Бруно служит папскому двору большую часть сознательной жизни. Попрошайка у паперти, монастырский послушник, келейник многих архиепископов. Сейчас в покои понтифика входит седой старик. Покрытая пятнами, свисающая кожа, сухие, но все еще ловкие руки.
Мажордом наливает чай, разбавляя сливки и сахар по вкусу его святейшества. Хлеб, масло, нежнейший клубничный джем.
— Ах, спасибо, — очнувшись от раздумий, Адриан улыбается услужливому слуге.
Поклонившись, Бруно отходит чуть в сторону. Почти сливается с интерьером богато обставленного кабинета.
Папа в последний раз выглядывает в окно. Огонь все еще ярко полыхает. Выплясывает причудливый танец, вздымая ворох красных юбок. Терзает останки давно мертвой ведуньи. Толпа помалу расходится. Те, кто кричал, ликуя смерти, вновь обнимут улыбающихся в люльке детей. Вернутся в кузнечный цех или ткацкую мастерскую. Перекинуться байками в казарме. Только ли в кровожадности дело? Нет. Ведьма наверняка до конца остается в заблуждении. Их порода обладает поразительной слепотой. Последний ведьмин мор выкашивает под корень целое поселение. А виновница шла на костер с гордо поднятой головой, как на пьедестал. Женщины, дети, старики... даже не заметила.
Понтифик до сих пор не поймет мотивов. Неужели в серьез ждут возрождения... чего? Темного Властелина? Времен Тьмы? Генералы самопровозглашенного Лорда великие борцы за правое дело. Спасители сирых и убогих. Долой произвол святош! Хватит гнуть спины на панов! Много прельстилось.
Тщеславие. Наряженный фанфарон, вечно улыбающийся и вежливый. Жаждал славы. Что привлечет внимание лучше океанов крови. "Рыцари" генерала топили младенцев в крови родителей. Зверствам не было предела.
Гордость не отступал ни на шаг. Захваченных в плен сажал на кол. Говорят, где-то спрятаны написанные им картины. Леса мертвых солдат, выстроенные в замысловатые фигуры. Гордость был великим мастером, любя в деталях запечатлевать маску предсмертных мук.
Сребролюбие прозвали вовсе не из-за любви к звонким монетам. Монах-отступник так и не изменил привычкам. Босоногий, в старой залатанной сутане. Ворвавшись в родной монастырь, убил всех. Настоятеля оставил напоследок. Растопил серебряный потир, залив в горло кипящий металл.
Обжорство зашел в алхимических экспериментах до последней стадии. Практиковал каннибализм. Желал получить некую сверхсилу. Шедшие по следу генерала паладины нашли не человека. Страшное мутировавшее существо, с остатками людского разума.
И так можно перечислять долго. Все восемь генералов Тьмы — законченные шизофреники. Кем нужно быть, живя мечтой о возрождении Властелина?
— Бруно, — негромко зовет Адриан, — как ты думаешь, курия одобряет мое решение?
Мажордом вырос в Святом Городе. Пропитав душу клоакой канализаций и фимиамом высоких соборов. Бесконечно преданный папе, Бруно слышит и знает многое. На шаркающего ногами, чмокающего губами старика внимания не обращают. А слепой и глухой слышит и видит.
— Несколько членов курии сегодня утром бурно обсуждали последнюю новость, — мажордом подливает в опустевшую чашку чаю. — Они определенно выглядели недовольными... Бровь Адриана неопределенно поднимается. Бруно позволяет себе немного насладиться изумлением.
— ...Тем, что вы так долго тянули с этим, — быстро добавляет он.
Папа удовлетворенно кивает. Что ж, принятый шаг напрашивается давно. Мир меняется. Прошлое всего лишь прошлое. Нет больше темных волшебников. Нет темных войн. И Церкви пора идти в ногу со временем.
Слыша колокольный звон, Гилберт осеняется молитвенным жестом. На улицах Города не протолкнуться. Конечно, конному паладину уступают дорогу. Но все равно рыцарь неизбежно вязнет в потоке возвращающегося с площади люда. Опять казнь. Опять ведьма. На этот раз хоть не приходится стоять в почетном карауле. Священный воин как раз возвращается с очередной вылазки. Война на Севере приносит массу неприятностей. Экономических и политических в последнюю очередь. В лесу неподалеку замечает некую тварь, по описаниям точь в точь трехглавый адский цербер. "Зверушку" еще можно отнести к хмельным послевкусием впечатлительного егеря. А вот призраки сразу на трех кладбищах не тревожный звонок — набат.
Впереди маячит невысокий кованый забор. Утопает в зелени неприметное серое здание. Два этажа, черепичная крыша, эдакая нескладная коробка. Трудно представить, тут решаются людские судьбы и ставят подпись под решением "сжечь". Канцелярия святой дознавательной комиссии. Инквизиция.
— Стой! Дальше хода нет, — из-под низко опущенного, не по размеру, шлема, на Гилберта смотрит усатый стражник.
Задумавшись, рыцарь не замечает царящего столпотворения. Центральное бюро инквизиторов окружено плотным кольцом вооруженных людей. У ворот стоит повозка с решетками вместо окон. Монахов, обычно гуляющих неподалеку, не видно вовсе.
Юноша смотрит на стражника с высоты коня. Тот чует недоброе. Так и киснет под взглядом.
— Господин, — едва не хныча говорит он, наблюдая, как паладин высвобождает ногу из стремени и спешивается, — ну не велено же никого впускать.
Гилберт отдает вояке поводья, что бы присмотрел за животным. Уверенно идет вперед. Не хватает еще препираться с пахнущими кислым пивом солдатами. Что за бардак Альфонсо разводит? Собственно к вышеупомянутому паладин и спешит. Слухи о призраках подтверждаются. Бубнящий что-то монах, плачущий старик и женщина. В последнем проявляются признаки баньши. Призрак невероятно агрессивен, хоть пока не опасен. Но лишь пока. Потом станет совсем худо. Призраки вернейший признак шевеления мертвых в могилах.
В бедах проклятая война виновата. Лорды и бояре играют в солдатиков, заставляя братский народ убивать и ненавидеть. Зачем Темный Властелин? Зачем демоны? Людская алчность хуже чего бы то ни было. Война приводит Тьму в движение. Цербера можно убить, кладбище успокоить, но причина на Севере.
— Сир! — раздается голос бегущего человека. — Сир!
Гилберт успевает преодолеть дорогу от калитки. У самой двери встречают чуть не грудью. Хоть ума хватает копья не наставлять. А то Город может не досчитаться пары тройки блюстителей порядка. Из-за постоянных всплесков Тьмы святые рыцари, да простит Безначальный сравнение, злые как черти.
Паладин замечает офицера. Синяя перевязь поверх одежды, такого же цвета перо на шлеме. Солдат старше рыцаря лет на двадцать.
— Сир, — офицер поджимает губы, затевающийся спор с благородным последнее, что сейчас хочется, — вы не можете пройти. Пожалуйста, покиньте территорию.
Щеки Гилберта пылают. Вот так хамство! Попробовал бы ляпнуть что-то такое Десмону. К счастью юноша умеет держать себя в руках.
— Я рыцарь ордена паладинов, — сообщает и без того очевидную информацию он. — У меня послание к генеральному инквизитору. Чрезвычайно важное. Боюсь, я вынужден написать докладную капитану гарнизона.
— Я капитан гарнизона, — проронил офицер, тоном жалеющего о должности всеми фибрами души.
Ого! От изумления юноша запинается. Что заставляет человека такого ранга приехать лично для... чего? Что происходит?!
От дальнейших вопросов избавляет появляющийся монах. Или послушник? Молодой рыжеволосый парнишка. Простоватое лицо сияет, слишком радостно для столь рокового места. Гилберт даже вспоминает имя. Видел на пару допросах, вечно зеленого и перепуганного. Фома кажется.
— Сир Гилберт, — монашек тоже узнает рыцаря, обхватывая руку паладина пухлыми ладошками. — Какая честь. Вы к брату Альфонсо? — юноша совсем ничего не понимает. Какой-то простой служитель обращается как к равному к инквизитору. — Боюсь к нему нельзя. Брат Альфонсо снят с должности и направляется для восстановления духовной жизни в монастырь.
В тишине гром стучащего сердца бьет по ушам. Гилберт выдергивает руку из мерзкого прикосновения. Отступает на шаг. Нет, невозможно. Отец Альфонсо всю жизнь верой и правдой служит Матери Церкви. Послушником, монахом или инквизитором — воин Бога и бич порождений Тьмы.
— Видите ли, — продолжает Фома, — все эти пытки и допросы плохо сказываются на здоровье брата Альфонсо.
При этом делает характерный знак у виска.
Пальцы паладина сжимаются в кулак. Прежде чем сам понимает, что творит, выбрасывает руку в жестком ударе. Рыхлый монашек летит кубарем, нелепо путаясь в складках сутаны.
— Т-ты..., — зло шипит Фома, одновременно испуганно смотря на кровь, хлещущую из разбитой губы. — Ты еще пожалеешь.
Заведенного яростью Гилберта не остановить. Меч покидает ножны. Стража шарахается от клинка, вспыхивающего, будто взорвавшееся солнце.
— Прочь! — кричит, наступая и целясь острием меча. — Прочь, кому велено!
Ярость затуманивает разум. Не тому учат магистры ордена. Но сейчас наставления не найдут отклика в душе. Кровь так и бурлит, превращаясь в огонь.
Стражники расступаются перед Гилбертом. Дверь распахивается с пинка. По коридору, мимо испуганных монахов. Выше по лестнице, к покоям отца Альфонсо. Воображение рисует картину за картиной. Лежащее в луже крови тело. Или нет. Как в седую древность — вердикт с ядом.
— Гилберт?
Паладин, запыхавшийся, влетает в комнату инквизитора. Что бы застать живым. В келье царит беспорядок, больше обычного. Часть вещей разбросана, часть упакована в вещмешках. Пустуют полки с книгами. Монах как раз перевязывает стопку.
— Ох, прости, — рассеяно смеется он, дрожащие пальцы не могут справиться с узелком, — ты же рыцарь. Тебя следует величать сир.
Гилберт вкладывает меч в ножны и переступает порог.
Альфонсо не узнать. Перед паладином высохшее дерево. Только теперь заметен возраст инквизитора. Щеки впали, будто обтянутый кожей скелет. Гилберт берет старика за руку. Усаживает на простую деревянную табуретку.
— Отец Альфонсо, мы сейчас выйдем. Вдвоем. Я отвезу вас в замок ордена.
Слова возвращают ясность рассудка. Инквизитор встает, принявшись что-то целенаправленно искать в кипе документов.
— Это был приказ папы. Его святейшество посчитал, я слишком долго занимаю эту должность. Официально меня отправляют на покой. Наконец "хакает", находя нужные бумаги. Пергамент исписан аккуратным подчерком генерального дознавателя.
— А теперь слушай меня внимательно, — документы переходят в руки Гилберта, — тут протоколы допросов. Та ведьма, — кивок в сторону площади, — не должна была быть сожжена. Ее забрали люди папы, прежде чем мы успели расколоть и узнать правду.
— Но я не понимаю, — Гилберт рассеяно смотрит на написанное, — папа никогда не вмешивался.
Альфонсо кладет руки на плечи молодого паладина. Заглядывает пристально в глаза.
— Я наткнулся на настоящих темных, Гилберт. Мы не добили их. Они выжили. И начали действовать.
Шугаринское княжество. Лунный форт.
Рихарду снится война. Не дом, где пахнет свежим хлебом и молоком. Не умиротворенные лица монахов Луизианы. Война. Ревущее пламя, вырывающееся из земли. Блеск молний, разгоняющий ночную тьму. Скрип механизмов, приводящий в движение рычаги осадных машин. И постоянный грохот взрывов, сливающийся с человеческим криком , неизбежно поглощающий его. Бывает, просыпаешься. Вздрагиваешь от ночных звуков. Где сон? Где явь? Все одинаково.
Юноша открывает глаза. Вслушивается. Тишина. Странная, до щемящей в груди боли. Резко вскакивает, движением привлекая внимание дремлющих ополченцев.
— Ты чего? — высовывает голову из вороха шкур Крыса.
— Тс! — поднимает руку Рихард, прося молчания.
Не бывает так. Где переклички постовых? Шум из конюшни? Хоть что-то. Даже в глубокую ночь лагерь гремит звуками. С непривычки и уснуть тяжело.
Молодой человек первым бросается к выходу. По пути хватает вооружение. Остальные, следуя порыву, спешно одеваются и вооружаются. Тревога передается всем.
Снаружи почти ничего не видно. Густой как кисель туман одеялом обволакивает лагерь. Огонь от костров и жаровен освещает едва ли на несколько шагов. И главное тишина. Другие солдаты из папской пехоты так же выходят из палаток. Сонные, ничего не понимающие. Какое сейчас время суток? Наверное, раннее-раннее утро. Сказать наверняка сложно.
— Умник, это ты? — наугад идет Башмак, с руганью на что-то натыкаясь.
— Что происходит?
Ополченец останавливается за спиной Рихарда. Открывает рот и закрывает, не зная, что сказать. Их командир, барон, лежит на земле. Стрела торчит, пробив сердце. Ночная сорочка аристократа пропитана кровью.
Появляются остальные.
— Он... он мертв? — Крыса, кажется, сейчас обделается, колени так и дрожат.
— Конечно мертв, балбес, — такими же дрожащими пальцами Ворон застегивает ремешки шлема.
Огненный шлейф на миг разрезает мглу тумана. Оглушительный взрыв грохочет где-то в лагере. Канонада магических раскатов вспыхивает в небе. Инстинктивно пехотинцы пригибаются. Но бьют не по ним.
— Это что, бой? — Крыса в панике вертит головой, прилипнув к земле.
Шлем слетает с головы, ползком догоняет.
Раздается характерный свист. Слишком быстро, никто не успевает среагировать. Вот Башмак стоит подле Рихарда. Как-то странно хрипит, будто горло наполнено жидкостью. И отлетает, кубарем катясь по земле. Стрела пробивает горло, какое-то время парень живет, хлюпая и смотря в небо стекленеющими глазами. Но все это происходит под нескончаемый поток стрел.
— Берегись! — кричат от всюду.
Ополченцы кидаются в рассыпную. Прячутся за укрытиями и щитами. Рихард ныряет под телегу. Пару стрел падают совсем рядом, одна застряет в колесе. От неожиданности парень вздрагивает, глядя на вибрирующее древко.
Стреляющие бьют наугад. Да и стрелы падают не густо. Кажется, бедолаге Башмаку просто не повезло. Смертельно не повезло. Остальные не пострадали, не считая мокрых штанов.
— Закончилось? — Ворон осторожно выглядывает из груды ящиков.
— Нет, — говорит Рихард. — Слушайте.
Приближается. Грациозно, страшно, неумолимо. Топот многих десятков конных копыт. Все сильнее нарастает крик и улюлюканье.
— Северяне! — орет кто-то, срываясь на визг.
— Бегите! Спасайтесь! — вторят паникеру.
Первый из папистов бросается что есть силы назад. И тот час на освященном пятачке появляется кавалерист. В причудливой броне из кожи и костей животных. Пехотинцы ничего не могут сделать, шарахаясь в сторону, избегая копыт и корпуса животного. Гадюкой бросается вперед аркан, обвивая ноги беглеца.
— Ну же, бей его! — призывисто кричит Рихард.
И первый бросается в атаку. Быть может мужчину можно спасти. Но никто не идет следом, сам юноша отступает, едва не получив хлыстом по лицу. А всадник нахлестывает коня, унося жертву в туман. Лишь раздаются на всю округу страшные крики.
Еще стрелы. На излете, падающие то тут, то там, но все равно подливающие масло в расползающийся огонь паники.
— Нужно бежать! Скорее! — кричит Ворон.
И уже поднимается, порываясь броситься прочь. Если бы не ринувшийся наперерез Рихард.
— Нет! — перекрикивает он, что бы слышали все. — Побежим и всех перебьют. Нужно драться вместе.
Топот атакующих нарастает. Наверняка шуги идут на вылазку. Отчаянную и очень дерзкую. Бездействие последних дней запудривают королевским генералам мозги. А повстанцы готовятся. Возможно и туман из рук дело. Что же на других участках? Один Безначальный знает. Но вернее предложить полный хаос, сопротивление, если такое есть, в отдельных местах. В остальном неуправляемая рубка.
