Вернуться в Германию, к своему приемному отцу, Гели отказалась. Она хотела быть рядом с Гарри. Ко всему прочему, Гели нужен был человек, который пережил то же, что и она. Который не сомневался в существовании вампиров. С которым она могла говорить откровенно.
Джеймс поддержал Гели в ее решении, приведя вполне разумные доводы: положение Германии сейчас очень шатко, и возможно, она будет в большей безопасности, если поедет с ними в Швейцарию; к тому же, что гораздо серьезнее, эсэсовские начальники, дававшие разрешение не проведение этой экспедиции, могут проявить интерес к человеку, который вырвался из замка Карди живым. Гели необходимо скрываться. Ведь ее могут попросту убрать, как свидетеля неудачного эксперимента. Или попытаться через нее как-то влиять на Конрада... В любом случае — ей лучше не возвращаться домой.
В Швейцарии Гарри и Гели обвенчались.
Гели родила сына. От Конрада. Она очень хотела родить детей от Гарри, но у них почему-то так ничего и не получилось. Впрочем, Гарри любил Натаниэля, как родного, хотя тот явно унаследовал тевтонские черты Конрада, его светлые волосы и голубые глаза. А Гели как-то призналась сыну в очень откровенной беседе, что все ее попытки родить еще совершались ради Гарри, потому что он хотел детей. Призвания к материнству Гели не чувствовала. Она была хорошей матерью Натаниэлю, но тоски по детям, которых ей так и не удалось зачать, не испытывала: ей вполне хватало одного. Да и ему Гели уделяла маловато времени: она жила слишком богатой духовной жизнью. Гарри приходилось изливать на мальчика двойную порцию любви — сразу за папу и за маму. И в воспитании он ухитрялся проявлять одновременно отцовскую твердость и материнскую снисходительность. А Гели зато поочередно увлекалась мотогонками, дельтапланеризмом, подводным плаваньем, стрельбой по тарелкам, защитой животных от жестокого обращения, археологией, эсперанто... И многим, многим другим. А еще она выступала против гонки вооружений, участвовала в пикетировании Белого Дома и носила значок с перечеркнутой бомбой.
Но это все были несерьезные увлечения. Временные хобби. Главным же занятием Гели стало написание любовных романов.
Первые два она создала еще в Швейцарии. Гели ждала ребенка и беспрерывно стучала по клавишам подержанной пишущей машинки, которую подарил ей Джеймс. И в США увозила две толстые рукописи и одного толстого младенца. Малыша Натаниэля.
Еще четыре книги она написала уже в Штатах, и в издательство обратилась, когда у нее было шесть готовых книг и еще одна почти завершенная. Писала Гели быстро: роман за четыре месяца. В ее книгах была некоторая наивность и излишняя сентиментальность, зато она здорово придумывала приключения своих героев и многочисленные препятствия на пути воссоединения центральной влюбленной пары, к тому же в ее романах всегда был некоторый элемент мистики — в одних меньше, в других больше — так что она умудрялась потворствовать вкусам как поклонниц любовных романов, так и любителей потустороннего.
Книги Эйнджел Карди (так ее называли в Америке) хорошо покупали и они приносили семье значительный, стабильный доход. Единственное, что немного печалило Гарри, это — что главным героем в романах Гели, тем, кого ее героиня страстно любила и ради воссоединения с кем готова была на любые жертвы, неизменно был жестокий мужчина с нежным сердцем, высокий блондин с чеканным профилем и холодными голубыми глазами. Она снова и снова воскрешала Конрада в своих книгах. Снова и снова писала о своей любви к нему. Каждая книга была — признанием. И здесь Гарри ничего не мог поделать. Он даже заговаривать с ней об этом не осмеливался.
2.
Отношения Гели с родственниками Гарри как-то не сложились.
После бегства из замка, Гели с Гарри, Джеймсом и двумя мальчишками — Мойше и Митей — благополучно добрались до Швейцарии. Где и прожили два года — вплоть до падения Германии. В Швейцарии Гели родила своего старшего сына, там же обвенчалась с Гарри. Сразу после войны они поехали в Англию, погостить у лорда Годальминга.
Из Англии Гели писала в Германию, пытаясь разыскать отца — и узнала, что Хельмут фон Шелль погиб весной сорок пятого, во время страшной бомбардировки Дрездена. Таким образом, из всех близких людей на земле у нее остались только Гарри — и малыш Нат.
А Гарри наконец-то смог сообщить отцу, что жив. И что скоро вернется — с женой и сыном. Гарри не стал посвящать родителей в то, что ребенка Гели родила не от него. И правильно сделал, потому что родители и сестры сразу же настроились против "распутной немки" — хотя и пребывали в уверенности, что ребенок у нее все-таки от Гарри.
Гарри так и не понял, в чем была причина их неприязни. В том, что Гели была немкой? Или в том, что она была лютеранкой? Или в том, что они не знали ее родных и по южным понятиям их с Гарри брак был непристойно-скоропалительным? Или в том, что ребенок родился не через десять-одиннадцать месяцев после свадьбы, а через семь? Или в том, что все его родные очень хотели видеть невесткой Салли О"Рейли, которая верно прождала Гарри всю войну, да так и осталась старой девой?
Гарри, конечно, испытывал мучительнейшие угрызения совести, когда вспоминал о Салли. И еще большие муки — когда виделся с ней. Она часто бывала в гостях у его матери и сестер. И что все четверо — Кристэлл, Энн, Сьюзен и Луиза — относились к Салли так, словно именно она и есть — законная жена Гарри. А та, другая, — его Гели! — что-то вроде содержанки.
До возвращения в Америку, Гарри очень надеялся, что родители полюбят Гели, когда увидят, какая она скромная и милая. Однако этого не произошло. Только отец как-то смирился с выбором Гарри. Мать и сестры на протяжении многих лет игнорировали Гели и Натаниэля. Салли О"Рейли по-прежнему ходила к ним в гости, они пили чай и обсуждали прекрасные былые времена. У них было полное взаимопонимание: ведь Энн и Сьюзен так и остались старыми девами, а Луиза — скорбящей вдовой, ежедневно навещающей могилу своего мужа, в честь которого Гарри назвал ребенка.
Гарри купил для Гели старинный плантаторский дом неподалеку от родного дома. В этом доме Гарри иногда принимал в гостях своего отца — Карди-старшего. Мать и сестры так и не приняли ни одного приглашения. Хотя Гарри, конечно, иногда навещал их, потому что все равно не переставал их любить. Когда Гарри приезжал в гости, Кристэлл неизменно приглашала Салли О"Рейли. Словно надеялась, что Гарри все-таки одумается.
Гарри всегда удивляла кротость и незлобливость Гели. Она смирилась с неприязнью свекрови и золовок так, словно это было чем-то очень естественным — или словно она сама чувствовала вину перед ними... Гарри не слышал от Гели ни одного осуждающего слова в адрес матери и сестер. И очень был ей за это благодарен. И потому, несмотря на неприязнь семьи к его молодой жене, Гарри всегда был очень счастлив с Гели и детьми. И никогда не жалел о том, что решился увезти ее из Германии. Не жалел, что решился признать своим — ее ребенка.
3.
Однако счастье его все равно было не полным. Потому что в душе Гарри поселился страх. По сути дела, он потерял способность быть по-настоящему счастливым в тот миг, когда прервался его полет сквозь черное ничто к яркому свету вдали, когда он очнулся на берегу океана, у костра, после трагедии в Перл-Харбор. Он никак не мог забыть все увиденное в тот день: пылающий костер, черные тела, изгибающиеся в бешеной пляске, и страшные зеленые глаза с вертикальным змеиным зрачком! А еще он не мог забыть слова вампира Марии, сказанные в подземелье замка Карди, над телом Джеймса Годальминга: "Я знаю, тебе подобные не пьют кровь... Вам нужно мясо, горячее свежее мясо, и сердце, еще не переставшее биться, а главное — мозг! Я права? Тебе хочется высосать его мозг?"
Хотя Гарри никогда не испытывал ни малейшего желания высосать чей-либо мозг, его ужасало, что кто-то мог заподозрить его в этом! Что вампир увидел в нем себе подобного... Не пьющего кровь — но пожирающего мясо и сосущего мозг! Еще много лет после, Гарри не переставал тревожиться о том, что подобные противоестественные желания могут пробудиться в нем, что он может нанести вред своим близким. Кто знает? Возможно, "инкубационный период" у тех, кто пожирает мясо и сосет мозг, гораздо длиннее, чем у тех, кто пьет кровь?! И, возможно, наступит миг, когда он переродится в чудовище.
Хорошо, если он успеет почувствовать это перерождение. Тогда он сможет убить себя. Легкой смертью было бы застрелиться, но Гарри не верил в силу пуль — против нечисти. А потому наметил для себя весьма мучительный способ самоубийства, но зато — действующий наверняка: самосожжение. Запереться в гараже, облиться бензином и поджечь себя. Будет больно. Но лучше пережить боль здесь, чем вечно гореть в адском пламени!
Гарри часто вспоминал Лизелотту. Получив доказательство существования сверхъестественного мира, она, видимо, уверовала в Бога настолько, что предпочла мучительную смерть от солнечных лучей — грешной жизни за счет чужой крови. Во всяком случае, так Гарри понимал произошедшее с нею.
4.
Покой снизошел в его душу июльским днем 1962 года.
Они были в Новом Орлеане — всей семьей: Гарри, Гели и восемнадцатилетний Натаниэль, который скоро должен был уехать из дома, чтобы поступить в Калифорнийский университет на кафедру английской литературы. Они весь день бродили по улицам, любовались восхитительной архитектурой старинных особняков, потом пообедали в ресторане, потом снова гуляли... Ели мороженое. Натаниэль рассказывал что-то интересное — как всегда. Гели, как всегда, была рассеяна. Гарри просто наслаждался теплым вечером, бездельем, обществом своих любимых и вкусом фисташкового мороженого с шоколадным сиропом. Как вдруг — словно чья-то рука властно сжала его сердце. Он замер, прислушиваясь к себе. Нет, плохо ему не было, он явно не заболел, это не сердечный приступ, это что-то другое. Из всех знакомых ему ощущений это было похоже на одно: шок узнавания при встрече с другом, с которым расстался давно и не чаял свидеться. Только — еще сильнее. Словно его окликнули... Позвали... Но голоса он не слышал. Никакого голоса. Это не был зов вампира: Джеймс ему подробно объяснил, как это происходит, когда вампир зовет тебя! Но, вместе с тем, это было что-то очень похожее.
Видимо, Гарри довольно долго простоял, тупо глядя перед собой и не реагируя на встревоженные оклики Гели и Натаниэля. Наконец, он почувствовал, что раскисшее от солнца мороженое вытекает из вафельного фунтика ему на руку. И Гарри словно очнулся. Робко улыбнулся своим, пытаясь показать, что ничего страшного с ним не случилось. И, вместе с тем, продолжал прислушиваться в этому странному чувству. Оно словно бы возрастало, оно становилось все сильнее! И его неумолимо потянуло свернуть с центральной улицы — на боковую, тенистую. Им всем, вроде бы, незачем было идти туда, они не планировали — но Гарри вдруг рванулся и побежал, а Гели и Натаниэль, естественно, поспешили следом.
Гарри остановился у маленького магазинчика африканских сувениров. Источник зова был ЗДЕСЬ. В витрине были выставлены черные уродливые маски и маленькие деревянные фигурки с гигантскими фаллосами, и кинжалы с резными рукоятями, и "дикарские" ожерелья, и несколько запылившихся змеиных чучел. Возможно, все это действительно привезли из Африки, а может быть — сотворили местные умельцы. Гарри никогда не питал интереса к африканскому искусству. Ему вообще противно было все африканское, потому что неизменно ассоциировалось с пробуждением на морском берегу, после Перл-Харбор. И сейчас ему ужасно не хотелось заходить в этот магазинчик. Но противостоять зову он был не в силах, его тянули и тянули — прямо за сердце, за сердце... И Гарри вошел.
Звякнул колокольчик над дверью.
Гарри сразу узнал человека, сидящего за прилавком.
Это был Джонни.
Он постарел и похудел.
Он был одет в какую-то длинную рубаху, разукрашенную яркими геометрическими узорами — наверное, что-то очень африканское, что полагается носить продавцу африканских сувениров.
На запястьях у него были надеты странные браслеты из ракушек, бусинок, камешков, перышек и мелких косточек.
Он смотрел на Гарри спокойно и доброжелательно.
Он даже улыбался!
Гарри застонал от ужаса. А потом спросил — без лишних приветствий, без предисловий, потому что для них с Джонни все это было совершенно не важно. Гарри спросил:
— Кто ты?
— Хунгон.
— Это твое настоящее имя?
— Нет. Хунгон — это колдун вуду, поклоняющийся светлым богам Рады. Не бойся меня. Я не причиню тебе зла.
— Уже причинил!
— Нет. Я хотел тебе только добра. И то, что я сделал, принесло бы только добро... Если бы ты был другим человеком. Простым. Без особого воображения. Не склонным к рефлексии и самокопанию.
Гарри опешил: он не ожидал от Джонни-морячка, от Джонни — продавца сувениров, таких сложных слов!
А Джонни продолжал:
— Я вернул тебе уходящую жизнь. Это было правильно и справедливо: боги Рады одобрили меня. Твоя жизнь не должна была прерваться так рано. И, поскольку уходящую душу еще можно было вернуть... Я вернул ее. Конечно, после возвращения ты переживал неприятные ощущения. Это естественно. Душа успела отвыкнуть от тела. И пришлось заново к нему привыкать. Это — как клинок в неподогнанных ножнах. Вроде, и помещается, а сидит неловко. Если бы ты был простым человеком, ты бы перенес это легче. Ты бы радовался, что выжил. Наслаждался бы воздухом, солнцем, едой, алкоголем, сексом. И быстро забыл бы обо всем тягостном.
Звякнул колокольчик и в дверь заглянула встревоженная Гели.
— Уйди! Жди на улице! — рявкнул на нее Гарри.
Гели секунду поколебалась — она не привыкла, чтобы муж так с ней разговаривал — но все-таки послушалась: вышла.
Сквозь стекло витрины Гарри видел их, топчущихся на тротуаре: белокурую худенькую Гели в нарядном платье и шляпке с огромным бантом, рядом с ней — высокого, стройного, светловолосого Натаниэля, так мучительно похожего на своего настоящего отца. Гарри не хотел, чтобы они заходили сюда. Здесь так странно пахло экзотическими благовониями и так размеренно, мучительно-ровно звучал голос Джонни. Гарри не хотел, чтобы они все это слышали.
— Ты сам виноват в том, что утратил радость. Ты взращивал в себе свою боль. Конечно, имело значение и то, что ранен ты был в голову. Все восстановилось, вплоть до тончайших нейронных связей. Но память о событиях — это память тела. Она не сразу вернулась к тебе. Она всегда утрачивается на какое-то время. Хотя обычно возвращается полностью. Память души — это память о чувствах. Чувства ты помнил. Только почему-то больше всего внимания обратил на воспоминания о тягостных чувствах. Но здесь я помочь тебе не мог.
— Кто был тот, со змеиными глазами?
— Бокор. Черный колдун. Поклоняется злым богам Конго. Я знал его — все чернокожие его знали. Он служил на другом корабле. Он был тогда уже очень силен. Его сила превышала мою. И я рискнул — испросив совета у богов Рады и получив на то разрешение. Я использовал его злую силу, чтобы поднять тебя. А потом не дал ему тебя поработить.
