Ольга промолчала, глядя на цепь, который был подпоясан монах. Хотелось плакать, залезть под полку и чтобы проклятый урок поскорее закончился.
— Давай представим, что ты... — пастырь задумался. — Ну, скажем, избранная дочь Императора. В духовном смысле, разумеется. И Он призвал тебя для того, чтобы упорядочить свое наследие. Представила?
Ольга молча кивнула и засопела, стараясь не уронить слезу.
Пастырь задумчиво глянул на металлическую стену, в которой была прорезана смотровая бойница.
— И вот перед тобой миллион планет. В действительности их конечно намного больше. На самом деле никто не знает, сколько.
— Правда? — поразилась Ольга, даже забыв от удивления, что почти готова разрыдаться.
— Да, — кивнул Священник. — Попробуй представить миллион чего нибудь. Песчинок, монет, людей. Это невероятно много.
-Ага... Ольга представила себе тысячу тысяч пуговиц. Точнее попробовала вообразить, получилось довольно плохо.
— Но для простоты будем считать, что их ровно миллион и ни одной больше, — вернулся к вводной Священник. — И все разные. Среди этого миллиона нет двух одинаковых. Где-то после темных времен еще ходят с дубинами, а где-то строят космические корабли. На одной планете мужчина и женщина вступают в брак, на другой человек женится или выходит замуж за всех членов семьи супруга, как у меня на родине.
— А это как? — ольгины глаза расширились, как блюдца.
— Непросто, — скупо улыбнулся Священник. — Но думаю, суть вопроса ты поняла. Так вот, перед тобой миллион планет, и надо, чтобы все они жили как единый организм. Иначе Империум распадется, снова придет эпоха распада и гибели, как уже бывало. И что же ты сделаешь?
— Ну как... — Ольга наморщила лоб. — Надо для всех установить одни и те же правила.
— А какие? — сразу ответил вопросом на вопрос монах. — Вот две планеты, на одной культура и цивилизация, а на другой женятся, сначала проломив черепа всем соперникам. Как ты их уравняешь?
— Силой, — решительно заявила девушка. — Надо, чтобы менее цивилизованные жили по правилам. Хорошим, культурным правилам. Потому что проламывать черепа нехорошо.
— То есть ты будешь навязывать людям законы, которые им чужды, верно? — уточнил монах. — Они должны забыть все традиции, по которым жили отцы, бабки и так далее, на десятки, сотни поколений назад. А поскольку неизбежно сопротивление, надо их принуждать, не так ли?
— Да... — на сей раз в ольгином голосе поубавилось уверенности. В описании Священника все звучало далеко не так правильно, как хотелось бы, но и обвинять пастыря в недобросовестном толковании не получалось.
— Ты готова зажечь войну в масштабах всего человечества? — приподнял бровь монах. — Чтобы все женились, рождались, жили и умирали по одним правилам? По правилам всего лишь нескольких планет, которые ты считаешь достойными эталона?
— Я.. наверное... Надо подумать.
— Подумай. Но я подскажу тебе ответ сразу, если сможешь — оспорь его.
Священник положил руки на библию, коснулся обложки широкими ладонями с благоговением без капли наигранности.
— Нет смысла перекраивать всех по единому стандарту, ведь если люди в каком-то мире живут именно таким образом, значит этот устав для них наилучший. Нет возможности всех заставить жить по одному канону не устраивая геноцид сотням тысяч миров. Но это и не нужно. Величие Императора в том, что он дал нам Веру как единый стержень, общее начало для всех и всего. Меру всех вещей, добра и зла. Тот, кто живет на вершине мира-улья и тот, кто украшает себя зубами убитых врагов, бесконечно далеки, никогда не поймут друг друга. Но их объединяет Вера, простая, понятная и справедливая. В радиоактивных пустынях и на мертвых заснеженных мирах, в космических поселениях и глубочайших подземельях — Император един для всех и объединяет всех.
Пастырь вздохнул, перевел дух.
— Теократия это единственный способ объединить миллион миров. И когда ты поклоняешься Императору, ты не просто вверяешь душу лучшему из превосходных, который больше чем любой смертный. Ты служишь величайшему замыслу и плану во вселенной, ты кладешь кирпич в фундамент общего и безопасного дома для всех людей на всех мирах. Разве это не прекрасно? Разве этот удел не достоин гордости?
— Но... Я не очень много времени пробыла... здесь... Ну, в цивилизованных местах, — быстро уточнила Ольга. — Но я уже видела разных... несправедливостей. Меня вот, например, схватили, судили, приговорили. Ничего не объясняли!
Она потихоньку заводилась, вымещая на внимательном Священнике долго лелеемое негодование.
— Я его спасла, — почти выкрикнула девушка. — Просто так, потому что было жалко! Там кругом творилось такое, такое...
Она снова хлюпнула носом, переживая острый приступ жалости к себе. Ольга уже не беспокоилась о том, что Крип может услышать.
— Чего там только не было... а я рисковала всем, меня там чуть не убили... и не один раз. А они меня наказали! Я даже не знала про императора, не говорила на готике. А меня били, потому что я неправильно молилась!
Она все-таки заплакала, тихонько, безнадежно. А затем широкие ладони пастыря легли ей на плечи. Монах сильно, но осторожно притянул девушку к себе, похлопав по спине. И Ольга, наконец, по-настоящему разрыдалась у него на широкой груди, прикрытой жесткими звеньями пластмассовой кольчуги. Она бормотала что-то прерывисто, путаясь в словах, выплескивая долго копившийся гнев и чувство вселенской несправедливости.
— Держи, — Священник протянул ей широкий платок, точнее, судя по внешнему виду, кусок старой простыни.
— Спасибо, — пробурчала Ольга, вытирая распухший нос. Ей стало ощутимо легче, хотя было неловко и опасливо. Черт его знает, как воспримет этот культист ее срыв.
— Как я и говорил прежде, идиоты — главная беда хорошего пастыря человеков, — сказал монах, как показалось девушке, с неприкрытой печалью. Но, кстати...
Он снова значительно поднял два пальца к потолку.
— Это как раз в тему того, что я сейчас говорил. Люди несовершенны. Увы, несовершенны даже лучшие из нас, те, кто должен нести Его слово во вселенную. Как исправить это несовершенство, не убивая всех подряд?
— Вера, — вздохнула Ольга.
— Да, — улыбнулся Священник. — Вот ты и сделала еще один шажок в понимании.
Он вздохнул.
— Иногда я думаю, как же нам повезло, — негромко вымолвил монах. — Как повезло всем людям, бывшим, живым и еще не рожденным. Он пришел к нам, Он подарил нам цель и средства ее достижения. Не будь Его, что стало бы с человечеством? Жизнь без веры, без цели, без чувства единения в мире, где неисчислимы враги, где Ад может разверзнуться на расстоянии вытянутой руки... Такой мир страшно даже представить, не то, что жить в нем. Недаром многие пытались разрушить дом Императора, но всегда многократно больше находилось тех, кто вставал на его защиту.
— Это все сложно, — постаралась как-то замазать тему Ольга. — Мне надо подумать.
— Думай, — очень серьезно одобрил Священник. — Если будут сомнения, непонимание, обращайся. Я хочу, чтобы в твоих молитвах звучал не страх, а надежда и благодарность Ему. И пора бы тебе исповедаться. А теперь...
Он негромко хлопнул в ладони.
— Теперь, думаю, настало время поговорить о...
Священника прервал громкий голос Берты:
— Сбор! Всем сбор! Три минуты!!!
Странно, что не сработала сирена, прежде тревога всегда объявлялась специальным сигналом.
— Три минуты на сборы! — прокричала наставница. — Дожрать, допить, догадить и на инструктаж! Настоящая тревога, настоящая!!!
Священник покачал головой, повесил библию на поясную цепь, встал, отеческим жестом проведя ладонью по голове Ольги. Короткий ежик светлых волос уже малость отрос и смешно кололся.
— Я думал, сегодня мы поговорим об Аде, — сказал монах. — И почему наша Вера не просто набор ритуалов. Но, кажется, ты увидишь, прежде чем услышишь.
Глава 10
И снова танк запрыгал по заснеженной тундре, скрипя амортизаторами, основательно перетряхивая содержимое железной утробы. На сей раз Ольга быстро, правильно снарядилась, воткнула все разъемы в положенные места и в целом чувствовала себя чуть увереннее. Места в машине стало существенно меньше — Крип был тощим, зато его мертвецкий слуга при многоствольном дробовике занимал места как полтора обычных человека.
— А почему танк всего один? — спросила Ольга, привстав и склонившись к монаху. Увесистую тележку с баллоном она использовала как якорь и дополнительную точку опоры.
— Что? — непонимающе глянул на нее Священник, поправляя висящий на шее противогаз.
— Наш поезд, он большой, — терпеливо разъяснила Ольга. — Но танк всего один. Это что, отделение на весь бронепоезд?
— А, понял, — Священник покачал лобастой головой с огромными залысинами. — Ну, ты момент и выбрала...
Прозвучало это с осуждением, но в светло-серых глазах пастыря играли чертики веселой и немного печальной иронии.
— Было больше, — кратко сообщил монах. — След видела?
— След?.. — Ольга задумалась под аккомпанемент грохота 'Химеры'. Двигатель сам по себе работал довольно тихо для такой огромной машины, но в танке было полно вещей, которые могли греметь, звенеть, стучать — и не стеснялись делать это.
— След из моря, — терпеливо уточнил монах. — Мы его как раз проехали.
— А! Да, было.
— Вот там все и остались, — исчерпывающе закончил монах, строгим взглядом дал понять, что разговор окончен.
Девушка опустилась обратно на холодный металл, чувствуя, как горький комок подкатывает к горлу. Опасность службы в Отряде на глазах превращалась из абстракции в насущную проблему, а Ольга точно знала, что с нее категорически хватит демонов, чудовищ и всяческих приключений.
Она встретилась глазами с Крипом. Фидус казался смешным и нелепым в стандартном комбинезоне, который висел на длинном инквизиторе как старый плащ на пугале. Но смотрел Криптман спокойно и уверенно, так, что хотелось прижаться к нему, завернуться в складки комбеза из пропитанного 'антипригаркой' брезента и больше ни о чем не думать.
Интересно, она ведь уже обнимала Крипа, и он был очень теплый, уютный, почти как железная Вакруфманн с выводом тепла на поверхность тела. Ну да, Фидус же был ранен и в лихорадке.
Кстати...
Ольга внезапно задумалась над простой и очень интересной мыслью — а почему в отделении нет медика? Здесь что, не получают ран? Или каждый умеет лечить, только ее по недоразумению еще не выучили основам первой помощи? Сколько же здесь странного... Но если подумать... Сорок тысяч лет! Невообразимая прорва столетий. Удивительно скорее то, что она вообще хоть что-то понимает. И тут заморгала уже знакомая и уже ненавистная красная лампа, предвещавшая конец поездки, высадку и массу приключений. Или, если повезет, ложную тревогу.
'Господи, пусть это снова будет ничего!' — взмолилась девушка, и 'Химера' остановилась, скрежеща железными потрохами, которые старательно обслужил и благословил техножрец.
На сей раз отрядовцы прибыли в район, застроенный 'хрущевками'-переростками. Если бы Ольга не знала, что от СССР ее отделяет четыреста с лихуем веков, то вполне могла бы подумать, что вокруг обычный город с нестандартной планировкой и адаптированными под климат строениями. Блочные многоэтажки на кирпичных основаниях представлялись очень родными и домашними. При одном лишь взгляде на них хотелось зайти в подъезд, открыть ключами собственную квартиру, вскипятить на газовой плите воды для какао и завернуться в теплое одеяло прямо под батареей центрального отопления. Лучше всего в обнимку с котом. Некстати вспомнилось, что в старой Японии продавали специальных кошек, чтобы зимой брать их в постель и греться.
Здесь, на краю городища в тундре, опять собрался целый букет местных правоохранителей. Полицейские, федералы-арбитры, мрачные служащие Инквизиции. Ольга ссутулилась и опустила взгляд, стараясь казаться маленькой и незаметной. Над головой жужжали маленькие винтокрылые машины, то ли одноместные, то ли автоматические, без людей, числом три. Неподалеку ворочался, нещадно дымя прометиевым дизелем и уродуя асфальт, чудовищный танк, раза в два больше отрядовской 'Химеры', с бульдозерным отвалом и настоящей башней. Только пушка была странной, словно это и не пушка вовсе, а раздутая форсунка от душа. Да, совсем как раструб кислотного распылителя, который штатно полагался Священнику.
Было холодно, смеркалось — закат обещал быть ранним и усугубленным погодой. С мрачного неба сыпались редкие снежинки. Берта и Священник перекинулись несколькими фразами с арбитром в белых доспехах, похожих на античную броню. Арбитр опирался на щит, расписанный вручную словами молитв, и казался обеспокоенным. По мере развития беседы точно такое же выражение проступало на лицах монаха и культуристки. К троице присоединился некто, снаряженный похожим на отрядовцев образом, только намного лучше и дороже. Разговор пошел на повышенных тонах, но, похоже без взаимных претензий.
— Не бойся.
Ольга дернулась от неожиданности, думая, что Фидус скотина и козел, нельзя так исподтишка подкрадываться со спины. Но это был Деметриус. За спиной у него висела короткоствольная винтовка, а на груди сложносоставленный рюкзак, похожий на медицинский. Отдельные подсумки были пристегнуты к бедрам, шли по всему поясу и торчали даже на плечах. Послушник имел вид человека, полностью сосредоточенного на общественно-полезном деле.
Нет, кажется, все-таки будет кому порезанный палец смазать йодом.
— А я и не боюсь! — девушка задрала нос, компенсируя испуг показной бравадой.
— И это правильно, — мягко улыбнулся юноша, которого, по-видимому, нисколько не обманула демонстративная храбрость спутницы. — Все, что будет с каждым из нас, давно учтено в промысле Императора и случится по Его провидению.
— Это утешает, — пролязгала зубами Ольга и в очередной раз подумала, что язык ее — враг ее. Но Деметриус лишь кивнул.
Наставница и монах тем временем закончили разговор с арбитром и 'химиком'. Берта смачно плюнула в грязный, затоптанный множеством ботинок снег, поправила оружие и респиратор, который носила вместо противогаза. Священник осенил себя аквилой и положил кулаки на поясную цепь, сжав ее как поручень. Оба вернулись к маленькому отряду, что ждал в молчаливом терпении, даже Водила наполовину высунулся из люка и приподнял одно 'ухо' танкового шлема, чтобы лучше слышать. Со своей красноватой кожей и серебряными бусинами он походил на безумного индейца, косплеящего танкиста времен Великой отечественной.
— Разворачиваемся, — Берта описала рукой эллипс, дав понять, что 'разворачиваемся' отнюдь не значит 'едем обратно'. Сердце Ольги тяжко бухнулось в ребра и, казалось, провалилось куда-то в тазовую область. — Идем в дом. В доме херня. Будем смотреть.
— Кто не крепок в вере, тот сам себе дурак и мертвец, — дополнил Священник. — Все ясно?
Команда ответила нестройным бурчанием, разворачиваясь в боевой порядок. Ольга тоскливо подумала, что дом это лестницы, а таскать по лестницам тележку это полный пи...
