— Доброго дня, Мария. Не обессудьте, что застаете такой беспорядок. Я понимаю, что предлагаю вам нелегкий труд...
Марта испустила странный звук: не то урчание, не то кашель. Да и я опешила, осознав, что мой чудной господин называет меня на "вы". В себе ли он, этот доктор медицины, перенесший горячку?! Однако его собеседники улыбались, покачивая головами, будто ждали чего-то подобного. Нет, видно, просто чудачество.
— Доброго дня, господин профессор. Я буду стараться.
— Вот и ладно, вот и хорошо, — снова обретя дар речи, Марта взяла меня за локоть. — Поди, девонька, запри дверь за гостями, а я тут останусь пока...
По всему видно, Марта была хорошей сиделкой: она не могла оставить без попечения своего любимого больного и почитала своим долгом научить его, как следует называть бедную девицу, которая служит за деньги... Я снова присела и тихонько вышла.
По коридору и лестнице гости шли впереди меня. Фридрих заговорил с Альберто — снова по-латыни. Выходит, опять я подслушивала, но не просить же их: говорите, мол, по-еврейски или по-арабски, досточтимые господа, если хотите, чтобы служанка не понимала...
— Хорошо. Теперь есть кому за ним присмотреть.
— Ты думаешь, что от девушки будет много проку, даже в том случае, если она не сбежит?
— Как знать. Все-таки живое создание.
— Он сильно переменился, Альбертус?
— Он потерял много сил, но духовно, кажется, остался таким же, как прежде.
— Это так.
— Всей душой надеюсь, что он оправится.
— От проклятия нельзя излечиться.
— Ты полагаешь?..
— В этом все дело. Теперь оно на нем.
— А что приключилось в том селении? — это спросил юноша, голос его дрогнул.
— С ним — ничего. — Фридрих заговорил тише. — Демоны убили чернокнижника, его же не тронули... — Руки всех троих взметнулись ко лбам, творя крестное знамение. — То, что он видел, потрясло его душу, здесь причина болезни. Но кроме того... прикосновение к силам преисподней никому не проходит даром.
— Пресвятая Дева... Нет, я не верю. Я люблю Кристофа. Он начисто лишен омерзительного тщеславия, сгубившего того, кого он звал своим учителем. Заполучив это вместилище бесов, сатана только взял себе свое, но Кристоф... Не может быть, или нет справедливости на небе?!
— Справедливость на небе, милый Альбертус, а на земле — законы естества. Я тоже люблю вашего Кристофа и не хотел бы однажды найти его, как нашли чернокнижника в Пратау... Спасибо тебе, девушка, вот, возьми-ка для начала службы.
Я приняла медную монету. Трое школяров вышли, не оглядываясь. Опершись на заложенный засов, я застыла у двери. Проклятый чернокнижник, зловонное вместилище бесов. Тот, кого Кристоф называл учителем. Виденное потрясло его душу, три недели лежал в горячке — три недели! Этот дом — наследство... Я огляделась, дрожа от страха, в сумерках сеней.
Не было в Виттенберге ни единой здравомыслящей девушки, которая нанялась бы служить ученику колдуна, растерзанного демонами, потому добрая Марта, отчаявшись, заговорила с пришлой сиротой — и привела дочь в дом отца.
Глава 5.
— Не давайте ей много... — при моем появлении Марта умолкла. Как во сне, я взяла деньги для хозяйства, как во сне, спустилась с Мартой к выходу, выслушав множество наставлений, вероятно, весьма полезных. Увы, мои мысли были весьма далеки от метлы и сковород. Божьим промыслом или кознями Дядюшки, я внезапно достигла большего, чем мечтала. О, я не собиралась спешить! Следовало быть очень осторожной, и я изо всех сил старалась успокоить колотящееся сердце.
— Господин профессор, Марта ушла.
— Хорошо. — Он поднялся и шагнул к двери. — Хочешь о чем-то спросить?
Хочу ли я! Этот чудаковатый медик в поношенной мантии знал моего отца, видел, как тот погиб. Возможно, он объяснил бы, что угрожает мне и как я могу спастись... Нет-нет, долой искушение, нельзя ему открываться. Да не стой ты у него на пути, чучело, скажи что-нибудь!..
— Что приготовить на ужин господину профессору?
— На ужин?.. — Мой вопрос оказался труден для хозяина. — Да что вам будет угодно, Мария... По правде, я даже не знаю, есть ли хоть какие-то припасы...
Никогда раньше я не служила в благородном доме (уборки у господина Майера не в счет) и, слушая Марту, всерьез опасалась, сумею ли соблюсти приличия. И только теперь меня озарило, что она имела в виду, успокаивая меня и убеждая служить честно. Нынешний хозяин Серого Дома никогда раньше не нанимал прислуги! Он глядел на меня, пожалуй, не с меньшей растерянностью, чем я на него, и необходимость отдавать какие-то приказы этой девице явно была немалым затруднением. Бояться нечего. Мне стало смешно, и я мысленно еще раз поклялась Марте быть сколь возможно честной и кроткой с этим беспомощным созданием.
— Пусть господин профессор не тревожится, я все куплю прямо сейчас, на рынке еще довольно товару. — Через рыночную площадь я проходила вчера, когда шла к университету. Я деловито оправила мой черный плат, сейчас строго повязанный на голову и вокруг шеи. — Прикажете птицы или мяса?
Господин профессор ничего не ответил. Смущенная улыбка исчезла с его лица, взгляд сделался совершенно стеклянным. В следующий миг он бросился ко мне и схватил за левую руку.
Кольцо!.. Вот и все, Генрих-Мария, Мария Брандт, фройлейн Фауст. Кончено. Это смерть. Он знает, чей это подарок, и не пощадит проклятую. Я слишком ясно видела его ненависть, и нехитро было угадать, какое слово первым слетит с искривившихся губ. Ведьма. Ну же?! Долго мне ждать?
Я не угадала. Господин Вагнер разжал пальцы и склонил голову, безмолвно прося прощения. Затем, как настоящий кавалер, придвинул мне стул с высокой спинкой, сам сел напротив и сказал, снова улыбаясь:
— Вы о чем-то хотели поведать мне, милая девушка? Я готов слушать.
Он будто извинялся за свою недогадливость. Будто он должен был знать, что новая служанка — не кто иная как ведьма, заключившая договор с чертом, и его долг — помочь ей, невзирая на болезни, усталость и на то, что все эти преисподние дела ему уже поперек горла... Как я поняла, что речь идет именно о помощи, а не о допросе, почему страх в ту же секунду меня оставил? Быть может, дело было в его глазах. А может быть, я просто устала бояться.
— Я родом из Франкфурта, что в бранденбургских землях. Мария — мое настоящее имя, но своих отца и матери я не знала...
Господин Вагнер внимательно выслушал все, что касалось до моей прежней жизни: как вышло, что я пристрастилась к наукам, почему не вышла замуж и не спешила в монастырь. Когда я упомянула нечистого, опознанного мною по запаху серы, он тут же задал вопрос: от него ли я получила кольцо, и попросил описать во всех подробностях, как выглядел злой дух.
— Да, он мне знаком, — или, чтобы быть точным, знаком этот облик, но, как известно, у каждого из них есть обличье, которое они принимают особенно охотно... Но продолжайте, прошу вас. Что он говорил?
— Он сказал, — мой голос дрогнул, — что моим отцом был доктор Фауст из Виттенберга.
— Мне следовало догадаться, — помолчав, тихо сказал господин Вагнер. Подавшись вперед, он разглядывал меня с восторгом. — Я был слеп... Ну конечно же! Убрать платок и надеть берет... Ох, простите, дорогая фройлейн! Но клянусь вам, что нечистый не солгал. Те же черты, я сам тогда был щенком, но... Дочка доминуса Иоганна, Боже небесный...
— Незаконная.
Он только махнул рукой, не сводя с меня восхищенных глаз.
— Я должен был узнать вас. Мне нет прощения. Но рассказывайте дальше!
В следующий раз он перебил меня, когда дело дошло до украшений моей матери.
— И вы гляделись в это зеркало?! Но, простите меня, фройлейн, — с какой целью вы отважились на подобное?
— Без цели, — я почувствовала, как к щекам приливает кровь. — Этого не следовало делать?
— Не следовало!.. — мой деликатный собеседник не выговорил вслух ничего из того, что ему пришло в голову. — Скажем так: это могло стать причиной серьезных осложнений.
— Что и случилось в действительности.
Если я хотела спастись, ни к чему было щадить себя: правда и только правда. Не дожидаясь вопросов, я рассказала о дальнейшем сколь могла подробно. Мое превращение весьма заинтересовало господина Вагнера.
— Вы не должны винить себя, — с жаром сказал он. — Ведь вы не учились магии, и ваш наставник во многом был прав: эта наука в самом деле бесполезна или даже вредна — для всех, кто не столкнулся в своей жизни с... с чем-то из этой категории явлений. Я постараюсь объяснить. Магия подобия учит, что изображение дает власть над изображенным предметом — именно поэтому с зеркалами в народе связано столько страхов. Вы, может быть, не знаете, что дочь крестьянина нипочем не положит зеркальца личиком кверху, всегда перевернет — а почему? А потому, что в него могут заглянуть бесы, сглазить красоту. Суеверия простого народа не всегда внушены нечистым; некоторые из них суть обрывки подлинной мудрости, в основе своей забытой.
Я снова вспомнила момент околдования: железные пальцы на моих плечах, запах мускуса и вина, удушье, непреодолимое vertigo... скользящее движение перед глазами и вспышки света... Зеркало? И потом, когда сознание возвращалось, мне мерещилось, что я смотрю в зеркало, но отражение не повторяет моих действий...
— Так. Но что в точности он сделал? Отражение дает власть над телом или над душой?
Господин Вагнер одобрительно кивнул.
— Верный вопрос, дорогая фройлейн. Но прежде чем я попытаюсь ответить... Извините мне дерзость этих слов — вы уверены, что превращение в самом деле произошло? Как говорится, наяву и во плоти?
Разумеется, уверена! — хотела сказать я, но вовремя осеклась. Уж не настолько-то скверной ученицей доктора медицины я была, чтобы не слыхать об обманах чувств, возникающих от естественных причин, а равно и внушаемых демонами. Что бы мне вспомнить об этом в "Рогах и Кресте", когда я внимала Дядюшкиным посулам! Неужели он провел меня, как последнюю дуру?.. Нет, не может быть...
— Дайте мне подумать, — пробормотала я. Ну отчего я не вспомнила об этом хоть по дороге в Виттенберг! Все равно было бы поздно, но зато сейчас не срамилась бы...
— Конечно, — с готовностью сказал господин Вагнер. — Не торопитесь, это в самом деле очень сложно — ученые не первый век спорят о многих хорошо известных явлениях, происходят ли они наяву или имеют место только в сознании людей, и именно о тех явлениях, которые происходят не без помощи сил преисподней. Так колдуны превращают из мести человека в кобылу или осла, и сам околдованный видит свои копыта и таскает кладь, и все окружающие видят животное, а потом приходит святой человек, говорит: это наваждение, — и все как рукой снимает. Или, простите, полеты ведьм — многие медики утверждают, что несчастным женщинам только мерещатся полеты. Сведущему в лечебных травах ничего не стоит сделать так, чтобы женщине привиделось во сне, как она летит на метле или борове; подобные видения являются любому спящему, если его сердце забьется чаще. Я сам это испытал, когда был юношей: сердце у меня было слабое, и я себе прописал отвар наперстянки, а после так налетался с полночи до утра, что хватило бы на десять колдунов! Стало быть, если бедняга добавит наперстянку в свое варево, то полет ей и причудится. Но причудится он и свидетелям, никакого варева не глотавшим, вот в чем загвоздка! Потом, бывало, что ведьма наказывала обидчика... гм, некоторым увечьем, которое потом само собой исцелялось — а вернее всего, только чудилось околдованному и тем, кто его осматривал.
— Тем, кто осматривал... — тупо повторила я. Значит, могло быть и так, что все принимали меня за Генриха, и я сама не сомневалась, что превращена, но стоило бы мне, допустим, зайти в церковь... — А что может прекратить наваждение?
— Помощь святости. Кроме того, есть некоторые естественные методы, которые церковь полагает дозволенными. Главное, что необходимо, — сильное желание околдованного... Но вы же и сами вернули себе свой облик?
— Пожелав того. — Я бессильно опустила руки на колени. Господи, как все оказалось просто! я захотела поддаться наваждению, а потом захотела его разрушить — и в этом было все дело? Дымный зал, пьяные выкрики, мое собственное плачущее лицо... Он, Генрих, тоже говорил, что видит сон и хочет проснуться... Но позвольте-ка...
— Но если человек только внешне уподобляется лошади — откуда у него сила животного?
— Теологи учат, что кладь за превращенного таскает дьявол. В прошлом веке такое объяснение не находили слишком замысловатым. Тогдашние исследователи считали благочестивым верить в то, что Божьи попущения удерживают нечистого в границах, очерченных весьма замысловато. Превращены и сотворены дьяволом или его слугами могут быть только низшие твари, зарождающиеся в гниении, от червей до гадов; человек не может быть превращен, ибо это было бы подобно акту творения, что недопустимо; но человек может быть околдован, причем влияние нечистого распространяется только на чувства и фантазию, но не на душу... Словом, черту легче самому впрячься в повозку, чем сделать лошадь из человека. Я хорошо знаком с этими воззрениями — ваш почтенный отец, помнится, принуждал меня читать "Malleus maleficarum", по вопросу каждый вечер, пока я не наловчился цитировать этот классический труд с любого места. Несомненно, превосходное руководство для гонителей ереси, — (тон последних слов откровенно противоречил их смыслу), — но все же почтенные доминиканцы были более практиками, чем учеными... или более учеными, нежели практиками, затрудняюсь сказать, но беспокоило их главным образом соотнесение фактов и теорий с тем, что сказано в Библии. Некоторые другие исследования, а также мой собственный печальный опыт свидетельствуют в пользу того, что Господь попускает проклятым значительно больше, чем священный трибунал, Библия же, к нашему счастью, повествует главным образом не о порождениях преисподней, и разыскивать в ней сведения этого рода — занятие неблагодарное и сомнительное. Это между нами... Словом, если вы делали нечто такое, что вам не под силу в вашем подлинном обличьи — возможно, превращение вправду имело место.
— Делала. — Я вспомнила дубовый стул, ставший легким, каменную ограду, через которую я перемахнула вместе со всеми по пути в трактир, Ганса, едва не упавшего со скамьи. — А кроме того, потом... когда я снова стала собой...
Недоставало еще опять покраснеть!
— Если я делала только то, что делал Генрих в тот день, — слушала лекции и ужинала в трактире, то откуда взялась пыль и грязь на моей одежде? — уверенно договорила я. — Не следует ли отсюда, что мое тело действительно принадлежало не мне?
— Быть может, — ответил господин Вагнер. Понял он или нет, о чем я умолчала, но виду не подал. — Однако есть еще одна возможность, извините, что говорю об этом... Одержание.
— Одержание?.. — Я с трудом подавила ужас: то, что мое тело могло быть предано не чужой человеческой душе, а злому духу, показалось мне омерзительным. — Вы подразумеваете: то, что я, как мне казалось, совершила в чужом обличьи, было только сном или видением, и пока оно длилось, я была одержимой? Безумной?
