Волчица и пергамент. Том 2

Осень проследовал глазами за возвращением мужчины в его хижину, а затем тихо скомандовал:

— Идём.

Пираты повиновались и потянулись к лодке. Коул не мог двинуться с места, пока они не поравнялись с ним. Тихие шаги пиратов, шедших по берегу, напоминали рассказы о марширующих солдатах-мертвецах, которые, по этим рассказам, иногда появляются в снежных горах. Осень шёл позади всех, он дошёл до Коула и Миюри и ненадолго остановился перед ними. Его глаза не осуждали, не смеялись и не искали каких-то оправданий. Он смотрел на них печальными, несчастными глазами.

— Я буду делать это, пока мои грехи спасают острова.

Его губы были разбиты в нескольких местах и покрыты кровью.

— Эти острова сохраняют равновесие на опасном уровне. Случается, что нужно владеть мечом ради сохранения этого равновесия. Святая Мать своим чудом спасла эти острова. Что бы там ни было, я должен защищать эти острова.

Как же было трудно мальчику, который всего лишь начитался когда-то книг в деревне горячих источников, стоять перед этим. Коул отвернулся, радуясь уже тому, что не упал на колени.

Осень посмотрел на него с отстранённым выражением лица и закончил:

— Мне везёт. Бог прощает много грехов, — и ушёл, нетвёрдо держась на ногах, но не упав и ни на кого не опираясь.

Осень хранил в себе столько греха, сколько мог снести, и ничего с этим не пытался делать, он только молился. Островитяне почитали его, пожертвовавшего собой ради поддержания островов подобно Святой Матери.

Коул не трогался с места, пока его и Миюри не окликнул один пират:

— Эй, гости. Мы отправим вас в порт отдельно.

Выбора не было, Коулу даже недостало сил ответить. Он сосредоточился только на том, что ему надо было вести за собой безмолвную Миюри. Они влезли в маленькую лодку, на которой их отправили в Цезон.

Приплыли они уже ночью. К счастью, луна уже взошла, и небо было чистым. Они шли по бледно-голубому сверкающему снегу, пока не добрались до церкви.

Острова были полны нищеты и вины. Но это место, база торговцев с юга, наполняло тёплое сияние свечей.

Когда Коул проснулся, его голова была тяжёлой и болела, как в то утро, когда он очнулся в Атифе после трёх дней беспамятства. Он ещё ощущал себя погружённым в кошмар. Сцена, произошедшая на унылом берегу, являлась ему снова и снова вместо обычного сна. Он не мог забыть взгляда Осени, и ему хотелось кричать.

Пожертвовал бы он собой ради своей веры с такой готовностью? Не притворялся ли, что знает всё о мире, просто прочитав много книг?

Осень продолжал смотреть на него. Коул закрыл глаза, но ощущение, что монах преследует его, не прошло. Эти глаза, опустошённые всем, что видели на свете, холодные, как вода на дне моря, буравили взглядом глупого мальчишку из деревни с горячими источниками.

Прости меня. Я не знал. Я видел только половину мира.

Прости меня, прости...

Эти слова и звуки избиения Осени звенели в его ушах. Земля задрожала под ним, и в этот миг до него донёсся другой, очень далёкий голос. Он различил этот голос, когда ему уже казалось, что весь мир сейчас рухнет.

— Братик? Ты в порядке?

Его сердце стучало болезненно и часто, что было больно, всё лицо было мокрым.

— Братик?

Коул ощутил, что его трясут за плечи, и, наконец, понял, что этот голос принадлежит Миюри, что она пытается разбудить его. Но в самом ли деле он теперь проснулся? Он медленно втянул воздух через нос, стараясь успокоиться, и почувствовал влажную свежесть. Знакомый запах, означавший, что снаружи идёт снег. В комнате было необычно темно из-за туч, плотно затянувших небо.

Миюри, разбудив его, села на углу кровати и принялась старательно расчёсывать волосы гребнем.

— Ты выглядишь ужасно, брат, — вымучено улыбнулась она, затем, потянувшись, взяла мех с водой из их вещей, сложенных у стены.

— Попей немного.

Коул вдруг понял, что у него пересохло в горле, он взял мех и отпил, обнаружив, что вода приятно остыла.

— А ты... — почему-то запнулся он.

— Хм?

Он вернул ей мех.

— Ты выспалась?

Миюри уже собиралась тоже попить, но остановилась и слабо улыбнулась. Затем всё же выпила немного и ответила:

— Ты всегда беспокоишься о других.

Она наклонилась к вещам, положила сверху мех и гребень и с тяжёлым глухим стуком прыгнула обратно на кровать.

— Аффф...

Серебристый хвост Миюри с силой ударил ему в лицо. Он почувствовал её сладкий, с примесью серы запах.

— Миюри, ты всегда, всегда...

Она повернулась, глядя на него через плечо, и он смолк, увидев печальную улыбку взрослой женщины.

— Эй, брат? — отвернулась она и стала смотреть куда-то вдаль, вытянув ноги и поставив пятки на пол. — Я думаю, нам нужно просто вернуться в Ньоххиру.

Сказала и снова посмотрела на него.

— По тебе не видно, чтобы ты был счастливым, брат.

Она потянулась к нему и нежно положила руку ему на лоб. Её маленькая рука была прохладной.

— Тебе всю ночь снились кошмары. Ты немного успокаивался, когда я гладила тебя по голове.

Её тонкие пальцы пробежали по его волосам, и на миг он почувствовал себя почти умиротворённым её предложением, пока она вдруг не захихикала. Возможно, она говорила не совсем серьёзно. Хотя он смутно припомнил, что в его кошмар вторгались чьи-то пальцы и гладили его по волосам, как она делала это сейчас. Или это воспоминания из его беспамятства в Атифе?

Миюри смотрела на свою руку, когда она снова и снова проводила пальцами по его волосам. Это длилось некоторое время, она выглядела довольной. Потом сняла руку с головы Коула и ткнула его в щеку.

— Давай вернёмся в деревню.

Она говорила то же самое во время беспорядков в Атифе. Это было бы для них побегом от уродливой реальности.

— Я бы совершенно не возражал, если бы ты вернулась, — ответил он, заставляя своё тело подняться, и тут же подступили ужасная слабость и головная боль, зато холод в комнате помог ему собраться. — Но я должен бороться за праведную веру.

— Даже когда ты вот так выглядишь? — спросила Миюри.

Дальнейшие слова застряли у него в горле. Он не представлял себе, как выглядел сейчас. И ему было не по себе от того, что в его сердце есть вещи, которые он должен скрывать.

— То же самое происходило уже в другом портовом городе. Я думаю, ты не предназначен для этого.

Миюри положила руки на край кровати и игриво подтянула ноги. Он ожидал, что, подняв их до какой-то высоты, она топнет, вместо этого её тело опрокинулось назад, будто кто-то перерезал верёвку, на которой она держалась. Она лежала и через одеяло давила своим весом ему на ноги.

— Ты добрый и честный, — она перевернулась на живот. — Когда ты видишь старого бородатого типа, сразу думаешь — вот правильный путь. И тогда ты берёшь на себя такую большую тяжесть. То же самое было и с той блондинкой в Атифе.

Она словно подглядела извне за его кошмаром.

— Я думаю, что тебе лучше всего усердно работать там, где бьют бурлящие горячие источники, читать книги, иногда обсуждать с гостями сложные вещи и совать нос в мои дела.

Последние слова немного смахивали на шутку.

— Если бы мама позволила мне покинуть деревню самой, я бы просто немного посмотрела бы мир, узнала бы что-то о нём и вернулась домой. Наполненные жизнью города, мирные поля, места с суровыми условиями, пустынные земли или бесконечные пастбища... Я бы посмотрела на места и людей, что там живут, подумала бы: "Ух ты, в этом мире действительно много всего", а потом: "Ладно, это было увлекательно" — и домой.

Коул легко мог представить, как Миюри всё это делает. Он видел её одну, с набитым мешком на спине, а иногда она бродила бы по свету, обратившись волчицей.

— Но ты другой, брат.

Улыбался теперь только её рот. Казалось, в ней нарастает ожесточение.

— Куда бы мы ни пошли, ты думаешь, что здесь твой дом, каждого встреченного там считаешь своим лучшим другом, в результате каким-то образом начинаешь верить, что должен принять всё, что там найдёшь, и тогда уже не можешь просто пойти в следующее место. Ты всегда так переживаешь, так сильно. Уйдя из Ньоххиры и наблюдая за тобой за пределами деревни, я поняла, почему мама не была против того, чтобы я ушла с тобой из дома. Особенно после случившегося вчера.

Миюри на четвереньках подобралась поближе и положила голову ему на грудь. Её волчьи уши, покрытые мехом того же цвета, что и волосы, щекотали ему подбородок.

— Я не могу оставить тебя одного, брат. Ты мягкосердечнее и честнее папы.

Миюри обвила его руками и, вцепившись, прижалась к нему.

— Ты не предназначен для мира за горами. Если ты продолжишь идти за этой блондинкой, будет лишь всё больше и больше ужасного. Я не хочу видеть, как тебе снятся кошмары каждый раз, когда это происходит. В один день ты просто сломаешься. Братик? Давайте просто останемся в Ньоххире, где тепло и захватывающе. Небольшая деревня, наполненная песнями и танцами, где прошлый год был такой же, как и этот, а этот — как следующий. Я всегда думала, что там тесно и скучно, но когда я ушла оттуда... То, что произошло заставило меня осознать, что всё совсем не так. Там так много хорошего. Поэтому, давай?

Цепляясь за Коула, она тёрлась основанием ушей о его горло, заискивая перед ним.

Там, где к нему относились как к знающему священнику, где он занимался повседневной работой и жил с удобством. Ещё там жил хозяин, умный и понимающий, бывший торговец, жила его жена, мудрая волчица-мать, видевшая всё насквозь, но по-доброму принявшая его, а также и их дочь — настоящее солнышко в середине лета, та, что восхищалась им. Мог ли он желать большего? Это невозможно вообразить.

Но он, затаив дыхание, смотрел на вцепившуюся в него Миюри. Он смотрел на прекрасные волосы странного цветового сочетания пятен серебра в пепле, доставшегося ей от отца, на её выразительные волчьи уши.

Мог ли он быть уверен, что это не продолжение его кошмара? Не демон ли пытался утащить его в глубины моря? Действительно ли такое спокойное место есть в этом мире? Но они так далеко от него в этом месте, и холодное море окружает их со всех сторон!

— Я не могу, — ответил Коул и, ухватив Миюри за тонкие плечи, отстранил её от себя, её тело было стройным и лёгким, как у ангела. — Я верю в учение Бога. Я хочу распространять это учение, которое станет поддержкой для живущих в этом мире. Я знал, что мир будет уродливым местом. Зная это, я ушёл с гор. Вот почему... я должен защищать это праведное учение.

Он произносил своё привычное заклинание с отчаянием, словно стараясь убедить самого себя. Даже презрение, с которым смотрели глаза Осени на том тёмно-синем берегу, показывали, насколько пусты эти слова.

Миюри посмотрела на его руки на своих плечах и вздохнула.

— Чем является "праведное учение" для тебя, по крайней мере?

Знание, записанное в Священном Писании, облекалось в слова, поднимавшиеся по горлу. Было многое, что он мог объяснить. Так он думал, но замер, услышав последовавшие слова.

— Если праведная вера — это поддержка и руководство к жизни, то я думаю, мне понравилось бы, чтобы ты был праведной верой, — её детские глаза с невероятной проницательностью глядели на него. — Ведь бог, которому ты молишься, не являет тебе чудес, ты же дал мне многое.

Она коснулась щекой его руки, державшей её плечо, и прижалась к ней.

— Та, которая спасла остров, явила им чудо, поэтому разве не будет праведным, если островитяне выбирают почитать её? Независимо от того, что скажет Церковь.

Его рука была зажата между её плечом и щекой, а она беспечным тоном продолжала:

— И если кто-то, не будучи человеком, сделал что-то правильно, разве это будет неправильно, потому что он не человек?

— Это... — начал Коул, но их глаза встретились, и он потерял способность говорить.

Когда он заметил присутствие нечеловеческого существа в священном месте, разве не о том же он сам подумал? И как спокойно он тогда ей объяснил, сказал, что если они почитали Чёрную Мать, зная, что она не человек, то это неправильно. Несмотря на то, что мама Миюри тоже не была человеком.

Он растерялся, осознав свою близорукость, а Миюри схватила обе ладони, державшие её за плечи, и начала играть ими, сводя их вместе и снова разводя перед ним. Потом она приложила их к своим щёчкам, закрыла глаза и заговорила.

— Мама говорила об этом. Она сказала, что брат, как и папа, обладает двумя превосходными глазами, но смотрит ими только на одну вещь, так что мне надо оглянуться вокруг него. Она была совершенно права.

Миюри снова схватила его руки и стала гладить ими свои щёки, хихикая, как от щекотки. Потом вдруг положила их на одеяло.

— Для тебя я готова быть даже сторожевой собакой, но мне ненавистно смотреть, как ты идёшь в направлении, которое не делает тебя счастливым. И потому...

Мы пойдём домой.

В рай на земле, наполненный теплом, песнями, танцами и смехом без конца, в деревню горячих источников Ньоххиру.

— Хорошо, брат?

Она снова прильнула к его груди. Такая тёплая. Коул ощутил её сладкий фруктовый запах. Если бы он ответил объятием, её серебряный хвост радостно заколыхался бы, и вся она заёрзала бы на нём. И так, как во сне, они бы провели вместе жизнь. И если бы он просто отказался от Божьего пути и обнял Миюри в ответ, он сделал бы хотя бы одну девушку счастливой. Разве это не было частью его пути?

Его мечты слишком далеко зашли. Его разум просто слишком долго размокал в горячих ваннах.

Существовала ещё и часть его, которая сопротивлялась. Одно но.

Он не решался обнять её, потому что даже она приняла решение пройти через опасность в Атифе. Она не хотела этого, но, в конце концов, ради него стала волчицей, чтобы спасти Хайленд, также решившей принести в жертву свою жизнь, если понадобится.

Сделав это, Коул единственным ничем бы сейчас не рисковал, словно сидел в отчалившей лодке, когда гора стала плеваться всепожирающим огнём, а с берега на него смотрели бы оставшиеся там люди, в большинстве своём ничем не отличавшиеся от него самого.

Конечно, он не хотел бессмысленно подвергать себя опасности. Скорее, боялся, что, ответив на объятия этого тёплого клубка под именем Миюри, он больше не сможет чувствовать холод льда, жар огня и просто саму уверенность. Он боялся, что, потеряв свои идеалы мироустройства, он никогда не сможет снова почувствовать истинную радость этого мира.

Конечно, было страшно и больно смотреть на тёмную веру Осени. Однако если отвернуться, можно никогда больше не ощутить снова солнечный свет. Если отворотить глаза и уши от мира, можно никогда уже не суметь оценить величие его живописных видов и разнообразных звуков.

— Миюри... — пробормотал Коул, её хвост лениво дёрнулся.

Она наверняка обдумала все обстоятельства ситуации своего беспомощного брата, отыскав, наконец, путь, который причинит ему меньше всего вреда. Но это был неестественный путь для жизни — всё равно что питаться одним мёдом. Он знал, что слишком балует её, и она тоже пыталась побаловать своего бесхребетного брата. Если бы он прикоснулся к её шее, горьковато-сладкий вкус незрелого плода позволил бы ему забыть всё. Но сладость мёда заметна только рядом с горьким ржаным хлебом.