Туманность дракона 1. Дорога в никуда

Женщина в черном тоже поднялась, сдалал шаг к двери и вновь обернулась.

— Позволь последний вопрос Кеншин-сан?

— ?

— Я случайно увидела фото. Кто на них?

Он помолчал, обдумывая ответ. — Знакомые... Это не имеет значения.

Женщина поклонилась, собираясь удалиться. Но у самого выхода опять посмотрела на него. — Лицо девушки на фото... Знаешь, оно показалось мне знакомым. Я никак не могла сообразить почему, а теперь вспомнила. Просто мы зачастую не придаем значения чему-либо обыденному, привычному... Та уцелевшая после погромов Эдо картина Хокусая, что висит в нашем токонома, она не приходит тебе на ум, мой внук? Девушка удивительно похожа на богиню Каннон...

Створки сёдзи плотно закрыты и приглушенный перестук гэта давно затих, а Кеншин все продолжал стоять посреди комнаты, невидяще глядя на пустой экран. Вот он опять включил его, открыл нужный архив и внимательно всмотрелся в незнакомые лица. Высокий брюнет под руку со светловолосой девушкой, этот же брюнет в магазинах и кафе, на улицах и вновь с той же девушкой... старик... и очаровательная незнакомка, так поразившая его бабушку.

Чужаки... Нелюди... И разве мог он оставить ее ... с ними...

* * *

Празднование Нового года началось для меня с... чайной церемонии.

'Отец желает познакомиться', — сдержанно пояснил Кеншин, и мы в сопровождении его сестренок направились вглубь сада. Тропинка прихотливо вилась вокруг миниатюрных деревьев бонсай и изысканно-уточенного пруда с золотистыми рыбками. Перед небольшим чайным домиком 'тясицу', в свете старого фонаря виднелся камень-колодец 'цукубаи' — выдолбленное углубление, хранящее воду для омовения рук. Перед входом все разувались и низко склонившись, проходили через маленькую дверь, высотой не более метра. Хорошо, что Кеншин шепотом подсказывал мне, что и в какой последовательности следует делать.

Суровый на вид мужчина, сам глава рода — господин Оймикадо, приветствовал нас глубоким поклоном. Домочадцы замерли на татами в церемонных позах 'сэйдза', и мне тоже пришлось усесться на тонкую шелковую подушку, поджав под себя ноги. Не совсем удобно, но сидеть по-другому непозволительно. Если поначалу я и нервничала и чувствовала себя неуютно, то уже вскоре тишина и сумеречный свет, льющийся из маленького бокового окошка, журчание воды и потрескивание угля в жаровне, подействовали подобно успокоительному. Пожилая женщина в черном кимоно, словно настоящая волшебница, ворожила над кипящим чайником. Было что-то поистине завораживающее в удивительно красивом танце искусных рук, их пластике, исполненной грации и непринуждённости. Неспешный разговор, покой, доброжелательные улыбки окружающих людей, уже ставших близкими, и я невольно прониклась изречением старого дзэнского мастера: 'Ho-ho kore do:jo' [25]

Думаю, ни к чему подробно описывать застолье, последовавшее, когда мы перебрались в большой дом. Скажу только, что все радостно приветствовали церемониальный напиток о-тосо, приготовленный на основе сакэ и целебных трав. Мы с таким энтузиазмом воздавали ему должное, что чуть не пропустили момент, когда следовало идти в храм. Вот тогда то и началось настоящее веселье по-японски. Храмовая площадь была полным полна бодрого, смеющегося народа. Все старались протолкнуться поближе к ярко горевшим кострам, пританцовывали и подпрыгивали, чтобы согреться. Везде наливали и угощали друг друга пивом и сакэ. Наш эскорт в черном, похожий на деловитых пингвинов, частично выдвинулся вперед и стал прокладывать дорогу, а мы следовали за ними, успевая бросать монетки на большое белое полотнище (чтобы умилостивить богов); дергать за канатики с подвешенными к ним большими погремушки; хлопать в ладони, и приветственно здороваться с многочисленными знакомыми.

Наконец, около полуночи, настоятель храма молитвой открыл церемонию Джоя-но-кане -новогодний звон колокола. Загремело 108 ударов, очищающих души всех слушающих от грехов, согласно буддийским верованиям, а все окружающие, все это огромное волнующееся человеческое море, вдруг принялись смеяться и поздравлять друг друга и весело кричать 'Shinnen omedetou gozaimasu!' [26]. Затем все по очереди стали бить в колокол. Домочадцы Оймикадо звонили одними из первых, и я тоже с надеждой дернула бито, загадав желание.

И вновь поздравления, поздравления, поздравления. Ежеминутно подходили разные люди, уважительно желали всяческих благ семейству, и одновременно интересовались, а кто это тут у нас. Меня представляли как друга семьи и в конце концов, новые лица слились передо мной в один нескончаемый хоровод.

— Пойдем, купим Гомафуду! — Кеншин таинственно сощурил глаза и вытащил меня из толпы.

Я понятия не имела, что это такое, но поспешила незаметно испариться, пока меня опять не начали изучать, словно какую-нибудь диковинку. Оказалось, что это предсказание. Упитанный бритоголовый монах, сияющий, как новая монета, предложил нам вытянуть из кувшина бумажки с надписями. Затем он важно переписал эти тексты на маленькие деревянные дощечки и спрятал в шелковые 'кисетики'.

— Это пожелания в Новом году, — сказал Кеншин. — Хочешь — я прочту твое, потому что самим их открывать и читать не рекомендуется: может улетучиться и не сбыться.

— А вдруг оно будет плохим?

— Даже предсказание беды приносит благо, поскольку готовит тебя к встрече с грядущим. Знаешь, Ямамото Цунэтомо красиво сказал об этом: 'Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок. Если дождь начинается неожиданно, ты не хочешь намокнуть и поэтому бежишь по улице к своему дому. Но добежав до дома, ты замечаешь, что все равно промок. Если же ты с самого начала решишь не ускорять шаг, ты промокнешь, но зато не будешь суетиться. Так же нужно действовать в других схожих обстоятельствах'.

— Ладно, урок, значит, — вздохнула я. — Тогда прочитай мне...

Он ловко извлек дощечку на свет и всмотрелся в текст. Вот он удивленно вскинул брови и радостная улыбка осветила его лицо. — Слушай: 'Хоть близок срок, когда взмахнувши рукавами, они увидятся, забыв про целый свет, но все же переплыть реку — надежды нет, доколе осень не настанет!'[27]

Вскоре, вместе со всем семейством мы уже возвращались домой. Пора ложиться спать, совсем ненадолго, чтобы успеть встретить восходящую зарю. Заметно похолодало, но веселье было в самом разгаре. То тут¸ то там раздавались нестройные напевы, звенели смех и шутки. 'Будьте счастливы', — приветствовали нас из компаний, мимо которых мы проходили. — 'Будьте счастливы в Новом году'. Я шла и думала о непонятном смысле предсказания — причем тут осень? И кто с кем должен увидеться? На ум приходил только один человек. Но осень?

Уже вблизи от дома один из охранников вдруг припустил вперед бодрой трусцой и Кеншин весело подмигнул, поймав мой вопросительный взгляд. Мы прошли врата и бархатная ночь озарилась грохотом и искристым призрачным светом: в небо разом взмыли несколько десятков огненных цветов 'ханаби'. Бирюза и золото, кровь дракона и зелень весенних побегов — над нами расцветали гигантские астры, вихрились и ширились все больше, и больше... и осыпались мириадами сияющих искр. Одна из тающих звезд вдруг вновь начала расти и превратилась в сказочную бабочку, всю сотканную из света, невесомую, эфемерную и невыразимо прекрасную.

— Это лишь миг, позволяющий любоваться красотой, за которым следует новый мгновенный сполох или темень забвения. Но этот единственный миг прекрасен. — Кеншин стоял, запрокинув голову к небу. Там, сквозь равные облака и туман быстро уносимого ветерком дыма от ханаби, просматривалась неполная луна. Будто перехватив мой взгляд, он обернулся. — Настоящий Новый год придет с первым рассветом, Аврора-тян. Знаешь, в древности верили, что наши мечты и надежды материальны: они улетают в безбрежную даль будущего, определяя твой жизненный путь, и сбываются, если верить в них искренно, со всем жаром сердца. Я хочу пожелать тебе свершения истинных желаний.

С тем я и уснула. И во сне друг мой вот так же стоял на страже ночи, огромный, как гранитный великан, и такой же незыблемый, загадочный и непонятный, как учение бусидо.

А утром все поднялись, еще когда небо было цвета индиго, и лишь только начинало бледнеть на востоке. Минуты ожидания текли совершенно незаметно. Мы замерли в тишине, вглядываясь в далекую даль, где восходило юное новорожденное солнце, и только бодрящая утренняя прохлада изредка вынуждала кого-то зябко повести плечами. Ночные перистые облака постепенно исчезали, звезды блекли, лишь далеко на севере ясно видна была Полярная звезда, издревле указывавшая путь мореплавателям и путешественникам. Небо светлело и светлело, розовым пожаром заливая весь горизонт на востоке, и вот уже заиграли первые сияющие золотые лучи, обняв весь мир вокруг, даря ему жизнь и окрашивая в яркие, будто умытые свежим дождем, цвета. Мы опять смеялись, и поздравляли друг друга с Новым годом, дарили подарки и хлопали в ладоши по синтоистскому ритуалу 'касивадэ', а восходящее солнце заливало все вокруг нежно-прозрачным утренним светом, стирая туман и ночные тени, принося в души ожидание добра. Было что-то поистине мистическое в этом первом утреннем приветствии золотой звезды, согревающей нашу планету уже многие миллиарды лет, здесь, на самом краю земли, в стране Восходящего солнца.

Как и было обещано, Кеншин подарил мне новый телефон. Маленькое электронное чудо возлежало в изящной деревянной шкатулке, искусной рукой резчика превращенной в изысканный шедевр. И я сильно подозревала, что шкатулка стоила много дороже ее содержимого. Первое, что я сделала — обзвонила всех, чьи номера телефонов только смогла вспомнить. С Новым годом, бабуля! С новым годом, Макс...Жека... С Новым годом и тебя, мой далекий друг, моя призрачная мечта, жаль, что я не могу сейчас услышать твой голос...

И этот день, и последующие, пролетали незаметно. Казалось, что праздник просто удлинился, что веселье и замысловатые обряды длятся здесь с утра до вечера. Оbaa-chan учила меня 'заговаривать' воду и мы дружно шептали над родником: 'черпаем счастье, черпаем добродетель, заберем сейчас все богатство'. Мы заваривали 'чай счастья' 'фукутя' с маринованными сливами и пекли моти, играли в новогодние карты со стихами хякунин иссю и запускали воздушных змеев. В гостеприимный дом Оймикадо, словно многочисленные ручьи к озеру, стекались друзья, знакомые, соседи и деловые партнеры. Некоторые приходили целыми семьями, все с разнообразными подарками и хозяин дома всех приветливо принимал, для каждого находил доброе слово, всех одаривал в ответ, а за его плечами, в тени, всегда стояло двое телохранителей. А бродить по Киото? Бог ты мой, да весь этот город, с его нереально прямолинейной планировкой, от игрушечных старинных домиков на окраине до однообразных высоток в центре, таил в себе такое множество чудес, каким не мог похвастать и Эрмитаж. Всего лишь шаг в сторону и ты с головой погружаешься в средневековье: храмы и сады камней, журчащие ручьи и прудики с золотыми карпами, юные майко торопливо пробегают мимо, балансируя на чудовищно высоких деревянных гэта, а каменные морды древних божеств скалятся с пьедесталов. Так прошла неделя...

Когда Кеншин говорил "сюрприз", можно было ожидать чего-то необычного. Но, казалось бы, что необычного может быть в посещении ресторана? Небольшое здание, строго выдержанное в традиционном японском стиле: приглушенно-жемчужные тона интерьера, много дерева и шелка в светлом пространстве зала, поначалу меня не впечатлило. Однако сюрприз действительно был впереди. После того, как мы разместились в отдельной кабинке, а стол был уставлен великим множеством миниатюрных чашечек, заполненных разнообразнейшими соусами и тофу, нарезкой зелени и адзуки―мэси, перед нами торжественно поставили плоское квадратное блюдо с сашими — тонко нарезанными перламутровыми ломтиками сырой рыбы, искусно выложенными лепестками в виде танцующего журавля.

— В Хакагурэ сказано: 'в пределах одного вдоха нет места иллюзиям', — улыбнулся мой друг. — Что ты видишь перед собой?

— Сашими, — я пожала плечами. — Но выглядит заманчиво...

— Говорят, 'тот, кто ест фугу, — глупец, но тот, кто не ест, — тоже'...

Я застыла с протянутыми палочками. Что?! Да, слышать об этом доводилось, но чтобы вот так... неожиданно... Эдакое утонченное восточное коварство — притащить голодную девушку в ресторан и предложить ей отведать рыбки, яда которой хватит на то, чтобы убить 30-40 человек. Кеншин выжидательно смотрел на меня, ну прямо довольный кот над сметаной. Ну, ладно же...

За последний кусочек мы устроили бой палочками. Конечно же, я выиграла и торжественно отправила его в рот. Ммм, божественный вкус! И как раз на этой мысли я почувствовала, что руки не слушаются. Попыталась вскочить на ноги, и поняла, что вообще не могу пошевелиться. Чужое тело, непослушное, одеревеневшее, неподвижно замерло на татами, а я будто со стороны наблюдала, как ворочаются в глазницах расширившиеся от ужаса глаза. Они жили своей чудовищной жизнью на белом, как мел лице — беззвучный крик в пустоту, где никто не услышит. Кеншин сидел точно в такой же, видимо принужденной позе и со страхом смотрел на меня. И вот он — вожделенный эффект? Так это должно быть?! Неужели именно за эту жуткую возможность побывать на грани небытия, люди готовы платить?

Странное оцепенение не отпускало. Паника нарастала волнами, захлестывая с головой, а мы продолжали сидеть, подобно двум каменным буддам — такие же холодные, такие же бесстрастные... А потом... вперед выступила женщина. Маленькая и незаметная, она двигалась так бесшумно, пока обслуживала нас. Она и теперь бесшумно, уверенно подошла ко мне поближе, опустилась на колени и всмотрелась пристальным голодным взглядом сильно вытянутых к вискам черных глаз. Черных... Сердце болезненно кольнуло — радужки попросту не было, там плескалась тьма.

— Я чую твою породу, — хриплый голос, почти мужской. Длинный язык нетерпеливо метнулся по тонким губам. Потусторонняя жуть, а я только и могла, что, оледенев, в полном безмолвии смотреть, как она тянет ко мне руку. Бронзовый отлив на ржавых когтях... Скрюченный палец коснулся моей шеи и легко очертил дугу, оставляя глубокую борозду, тут же вскипевшую кровью. Моей собственной кровью... Я слышала, как заполошно бьется сердце, щедро выплескивая из меня жизнь. Жизнь стекала по груди и животу, собираясь пригоршнями в ложбинке между бедрами... Не пошевелиться... Не вздохнуть...

И не женщина уже — чудовищная тварь со мной рядом. Пепельная шерсть дыбится неряшливыми космами, длинный хвост нервно хлещет по впалым бокам. Она наклоняется и припадает к ране, опаляет все мое нутро сладкой тянущей болью. Словно по венам пропустили тысячи вольт, словно я бьюсь в экстазе и не могу остановиться. Это не страшно... Не страшно...

Исчезла комната, растворилась в ничто и нигде. Исчезло все... Я уходила... так далеко, как никогда еще в снах и теперь ясно видела самое себя... Я была непривычной: сильной, могучей, и такой слабой, я владела туманами и грезами тогда, я была ярко пламенеющим цветком — еще нераспустившимся бутоном. Наивная лисёнка с пушистым рыжим хвостом и глазами из расплавленного золота, я была огненно-рыжей, совсем еще молодой девушкой с озорной россыпью веснушек, разбегавшихся по тонким крыльям носа. И меня любили, меня так сильно любили! И тогда, и сейчас — любили, потому что я — это пока еще я, оставшаяся неизменной, сохранившей саму себя в скитаниях и изгнании, уже вплотную ушедшая к порогу вечности. Но все же, пока еще это была я...