Впрочем, у Августа всегда были любовницы, и свой первый сексуальный опыт Конрад получил под его руководством. В день шестнадцатилетия племянника дядя отвел его в свою любимый бордель, угостил коньяком и устроил "посвящение во взрослую жизнь". Поскольку Август разбирался и в женщинах, и в коньяке, и всегда предпочитал все лучшее, первый опыт Конрада удался, второй тоже, и вообще вступление во взрослую жизнь прошло без душевных травм и даже без венерических болезней: Август был осторожен и ходил только в тот бордель, где был хороший врач и надежная мадам, действительно следившая за здоровьем свои подопечных.
Что касается Отто, то его женщины не интересовали вовсе. Даже в юности он старался держаться от них подальше: слишком много хлопот и беспокойства, да и от учебы отвлекает. Август утверждал, что Отто вообще девственник. И по секрету рассказал Конраду, как водил Отто в бордель и как Отто убежал в слезах, и как его тошнило в ближайшей подворотне от отвращения к шлюхе, которая пыталась всего лишь доставить ему удовольствие.
Отто очень не любил разговоров о своей несуществующей личной жизни. Он считал себя человеком, стоящим превыше низменных страстей. Ему хватало высокой страсти к фюреру и Рейху, и тайной страсти, которую он пока еще не готов был открыть миру: его тайной была вера в существование нечистой силы вообще и вампиров в частности. Этим страстям он отдавался полностью. Ни на что больше у него просто не оставалось ни сил, ни времени.
Не склонный к сантиментам Август заявлял, что Отто попросту импотент, поэтому страсти у него то высокие, то тайные... Правда, он не говорил это в глаза Отто. Только шепотом — на ухо Конраду. С некоторых пор он старался не злить своего странноватого младшего брата. С тех пор, как у Отто появились очень влиятельные друзья.
Глава пятая
1.
Лето 1932 года Лизелотта, Аарон и Михель провели в доме Фридриха Гисслера.
Аарон и доктор Гисслер ставили какие-то важные эксперименты, что-то связанное с кровью. Аарон должен был находиться в лаборатории неотлучно на протяжении нескольких месяцев, а Лизелотта и малыш соскучились и приехали к нему. Почти одновременно с ними в доме Гисслера появились и братья фон Шлипфен с племянником. Мальчик показался Лизелотте миленьким и благовоспитанным, только слишком уж замкнутым. Но она даже заподозрить не могла, что веселый и галантный полковник Август фон Шлипфен так измывается над своим двенадцатилетним племянником! А утонченный и нервный профессор Отто фон Шлипфен полностью его в этом поддерживает.
Несмотря на то, что Отто фон Шлипфен был не медиком, а этнографом, у него с доктором Гисслером оказались какие-то общие научные интересы. И полковник фон Шлипфен их в этом поддерживал. Поэтому в дом Гисслера они приезжали вдвоем — профессор и полковник. А летом — втроем, с племянником. Конрад весь год учился в закрытой военной школе для мальчиков, а летом оставить его было совершенно не с кем. Конечно, в доме профессора была прислуга. Но полковник был против того, чтобы оставлять мальчика с прислугой. Говорил, будто горничная и кухарка непременно "развратят его". Когда Аарон выразил сомнение, заметив, что мальчик еще слишком мал для разврата, полковник фон Шлипфен долго смеялся и объяснил, что он имел в виду не сексуальный разврат, а то, что добродушные женщины будут излишне ласковы с мальчиком, позволят ему нарушать установленный порядок, тогда как сам полковник был сторонником воспитания детей в старой прусской традиции, подразумевавшей самую жесткую дисциплину! Профессор фон Шлипфен поддерживал полковника фон Шлипфена во всем, что касалось воспитания племянника. Отто фон Шлипфен был помешан на древних германцах. Особенно на величии германцев во времена Зигфрида, которые — времена, а не германцев, хотя и германцев во главе с Зигфридом тоже! — все прочие люди считали почему-то "мифическими". Но для профессора Отто фон Шлипфена оные времена были самым что ни на есть реальным, причем — недавним прошлым. И из племянника он мечтал вырастить "нового Зигфрида". Полковник фон Шлипфен к Зигфриду относился равнодушно, потому фантазии профессора относительно возрождения древней расы считал блажью. Но, поскольку, в результате, взгляды на методы воспитания мальчика у них совпадали, они не особенно спорили, кем же должен стать Конрад: прусским солдатом прошлого века или древним германским воином.
В любой день, включая праздники, Конрад вставал в шесть утра, с солдатской быстротой умывался холодной водой, одевался и застилал кровать. Полковник фон Шлипфен сам приходил проверять и, если Конрад чего-то не успевал или же делал недостаточно аккуратно, полковник назначал ему наказание: от лишения пищи до порки. Затем следовала гимнастика, пробежка, холодный душ, переодевание и завтрак. После — уроки с дядюшкой-профессором: даже на каникулах не следовало отлынивать от занятий. Обед. Час на отдых. Снова гимнастика и пробежка, или катание верхом. Физическому развитию ребенка уделялось внимания куда больше, чем интеллектуальному. Учили его больше всего тому, что могло пригодиться будущему офицеру. Если за день Конраду в числе наказаний назначалось лишение еды, то лишался он ужина: полковник считал, что завтракать и обедать солдату необходимо, а ужин — это уже роскошь. Если в числе наказаний назначалась порка, она проводилась перед сном, чтобы не нарушать привычный распорядок дня. Полковник фон Шлипфен составил целый регистрик, за какие проступки какое полагается наказание: сколько ударов, по голой заднице или поверх штанов, и каким предметом — тростью, ремнем, охотничьим хлыстом или — в случаях вопиющих — проволочной плеткой, которую сам же Август и сплел. Проволочная плетка символизировала собой шпицрутены, применявшиеся в качестве наказания в прусской армии.
Когда Лизелотта узнала обо всем этом, она была потрясена до глубины души. Она даже спать не смогла и встала среди ночи, чтобы пойти к мальчику, хотя прекрасно знала, что дед не одобрил бы ее вмешательства в чужие дела, а это было именно вмешательством... Но в тех случаях, когда дело касалось обиженных детей, Лизелотте было совершенно безразлично, что скажет об этом кто бы то ни было, включая даже дедушку.
Дня через три после их приезда, как-то вечером Аарон поднялся в их комнаты на третьем этаже очень расстроенный. Он ничего не говорил — а Лизелотта не спрашивала, уверенная, что плохое настроение мужа связано с какой-то неудачей в ходе эксперимента. Единственное, что удивило ее: Аарон всегда был очень нежен с Михелем, но в этот вечер превзошел самого себя — он буквально ни на миг не спускал мальчика с рук, с того самого момента, как шагнул через порог и подхватил в объятия хохочущего сына! Аарон так и ходил по комнате с Михелем на руках, шептался с ним, хихикал, беспрерывно целовал в шейку и затылок, заставляя мальчишку ежиться от щекотки. Потом пошел купать его, потом укладывал — тоже дольше обычного, что-то читал ему вслух, и даже когда Михель заснул — продолжал сидеть рядом с кроваткой, глядя на спящего мальчика. А потом, уже в постели, Аарон сказал Лизелотте:
— Сегодня мне пришлось оказывать медицинскую помощь Конраду. Он потерял сознание во время порки, которую производил его дядя-полковник. Представь себе: этот тип, который играл для тебя на рояле и так славно пел старинные баллады, запорол двенадцатилетнего мальчишку до потери сознания. Охотничьим хлыстом. Знаешь, такой длинный, черный, из обтянутого кожей прута.
— Боже! — ахнула Лизелотта. — Он что, психопат?
— Хуже. Он даже не получает от этого удовольствие. Просто считает, что в этом заключается его долг, как воспитателя. Он заявил, что Конрад крайне редко терял сознание во время порки. И чаще всего — когда его пороли проволочной плеткой, а вовсе не хлыстом!
— Проволочной плеткой?!!
— Именно. И, знаешь, его братец-профессор тоже в курсе... Даже твой дед, кажется, удивился.
— Мальчику очень плохо?
— Его жизни это не угрожает. А жаль. Тогда можно было бы обратиться в полицию... Хотя вряд ли они смогли бы применить какие-то меры. Семейное дело! Они обычно не вмешиваются.
— А куда смотрят родители мальчика? Как они могли отпустить его с этими...
— С родными дядюшками, заметь, Лоттхен! Они ему родные! И нет у него никаких родителей: он — сирота. Профессор фон Шлипфен взял его к себе. И принялся воспитывать — вместе с братом. Кстати, оба они очень нежно вспоминают покойную сестрицу, мать Конрада. И считают, что делают для мальчика все возможное.
— Но ты поговорил с ними? Объяснил, что это... Это бесчеловечно!
— Пытался. Не имеет смысла. Они просто не понимают. Представляешь, они ведь его еще и ужина лишили! А знаешь, за что? За то, что его застукали под дверью библиотеки: он подслушивал, когда ты читала Мойше "Фауста". Бедному парню можно только посочувствовать! — пылко воскликнул Аарон и тут же смущенно оговорился: — Я имею в виду Конрада, я-то, в отличие от мамы и Эстер, не против того, чтобы Мойше с ранних лет приобщали к прекрасному...
Лизелотта хихикнула. Несмотря на столь грустную тему для беседы, ей всегда бывало забавно вспоминать, как яростно протестовали свекровь и Эстер против того, что она постоянно читала малышу Михелю классику и ставила ему пластинки с записью классической музыки.
— Да, посочувствовать стоит бедняге Конраду, — снова вздохнул Аарон. — И пожелать терпения. Пока он не вырастет...
— Надеюсь он им покажет, когда вырастет! Заставит их поплатиться! — мстительно прошептала Лизелотта.
— Не надейся. Скорее всего, когда он вырастет, он будет их боготворить и преисполнится благодарности за то, какое воспитание ему дали. И даже будет уверен, что это — единственный способ вырастить настоящего мужчину. И, если у него самого, не дай Бог, будет сын...
— Ну, почему ты так думаешь? Может, намучившись в детстве, он станет нежнейшим отцом!
— Опыт подсказывает, что те, кто пережил в детстве насилие и жестокость, бывают жестоки по отношению к собственным детям. Ладно, хватит об этом. А то ты вот-вот расплачешься. Я чувствую. Иди-ка ко мне... Ну, тихо, тихо! Иди ко мне... Радость моя...
Аарон положил ладонь на грудь Лизелотты и прижался губами к ее губам, и ей пришлось немедленно настроиться на исполнение супружеского долга: она знала, что Аарон огорчится, если почувствует в ее теле напряжение и фальшь в проявлении чувств. Но даже когда он заснул, утомленный любовью, Лизелотта долго лежала, глядя в темноту, и думала о Конраде, об одиноком, обиженном, истерзанном ребенке... И голодном вдобавок!
Подслушивал под дверью, как она читала Михелю великое творение Гете...
Все смеются над ней, над тем, что она читает Гете двухлетнему ребенку.
Но она искренне полагала, что в душе Михеля надо воспитывать чувство прекрасного!
Только Аарон ее поддерживал, да и то — не очень искренне, а просто потому, что любил ее.
Михель играл в кубики на ковре, а она читала...
А этот бедный мальчик стоял под дверью и слушал.
Наконец, она поняла, что больше не может лежать в бездействии. Встала, нашарила на полу свою ночную рубашку, скомканную и отброшенную Аароном. Накинула сверху халатик и спустилась на кухню. Потихоньку развела огонь и сварила в кастрюльке шоколад. Взяла поднос, поставила на него чашку, кастрюльку и принялась выкладывать из буфета всевозможные лакомства, подававшиеся за ужином на сладкое: яблоки в карамели, яблочный пирог с корицей, медовую коврижку, марципан. С тяжело нагруженным подносом поднялась на второй этаж, где были комнаты гостей. Она знала, где поместили мальчика, и молилась только о том, чтобы не проснулись его ужасные дяди.
К счастью, Конрад не запирал дверей на ночь. В комнате было темно. Пока Лизелотта пыталась сориентироваться, куда же ей поставить поднос, чтобы освободить руки и включить свет, со стороны кровати раздался шорох и маленькая фигурка буквально вылетела из-под одеяла — и вытянулась по стойке "смирно". Лизелотта даже испугалась.
Она наконец нащупала тумбочку, поставила свой поднос и щелкнула выключателем ночника. Мальчик в ночной рубашке стоял у своей кровати, вытянув руки по швам и вздернув подбородок, как солдат на плацу. Лицо у него было заплаканное, глаза лихорадочно блестели. Лизелотта, совершенно не представляя, с чего начать разговор, просто подошла и пощупала его лоб: нет, жара не было. Значит, глаза блестят просто потому, что он не спал, а плакал. И подушка вся мокрая. Но заметить все это она не имеет права. Подростки так ранимы! Особенно мальчики. Нельзя уязвлять его гордость.
— Аарон сказал, что тебя лишили ужина. Но не ужинать — очень вредно. Вот, я принесла тебе... Поешь, — мягко сказала Лизелотта.
— Я не могу, — хрипло прошептал Конрад. — Дядя запрещает.
— Твой дядя не прав. Он же военный, а не врач. Он не знает, что, согласно последним открытиям науки, не ужинать — вредно. Аарон — врач. Пока ты в этом доме, ты будешь подчиняться предписаниям врача.
— А дядя знает?
— Нет. Знаешь ли, его оказалось трудно убедить... Но Аарон тоже может быть упрямым, когда знает, что прав.
— Неправда, — прошептал мальчик и сел на кровать. — Он не упрямый. Я его видел. Он слабый. Как все евреи. Это вообще не он... Это вы, фрау Фишер. Просто он вам все рассказал... А вы решили тайком принести мне все это.
Лизелотта растерялась от такой проницательности.
— Ты не будешь есть? — грустно спросила она. — Я сварила шоколад и собрала все самое вкусное!
— Я буду. Я тоже считаю, что дядя не прав. Только поделать ничего не могу.
— Тогда поешь при мне, — робко попросила Лизелотта. — А я потом отнесу посуду на кухню и вымою.
— Вы тоже их боитесь?
— Нет. Но не хочу ссориться.
Конрад кивнул, словно такого ответа и ждал, и принялся за принесенные Лизелоттой лакомства. Несмотря на переживания, аппетит у него был хороший. Он съел все до крошки. А потом, поднявшись, с забавной галантностью поклонился Лизелотте.
— Благодарю вас, фрау Фишер. Я никогда не забуду вашей доброты.
— Ну, что ты, милый... Я всегда буду кормить тебя, если они надумают лишить тебя ужина. И можешь называть меня просто... Просто фрау Лизелотта.
— Но мне ведь за дело досталось. Я подслушивал. А подслушивать — мерзко. Но мне было так интересно! Я знал, что меня кто-нибудь застукает и дядя Август обязательно отлупит... Но очень хотелось послушать, как там этот бес убедит ученого продать ему душу. Жаль, все-таки до конца не дослушал. Дядя Отто не вовремя появился.
— Ты не читал "Фауста"? — удивилась Лизелотта.
— Нет.
— Я дам тебе книгу.
— Спасибо, но... Я медленно читаю. К тому же у меня нет на это времени.
— Тогда я... Я что-нибудь придумаю, — пообещала Лизелотта. — А ты постарайся теперь заснуть. Доброй ночи тебе.
— И вам доброй ночи.
Она ушла, унося поднос с опустевшей кастрюлькой и чашкой. А на следующий день предложила профессору фон Шлипфену свои услуги в качестве преподавателя литературы для Конрада. К ее великому изумлению, Отто поспешил принять ее предложение и даже рассыпался в благодарностях. Оказывается, он и сам считал, что у Конрада по части литературы — значительные пробелы, к тому же сейчас ему самому вовсе некогда было учить Конрада чему бы то ни было, а прерывать занятия было нельзя, потому что нельзя нарушать дисциплину. Дисциплина... Истязание беззащитного ребенка — для них "дисциплина"! Лизелотта в который уж раз пожалела, что она — не Эстер. Эстер отвесила бы этому самоуверенному мерзавцу пару таких звонких оплеух, что их и в Берлине было бы слышно! Очень хотелось бы. Но давать пощечины Лизелотта не умела.
