Я выбираю свободу!

Но в любом случае план действий на день показался наиболее удачным, и чем дольше я об этом думал и чем ближе подходил к скалам, тем яснее это понимал. В последнее время перед отбытием сюда возможность побыть в одиночестве была для меня непозволительной роскошью, как и в принципе возможность отдохнуть: время пожирали какие-то круглосуточные переговоры и обсуждения, неизбежные для высокопоставленного офицера. Так что предоставившийся случай я решил использовать по полной.

Чувствуя природу, умея охотиться и ловить рыбу, несложно обеспечить себя пропитанием. А ещё, и это в моей ситуации было важнее, подобный процесс помогал отвлечься от ненужных мыслей, или по крайней мере разложить их по полочкам и успокоиться. И выйти из того морально-идеологического тупика, в котором я оказался.

Тилль

От Мельхиора я выходила в смешанных чувствах и в глубокой задумчивости. Так и эдак тасовала факты и вопросы тёмного, пытаясь понять, всё ли я ему сказала или нет, и что из того, что я не сказала, он понял самостоятельно. Но вскоре уже разозлилась на себя и решительно направилась в госпиталь. Лучше я буду думать о чём-нибудь полезном, в чём понимаю гораздо больше, чем в расследованиях. Ну или, по меньшей мере, в чём у меня есть шанс разобраться. И даже почти обязанность.

При большой силе и наличии солидного практического опыта целителем я была достаточно посредственным: не хватало системы и фундаментальных познаний. Многие моменты, где я выезжала на голой сырой силе, профессионал мог сделать проще и с куда меньшими затратами энергии.

В бесконечно далёкие сейчас времена моей юности женщины нечасто выбирали для себя стезю мага. Нельзя сказать, что волшебницы порицались обществом или презирались, но они казались... странными. Женщины вполне сознательно предпочитали заниматься другими, чисто женскими, вещами. Однако при наличии достаточно сильного дара было глупо и опасно не уметь им пользоваться, а уж целительству учили всех девочек при наличии даже мизерного таланта.

Я оказалась обладательницей редкого по силе сдвоенного дара жизни и смерти, и должна была стать тем, что в мои времена называли "чёрными целителями" — магами, способными не просто лечить, но буквально возвращать из-за Грани.

Проблема была в том, что я не хотела быть целителем, я хотела стать боевым магом и доказать всем и каждому, что могу достигнуть успехов на этой исконно мужской стезе. И со свойственным горячей юности упорством начала развивать только одну грань собственного дара — ту, которая могла приблизить меня к идеалу. Родители слишком любили нас и потакали во всех глупостях, так что они не возражали против подобного пути. Наверное, полагали, что со временем я наиграюсь и поумнею. Может, так и случилось бы, но мама попалась на клык бешеному кабану, ей не успели помочь, и отец ушёл вслед за ней. Если бы мы были маленькими и не могли о себе позаботиться, чувство ответственности, наверное, удержало бы его среди живых, но сёстры были уже взрослыми семейными женщинами, а я... тоже считала себя взрослой, сильной и самостоятельной волшебницей. Правда, на практике показала себя отчаянной трусихой, потому что сбежала при первом же вызове моей самостоятельности.

Потом я оказалась рядом с Иром и другими. Они воспринимали меня забавной девчонкой и чем-то вроде бестолковой младшей сестры, опекали и заботились, и почему-то эта опека не раздражала. Я с отчаянным восторгом загорелась их идеями и их борьбой, и с новым энтузиазмом вернулась к прерванным занятиям, постигая все изменения в магической науке, произошедшие за время моего отсутствия, а их было много. Вернее, я тогда только считала, что отлично поняла, во имя чего и с чем они борются.

Именно друзья тогда заронили в мою душу зерно сомнения, что расточительно не пользоваться талантами, которыми тебя наделила Мать-Природа. И, пожалуй, именно те зёрна рассудительности потом принесли плоды... разума? Во всяком случае, именно тогда и именно с этого началось моё взросление. Не физиологическое созревание, а становление полноценной взрослой личности на месте того, что раньше было избалованной упрямой девчонкой.

Правда, заняться целительством всерьёз — так, как это нужно было сделать, начав с азов и возвращения на ученическую скамью, — я так и не собралась. Но по крайней мере я тогда наладила контакт с собственным даром, научилась им пользоваться. И это здорово помогло потом, когда началась война. Мужчины были увлечены своими идеалами и своими поисками единомышленников, и я — вместе с ними. К тому времени я уже и в самом деле начала понимать, что именно они хотели изменить и что имели в виду под словом "свобода".

Стыдно вспомнить, но я воспринимала тогда начало войны с энтузиазмом. Старалась не показать собственного предвкушения и восторга от возможности наконец-то показать, чего я стою, но — радовалась. И хорошо, что получилось всё это скрыть: боюсь, друзья бы во мне здорово разочаровались. Потому что практика показала, что стою я очень немного, а понимаю — и того меньше.

Настоящая война и настоящие смерти оказались совсем не такими, какими я их представляла. В них не было ничего торжественно-возвышенного и красивого. Страшно, больно и очень грязно — вот из чего война складывалась на самом деле. Настоящий героизм чаще всего заканчивался смертью, а за настоящие подвиги часто некого было награждать.

Страх... был везде. Впитывался под кожу и тенью следовал за мной, разбиваясь на оттенки разных, но одинаково выматывающих страхов. Сначала появился страх смерти, потом, с очень быстрым в таких условиях взрослением, страх за чужую жизнь. За друзей, за приятелей, за совсем посторонних живых существ: тех, которые были рядом, на линии фронта, и тех, кто был позади, кого нам надлежало защищать. Страшно слышать сухие цифры отчётов о погибших и считать, скольких из них ты видела ещё вчера. Страшно гадать, вернёшься ты завтра или нет, вернётся друг — или навсегда исчезнет. Страшно находить мёртвые тела. Страшно не успевать прийти на помощь. Страшно видеть, что с некоторыми разумными существами, казавшимися совсем недавно такими хорошими, умными, сильными, делает страх смерти.

Я повзрослела стремительно, за считаные недели первых боёв. Не раз и не два жалела о своём глупом побеге тогда, в юности, но — уже молча. Я научилась сцеплять зубы и делать то, что должна, через "страшно" и "больше не могу". Война длилась долго, почти тридцать лет; пусть с переменным успехом, с продолжительными затишьями и попытками переговоров. Но по сути бои не стихали ни на минуту, просто превращались в локальные стычки, прощупывающие противника, и порой срывающиеся внезапным стремительным наступлением, проламывающим линию фронта.

Не знаю, как вчерашняя избалованная девчонка сумела выжить в войне и уж тем более не знаю, как умудрилась сохранить себя. Наверное, за это стоило благодарить Ира. Он стал моей отдушиной, моим нечаянным счастьем, моей украденной у смерти любовью. Я уже не помню, в какой момент наша дружба переросла во что-то значительно большее, но долгое время именно это чувство помогало выживать.

Наши боги не случайно изображаются парами. Сложно нести такой груз, как вечная жизнь, в одиночестве, и ещё сложнее — когда в этом пути помогают случайные попутчики. Тяжело, когда кто-то, ставший родным, вдруг уходит, отдаляется, исчезает из твоей вечности, оставляя тебя в одиночестве. Считается, что наши души тоже рождаются парами, и именно равновесие двух душ позволяет эльфам жить очень долго, почти вечно. А если посчастливится встретить вот такую свою половинку, тогда можно узнать истинную любовь. Но за всё приходится платить, и один из такой пары, уходя, обычно увлекает за собой другого. Говорят, это происходит, даже если живут они в разных концах мира и никогда не встречались; проверить подобное, правда, пока никому не удалось.

Я была уверена, что Ир — моя половина. Да и как было в этом усомниться, если мы ощущали друг друга на расстоянии и знали, что чувствует другой? Ребята подтрунивали над ним и смеялись, мол — воспитал себе невесту. А он только улыбался многозначительно и в очередной раз привлекал меня к себе для поцелуя.

Не знаю, что нашёл во мне он, знавший меня не только взрослой и разумной, но и глупой самонадеянной девчонкой. Со мной-то всё было просто: я не понимала, как его можно не любить. Шальная улыбка этого мужчины заставляла идти за ним куда угодно, и не только меня. Настолько сокрушительного обаяния я не встречала больше никогда. Даже отец, уж насколько был образцом настоящего мужчины и правителя, не мог похвастаться таким умением повести за собой. Порой мне казалось, что ироничная улыбка и насмешливый взгляд Ира поспособствовали воплощению их — точнее, уже нашей, — мечты в куда большей степени, чем слова, идеи и устремления.

Мы хотели пожениться, когда закончится война, и в этом был смысл. Какая уж тут семейная жизнь, если виделись мы в лучшем случае раз в неделю, а порой — не виделись месяцами! Только вот я дожила до этого конца, а он — нет.

Когда его не стало, я почувствовала это задолго до того, как дошла информация. Только не поняла, откуда эта пустота в груди, откуда ощущение, будто я смотрю на мир сквозь мутное стекло. Когда всё подтвердилось... насколько я поняла, Валлендор с другими попросту боялись мне сказать; но это и не понадобилось. Я сама догадалась, достаточно было просто взглянуть им в глаза.

Не знаю, почему я не ушла за ним. Может, остановил прочно укоренившийся внутри страх смерти? Но почти год с того момента, как его не стало, я провела за тем же мутным стеклом — почти не ощущая, почти не живя. Я улыбалась, помогала окружающим, исполняла обязанности целителя в госпитале — на передовую друзья меня попросту не пустили, а сил настоять у меня не было. По-хорошему, они были совершенно правы: ладно себя, но в том своём состоянии я могла подвести окружающих, и так рисковать было глупо.

Понять, почему всё вдруг изменилось, я тоже не могла. Единственной здравой мыслью было предположение, что дело в ритуале, что боги решили меня пожалеть и помочь. Одно только смущало в этом предположении: улучшение наступило чуть раньше. А ритуал, кажется, просто ускорил процесс, встряхнул меня — или вовсе вытряхнул из кокона, которым я успела себя окутать. И что послужило первым импульсом, оставалось пока неясным.

— Тилль! — радостно поприветствовал меня Колос буквально на входе в госпиталь. Мужчина стоял в фойе, возвышаясь над группой студентов, а между теми, внося элемент безумия и сумятицы, носилось не то пятеро, не то шестеро радостно визжащих детей. — Привет, как же я рад тебя видеть!

— Чую подвох, привет, — проговорила я, подходя ближе. Дети, обнаружив новое интересное лицо, уже дружно ринулись ко мне, норовя обнять и напроситься на ласку. — Что за бедлам?

— Тилль, выручай! Дробра приболела. Ничего серьёзного, но её балбесов решительно некуда пристроить. Я бы и сам с ними посидел, но уследить одновременно и за ними, и за студентами, и за...

— Я тебя поняла, — со смехом оборвала я, с удовольствием ероша лохматые макушки. — Пригляжу, конечно. Мы к морю пойдём, пособираем ракушек, как раз запасы порошка почти кончились, кое-какие травы поищем, и вообще постараемся провести время с пользой. А, молодёжь? К морю пойдём?

Дети радостно загомонили, Николай благодарно улыбнулся, и я, со всем выводком завернув в кладовку за кое-какими нужными мелочами, вышла обратно под яркое солнце.

За время войны так получилось, что при госпитале вырос небольшой сиротский приют. Дети из разных семей, разных возрастов, разных видов, но с одинаковыми судьбами. Почему-то детям часто везёт выжить там, где взрослые погибают. Боги что ли берегут? В группе, опекаемой пожилой одинокой гномкой Дроброй, была одна человеческая девочка, осиротевшая совсем крошкой, и пятеро эльфов, из которых четверо — мальчишки. Девочек я взяла за руки, мальчишки с гордостью приняли миссию "охраны и защиты слабых", и мы дружно двинулись к берегу, жизнерадостно болтая о какой-то ерунде. Дети делились собственными наблюдениями, проблемами и мыслями, я — рассказывала какие-то полусказочные истории, и всем было хорошо.

Детей я действительно любила, и рядом с ними оживала даже тогда, когда ничто больше меня не трогало. И каждый раз я с тоской и болью вспоминала Ира, остро сожалея, что боги за десять лет так и не подарили нам этого счастья. И винила в этом себя, вспоминая ничем не подтверждённые слухи, что интенсивные занятия магией смерти приводят к бесплодию.

Сейчас привычная горечь попыталась подняться в душе, но детский смех и пахнущий морской солью ветер быстро прогнал её прочь.

— Ой, Тилль, а что это он делает? Танцует, да? — потеребила мою руку Альвиир, Виля — эльфийка из диких, когда мы уже подходили к морю. Я не сразу сообразила, о чём речь: вперёд я не смотрела, больше сосредоточенная на мальчишках, носящихся вокруг, а для этого требовалось вертеть головой на все триста шестьдесят градусов.

— Кто, Виль? — уточнила, обшаривая взглядом широкий полукруглый пляж, выступивший из-за скал, между которыми мы пробрались в эту лагуну. Море в порту почти всегда было спокойным, и найти на берегу что-то интересное получалось редко, а здесь волны с шелестом набегали на мелкий песок и часто оставляли на нём забавные диковинки. Собственно, звонкое девичье "а вот он" можно было пропустить мимо ушей, потому что на объект интереса я наткнулась почти сразу.

На пляже обнаружился Фель. Спрашивается, неужели кто-то из нас не мог выбрать другое место для прогулки? Или опять боги дурачатся?

Впрочем, понять, что именно он делал и что так заинтересовало Вилю, я не успела — мужчина заметил наше появление и замер. Нас разделяло метров тридцать песчаного пляжа с раскиданными по нему некрупными обломками скал, так что не заметить друг друга было сложно. Мои подопечные насторожились, кто-то из мальчишек решительно встал передо мной в явном намерении защитить, а я замерла, не зная, что предпринять. С одной стороны, зачем мешать его уединению, провоцировать конфликт, да и вообще лишний раз пересекаться? Но с другой — поспешное отступление в моём случае будет похоже на бегство, а пляж большой и прекрасно может вместить всех желающих.

Повисшую паузу нарушило непонятное шевеление у ближайшего к Бельфенору камня, из-за которого вдруг выскочил светловолосый мальчишка-эльф по виду не старше моих и метнулся к светлому. Я инстинктивно качнулась вперёд, намереваясь окликнуть его и предостеречь от глупостей, но мальчик повёл себя неожиданно. Вместо того, чтобы бросаться на светлого с кулаками, он прижался к боку мужчины, затравленно глядя на нас. Фель успокаивающим жестом положил ладонь на лохматую белоснежную макушку, а я решительно двинулась к этой парочке. Мальчик мне, совершенно определённо, был незнаком, и в этом стоило разобраться.

Бельфенор из корней Серебряного Дуба

Прогулка по окрестностям отчасти примирила меня с действительностью. Стоило городу исчезнуть из поля зрения, а ногам ступить с обработанного камня брусчатки на мелкий песок, и я понял, что здешняя природа тоже мне отвечает. Местные сосны с длинными мягкими иглами, развесистые пальмы и яркие рододендроны всё равно отзывались на призыв, шелестели на лёгком ветру и источали изумительные ароматы. Даже ковёр из низкорослой колючки, по виду совсем сухой, на самом деле был переполнен силой. И пусть местные пронизанные и прогретые солнцем растительные жители отличалась от густых тенистых лесов родной земли, но они были готовы их заменить. Правда, не сейчас; сейчас жаркое солнце сморило всю зелень в сон, и та отзывалась неохотно, вяло.