Скиталец

Наконец-то Эрвину стало смешно. Подарить земли, находящиеся в чужом владении! Теперь он понял, что означал тот шепоток — подарок нужно было еще завоевать.

— А чего ты смеешься? — подивился Лэвериш. — Где еще взять земель, как не у соседей?

— Нет, ничего. Я, кажется, уже пьян...

Эрвин сделал над собой усилие, заставляя себя протрезветь. Отчасти ему это удалось, и стол перестал плыть перед глазами. Вокруг жевали челюсти и наперебой звучали хмельные голоса. Лэвериш снова наполнил кубки и поднял свой для следующего тоста. Эрвин понюхал жидкость в кубке и поморщился от густого спиртного запаха.

Вода должна быть чистой!

Края кубка словно бы исчезли, а его взгляд провалился в мутную зеленоватую глубину. Навстречу выплыло знакомое голубоватое лицо, сверкнули озорные рыжие глаза.

"Пожуй травки, Эрвин," — усмехнулось лицо. — "Ну, а если ее нет, ты знаешь, что делать."

Хирро произнес слово, и Эрвин вспомнил, для чего оно предназначено. Его губы шевельнулись и обронили это слово в кубок. Его глаза отстраненно наблюдали, как жидкость становится светлой и прозрачной.

Он поднес кубок к губам и отхлебнул. Там была чистая вода с едва заметным привкусом меда. Эрвин выпил ее до дна, ощущая, как проясняется у него в голове. Участники застолья пропустили по второй и тут же налили по третьей. Он снова произнес слово над кубком и выпил получившуюся воду, затем добавил себе мяса на тарелку.

— Слушай, — подтолкнул он Лэвериша. — Ты когда-нибудь видел людей с голубой кожей?

Тот оторвался от кубка и изумленно вытаращился на него.

— Ну ты и принял... Как я их увижу, если таких не бывает?

— И крылатых лошадей не бывает?

— А по-твоему, бывают? Да ты закусывай, закусывай — у нас сегодня еще служба будет. Если ты на ногах стоять не будешь, твой господин тебе так всыплет, что мало не покажется.

В зале повис пьяный угар. Когда пирующие воздали должное выпивке и закуске, настало время петь песни. Кто-то затянул известную песню о красотке-сельчанке, возвращавшейся вечером с гулянки. Красотке нужно было перейти ручей, она побоялась промочить праздничную обувку и начала разуваться — и тут к ручью подошел бравый оруженосец.

Песню дружно подхватили. Зал задрожал, когда три десятка пьяных глоток самозабвенно загорланили припев:

Шитые сапожки,

Беленькие ножки,

Красные чулочки,

Розовые щечки...

Эрвин подавил порыв зажать уши покрепче и откинулся на спинку стула с кубком в руке, шевеля губами, чтобы его приняли за поющего. Ему хотелось только одного — чтобы все это поскорее кончилось.

Значит, крылатых лошадей не бывает... И людей с голубой кожей — тоже.

В последующие дни обнаружилось, что Бертрам охотно расстался с замашками нелюдима и оказался вполне светской личностью. Только теперь Эрвин понял, что замкнутость не была в характере хозяина — она была вызвана болезненным ударом по самолюбию из-за немилости ардалаша. Оказавшись на вершине по благоволению колеса удачи, Бертрам не жалел ни времени, ни сил, чтобы закрепить и упрочить свое положение при правителе. Целыми днями он не покидал военного поля, совершенствуясь в боевом мастерстве, а вечерами использовал каждую удобную возможность, чтобы провести их при дворе в компании Трегора.

Ни для кого не было секретом, что Трегор пообещал Бертраму войско для возвращения родовых земель, поэтому всё воинство ардалаша ретиво упражнялось с оружием в ожидании боевых действий. Поскольку Эрвин теперь принадлежал к военному сословию и тоже имел право на оружие, хозяин сразу же потребовал от него усердия на военных занятиях, заявив, что это входит в обязанности оруженосца.

И Эрвин волей-неволей каждый день подолгу упражнялся с мечом. Он учился работать им против алебарды и топора, потому что почти все воины были вооружены именно так. Кроме него, с мечом был только Лэвериш, слишком тощий для алебарды. Это только на взгляд Эрвина он был нормальным — среднего роста, легкий и тонкокостный, с быстрыми движениями и такими же быстрыми, внимательными карими глазами на узком, смуглом лице. По местным же понятиям парень был прямо-таки невозможным дохляком.

Поначалу его пытались этим дразнить, но поскольку Лэвериш не обижался, а смеялся вместе со всеми, это занятие быстро наскучило оруженосцам. Как он рассказал Эрвину, он пошел внешностью в свою прабабушку. Та была пленной ардалитой-южанкой, захваченной его прадедом во время набега на южные земли, где обитал иноязычный народ — хрупкие и смуглокожие люди. Это оттуда были мечи и сабли, изредка появлявшиеся в местных оружейных лавках.

Сначала пленница была просто военной добычей прадеда, но вскоре она принесла ему сына. Поскольку у прадеда было около десятка дочерей, но он так и не сумел обзавестись наследником, то, овдовев в очередной раз, он женился на пленнице, чтобы узаконить единственного сына. Так в роду Лэвериша появилась иноземная кровь, иногда проявлявшая себя.

Сам Лэвериш был четвертым сыном без надежд на наследные земли. Поэтому он был отправлен ко двору ардалаша добывать себе земли в военных походах. Парень не обольщался на свой счет — он понимал, что с его сложением ему никогда не быть великим воином. Он был равнодушен к военным подвигам, но по врожденной любознательности интересовался и боевыми приемами, и тактикой, и различными видами оружия, и тысячей других вещей. В отличие от прочих оруженосцев, он не только умел, но и любил читать.

Он был приятным, беззлобным, улыбчивым юношей. Пожалуй, даже красивым, если бы хоть сколько-нибудь соответствовал местному эталону красоты — образу могучего и кряжистого силача с грубым голосом. Ему пошло бы быть не воином, а бардом, и Эрвин даже как-то высказал ему эту мысль. Другой бы оскорбился, но Лэвериш только засмеялся в ответ и сказал, что да, песни у него получаются.

Как-то так сложилось, что они часто бывали вместе. Эрвин ни сделал ни малейшей попытки к сближению — да и не сказал бы, что Лэвериш навязывался к нему в компанию — но они нередко сходились в учебных схватках, поскольку только у них двоих были мечи. После схватки было естественным перекинуться парой слов, затем оказывалось куда-нибудь по пути, незаметно пролетавшему за оживленной болтовней. Причем говорил в основном Лэвериш, а Эрвин только слушал и кивал. И это вполне устраивало обоих.

Это Лэвериш додумался проверить, насколько задира Бангем боится показанной ему Эрвином рожи. После позорного случая на празднике тот взялся восстанавливать свою репутацию с помощью кулаков и почти преуспел в этом, пока не напал на Лэвериша. Вместо того, чтобы вступить в заведомо проигрышную драку, Лэвериш оттянул руками свои уши, выпучил глаза и высунул язык — точь в точь, как это делал Эрвин.

Задира схватился за живот и под громкий хохот оруженосцев побежал на дальний край поля, безнадежно пытаясь успеть к стоявшему там толчку. Когда он отмылся и вернулся, кто-то еще шутки ради скорчил ему ту же самую рожу, вызвав у него новый приступ опорожнения.

Эрвин не присутствовал при этом — это случилось вечером, а его хозяин в тот день рано покинул военное поле, торопясь на прием к ардалашу. Но на следующее утро Эрвин не мог не заметить, что оруженосцы были необычайно смешливыми и поглядывали на Бангема, явившегося на поле вместе со своим хозяином. Бедняга, красный и насупленный, не отводил глаз от земли, пока кто-то не крикнул "Эй, Бангем!" и в ответ на непроизвольно вскинутый взгляд не показал ему злополучную рожу...

Обнаружив, что слово силы оказалось связанным с показом гримасы, Эрвин не нашел в себе достаточно сострадания, чтобы отменить его действие. Со временем оно рассосется само — но, возможно, и нет. Это как повезет. Это смотря кто и как делал — машинально поправил он себя и вдруг осознал, что шансы на самоисцеление у парня очень невелики. Потому что Эрвин был неслабым...

Кем?!

После того, как они с Лэверишем провели учебный бой на мечах, их позвали посмотреть на спорный поединок. Увидев, что один из поединщиков заметно слабее другого, Лэвериш обронил с видом знатока, что вот этот выиграет только чудом.

— Чудом, говоришь? — встрепенулся Эрвин. — А тебе известны люди, которые могут творить чудеса?

Лэвериш отвлекся от схватки и быстро глянул на него.

— Люди не бывают чудотворцами. Да и вообще... Хоть святые отцы и утверждают, что бог может творить чудеса, но даже его чудес никто не видел. Они говорят, что это потому, что в людях веры мало.

Эрвин кивнул. Ну конечно же, чудотворцы — как это он сразу не догадался?

— Значит, не бывают?

— Ну если только в сказках и легендах. Да ты сам их сто раз слышал.

Если Эрвин их и слышал, то в детстве, которого он не помнил. Но он уже приспособился задавать вопросы так, чтобы скрыть потерю памяти.

— А какая сказка у тебя была самая любимая? — как бы невзначай поинтересовался он.

Лэвериш на мгновение задумался, затем пожал плечами.

— Да ну их, эти сказки... Плохие детишки и злые старушки — это для глупых сосунков. А вот легенды... их сочинители утверждают, что это правда. Понятно, почему — чтобы было интереснее, — на его выразительном лице промелькнула тень сожаления, сменившаяся мечтательным выражением. — Но как было бы здорово, если бы они оказались правдой...

Эрвин замешкался, подбирая вопрос, но Лэвериш уже погрузился в мечтания.

— Представляешь, если бы все это было правдой — и ардаш Тойрам, и гнусный предатель Банг, и прекрасная Арлиана... Да что я говорю — сам знаешь, нет такого мальчишки, который не играл бы в Тойрама. Спроси кого хочешь, кем бы он хотел быть, и что он тебе ответит?

— Тойрамом? — без труда догадался Эрвин.

— А то! — Лэвериш победно усмехнулся, но тут же спохватился: — Хотя... может, и не кого хочешь. Мне вот, например, хотелось быть не Тойрамом.

Он замолчал с отсутствующим видом.

— А кем же тогда? Предателем Бангом или прекрасной Арлианой? — насмешливо спросил Эрвин.

— Что?! — Лэвериш понял шутку и рассмеялся. Чуть помешкав, он стрельнул глазами по сторонам и понизил голос: — Да нет — конечно же, Вейлом. Чудотворцем Вейлом. Ну ты помнишь...

Эрвин ничего не помнил. Или даже не знал, потому что его память оживала, сталкиваясь со знакомыми сведениями, а эти имена ему ничего не говорили.

— А почему именно Вейлом? — спросил он. — А не другим... чудотворцем?

— Потому что он — самый-самый, — горячо заговорил Лэвериш, не заметив неуверенной интонации Эрвина. — Потому что это Вейл распознал, что Арлиана замурована в скалу, а затем взломал камень. Фактически это ведь он спас ее, а вовсе не Тойрам, верно? Что бы Тойрам с этим камнем сделал — да он просто не успел бы, и она задохнулась бы там! Он только секирой махать горазд, и всё. Да и вообще Тойрам ничего не сделал бы без Вейла — даже на остров Улиу не попал бы, не говоря уже о победе над воинством Адмая. А Арлиана эта — дура набитая! Влюбиться в Тойрама, когда рядом был Вейл!!!

Эрвин выслушивал восхваления неизвестному чудотворцу, и его губы сами собой расползались в довольной улыбке. Безошибочно прочитав на его лице одобрение, Лэвериш окончательно воодушевился.

— А знаешь, я даже с виду на Вейла похож, ведь он — земляк моей прабабушки, — доверительно сообщил он.

— Только Вейл был старше, так ведь?

— Даже если и старше, то чудотворцы, сам знаешь, на свои годы не выглядят. Думаешь, мне семнадцать? Да ничего подобного, мне двадцать три. Это я просто так выгляжу — вот и Вейл был такой же!

— Ты хочешь сказать, что ты — чудотворец? — едва слышно произнес Эрвин, не смея даже обрадоваться.

— Да нет... — Лэвериш опомнился и словно бы угас. — Это я просто так выгляжу. Легенды, знаешь ли...

Эрвин понимающе кивнул. Лэвериш глянул на него грустно и как бы виновато:

— До чего ж обидно, что чудотворцев не бывает. Я никак не могу отделаться от наваждения, что я бы... — Он снова опасливо оглянулся по сторонам. — Только ты не говори парням, сколько мне лет на самом деле. Засмеют ведь. И не болтай про меня на исповеди, ладно? Как бы чего не вышло...

— Из-за такого пустяка?

— Для них ничего не пустяк. Отец выпорол меня, когда заметил, что я играю в Вейла, и запретил мне даже упоминать о нём. Как он тогда сказал — чтобы я не навлек беды на всю семью. По их понятиям, только богу дозволено быть чудотворцем.

— Вот как...

— Будто бы сам не знаешь... Они к чему угодно могут придраться и в два счета стереть твою память. У них вечно не хватает храмовой прислуги.

— Стереть память... — Эрвин запнулся.

— Это у них не застрянет, потому и боязно, — подхватил Лэвериш. — Кому охота быть таким... пустоглазым.

Да, именно пустоглазые. Теперь Эрвин начал догадываться, за что его пытались сделать пустоглазым. Видимо, святые отцы как-то обнаружили его необычные способности — хотя он наверняка знал, что их следует скрывать. Не может быть, чтобы не знал!

Но вопросов у него не убавилось, а, наоборот, прибавилось. Как они сумели распознать его? — ведь беспечность не в его характере. Что это за снадобье, отнимающее память, и существует ли обратное снадобье, которым можно восстановить ее? И как люди терпят такое издевательство над собой?

К сожалению, Эрвин не мог задать их и не выдать себя. Лэвериш казался честным и порядочным, но сказать ему о себе такое... Они были еще слишком мало знакомы — кто знает, какие тараканы бродят у парня в голове. Вдруг немедленный донос на беглеца считается у него верхом порядочности?

Но на один вопрос он всё-таки решился:

— А у тебя когда-нибудь получалось чудо? Хотя бы самое крохотное?

— Нет, откуда? — Лэвериш удивился даже предположению, что чудеса возможны.

— А ты пробовал?

— Ну... в детстве, когда я играл в Вэйла, я изображал что-то такое руками... Но ведь, думаю, это не так делается, да? Иначе это было бы слишком легко, и тогда каждый бы...

Лэвериш не договорил, явно ощущая нехватку слов.

— Да, это нелегко... — машинально подтвердил Эрвин, вспоминая, сколько у него сил требовалось на это вначале, пока он не приспособился. А ведь он, несомненно, умел это прежде. — Наверняка нелегко... — поправился он, осознав свои предыдущие слова.

Кипучее рвение Бертрама на придворной службе сказалось и на распорядке жизни Эрвина. С раннего утра и до поздней ночи он вертелся как мельничное колесо, совмещая обязанности слуги и оруженосца. Как слуга он по-прежнему присматривал за порядком в комнатах, за одеждой и снаряжением хозяина, как оруженосец — должен был упражняться с оружием и сопровождать Бертрама на военном поле и во дворце.

Их кони стояли на конюшне идаша, сдававшего Бертраму флигель, и были на попечении конюха владельца особняка. За конями ходили хорошо, но Эрвин всё равно каждый вечер заглядывал в конюшню, чтобы проведать Ардалиту.

Белая кобыла, похоже, понимала, что он спас ее. Она радовалась его появлению, тянулась к нему узкой мордой, обнюхивала карманы в поисках корочки хлеба, которую он не забывал прихватить с собой, посыпав солью. Эрвин угощал ее корочкой, гладил ее гибкую шею и шептал на ушко, что она красавица и умница, а затем осматривал и лечил сломанную ногу.