Восьмой медальон. Том 2

Фердинанд первое время ходил сам не свой, всё клялся отыскать убийцу и разрезать его на куски. Жосс вторил приятелю и советовал обратиться к друзьям несчастного барона, чтобы затеять облаву, — неясно только, на кого именно. Энгерранд помалкивал, хотя мог бы на многое пролить свет. Какое-то внутреннее чутьё советовало ему держать язык за зубами.

Со временем горе Фердинанда поутихло. Он даже начал находить некоторое удовольствие в новом своём положении, ведь по достижении пятнадцати лет стал полноправным хозяином в своих владениях. В поведении юноши появилась некоторая заносчивость, жесты стали властными, словно у короля.

— Вот это настоящий сеньор! — закатывая глаза, восклицал Жосс.

Энгерранду подобные перемены не пришлись по душе. Однажды, когда приятели гостили в Зеленодолье, он имел неосторожность сделать Рево замечание. Завязалась ссора — первая за все годы дружбы. Фердинанд выбежал из дома, вскочил в седло и помчался прочь не разбирая дороги. Жосс укоризненно покачал головой — неясно, впрочем, кто именно заслужил его осуждение, — проворчал что-то себе под нос, а затем бросился догонять господина.

— Что за глупцы! — в сердцах воскликнул Энгерранд, провожая их взглядом.

— Ты ничем лучше, — заметил Добряк.

"А ведь и правда, — подумал юноша, — какой демон тебя укусил? Причина-то была пустяковая", — но, не желая признать неправоту, с обиженным видом фыркнул и вышел во двор. Прошёлся по дороге до единственной в посёлке площади, где когда-то Ансельм чуть было не лишился своей должности, грустно вздохнул... Не следовало ссориться с друзьями, не следовало!

Внезапно Энгерранд заметил, что навстречу идёт, помахивая корзинкой, Аньела, дочь Силача.

— Вижу, ты повздорил со своим драгоценным сеньором Фердинандом, — остановившись в паре шагов от юноши, сказала она. От платья девушки исходил лёгкий аромат каких-то цветов — сладкий, дурманящий. — Этот грубиян чуть с ног меня не свалил. Неблагодарный! Быстро же забыл, кому обязан жизнью...

— Помолчала бы ты! — грозно произнёс Энгерранд.

— Фу, какая неучтивость! — лукаво сверкнула глазами Аньела. — Водишься со знатью, а манеры — словно у слуги!

И вдруг добавила так печально, что у юноши сжалось сердце:

— Не грусти. Вы скоро помиритесь, ведь дружбы, подобной вашей, во всём Алленоре не сыщешь...

Энгерранд впервые поглядел на неё с интересом. И почувствовал вдруг страшное волнение. Сердце бешено заколотилось в груди, кровь прихлынула к щекам, кончики ушей вспыхнули, словно от жгучего стыда...

— Так ты, значит, хотела утешить меня? — сглотнув комок, выдавил юноша. — Прости, я вёл себя грубо... — Затем вдруг смущённо засмеялся и сам не понял, как пробормотал: — Вообще-то... знаешь ли... обычно я веду себя с отменной учтивостью...

— Я нисколько не обиделась!

Всё внутри юноши вспыхнуло от непередаваемой радости:

— Правда?!

— Честно!

— Слава богам!.. Но что это мы стоим?.. — вновь забормотал Энгерранд. Он сам не понимал, что происходит, но был не в силах умолкнуть. — Проклятье! Не хочу, чтобы все глазели на нас! Пойдём куда-нибудь, поболтаем... К речке, например... Ну, знаешь, туда, где влюблённые по ночам шепчутся...

— "Влюблённые"?

— Ну да! — не своим голосом ответил юноша.

— Звучит заманчиво...

— Только... — прохрипел Энгерранд. — Знаешь... Мне что-то выпить захотелось — аж мочи нет!

Не говоря ни слова, Аньела извлекла из корзинки флягу, наполненную тёмной жидкостью. Юноша никогда не встречал такого напитка, но в тот миг он готов был глотнуть даже яда, только бы избавиться от мучительной жажды.

Выпив немного, Энгерранд облегчённо вздохнул:

— Эх, хорошо! Спасибо!

Девушка улыбнулась — сторонний наблюдатель решил бы, что насмешливо, однако юноше эта улыбка показалась полной нежности; одарила насмешливым взглядом, а Энгерранд ощутил невыразимое блаженство.

— Идём, — сказала Аньела.

Энгерранд сделал несколько шагов, затем вдруг остановился, пару раз тряхнул головой... и осторожно взял спутницу под руку. Так они прошли через весь посёлок, выбрались за ограду и двинулись дальше — туда, где серебрилась узкая лента руки. Уселись на берегу и принялись болтать обо всём, что приходило на ум, любоваться, как в солнечных лучах обрывки облаков окрашиваются в багряный цвет, как по травяному морю пробегают, вздыбленные ветром, "волны", слушать жалобные крики птиц, предчувствующих близкую бурю...

Несколько часов пролетели, словно одно мгновение.

— Пора возвращаться, — сказала Аньела.

Энгерранд молча поднялся, взял её под руку и побрёл к посёлку. Из груди юноши то и дело вырывались жалобные стоны. Попрощавшись с девушкой, он долго провожал её взглядом, а затем поплёлся домой.

Добряк встретил племянника у порога.

— Где ты был? Ходил в замок, чтобы помириться с друзьями?

Энгерранд вздрогнул. С глаз его словно спала пелена. Вспомнилась недавняя ссора с Фердинандом и Жоссом, зато мысли о дочери Ансберта куда-то испарились, будто не сидел он с ней у реки полдня, не разговаривал, не любовался чудесами природы...

— Странно... — прошептал юноша.

— Так вы помирились? — не унимался Ансельм.

— Нет.

— Как же так? — огорчился мужчина. — Почему?

— Я не ходил в замок! — с неожиданной злостью вскричал Энгерранд. — Разве это так сложно понять?!

Он бросился в свою комнату, рухнул на кровать и зарылся лицом в подушку. Поворочался немного, а затем провалился в тяжёлый, вязкий сон, в котором смешались разом явь и вымысел. Перед взором его замелькали изуродованное яростью лицо сеньора да Рево, силуэт загадочного незнакомца, который сперва спас от гибели Фердинанда, а после убил барона, друзья, кричащие что-то перекошенными от злости губами, Аньела с поистине неземной улыбкой, такая прекрасная, что просто слов не отыскать... А затем — зала в старом замке, полная мужчин и женщин в богатых одеяниях... Все стоят на коленях перед тремя незнакомцами в чёрных плащах... Впрочем, какие же это незнакомцы? Они ведь как две капли воды похожи на... Эстельфера! Один вздрагивает — должно быть, услышал своё имя — и поднимает взор, смотрит на Энгерранда. Глаза его — чёрные, точно бездна, в которой нет ни конца, ни края. И вдруг под ноги императору демонов бросается Аньела, глядит в лицо, словно собачка, шепчет что-то на непонятном наречии, целует край плаща...

От зрелища этого всё внутри Энгерранда перевернулось от гнева. Подскочив на кровати, он распахнул глаза и посмотрел вокруг себя безумным взглядом.

— О боги! Что же с тобой творится?..

Сквозь щели в ставнях свистел ветер, слышался скрип деревьев. Раздался хруст сломанной ветки. На дворе разыгралась настоящая буря.

"Что же будет с Аньелой? — подумал юноша. — У Силача ведь такой старый дом..."

И поразился собственным мыслям. В прежние времена он только обрадовался бы, случись с домом Ансберта несчастье — мужчина думал лишь о том, где бы раздобыть денег, а на вопросы и насмешки отвечал так, словно разговаривал с маленькими детьми:

— Главное — разбогатеть! А уж на что потратить свои сбережения, я придумаю.

Дом Силача тем временем ветшал, крыша протекала, стоило пойти даже крошечному дождю, двор зарастал травой...

И вот сейчас боги решили покарать этого скрягу и лентяя! Нужно радоваться, что справедливость наконец-то восторжествует!

Но что же будет с Аньелой?..

Энгерранд сжал ладонями голову, пытаясь избавиться от нахлынувших мыслей о девушке, однако образ её с поразительной настойчивостью вновь и вновь возникал перед мысленным взором. Словно какое-то наваждение, бороться с которым у юноши не было сил...

Едва дождавшись рассвета, Энгерранд выбежал на улицу и бросился к жилищу Силача. Всюду на земле валялись ветки, какие-то обломки, одно дерево оказалось сломано у самого корня... Зато дом Силача стоял целёхонек, словно повелитель ветров Атидаль оберегал его.

На порог вышла Аньела.

— Ты волновался за меня?

— Да...

— Спасибо...

Вчерашняя история повторилась с необыкновенной точностью: вновь Энгерранд и Аньела сидели у реки, говорили о чём-то, любовались пейзажем, слушали щебетание птиц. А вечером, когда Энгерранд вернулся домой и попробовал воскресить в памяти подробности минувшего дня, у него ничего не вышло. Несколько обрывков бесконечной, бессмысленной беседы, кривая улыбка на губах девушки, странный блеск глаз — такой появлялся иногда у Силача, когда мужчина погружался в мечты о несметных сокровищах... И всё...

Энгерранд попытался прибегнуть к помощи рассудка, отыскать хоть сколько-нибудь разумное объяснение происходящему, но не сумел. Неужели он стал жертвой наваждения? С трудом верилось, что Аньела способна творить магические ритуалы. Да и кто в Зеленодолье может их знать? Хотя, с другой стороны, в нескольких милях от посёлка лежат развалины старого замка, где совсем недавно творились зловещие обряды. Вдруг Ансберт посещал эти сборища и рассказывал о них дочери?..

Юношу передёрнуло.

На следующее утро Энгерранд отправился навстречу с твёрдым намерением расспросить обо всём Аньелу, но едва увидел её, растерял всю свою решимость. Имеет ли он право выдвигать столь оскорбительные обвинения? Или, скорее, не оскорбительные, а глупые... Да, именно так! Разве может девушка, похожая на светлого духа, помогать отцу творить злодеяния?.. Впрочем, и Ансберт, пожалуй, не такой уж плохой человек. Может иногда пустить в ход кулаки, повздорить с кем-нибудь, но творить магические обряды... Чушь!

И вместо вопроса с губ юноши внезапно слетели слова:

— Я тебя люблю...

— И я тебя тоже... — почти беззвучно ответила Аньела.

"Вот всё и разъяснилось... — с необъяснимой горечью подумал Энгерранд. — Но... неужели это и есть настоящая любовь? Странно..."

Смех девушки выветрил последние сомнения из его головы. Казалось, мир вокруг перестал существовать, скрылся за беспроглядной пеленой, и на земле остался только один человек... нет, не человек, а божество, заменившее разом и солнце, и воздух, и небо над головой... Аньела...

Добряк молча наблюдал за тем, что творится с племянником. С одной стороны он, вполне оправдывая своё прозвище, всегда был мягок, не вёл себя подобно другим жителям посёлка, которые следили за каждым шагом своих детей и, предпочитая словам действие, то и дело хватались за палку, и даже когда Энгерранд доставлял хлопоты (а случалось подобное очень редко), не начинал строить из себя тирана, а ограничивался одной-двумя фразами или укоризненным взглядом. Он был уверен: племянник сам всё поймёт и впредь не совершит глупостей. С другой же стороны, на сей раз Ансельм просто не знал, что сказать, а если и пытался завести беседу, тотчас умолкал, заметив невидящий взгляд Энгерранда. Даже на вопросы о приятелях юноша лишь безразлично пожимал плечами.

— О боги! — шептал Добряк, когда племянника не было дома. — Неужели вы позволите разрушить такую прекрасную дружбу? Вразумите этих глупцов, прошу вас!

В конце концов, желая понять, в чём причина такого поведения Энгерранда, мужчина решился на поступок, который в глубине души считал отвратительным: попробовал проследить за племянником. А узнав истину, испытал такое облегчение, что, не в силах сдержаться, сказал во время ужина:

— Ну и дела! Я и помыслить не смел, что так чувствителен к чарам Аламора.

— О чём вы говорите, дядя? — рассеянно спросил Энгерранд.

— Аньела — прекрасная девушка...

— Да, — согласился юноша.

Лицо его при этом осталось совершенно бесстрастным.

— Я я-то столько дней мучился, места себе не находил!

— Мне жаль... — ответил Энгерранд. И повторил тем же тоном, словно говорящая кукла: — Мне жаль...

— О, это же чудесно! — в восторге вскричал Добряк. — Вы ведь питаете друг к другу такие чувства... такие чистые, нежные! Даже на долю аристократов редко выпадает такое счастье.

— Мне — выпало...

Ансельм пристально посмотрел на племянника. Тот словно пребывал в ином мире, где не было места для дяди, докучающего своей глупой болтовнёй.

— О чём ты думаешь? — осторожно спросил он.

— Об Аньеле...

— Ах да, верно!.. А о Жоссе ты когда вспоминал в последний раз? А о Фердинанде?..

Энгерранд вздрогнул. Лицо его стало злым, глаза мрачно засверкали.

— Я хочу спать, — резко встав из-за стола, сказал он и выбежал прочь.

Добряк только рот раскрыл: конечно, влюблённые, если верить легендам, совершают временами необъяснимые поступки, но неужели им положено впадать в ярость всякий раз, когда разговор заходит о тех, с кем они ещё недавно были дружны? Неужели Аньела до такой степени завладела сердцем Энгерранда? Пусть даже так, но разве может чувство привязанности столь быстро смениться ненавистью? Быть может, всё это — происки Аламора? Дань, которую жестокий бог собирает с тех, кого "одарил" своим вниманием?

"Нужно бы потолковать с кем-нибудь, кто лучше тебя знает, что такое любовь, — после долгих размышлений решил Ансельм. — Скажем, с Эрвелиной... Она жила с мужем душа в душу и, конечно, сумеет всё разъяснить..."

И Добряк поспешил к ней.

— О племяннике хочешь поговорить? — впустив гостя в дом, спросила женщина. — Мальчишка подрос, а ты этого не заметил. Вот и бегаешь теперь посреди ночи, будто безумец.

— Как же мне не сходить с ума? — грустно усмехнулся Ансельм. — Ничего не пойму, только путаюсь в догадках...

— А что тут понимать? Влюбился твой племянник, разве не ясно?

— Не верю, что любовь может так менять человека!

— Ещё как может! — уверенно ответила Эрвелина. — И в зверя превращать, и в безумца, и в страшного злодея, и ещё много в кого. Только любовь-то эта не настоящая, вот в чём беда!

— Как это?

— Околдовали Энгерранда...

— Ну конечно! — усмехнулся Добряк. — Когда нельзя что-нибудь объяснить, только и остаётся кивать на тёмные силы: мол, они всему виной.

— А ты губе не криви да нос не вороти. Лучше послушай. Уже, наверное, забыл, как к нам лет десять назад, когда ещё муженёк мой был жив-здоров, купец какой-то приезжал? Кажется, он говорил, будто из самой столицы путь держит. Ясное дело, мы его к себя пригласили — думали, что-нибудь толковое расскажет. А гость-то наш напился допьяна и принялся нести всякий вздор: про горы, где драгоценных камней больше, чем в сундуках у короля, про реки, чьи воды похожи на жидкое золото. Мы слушаем — выхода другого нет, не гнать же болтуна за дверь, да и рот не завяжешь. Только и ждать, когда же сон сморит. И вдруг гость наш заводит речь о магии. Уставился на меня и говорит: "А знаете ли вы, красавица, что я могу влюбить вас в себя, если пожелаю?" — "Ещё чего! — отвечаю. — И не стыдно вам такую чушь при муже моём говорить?" — "Ах! — ухмыляется. — Да разве же, будь у меня подобное желание, я бы всем о нём разболтал? Нет, я не глуп! Просто угостил бы вас чудесным напитком..." И ставит передо мною склянку с каким-то зельем. "Убери-ка эту мерзость, — говорю, — пока я бутыль твою не разбила!" Дурочка была... Нет чтобы выспросить побольше, разузнать... Ну да ладно! У купца-то глазки заблестели. Причмокнул губами и шепчет: "Впрочем, в столице, откуда я родом, придумали кое-что получше волшебных напитков. Всего-то и нужно выбрать жертву, прошептать коротенькое заклинаньице — и самая гордая дама повалится к вашим ногам. Что требуется? Один крошечный предмет..." И показывает медальон — знаешь, вроде тех, что наши зеленодольцы на шее носят, только рисуют обычно птицу какую-нибудь или зверя, а на том — слова и знаки какие-то непонятные. Я ничего не разобрала. "Значит, заклинание нужно? — спрашиваю. — А какое?" И тут вдруг муж мой, проклятый болван, очнулся да как завопит: "Ах ты, демоново отродье! Пил в моём доме, жрал за четверых, а теперь ещё к жене пристаёшь?!" И склянкой с зельем — об пол! Купец перепугался, вскочил — и вон из дома. А за порогом уже Силач ждёт. Вот ведь лисица! "Не угодно ли вам переночевать в моём жилище? Кровать свою не пожалею для такого важного гостя!.." Словом, устроился гость наш на ночлег у Ансберта. И кто знает, не вздумал ли и там болтать о зельях да медальонах? У Силача денежки уже тогда водились. Вдруг взял он да и купил удивительный медальон? И заклинание выведал... Понимаешь?