Учитель и ученик разнились как небо и земля, как трущобы Некромунды и сияющие шпили столицы Ультрамара, но роднило их одно — взгляды. Чуть подслеповатые глаза Калькройта и глубоко посаженные зрачки Эссена глядели на Фидуса с одинаковым выражением легкого презрения и уверенного торжества.
— Чего же я хочу... — Шметтау посмотрел вверх, будто рассчитывая найти ответ на розово-красном потолке с орхидеями. Провел пальцами по подбородку с видом глубокой задумчивости. — А, вот чего!
Он значительно поднял указательный палец, призывая к вниманию и сосредоточенности.
— Я хочу насладиться каждой секундой. Я хочу злорадствовать и радоваться твоим несчастьям. Упиваться каждой минутой своего торжества. Простые и понятные человеческие желания.
— Ну и славно, — качнул головой Фидус, делая новый глоток. — Значит, обойдешься без вина.
Сервитор замер у кресла, глухой и безразличный ко всему кроме приказов хозяина. Он чуть дрогнул при слове 'вина' и мгновением позже вернулся к состоянию полуживого изваяния.
— Славно, славно, славно, — Калькройт хлопал в ладоши в такт 'славностям'. — Нет, от вина я бы тоже не отказался, но так даже лучше. Видеть, как ты пытаешься жалко и нелепо огрызаться — намного приятнее.
— Все сводишь счеты с мертвецом, — Фидус опять покачал бритой головой. — Я бы сказал, что это низко. Но такая ремарка подразумевает наличие какой-то морали, способность разделять достойное и низкое. Это не про тебя.
— О, да, все так и есть, мой мальчик. Свожу, именно свожу старые счеты.
Шметтау изобразил пальцами прямоугольник, будто намекал на чек или иное долговое обязательство.
Добрый писатель детских сказок на мгновение спрятался, как складная игрушка в рукаве фокусника. Вместо него с тяжеловесной жутью оскалился в мрачной ухмылке совсем другой человек, оборотень, скинувший маску добряка. Пара секунд — и добрый очкарик вернулся, развел руки с обезоруживающим добродушием.
— Твой отец был очень скверным человеком.
Заскрипела новенькая кожа на плаще Эссена. Ученик инквизитора тоже улыбался, но без особых эмоций, как манекен или очень хорошо сделанный сервитор. Ему было скучно, старые счеты командира не интересовали Эссена, но положение обязывало.
— Не стоит дурно говорить о моем отце, — Фидус крепче сжал бокал, чувствуя, как нарастает колющая боль в давно сросшихся и восстановленных ребрах. Под влиянием эмоций бренная плоть напоминала о былых ранах.
— А что ты сделаешь? — участливо поинтересовался Калькройт. — Выставишь меня? Или строго призовешь к порядку? Меня, инквизитора? Ты, который ныне всего лишь мелкий пурификатор?
— Нет. Я ограничусь констатацией очевидного факта, — Фидус небрежным (во всяком случае, он так надеялся) движением ладони приказал сервитору приблизиться и поставил на поднос бокал с парой капель недопитого вина.
— Калькройт Шметтау, ты жалок и ничтожен. Ты не смог отомстить отцу и теперь пытаешься выместить жалкие обиды на сыне. Это унижает лишь тебя, не меня. Ведь как бы низко ты ни сбросил меня, мы оба знаем...
Фидус чуть наклонился вперед, смыкая пальцы в замок.
— ... Что все это судороги бессилия. Ты никогда не сравнишься с истым слугой Бога-Императора Криптманом, инквизитором, мыслителем и героем. Ты это знаешь, я это знаю. Живи с этим знанием дальше.
— Болтай, Фидус, болтай, — Эссен вступил в беседу, откинув голову с короткой и тщательно уложенной прической. Видимо, чтобы глядеть на Криптмана еще чуть-чуть сверху, еще с бОльшим превосходством. Но тут Шметтау обозначил скупые аплодисменты. Эссен перестал улыбаться и замолк, будто в одно мгновение утратил дар речи.
— Это было хорошо, — серьезно вымолвил Шметтау, последний раз хлопнув пухлыми ладошками. — Действительно хорошо. Как бы я к нему ни относился, надо признать, Криптман-старший имел неоспоримые достоинства. И в числе прочего он умел держать удар. Даже когда все казалось потерянным... или было потеряно в действительности. В такие моменты, мальчик, ты действительно похож на своего отца.
— Всегда к вашим услугам, — Фидус обозначил шутовской полупоклон.
— Но мне плевать, что ты думаешь по этому поводу и какому словесному остракизму меня подвергаешь, — все так же ровно, с доброжелательной иронией продолжил инквизитор. — Жаль, конечно, что мой товарищ и сподвижник давно развеян пеплом и стал частью вселенского углеродообмена. Но я все равно порадуюсь, глядя как страдает его сын.
— И в чем смысл? — сардонически осведомился Фидус.
— В удовлетворении, — очень серьезно сказал Шметтау. — В компенсации. В уравновешивании весов. Мы с ним были сподвижниками, братьями. Каждому из нас двоих приходилось не раз вставать между товарищем и его смертью, но мы не колебались. Шметтау и Криптман, это звучало гордо и страшно. Страшно для еретиков, разумеется.
— Криптман и Шметтау, так правильнее, — уколол Фидус, откидываясь на спинку.
— Как угодно, — отмахнулся инквизитор. — Мы-то знали, как мало значит пустая очередность в нашем братстве. До тех пор, пока твой отец не предал меня.
— Отец не предавал никого, — отрезал Фидус.
— Он предал меня, — повторил Шметтау, сделав отчетливое ударение на слове 'меня', взгляд его затуманился, уголки губ опустились, будто инквизитор снова погрузился в давние воспоминания, неприятные и крайне болезненные.
— Я отдал нашему общему делу все, даже часть себя.
Калькройт вытянул вперед ладони, вполне живые на вид, несовершенные, как и положено рукам человека в возрасте. Только полностью лишенные волосков и пятнышек, естественных для плоти, урожденной естественным образом.
— И он предал все, что связывало нас. Отринул все долги. Бросил меня в самый важный момент, на пороге величайшего триумфа.
— У отца были обязательства, — Фидус честно пытался быть холодным и беспристрастным, но получалось плохо. Ученик Калькройта молча следил за Криптманом, и в узко посаженных глазах Эссена читалось искреннее, злое превосходство.
— Он высоко ценил тебя и вашу дружбу, — продолжил Фидус. — Я знаю это слишком хорошо. Потому что ... — голос молодого человека чуть дрогнул. — Даже семья стояла для него ступенькой ниже. Шметтау, ты в какой-то мере был моим проклятием всю мою жизнь. Образцом и эталоном, с которым отец сравнивал меня ежедневно, ежечасно. Но долг перед Императором и Человечеством он счел выше твоих амбиций. Так что можешь скрутить кукиш не только мертвецу и мне, но также Золотому Трону заодно.
— О, нет, мальчишка, — Калькройт щелкнул челюстями как настоящий мутант-людоед, снова выйдя из образа упитанного добрячка. — Не моих амбиций!
Лицо инквизитора перекосила злая гримаса. Он быстро — слишком быстро для обычного человека в годах и с парой десятков лишних килограммов — шагнул вперед, буквально нависнув над сидящим Криптманом. Казалось, Фидусу удалось-таки разбередить старые язвы. Эссен Пале чуть напрягся, готовый в случае чего защитить патрона.
— Дело! — прорычал Шметтау, потрясая увесистым, отнюдь не старческим кулаком у самого носа Криптмана — У нас было дело, которое Ордо вел без малого четверть века. Культ, охвативший щупальцами два сектора. Миллиарды потраченных тронов. Десятки погибших агентов. Четверть века кропотливой, смертельно опасной работы! В два раза больше чем ты, недостойный, таскаешь бляху инквизитора! И все это он бросил! Оставил меня, забрав с собой всю техническую группу и ударный отряд! Без объяснений, без предупреждений, потому что ему снова померещились ужасные, смертоносные ксеносы! Что это, если не предательство?! Нашей дружбы, нашего долга, нашего Ордо, нашего Бога?!!
Калькройт успокоился так же внезапно, как и полыхнул злобной яростью. Но было ясно, что дела минувших лет не забыты, сочтены и подобны углям, которые тщательно раздувают и подкармливают топливом, не давая утихнуть. Фидус положил руки на подлокотники, сжав теплое дерево.
— Жаль.
— Что? — Калькройт одернул полы френча, поправил манжеты белой рубашки. Теперь лишь пунцовые пятна на щеках свидетельствовали о недавнем приступе гнева.
— Мне жаль, — повторил Фидус. — Шметтау, ты мстишь призраку в своем воображении. Ты не уязвишь его и не заставишь страдать. Тем более не сможешь признать ошибки... которых и не было.
— Нет, малыш, тебе не жаль, — мрачно проговорил Калькройт, в чьем голосе не осталось ни иронии, ни добродушного превосходства, лишь злое торжество. — Ведь ты понятия не имеешь, что такое завершившееся успехом дело. Соответственно не представляешь, что значит быть преданным на пороге триумфа.
Криптман вздрогнул, крепче сжал подлокотники.
— Да, — холодно и жестоко усмехнулся Калькройт. — Неудачник в тени отца. Ты прав, я не могу достать призрак Криптмана-старшего. Не могу заставить его страдать, как страдал я. Но у меня есть ты. Мертвым все равно, но справедливость нужна живым, а я — жив. И я жажду возмездия.
— Катись к демонам, полоумный старик, — устало махнул рукой Фидус. — У меня другие заботы. Упивайся своим ядом где-нибудь в другом месте.
— Я инквизитор, — оскалился Калькройт. — Я могу находиться, где сочту нужным. А ты нынче всего лишь послушник Пурификатум. И у меня большие сомнения в твоем благочестии. Ведь главный мотив для человека, добровольно избирающего Орден, это стремление очиститься от грехов. Так что я пока... — Шметтау сделал драматическую паузу. — Останусь здесь. Присмотрю за тобой, так сказать. Поддержу собрата в его нелегком служении. Я думал, тебя придется загонять в угол еще долгие годы, но ты все сделал сам. Воистину, кого Император желает покарать, того лишает разума.
Он повернулся, готовясь уйти. Эссен предупредительно шагнул в сторону, открывая путь наставнику. В шаге от люка, стального, однако обшитого настоящим деревом и декорированного под обычную дверь, Калькройт замер и повернулся в пол-оборота.
— Ты сдохнешь здесь, Криптман, — очень тихо, с неподдельной ненавистью произнес старый инквизитор. — Сдохнешь в безвестности и мучениях. Вместе с девкой, которой ты не помог тогда и не поможешь теперь. А когда это случится, тогда я, наконец, сочту, что Криптман-старший расплатился со мной за все. И старые счета будут закрыты.
— Тебе придется долго ждать, старая сволочь, — осклабился Фидус, тоже решив откинуть политес. — Мы с ней выжили на Баллистической, выживем и здесь.
Сервитор беспокойно задвигался, считывая нестандартное поведение хозяина, однако не в силах определить его желания.
— Я терпелив, я долго ждал, — вернул зловещую усмешку инквизитор. — И готов подождать еще немного.
Калькройт вдохнул, выдохнул, на лицо инквизитора вернулась прежняя маска доброжелательной и легкой усталости. Ученик встал между наставником и Криптманом, будто защищая от возможного нападения.
— Будьте здоровы, юный коллега, — Шметтау обозначил короткий и неглубокий поклон. — Я с большим вниманием буду следить за вашей карьерой в Адепто Пурификатум.
* * *
— Иди в жопу, Фидус, — повторила Ольга.
— Если верить тому, что рассказывают про Орден, я уже где-то рядом с ней, — ответил хорошо знакомый голос. Девушка не узнала его сначала, потому что инквизитор говорил негромко, да и тон изменился. Ведь Ольга почти не слышала нормально звучащего Фидуса, только в агонии или приступах боли.
— Тогда ступай дальше.
— Не могу. Мое место рядом с тобой. И я захожу, — предупредил Фидус.
Ольга протестующе возопила, но брезентовая занавеска уже съезжала в сторону, скрипя латунными кольцами.
— Эй, там, не хулиганить, — без особого напора, однако весьма решительно потребовал Доходяга, убавив громкость радио. — Был тут один, беспорядки нарушал и к девчонке нашей приставал...
— Не буду, — пообещал Крип на пороге. — Я тихий. Просто мы знакомы. Встреча старых друзей.
— Вот это номер! — изумился Доходяга. — О таком даже не слышал, чтобы знакомые в одну роту попадали. Тем более в одну машину. Расскажи потом!
— Расскажу, — нейтрально пообещал Фидус. — И еще раз здравствуй.
Ольга долго и критически смотрела на Крипа, оценивая изменения. Молодой человек сильно похудел, осунулся, глаза запали. Обритая голова поросла коротенькой щетиной, совсем как у Ольги, только темного цвета. На инквизиторе был такой же балахонный комбез, как и у прочих сокамерников с крылатой белой спиралью ДНК в красном ромбе на левой стороне груди — эмблемой ЭпидОтряда.
За спиной инквизитора возвышался то ли сервитор, то ли механикум, Ольга уже запуталась и не понимала, как их различать. Наверное, все же сервитор, неплохо выглядящий, кстати. Почти как человек, только мумифицированный, частично закованный в панцирь экзоскелета. За спиной живого мертвеца торчали две теплоотводящие трубки, на груди висел дробовик с коротким и толстым стволом, а, нет, с целым пучком стволов. Такого оружия баллонщица еще не видела.
— Это?.. — Ольга показала на зомби пальцем, стараясь, чтобы тот не дрожал. — Что?
— Это Люкт, — ответил Фидус. — Спутник отца. Он верно служил при жизни, хотел остаться верным делу Императора и в посмертии. Теперь служит мне.
— Его с тобой не было, — нахмурилась Ольга.
— Это домашний слуга и библиотекарь, — терпеливо разъяснил Фидус. Он все так же стоял за низким порожком, не делая попыток шагнуть дальше. — Но может неплохо воевать. Я решил взять его с собой.
— Полный комплект экипажа! — воскликнул в кубрике чей-то голос, кажется Пыхаря. — Еще и с избытком. Да когда ж такое было!?
— Точно сдохнем, — тише и куда угрюмее констатировал Савларец. — Не к добру все это... Курица драная несчастье нам приносит...
Они с Пыхарем заспорили о природе невезения, но девушка уже не слушала.
— Чего тебе надо? — повторила она и после секундной паузы не удержалась от следующего вопроса, в котором сквозила плохо скрытая, отчаянная надежда. — Ты... за мной?
Фидус все же шагнул внутрь, задернул брезент, отгораживаясь от прочего вагона. Сел напротив Ольги, сложил руки на коленях, подчеркивая дружественность намерений.
— Отчасти.
— Это как? — встрепенулась Ольга, затем соотнести присутствие здесь Фидуса, его вид новобранца и смысл слова 'отчасти'. — Мда... Кажется, ты меня отсюда не увезешь в голубом вертолете...
Крип шевельнул головой, похоже инквизитора огорчило неприкрытое разочарование в глазах и голосе девушки.
— Чем бы ни был твой 'вер-то-йод' у меня его нет. И я не могу тебя забрать.
— Так хрена ж ли ты забыл здесь?
Ольга напрягла все знание готика, чтобы вопрос прозвучал как можно резче, оскорбительнее. Кажется, попала в цель.
— О-Льга, — Крип выговорил ее имя с первого раза, но в два приема. — Что я тебе хочу сказать...
— Херню какую-нибудь, не иначе, — снова ужалила Ольга.
— Во-первых, мне жаль.
На язык само просилось что-нибудь вроде 'ну а как же!' или 'а то ж, прямо штаны от жалости спадают!', однако девушка лишь с тоскливой безнадежностью махнула рукой.
— Слушай, Крип... валил бы ты? Тут всякие бдения скоро начнутся. И ужасы ночные. Не до тебя.
— Мне жаль, — настойчиво повторил Крип. — Я обещал, и я не смог.
