Обыкновенные инопланетяне

Цайпань растерянно развел пальцы. Высока, оказывается, нюйка, как он раньше не замечал? И грозна, когда глядит вот так сверху!

— Мне поисковые комплекты нужны, — промямлил он. — Распределить...

— Другое распредели, — равнодушно посоветовала нюйка. — Поисковые комплекты нужны для дела. Силовую полицию в аренду сдай, разленилась силовая полиция, не работает совсем. На площадке перед штабом офицеров стреляют, а не ловит никого силовая полиция. Вот пусть идет половит. В морском концерне охрана на плавучие фабрики сильно-сильно нужна, вот пусть поохраняют.

Цайпань быстро прикинул, сколько можно получить с морского концерна за вооруженную охрану — и повеселел. И не нужны ему вовсе поисковые комплекты, без них Цайпань дочку на горный курорт отправит! А референт — не очень умная референт, если на силовую полицию пальцы топорщит! Силовая полиция за такое ломает, убивает даже! И пусть убивает, он, Цайпань, плакать по референту не станет, наоборот, с удовольствием посмотрит.

— Такой стресс! — вдруг сочувственно сказала нюйка. — Пуля у самой головы — ах как страшно! Может, массаж? В банной комнате?

И робко тронула за рукав чифы. Цайпань неверяще всмотрелся в ее абсолютно равнодушные глаза — и облегченно расправил плечи. Пока в команде Цайпань, не рискуют ссориться с Цайпанем!

— Массаж, — торопливо решил он.

— Массаж, — не моргнув глазом согласилась она.

В банной комнате он не выдержал и грубо ухватил ее. Он — в команде! А она — никто!

— Цайпань, — спокойно предупредила она, не оборачиваясь. — Фэй Цайпань. Сейчас ты расскажешь мне все про станцию перемещений. Кто там главный, кто управляет, кто охрану ставит, кто мощности распределяет. Все расскажешь. А потом — массаж. И скажи госпоже Си, чтоб пригласила инженеров на совещание. Очень вежливо скажи. Госпожа Си — хорошая работница, к ней уважение проявлять не забывай.

— Массаж — сейчас! — упрямо сказал Цайпань.

Он дрожал и боялся, но все равно стоял на своем. Потому что если отступаться — потеряешь все!

— Господари боятся, но не отступают? — задумчиво глянула нюйка.

Помедлила — и согласно сплела пальцы.

— Про совещание не забудь! — предупредила она.

Глава восьмая

Обычный местный маскулин

Жить не хотелось. Снова. В который раз. Оставалось только лежать, отвернувшись к стене, что он и делал.

А он поверил, что счастье близко! Да что близко, показалось даже, что вот оно, поет и кружится по кухне в мужской рубашке! Его Худышка Уй, нежная, страстная Уй-Пяолян! Безропотная, верная, трудолюбивая и заботливая девушка с загадочными черными глазами. Его счастье.

Но она всегда ходила в своем ужасном сером костюме. В чем пришла из своего Китая, в том и ходила, другой одежды у нее не было. И вроде бы не требовалось, как-то она ловко обходилась тем немногим, что было. Ходила босиком, знала, что так безумно ему нравится, дома носила мужскую рубашку и больше ничего, и это ему еще больше нравилось — а на улицу выходила, чтоб работать, то есть в рабочей униформе. Но он-то видел, каким тоскливым взглядом провожала она юную соседку из новых русских. С каким жадным вниманием изучала ее манеру цокать на шпильках, как оценивала легкую одежду и холеное загорелое тело. И тогда он подумал: пусть сам дурак и не способен жить, но любимой девочке за что страдания? Решился, выгреб все, что заработал и отложил на еду, и повел свою женщину в местный магазин. А там щедрым жестом предложил: выбирай, что угодно душе. Она сначала не поняла. Потом не поверила. А потом просияла и пошла выбирать. И выбрала самое дорогое. Оно и понятно: что получше, оно всегда дорогое, а он успел убедиться, что у красотки Уй безошибочный вкус. Пришлось впервые в жизни договориться с продавщицей о долге — и немалом. Зато обратно домой он вел за руку не женщину, а воплощение божественной красоты. Все мужики невольно оглядывались.

Да, тогда все и произошло. Не все мужики оглядывались, вот в чем дело. Один из соседей, седой, но крепкий такой бык, вроде как управляющий трестом, притормозил и предложил подбросить до дома, глядя только на Уй. И улыбался при этом уверенно и как-то снисходительно.

Он уже открыл рот, чтоб отказаться. В гробу он видал такие предложения, особенно с такими улыбочками. И до дома близко, не в чистом же поле шли, а по деревне. Но Уй вдруг шагнула вперед. Не робкая, стеснительная Уй — совсем другая женщина! С блистательной грацией склонилась к окну машины, положила легкую руку на опущенное стекло и спросила на почти правильном русском:

— Кататься?

Управляющий трестом усмехнулся, подумал, поглядел оценивающе — и кивнул, как будто признал свою ровню.

И Уй увезли.

А на него и не посмотрел никто. Как будто его мнение — ничего не значит!

И вот он лежал, отвернувшись к стенке, и не хотел жить. Потому что понимал отчетливо, что он действительно никто, и его мнение действительно ничего не значит. В очередной раз жизнь указала ему его место. Вот здесь, в недостроенном доме, на куче рабочей одежды, лицом к стенке.

Если б он выпивал, в этот раз он бы точно упился до смерти. Но он был непьющим. Если б был склонен к суициду — повесился бы. А так... оставалось только лежать.

Он не знал, сколько так пролежал. Наверно, не один день. Неважно. Есть не хотелось, и ладно. А потом женский голос с таким знакомым очаровательным акцентом осторожно спросил:

— Саша?

Он никогда не запирал дверь в дом.

На миг вспыхнула дикая надежда, что вернулась его Уй. Но это была не она. Перед ним стояла одна из китаянок. Высокая, красивая, сильная. Уверенная в себе. И бесконечно усталая. Одна. А он почему-то решил, что она у китайцев главная. Выходит, ошибся. Неудивительно, в людях он часто ошибался, а в женщинах так вообще всегда.

Женщина стояла и вопросительно смотрела на него.

— Уй ушла, — сказал почему-то он.

Получилось жалобно и беспомощно, но ему было наплевать на собственный образ в глазах кого бы то ни было. Он давно уже не уважал себя.

Женщина красиво волнообразно повела пальцами. Он знал, что так у них выражается сочувствие.

Что-то требовалось делать. Гостья. Напоить-накормить, да. Он печально усмехнулся и встал. Напоить всегда пожалуйста, а вот накормить проблематично, самому есть нечего. Ну, почти нечего.

Он снова усмехнулся — и достал последнее, что оставалось. Пусть он дурак, но к концу жизни меняться не собирается! Гостью положено накормить и напоить, и точка.

Глаза женщины непонятно блеснули.

— Мэй Мао, — сказала она.

И аккуратно присела к еде. Он невольно проводил взглядом ее ноги — и то, что выше. Мэй Мао была чувственно красива в каждом своем движении, несмотря на усталость.

Что-то зачастили красивые женщины в его недостроенный дом. Совсем недавно он только мечтал о таком. Но вот свершилось, а радости — нет.

Он горько усмехнулся. Понятно, почему радости нет. Потому что кормить красивую женщину нечем. А не накормишь — увезут. И останется мучительная боль в сердце да долги в магазине.

Женщина съела все, что нашлось. Потом огляделась, словно искала что-то. Он понял и принес пару ведер воды. Уй тоже любила купаться каждый день. Он думал — это ее милая особенность, а оказалось, что расовый признак.

Купание словно смыло с нее усталость. Быстро и как-то незаметно Мэй Мао навела в доме порядок. Снова засияли окна, задышал свежестью пол. Он наблюдал за ее хлопотами с груды рабочей одежды. Наблюдал — и невольно сравнивал. Мэй Мао была совсем не такая, как Уй. Мощная, сильная. Как сказали бы бабы в деревне — кобылища. Но он даже в мыслях не решался оценить женщину таким словом. Мэй Мао была сильной, умной и очень опасной женщиной. Про такую даже думать не стоило плохо. На всякий случай.

Перед его "постелью" она остановилась в некоторой озадаченности. Видимо, не смогла сразу сообразить, для чего служит груда грязной одежды. Потом осторожно присела рядом, слишком близко для незнакомой по сути женщины.

— Ушла от своих, — призналась она. — Понял-нет?

Он понял хорошо, и не только сказанное. Понял, что Мэй Мао с чего-то пришла к нему. За помощью, надо полагать. А у него ни связей, ни знакомств, ни... у него и еда не всегда! Но вдруг стало легче. Стало теплее на сердце. И он с удивлением признался сам себе, что именно этого ему в жизни и не хватает. В смысле, заботы о других. Ответственности. Знания, что ты кому-то нужен. Что только нужный другим он на что-то в жизни и годится. И то, что Уй ушла, ничего в его жизни не изменило. Он вырос таким, ему поздно меняться! Он сглотнул комок в горле и протянул Кошке Мэй руку:

— Не боись. Что-нибудь придумаем. Прорвемся.

И по новой привычке пальцами повел — поняла, нет?

Мэй Мао, обыкновенная инопланетянка

Абориген Саша. Ба-ба Саша, лао Саша. Странный человек. Сначала она думала — убьет его. При воспоминании, как работали на него полумертвыми от стимулятора, точно хотела убить. И даже планировала, как именно, и где спрячет тело. Но Ян Хэк сказал не спешить, и правильно сказал. Потому что Саша вдруг принял Худышку Уй. Совсем как брат по профсоюзу принял. Поделился последним, потеснился, впустил в свою жизнь. Начал учить язык Арктура, если верить полицайке — но почему б ей не верить? Худышка Уй — полицайка-главняк, дочка главного распределяльщика средств всего континента, враг — но не трепло, вовсе нет. Блудодейка — да, но не трепло. Мэй Мао умела уважать врагов.

Конечно, не повезло Саше — привязался к блудодейке. Лучше б в Робкую Весну влюбился, прекрасная подруга из зеленоглазой малышки получилась бы. Правда, ее мастер Мень никому не отдаст. Тогда в Ики. Да, даже бестолковая Ики была бы Саше верной подругой, но не блудодейка. Но почему-то в Ики никто не влюбился, а в блудодейку и Ян Хэк, и даже абориген. А он точно влюбился и теперь страдал — таких больных глаз давно не видела опытная Кошка Мэй.

Перед зеркалом не врут, напомнила сама себе Мэй Мао. А зеркало и у нее больные глаза показывало. Глубокий след оставил на сердце юный Сунь, блудодей и тайная рука патриархов. Таких сильных чувств не ожидала от себя опытная женщина. А всего-то одну ночь провели вместе. А Саша с Худышкой Уй — много дней и ночей. Значит, тяжелей ему. Лежал на тряпках, к стене отвернулся — верно, и жить не хотел. Но увидел гостью — встал, поделился последним, потеснился и пустил в свою жизнь. Совсем как брат по ордену поступил. А пред тем чуть не убил всех работой и бездушием своим. И как понимать такого, Мэй Мао было неясно. Это Яну Хэку всегда все ясно, а ей так нет. Но то, что Саша — необычный абориген и огромная для них всех удача, она уже поняла. Как провела в мегаполисе пару суток без еды и ночлега, так сразу и поняла. Он, в отличие от других, не отворачивался, не проходил мимо. Он не говорил им "чурки", не глядел презрительно, не пытался обмануть.

Беглецы были для него людьми. Достойными уважения. Своими.

Да, не заплатил в первый раз, так они поняли. Неправильно, значит, поняли. Не для себя нанимал Саша, для господаря. Это господарь не заплатил. И тогда Саша отдал свое. Сейчас же, когда оказалась Мэй Мао в его доме, стало видно, что отдавать ему было нечего. Не было лишнего в доме, и нужного не было. Пустым оказался дом.

И это тоже было непонятно. Как так: работает здоровый мужчина, специалист, каждый день работает — а на обеспечительную карточку не капает? Нет карточек? Тогда в дом должно капать! Но в доме у Саши пусто. В плавнях так пусто бывает только после принципа-забастовки, когда нельзя отступать и соглашаться, когда некуда отступать. Тогда да, бывало всякое, бывало, от голодной смерти только братья из профсоюзов спасали. Но Саша — работал! А почему не капало — непонятно.

Некому было аборигена Сашу защитить, решила наконец она. По-другому потому что никак не объяснялось.

В этом мире не было профсоюзов. Значит, не было и убийц Аспанбека. А без убийц как защитить белхало? У господарей — полиция, у господарей армия! Системы контроля у них, и обеспечительные карточки ими же пополняются. Или не пополняются.

Поначалу Кошке Мэй стало страшно от догадки. Привычная картина мира расплывалась и путалась на глазах. Как они тут живут? Почему не обрушился мир?

Потом она вспомнила, что Ян Хэк еще вон когда обо всем догадался, и рассердилась сама на себя, на свою глупость. Мудрый Ян Хэк не больше ее увидел, но понял, а она не поняла.

А потом она успокоилась. И даже вернула обычную свою решительность. Потому что появилась цель. Великая цель. Как раз по ней цель, как бы даже не великовата! Ну нет здесь убийц Аспанбека. Значит, будут. Она первая будет. И других обучит и поведет за собой. В новом мире не Руфеса легендой назовут, неуловимую Мэй Мао назовут! Почему нет? Она экзотизмы Руфеса наизусть почти что все помнит. Она — боевик ордена! Самозванка, да — но боевик. Как орден организовать, как силы поддержки выстроить — все знает. А идеи ордена — вовсе ее идеи! Плавни в ее сердце, нет у разведчицы Южного континента иной родины!

Поэтому утром она встала рано. Некогда спать, еще орден даже не создан.

— Лао Саша, ба-ба Саша! — улыбнулась она своему первому ученику.

И почувствовала сладкое волнение. Она — исток ордена в новом мире, вот как высоко смогла подняться!

— Гимнастика? — проворчал с постели абориген. — Зачем? Лучше огород полить.

— Польешь, — качнула пальцем женщина. — Потом. Мы белхалаш, обязаны заниматься. Медицинскую защиту как оплатить? Гимнастика без обеспечительной карточки защищает. Еще продляет жизнь. Дает точность. Усиливает личность. Каждый день шаг вперед — высоко поднимешься, да-нет?

— А толку? Денег лучше бы.

— Можно на карточку, — терпеливо сказала Кошка Мэй. — С карточки медицинскую защиту оплатить. Можно без карточки здоровье защищать. Каждый день богаче, да-нет?

— Да, — вздохнул абориген и поднялся. — Но лень.

— Лень, — согласилась женщина. — Но привычка.

И плавно повела руками вверх, потом прогнулась. Абориген невольно уставился.

— Давай-давай! — напомнила женщина.

Он не сдержался, подошел и провел пальцем по ее щеке. У Кошки Мэй на мгновение затуманились глаза и дрогнули ноги. Она осторожно прижала его ладонь к своей груди. Замерла, прислушиваясь.

— Тебе юная нужна, — вздохнула в результате она. — Тонкая. Быстрая. Без ума. Такая, как Уй, нужна. Но не блудодейка. Попроси Ики, она согласится.

— У тебя ноги подогнулись! — возразил он и подступил.

— Уже не подгибаются.

И мир неожиданно перевернулся.

— Баоцянь! — извинилась Кошка Мэй.

Он покривился и встал. Баоцянь, а у самой смешинки в глазах. З-зараза...

— Научишь?

— Научу, — пообещала она. — Научу, Саша. Ты мой ученик.

Они встали рядом. Руки вверх — сухое омовение до пяток.

— Меня не трогай! — предупредила женщина. — Понял-нет?

— Нет, — честно сказал он. — Ты красивая.

— Тебя к юным влечет, — объяснила она еще раз. — Меня тоже. Чувств — нет, пух-х, понял? Без чувств блудодеи могут, Худышка Уй может, не ты и не я.

Абориген не понял.