Мы потрясем нашей правдой мир

Лиза с самого раннего детства мечтала влиться в этот круг. И ведь была возможность! Двоюродный брат Сашка их самый лучший друг... Но Сашка — редкостный придурок. Вечно пытался от нее отделаться как от надоедливой мошкары. Даже по имени к ней почти никогда не обращался, обзывал обидным словом "малявка" или еще того хуже "мелюзга". Придурок! Старший брат называется... Но ничего! Она, Лиза, и без его помощи справится.

А тут вдруг, бац... и очередная подстава со стороны Ирки. Кто же знал, что она окажется такой шлюхой и переспит со Стасом.

Сначала все казалось даже забавным. Особенно, когда Ирку со Стасом застукал ее папаша. Вся деревня гудела... И не день, не два, и даже не неделю! Да и Стас тоже повел себя весьма непредсказуемо после всего этого... Стал бегать от Ирки как от черта лысого. Так ей и надо! Лиза довольно потерала ладошки и злорадствовала за спиной подруги. Но в конечном итоге, все оказалось не так чудесно, как представлялось... Во-первых, мать, наслушавшись деревенских сплетен, запретила ей, Лизе, общаться с Иркой. Якобы та, как яркий образец безнравственности, может плохо повлиять на окружающих детей... "Дети"... Ну, это уж слишком! Она уже вовсе не ребенок, а все вокруг ей твердят об обратном... И мама, и тетя с дядей, и бабушка, и этот придурок Сашка. Более того, ей об этом даже Сережка заикнулся. Кто бы говорил? Ведь она его на целых 8 месяцев старше.

Видимо, в этом семействе у всех крыша уехала далеко и с концами.

Самое противное, что несмотря на то, что Сережка, еще один двоюродный брат, ее младше, ему-то как раз позволяется гораздо больше. Мальчик он, видите ли... Каменный век!

И посмотрели бы они все на то, что их милый мальчик Сереженька творит на улице. Вот бы открыть им на все это глаза... Так нет же... Уже сто раз проверено — все обернется против нее же. Иначе никак. Мать втемяшит себе в голову, что раз этот голубоглазый ангелочек Сереженька, так себя ведет, то чего уж ждать от всей остальной молодежи. И в результате ее Лизу, от греха подальше, не будут вообще никуда выпускать кроме школы и танцевального кружка... нет уж, дудки. Лучше пусть все остается как есть.

Хватит уже того, что Ирка натворила. Блядство какое-то! Ирка шалавится, а проблемы из-за этого сыпятся на ее, Лизину, ни в чем не повинную голову. На прошлой неделе мать запретила ей общаться с подругой. Кто бы ее послушал, конечно... Но факт остается фактом. Как будто она сама не в состоянии решить с кем ей общаться, а с кем нет. Пагубное влияние... Вот еще выдумали! Она же не маленькая! Отлично понимает, что таких как Стас дальше пуговицы подпускать нельзя. И случай с Иркой это еще раз доказал. Хотя, в глубине души Ирку понять легко. Кто бы устоял перед таким красавчиком... Какие у него все-таки потрясающие глаза... Цвета чистого апрельского неба...

Лиза до скрежета сцепила зубы... Вот сучка! Поделом ей, что Стас ее бросил... И пусть теперь бегает за ним как собаченка. Пусть...

Но ведь это же еще не все. Далеко не все! Видимо, ее окружают одни идиоты! Настя... Вот какого черта она так взъелась на Вовку? Ну, побухал он вечерок с пацанам, и что с того? Спустила бы все на тормозах, так нет, надо было ей гордую фифу из себя изобразить. И что теперь? Вовик вчера весь вечер провел с той приезжей... Мерзкая такая девица! Ведет себя так, будто весь мир у ее царственных ног... Сучка! Явилась позавчера на танцы вся такая расфуфыренная... туфельки-платьице... И все пацаны на нее вылупились, как стадо баранов на новые ворота.

Лиза вообще на дух не переносила приезжих девиц. Парни еще ничего, а вот девицы... И чего им не сидится дома, какого черта они прутся к ним в Кругловку?

К Маринке, например, приехала ее питерская сестра. Та еще гадина! В первую же неделю умудрилась Широкова закадрить. Ну ничего, это уж точно не надолго. Серьезные отношения — это не про Димку... Вот смеху-то будет, когда он ее кинет.

Но пока в связи с совершенно идиотским поведением Ирки с Настей, Стас с Вовкой ищут развлечений на стороне, в то время как Маринка почти все время проводит или с Вереском, или со своей приезжей сестрицей, а им — Лизе, Ирке и Насте — остается ошиваться по хутору втроем. Шатаются по вечерам, как три неприкаянные ослицы и не знают к кому прибиться. Точнее не знает к кому прибиться она, Лиза, а эти две изливают на нее свою вселенскую скорбь и праведный гнев на всех кругловских пацанов и приезжих девиц. Веселое времяпрепровождение. Ничего не скажешь!

И с каждым днем все веселее и веселее. А теперь еще какая-то сволочь донесла матери, что она, Лиза, по-прежнему, вопреки запрету, общается с Иркой. Не иначе, как стукачь Сережка постарался!

Мать орала, как потерпевшая. И напоследок, отчеканила:

— Все! Сыта я твоими малолетними подружками-проблядушками! ПО ГОР-ЛО! На танцы ходи! А в садик — запрещаю! Узнаю — выпорю! Живого места не останется! — и для пущего эффекта махнула рукой в сторону шифоньера, где уже давно и почти без дела хранился старый отцовский ремень, который тот то ли случайно, то ли за ненадобностью оставил лет шесть назад, уезжая в Волгоград к своей старой институтской даме сердца.

— Ненавижу вас всех! — хлопнула дверью. И действительно ненавидела и мать, и Ирку, и Настю, и Стаса с Вовиком и всех приезжих шалав вместе взятых. Выбежала за калитку. Злая. Искренняя. И оторопела. Ее еще тут не хватало. Какого черта здесь делает эта приезжая?

— Это наша колонка! Вали отсюда!

— В смысле "все вокруг колхозное — все вокруг мое"?— Сука! Она еще язвить пытается?

— Я тебе сказала, вали отсюда! Не то получишь!

* * *

Настя вырвалась из душного плена столовой. На глаза наворачивались стыдные, ненужные слезы. Горячий ветер, опалив лицо и грудь, скользнул по ватному языку к горлу. По обнаженным щиколоткам колко ударили песчинки, кружившие словно поземка по выдолбоинам асфальта.

Невыносимо! Откуда только взялась эта приезжая девица? Нет, откуда взялась как раз понятно. Из Москвы... Чертовой столицы нашей родины. Прав был папа, утверждая, что "от этой Златоглавой сплошная обдираловка нашему брату". Он правда немного о другом говорил... О закупочных ценах на картошку, хлеб, мясо и пух, грабительской политике правительства в отношении регионов и мизерных зарплатах колхозников... Но ведь это мелочи по сравнению с человеческими отношениями.

Как все было прекрасно пока не объявилась эта тварь... Вовка... Настя попыталась проглотить ком, вдруг непонятно откуда возникший в горле.

Ее Вовка! Только ее! Такой родной, сильный и нежный Вовка.

Мозг категорически отказывался принимать то, что теперь он уже вовсе не ее, Настин, а той девицы... Этого просто не могло быть. Прошло всего четыре дня с тех пор как они с Вовкой поссорились.

В прошлый четверг он еще ласково раздувал волосы у нее на макушке, обнимая за плечи. Сидя ночью на лавочке у двора, нежно и страстно шептал на ушко то, что предназначалось только ей одной, а теперь...

А теперь, в понедельник, он уже восторженно обхаживает эту коротышку из Москвы... Может быть, даже также ласково называет ее милой крошкой, черно-бурым лисенком... Нет, так не бывает... Черно-бурый лисенок — это она, Настя! А та приезжая просто обыкновенная кошка драная! И что бы она на себя не напялила, такой и останется!

Где-то в области желудка образовалась омерзительная, давящая пустота. Вероятно, именно там находится душа. Ну, конечно, где же иначе?

Настя просунула руку в холщовую сумку и яростно оторвала горбушку от еще горячей буханки. Будто бы пытаясь затолкать ее в рот целиком, с остервенением впилась зубами в хрустящую, ноздреватую корочку и почти не жуя проглотила.

Разве могло все настолько катастрофически поменяться всего за четыре дня? Нет, еще можно что-то сделать, еще можно все исправить! Но как?

Память услужливо подсовывала то красочные, то блеклые картинки из прошлого.

Вот они с Вовкой еще в возрасте... хмм... ну, в общем, мамам по колено, с радостными повизгиваниями играют на придворовой лужайке в салочки... Она рассказывала ему об этом... Он тогда недоверчиво усмехнулся, а она ведь правда помнит...

А еще она помнит, как он, забравшись на забор, молчаливо провожал ее в первый раз в первый класс. Она была на целый год старше, и тогда в далеком 88-м году в школьной форме, с огромными белыми бантами и потрясающе красивым букетом георгинов из бабушкиного сада шла в "нулевку".

Было росистое сентябрьское утро. Со степи тянуло прохладой. Пахло вспаханным черноземом. Мама рано управилась по хозяйству, проводила коров. В их с сестрой комнате на спинках стульев висели два наглаженных коричневых платьица и белые кружевные фартучки. Потом, суетливо прихрамывая на правую ногу, прибежала бабушка с завернутыми в газету цветами. Скрывшись от снующих по дому взрослых, Настя присела на влажные от росы порожки и, украдкой поглядывая на соседский двор, начала застегивать ремешки на совершенно новых, купленных специально к школе туфельках. На крыльце соседского дома, пристально наблюдая за ней, сидел Вовка. Оторвавшись от своего занятия, она помахала ему, всем своим видом выражая превосходство первоклашки над дошколенком. Мальчишка угрюмо насупился и скрылся за занавеской в дверном проеме.

А потом они всей семьей направились во вторую бригаду к школе. Выходя со двора, Настя неуверенно оглянулась на соседский дом. На заборе повис Вовка, ее лучший друг. Но ее, Настю, теперь ждала совершенно новая, школьная, почти взрослая жизнь... Букварь... Арифметика... А он, Вовка, оставался в их детской песочнице...

...Шли годы... День за днем... Четверть за четвертью... Лето за летом... С тех пор не раз наступало 1 сентября... И они с сестрой, держа в руках букеты георгинов из бабушкиного сада, шли росистым сентябрьским утром через хутор во вторую бригаду к кругловской школе. Детская дружба с соседским мальчишкой осталась далеко в дошкольном прошлом. И чудесное слово "друзья" сменилось равнодушным "соседи"...

А потом вдруг случилось это... Первая любовь. Прекрасная весенняя сказка, столь грубо опошленная первым в жизни предательством. А она ведь и правда верила. Верила вопреки насмешливым и в то же время завистливым взглядам подружек. Конечно, завистливым, ведь за ней ухаживал самый классный парень Кругловки... Димка Широков!

Но...

"Димкина любовь, нет тебя короче!

Сердце ты моё разрываешь в клочья!

Димкина любовь... Не хватает ночи,

Чтобы все понять то, что днем не хочешь!"

В памяти совершенно не к месту всплыл тот вечер, когда она такая жалкая и презирающая себя за случившееся накануне ночью стояла перед Димкой в тени деревьев у старой летней дискотечной площадки и молчаливо умоляла его сказать, что она все не так поняла. Умоляла и сама не верила... Уже не верила. Все было ясно без лишних слов...

— Дим, ну, скажи мне...

— Ну, что тебе сказать, Насть?

— Что я тебе нужна...

— Насть, ну пойми! Мне не нужны серьезные отношения...

— Так не бывает! — взяла его за руку. Слегка дернула за пальцы. Умоляюще, почти по-собачьи заглянула ему в глаза.

— Бывает... Насть, ты очень хорошая... А я нет. Я не достоин тебя... Ну, я уже со счета сбился сколько у меня было девушек... — Димка отвел взгляд и устало вздохнул.

— Записную книжку заведи! — гневно выпалила она и дернулась в сторону. Его пальцы на секунду задержали ее руку.

— Насть, прости!

— Да иди ты к черту!

До слуха донесся его приглушенный смешок.

— Ну, это вряд ли... Хотя от парочки чертовок я бы не отказался!

Настя резко развернулась и, в два шага преодолев расстояние между ними, влепила Димке звонкую пощечину. Легче не стало.

— Ненавижу тебя!

— Всегда к твоим услугам! — усмехнулся Димка и, церемонно обойдя ее, Настю, справа, двинулся к колонке за клубом.

Грудь сдавило стальным обручем. Руки безвольно повисли по бокам. Дыхание сбилось. Слез не было, зато была пламенная, бессильная ненависть, которая изжигала ее изнутри, порабощала все другие чувства. И как раз в этот момент, будто сквозь толщу льда, до ее слуха донесся такой знакомый голос из прошлого:

— Насть, хочешь я ему физиономию начищу, а?

— Хочу. Нет, не хочу! Я хочу, чтобы он сдох! — не оборачиваясь выпалила она.

— Ну, тогда у меня есть идея получше... — загадочно усмехнулся Вовка. — Поехали в пятницу на базар в Нехаево.

— Зачем?

— Купим приборчик для кастрации свиней и используем его по назначению. Без предмета своей гордости эта сволочь точно сдохнет.

Слезы хлынули из глаз. Грудь содрогнулась от рыданий. Вовка подошел и обнял ее за плечи.

— Насть, все будет хорошо. Правда.

В этот вечер он впервые проводил ее домой и пол ночи просидел с ней на лавочке. Рассказывал про свои соревнования, про тренировки. Про то, как недавно ездил на областные сборы в Волгоград. С ним было так легко, совсем как тогда в детстве. Не нужно было ничего из себя изображать, придумывать какие-то темы для разговора. Можно было просто молчать. И это оказалось так приятно.

И вот к концу лета все вокруг уже считали их парой. Народ в Кругловке вообще любит делать преждевременные выводы. А ведь они были просто друзьями. Даже в их ночных посиделках на лавочке вовсе не было никакой романтики. Они просто сидели и разговаривали. Обо всем на свете. Без лишних уверток и недомолвок. Вовка снова стал ее лучшим другом.

А потом погиб Витька, Вовкин старший брат. Вовка на поминках сидел в стороне ото всех с каким-то посеревшим лицом. Да это и понятно. Настя с матерью весь крутились на летней кухне, вызвавшись помочь по-соседски. А вечером, когда она уже домывала в тазике очередную партию посуды, парень вдруг подошел к ней и положил руку на плечо.

— Насть, мне тебе сказать надо... Пойдем, а?

Она погладила его по руке мокрыми, мыльными пальцами и кинула просительный взгляд на мать. Та напряженно прикусила нижнюю губу и кивнула Насте в сторону приоткрытой двери.

— Иди, доча... Я сама домою.

Вовка сжал ее мокрые пальцы и потянул к выходу из кухни.

— Я должен тебе сказать...

Они сели за сараями на присыпанную соломой землю, облокотившись на шиферную стену сеновала. Вовка молча закурил. Настя напряженно всматривалась в его профиль.

— Ты видела Ленку на похоронах? — наконец тихо проговорил он.

— Да...

— А Витька ведь любил ее...

— И она его... Мне кажется...

Вовка снова замолчал, задумчиво вдыхая сигаретный дым. Повисла напряженная тишина. За забором на базу тревожно закрякали утки.

— Понимаешь... Он ей так этого и не сказал... — выдавил Вовка. — Не успел.

Настя молчала, стараясь не дышать. Так хотелось чем-то его утешить, а нужных слов не находилось. Чем тут поможешь? У него такое горе.

— Я тогда на кладбище смотрел на нее... и, понимаешь, вдруг подумал... а вдруг и я не успею... Насть... Понимаешь, если вдруг я... ну, так же как Витёк...

Настя судорожно сжала в пальцах соломинку и посмотрела ему в глаза.

— Вов... Не говори так! Я...

— Насть, я люблю тебя! — на одном дыхании выпалил Вовка и впился ей в губы злым, отчаянным поцелуем. — Я люблю тебя, слышишь! — не отрываясь от нее, повторил Вовка. — Люблю!