— Но тебе всего лет тринадцать! — наконец смог выговорить он.
— Мне пятнадцать, и мы, наверное, почти ровесники, — ответила Эста. — Я просто так выгляжу. А что касается леди Ивесси, то вокруг нее просто разлита аура Силы. Особенно, когда она сердится. Ох, и задаст она жару Сакаре!
Она хихикнула, и Аткас ей вторил. Потом Эста посерьезнела и попросила:
— Обещай мне, Аткас, что никогда не будешь воровать ни в городе — это опасно, ни у сэра Эри — это просто глупо, потому что даже я в таком случае буду вынуждена выдать тебя страже.
Аткас вторично покраснел, на сей раз от гнева:
— Ко всему, что принадлежит сэру Эри, я и пальцем не притронусь! Это словно... Словно у младенца пеленку украсть!
— А что до города... Чтоб ты знал: почти все дома надежно защищены от грабителей завесами Силы, а по рынку ходит стража, имеющая Зрение. Постарайся не пускать в ход свои... свои маленькие хитрости, назовем это так.
Аткас потряс головой. Если честно, сложно представить, как можно воровать без этих, как выяснилось, волшебных, уловок. С ними вероятность того, что его поймают, была близка к нулю. А без уловок он был самым обычным парнем, не слишком ловким, не больно хитрым, в общем, таким, как все. Видно, с воровством придется покамест погодить...
Глава 4
Постепенно Дженна стала понимать, какие силы приводят в движение отлаженный механизм Медовых Лужаек. В первый вечер пребывания в поместье Экроланда она вообразила, что здесь всеми и вся вертит госпожа Сакара. Ей даже показалось, что она опекает хозяина, чуть ли не принимает за него все решения.
Но на следующий день она увидела удивительную картину: милейший дворецкий Престон вступился за нищих ребятишек, зашедших с черного хода и попросивших 'чего-нибудь покушать, а то животы с голоду своротит'. Он разрешил им посидеть на кухне и полакомиться остатками завтрака. И вступился перед кем — перед самой госпожой Сакарой! Та недовольно фыркала, глядела на то, как чумазые дети жадно поглощают ароматные куски омлета, посыпанные тертым сыром, и молчала. Впрочем, Дженна, увидевшая эту сцену краем глаза, вначале решила, что последнее слово осталось за поваром Тимом, поскольку кухня являлась его вотчиной.
На обед девушка совместными усилиями с Эстой уговорила Тима соорудить пышный капустный пирог, а на горячее — жареную курочку. Как ни странно, но госпожа Сакара ни словечка не вымолвила, съела все, что было на тарелке и даже потянулась за добавкой, — уж больно хороша вышла у Тима курочка, сочная, с коричневой хрустящей корочкой, с нежным розовым мясцом внутри.
Однако когда Дженна шла в библиотеку, еще в пути расхваленную на все лады сэром Экроландом, ей показалось, что слышит в гостиной громкие голоса. Подойдя ближе, она убедилась, что там и вправду ведется разговор между госпожой Сакарой и сэром Экроландом. Несносная старуха, не стесняясь в выражениях, обозвала Дженну 'наглой девкой' и 'проходимкой'. Самым вежливым определением в ее устах оказалось: 'бесцеремонная особа'.
Дженне стало интересно, что скажет в ее защиту рыцарь, но из-за закрытой двери донесся только неразборчивый, успокаивающий монолог. Потом госпожа Сакара придушенно вскрикнула: 'Ведьма'!.. Голос рыцаря ненадолго тоже повысился, Дженне удалось разобрать только: 'Волшебница, Сакара, сильная волшебница!', а дальше его голос опять зажурчал тихо и мирно.
Словно огретая пыльным мешком по голове, Дженна прошла несколько шагов дальше по коридору, а потом остановилась, заледенев. Все-таки не удастся сохранить ее постыдный секрет. Старуха кому угодно выболтает ошеломляющую новость, и пойдут по дому слухи, один нелепей другого. Почему Экроланд счел нужным рассказать госпоже Сакаре правду?
К счастью, почти все остальные в доме отнеслись к Дженне достаточно ласково. Эста ее обожала, не упускала случая поведать что-нибудь интересненькое своей госпоже, а уж как она выполняла поручения, — любо дорого смотреть. Говорит Дженна: 'Принеси мне то и то'. И Эста радостно несется, только пятки сверкают. Про отмытые до блеска полы и сверкающие окна не стоит и говорить. Иногда поведение горничной напоминало повадки маленького щенка, который без памяти обожает хозяйку.
Престон улыбался девушке чуточку чаще, чем госпоже Сакаре, учтиво осведомлялся о ее здоровье и планах на день. Именно он однажды принес в ее спальню изящную вазу с букетом засушенных цветов. Дженна сухие и ломкие стебли и выцветшие бутоны не любила, но этот поступок тронул ее до глубины души.
Остальные девушки, убиравшие комнаты, изредка помогавшие на кухне Тиму и занятые еще огромным множеством дел, неизбежных, когда надо поддерживать порядок и чистоту в таком солидном доме, формально признавали власть госпожи Сакары, но в вопросах, впрямую не касающихся стирки, уборки и глажки полностью доверяли лишь Эсте, а, значит, приняли Дженну как родную.
Единственный, с кем Дженна вообще предпочитала не общаться, был конюх Вил. Она до смерти боялась могучего, дикого варвара, старалась за версту обходить конюшню, а когда он приходил трапезничать на кухню, не появлялась и там. Ей не давала покоя мысль, что однажды ночью она проснется от его воинственного клича, дверь в спальню разлетится в щепки, а он сам ворвется с ревом и зарубит ее топором. Особенно отчетливо ей мерещились кровавые брызги на стенах. Когда же воображение разыгрывалось, она воочию видела, как Вил голыми руками раздирает ей ребра и подносит к губам трепещущее сердце, и сон надолго оставлял ее. Она подолгу ворочалась в кровати, укрывшись одеялом с головой, и чувствовала, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Конечно, умом она понимала, что сэр Экроланд в жизни ничего подобного не допустит, варвар ходит у него на коротком поводке, но все же, издали заслышав хрипловатые раскаты его голоса, она, подняв юбки, постыдно пряталась в ближайшей комнате.
Совсем по другой причине Дженна пыталась не сталкиваться с Аткасом. Каждый раз, когда юноша попадался ей на глаза, перед глазами вспыхивала одна и та же картина: один из рыцарей волочит по земле бездыханное тело ее учительницы, небрежно сваливает его на груду таких же тел... Непонятно, почему такие мысли мучили ее при виде оруженосца, он же не принимал никакого участия в разорении гнезда. Лишь восстановив в памяти события того дня, ей бы пришло на ум, что первым делом, выйдя из дома, в котором ее приютили Керк и Гейла, она увидела тощего паренька, с любопытством глядевшего на нее. Но она предпочла лишний раз не тревожить себя теми воспоминаниями. Слишком больно ей было думать об этом. Поэтому Дженна старалась держаться поближе к той части дома, где ни Вилу, ни Аткасу делать было нечего — к кабинету Экроланда.
Несколько дней рыцарь безвылазно провел в Медовых Лужайках. За время его отсутствия скопилась масса неотложных дел, разрешить которые госпожа Сакара, Престон и деревенские могли доверить только ему.
То и дело из деревень приходили старосты и уединялись с Экроландом в кабинете, жаловались ему на нехватку еды и прочих припасов; крестьянские девушки прибегали к нему и, размазывая по щекам слезы и падая на колени, умоляли защитить от нелюбимых, за которых сватали родители; юноши, а иногда и мальчишки, обуреваемые жаждой вырваться из родительского гнезда, одетые для дальнего путешествия, с горящими глазами просили у рыцаря благословения на дальнюю дорогу. Последних рыцарь со строгим выговором неизменно отправлял домой.
Каждые два дня в поместье приходила почта. Как-то, разбирая письма, Экроланд увидел письмо, подписанное Карминой Улин. В нем девушка ясно и недвусмысленно настаивала на посещении Медовых Лужаек, а сквозь строчки письма ясно прочитывалось желание юной девы поглазеть на ведьму и самого Экроланда. По теплому, почти нежному тону письма рыцарь почувствовал, что она хочет приехать неспроста, но счел это игрой своего воображения. 'Чего может хотеть от меня, пожилого скучного праведника, столь прелестное юное создание'?.. — горько осадил он себя и, ответив со всей возможной вежливостью, пригласил ее на ужин послезавтра.
Вскоре письмо совершенно вылетело у него из головы. К Экроланду обратилась одна из деревенских женщин, и, заламывая руки, сказала, что ее ненаглядный сынок ушел в лес за дровами и не вернулся. Рыцарь тотчас организовал крестьян, которые пошли прочесывать лес, и вскоре нашли заблудившегося мальчика, продрогшего, несчастного, зато с целой вязанкой дров.
В тот самый момент, когда Экроланд смущенно отговаривался от подношения благодарной матери, прибыл гонец из Вусэнта.
В письме, поданном учтивым молодым человеком, наглухо затянутом в черную кожу, Рапен требовал, чтобы рыцарь 'как можно скорее' выехал к нему в Храм 'по спешному и неотлагательному делу, касающемуся некоей знакомой нам обоим особы'.
Такую просьбу, а на деле — почти приказ, игнорировать было невозможно, и Экроланд собрался в город, сожалея, что пробыл в Лужайках так недолго.
* * *
На улице, как всегда, шумела толпа. Только что сошедшие на берег матросы вразвалочку шли на рынок и в кабаки; пугливые, словно лани, юные девушки старательно обходили их, стремясь побыстрее пройти мимо; язвительные старухи во всю мочь клеймили возниц, своими повозками мешающих им перейти дорогу; собранные, молчаливые стражники неспешно патрулировали улицы, кидая орлиные взоры направо и налево.
Стролл покорно плелся за чьей-то каретой, и, повинуясь воле хозяина, не смел прибавить шаг. При всем желании нельзя было попасть на главную площадь Вусэнта быстрее, хорошо хоть, не было заторов.
Медленно проплывая над толпой, Экроланд подмечал, что на месте пустырей видно разметку под будущие здания, которые начнут строиться весной. Надстраиваются многочисленные склады в глубине улиц, а ближе к центру исчезают вездесущие нищие и попрошайки. Твердая рука Наместника чувствовалась везде.
Экроланд не мог не вспомнить, каким был Вусэнт много лет назад, когда он увидел его впервые. Город представлял собой жалкое и пугающее зрелище. Строгой планировки не было и в помине, и каждый строился, кто во что горазд. Так, рядом с пышными особняками знати вырастали зловонные трущобы, а бок о бок с кладбищем находился приют для детей и душевнобольных. Во всем городе процветали воровство, убийства и разврат. Десятки борделей и сотни дам легкого поведения, за медяки готовых скинуть немудреные одеяния прямо на улице, привлекали матросов, и так уже околпаченных в подпольных увеселительных домах, напившихся в стельку в сотнях кабаков. Мужчины все поголовно носили оружие, а женщины ходили по улицам только в сопровождении мужчин. Ни один житель тогдашнего Вусэнта не был уверен в завтрашнем дне.
Орден в то время пребывал в самом плачевном состоянии. Считалось, что рыцари сидят на горбу у населения, и так отягощенного непомерным налогами. Для того, чтобы встретить последователей Секлара, достаточно было выйти на улицу и как следует приглядеться к толпе. Многие, очень многие из Ордена тогда сломались, не выдержали... 'Зато, — подумал Экроланд, — остались самые крепкие, самые надежные... Тот же сэр Энсиваль, например'.
Но незаметно, исподволь: маленькое улучшение там, небольшое изменение здесь, — и положение в корне изменилось. Стать рыцарями захотели столь многие, что в пору устраивать состязания. Мало где еще можно получить столько славы, денег и уважения, сколько обретали доблестные рыцари Ордена.
'Наместник хвастается перед другими правителями Холлом и Храмом, словно мальчишка искусными и дорогими игрушками', — не в первый раз решил Экроланд, придерживая коня перед площадью и с сомнением посматривая на оплот рыцарства в Вусэнте, переливающийся под полуденным солнцем яркими красками.
Но сегодня его путь лежал не в Холл, а дальше за площадь, где возносился ввысь шпиль Храма Талусу, а вокруг теснились многочисленные строения: школа, госпиталь, музей...
Когда Рапен не был в отъезде с отрядами, он работал в госпитале, исцеляя больных и утешая родственников умерших. Выкраивая свободные минутки, пытался обучить уму-разуму юных послушников, только-только миновавших нежный возраст. Реже всего ему приходилось заниматься службой в Храме. Рапен долго негодовал по этому поводу, но ничего не попишешь: епископ лично настоял на том, что священник принесет больше пользы в госпитале и школе.
Не найдя Рапена в госпитале, Экроланд направился к одноэтажному деревянному дому, служившему для послушников школой. Открыв тонкую и легкую дверь без запора, рыцарь вошел внутрь.
Коридоры школы были широкие и светлые, и такие чистые, словно послушники ожидали, что сам Талус может заглянуть к ним в гости. На стенах висели выполненные легкими, прозрачными мазками акварели в рамочках золотистого дерева, запечатлевшие окрестные дома, фантастические, яркие пейзажи и святых мучеников с непременной капелькой слезы, застывшей на щеке.
Вокруг было пустынно, только пара совсем юных отроков, воровато стелясь по стенке, спешила куда-то. Завидев рыцаря, они смешно подпрыгнули и, поклонившись, попытались удрать. Не тут-то было.
— Могу ли я у вас узнать, уважаемые послушники, где сейчас обретается достопочтимый священник Рапен? — с легкой насмешкой в голосе осведомился Экроланд.
Один из отроков, пышущий здоровьем толстячок, весь напыжился: как же, такой впечатляющий рыцарь, а заговорил с ними, как с большими! Надувшись от гордости и дернув за рукав товарища, чтоб не убежал, он ответил, стараясь не уронить себя перед рыцарем. Впрочем, впечатление портил ломающийся голосок, иногда срывающийся на фальцет:
— Сэр рыцарь, мы имеем удовольствие сказать вашему... Сказать вам, что к превеликой нашей радости, знаем, где сейчас оретается... То есть, я хотел сказать, обретается, ну, в общем, находится вами вышеупотяпнутый... — тут толстяк сглотнул, чувствуя, что язык его не слушается, а желание не ударить в грязь лицом оборачивается фарсом, и что рыцарь может принять эти оговорки за насмешку в свою сторону... Поэтому, к превеликой своей досаде, он был вынужден закончить по-военному кратко, — он сейчас в классе по коридору направо, дверь аккурат посередке.
Приказав губам не раздвигаться в улыбке, Экроланд с серьезной миной кивнул отрокам, и они с превеликим облегчением поспешили умчаться прочь.
Двери в некоторые классы были распахнуты настежь, внутри за ровными рядами столов сидели послушники, внимающие учителям в белоснежных рясах. Самые шаловливые юнцы, завидев проходящего мимо рыцаря, пихали товарищей в бок и озорно перешептывались, укрывая рот ладошкой, но большинство не поднимали голов от тетрадей.
В том классе, где преподавал Рапен, дверь также была открыта. Стараясь не греметь латами, Экроланд прислонился к косяку, не желая мешать уроку.
Священник, попутно рисуя на доске, рассказывал послушникам о различных травах, особенно упирая на их целительные свойства. Ему помогала невысокая девушка, стоявшая к рыцарю спиной. Можно было разглядеть только пшеничные косы с вплетенными белыми лентами, да длинное платье до самых пят.
Кое-кто из послушников, поднимая голову для того, чтобы срисовать с доски изображения растений, заметил рыцаря, но никто не издал и звука, настолько они были захвачены занятием. В тишине слышался только стук мела о доску, скрип перьев, да звучный, с напевом, голос Рапена:
