Змеиная паутина

До четырех часов не знаю, чем заняться. Маюсь неимоверно, хожу по комнате, переживая, обдумывая пути отступления, если вдруг за мной явятся авроры, вспоминаю эту кощееву "Кабанью Голову", которую видел лишь снаружи. Затем плюю на планы, мысленно соглашаясь сдаться без боя... Затем опять пытаюсь что-то планировать...

В полчетвертого выхожу из дома и вызываю "Ночной Рыцарь". Надеюсь, до Хогсмида он довезет.

Он и довозит, хотя и без комфорта. Совершенно не понимаю, зачем тут выдают постель — спать же невозможно при таком лихачестве.

Оглядываю "Кабанью Голову", наколдовываю Темпус. Еще двадцать минут. Есть время на осмотр территории.

Снаружи "Кабанья Голова" выглядит покосившимся двухэтажным зданием. Примечаю расположение окон, балконов и иных отверстий, откуда можно будет драпануть в случае чего. Заодно, плюнув на всевозможные запреты-разрешения, превращаю в портключ пуговицу на мантии. Вторую по счету. Ее меньше всего цепляют руки, когда действуют отдельно от головы. Это если помещение, где мы будем встречаться с Дамблдором, не имеет окон. И на случай, если антиаппарационного барьера не будет. Хотя, если меня будут брать авроры, то антиаппарационный барьер будет обязательно.

В двери "Кабаньей Головы" вхожу без пяти четыре.

И практически сразу ко мне бросается раскрашенная девица на высоченных каблуках. Сперва хочу отшить ее, но узнаю Гермиону.

— Привет, пупсик! — заигрывающим неестественным тоном говорит она. — А я тебя жду!

— Все хорошо, — прижимаю девушку к себе. — Я один. Классная маскировка!

— Идем, — тут же став серьезной, говорит Гермиона и тянет за руку.

Следую за ней.

Гермиона приводит меня на второй этаж, толкает какую-то кривую дверь.

Вдох, выдох. Иди, Виктор.

Подбодрив себя, делаю шаг за порог.

Дамблдора узнаю мгновенно. Пожилой волшебник в серой, а вовсе не в привычной фиолетовой со звездами, сидит на низком диванчике, скрестив руки на коленях. При нашем появлении он поворачивает голову и внимательно смотрит что на меня, что на Гермиону.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Здравствуйте, мистер Крам, — мягким голосом здоровается волшебник. — Вы хотели встретиться со мной, не так ли?

— Эм... да, — теряюсь, как первоклассник при виде завуча, — здравствуйте, директор Дамблдор.

— Как у вас дела, Виктор? — интересуется директор и извиняющимся тоном продолжает: — Вы позволите называть вас так? Мне уже много лет, а вы ведь не очень давно еще были школьником. У вас в Болгарии вроде бы не принято называть друг друга по фамилиям.

— Да, конечно, — слегка сбиваюсь с толку. — Разумеется.

— Вот и хорошо. Хотите чаю? У меня есть хороший лимонный чай. Здесь такого не делают, поэтому я взял с собой.

Из одного кармана Дамблдор достает подряд три чашки, затем заварник, из другого же выуживает чайник. Кипящий. И широкое блюдо с лимонными дольками.

Пытаюсь сообразить, какими же чарами можно сделать такое, но все мое дурмстранговское образование, пискнув, стыдливо затихает.

Повинуясь невербальному пассу, рядом появляются два кресла, столик, на который Дамблдор выкладывает свое "богатство". Да, действительно. Волшебник исключительной силы.

Нервно облизываю губы, но сажусь на отодвинутое кресло. Гермиона присаживается на другое, берет в руки горячую чашку, косится то на меня, то на Дамблдора.

— Мисс Грейнджер сказала, что у вас возникли какие-то трудности, — говорит Дамблдор, когда мы выпиваем примерно по полкружки чая. — И что вам нужна моя помощь.

Как сказать? Что сказать?

— Да, директор Дамблдор, — произношу, когда понимаю, что оттягивать бесполезно. — Гермиона... мисс Грейнджер не говорила, с чем именно?

— Нет, увы, — Дамблдор качает головой. — Но вы ведь скажете.

Закусываю губы.

— В любом случае вам придется сказать, — пожимает плечами Дамблдор, вытаскивает из кармана еще горсть лимонных долек, сыплет их на блюдо. — Иначе я не буду знать, как помочь вам.

— В общем... в общем... — слова путаются, но я делаю усилие. — Помните третье Испытание на Турнире?

— Третье Испытание? — Дамблдор кивает. — Да, конечно. Когда вы спасли мистера Поттера от Волдеморта.

Руку пронзает, словно иглой. Вздрагиваю, едва не расплескав чай. Дамблдор неуловимо подбирается.

Кощеевы яйца...

— Продолжай, Виктор, — по-прежнему мягким голосом говорит сидящий передо мной пожилой волшебник.

Говорить тяжело. Но я рассказываю Дамблдору о том моменте, о котором не упомянул год назад в Больничном Крыле. О том, что происходило, когда Гарри Поттер валялся без сознания. О том, что произошло до того, как мы переместились Кубком-портключом обратно в Хогвартс.

— Вот как, — произносит Дамблдор изменившимся голосом, когда я, сбиваясь на совершенно корявые предложения, наконец-то продираюсь сквозь внезапно ставший таким трудным английский язык. — И что ты хочешь от меня, Виктор?

— Гермиона сказала... — тихо говорю, и тут не выдерживает сама Гермиона.

— Профессор Дамблдор, вы ведь поможете Виктору?! Вы ведь можете, правда? Я ему так и сказала, что вы поможете...

— Помолчите, мисс Грейнджер, — Дамблдор поднимает вверх кисть, останавливая тараторящую девушку, и та послушно замолкает. — Продолжайте, Виктор.

— Я... Гермиона сказала, что вы можете помочь мне, — сглатываю. — Она сказала, что вы можете... И... я прошу вас, помогите мне.

— И в чем же ты видишь мою помощь, Виктор? — так же серьезно спрашивает директор Хогвартса.

Пожимаю плечами, не зная, что ответить.

— Профессор! — не выдерживает Гермиона. — Виктор...

— Тихо! — обрывает ее Дамблдор. — Мисс Грейнджер, я думаю, мы поговорим с мистером Крамом без вас. Спасибо, что привели его.

— Но... — Гермиона беспомощно переводит взгляд на меня, затем снова смотрит на Дамблдора, но тот решительно качает головой.

— Мисс Грейнджер, — успокаивающим тоном говорит директор Хогвартса, видя растерянный взгляд девушки. — Обещаю, что ничего плохого с вашим другом не случится. И со мной тоже. Просто позвольте нам поговорить. Возможно, что-то ваш друг не хочет говорить в вашем присутствии.

Гермиона молчит, но потом рвано кивает и выходит за дверь.

— Ну вот, — Дамблдор взмахивает рукой в сторону двери и поворачивается ко мне. Я уже готов дорого продать свою жизнь, но старый волшебник лишь доливает чай. — Чем же я могу помочь тебе, Виктор?

— Помогите мне уйти от него, — шепотом произношу. — Я не хочу там быть.

Дамблдор берет с блюда лимонную дольку, кладет в рот.

— Почему ты не сказал мне сразу, Виктор? — с какой-то болью в голосе спрашивает пожилой маг. С дольки падают крошки сахара ему на бороду. — Почему ждал год?

— Я... — опускаю голову. — Я... Директор Дамблдор, я... я говорил с Анной Фоминичной... профессором Риддл, — уточняю, вспомнив, как ее называли в Хогвартсе, — и она сказала... Я ведь Целитель. И...

Пересказываю наш разговор и ее слова. Рассказываю, как она убедила меня. И в чем.

Дамблдор молчит, и на этот раз его молчание не расслабляющее, а, наоборот, гнетущее.

— И многим ты так... "помог", Виктор? — холодно интересуется директор Хогвартса.

— Я... — облизываю ставшими сухими губы, — восьмерым.

— Посмотри на меня, Виктор, — приказывает Дамблдор, и я не смею ослушаться. Гляжу в льдистые голубые глаза, пока Дамблдор не моргает и не отводит взгляд.

— Восьмерым, значит. А сколько человек ты убил просто так? В так называемых рейдах?

— Я... — пытаюсь сосчитать, сбиваюсь, снова считаю. Но лишь могу растерянно произнести: — Я не помню, директор Дамблдор.

Дамблдор отставляет чашку, сцепляет пальцы.

— Еще кое-что, Виктор. Знаешь ли ты что-либо о родителях Гермионы Грейнджер?

Воздух замерзает.

— Ее захватили сторонники Волдеморта, — продолжает Дамблдор. — Может, ты в курсе, что с ними?

Закрываю глаза, судорожно пытаясь вдохнуть.

— Они живы? — голос Дамблдора звучит гулко, как колокол.

Открываю глаза. В голубых глазах — ожидание моего ответа.

— Нет, — выдавливаю.

Дамблдор горько вздыхает.

— Я соболезную, — как-то умудряюсь произнести.

— Жаль, что придется принести девочке скорбную весть, — медленно говорит Дамблдор. — Они были ей дороги. Ты не знаешь, кто их убил?

Молчу.

— Виктор? — окликает меня старый волшебник. — Прошу, ответь. Если знаешь, скажи.

— Их пытала Беллатрикс Лестрейндж, — говорит кто-то моим голосом. — Я пытался найти способ их освободить... но не смог. Все, что я смог — это прекратить их мучения.

На этот раз Дамблдор молчит долго. Так долго, что я успеваю прокрутить в голове всё и еще немножко. Если сейчас ворвутся авроры, то... То это будет закономерной расплатой за мои грехи.

— Ты все-таки последовал за советами Анны Риддл, — разочарованно произносит наконец Дамблдор. — За советами человека, который хитер, словно лис. Который умеет притвориться другом, но у которого лишь одна цель — служение Волдеморту.

— Профессор Риддл сама сейчас в заключении, — возражаю. — И она не советовала...

— Защищаешь, — с отвращением говорит Дамблдор, а затем качает головой. — Иди, Виктор. Я ничем тебе не могу помочь.

— Но... — вскидываю голову, смотрю растерянно. — Но Гермиона сказала...

— Иди! — Дамблдор повышает голос. — Ты выбрал свой путь. Только потому, что просила мисс Грейнджер, я отпускаю тебя и даже не вызову авроров.

— Пожалуйста! — падаю на колени. — Господин директор Дамблдор, я все сделаю... прошу...

На этот раз Дамблдор достает палочку, наставляя ее на меня.

— Убирайся прочь! — приказ Дамблдора гремит, словно гром, и по комнате словно проносится вихрь. — И да, Виктор. Не смей приближаться к мисс Грейнджер. Не дай Мерлин ты появишься у нее на пути — не пожалею!

В глазах мутнеет. Нащупываю вторую от ворота пуговицу и сжимаю в пальцах.

* * *

Я не помню, куда я аппарирую после того, как меня перемещает портключом. Переношусь в разные места, но ни в одном не могу остановиться; в каждом из них меня настигает боль, от которой я пытаюсь убежать. Лишь когда в глазах начинают плясать кровавые мушки, я вываливаюсь на холодный пол аппарационной комнаты в Малфой-мэноре и, не разбирая дороги, мчусь в подземелье.

— Виктор! — ахает Анна Фоминична, когда я, споткнувшись на последней ступени, падаю к ее ногам. — Кощеевы кости! Что с тобой? Так... погоди, — вглядевшись в мое лицо, женщина кидается куда-то в сторону, а затем мне в рот тычется стеклянный пузырек. — Выпей. Это Успокаивающее.

Выпиваю, не чувствуя вкуса.

— Так, видимо, надо еще, — Анна Фоминична вливает в меня еще порцию и, дождавшись реакции моего организма, интересуется еще раз: — Витя, что тебя случилось?

Смотрю в такие знакомые глаза, в которых нет ни капли холода, только забота и сочувствие. В глубине души бьется какой-то страх — вдруг и она осудит, рассердится?

Только мне больше некому рассказать. Если не ей — то кому?

Я рассказываю и боюсь. Боюсь до ужаса, до помертвения в кончиках зубов.

Рассказываю. О Гермионе, о наших встречах, о том, что она значит для меня.

Рассказываю. О Метке, Дамблдоре...

Но, дослушав мое получившееся длинным повествование, Анна Фоминична, вопреки моим опасениям, крепко прижимает меня к своей груди.

— Кощеевы яйца, Витя... Какой же ты... Дурашка...

И от ее ласковой интонации что-то внутри меня рвется, и снова, как тогда, когда мне пришлось убить Грейнджеров, я заливаюсь слезами.

— Поплачь, маленький, — убаюкивая меня на груди, шепчет в ухо Анна Фоминична. — Поплачь, солнышко. Пусть...

И я плачу.

— Как же тебе тяжело, Витенька, — Анна Фоминична гладит меня по спине, голове точно так же, как это делала когда-то в детстве моя мама. — Я знаю, родной. Тяжело терять близких. И еще тяжелее, когда они начинают видеть в тебе врага... Я знаю.

— Что мне делать, Анна Фоминична? — спрашиваю сквозь рыдания. — Что я могу?

— Ничего, милый. Только быть сильным. Больше ничего не остается.

— Но я не хочу, не хочу... — вою сквозь зубы. — Я не могу больше. Я не хочу больше крови! Я хочу спасать людей, а не убивать! Я не убийца, а Целитель!..

— Неверно, — обрывает меня Анна Фоминична. — Ты не палач, а Целитель.

Замираю, пытаясь понять сказанное.

— Ты не палач, Витя, — повторяет женщина. — Ты знаешь разницу между палачом и убийцей?

Молчу, обдумывая.

— Палач, Витя, — Анна Фоминична вытирает мне лицо ладошкой, — это Беллатрикс. Которая поит своих жертв Восстанавливающим и Укрепляющим, чтобы еще и еще их пытать. Но не убивать. Палач — это Крауч, способный закруциатить человека до сумасшествия, но не убивать. Палач — это Антон... Антонин, который любит вскрывать жертвам животы и оставлять так, чтобы они умирали в мучениях. А ты — ты не палач. Ты — Целитель. А Целитель — тот, кто избавляет от страданий. Иногда тем, что лечит. Иногда тем, что обрывает жизнь. Да, это тяжело. Но помни, что если не ты, то многие будут лишены даже права на быструю смерть.

До боли прикусываю губу и ощущаю солоноватый вкус крови.

— И ты — истинный герой, — Анна Фоминична подается назад и садится на ступеньки, видимо, устав стоять и поддерживать мою тушку. Сажусь рядом и кладу голову ей на колени. Она не возражает, лишь взъерошивает мне уже отросшие волосы, перебирает их. Ее простые действия действуют лучше двух порций Успокаивающего. Мне ничего не надо — только ее руки и ее голос.

— Сейчас слово "герой" обрело лоск, блеск и публичность, — говорит Анна Фоминична. — Сколько имен героев ты назовешь?

— Гарри Поттер, — вспоминаю Мальчика-Который-Выжил, местную знаменитость.

— Гарри Поттер, — фыркает Анна Фоминична. — Велик подвиг, послужить стенкой, о которую мой отец убился. И то не до конца — воскрес, видишь. Это не подвиг, а Поттер не герой. Просто случайность. Истинные герои уже не считаются таковыми. Истинный герой вовсе не тот, кто совершает некий "подвиг", о котором потом трубят все газеты. Истинный герой идет через грязь, через боль, через... через всякое. И не всегда их даже знают и помнят. Сколько их было за время Великой Отечественной... вывозить детей по льду озера, под фашистским огнем из блокадного Ленинграда... прятать еврейских детей у себя дома... умирать от ран, но держать высоту, удерживая натиск противника... И ты — герой. Потому что делаешь свое дело и не сдаешься. Каждый день. Каждый час, каждую минуту. И пусть никто не знает о них, о твоем мужестве и о твоих поступках, но ты знаешь. Сам. И когда ты будешь стоять на причале, ожидая свой корабль, я уверена, тебя встретят те, кому ты помог. Да, именно помог.

— А что за корабль? — не понимаю.

— Ну, может, у тебя будет и не корабль, — пожимает плечами Анна Фоминична. — Но когда мне довелось побывать за Гранью, то я оказалась именно на нашем мурманском причале. И к нему пристал именно наш дурмстранговский корабль, ожидая меня.

— И куда он вас отвез? — интересуюсь, наслаждаясь неторопливыми поглаживаниями женщины.

— Никуда, — весело хмыкает Анна Фоминична. — Если бы я на него села, то сейчас меня бы здесь не было.