— Ничего... я ведь нашей Партии отчет даю... Я — исполняющий обязанности командира второго батальона Н-ского полка Н-ской дивизии (Вероятно, 19-й полк 142-ой стрелковой. Прим. Переводчика), до начала войны командир третьей роты...

— А где комбат и батальонный комиссар? Где адъютант батальона?46 Где командиры первой и второй рот? — удивленно спросил Мехлис.(В такой последовательности передается командование согласно БУП-39. Прим. Переводчика)

Степанов, прикрыв глаза, промолчал...

— Понятно... продолжайте, товарищ...

— На границу... прибыли тридцатого в восемь утра... полчаса артподготовка... пошли... там было много колючей проволоки, и на колах, и вьющейся (Спирали Бруно. В среднем проволочные заграждения на границе имели глубину в тридцать рядов. Прим. Переводчика). Однако прошли мы их без единого выстрела, потому что в дзотах финских пулеметчиков сняли еще ночью наши пограничники, а в окопах, настолько хорошо замаскированных, что их не было видно, пока в них не свалишься, никого не было...

(Это случилось потому, что 19 ноября командующий располагавшимся на Перешейке 2-ым Армейским корпусом генерал-лейтенант Харальд Энквист доложил парламентской комиссии буквально следующее: 'Концентрация всего сорока пяти русских дивизий у границы на укрепленных позициях и наличие в их резерве всего двух дивизий гораздо меньше принятых в Красной Армии нормативов на оборону. Генеральное наступление до того, как будет сосредоточена главная группировка против отмобилизованных и полностью готовых к бою наших сил, кажется мне невероятным.' То, что ведомые своими безумными командирами русские собираются наступать с такими ничтожными силами, и при этом надеяться завершить операцию за десять дней, мы и предположить не могли!

В результате Парламент 20 ноября постановил демобилизовать сто пятьдесят тысяч из двухсот шестидесяти пяти тысяч наших военнослужащих, призванных в вооруженные силы. Это следовало сделать потому, что наша страна испытывала глубочайший финансовый кризис и солдат было просто нечем кормить.

Кроме того, патронов для винтовок у нас имелось на два месяца боев, снарядов на 19 дней, минометных мин на 22 дня, авиационного бензина— на месяц.

Снаряды для 'pravoslavni' — бывших русских трехлинейных пушек, 48-линейных47 и шестидюймовых гаубиц были выпущены до октября 1917 года, их взрыватели и дистанционные трубки в результате небрежного хранения позеленели от окиси и покраснели от ржавчины, более трети снарядов не взрывалось.

В более хорошем состоянии находилась противотанковая артиллерия: мы имели новейшие 37-мм и 40-мм шведские пушки 'Бофорс', 25-мм французские ПТО 'Марианна' и крупнокалиберные английские противотанковые ружья 'Бойз'. Для нужд ПТО могли использоваться также шведские зенитки 37-мм и 20-мм 'Эрликон'. Танковые войска были представлены 25 английскими танками 'Виккерс'. Прим. Переводчика) (Следует отметить, что у нас кроме военных еще были наши доблестные SS! Постоянные кадры состояли из двадцати тысяч человек, а число добровольцев, которые, прослужив в шютцкоре год, продолжали в течение еще четырех лет обучаться на периодических военных сборах по программам регулярной армии достигало еще восьмидесяти тысяч. Причем каждый из них отлично ходил на лыжах, владел всеми видами холодного и огнестрельного оружия, и мог прибыть в пункт сбора в течение максимум пяти часов. Не стоит забывать и о женской добровольческой организации 'Лотта Свярд', с её девизом 'За дом, религию и родину!', члены которой готовились служить связистками, разведчицами, снайперами... Её численность достигала более девяноста тысяч человек. Прим. Редактора)

Немного передохнув, раненый продолжил рассказ:

— Мы уже семнадцатого знали, что перейдем границу! У нас был корпусной комиссар, который проводил открытое партсобрание и так сказал: мол, мы идем не как завоеватели, а как друзья финского народа...Красная Армия поддерживает финский народ, восставший против эксплуататоров... финский народ за дружбу с Союзом ССР... мы победу достигнем малой кровью и одним могучим ударом! Однако, все сразу пошло не так...

Раненый мучительно закашлялся и с трудом продолжил:

— Зря мы школили бойцов: не обижай местных крестьян! не бери ничего чужого! Зря мы учили первые финские слова: Хей, товерит! Олеме уставаси, олеме велиямме! (Искаж. финск. Здравствуйте, товарищи! Мы ваши друзья, ваши братья!. Прим Переводчика)

Некому было это говорить... финны уходили в леса, сжигая все за собой, так, что нам негде было отогреться или приклонить голову... А то, что они не сжигали, они минировали...На дороге валялись десятки портмоне, портсигары, часы... но только их тронешь, так сразу взрыв!

Но мы шли, и шли, стараясь не останавливаться ни на час, ни на минуту...потому что никакой теплой одежды у бойцов не было! В чем осенью ходили, в том и в поход пошли. Нам сказали, что надо потерпеть... Хорошо, что было не так холодно, но стоял промозглый туман, так что и в метре ничего не было видно...

Вот, мы наконец подошли к какой-то бурной реке (видимо, Тайпален-йокки. Прим. Переводчика)

Широкая, сволочь, наверно, метров сто шириной... (В месте боя 182 метра, глубина до восьми метров. Прим Переводчика)

Наш берег пологий, а их высокий, лесом порос... ничего не видно! Наша полковая батарея постреляла полчаса... финны молчали. Потом на берег выехали наши новенькие грузовики, сбросили в воду понтоны... Мы погрузились... а железо под ногами бум, бум...точно по крыше хожу... поплыли... не успели доплыть, как на нашем берегу выстроились вряд два десятка других грузовиков, тоже с понтонами...новенькие, в ряд встали...(пятидесятитонный понтонный парк Н2П из 7-го понтонного полка. Прим. Переводчика) смотрю, их командир колышками с флажками место для каждой машины установил, чтобы было ровно и красиво...и вот наш понтон берега коснулся...

В упор резанули по нам из пулеметов... я случайно оборачиваюсь, а на том берегу наши понтоны, как свечки, на своих машинах горят... ровно так... как по линейке...

Мы залегли... наша артиллерия по финнам стрелять не может, чтобы нас не накрыть... а финны нас минометами, минометами48...

— А помощь вам посылалась?— играя желваками, спросил Мехлис.

— Даже танки нам посылали, из разведбата, плавающие Т-38... да течение сильное, не выгребли они! А три танка из пяти перевернуло вверх гусеницами, никто и не выплыл... Наши полковушки и сорокопятки на прямую на том берегу вытаскивали, да так там они и остались стоять... а расчеты вокруг них полегли...

— А дальше что было?

— Собрал под огнем уцелевших. Вступил в командование... из 930 человек насчитал живых менее ста, из них совсем целых только сорок три... решил поэтому атаковать...чтобы пробиться к взорванному железнодорожному мосту и занять там плацдарм...

— И как?

— Финны отошли... а потом нас зажали в огневой мешок среди скал ... товарищи, я такое видел... финские женщины с повязками Красного Креста и в белых косынках наших раненых собирали... а потом они на наших глазах им ломали руки, пальцы отрезали...

— Зачем?— ахнул Мехлис.

— Учились на них, видно... шины накладывать, ампутации делать...

— А вы что же?!

— Как же можно в женщину стрелять...(Гнусная пропаганда. Прим. Редактора) (Мы не можем отвечать за отдельные эксцессы, допущенные иррегулярными формированиями. Прим. Переводчика)

— Как же вы, лейтенант, уцелели?

— Не помню я... очнулся на нашем берегу, мокрый, привязанный к бревну... Сам я привязаться не смог бы, наверное, меня мои бойцы спасти хотели...

— Вы, значит, остались живы... а где ваш батальон?

— Виноват... искуплю кровью...,— затихающе простонал раненый, икнул пару раз и вытянулся, будто по стойке смирно.

— Как же так?!— грозно обернулся Мехлис к военфельдшеру.— Вы же сказали, что он средней тяжести?...

— Мы всегда так говорим!— виновато ответила измученная девушка.— Так легче...

— Кому легче?! Умирать легче? Коммунисту это не нужно...,— твердо и яростно сказал комиссар. Потом заторопился:— Давайте-ка грузиться! Этак, мы их всех потеряем...

... Отогревшихся красноармейцев вновь погрузили в машину, на этот раз предварительно устлав кузов свежесрубленным еловым лапником, покрытым брезентом. Мехлис приказал погрузить даже тело умершего лейтенанта, наставительно при этом произнеся:

— Хоть он и преступник, бросивший в бою доверенный ему Советской Родиной пост, но, считаю, что это деяние он своей пролитой кровью полностью искупил! Похороним товарища командира как красного героя!

— Виноват, товарищ армейский комиссар второго ранга! А может, не он главный преступник?— выбросил ладонь к виску Вершинин.

— Ничего..., — с внезапной тяжелой, свинцовой ненавистью в голосе обещающе произнес Мехлис.— Мы это дело обязательно разъясним...

'Пиздец комдиву!'— грустно подумалось мне. (По нашим разведданным, командир и комиссар указанной дивизии были репрессированы. Прим. Переводчика) (За что?! Прим. Редактора)

Отказавшись после погрузки сесть в кабину, комиссар полез в кузов, на все настойчивые уговоры военфельдешера отвечая:

— А партполитработу с бойцами в дороге кто проводить будет? Пушкин?

Последним, что я увидел, когда машина тронулась, было то, что Лев Захарович тщательно укутывал снятым с себя полушубком раненного бойца. Как видно, партполитработу в войсках товарищ Мехлис понимал очень своеобразно.

19.

Когда санитарный фургон, завывая на подъеме мотором, скрылся за поворотом, Вершинин посмотрел на наши сумрачные физиономии и скомандовал:

— Батарея, становись! Равняйсь! Смирно! Вольно... Товарищи артиллеристы. Довожу до вашего сведения, что мы с вами находимся на войне! А война без жертв не бывает. Другое дело, что жертвы бывают оправданные и ... не очень... Но с нашей батарейной колокольни мы не можем всего видеть и знать! Полагаю, что бойцы из того батальона просто проводили разведку боем, отвлекая на себя внимание противника, а в это время основные наши силы успешно форсировали реку в совершенно ином месте. (Нет, они форсировали 'Реку смерти' там же, но на день позднее. Прим. Переводчика)

Наша же боевая работа оценена командованием достаточно высоко! Старшина Петрович!

— ЙААА!

— Выйти из строя!

— ИЙЙЕСТЬ!

Старый служака четко отрубил три шага и мастерски развернулся через левое плечо, замерев перед строем по стойке 'смирно'.

— Товарищ старшина! Поздравляю Вас с получением боевой награды и при этом хочу особо отметить, что в Вашем лице награжден весь личный состав нашей батареи!

— Служу Трудовому Народу!

— Вольно. Приступить к занятиям по распорядку дня! Комсостав — сбор в штабе. Разойдись!

... Когда я, Саня, Ройзман и Петрович расселись вокруг сбитого из крышек снарядных ящиков стола (да, я понимаю, что это оборотная тара строгой отчетности! Однако никто из нас подписку о материальной ответственности за их сохранность не давал!) Вершинин достал из металлического ящика из— под ЗИПа большую фляжку, обшитую темно-серым сукном.

Налив её содержимое в зеленый новенький котелок, он отстегнул медаль с ватника Ивана Петровича и опустил в масляно качнувшуюся жидкость:

— Давай, товарищ... чтобы не заржавела!

Старшина истово принял котелок, перекрестился и немедленно, в три огромных глотка, его выпил!

Потом оглядел нас, опешивших, подобревшим взглядом:

— Что, что-то не так?

Вершинин печально заглянул в котелок:

— Одна-а-ако... пол-литра спирта одним махом... Вы, часом, не в Гвардии ли служили?!

— Так точна! В Гвардейском Флотском Экипаже, на 'Полярной Звезде', откуда был списан за окаянное пьянство!

— Оно и видно-с... Куда уж нам, армеутам, за гвардейцами тянуться, нам бы только лаптем щи хлебать ... Вижу, товарищи, что праздник на этом и закончился.

— Почто же? Ежели Вы про ханку, то энту пакость мы завсегда в запасе имеем... Для медицейского растирания радикулита!— фарисейски потирая себе поясницу, сообщил старшина.— М-могем оную немедля предоставить!

— Ишь ты, что у нас в подразделении происходит! — ужаснулся комбат.— Старший офицер!

— Я...,— уныло подал голос ваш покорный слуга.

— Отчего же Вы не в курсе?

— Виноват-с..., — а что еще скажешь, коли сам понимаешь, что дурак.

— Другой раз будьте, пожалуйста, бдительней! А то они с Вашим разгильдяйством поди еще и бабу в расположение притащат... Ну, ладно, Петрович, тащи уж свое лекарство.

... Дальнейшее помню урывками...

...Вот Петрович, довольно улыбаясь, разливает из огромной (и где он только её прятал?) бутыли ароматного 'ерофеича' (на литр виннАго спирту взять: пять чищенных грецких орехов, горсть лесных орехов, горсть кедровых орехов, горсть миндаля, добавить настой зверобоя. Прим. Переводчика)... Впрочем, у артиллеристов всегда найдется и выпить, и закусить! Это вам не презренная забитая, серая махра! (пехота. И почему же презренная?! Прим. Переводчика)

... Вот Вершинин, хитро щуря глаз, допытывается:

— Скажите честно, Ройзман, Вы ...шпион?

— Да отчего вы, господин подполковник, это взяли?— совершенно искренне изумился обер-лейтенант.

— Судите сами: служите Вы по военно-дипломатической части, которая издавна считается легальной крышей для военных агентов, а во-вторых, с изумительной чистотой владеете русским языком-с...

— Ну, во-первых, я с отличием закончил Гейдельберг, отделение русистики, и диплом защищал по кафедре Русского Средневековья...

— Правда? Что, там есть такая кафедра?

— 'Не лепо ли ны бяшетъ, братие,

начяти старыми словесы

трудныхъ повестий о пълку Игореве,

Игоря Святъславлича?

Начати же ся тъй песни

по былинамь сего времени,

а не по замышлению Бояню!

Боянъ бо вещий,

аще кому хотяше песнь творити,

то растекашется мыслию49 по древу,

серымъ вълкомъ по земли,

шизымъ орломъ подъ облакы.'

— Хватит, хватит! Верим-с...

— А во-вторых, мою маму в детстве звали Наташей Оболенской...Они в июле четырнадцатого всей семьей поехали на воды в Баден-Баден, ну и попали там под интернирование...

— Так Вы, выходит, совсем и не еврей?!— радостно изумился Вершинин.

— Ну как Вам сказать?... Мишлинг... У нас вообще в семье с самоидентификацией сложно! Вот мой брат, натуральный жид, он сейчас в Люфтваффе на 'Хеншеле— Блитц' летает, так настолько был раньше ортодокс, что его в 'Люфтганзе' по субботам на рейс не назначали! А сестренка у меня русская и православная.

— А Вы?

— А я еще молодой! Подрасту, может и определюсь... А кстати, хотите я вам фотографии покажу? — с этими словами Ройзман мгновенно извлек маленький кожаный альбомчик. Любят же немцы фотографии смотреть!

— Вот, это мои милые муттер и фатер..., — на снимке были изображены сидящий в инвалидной коляске бравый молодой офицер с Железным Крестом на груди и рядом с ним стоящая гордо и прямо юная девушка в белом фартуке медсестры. — Вы не подумайте плохого, мой фатер на Западном фронте воевал! В четырнадцатом году на Марне его так лягушатники изувечили...