Змеиная паутина

— Как у тебя дела, Виктор? — Гермиона прижимается крепче. — Я думала о тебе...

— Дела идут, — пожимаю плечами. — А ты как?

Спрашиваю, зная, что она мне ответит.

— Моих родителей... захватили Пожиратели Смерти, — едва слышно отвечает она. — Я приехала со школы, а в доме полный разгром... и их нет.

Закусываю губы.

— Соболезную, родная.

— Не говори так, Виктор! — гневно говорит Гермиона. — Вдруг они еще живы!

— Да, точно, — покаянно опускаю голову. — Конечно, они живы.

...Хризантемы на белых подушках... Прости, Гермиона. Пожалуйста, прости. Грех мой велик. Хотя нет, не прощай. Это мой крест. Навечно.

Гермиона отцепляет объятия, лезет в шкафчик, достает чай.

— Я... чаю заварю, — поясняет она. — В последние дни...

— Что случилось? — терпеливо жду, когда она поставит передо мной дымящуюся чашку, хотя чаю я не хочу. Вижу, как у нее нервно подрагивают руки.

— Много всего, — голос Гермионы сбивается. — Сириуса Блэка убили. А профессор Риддл... профессор Риддл перешла на сторону Того-Кого-Нельзя-Называть.

— В смысле? — изумляюсь до невозможности.

— В прямом, — Гермиона отпивает горячий чай. — В последний день сдачи СОВ мы были в Министерстве Магии...

Выслушиваю, как несколько сумасшедших гриффиндорцев, захватив с собой пару таких же рэйвенкловцев, отправились в Министерство... и столкнулись с Лордом. Зачем они туда поперлись, Гермиона, пряча глаза, не рассказывает. Но рассказывает, как на следующий день за завтраком Дамблдор объявил о том, что Министерство наконец-то поверило в возрождение Лорда... и что профессор Риддл перешла на сторону Лорда.

Профессор Риддл? Анна Фоминична, которую Лорд запер в подвале, отобрав палочку и запретив выходить? Анна Фоминична, которую даже толком не кормят — она была неимоверно благодарна мне за те продукты, которые я носил ей, как и Грейнджерам. Анна Фоминична, у которой в клетке нет ни воды, ни, простите, нормального туалета?

— Профессор Риддл не переходила на сторону Л... Того-Кого-Нельзя-Называть, — уверенно говорю. — Скорее всего, она в плену.

— Дамблдор сказал, что собственными глазами видел, как она встала рядом с ним, когда они сражались в Министерстве! — возражает Гермиона.

— Ну и что, она могла быть под Империо! — спорю.

— Дамблдор сказал, что она добровольно пошла к нему!

— Да не перешла она на его сторону! Он ее в подвале запер и палочку отобрал! — выпаливаю, прежде чем успеваю удержать язык.

— Как запер? Да чушь все это! — горячится Гермиона, но потом вдруг в ее глазах проскальзывает догадка. — Виктор, — настороженно спрашивает она, — а ты откуда это знаешь?

Отворачиваюсь, проклиная себя невербально самыми страшными проклятиями.

— Виктор, — шепчет Гермиона внезапно севшим голосом. — Откуда. Ты. Это. Знаешь?

Молчу.

— Покажи левую руку, — чужим незнакомым голосом говорит стоящая передо мной девушка.

Поднимаю голову и натыкаюсь взглядом на кончик ее палочки.

— Гермиона... — только и могу сказать.

— Подними. Левый. Рукав!

Сглатываю. Я совершенно не знаю ту, которая сейчас стоит передо мной.

Ощущаю, как немеют губы.

— Выслушай меня, — произношу едва слышно. — Прошу.

— Руку! Быстро!

— Незачем, — шевелю помертвевшими губами. — Ты права, Гермиона.

— Ты...

Опускаюсь на одно колено, упирая в пол правую ладонь, и опускаю голову, принимая позу сдающегося мага. Из этой позы невозможно быстро выхватить палочку, как и наколдовать что-то невербально. Именно поэтому ее в свое время и приняли маги. Как магглы — поднятые вверх руки.

Но стандартную фразу произнести не успеваю. В комнате раздается хлопок аппарации. Я вскидываю голову и понимаю, что остался один.

И я понимаю, что означает фраза "и обрушилось небо".

И рушится не только небо. Рушится весь мир.

Встать с пола я не в силах. Встаю на оба колена, сжимая лицо в руках. В комнате раздается животный вой, и лишь спустя минуту понимаю, что вою я сам.

Гермиона, девочка. Самый светлый, самый дорогой мне человечек. Никто мне не нужен. Никто. Только ты. Будь проклят Волдеморт, который сломал мне жизнь. Будь проклято все на свете!

Горячий воздух с трудом протискивается в мою грудь.

Жизнь моя, солнце мое. Почему, почему это так?

Солнце... и нимб вокруг головы...

Вскидываю палочку, и по комнате кружат серебристые хлопья, сворачиваясь в полупрозрачную белесую выдру. Выдра подходит ко мне. Протягиваю руку и касаюсь головы Патронуса.

— Если осталось хоть что-то... хоть какие-то следы... — беззвучно говорю Патронусу, — позволь мне объяснить. Пожалуйста...

Я не хочу отправлять Патронус Гермионе, но выдра, видимо, знает лучше. Фыркнув, как живая, она выскальзывает в закрытое окно.

Гермиона, девочка...

Если бы я мог все вернуть... лучше бы я умер тогда, на том треклятом кладбище. Я бы сделал все, но не поддался.

Сколько я так сижу, не знаю. В комнате заметно темнеет, но мне без разницы. Сегодня я потерял все. Все, ради чего я жил. Ради чего стоит жить.

В себя прихожу от хлопка аппарации.

Дергаюсь от неожиданности, вскидываю голову и едва не задыхаюсь от понимания, кто стоит передо мной.

Гермиона.

Лицо заплаканное, глаза покрасневшие, волосы похожи на паклю. Но это она. Моя самая дорогая девочка. Смысл моей жизни. Сама моя жизнь.

— Гермиона, — облегченно выдыхаю и подаюсь к ней, но она отступает назад, направляя на меня палочку.

— Говори.

Смотрю в родное лицо.

— Гермиона... — только и могу сказать.

— Говори, Виктор, — повторяет Гермиона ровно. — Я слушаю.

Сглатываю.

— Ты хотел объяснить, так объясняй. Или я ухожу!

— Не надо! — поспешно произношу. Сама мысль, что Гермиона уйдет, окатывает ледяной волной. — Я... хорошо. Да, у меня есть Метка, но я не служу ему добровольно. Я никогда не хотел ее принимать. Он принудил меня.

— Как Малфоя, что ли? — голос Гермионы сочится ехидством. — Под Империусом?

— Нет, — опускаю голову. — Под Круциатусом.

Гермиона переступает с ноги на ногу.

— Поясни.

— Там, на кладбище... на третьем Туре, когда он возродился, — поясняю, — он пытал меня Круциатусом, требуя согласия. И я... я дал ему согласие, лишь бы он прекратил.

— Так ты Пожиратель Смерти с того самого момента? — Гермиона изумляется.

— Да, — не поднимаю головы. — С двадцать четвертого мая тысяча девятьсот девяносто пятого года. Именно в тот день я получил это проклятое клеймо. Меньше, чем через полчаса после возрождения Того-Кого-Нельзя-Называть.

— Именно поэтому ты называешь его Лордом, — в голосе Гермионы слышится горечь. — Ну да, как же иначе...

— Я никогда не признавал и не признаю его своим Лордом, — говорю глухо. — Просто все вокруг его так называют... и мне приходится.

— Ага, и убивать тебе тоже приходится, потому что все вокруг убивают?! — рявкает Гермиона. — Да?!

От воспоминаний об убийстве становится еще больнее.

Мне нет оправдания.

Поднимаю голову и смотрю в заплаканное лицо Гермионы. Оно искажено гримасой, щеки мокрые.

— Мне нет оправдания, — тихо говорю. — Но... да, к этому он тоже принуждает.

Воздух становится тягучим, словно янтарь, давит на плечи, не позволяя распрямиться.

— Если бы я мог, — продолжаю, — если бы я мог вернуть прошлое, все переиграть, изменить... Если бы ты знала, сколько раз я проклинал себя за ту слабость на кладбище, сколько раз хотел умереть, чтобы не быть причастным ко всему этому ужасу...

Слова застревают в горле. В комнате повисает тягостное молчание.

— Покажи мне Метку, — наконец, Гермиона нарушает тишину.

Медленно закатываю левый рукав, обнажая ненавистное клеймо, темнеющее на моей руке грязным пятном. Вздох Гермионы, исполненный разочарования, рвет сердце.

— Все-таки... Знаешь, я до последнего надеялась, что это глупый розыгрыш.

— Хотел бы я, чтобы это было так, — хмыкаю. — Только уже ничего не изменить. Ничего не исправить. Я ничего не могу с этим поделать. Я обречен служить этому уроду и выполнять все его приказы. Без какой-либо надежды, что это закончится.

— Но ведь ты можешь этого не делать! — восклицает Гермиона, и я отмечаю такие знакомые гриффиндорские интонации.

— Сбежать предлагаешь? — горько усмехаюсь. — Или в Азкабан отправиться?

— Ну... — неуверенно произносит Гермиона, но я ее перебиваю:

— Только он меня все равно найдет. Год назад он нашел и убил нашего директора, Игоря Каркарова, когда тот, вместо того, чтобы прийти на его зов, собрал ребят и увез в Дурмстранг. А рассчитывать на то, что он будет достаточно милосерден, чтобы просто запереть меня в клетке, как запер Анну Фоминичну... профессора Риддл, я не могу. Я ему не сын, не дочь и вообще никто. И звать меня никак.

Гермиона опять вздыхает, но на этот раз задумчиво.

— Виктор, должен же быть выход! — девушка чешет лоб палочкой.

Решаюсь подняться на ноги, но перед носом тут же возникает подрагивающий кончик.

— Гермиона, — замираю в полусогнутом состоянии, гляжу ей в лицо. — Я не собираюсь на тебя нападать. Я просто хотел встать. Пол твердый. Ты позволишь?

Гермиона сглатывает, отходит на шаг, но в глазах не пропадает настороженность. И от этого щемит сердце. Медленно распрямляюсь, слегка морщась от боли в застоявшихся суставах и мышцах.

Она все так же смотрит на меня. Мысленно улыбаюсь — если бы я захотел на нее напасть, она даже не успела бы понять. Резкий рывок вперед, захват, нажать на нервный узел на запястье, и ее палочка сама выскользнет мне в руку. И все. Без палочки она — ноль без палочки. Тавтология.

Но я не буду. Никогда не буду. Никогда не посмею.

Девочка, моя любимая девочка. Свет в моем окошке. Ясное небо над моей головой.

— Гермиона, — не могу оторвать от нее глаз, показываю пустые ладони. — Я не причиню тебе вреда. Никогда.

— А если он прикажет?! — прищуривается моя любимая.

— Пусть идет в жопу со своими приказами! — выпаливаю. — На тебя я руку никогда не подниму!

— И почему же?

— Потому что я тебя люблю, — просто отвечаю. — И пусть он хоть обделается со своими Круциатусами, но любить я тебя не перестану.

Одно дело — Патронус, а другое дело — слова. Гермиона выглядит слегка ошарашенной и даже слегка опускает палочку.

— Если бы я хотел, — невесело кривлюсь, — то я бы давно это сделал.

— Что — "это"? — напряженно интересуется Гермиона.

— Да все, — пожимаю плечами. — Украл, например, и подарил Лорду, перевязанную белым бантиком. У меня для этого было много возможностей, ты не находишь?

Гермиона закусывает губы.

— И почему же ты этого не сделал?

— Потому что... потому что не сделал, — коротко отвечаю и отворачиваюсь, не обращая внимания наставленную на спину палочку.

Потому что и я... моя душа словно понимает, что надеяться мне не на что. То, что я так долго берег, разбилось. Разбивая так же и мое сердце. И у меня больше нет власти... ни над чем. В том числе и над собой.

— Ну, вот ты и узнала, — тихо говорю, глядя на потертую столешницу, упираю руки в кухонный стол. Левый рукав по-прежнему закатан выше, чем правый. — Знаешь пословицу — "Тайное становится явным"?

Гермиона молчит.

— Я знаю, — сглатываю, — что я вовсе не тот человек, который достоин тебя и твоей любви. Делай то, что считаешь нужным, Гермиона. Хочешь — заавадь прямо тут — никого нет, никто не узнает. Хочешь — сдай аврорам. Я покорюсь.

Тишина служит мне ответом. Я на секунду пугаюсь, полагая, что Гермиона ушла, но разум подсказывает, что тогда я услышал бы шум шагов или хлопок аппарации.

— Виктор, — жалобно произносит Гермиона, и я оборачиваюсь с облегчением. Хотя я и готов покориться любому решению Гермионы, но не значит, что мое сердце будет спокойным.

Она стоит, опустив палочку. И во взгляде уже нет такого напряжения, настороженности, готовности отразить атаку. Гермиона смотрит на меня точно таким же взглядом, каким смотрела на Святочном Балу, когда я после показавшегося мне невероятно долгим танца сидел на стуле, стараясь дышать в такт пульсирующей боли в спине.

— Виктор, — повторяет Гермиона. — Ты...

Выжидающе гляжу на девушку.

— Боже, Виктор! — Гермиона делает шаг вперед и обхватывает меня руками. — Боже... Какой же ты идиот... В какое же дерьмо ты влез!

Несмело обнимаю ее в ответ. В голове никаких мыслей. Совершенно, как корова языком слизнула.

— Я знаю, кто может нам помочь! — спустя минуту говорит Гермиона. — Профессор Дамблдор!

— Профессор Дамблдор? — вспоминаю хогвартсовского директора. — И чем же?

— Профессор Дамблдор — самый сильный волшебник в мире! — с нотками гордости произносит Гермиона. — Я думаю, если ты расскажешь ему все, то он обязательно тебе поможет!

— И с чего бы ему помогать незнакомому человеку, особенно выпускнику другой школы? — недоверчиво хмыкаю.

— Виктор! Профессор Дамблдор помогает всем, кто в этом нуждается! — уверенно возражает Гермиона. — Он обязательно найдет выход!

— Ага, вызовет взвод авроров...

— Нет! — Гермиона отстраняется, глядит мне в лицо. — Виктор, послушай. Дамблдору больше ста лет. Он Гриндевальда победил. Он очень мудрый и добрый, поверь! Вы просто поговорите. Я все ему объясню, и он не будет вызывать авроров. Он очень справедливый. Он понимает...

Пожимаю плечами.

— Если ты ему веришь, то поговорю, — перебиваю поток славословия в адрес Дамблдора.

Даже если и вызовет авроров, то и хрен с ним.

Гермиона аппарирует прочь из квартиры практически сразу, когда мы договариваемся о том, что я поговорю с Дамблдором. Или Дамблдор со мной. По всей видимости, отправляется устраивать эту встречу.

Я же остаюсь в квартире, залезаю в постель и обнимаю подушку, все еще хранящую запах волос Гермионы. И понимаю, что страстно хочу одного — чтобы этот хваленый Дамблдор действительно мне помог.

* * *

Сообщение от Гермионы приходит через три дня. Все эти три дня я сижу безвылазно в квартире, не зная, каким способом она со мной свяжется — через сову, Патронуса или вообще пришлет маггловское письмо. Доедаю оставшиеся припасы. На четвертый день у меня остается только полпачки крекеров и немного плавленого сыра.

Когда я пью чай, выцарапывая крекером из пластиковой упаковки остатки сыра, в приоткрытую форточку втискивается крохотный сычик, отряхивается, скинув на пол пару перьев и кидает мне на стол надушенный кусочек пергамента. А потом точно так же выбирается обратно.

Разворачиваю.

"Милый, — гласит записка, — жду тебя с нетерпением, как и договаривались, в четыре часа в "Кабаньей Голове", в Хогсмиде. Целую, сладкий".

И внизу — оттиск накрашенных помадой губ.

Какое-то время взираю на записку с недоумением, и лишь включившаяся логика позволяет мне понять, что пергамент пахнет духами Гермионы. Учитывая, о чем мы с ней договаривались...

Умная девочка, написала так, чтобы не вызвать подозрений. Оно и правильно — откуда ей знать, когда и куда несчастная мини-сова принесет письмо. Вдруг в толпу "коллег" или вообще в момент вызова к Лорду?