Отсвет сна

Всё это разительно отличалось от северного архитектурного стиля, более монументального, не признающего раздвижных ширм и занавесей, а только основательные сплошные перегородки между помещениями разного назначения. Я привык к преимущественно тёмной отделке стен и пола, резко контрастирующей с белёными потолками, к прочным — не вдруг вышибешь — запираемым внутренним дверям, к массивной мебели, к печам или, самое меньшее, каминам, которые южанам успешно заменяли переносные жаровни. На таком фоне мой домик казался несерьёзной и к тому же недостроенной времянкой. Но новое жильё мне, в общем, понравилось.

А ещё больше понравилось то, что мне выдали ключи от входной двери. Это был очень красивый, широкий, мудрый и просто правильный жест. Я оценил его по достоинству.

Конечно, я не питал иллюзий по поводу прочности этой самой двери. Или, коли на то пошло, хлипких оконных рам, не снабжённых даже ставнями. Не был я и настолько наивен, чтобы думать, будто меня оставили без присмотра. Наверняка где-нибудь не особенно далеко при мощном артефакте сканирующего типа сидят, анализируя каждое моё шевеление, наблюдатели, а в казармах отряда перехвата, расположенных почти в двух шагах, дежурит группа бойцов, способная в случае чего быстренько меня утихомирить.

Но меры предосторожности — это святое, и обижаться на южан из-за таких пустяков глупо.

По молчаливому договору с мастером Дугой я получил и ещё кое-какие права. Например, возможность довольно свободно перемещаться по прилегающей территории, ограниченной дощатым забором высотой в один посох. Забор этот, кстати, в изобилии украшали сигнальные артефакты разных типов и дополняли магические ловушки.

Конечно, в казармы отряда перехвата, дома офицерского состава, оба арсенала, палатку, облюбованную группой магической поддержки, и ещё кое-какие строения никто доступа мне не давал. Но сходить к полевой кухне, искупаться в искусственном пруду, даже пройтись вдоль забора (с внутренней, естественно, стороны) — на это я имел право. Однако прогуливаться я старался в такое время, когда люди предпочитают спать.

Предпочитать ночь меня научил первый же дневной "выход в люди".

— Гляди! Это он!

— Да? А посмотришь, так человек человеком... хотя...

— Чуешь? Правда чуешь? Вот тебе и "человек"!

Что такое они там чуют, хотел бы я знать? Во всяком случае, никаких внешних отличий, маркирующих улл-воинов, у меня не осталось. Когда я рассматривал своё отражение в зеркале, то видел почти прежнее по очертаниям лицо — разве что заострившееся и помеченное кое-где первыми морщинами. На макушке и затылке, над ушами, на щеках, верхней губе и подбородке неудержимо лезла незнакомая прежде поросль. Судя по её цвету, мне вскоре предстояло стать блондином. Глаза тоже стали "как у всех": радужка уменьшилась, уступая место белкам, и выцвела до светло-серого оттенка, схожего со знаменитым танелийским "шершавым булатом". Кожа утратила свой неестественный, но такой привычный синеватый оттенок. А подземная или, если угодно, могильная бледность её уже начала уступать место нормальному лёгкому загару.

Так что же именно чувствуют южане, глядя на меня?

{Что, в самом деле не догадываешься?}

"Нет. Могу лишь предполагать..."

{Ну-ка, ну-ка!}

"Я иначе двигаюсь. А это всегда бросается в глаза, хотя и не всегда осознаётся".

{В точку. Но пластика — ещё далеко не всё. В тебе есть отличие, не имеющее уже совершенно никакого отношения к внешности.}

"Что же это?"

{Печать смерти. Отзвук инобытия. Запах предвечной тишины.}

"Не понимаю".

{Понимаешь. А чтобы понимать ещё лучше, сотвори Зеркало Сути.}

"Но я не знаю, как..."

Тут я запнулся. Потому что обнаружил, что во всех деталях знаком с сотворением Зеркала Сути. Вернее, с этим была знакома Карами Хеис, но после временной смерти и совместного возрождения данный нюанс имел минимальное значение. Я уже не в первый раз обнаруживал в собственной памяти нажитые не мной познания, так что не особо удивился очередному открытию.

Кстати, даже если моя мать при жизни лишь слышала о какой-то конкретной магической технике, заклятии или артефакте, я достаточно быстро мог добыть полную информацию о них, обратясь к Памяти Мира. Свободное пользование этим эфирным банком идей, воспоминаний и мыслей было, пожалуй, самой ценной частью полученного мной наследства. Назвать Память Мира всеобъемлющей нельзя, ибо в нашем мире вообще нет ничего абсолютного; её значительную часть разгораживают барьеры разной плотности и толщины, а в высшие слои Памяти Мира, поделённые богами для своих малопонятных надобностей, я вообще не тянулся — себе дороже.

Но даже с учётом всех ограничений в моих руках оказалось настоящее золотое дно.

Впрочем, необъятность полей потенциально доступного знания оказалась весами о двух чашах. Как промыслила мне Карами Хеис, способность обращаться к Памяти Мира — это меньше, чем полдела. Если при этом не умеешь отсекать водопады лишних образов, звуков и форм, которые обрушиваются на тебя с той стороны реальности...

— Эй, ты! Ночник!

Я не стал делать вид, будто не понял, и обернулся.

Трое. Вернее, семеро, но значение имеют только те трое, в которых чувствуется школа отряда перехвата. Трое, озарённые бледным, но явственным сиянием работающих артефактов. Кажется, они собираются меня бить?

Нет, вряд ли. Намечается скорее забава, чем убийство. Хотя, если посмотреть в лицо вон тому набычившемуся крепышу с волосами, светлыми до белизны, оптимизма сразу станет меньше.

Я отвесил всей семёрке оптом поклон "таамис": руки сложены перед грудью, символически изображая "меч" в "ножнах", глаза неотрывно глядят на того/тех, кому кланяешься. На севере и на юге значение этого поклона совершенно одинаково: вооружённое миролюбие. Перед поединком, заканчивая "таамис", "меч" правой руки выходит из "ножен" руки левой, а знак миролюбия превращается в знак угрозы.

Но я не стал бросать троице столь явный вызов. В конце концов, я давно уже не мальчик. Пусть сами проявляют инициативу, раз в задницах свербит.

Заводила — обманчиво худой, высокий и остролицый — не дал сбить себя с толку.

— О! Посмотрите: раб знает трюки! Как насчёт показать нам, как тебя выдрессировали твои северные господа?

Он ещё не договорил, а мне в лицо уже летела колода.

Уклониться от такого подарочка ничего не стоит. По самой грубой оценке, колода эта весит не менее трёх бугатов — иначе говоря, всего-то раза в четыре меньше, чем вешу я сам. Даже мощная длань того крепыша, который швырнул её мне, не сумела придать ей действительно опасную скорость. Хотя он очень, очень старался.

Уклоняться я не стал. Я просто поймал брошенное мне. И у части наблюдателей широко раскрылись глаза, когда они осознали: северная тварь, пойманный диверсант, чужак поганый (короче говоря, единственный и неповторимый я) при этом даже не шелохнулся.

Оглядеть брошенное. Взвесить. Качнуть.

М-да. Действительно: три бугата. С половиной. И действительно, эта деревяшка — просто кое-как обтёсанная, снабжённая рукоятью колода. На тренировочный меч это не похоже никоим образом: не бывает настолько неуклюжих и тяжёлых тренировочных мечей. Даже у дубин, палиц и прочего дробящего оружия баланс куда лучше. А это — не дубина. Это — дубьё. И рукоять ничуть не выглажена, вся в занозах. Никогда раньше её не сжимала человеческая ладонь. Похоже, это убоище кое-как слепили специально для того, чтобы поиздеваться надо мной, чтобы я раз и навсегда уяснил, насколько нелюбим господами южанами.

Что ж, пусть позабавятся!

Деревянная колода в моей руке воспарила к зениту легко, словно тоненький стек. Тело тем временем приняло начальную позу восьмого потока, именуемого знатоками "ахаи-тало": стопы полусогнутых ног отстоят друг от друга на три четверти шага, корпус наклонён вперёд, спина прямее полёта стрелы, свободная рука чуть на отлёте, словно отталкивает что-то...

Замереть.

Ни вздоха.

Молчание и полное сосредоточение.

Ты не имеешь бьющегося сердца, ты — дерево, подстать этой неуклюжей штуке в твоей правой ветви. Ты впитываешь рассеянную силу, как зелёная листва пьёт солнечный свет. Все напряжения — прочь. Ты неколебимо спокоен. Ты готов.

Налетает ветер.

Восьмой поток (равно как и любой другой из девяти канонических потоков) — это красиво. Это настолько красиво, что, глядя на подхваченного потоком, легко забыть: каждое движение, каждый выдох, каждый шаг и поворот этого жестокого танца нацелен на убийство. Канонические потоки потому и называются каноническими, что абсолютно все удары, включённые в них, при точном выполнении ведут к смерти противника. Не отбрасывают, не обезоруживают, не парализуют. Они убивают. Эти удары — не для тренировочных спаррингов, а для войны. И я, отдавшись на волю несуществующего ветра, разил насмерть.

Взмах дубьём (свист воздуха в сколах древесины) — удар локтем — ребром ладони — коленом и стопой — разворот — ещё взмах — разворот... вес брошенной мне колоды словно уменьшился десятикратно, свёрнутая внутри пружина пульсирует, то сжимаясь со звоном, то распрямляясь со свистом. Удар! Удар! Удар! Быстро, быстрее! Ещё быстрее! Бить точно и с такой силой, чтобы у врага не осталось ни тени шанса!

Удар!

Я не сразу понимаю, что случилось. Умом — не сразу, лишь спустя долгих полсекунды. К счастью, тренированное тело и отточенные чувства сработали без моего участия. Брошенный в меня метательный нож, вполне реальный, отмашка колодой отбила не хуже, чем раньше отбивала пощёчины воображаемого ветра. Да, я не сразу понял, откуда взялся этот резкий лязг металла о дерево. Но когда понял, это не изменило ничего.

Прерваться — значит оскорбить искусство, поэтому я продолжал танцевать. Только уже не в потоке "ахаи-тало". Заворочавшаяся во мне Карами Хеис подсказала кое-что иное, и я без подготовок или пауз перешёл на хорошую имитацию одной из южных дисциплин клинка, именуемую Стойкость Между Стрел. Имитация была не идеальна по самой простой причине: никакие дозированные выплески внутренней энергии не могли исправить мерзкий баланс и избыточный вес того дубья, которое мне всучили.

— Прекратить!

Я, конечно, и не подумал прекращать. Тем более, что окрик адресовался вовсе не мне, а тому самому угрюмому крепышу, который метнул в меня нож и теперь готовился повторить попытку при помощи карманного арбалета. Стрелка на ложе арбалета была полой, а полость на две трети заполняла довольно хитрая смесь ядов — из тех, что без проблем действуют совместно, даже несколько усиливая эффекты друг друга, но противоядия к которым взаимно нейтрализуются. Порой против таких смесей бессильна даже магия.

(Каким образом я узнал о полости и яде? Не имею представления. Наверно, опять сказалось наследие Карами Хеис. Ну и ладно. Главное, что я знал об этой опасности и был готов отразить её, как отразил предыдущую).

— Капитан гаТертеч! — пролязгал уже знакомый мне флаг-майор, Дилимаи. — Вы осознаёте, как вы себя ведёте?

Маленький, упрямо сжатый рот крепыша по фамилии гаТертеч изобразил что-то вроде уродливой улыбки.

— Как бесчестный мерзавец, — ответил капитан. — Моё поведение позорит мундир, которого на мне сейчас нет, а также позорит...

— Замолчи и дай мне арбалет. Немедленно.

ГаТертеч неохотно и без поспешности исполнил приказание. Какие бы мотивы ни стояли за его действиями, идти на обострение конфликта он не решился. А флаг-майор, повертев арбалет, одним слитным движением взвёл его, направил и выстрелил.

Крепыш — тут и гадать не надо — стрелял бы в меня. Флаг-майор выстрелил мимо, хотя и в моём направлении. Вообще-то стрелка должна была пролететь настолько далеко, что я не успевал перехватить её обычным образом. Пришлось замедлить стремительный полёт стрелки подушкой из мгновенно уплотнившихся слоёв воздуха, одновременно ускоряя направленным выплеском энергии мой собственный бросок.

Раньше, когда моё тело соответствовало стандартам улл-воинов, кое в чём даже превосходя эти стандарты, подобный трюк не понадобился бы. Хватило бы точности, скорости и реакции.

Правда, в то время я не сумел бы сотворить полноценное двойное заклятие так чисто и так быстро. Моя магия стала быстрее мускулов. Возможно, я действовал настолько шустро, что резкий выплеск внутренней энергии даже не был замечен моими сторожами.

...Замереть на месте.

Отравленная стрелка зажата в пальцах вытянутой руки. Выждать секунду. Ещё одну. Поклон крепышу с компанией. Отдельный поклон в сторону флаг-майора. Распрямиться, подойти...

С моего пути попятились все, кроме Дилимаи. Этот, надо отдать должное, даже не напрягся. Практически идеально смирил волей инстинкты бойца. Уважаю.

Я остановился, когда нас разделяло расстояние "ладони и локтя" плюс ещё шаг, и с новым поклоном протянул флаг-майору стрелку. Я мог точно сказать, когда он заметил любопытный нюанс её устройства, потому что в тот миг его зрачки резко расширились, заняв почти всю радужку. Лицо, впрочем, осталось неподвижным — даже полуопущенные веки не дрогнули. Шагнув в сторону, я без поклона и замаха бросил дубьё обратно крепышу-капитану. Ударить его я не старался. Никакой агрессии. Всё, что хотел, я уже продемонстрировал так наглядно, как мог.

Потом я развернулся и пошёл туда, куда направлялся с самого начала: к полевой кухне.

— Бесчестность я спустил бы тебе, капитан, — негромко и зло сказал у меня за спиной Дилимаи. — Нельзя требовать от рыбы умения бегать. Но глупость — это дело другое. Раз ты соскучился по гауптвахте, проведёшь там ещё неделю. И сверх того — месяц нарядов на кухне. Повтори!

— Неделя гауптвахты. Месяц на кухне.

— Молодец. Запомни ещё вот что: если ты в третий раз начнёшь бодаться с этим парнем, я наплюю на твоего папочку и с превеликим треском вышибу тебя из отряда. Не именно из своего отряда, а вообще из элиты. Если тебе так приспичило принять идиотскую смерть, пусть кто-то другой несёт за это ответственность. Кроме того, у меня уже давно руки чешутся избавиться от тебя, да всё стоящего повода не было. Ну, чего ждёшь? Шевели костями! А теперь разберёмся с вами, подголоски драные...

"В третий раз? Это когда же был первый?"

Вопрос я задавал самому себе, но Карами Хеис неожиданно ответила, оживая:

{Обратись к Памяти Мира.}

"Разумно ли лезть туда по любому подвернувшемуся поводу?"

{В данном случае это будет не только разумно, но и полезно.}

"Ты знаешь что-то, чего не знаю я?"

{Последуй моему совету, и узнаешь столько же.}

Ну, если ставить вопрос таким образом...

Возможно, пережив собственную смерть, я прошёл инициацию и стал мастером магии. Хотя инициация вышла крайне необычной, а мастерство моё выглядело вполне сомнительным, но — возможно. Всё равно это не отменяло простого факта: в области, где мать была признанным специалистом, сам я был довольно неуклюж. Оно и понятно: истинная тонкость, в отличие от примитивной силы, вырабатывается долгими годами глубоких медитаций. Чтобы как следует настроиться на нужный фрагмент полотна событий, я был вынужден встать столбом, закрыть глаза и вдобавок загнать себя в лёгкий транс.