— Сынок, ты куда? — спросила заволновавшаяся мать, появляясь из кухни; отец так и продолжал смотреть телевизор: Нил на тот момент обыгрывал Морентину 2:1.

— Пойду проветрюсь с господином Дубнером.

Мать подозрительно взглянула на бобра, тот ответил ей безразличным взглядом. Ежиха подошла к сыну, взяла его за локоть, прошептала на ухо:

— Я не хочу, чтобы ты с ним ходил.

— Почему?

— Он выглядит... ненадёжно.

— Не больше, чем папа.

— Да, но...

— Мам, извини, мне пора.

Но мать удержала его за локоть.

— Подожди-подожди. Безусловно, у меня нет права тебя неволить, только ходит много разговоров о Дубнере. Не хочу, чтобы мой сын рисковал собой.

— Сын уже вырос, мам. За два с лишним десятка лет можно было заметить, а ты по-прежнему пытаешься меня контролировать, пусть и реже.

Сделав вид, что ничего не услышала, она попыталась перевести диалог в другое русло:

— Об этом бобре ходят слухи пострашнее, чем о людях.

— Знаю, слышал. Но мне правда пора, мамуль. Извини. — Он поцеловал родительницу в лоб, осторожно высвободил лапу. — Парадную дверь закройте своим ключом, когда будете уходить. Пока, пап.

— С двух метров по воротам не попасть — да, это настоящее мастерство! — донеслось в ответ с кухни.

Дубнер что-то побурчал, и они с Ёжиком вышли на улицу.

Озадаченная поведением сына, который, как ей увиделось, разительно переменился, мать ежиха ещё какое-то время стояла в коридоре, смотря на закрытую дверь. Потом вернулась на кухню, к мужу, что громко и искренне переживал за обе команды (счёт к тому времени был ничейным, 3:3, и матч радовал не только количеством забитых голов). Но не успела сесть за стол: в дверь забарабанили. Под ликование отца, когда Морентина закатила Юнайтеду четвёртый мяч, мама вышла в коридор, распахнула дверь.

— Слушай, я тут... — раздалось с крыльца — и внезапно прервалось.

При виде матери соседа Ведро застопорился, проглотил заранее подготовленную речь; лапа с потрёпанными, мечеными картами скользнула за спину. — Не знал, что вы приехали. Здравствуйте,— пролепетал он.

Мать, будучи не совсем в курсе происходящего, вежливо поздоровалась, пригласила выдра в дом. Ведро не сопротивлялся: прозвучало ответное приветствие, и хорёк (не по происхождению — по натуре) шмыгнул в внутрь. Ведро наглел на ходу, даже на бегу: стоило матери Ежа закрыть дверь и повернуться, как он предложил ей сыграть в "дурака". На деньги, ясное дело, иначе неинтересно. Ежиха решила посоветоваться с мужем:

— Милый, ты "за"!

— Да-а-а! — проорал милый, когда футболисты забили миллионный, наверное, по счёту гол; отец перестал следить за тем, кто впереди, и уже кричал больше по привычке.

— Он "за". Тогда и я "за". — Мать внимательно поглядела на Ведро.

С лица мигом исчезла ехидная улыбочка.

"Ну, здравствуйте, лёгкие деньги", — подумал хитрец-сосед.

"Ну, здравствуй, профан", — безо всякого выражения на лице помыслила госпожа Ежовая, пятикратный обладатель звания "Лучший игрок в покер", трижды лауреат премии "Идеальный блеф", победитель "Олимпийских карточных игр", неоднократный призёр "Официальных вседворовых состязаний", женщина по прозвищу Коварная лапа. И, по совместительству, жена организатора ВОЛП — Всепланетного Общества Любителей Преферанса, единственного зверя, получившего награду "За выдающиеся достижения во всех играх", легендарного игрока, создателя десятка новых карточных игр и организатора сети школ для юных картоманов "Блеф и К№".

Похоже, кое для кого вечерок намечался преинтересный...

3/5

Дорогу через густые леса и туннели под землёй они проделали вместе; Дубнер уверенно шагал, Ёжик поотстал от него на полкорпуса, то и дело прибавлял шаг, попутно удивляясь, как это бобёр, при его-то весе, умудряется преодолевать длинные расстояния спортивной ходьбой, чуть ли не бегом.

Когда дистанция закончилась, они оба вынырнули из люка, Дубнер попросил подождать на кухне и ушёл, правда, совсем ненедолго: через минуту-две он вернулся, держа в лапах её. Колкий даже не сразу понял, что ему показывают, потом сильно удивился, потом начал вспоминать, видел ли когда-нибудь её в таком виде, а потом совсем уж растерялся, запутавшись в мыслях, рассуждениях, предположениях.

Это была гитара... и она выглядела прекрасно! Чудесно, восхитительно, по-настоящему привлекательно. Ёж никогда бы не подумал, что предмет может вызывать столь бурные чувства. Но она вызывала: своей грушевидной формой, рождающей многочисленные ассоциации; натуральным дубовым цветом, который не подделаешь, — он ясно свидетельствовал: Дубнер сделал гитару из того куска, что "пытался" пришибить Ёжика. Довольно толстые, но не чрезмерно, металлические струны золотого оттенка тянулись от нижнего порожка к колкам, и почему-то при взгляде на струны представлялись зверьки, воздевшие лапы к облакам, о чём-то просящие. Ниже лежало что-то чёрное, с маленькими магнитами, скруглённое по бокам и прямых линий сверху и снизу. Чёрный же трёхпозиционный рычажок располагался ближе к краю.

Электрик-парапсихолог хотел, наверное, помочь, но добился обратного: Ёжик перестал что-либо понимать. Если это гитара, почему она настолько странно выглядит? Дырки в корпусе нет — возникнет ли резонанс?.. Хм-м, откуда он взял это слово, "резонанс"? Неизвестно из каких далей пришло знание и насчёт реверберации. Ну, это всё второстепенно, важнее, есть ли у гитары сустейн при отсутствии дыры в деке? Это же не классическая или акустическая гитара, она похожа, скорее, на... электрическую! Ёжик задрожал при одной мысли об этом: неужто электрогитары сегодня существуют? Неужто они когда-то на самом деле были, а не остались в мировой памяти лишь как давние, полупозабытые сказки? Они ведь никому не нужны: кто мечтает об электрических гитарах? Разве что роботы, усложнившиеся и уверенно шагавшие вперёд, а в последние годы даже обгоняющие сами себя.

— Гитара, — с выражением зомби повторил Ёжик.

Дубнер понял, что надо взбодрить приятеля; ущипнул за лапу, подождал, пока короткохвостый ойкнет и потрёт предплечье, после чего сказал:

— Это действительно она, что бы ты ни думал. Уж постарайся не упасть в обморок, когда я кое-что о ней расскажу. Обещаешь?

— Постараюсь, — уже не испуганно, а настороженно среагировал Ёжик.

Дубнер показывает ему гитару без полой деки, на что-то неясное намекает, ведёт себя с каждой минутой всё страннее. Надо присмотреться к нему и вовремя сделать ноги, если он взаправду ненормальный. Хотя нормальность понятие не столько относительно, сколько несуществующее: для людей нормально обрасти шерстью, совершать бессмысленные поступки, регрессировать, а для животных — наоборот. Если не принимать во внимание досужие разговоры, слухи-сплетни о прошлом, о предначертании или преписании, или как его там — в общем, обо всём этом, то станет очевидно: отдельные личности разнятся, подобно снежинкам, чья форма постоянно меняется. Нет двух одинаковых снежинок и, вероятно, не появится; то же и с животными, людьми, растениями, грибами...

— Так вот, — начал Дубнер, — гитара эта — твоя.

Ёжик выкатил глаза.

— Да погоди таращиться, — немного раздражённо пресёк приступ изумления бобёр; Ёж послушался, перестав таращиться, но волнение никуда не ушло. — Музыкальный инструмент, который тебе показываю, я сделал специально для тебя.

— Но для этого же надо много времени.

— А чем, по-твоему, я занимался вечером, ночью и утром?

— Гитарой?

— Молодец, догадался, — иронически похвалил Дубнер. — У меня было много информации: давно собирал её. Плюс навыки, что не пропьёшь и не потеряешь, как говорится. Плюс встреча с тобой: гораздо проще создавать вещь для кого-то, когда видел эту личность, знаешь её пропорции, толщину пальцев, рост, вес и т. д., и т. д.

— Но... зачем она мне?

Дубнер рассмеялся — впервые громко и незлобиво одновременно.

— Играть, парень, играть.

— Но я никогда не думал... — затушевался Ёжик. — То есть, не умею... Как играть, когда не знаешь основ...

— Ну, основы, положим, тебе известны: ты же видел по телевизору концерты и, наверное, бывал на них, ты слышал по радио и музыкальным центрам записи различных групп, ты не мог заснуть из-за балакающей под окном молодёжи, которая умеет играть, дай бог, несколько боатных аккордов.

— Ну-у, это да...

— А ещё ты смотрел на то, как двигаются лапы при игре на гитаре, — верно?

— В-верно.

— Значит, определённую теоретическую базу приобрёл, азы, основное. Теперь дело за малым — сыграть, если, конечно, я не ошибся на твой счёт.

— У меня не получится сыграть, захочу я или нет, — обречённо выговорил Ёжик; ему хотелось извлечь из инструмента пару нот хотя бы, однако он реально глядел на вещи.

— У тебя, может, и не получится. А у тебя и другого тебя?

Ёж завис; придя в себя, постарался прояснить ситуацию:

— Другой "я"? Кто это и как его найти?

— По-моему ты уже нашёл, — загадочно ответил сумасшедший и вместе с тем поразительно разумный Дубнер. И негромко объяснил: — Звук ЖЖЖЖ.

— Думаешь...

— Думаю.

Мастер протянул гитару. Ёжик с небольшой опаской взял её, чуть не уронил, однако удержал, и, чтобы быть уверенным в сохранности инструмента, сел на стул, а гитару положил на колени. Стул подскрипнул, но не повалился: коротколапый выбрал наиболее стойкий.

Лапы подрагивали; справившись с волнением, Ёжик провёл по струнам, испытав при этом наистраннейшее чувство: будто бы звук ЖЖЖЖ выбрался из головы, протёк по его телу, достиг руки и, сойдя с неё на гитару, пробежал по струнам, чтобы родить чистый, объёмный, красивый аккорд.

— Это ми на открытых струнах, — пояснил Дубнер.

— Да. — Ёжик знал это — но откуда?!

— Ты ощущаешь, как прибывают знания, — описал бобёр состояние приятеля.

— Откуда... почему... не понимаю... — сбитый с толку, опасающийся вновь играть на гитаре, Ёжик протянул её Дубнеру и попросил рассказать, в чём дело.

Дубнер мягко улыбнулся, а не усмехнулся даже, чем, по правде говоря, смутил новоявленного музыканта ещё больше. Принял гитару, осторожно поставил в углу.

— Она подождёт тебя здесь, а я покуда кое-что тебе расскажу, Ёжик. Ты ведь этого хочешь?

— Д-да, — подтвердил тот, к кому обращались.

— Что ж, начнём тогда, как водится, с самого начала...

— С людей, что ли? — попытался пошутить слушатель.

А отшельник взял, да и согласился:

— С них самых. Всех фактов не знаю — и сомневаюсь, что кто-либо знает вообще, но чем богат, тем рад буду поделиться. Не поручусь за точность, события до сегодняшнего дня развивались примерно так.

Когда-то давно, я бы даже сказал давным-давно, нашу планету населяли совершенно другие, мало похожие на нас существа, и всё-таки наши братья. Мы называем их людьми, потому что это "имя" досталось нам в память о прошедших веках: один исследователь, осматривая тысячелетние окаменелости, обнаружил в пещере скелет удивительного существа. Его конституция ничуть не походила на нашу, она была гораздо более пропорциональной, и разве только симметричность сложения говорила о том, что мы связаны с ним родством. На стене пещеры, в полутора метрах над телом существа, вырезали послание всего из двух слов: "Мы — люди". Ну, эту историю тебе уже наверняка кто-нибудь рассказывал.

Позже в разных частях света стали находить другие "захоронения", и рядом с некоторыми телами обнаруживались надписи вроде той — так мы, животные, узнали ещё одно полумифическое слово, "человек". Рисунки и надписи на пещерных стенах позволили нам подключиться к информационному каналу прошлого; нам поведали самые невероятные вещи, которые мы взяли на вооружение в быту, и надеюсь, в этом мы не ошиблись, учитывая плачевный пример людей.

Итак, судя по многочисленным находкам, по технике и предметам быта людей, они жили почти как мы, но не столь мирно; войны, то и дело начинавшиеся, чтобы прекратиться и дать начало новой войне, оплели планету паутиной и сжимали схватку своего металлического кулака, грозя разрушить мир до основания. Собственно, примерно это и произошло, когда с небес стали падать космические яйца, как их прозвал наш знаменитый учёный, филин Штейн.

Ёжику не терпелось спросить, что это за яйца такие и чем всё закончилось, но он прикусил язык, понимая, что происходит нечто невероятное, что мир для него меняется, и, надо полагать, навсегда. Дубнер тем временем перешёл к новой части повествования:

— Они-то, яйца эти, и превратили нашу Сферу, любимую планету, в заражённый полигон; они уничтожали всё подряд, не спрашивая разрешения. — Шутка вышла вымученная, и даже сам Дубнер ей не улыбнулся: ещё бы, речь-то шла о незавидной судьбе целого земного шара. — Ну, положим, сами яйца и не могли ни у кого ничего спросить, тогда как их создатели, помешанные на ненависти, специально хранили молчание.

— Создатели?! — Ёжик не утерпел-таки. — Так они были... искусственными?

— Угу, — безэмоционально подтвердил Дубнер. — Больше скажу, то никакие не яйца, а некое смертоносное оружие, лишь по форме их напоминающее.

— Красть у природы задумку, чтобы извратить её... — Ошарашенный Ёжик попробовал на слух эту фразу, и она ему жутко не понравилась.

— Ты верно подметил. Но ведь так происходит издревле и будет происходит впредь. На что похожа телебашня? На дерево. Автомобиль? На насекомое. А гитара — на грушу, прямоходящую даму или уж на нечто совсем неприличное. Так и космические яйца из металла, радиоактивности и гнева только лишь напоминают предметы, дающие жизнь, — на деле же жизнь забирают.

К удивлению, хотя уже не столь сильному, Ёжик понял смысл слова "радиоактивность", а ещё ему на ум пришли слова "атом", "ядерный", "бомба". Не ускользнул от ума колючего и заложенный в них смысл. События сменяли друг друга всё быстрее и интереснее... правда, и более пугающе.

— Но при чём же здесь гитара? — Ёж недоумевал. — И мы с тобой, и звук ЖЖЖЖ, и...

Бобёр жестом попросил собеседника прерваться.

— Слушай до конца.

Ещё в детстве ты узнал о том, что жили на свете люди, создания, не пощадившие ни природы, ни себя. Но как это случилось, никто тебе не объяснил, правильно? Вижу, что правильно. Мы, знающие, стараемся не упоминать выражений "ядерная бомба" или "его предначертание", в целях безопасности, но больше для того, чтобы жить мирно. Если же о предписанном или о смертельных грибах узнают те, кому не надо... — Дубнер не договорил, что "прозвучало" яснее всяких слов. — Но когда-нибудь пришлось бы рискнуть, больно уж много сходится.

— Что именно?

Дубнер проигнорировал вопрос — может, тоже в целях безопасности — и продолжил:

— Яйца выглядели впечатляюще, когда летели на землю, словно родившиеся в космосе и выпавшие оттуда. Они набирали колоссальную скорость, а когда наконец падали, раскалывались; из них вверх взлетал желток, овеянный густыми облаками, и, возможно, нет на свете зрелища более впечатляющего. Однако за красотой крылась смерть; не могу да и не хочу рассказывать, что случилось с теми людьми, которые не избежали воздействия расколотого яйца. Сознавали люди, что делают, или нет? Вне зависимости от ответа, в мире для них ничего не изменится — так и будут они, обросшие, кричащие, шататься по планете.