Лунная золушка

Ветер не придумал ничего лучше, как запечь хлеб в тостере и наделать бутербродов. После этого он водрузил на поднос две кружки со свежесваренным кофе и тарелку с горячими бутербродами, и отправился в комнату, правда, на пороге он свою ношу чуть не уронил. На самом деле просто удивительно, что не уронил. Лунтик раскинулся на белоснежных простынях с широко раздвинутыми ногами, и, не открывая глаз, влажно поблескивающими от смазки пальцами вытворял с самим собой нечто просто запредельное. Ветер был так поглощен, ошарашен и в тоже время обрадован этим постыдным, но просто до невероятности возбуждающим зрелищем, что сам не уловил, когда успел поставить поднос прямо на пол, и приблизиться к кровати. Лунтик медленно поднял ресницы, раскрасневшийся, смущенной, до неприличия прекрасный, и робко улыбнулся ему, не прекращая ласкать себя там, изнутри. Ветер сглотнул, опустился на кровать и перехватил его руку, отстраняя. Виталик сдавленно вздохнул. В глазах у него мелькнула паника, но он зажмурился на миг и снова распахнул их, призывно протягивая к нему другую руку. Зарылся в его волосы пальцами и заставил склониться к себе, ловя прерывистый вздох губами и целуя.

— Я хочу тебя, — обхватив его плечи руками, зашептал он, укладывая его на себя. Одно счастье, что Ветер был лишь в домашних штанах, футболку он так и не одел, и Лунтик от соприкосновения с горячей, упругой кожей завозился под ним в почти неосознанном стремлении вжаться в него всем телом. — Хочу! — повторил он еще настойчивей, и добавил почти не слышно. — Я люблю тебя.

Ветер застонал ему в плечо, такой долгожданной показалось ему эта фраза, принесшая и облегчение, и радость, и даже легкую, какую-то странную, но приятную боль где-то под сердцем. Хотел уже поцеловать раскинувшегося под ним обнаженного мальчишку, когда тот неожиданно добавил.

— Пожалуйста, давай сейчас. Я хочу этого, я готов.

— Но тебе же будет больно! — выдохнул Ветер и попытался поднять голову, чтобы заглянуть ему в глаза. Но Лунтик вцепился в него, как сумасшедший, и неожиданно тихо всхлипнул прямо на ухо.

— Пусть. Но ненадолго. Пожалуйста, Ветер, — взмолился он, а потом прихватил губами мочку уха, лаская её языком. И Ветер понял, что умрет, если не подчиниться, просто возьмет и умрет оттого, что не пожелал исполнить столь тихую, но важную для них обоих просьбу. Но даже когда Лунтик, все так же исследуя изгибы его ушной раковины языком, приспустил на нем штаны, он, сам желая убедиться, что не причинит ему вреда, скользнул пальцами между его ног, настойчиво провел по ложбинке между ягодиц, от чего Лунтик весь выгнулся под ним и протяжно застонал, а потом Ветер все же протолкнул в него сразу два пальца. Виталик впился ему в плечи ногтями, а затем и вовсе нашел губами его губы, и они растворились друг в друге, как когда-то было с ними в их самый первый поцелуй.

— Я люблю тебя, — прошептал Ветер, покрывая поцелуями его грудь, и все так же настойчиво проникая в него пальцами, растягивая и подготавливая. — Люблю.

— Да! — выдохнул Лунтик в потолок, запрокидывая голову, и взмолился. — Сделай это! Иди ко мне. Ну, же... — и неожиданно позвал, — Стас!

Тот вздрогнул, уже и забыв звучание своего собственного имени. Поднял голову, заглянул в помутневшие от вожделения глаза мальчишки, вынул из него пальцы и навалился всем телом.

— Ты уверен?

— Да!

И ему ничего не оставалось, как одним сильным толчком проскользнуть в гибкое, худенькое тело мальчишки. Тот выгнулся так, что испугались оба. Но сразу же опустился на подушку вновь. Тихо всхлипывая и чуть не плача. Было больно, и в тоже время сладко. Чувство заполненности, пронзенности, насаженности на огромный, раздирающий на части вертел, это ни с чем не сравнимое чувство. И Лунтик это слишком хорошо осознал, дыша под ним глубок и часто и смотря на заиндевевшее, напряженное лицо Стаса над собой. Тот не шевелился. Просто все так же удерживал его в объятиях, но было хорошо видно, как же тяжело ему дается бездействие. И Виталик, которому все еще было очень больно, зажмурился и сжалился над ним.

— Двигайся. Я... люблю тебя.

И Ветер, уже ни о чем не задумываясь, просто не в силах здраво соображать, качнул бедрами, потом медленно почти выскользнул из него и начал погружаться обратно, и так несколько мучительно долгих, растянутых на вечность раз. А потом он удобнее перехватил его под коленями, распахнул глаза, и двинулся в нем чуть резче, но уже под другим углом.

— Ах! — воскликнул Лунтик, царапая широкую спину и плечи и выгибаясь под ним.

Ветер улыбнулся одними губами, и повторил. Мальчишка взвился еще сильнее, еще громче. Выдохнул его имя с какой-то непередаваемой восторженностью, и уже через несколько таких правильных проникновений забыл о всякой боли, и забился под ним, уже сам насаживаясь на него и желая лишь о том, чтобы повторить все снова и снова. И они любили друг друга в то утро до изнеможения. Не в силах насытиться, не с силах оторваться от той нежности, что рождалась и умирала, сменяемая страстью, лишь для того, чтобы, когда последняя будет удовлетворена, словно феникс из пепла возродиться вновь.

Эпилог

Дождь стоял в огромном холле аэропорта и ожидал, когда же объявят посадку на их рейс. Лунтик и Ветер улетели еще вчера, на новый год родители подарили им путешествие на Гавайи. Он же собирался с друзьями на Ибицу, давно хотел потусоваться на известной во всем мире огромной дискотеке размером с целый остров. Поэтому сейчас они с друзьями, лениво перешучиваясь, вот-вот должны были пройти таможню и взлететь. Но, несмотря на радость предвкушения неведомых открытий, на душе скребли кошки. Основательно так скребли. Что-то во всем этом было не так, и он даже знал что. Он так и не сказал Митчу, что уезжает. Почему-то просто испугался сказать. Нет, он нисколько не винил себя за малодушие, просто пытался разобраться в себе, почему он это сделал. В конечном итоге, они ничего и никогда друг другу не обещали, хоть Дождь и знал наверняка, что даже на курорте не собирается ему изменять, просто он прекрасно понимал, что для Мирослава он всего лишь приятное развлечение, не более того. К тому же, разве такой серьезный и занятой человек, как дядя Митч, согласился бы провести и без того короткие зимние праздники в его компании? Конечно, нет. В этом Дождь был уверен, как говорится, на сто процентов. И все равно на сердце было не спокойно.

У него с собой была лишь небольшая сумка, которая вполне подпадала под категорию ручной клади, он шагнул в сторону металлоискателя, передав девушке в форме свой паспорт и билет, но так и не успел пройти алюминиевые ворота, его схватили за руку, и резко развернули в сто восемьдесят градусов. Глаза сами собой широко распахнулись, и он встретился с пристальным взглядом голубых глаз.

— Дядя Митч, — прошептал он непослушными губами.

Тот коротко усмехнулся, отпустил его руку и шагнул к стойке, из-за которой на них в недоумении смотрела вышколенная девушка.

— Будьте добры, верните, — указав глазами на паспорт Кирилла, произнес Мирослав, и обезоруживающе улыбнулся. Девушка послушно протянула ему паспорт, недоуменно взглянув на притихшего парня у него за спиной.

— Что ты делаешь? — наконец, сумел выдавить из себя Дождь.

— Забираю тебя.

— Но...

— Эй, дяденька, — обратился к нему через ограждение один из тех ребят, с которыми Дождь собирался в путешествия, все они уже успели пройти через металоискатель и теперь ждали лишь Кирилла. Посадка на их самолет уже давно началась. — Вы чего это себе позволяете?

Митч медленно повернулся к нему, и посмотрел так, что все возмущение парня затухло на корню.

— Можете идти, ребята, — произнес Мирослав очень ровно, — Кирилл останется со мной.

— Дождь?

— Идите, — натянуто улыбнулся тот, ребята переглянулись, пожали плечами и поспешили к выходу на летное поле.

Они с Митчем остались одни. Тот забрал у работника аэропорта его сумку, взял молчаливого Кирилла за руку и моча повел туда, где оставил машину.

— Ты всегда зимой в одной тонкой куртке расхаживаешь? — полюбопытствовал Митч, покосившись на него, стоил им обоим выйти из здания аэропорта. На улице была настоящая русская зима, с сугробами и медленно кружащимися в воздухе хлопьями снега, так похожего на тополиный пух. Сам Мирослав был одет в замшевую куртку темно-кирпичного цвета подбитую белым мехом, темно-синие джинсы и короткие полусапожки на меху под цвет куртки и тоже замшевые.

— Я вообще-то на курорт собирался, а там всегда жарко.

— А сюда как добирался?

— На такси. — Отрезал Кирилл таким тоном, что Митч больше не стал ни о чем его расспрашивать, пока они не забрались в теплое, не успевшее остыть нутро его машины. Мирослав завел мотор, но не спешил выезжать со стоянки. Кирилл сидел рядом, прижимая к груди свою сумку, и смотрел лишь прямо перед собой.

— Я не собирался изменять тебе, — заговорил он сухо и отстранено. — Просто хотел приятно провести время с друзьями.

— С друзьями? А почему не со мной?

— Потому что мне хотелось развеяться и отдохнуть, сменить обстановку.

— И?

— Послушай, — не выдержал Кирилл и все же посмотрел на него, — Сексом мы можем заняться и в любое другое время, а у меня через неделю сессия, между прочим, начинается, и никуда бы я от тебя не делся.

— Хорошо, — сдался Митч и тоже повернулся в его сторону, — Объясни мне, при чем здесь секс? Мне казалось, мы с тобой о совместном отдыхе говорим.

— А зачем еще я мог тебе понадобиться? — Кирилл растерялся, ведь для него было очевидно, что Митч с ним только ради фееричного секса, от которого они оба были пока просто не в силах отказаться. — При чем здесь совместный отдых?

— При все. — Митч нахмурился. — Скажи, разве я дал тебе повод считать наши с тобой отношения не достаточно серьезными?

— Нет, но... — Дождь замялся, обдумывая сказанное им. Ничего дельного не надумал, поэтому снова отвернулся и тихо повторил, — Я просто ехал отдыхать с друзьями.

— Это я уже слышал. И повторюсь, почему с ними, а не со мной?

— Разве тебе будет интересно шататься со мной по дискотекам?

— С тобой будет, — убежденно бросил Митч, и тронул машину с места, — К тому же, я уверен, мы легко найдем компромисс.

— Компромисс? О чем ты?

— Увидишь, — хмыкнул мужчина.

— Но...

— И имей в виду, я не приму отказа, Дождь.

— С чего это ты вдруг?

— Хм?

— Ну, не по имени...

— Захотелось, — лаконично отозвался Мирослав, и больше за всю дорогу до квартиры Дождя не проронил ни слова.

Кирилл тоже молчал. На душе у него все еще скребли кошки, но на этот раз он отчетливо понимал, что тяготит его. Их с Митчем изначально связывал лишь секс, вот уже почти пол года. И он прекрасно знал, как себя с ним вести в такие вот встречи, наполненные звериными руками, стонами и необузданной похотью, когда даже на ласки просто не оставалось времени, когда они только и успевали, что сорвать друг с друга одежду, целуя губы в кровь, и сплестись в жарком объятии, не разрывая его до полного изнеможения. Но теперь Дождь отчетливо осознал, что что-то изменилось. При чем не в нем, он давно уже ловил себя на мысли, что его не устраивают такие вот отношения от койки к койке, а именно в Митче. В нем появилось нечто странное, чего, как думалось Дождю, раньше никогда не было и быть не могло, но, может быть, все дело в том, что в целом скупой на эмоции Мирослав слишком умело скрывал это от него?

Митч проводил его до двери квартиры, поэтому для Кирилла было очевидно, что он собирается остаться. И, стоило ему открыть дверь своим ключом, как Мирослав притянул его к себе прямо в подъезде, так и не дав войти, и поцеловал, но совершенно неожиданно без того бешенства и страсти, к которым Кирилл уже привык. Его губы были сухими и нежными, он не терзал его, он пил. У Дождя подкосились колени, он сам не понял, как это произошло, но он повис на широких плечах, стоило Мирославу оторваться от его губ, и смотрел на него просто огромными, растерянными глазами. Митч улыбнулся.

— Я заеду за тобой завтра утром, — произнес он, почти занес его в квартиру, приставил к стене, мазнул губами по шее, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

Дождь молча сполз на пол и уткнулся лицом в колени. Его трясло. Это ведь не может быть правдой, да?

Утром следующего дня они вылетели в Париж.

— Чего бы тебе хотелось? — полюбопытствовал Митч светским тоном, разбирая сумку в их с Дождем двухместном номере. Мальчишка с потерянным выражением лица сидел на кровати и растерянно смотрел, как он раскладывает по полкам в шкафу свою одежду.

— А? — Кирилл моргнул, возвращаясь к действительности.

— Можем сходить посмотреть на город или на какую-нибудь местную дискотеку, если тебе хочется.

— Не хочется.

— Хорошо, тогда что?

— Объясни мне. Просто объясни, зачем все это? — Дождь обвел рукой шикарный гостиничный номер класса люкс, и испытующе посмотрел в глаза мужчины.

— Ну, если тебе не нравится роскошь, в следующий раз так и быть остановимся не в пяти, а в четырех звездах. Тебя устроит? — Глаза мужчины смеялись.

Дождь поджал губы и нахмурился.

— Ты прекрасно понял, что я имел в виду.

— Понял, — не стал лукавить тот, — И что?

— Почему просто не ответишь?

— Потому что я не знаю, что мне тебе ответить. Потому что лично мне желание провести рождественские каникулы в обществе с дорогим мне человеком кажется вполне естественным. И я не понимаю, что тебя так напрягает в этом.

— Ты.

— Вот как? — Митч отложил все вещи, что держал в руках в сторону и подошел к кровати. Остановился возле мальчишки, напряженно всматривающегося в его лицо, и сам ответил таким же внимательным взглядом. — Я уже спрашивал, — очень тихо произнес он, — Но спрошу еще раз. С чего ты взял, что можешь воспринимать меня всего лишь как временное развлечение?

— Если бы я считал тебя временным развлечением, я бы уже давно ушел искать приключения на стороне! — выпалил Дождь, вскинув головы.

Митч усмехнулся, протянул руку и провел пальцами по его щеке. Дождь отшатнулся, сам не понимая почему, видимо что-то такое было во взгляде притягательных голубых глаз, от чего хотелось сбежать и спрятаться. Правда, он так и не понял что. Но мужчина сразу же убрал руку от его лица.

— Проверим?

— Что?

— Насколько ты серьезен в отношениях со мной.

— А ты?

— И я. Так проверим?

Голос Мирослава звучал мягко, но Дождь подсознательно чувствовал, насколько обманчива эта мягкость, и все равно повелся на этот голос. Он всегда цепенел, когда Митч начинал говорить с ним этим завлекающим тоном, и ничего не мог с этим сделать. Губы сами собой пересохли, на щеках, неизвестно откуда, появился лихорадочный румянец, а в животе начала медленно скручиваться какая-то восхитительная спираль, пробуждая мысли о страстных поцелуях, сильный руках, и тайной мечте о нежности, которую он никогда не рискнул бы высказать вслух.

— Хорошо, — кивнул Дождь. Как бы он сам не запутался в их непростых отношениях, он всегда верил, нет, точно знал, что дядя Митч никогда не причинит ему вреда, по крайней мере физически.