Черная хризантема. Часть первая

— И такой документ есть?

— Есть.

— У кого?

— У одного человека.

Ковров пристально посмотрел на Берия, на мгновение, пожалев, что его бывший подчиненный теперь его начальник.

— Как фамилия этого человека?

Берия поверх пенсне посмотрел на Коврова.

— Блюмкин, — кратко ответил зам. наркома.

...И только служебная субординация не позволила товарищу старшему майору дать волю чувствам...

Внутри у Коврова будто что-то заклокотало, стиснув кулаки он слегка привстал и стал медленно наливаться кровью.

— Блюмкин?!— пророкотал он, — Яшка Блюмкин?! Гад! Сволочь! Троцкист! Мерзавец! Я лично брал этого гаденыша здесь в Москве! И он тварь до последнего отстреливался! И я не понимаю, почему эту каналью сначала приговорили к расстрелу, а потом выпустили за границу!

— В тот момент выгодней для нас была не смерть Блюмкина, а его пребывание в качестве разведчика и информатора за границей. Он хоть и троцкист, но оказался нужным человеком за рубежом.

— Нужный человек! — прорычал Ковров, — Да я бы этого нужного человека, этого сукиного сына собственноручно, без всяких пистолетов...

Ковров разжав кулаки, сделал несколько движений руками, будто что-то, то ли отвинчивал, то ли откупоривал бутылку.

— Успокойся Степан Ильич, — примирительно сказал Берия, — В качестве утешения могу тебе сказать, что за все восемь лет его пребывания за границей и работы на разведку он ни разу нас не обманул и не подвел. Он честно выполняет условия договора и не поддерживает никаких контактов с Троцким. Хотя поползновения у него и были... И вот теперь он готов передать нам документы, компрометирующие маршала Блюхера. Правда, по своему обыкновению не просто так.

Ковров повертел головой, успокаиваясь и медленно возвращая себе нормальный цвет кожи.

— И чего же он хочет этот нужный человек?

— Тебе о чем-нибудь говорит фамилия Баташев?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Москва. 3 августа. Вечер.

Подполковник Разведупра РККА Платон Николаевич Половцев неспешно прохаживался по просторной четырехкомнатной квартире с высокими потолками и буквально каждой клеточкой своего тела впитывал окружающую его тишину.

Его супруга несравненная Клавдия Тимофеевна и старшая дочь Зинаида вчера отправились на дачу на две недели, а младшая дочь Нина позавчера уехала на юг, в Крым, в 'Артек'. (Ну что тут скажешь, умница дочка честно заслужила путевку в главный пионерский лагерь страны.) Платон Половцев остался один в квартире, совершенно один и, вернувшись вечером со службы, он в прямом смысле слова наслаждался тишиной и одиночеством.

Нет, вы не подумайте про подполковника Половцева ничего такого. Мол, избавился от супруги с дочерями, остался один в просторной квартире и пустился во все тяжкие. Нет ничего подобного.

Половцев по-настоящему любил свою жену несравненную Клавдию Тимофеевну, любил с того самого момента, с тех самых пор как познакомился с ней летом 21-го, когда, оправившись после ранения полученного при штурме мятежного Кронштадта, он оказался в одной из комсомольских коммун в Подмосковье. Они прожили в браке более шестнадцати лет, пусть и не легких, но счастливых и она подарила ему двух замечательных дочерей Зинаиду и Нину росшими настоящими красавицами. Брак Платона Николаевича Половцева можно было назвать счастливым...

И все-таки, все-таки...

Хочется ну вот хочется порой, несмотря на всю свою любовь к дражайшей половине просто пройтись в сапогах по квартире (т-с-с!) не выслушивая пространных нотаций, о бережном отношении к паркету и хочется иногда вымыть посуду перед едой, а не после, ну как когда-то в молодости в студенческом общежитии...

...И какими бы замечательными не были у него дочери, одной четырнадцать лет другой двенадцать, выслушивать... ну не постоянно, а скажем так частенько: 'Пап, ну дай денег на кино. Пап, ну дай денег на танцы. Пап ну дай денег... Папа, папа, папа!..' Как там, у Александра Сергеевича Пушкина: 'Что за комиссия создатель быть взрослой дочери отцом!' И совсем неплохо порой отдохнуть от этой комиссии!

Упав в гостиной в мягкое кресло и вытянув ноги, в домашних тапочках, Половцев запрокинув голову, закрыл глаза расслабившись. Точнее попытался расслабиться...

Хорошо то, как!

Тихо, спокойно...

Никого нет...

Приятно вот так прийти домой после тяжелого напряженного дня, а Половцев так не уставал даже в бытность свою заместителем директора по кадрам оборонного завода, и ничего, ничего не делать...

Главное не думать о работе...

Отдохнуть, расслабиться...

Он посмотрел на солидный дубовый шкаф дореволюционной работы, где на потаенной полочке в строгом секрете от несравненной Клавдии Тимофеевны стояла непочатая бутылочка отличнейшего армянского коньяка марки 'Арарат'...

Половцев мечтательно прищурился...

Неплохо было откупорить бутылочку налить рюмочку достать плитку шоколада... И медленно, неспешно, растягивая удовольствие... обдумать информацию, полученную за сегодня по делу Люшкова...

Раскрыв глаза Половцев, поджал губы.

Не думать, не думать о работе!

Отдыхать!

Бутылочка отличнейшего армянского коньяка. Привезенная из самого Еревана! Коллекционная! Не дело, конечно, пить одному. Но рюмочка коньяка с плиткой настоящего шоколада в тишине... самое то, чтобы спокойно подумать над тем, почему в деле Люшкова, сбежавшего в Японию, так настойчиво выползает польский след...

Выпрямив спину Половцев, потряс головой...

Никакой работы!

Никакого напряжения мысли после работы!

Ты пришел с работы, и ты отдыхаешь после работы!

Бутылочка армянского коньяка, бутылочка отличнейшего армянского коньяка! Коньяка, который так цениться не только в СССР, но и за границей! Даже во Франции родине коньяка, даже в Польше, где очень не любят Советский Союз, и где польские паны давно плетут интриги против СССР вместе с японскими самураями!

Половцев потер рукой шею.

Чертов Люшков, чертовы самураи, чертовы 'пилсудчики' которые не дают нормальному человеку спокойно отдохнуть после напряженного рабочего дня! Что б вас всех...

Во входную дверь позвонили.

Половцев посмотрел в коридор.

Он никого не ждал, но звонивший был весьма и весьма настойчив.

Образ соблазнительной бутылочки армянского коньяка стал тускнеть, меркнуть, затягиваться дымкой.

Пожав плечами Половцев, встал и направился к двери. Заглянув в дверной глазок и пожевав губами (бутылочка подождет непочатой) он открыл дверь.

На пороге стоял невысокого роста, но крепко сбитый круглолицый мужчина лет около пятидесяти, в хорошем костюме, шляпе. Половцев не был знаком с гостем, но мог поклясться, что когда-то где-то его видел и возможно не однократно.

— Подполковник Генштаба Половцев Платон Николаевич? — осведомился визитер, окинув хозяина проницательным, явно профессиональным взглядом.

— Да, — ответил Половцев, — а вы...

— Старший майор госбезопасности Ковров Степан Ильич, — представил незнакомец, приложив руку к полям шляпы и предъявив удостоверение.

Ого! Старший майор НКВД из госбезопасности собственной персоной в гости заявился! Это не арест, можно быть спокойным, старшие майоры аресты не производят тем более в одиночку, да и никогда это не происходит 'вдруг'. Но тогда с какой целью он пришел, один, вечером? Интригующе, интересно...

Несколько запоздало, спохватившись, но Половцев встал по стойке смирно, как-никак нежданный гость хоть и работал в другом ведомстве, но был старше по званию, а субординацию. Подполковник даже попытался щелкнуть каблуками, но в мягких тапочках это получилось нелепо по причине отсутствия каблуков.

Старший майор поглядел на ноги Половцева.

— Разрешите пройти?

— Да конечно.

Половцев посторонился, пропуская Коврова. Тот прошел вовнутрь повесил шляпу на вешалку.

— Тапочки, — сказал Половцев.

— Простите?

— Наденьте тапочки товарищ старший майор. У меня начищенный паркет... и жена...

Ковров понимающе кивнул.

— Да паркет, особенно начищенный и жена, гремучая смесь...

Переобувшись, Ковров подчиняясь жесту Половцева, проследовал в гостиную, недоумевающий хозяин отправился за ним.

С разрешения Половцева Ковров (сама вежливость!) сел в кресло, подполковник устроился в кресле, напротив неотрывно глядя на незваного гостя.

Ковров оглядел гостиную.

— Вы одни, — и это был не вопрос, а скорее утверждение, — Семья на отдыхе?

'Ведь сам же все прекрасно знаешь, а спрашиваешь', — подумал Половцев, но вслух сказал:

— Жена со старшей дочерью на даче, а младшая в пионерском лагере, — и, не удержавшись, похвастался, — в 'Артеке'.

— Молодец, — вздохнул Ковров, — а вот моему троечнику 'Артек' не светит. Впрочем, к делу.

Да к делу! К делу!

Коров посмотрел на Половцева.

— Платон Николаевич, вы, конечно же, задаете себе вопрос о цели моего внезапного и позднего визита?

Половцев кивнул.

— Скажу сразу, чтобы не было недоразумений, причина, по которой я пришел к вам это дело исключительной государственной важности, и тематика нашего дальнейшего разговора абсолютно секретна и не подлежит разглашению.

— Да, но...

— Ваше непосредственное начальство будет поставлено в известность.

Половцев внутренне подобрался.

— Я вас слушаю.

— Вы читали последние сводки о боях на озере Хасан?

Половцев едва удержался от того что бы скривить лицо.

— Читал.

— И что скажете?

— Кратко?

— Да.

— Нас разбили.

— Верно, — Ковров покачал головой, — Разбили. Это так. Несмотря на подавляющее техническое превосходство, наши войска не смогли выбить японцев с захваченных сопок. Мы, конечно, выбьем самураев с нашей земли, но скольких жертв это будет стоить! Но так вот наше вчерашнее поражение — это последствие безответственности, очковтирательства и вредительства что многие годы царили на Дальнем Востоке. Решено самым беспощадным образом навести порядок на наших восточных рубежах, начиная с самого верха с маршала Блюхера.

— Ага, — задумчиво протянул Половцев.

— Да, — кивнул Ковров, — Вы правильно все поняли Платон Николаевич. Решено разобраться. И именно так как вы подумали.

Интересно. В НКВД, конечно же, с санкции Кремля решили заняться маршалом Блюхером. Интересно, но не удивительно. Половцев знал о том, что истинное положение дел в воинских частях на Дальнем Востоке, мягко говоря, противоречит бравурным заявлением товарища Блюхера. И знакомясь сегодня со сводкой о провальном штурме высот Безымянная и Заозерная и будучи в курсе того чем занимался маршал накануне конфликта, сам про себя подумал, что было бы неплохо если бы вежливые ребята из НКВД по душам потолковали с зарвавшимся военачальником. И вот... Только вот непонятно...

— Но чем я могу помочь? Я конечно военный разведчик, но информацию по Дальнему Востоку вы можете получить и помимо меня.

— Нам не нужна информация от вас. Вы Платон Николаевич можете оказать услугу иного рода.

— Что от меня требуется?

— Вы конечно же как военный разведчик наверняка хотя бы краем уха слышали о том, что ходят слухи насчет того, что маршал Блюхер не прочь поиграть в сепаратизм?..

— Да что-то слышал... Но, как и все решил, что это клевета на честного коммуниста.

— К сожалению, это не клевета. К сожалению, это правда. И вот что бы у маршала Блюхера не возникло искушения провозгласить новую Дальневосточную республику решено обезоружить его компрометирующими материалами. Что бы увидев кое-какие бумаги у него и мысли бы не возникло поднять на мятеж вверенные ему войска. Такие бумаги есть и есть человек готовый передать нам эти документы.

Ковров умолк, слегка скривив рот.

— И кто это человек?

— Блюмкин, — выплюнул Ковров ненавистную фамилию, даже не скрывая своего отвращения к ее носителю.

Половцев с любопытством посмотрел на старшего майора.

— Вот как? А он еще жив? Его еще не расстреляли?

— Мы думаем над этим вопросом. Но пока что решено оставить живым, тем более что он готов передать интересующую нас информацию.

— И что он хочет за эту информацию?

— Хочет?

— Ну да хочет. Я же знаю, что товарищ Блюмкин никогда и ничего просто так не делает.

— Вы правы. Никогда и ничего... Он и сейчас поставил условие, что передаст документы, компрометирующие Блюхера только одному человеку.

— Кому же?

Ковров пристальным взглядом окинул Половцева с головы до ног.

— Баташеву Александру Петровичу.

Ни один мускул не дрогнул на окаменевшем лице Половцева. Словно заледенев, несколько долгих мгновений он будто, не видя, смотрел на Коврова, а потом, проскребя пальцами по подлокотникам, резко встал и, отвернувшись от гостя, уставился на стену, на прямоугольник темного цвета на обоях, след от фотографии, снятой два года назад. Он давно хотел скрыть этот прямоугольник напоминание, но что-то постоянно останавливало его...

— Этот человек для меня умер. Давно. Два года назад, — процедил Половцев, не глядя на Коврова, — А о мертвецах или хорошо, или никак. И я бы не хотел заводить разговоры об этом человеке.

— А придется Платон Николаевич. И не только разговаривать, но и встретиться с этим человеком.

Половцев резко обернулся, и глаза его вспыхнули.

— Товарищ старший майор...

— Товарищ подполковник! Отставить истерику товарищ Половцев! — загремел Ковров, — И не надо, не надо мне этой красивой позы оскорбленных чувств! Ах, он предал нашу дружбу, ах он предан идеалы, ради которых мы сражались, ах он умер для меня! Удобная позиция товарищ Половцев! Но только где вы были, когда ваш боевой товарищ воровал ради молоденькой вертихвостки?! Почему вы молчали, когда коммунист, герой Гражданской на ваших глазах превратился в мошенника?! Почему вы не били тревогу?! Почему человек погибал, а вы ничего не сделали, чтобы его спасти?! Ваш друг почти два года катился по наклонной, а вы делали вид, что вас это не касается! Или вы ничего не видели? Ничего не замечали? Тогда грош вам цена и как другу и как большевику!

Половцев побагровел.

— Я... — прохрипел он.

И это было единственное слово, которое он смог выдавить из себя.

— Возьмите себя в руки Платон Николаевич, — произнес Ковров, — Можете считать это приказом старшего по званию.

Половцев молча, мотнул головой. Слова Коврова были жестоки и беспощадно правдивы. Он действительно почти ничего не сделал тогда для спасения своего друга, хотя видел, не мог не видеть, к чему все идет и чем все может закончиться. Наверное, предчувствие беды поселилось в нем еще до того, как Александр стал директором одного из крупнейших текстильных магазинов в Москве, должно быть в тот самый день, когда его друга охомутала эта молоденькая чертовка, Валентина Долгунцова. Хитрая, алчная, цепкая дрянь из бывших. Ведь понимал он, до чего может довести и доведет Александра эта... эта... Но ограничивался пространными бесплодными разговорами. Хотя Баташев всегда был упрямцем, ничего не хотел видеть и никого не хотел слушать ... Да и любил он эту Валентину по страшному, а она вертела им как хотела. И все-таки, все-таки... Ковров был абсолютно прав, и возразить ему было нечего.