Приказано выжить (Ирис)

Постаралась улыбнуться как можно более легкомысленно:

— Не сегодня. — Тео понимающе кивнул, и я поспешила добавить: — Ты не ответил на мой вопрос.

Конечно, его это не обмануло, однако он ничего по этому поводу не сказал, то ли из тактичности, то ли из своих неких соображений, далеких и непонятных.

— Трактирщики, кабатчики и хозяева гостиных дворов обычно стремятся заручиться нашей поддержкой, на всякий случай. Люди разные заходят, творят тоже разное — кому нужны лишние неприятности? Опять же и нам удобно, если вовремя узнавать станем о кое-каких делах. Вот к такой семье и поедешь, они трактир держат рядом с... А впрочем ни о чем это тебе не скажет, но место там хорошее. Для них ты ребенок одного из погибших гильдийцев, но расспрашивать вряд ли станут. А если станут, скажи, мол, не знаешь ничего, папенька не говорил. Отстанут.

— Ты так говоришь, будто мне завтра туда перебираться.

— Не завтра, но через несколько дней, когда спокойнее станет.

Несколько дней — много и мало, не знаю чего мне хотелось больше: чтобы они пролетели мигом или тянулись месяцами? Наверное, первого все же немного, но больше: меньше шансов наткнуться на Гретту, или Аэона или еще кого, кто в душу полезет.

А пока стоит получше спрятаться.

О прибытии Аэона я узнала за некоторое время до его фактического появления на территории резиденции. Просто почувствовала. С недавних пор стало заметно, что на этого человека я удивительным образом настроена — чую его приближение, а если находимся в одном помещении, не глядя, могу сказать насколько он от меня далеко и смотрит ли, или же занят чем-то иным и не обращает внимания.

Гильдейские конечно же подняли суматоху, приводя резиденцию в порядок; как объяснил мне Грач: "кризис миновал и начальство снова начальство". Смысл этой фразы был понятен мне не до конца, но общее настроение я уловила.

Пока кто-то носился по коридорам, судорожно наводя порядок, но на деле только внося сумбур во всеобщее безумие, я тихонько спустилась на кухню и спряталась под крылышко Гонку.

— Вица прячется? — хитро улыбнулся толстячок. — Там где Гонк родился, юные вицы всегда прятались, а вицо их искали, и если находили много раз, то разумные родители юных друг другу отдавали.

Я вспыхнула, залившись краской до самых ушей, даже шея горела, хотя вроде ничего особенного повар не сказал.

— Нет жениха у меня, — все еще смущенная поворчала я, пытаясь не показать реакцию на его слова. — Вицо приехал, не хочу на выговор напроситься.

Гонк тут же заохал, запричитал, дескать, какой это кошмар, сам вицо прибыл, а у него, несчастного повара, и не приготовлено ничего путнего, объедки одни, на стол выставить стыдно.

Я с подозрением покосилась на исходящие ароматным паром котлы, но сочла за благо смолчать; некоторые замашки излишне эмоционального повара проще не замечать, чем пытаться найти в них зерно здравого смысла.

Странно только, что он зовет меня вицей. На юге так обращаются только к господам, причем не ко всем подряд, а только к тем, кто, по мнению называющего этого достоин. Для всех остальных сохраняется учтивое обращение дица-дицо... Положим, уважать он меня может из-за дара, на волне благодарностей меня тут многие уважают, но с какой стати все-таки "вица"? Я не аристократка, не из знатной семьи... Совсем не пойми кто; приблуда бездомная, сирота. Людям не объяснишь, что мое происхождение с лихвой перекрывает все их древние и знатные крови, да и не стану того объяснять, еще не хватало.

Чем гадать, не проще ли спросить прямо?

— Гонк! Гонк, а ты зачем меня вицей зовешь?

— Вица вы, вот и зову... — невнятно ответил повар, роясь среди каких-то склянок. — И чего спрашивать...

— Гонк!

— Вы, вица, — на миг отступил от своих поисков толстячок, — не дразнились бы, не то недоволен вицо будет. Прятки прятками, а не поприветствовать неверно будет.

Я пристыжено отвернулась. Мне и самой неясно было отчего так страшно увидеться с Аэоном, хотя я и скучаю по нему очень сильно. Стыдно, неловко и даже представить встречу не выходит, все тонет в каком-то горячем тумане. Я ощущаю себя серьезно перед ним виноватой, только пока не знаю за что именно. Кажется, что за все понемножку, но это ведь не может быть так... Перед Тео мне не стыдно, перед Веритасом тоже; а о изурдованном воине даже и подумать неудобно.

Я лишилась дара, кому я теперь здесь нужна? На одной благодарности не проживешь, не хочу я приживалкой себя ощущать. От меня больше нет проку, а Гильдиям незачем меня беречь... Пожалуй, я остро стыдилась еще и своей ненужности, никчемности. Мало того, что пережгла дар, и многим не успела помочь, так еще и слонялась призраком без малого месяц...

Сердце болезненно кольнуло, я рассеянно потерла кожу в том месте. С последнего возврата от смерти это стало происходить достаточно часто, иногда на день по несколько раз. Неудивительно, после его краткой остановки... Райк рассказал, как успел уже мысленно со мной проститься, но оно снова забилось. Чудо.

Нет, все же хорошо, что дара нет больше. Я все же забылась, да не один раз, а трижды; забылась бы и вновь, только никто не успел бы спасти. Зачем? Неправильным было показывать свой дар людям, но сделанного ведь не воротишь назад.

Сама виновата, нечего и жалеть теперь.

Но... Аэон он же так надеялся на меня... А я подвела. Не справилась. Струсила, предпочла погрузиться в себя, а ведь могла бы помочь — пусть и без дара, а в лазарете руки лишними не бывают, тем более руки знающие. Скольким могла бы помочь? Скольким не помогла...

Про Гретту мне Грач рассказал. Парень был понятливым, в душу не лез, иногда просто говорил со мной, как бы между делом, хотя со стороны явно казалось, что я не слушаю. Так вот, моя последняя, смертельная для меня выходка, все-таки окончилась успешно, не помню уж как, но ноги я аре вернула. Она еще не ходит, на восстановление потребуется не один месяц, но пальцами на ногах шевелить может...

Не рискни я сунуться с головой в эту самоубийственную попытку сохранить ей жизнь и вернуть ноги, я никогда бы не узнала, что мой саторо уже мертв и, что хуже того, что его прокляли наши же предки... Мне придется найти способ снять это проклятие, впереди на это целая жизнь, длинная и никому не нужная. Времени хватит. Сейчас я все равно ничего не смогу добиться — тут бы выжить, да прижиться...

Но это конечно все попытки себя отвлечь.

Я оглядела кухню и трусливо забилась за одну из печей, прижавшись к горячему боку, чтобы согреть внезапно озябшее, несмотря на то, что на кухне было на диво жарко, тело. Печь была не так давно побелена и пачкала кожу светлой взвесью, ничем не пахнущей и наверняка не имеющей вкуса.

Гонк вполголоса что-то бормотал, но обычные кухонные звуки: кипящей воды, жарящегося на толстой сковороде лука, плеска воды в лохани для мытья посуды — это бормотание делали совсем неразборчивым. Впрочем, не нужно его слышать, чтобы догадаться, на что сетовал толстячок.

Я сидела, презирала себя за трусость, сотню раз почти решалась все-таки выйти и передумывала в последний момент, и все сидела и сидела, да слушала еле доносившийся голос повара, бормочущий что-то себе под нос. Презрение изредка превращалось в острую жалость к себе, но очень быстро возвращалось обратно. Трусость во всех ее проявления была мне глубоко противна, но сил справится со своею, да к тому же какой-то необоснованной, не хватало.

Потом на кухню кто-то зашел, и принялся распоряжаться какие блюда выносить, как расставлять. Голос был мне смутно знаком, но и только — представить внешность "распорядителя" не получалось, а подсмотреть было боязно. Засмеют еще... И то верно: тринадцать лет девахе, а она по кухням прячется, словно дите неразумное.

Напоследок, "распорядитель" спросил:

— Гонк, ты целительницу нашу не видел?

Я затаила дыхание.

Повар возился, судя по звуку, с посудой, потом ответил:

— Не видел.

— Отец ее ищет, так и передай если увидишь!

Что-то грохнуло, словно на пол упало одно из больших глиняных блюд разлетевшись на кусочки.

— Вот же напасть... Чего руками машешь, не видишь посуда стоит? Поди уж лучше! Командуют тут, как у себя дома, а Гонку потом собирать...

— Я это, — в голосе визитера зазвучало смущение, — я не хотел... Помог бы...

— Иди. — Повысил голос повар.

В ответ кроме удаляющихся шагов донеслось еще и громкое виноватое сопение.

— Спасибо Гонк, — виновато поблагодарила, вылезая из укрытия.

— Нехорошо это, — завел заново повар. — Они там хлебнули, поди, лиха, пока мы тут отсиживались, а и не приветствия, ни слова ласкового...

Я сердито мотнула головой:

— Подвела я его, Гонк, понимаешь? Там люди, они на Дар мой надеялись... Надеются. А Дара и нет больше, тю-тю! Пропал, и докажи сейчас будто вообще был. Мне теперь куда? Бесполезная, вот и не хочу выходить, глаза мозолить...

Красный от возмущения Гонк взмахнул руками, забыв, что в одной сжимает поварешку — полетели во все стороны капли варева, украсили стены жирными потеками.

— Да разве ж вицо такое скажет!

— Вицо, может, и не скажет, — резонно заметила. — Да я сама знаю, а прочие поймут, не сейчас, так позже.

— Глупости это, вица, — все так же сердито возразил Гонк. — Не выгонят же вас, в самом деле, ребенка на улицу! Ни в жизнь не поверю!

— Не выгонят, — согласилась. А про себя добавила: сама уйду.

Из города прочь. Что мне в Андасте? А так, обожду пока не успокоится малость народ, найду человека, лучше купца с товаром, да пристроюсь доехать до городка подальше, да помельче. В лавку подмастерьем устроюсь... А хоть бы и в булочную! Выживу, мне ли привыкать? Зато не будет там ни Аэона, ни Веритаса, ни Рейна, никого! Не посмотрит никто с укоризной: не справилась, мол!

Потом посмотрела на запястье, вздохнула. Наверное, хватит с меня необдуманных решений. Как бы ни хотелось верить, будто сумею выжить в одиночку, использовав лишь свои собственные силы, — это не так.

Я год добиралась до Андасты. Это так мало, когда остались одни воспоминания. И так много, когда проживаешь день за днем... Когда борешься за свою жизнь. Зачем сейчас лелеять свою гордость, если тогда в эти безумные дни и ночи, которые себе поклялась не вспоминать, я потеряла все — все, кроме жизни. Нужно было выбирать между ней и честью, гордостью, достоинством. Я выбрала.

Это до сих пор живет во мне, тяжесть того выбора. Стыд за все, что совершала, стремясь сохранить огонек жизни, даже не столько для себя, сколько для саторо — было бы несправедливо ему умереть из-за моей слабости. Тогда я не знала, что эти старания пусты.

А если бы знала?

Глупо. Сдалась бы почти сразу. У меня никогда не хватит сил делать что-то только ради себя, и понимание этого факта не изменит данного положения вещей. Здесь и сейчас я отгораживаюсь болезненной гордостью именно потому, что однажды от нее отказалась. Превратилась в то, о чем не следует больше вспоминать.

О таком не говорят. Никому. Никогда.

У меня была цель — Академия Магии в Андасте. Там, я знала, никто не тронет безродную девчонку, не зажмет в углу, не обратит внимания. Академия давала возможность в относительной безопасности протянуть год, а то и несколько... Остальное, потом. Дальше этого планы мои в то время не заходили.

Теперь? Теперь я знаю, как выглядит магия людей. Меньше всего она похожа на привычную мне — взаимодействие с природной энергией, преобразование истинной материи. Вместо этого расчеты, пентаграммы, формулы, законы и запреты, четкий набор правил и конечно же "помощники" — артефакты. Того, что любой алв, например, совершит щелчком пальцев, маг может добиться лишь исписав пол громоздкими символами, зачитав заклинание и активировав подходящий амулет. С обратной стороны, я могу хоть всю комнату изрисовать пентаграммами, распихать по углам амулеты и сутки напролет вслух зачитывать заклинания из учебника — бесполезно. Моя сила создана не для того.

Судя по тому, как я наловчилась пользоваться Даром — сила эта возросла. Да, теперь он пропал, однако аура от этого изменилась не сильно. Любой маг присмотрится и поймет, что перед ним не человек. Не так страшно, если это случится в городе и маг будет, скажем из королевской гвардии, да все тот же Наездник, в конце концов — ну девчонка, ну нелюдь, и ладно. За алва не сойду, а вот за фэйри — вполне, они очень разные бывают. Города не любят, да кого это волнует? Угрозы во мне не увидят, и, соответственно, внимания не обратят.

Но к Академии не стоит и близко подходить. Узнают еще... Разглядят, что не нужно.

Вот так.

Стремиться в столицу Рианонской Империи и не знать теперь, как поступить дальше. Год потратить... впустую. Перетерпеть столько зазря.

Хотя, если вдуматься — все, абсолютно все случившееся со смерти Семьи было напрасным.

Вот откуда эта тяжесть.

У меня нет цели.

Не к чему идти. Нечего добиваться. Не из-за чего страдать, терпеть и учиться. "Узнаю, как избавить тебя от проклятия" — опрометчиво обещала я Сфаю. Глупая, это же невозможно. Мертвых не воскресить. Погибшего от проклятия наложенного самими предками — не дождаться. Он не переродится снова. Никогда.

Месть?

Кому? Эрсирису?

Неоправданна. Он выбрал неверный путь, но я не обладаю правом забрать у него жизнь. Даже более того — он и без меня наказан. И наказан страшно.

Выходит, мне незачем жить?

— Го-онк? — отчаянно всхлипнула я. — Скажи, а ты зачем живешь?

Повар вопросу не удивился, или, по крайней мере, не подал вида. Ответил, не отвлекаясь от процесса приготовления очередного своего шедевра:

— Чтобы быть, вица.

— Это как? — опешила.

Даже слезы выступившие, было, на глазах, высохли.

— А так. Гонка матушка его не зря родила, да Бог душу в тело вложил не просто так, а для дела.

— Какого дела?

— То неведомо. Счастливый предназначение свое знает, остальным лишь мечтать о том стоит. Вы, вица, если такое думаете, то бросьте: не доведут до добра подобные мысли. — Толстячок принюхался, кивнул сам себе удовлетворенно и накрыл варево крышкой. — Готово уж. — Огляделся, и с шумом рухнул на лавку у стены, отирая потный лоб полотенцем. — Послушай, что расскажу тебе. Там где Гонк родился, совсем другой мир. Там тепло, солнце греет так, что может убить неосторожного человека, там растет виноград, такая ягода из которой делают потом вино. Люди живут в больших домах и держат рабов, а налог платят не наместникам как в Империи принято, а хозяину земли, на которой живут. Налоги лорды сами ставят, а сколько из них отходит королю, то никому неведомо. Если лорд человек справедливый, то людям живется хорошо. Наш был таким, нарадоваться не могли. А соседи — плакали. Смешно подумать — жили через реку, она границей и служила, а со стороны глянешь, едино миры разные — наш городок светел и добр, у них только что с голода не вешались. И вот однажды пришла к ним девочка, лет пятнадцати не больше, как потом сказывали. А с ней сотня наемников. Говорила о справедливости, звала людей за собой, про гордость упоминала. Посмеялись над глупой — у герцога только в замке полтысячи солдат резерва, а в дне пути — гарнизон стоит. Посмеялись и прогнали, только что не пинками. Девчонка та, говорят, плечами пожала и ушла. А днем спустя прознали и мы — чудом, не иначе, взяла штурмом замок герцогский, а его самого и семью его убила собственноручно и тела на стену замковую вывесить велела — в назидание. Гарнизон пришел ее убить — не вышло, лишь людей потеряли. Год они с ней воевали да зря все. Зажили с тех пор соседи, как нам и не снилось — двух лет не прошло, а богаче всех в королевстве стали. Такая вот история, вица.