Кейс, изготовленный бобром, смотрелся настолько презентабельно, что даже (Ёжик подыскал слово) выпендрёжно: деревянный, твёрдый, прочный, тёмного цвета, с большими серебристыми буквами "Dubner Weathercaster" и надёжной подвижной квадратной ручкой.

— Красота-а... — Ёжик залюбовался. — А где гитара?

— Открой коробку — найдёшь подарок, хе-хе.

Ёжик послушался: щёлкнул поблёскивающими в свете рабочей лампы застёжками и, получая удовольствие от малейшего мига и миниатюрнейшего события, связанных с гитарой, открыл футляр. Внутри лежала она — почти такая же, как и была, да не совсем; теперь тонкие залакированные деревяшки, посаженные на суперклей, полностью повторяющие контуры гитары, предохраняли музыкальный инструмент от капризов природы. И не только: если верить замечанию Дубнера, "Везеркастер" стал прочнее, а звука у него прибавилось — бобёр почувствовал это, сыграв на гитаре чуть-чуть и по-своему, без Ёжиковой магии. Части же, что не удалось защитить сходным образом, мастер покрыл особым быстро схватывающимся раствором собственного изобретения.

Ёж дёрнул верхнюю, самую толстую струну, — и заслушался. Звук, несомненно, приобрёл в глубине, продолжительности и выразительности.

— Но... как объяснить такое изменение? — вопросил владелец "Везеркастера". — Ведь нет объективных причин...

Дубнер пожал плечами и просто ответил:

— Похоже, она ждала этих изменений. Гитара знала, что делать, когда они произойдут.

Ёжик потрясённо молчал.

На следующее утро солнце опять забавлялось в зените, однако весело было, похоже, только одному светилу; жители Леса, не разделяя его радости, ходили нараспашку, обмахивались самодельными веерами и кляли жару. Наскоро позавтракав (чтобы не перегружать желудок перед концертом), Ёжик отправился в комнату, переодеваться. Дубнер воспользовался этим, чтобы ещё более размеренно доесть свою порцию, что составляла три Ёжиковых завтрака. Ничего странного, ведь продюсеру не предстояло выступать на сцене вместе с подопечным.

— А всё же, — донёсся из комнаты голос, перемежаемый приглушёнными чертыханиями, когда Ёжик пытался натянуть купленные вчера вещи. — Всё же откуда у нас знания, затерявшиеся, казалось бы, в суматохе и толчее веков? Откуда нам известны тайны, которых, возможно, никогда и не существовало в нашем мире? Ёлки-палки!

— Думаю, настанет подходящий момент, и мы всё узнаем, — отвечал Дубнер, моя грязную посуду. — Ты оделся?

— Нет... ох, забодай меня пчела!

— Зачем?

— Погоди, не надо помогать...

— Я и не собирался.

— ...сам попробую справиться.

Дубнер пожал плечами и вернулся к насущным делам.

Спустя несколько минут возмущений и восклицаний, когда бобёр уже разобрался тарелками-ложками, из комнаты появился облачённый в новомодную одежду Ёжик.

— Ну? — сходу задал он вопрос. — Как тебе?

Дубнер наклонил голову, оценивая. В целом, выглядел Ёж вполне презентабельно: сшито всё качественно, и цвета радуют глаз; особенно электрику понравились сверкающие звёздочки на шляпе, напоминающей печную трубу и такого же цвета, переливающийся всеми цветами радуги костюм и высоченные то ли ботинки, то ли сапоги. Не заметить музыканта было невозможно, однако в реальной жизни этакое обмундирование могло сослужить плохую службу: если не вызвать ярость старомодно настроенных сограждан, то зацепиться за ветку или кочку, или корень. Любой из лесных хоть раз, да расквасил нос по неосторожности; Ёжик тоже, и ему, честно признаться, не понравилось — повторять не хотелось.

— Ну-у-у, — собираясь с мыслями, протянул Дубнер. — Смотришься гламурненько. Такой, знаешь, глэм-рок.

— Глум — чего? И что значит собственно "глум"? — попросил ясности Ёжик, поправляя "шмотки".

— Не глум, а глэм. Как вещают из глубины веков потерянные и тайные знания, глэм — это яркий, бросающийся в глаза, эпатажный наряд. А рок — музыка, которую ты играешь.

— Кто тебе рассказал?

— Никто: оно само. Ладно, меньше ненужных вопросов — больше дела. Прикид твой мне нравится, только ходи осторожно, чтобы не порвать его или не загреметь в кусты. Хорошо? А теперь — вперёд!

Центральная площадь шумела настолько, насколько могла этим "заниматься". Вообще-то централка не была в прямом смысле площадью деревни — она представляла собой пересечение пяти дорог, а уж те проходили и через деревни, и через посёлки, и мимо одиноких домиков. В Лесу не найти более оживлённого места, в особенности утром и вечером, и если нужно привлечь внимание, выходи на Централку — привлекай на здоровье. Местные блюстители порядка, ленивые, безынициативные и редко просыхающие, пока не обратили внимания на листовки, а вот народ, судя по всему, заинтересовался предстоящим событием. Ёжик насчитал около полусотни заинтересованных пар глаз (и иногда по одному оку: Лес всё-таки, разное случается).

На ходу поправляя неудобный наряд, Ёжик смущённо растягивал губы в улыбке; больше не улыбался никто: уличного музыканта сканировали пуще рентгена. Колючий гитарист замер в самом центре площади, в кругу, образованном серыми плитками, оглянулся на обступившие со всех сторон дома, магазины и аптеки, а затем выдал ещё более вымученную улыбку и откашлялся.

Вынырнув из ближайших кустов, Дубнер поднял вверх два больших пальца в ободряющем жесте и для весомости ещё и покивал.

— Жители Леса... — неуверенно начал Ёжик.

Все внимательно и молча разглядывали его: народ в округе не избалован зрелищами и охочий до них, однако весьма суровый.

— Товарищи... — снова попробовал Ёж, и опять не получилось. Тогда он собрался с силами и выдал: — Короче, чуваки, сейчас я для вас отожгу такое музло...

— Зло — это плохо, дяденька, — пропищал какой-то карапуз, и взрослые, что удивительно, в едином порыве его поддержали, приговаривая нечто вроде "Да-да, устами младенца истина глаголит".

— Ты играть-то будешь? — наконец не выдержал примостившийся на ветке канюк.

И уже все стали шумно соглашаться с его словами.

— Я тогда... я... сыграю, — решился Ёжик и, немного погмыкав от волнения, сосредоточил взор на гитаре.

Дубнер почувствовал, что ситуация выходит из-под контроля. Чтобы предотвратить это, он сложил ладони рупором и прошипел:

— Просто играй.

Ёжик закивал и только собрался исполнить незабываемый "Дым", когда в поле зрения показался воробей-полицейский.

— Чего вы тут расчирикались? — недовольно (вероятно, с похмелья) поинтересовался он.

Дубнер незамедлительно вынырнул из-за кустов и пустил в ход всё своё обаяние, обратившись к служителю порядка:

— Здесь творится искусство.

Полицейский окинул происходящее подозрительным взором.

— Да? А я думал, это несанкционированный концерт.

— Ну что-о вы-ы...

Воробей довольно угукнул и сел прямо на плиты.

— Что ж, тогда послушаем. — И бросил Ёжику. — Начинай, любезный, не томи.

Прежде чем тоненькие пальцы Ёжика опустились на струны и родили волшебство, которому, наверное, не было подходящего названия в этом мире, Дубнер вынул из кармана предусмотрительно захваченную из дома шапку и бросил на землю.

— Нелегальный заработок? — вновь проявил подозрительность воробей.

— Часть представления. — И Дубнер невинно заморгал глазами с разлапистыми ресницами.

— А-а. Пре-фро-манс, — понимающе протянул полицейский.

И вот тогда Ёжик заиграл. Не нашлось бы достаточно выразительных слов, чтобы описать ноты, извлекаемые гитаристом из его деревянной подруги, не подыскалось бы выражений, что точно бы изобразили технику музыканта. Здесь сложилось всё: и скорость, и мощь, и чувство, и... много-много чего ещё. Сомнительно, чтобы простые лесовики — как их прозвали горожане — проникли в самую суть раскатистых риффов и благозвучных мелодий, однако это не мешало им подпевать, хлопать, насвистывать и получать удовольствие.

Деньги сыпались в шапку ("Пойдут на помощь голодающим музыкантам", — не дожидаясь вопроса, пояснил воробью Дубнер). Ёжик начал концерт со среднетемповой, ударной "Smoke On The Water", обладающей не просто запоминающимся — заседающим в голове риффом. Дальше пошла монументальная, насколько качовая, настолько и восхитительная своим необычным мелодическим рисунком "Kashmir", длинная, но не менее великолепная.

— Let me take you there! — драл глотку — однако же благозвучно — Ёжик. — Let me take you there!

— А о чём он поёт? — заинтересовался совсем юный ужик.

— Про кошмар какой-то, — откликнулся уж старшего пенсионного возраста, поправляя очки.

— Там не кошмар, а комар, — не согласился тетерев.

Музыка Ёжика родила целую бурю эмоций и обсуждений, и они только усилились, когда налетел ветер, эффектно взметнув одежды увлёкшегося соло гитариста. Руки Ежа словно сами по себе выводили столь заковыристые мелодии, что воспроизвести их во второй раз, по памяти, ему вряд ли бы удалось. А ветер бушевал и трепал длинный плащ, и сорвал с головы шляпу-дымоход (которую колючий, сам не понимая как, в последний миг умудрился удержать на месте); облака неслись по небосклону, жар солнца ощутимо спадал, заморосил лёгкий дождик.

— Этого... не может быть, — не поверил кто-то.

— Но вот же оно! — возразили ему.

И споры разгорелись ещё сильнее, разделившись на две темы, музыкальную и погодную, каковые очень скоро перемешались.

Ёжик отжигал "July Morning". Ёжик запиливал "November Rain". Ёжик зарубал "Bring Me Weather (Give Me Thoughts)". А на середине "Second Wind" кто-то ощутимо кашлянул ему в ухо, и пушистик с иголками вернулся в оставленный мир. Удивление, настигшее вслед за этим, заставило его прекратить играть и уставиться в миниатюрное лицо с усиками; на усиках покачивалась широкополая, годы назад вышедшая из моды шляпа мафиозного толка. Площадь, минуты две назад полная благодатной аудитории, опустела без следа.

— Слышь, пацан, — не менее преступно заговорил термит. Он вдруг покачнулся, когда колонна собратьев под ним потеряла равновесие от нахлынувшего ветра; термит разозлился ещё сильнее: — Кто те позволил упражняться с погодой?

— В смысле? — не совсем понял Ёжик.

Дубнер, вернувшийся обратно в кусты, без остановки махал руками, давая какие-то знаки.

— Друг те верно подсказывает, — злобно произнёс термит и сплюнул, причём точно на голову одного из тех, кто находился пирамиде.

— Эй, парни, — послышалось из самого низа термитной конструкции, — осторожнее на пятом, семнадцатом и двадцать третьем ярусе, мне и без того нелегко вас удерживать.

— Заткнись! — кратко обрвал его вожак и снова обернулся к Ёжику. — Ты чё ухмыляешься? Чё-то весёлое нашёл?

— Да нет, просто интересно, — честно ответил тот.

Дубнер шлёпнул себя ладонью по лицу и сполз в кусты.

— Короч, — продолжал главный мафиози, — мы тут начальники, вернее, я, а ещё точнее, я и мои ребята. Поэл?

— Спасибо, я уже поел.

— Не поел, а поэл! — разъярился сильнее прежнего бандит. — Поэл?

— Э-э. Поэл, — слегка растерянно отозвался Ёжик.

— А раз поэл, значт, никаких больше концертов, особенно без нашего... моего разрешения. И деньги заработанные мы у тя конфискуем. Андерстенд?

— Андер... чего?

— Ну, поэл?

— О. Так бы сразу и сказал. Поэл. Хорошо.

— Вот и отлично.

— Мне вообще-то деньги не нужны, — принялся объяснять Ёжик, — мы здесь с другой целью.

— Мне это неинтересно.

Мафиози уже собрался уходить, как неожиданно из кустов показалась голова обеспокоенного Дубнера, который закричал:

— Играй!

— Что? — спросил Ёжик.

— Что — что? — Растерянность перекинулась на мафиозного лидера.

— Что угодно, только поагрессивнее! — кинул в ответ бобёр и поглубже зарылся в кусты.

Ёжик развёл руками, как бы говоря вожаку мафии "Ничего не поделаешь", и ударил своими природными медиаторами — коготками, по струнам. В унисон этому звуку ударил в небе сильнейший раскат грома.

— Дисторшн меня побери! — запричитали кусты голосом Дубнера.

А Ёж не прекращал играть предельно жёсткую музыку да ещё и голосить.

— Breaking the law, breaking the law, — выдал он прямо в лицо мафиози — хотя, учитывая габариты последнего, скорее, прямиком в тело.

С громким воплем предводитель слетел с пирамиды, а сложная живая конструкция покачнулась. Раздались новые взрывы грома, ветер завыл обезумевшей совой, облака стремительно окрасились в тёмно-коричневый цвет, а засверкали пугающие, слепящие ветки молний.

— Breaking the law, breaking the law, — удар по струнам, удар по струнам. — Breaking the law, breaking the law, — удар, удар.

Не выдержав шумовой атаки, кое-кто в пирамиде заткнул уши, а после ветер усилился до такой степени, что башню повалило и разметало по всей округе. Слёзы дождя полились реками, молний становилось больше и больше, облака угрожающе нависали на площадью.

— Breaking the law!

Стихия возила термитов носами вниз по плитам, то вздёргивая в воздух, то обрушивая обратно. Простые лесовики, в том числе и полиция, попрятались по домам и позакрывали окна, а преступные элементы непрерывно вскрикивали от боли и обиды.

— Breaking the law!!!

Финальный аккорд. Мафию приподняло в едином порыве и сдуло прочь с площади. Самая длинная и яркая молния развернулась лентой и обрушилась на гитару; Ёжика отбросило назад и уронило на колючки. Перед потемневшим взором коротышки плавали мутные круги; дождь поливал нещадно. И внезапно, когда контакт с музыкой прекратился, перестала и буря.

Дубнер в очередной раз выполз из кустов; проходя мимо Ёжика, он бросил через плечо "Вставай, всё закончилось" и отправился подбирать выручку. Шляпу, в которой та раньше находилась, закинуло на верхнюю ветку старой толстой берёзы. Окошки и двери потихоньку открывались, люд выглядывал наружу. Дятел выпорхнул из дупла, похватил шапку и скинул Дубнеру.

— Благодарствуйте! — сказал продюсер, закидывая монеты теперь уже в головной убор.

Тело Ёжика ныло везде и кое-где болело.

— Они... ушли? — уточнил он, с трудом поднимаясь на ноги.

— Ушли, — ответствовал Дубнер. — И сомневаюсь, что вернутся: народ у нас суеверный, как сам знаешь, а с существами, которым подвластна стихия, шутки плохи.

— Хор... ошо.

Ёжик поднялся на ноги и постарался справиться с ощущением, будто бы он деревце, что треплет ветер.

— Голова... кружится...

И тут он заметил, что Дубнер приостановил "сбор средств" и смотрит куда-то, пристально, с интересом.

Ёж перевёл взгляд туда же — и в удивлении задрал брови.

— Стильно, — оценил Дубнер.

На деке гитары, на защитной полоске, виднелся след от молнии: разлапистая чёрная "ветка", словно бы рождающая всполохи чёрного же огня, которые, в свою очередь, заставляли виться серыми струйками дым.

Не дав Ёжику собраться с мыслями, из ближайшего дома-убежища выбежала юркая фигурка и, подпрыгнув к владельцу "Везеркастера", затрясла покрытую колючками руку.