Скиталец

— Я еще не говорил о твоей награде, но, конечно, верну тебе титул ардаша, — заявил Трегор как нечто само собой разумеющееся. — Я погорячился, наказав такого верного воина, как ты. Сегодня я убедился, что ты достоин не только восстановления в правах, но и большего. Я умею ценить людей, преданных мне и долгу.

Бертрам ответил коротким почтительным поклоном. Эрвин чувствовал, как доволен его хозяин. Тот был честолюбив и не мог не понимать, какие возможности открыло для него сегодняшнее происшествие.

— А ты чего хочешь, малец? — спросил вдруг Трегор.

Эрвин, который стоял потупившись, как и положено хорошему слуге, на мгновение поднял глаза и поймал взгляд правителя.

— Ничего, ваше величество, — негромко ответил он.

— Совсем ничего?

— Его милость хорошо заботится обо мне. — Эрвин снова потупил глаза.

— Ты откуда родом? Кто твои родители?

— Сирота, ваше величество. Я не помню родителей.

— Ты хорошо кидаешь кинжал.

— Пришлось научиться, ваше величество.

— Топором, алебардой, мечом владеешь?

— Нет, ваше величество.

Взгляд Трегора вернулся к Бертраму.

— Ты лучше знаешь своего слугу. Как мне наградить его?

Бертрам не ожидал подобного предложения и вопросительно глянул на Эрвина. Тот молчал, не отрывая взгляда от своих сапог.

— Это надежный парень, — сказал наконец Бертрам. — Я был бы доволен, если бы он стал моим оруженосцем.

— Ладно, пусть он будет идашем, — согласился Трегор. — Когда вернемся с охоты, вам обоим напишут сословные грамоты, а пока продолжим ужин. Присаживайся к столу, малый — теперь ты имеешь право сидеть здесь.

Закончив с Эрвином, он кивнул Бертраму на пустующее место рядом с собой. Усевшись, тот сразу же потянулся за ближайшей кружкой — видимо, просидел на этом месте весь вечер. Эрвин нашел свободный уголок и пристроился к столу, разыскал среди объедков уцелевший ломоть хлеба — толстый, неровно отрезанный — и впился в него зубами. Утолив первый голод, он достал из-за голенища нож и отрезал себе кусок остывшего мяса от остатков оленьей туши, зажаренной целиком на вертеле и лежащей посреди стола на огромном подносе.

Мясо было жестким, но сочным, оно пахло кровью и дымом. Насытившись, Эрвин спустился к реке, где попил и умылся. Пирующие понемногу разбредались по шатрам, кроме тех, кто упился так, что заснул прямо на застолье. Уходя, он заметил, что Трегор разговаривал с Бертрамом, энергично размахивая огромной полуобглоданной костью, и оба выглядели весьма увлеченными беседой.

Охота продолжалась еще несколько дней. Может, для кого-то она и была развлечением, но не для Эрвина. Уход за лошадьми, за их сбруей, за хозяйской одеждой и снаряжением, сопровождение хозяина в ежедневной скачке за дичью по буграм и оврагам буквально выматывали его. Кроме того, нужно было присматривать за раной Бертрама, не очень-то щадившего ее в пылу погони за зверем.

Она почти зажила, хотя на ней еще оставался струп. Эрвин каждое утро туго перебинтовывал грудь Бертрама, чтобы края раны не разошлись при замахе копьем, и каждый вечер проверял, все ли с ней в порядке. Но всё пока обходилось, и у него оставались силы на сращивание сломанной ноги Ардалиты. Эрвин сберегал их напоследок, а перед сном тратил подчистую и валился с ног, едва успев стащить с себя охотничьи сапоги — одну из немногих покупок, сделанных специально для этой поездки.

Его хозяин выглядел довольным жизнью и судьбой. Трегор открыто благоволил к нему — брал в свою свиту и регулярно удостаивал личных бесед, сажал за ужином рядом с собой. Придворные быстро учуяли, куда ветер дует, и стали домогаться дружбы Бертрама, вскоре оказавшегося центром внимания любой компании. Он чувствовал себя на месте и держался с большим достоинством, без робости, но и без упоения всеобщим вниманием.

Когда они вернулись с охоты, Бертрам договорился с хозяином особняка о стойле для Ардалиты. К расходам Эрвина прибавилось содержание кобылы, но хозяин накинул ему жалование и денег хватало с запасом.

Для сословной грамоты потребовалось имя, и Эрвин назвал его хозяину — не выдуманное, настоящее. Внешний вид все равно выдавал в нем чужеземца, поэтому было бессмысленно брать себе местное имя. Ведь не одного же его зовут так, ведь наверняка где-то этих Эрвинов... Вот только узнать бы, где.

Вручение грамот состоялось в тронном зале через день после возвращения с охоты, перед торжественным пиром по случаю ее окончания. Накануне Бертрам дал Эрвину денег, чтобы тот оделся, как подобает оруженосцу. Эрвин полдня пробегал по лавкам и купил себе подходящую одежду и оружие. Алебарды и топоры были слишком тяжелы для него, поэтому он выбрал меч, самый легкий, какой только сумел найти.

В тронном зале собралось около полутора сотен приглашенных на пир, стоявших двумя рядами вдоль боковых стен. Здесь, несомненно, присутствовал весь цвет местной военной знати, с женами и взрослыми детьми. Женщины и девицы стояли в первом ряду, за ними возвышались головы их отцов, мужей и братьев. Вооруженными здесь были только Бертрам с Эрвином, потому что им так полагалось по ритуалу. Прочие гости оставили оружие в специальной комнате рядом с пиршественным залом, где несколько стражников охраняли его до конца пира.

Церемонимейстер объявил приход правящей четы, и в зал вошел ардалаш с супругой. Они прошли мимо склонившихся в поклоне рядов к стоявшим на возвышении тронам, где Трегор подвел свою супругу к ее трону, а сам уселся на свой.

Эрвин с облегчением заметил, что культистов здесь не было. Значит, их не привлекали к церемониям военного сословия, и это было хорошо. Трегор дал знак церемонимейстеру, и тот пригласил Бертрама предстать перед ардалашем.

Бертрам опустился на одно колено в нескольких шагах перед троном и протянул ардалашу лежавшую на ладонях алебарду. Трегор встал и подошел к нему, принял алебарду и проговорил:

— За проявленную отвагу и спасение жизни своего господина идаш Бертрам получает в награду титул ардаша и земли в родовое держание.

Он прикоснулся плоскостью лезвия алебарды к склоненной голове Бертрама и так же, на ладонях, подал ее обратно.

— Пусть твоя служба будет долгой и верной.

Бертрам принял свою алебарду и поцеловал лезвие в знак верности. Затем вышел придворный с грамотой — то ли писец, то ли советник — и зачитал ее вместе с перечнем сел, подаренных Бертраму. Когда весь перечень был зачитан, по залу прошел шепоток неопределенного оттенка, в котором слышалось что угодно, но только не зависть.

Тем не менее Бертрам был доволен. Не вставая с колена, он громко произнес слова воинской клятвы. Трегор ответил ему заключительной фразой ритуала, и наступила очередь Эрвина.

Как и его хозяин, он опустился на правое колено перед ардалашем и поцеловал свой меч, протянутый ему Трегором. В грамоте было написано, что Эрвину безродному присвоен титул идаша "за проявленную отвагу и за верность своему господину". Разумеется, там не говорилось ни о каких землях — одна только принадлежность к военному сословию уже была неслыханной честью для простолюдина. Когда ритуал был завершен, по залу снова пронесся шепоток, недоуменный и, пожалуй, неодобрительный. Как и везде, чужих здесь к себе принимали с крайней неохотой.

После церемонии гостей пригласили в пиршественный зал. Бертрам с Эрвином зашли в гостевую оружейную, где оставили свое оружие в специальных стояках, занимавших все пространство вдоль боковой стены. По пути Бертрам разъяснил Эрвину, что тот теперь не слуга, а полноправный оруженосец, и его место на пиру — в зале для оруженосцев. Поскольку Эрвин понятия не имел, где находится этот зал, Бертрам попросил одного из стражников проводить его оруженосца туда, а сам присоединился к остальным знатным гостям.

Стражник распахнул перед Эрвином дверь, а сам вернулся на пост. Эрвин вошел и увидел накрытый стол, за которым сидело примерно три десятка парней, готовых к возлиянию. Все они были в возрасте лет от пятнадцати до восемнадцати — титулованные ученики ардашей, проходившие под их началом военную службу и школу. Окинув компанию взглядом, Эрвин заподозрил, что даже самый старший из этих мальчишек вдвое моложе его.

Все они, как по команде, уставились на новичка. По их понятиям, этот щуплый светловолосый парень, вчерашний слуга, выглядел от силы лет на двадцать. Эрвин никому не рассказывал подробностей схватки с медведем, у Бертрама с Трегором тоже не было причин распространяться о метком броске никому не известного слуги. Других свидетелей происшествия на охоте не было, поэтому слухи о нем ходили самые разные, в основном в пользу Бертрама. Наиболее популярной стала версия, в которой Бертрам смертельно ранил медведя копьем, а затем прикончил кинжалом, который ему подал слуга — а такая помощь в глазах малолетних вояк была не из подвигов, за которые раздают титулы.

На какое-то мгновение и он, и они замерли, разглядывая друг друга. Затем Эрвин шагнул вперед, а из-за стола начал подниматься парень из старших, рослый и широкоплечий. Догадавшись, что это здешний задира, Эрвин остановился. Он был не настолько глуп, чтобы не понять, что последует дальше.

— Ну ты, быдло деревенское! — изрек парень, направляясь к нему. — Думаешь, грамоту дали, так от тебя уже и хлевом не воняет?!

Эрвин нисколько не огорчился бы, если бы поужинал со слугами. Но теперь он принадлежал к знатному сословию, а это кое к чему обязывало, хотя бы ради репутации хозяина. Да и ради своей тоже, потому что если он уступит сейчас, эти мальчишки ему прохода не дадут. Мало получить грамоту, нужно доказать, что ты воин. Прямо сейчас, здесь, на кулаках. С помощью простой и грубой силы, которой у него никогда не было.

Если бы на него напал враг, можно было бы изловчиться и убить его кинжалом. Но сейчас Эрвин был безоружен, да и парня, понятно, нельзя было убивать. Ему требовалось набить морду, а Эрвин был уверен, что не справится с этой задачей. С ней наверняка не справилось бы и большинство сидевших за столом.

— Что, дохляк, наклал в штаны? — злорадно спросил парень, остановившись в трех шагах перед ним. Он был уверен в своей силе и не спешил начинать избиение новичка.

— Ты трус, — негромко сказал Эрвин.

— Что?!!

— Только трусы нападают на дохляков, — пояснил Эрвин. — А храбрецы выбирают сильных противников.

— Я — трус?! Ты сказал, что я трус?!!

Злорадные слова парня навели Эрвина на удачную мысль. В последнее время ему столько приходилось заниматься лечением, что теперь для него несложно было заставить чей-то кишечник мгновенно избавиться от содержимого. Но вспомнив повозку, полную дьяволов, Эрвин вовремя удержал слово силы, готовое сорваться с языка.

— Я — трус?! — твердил парень, надвигаясь на него.

— А кто же еще? — обронил Эрвин, отступая назад и лихорадочно соображая, как же выкрутиться — и вдруг его озарило: — Вот сейчас я сделаю тебе страшную рожу, и ты сразу же наложишь в штаны!

Эта фраза породила новое слово силы, и Эрвин выкрикнул его мысленно, потому что парень уже протягивал руку, чтобы схватить его за грудки. Отступив еще на шаг, Эрвин взялся руками за свои уши и оттянул их в стороны, одновременно выкатив глаза и высунув язык навстречу оторопелой физиономии задиры.

В зале воцарилась абсолютная тишина. Эрвин опустил руки и убрал гримасу с лица, глядя, как его противник зеленеет и покрывается испариной. Мгновение спустя парень промычал нечто неразборчивое и схватился за живот. Он ошалелым взглядом поискал дверь, но не успел сделать и двух шагов, как был вынужден остановиться. Раздавшиеся от него звуки говорили сами за себя. Вслед за ними поплыл характерный запах, а на полу образовалась лужа. Вконец растерявшись, парень стал хвататься за штаны, тогда как его кишечник продолжал громко облегчаться.

Зал взорвался громовым хохотом. Оруженосцы ржали во всю мочь, раскачиваясь и сползая от смеха под стол. Парень дико оглянулся на них и бегом бросился из зала. Эрвин молча стоял и смотрел на всеобщее веселье. Ему было нисколько не смешно.

Когда компания наконец обессилела от смеха, его окликнул один из оруженосцев постарше:

— Чего стоишь, иди сюда! — Он указал на свободный стул рядом с собой. — Надо же, как осрамился этот Бангем! — подавился он ухмылкой, когда Эрвин уселся на предложенное место. — Испугаться такого пустяка до усрачки — это надо суметь!

— Ему, наверное, никогда такого не показывали, — скромно предположил Эрвин.

— Ему, пожалуй, покажешь — чуть что, и в рожу! А ты что пьешь, медовуху или брагу? Кстати, меня зовут Лэвериш.

— Медовуху. А меня — Эрвин.

— Странное имя, — подивился Лэвериш, наполняя его кубок. — Да и вид у тебя особенный. Кто твой отец?

— Не знаю. Я подкидыш. — У Эрвина уже хватало сведений, чтобы сочинить себе биографию. — Мои приемные родители умерли, когда был мор, а сам я сбежал из села. — Он назвал одно из мелких сел, опустевших во время мора, который свирепствовал к востоку от Деча лет восемь назад.

— Тогда ты, может, и вправду благородных кровей, — сразу же предположил Лэвериш. — Такие волосы, как у тебя, бывают только у посланников с севера. Когда кто-нибудь из них приезжал сюда, может, у него что-то здесь и вышло...

— Да вряд ли... — поспешил сказать Эрвин, заметив, что к ним прислушиваются соседи по столу.

— Нет, запросто, — возразил Лэвериш. — Что я, не знаю, как простолюдины выглядят? Да и хозяин твой — раз он предложил тебя в идаши, значит, он тоже что-то такое заметил. Чтобы простой воин заслужил такую почесть, это надо знаешь как на войне отличиться.

Эрвин этого не знал и знать не хотел. Он не чувствовал никакого призвания к военному делу. Он был лишним и ненужным в этой горластой, драчливой компании, точно так же, как прежде в сельской избе и в толпе слуг. Но кубки взлетели к потолку, раздался дружный рев "За ардалаша Трегора!!!", и крепкое вино обрушилось в молодые здоровые глотки. Деваться было некуда, и он осушил кубок до дна.

Прямо перед ним лежал запеченный целиком кабанчик — из того самого стада на болоте, которое они окружили в последний день охоты. Эрвин вырезал из туши ребро и нагреб себе на тарелку печеных яблок, которыми было набито кабанье брюхо. С каждым мгновением становилось все труднее и труднее сохранять ясность рассудка. Комната поплыла, пространство сузилось до тарелки с костями и до руки Лэвериша, жестикулировавшей у него перед носом. О чем же говорит этот парень... ах да... что мечом трудно работать против алебарды. И что весной будет война, потому что его милость ардаш Бертрам пойдет за своим подарком.

— Что ты сказал? — переспросил Эрвин, подумав, что ослышался. — Почему война и причем тут подарок?

— А что ему толку в дареных землях, пока они у ардалаша Норбиша? Разве ты не слушал? Это же бывшие земли Трегора, потерянные в последней войне — как раз, когда отец Бертрама погиб, а сам он лишился своих владений. Ясно как день, что они с Трегором договорились отбить все обратно. Когда Трегор отвоюет свои угодья, тогда и твой господин получит все, что прописано в грамоте, а заодно и фамильный надел вернет.