которое я, будучи не опытной в чувственных делах, не пыталась и не хотела скрыть, но это делало ее какой-то настороженной, раздражительной и пугливой что ли. Мне хотелось целовать ее, а она шарахалась от меня как черт от ладана. Даже когда я просто обнимала ее как бы невзначай, она напрягалась и старалась высвободиться. Меня это угнетало страшно, и я часами могла выдумывать оправдания ее холодности. Вечерами Рене уходила едва начинало темнеть, а я бродила вместе с собакой вокруг Большого дома, не замечая веселящуюся публику и огрызаясь на шуточки Джулиуса и остальных.

Потом начались дожди и стало совсем тоскливо. Я перестала носить изумрудовские тряпки и стала одевать джинсы и спортивную куртку, которые, к счастью, взяла с собой из дома. Многие тоже переоделись в более теплые мирские вещи. Очарование Изумруда постепенно растворялось в пасмурном осеннем настроении. Все местные товарищи с утра собирались в холле Большого дома и до ночи пили. Пьянство и разврат сбросили с себя радостный летний лоск, став просто пьянством и развратом. Многие разъехались, а те кто остались, раздражали меня все сильнее и сильнее. Поль редко спускался к нам, к нему стали приезжать какие-то серьезные люди в строгих костюмах, они проходили мимо местной публики, брезгливо морща носы, и быстрым шагом поднимались к Полю наверх. Иногда туда вызывали кого-нибудь из девушек. Я не заморачивалась насчет того что там происходит, хотя догадывалась, конечно. Больше меня беспокоило то, что самой мне давно пора было уже отсюда убираться, а я все никак не могла решиться. Жизнь без Рене казалась мне бессмысленной. Самое ужасное, что сама она наверняка была бы только рада избавиться от меня и побыстрее. Любовь странная штука — ты все видишь и понимаешь, но не веришь. И я все на что-то надеялась и надеялась. И надежды мои были совершенно запредельные. Например мне пришло в голову...

— Давай уедем, Рене, — сказала я ей как-то. Мы сидели в холле на диване и смотрели какой-то дурацкий новый боевик, — уедем и будем жить вдвоем. Снимем квартиру. Что тебе здесь делать, а?

Она удивленно посмотрела на меня и тут же снова уткнулась в телевизор.

— Бред сивой кобылы.

— Что? Почему?

Она снова повернулась ко мне.

— Клер, как ты себе это представляешь? Я же не мужчина, я девчонка, понимаешь? Ты ведь хочешь, чтобы мы жили как влюбленная парочка?

— Ну... нет, хотя бы как подруги...

— Бред.

— Почему? Я... Рене, я люблю тебя и просто не могу без тебя существовать, понимаешь? Мне просто нужно, чтобы ты была рядом. В каком угодно качестве! — Ну насчет "люблю" я ей миллион раз уже говорила, ее это вообще-то не трогало особо, а тут вдруг она как-то дернулась и отвернулась.

— Какие замечательные слова, — странным шепотом произнесла она и пренебрежительно хмыкнула, — "в каком угодно качестве", Клер, ты не знаешь о чем ты говоришь.

— Господи, ну почему не знаю! Я знаю о чем говорю! Ну что тебя здесь держит, что?! — Разгорячилась я. Впервые за много дней я увидела в своей возлюбленной какое-то проявление эмоций, и это показалось хорошим знаком.

— Что меня здесь держит? Ты хочешь знать что меня здесь держит?! — Закричала она, но тут же осеклась, увидев, что привлекла внимание пьяной парочки, обнимавшейся на соседнем диване и стала говорить тише. — Я все сделаю, чтобы ты не узнала об этом. Иначе... Черт, твоя дурацкая влюбленность нужна мне почему-то. Но просто я знаю на какой тонкой ниточке она держится. Я знаю, а ты нет. Поэтому для тебя все такое прекрасное и радостное, а для меня это просто боль, понимаешь? Ведь если ты узнаешь когда-нибудь обо всем, Клер, твоя дурацкая любовь испарится, ты о ней даже и не вспомнишь, и ты не захочешь понять меня и то, что чувствую сейчас я. Не захочешь! Потому что будешь меня ненавидеть. И за это, Клер, за это я сейчас ненавижу ТЕБЯ, понимаешь? Заранее! За твою ненависть!

— О чем ты... Я не буду тебя ненавидеть! Что бы я ни узнала о тебе — я не буду тебя ненавидеть, клянусь! — В порыве чувств я схватила ее за руку, но она резко вырвалась и закричала, теперь уже не скрываясь:

— Не прикасайся ко мне, ясно тебе? Никогда не прикасайся ко мне!

— Почему? — Ошарашено спросила я.

— Потому что я не хочу этого, ясно?

Таких вещей она мне еще не говорила. Отстранялась — да, но вот так, напрямую сказать, что она этого не хочет — нет, такого еще не было. Меня будто огрели хлыстом. Я смотрела на нее, уставившуюся опять в свой долбаный экран, а в глаза у меня набирались горячие слезы. Я сморгнула, чтобы не заплакать и, хотя несколько слезинок покатились по щекам, произнесла как можно более равнодушно и вроде бы как бы задумчиво:

— Я за свечку — свечка в печку, я за книжку — та бежать...

— Что? — Недоуменно повернулась Рене.

— Ничего. Стишок такой. Про Мойдодыра

Она некоторое время хлопала ресницами, а потом лицо ее просветлело и она выдала какую-то абракадабру, заставив теперь меня недоуменно нахмуриться.

— Это по-французски, — улыбнулась она как ни в чем ни бывало. — Детский стишок типа Мойдодыра твоего. Я вспомнила.

— Да ты совсем еще ребенок, — я сокрушенно покачала головой, — совсем еще маленькая. А я просто дура. Я уеду отсюда, Рене, завтра же.

Она кивнула.

— Да, так будет лучше.

У меня внутри что-то оборвалось.

Я и правда решила уехать. Чувствовать себя покинутой возлюбленной — это было хуже некуда. И мне показалось, что легче перенести боль утраты будет где-нибудь вдали от этой противной обожаемой моей малолетки. Я подумала, что не поеду домой, а заселюсь в квартиру моего приятеля, того что одолжил мне машину и недельку-другую посижу одна, переварю всю эту боль и подумаю, как жить дальше. Я никогда не влюблялась, как я уже говорила, и не знала какими способами бороться с мучительным отчаянием. Но ощущение это меня очень доставало. Хотелось от него убежать, и мне думалось, что убегая от Рене я убегу и от этого чувства. Да, мне предстояло многому научиться. Потом, много позже, я узнала от отца Жозефин, что лучший способ бороться со страстью это устать от своего возлюбленного, дождаться, когда пелена спадет с глаз, увидеть его в неприглядной ситуации, "не в своей стихии", так сказать. Еще лучше правдами и неправдами сделать так, чтобы этот человек тебя полюбил. Тогда-то страсть испаряется очень быстро. Если такие способы не помогли — значит все слишком серьезно и это настоящая любовь, тут лекарств нет, остается только пропадать. Ну а вот убежать от своей страсти подальше в надежде что она пройдет сама — это большая ошибка. Потому что вдали от объекта обожания ты в своей голове начинаешь идеализировать его образ и тогда уж спасенья нет. Будешь мучиться долго-долго, всех своих последующих возлюбленных сравнивать с этим идеальным образом и каждый раз разочаровываться, ибо образ — идеальный, живой человек просто не может ему соответствовать. Но тогда я еще этих премудростей не знала и стала собирать манатки. В свете последующих событий это был правильный вариант, только вот не успела я уехать.