Отсвет сна

Магия.

Светлая магия.

Причём неприятно похожая на то, что я ощущал в Ломовой Пади...

Готовиться? Ладно. Считайте, что я готов.

Небо сменило цвет. А может, дело было не в небе. Может быть, это солнечный свет изменил свои свойства. Или воздух стал другим. Будь иначе, откуда бы взялась эта тяжесть в груди, эта призрачная ладонь, лёгшая на грудь?.. Псы перестали фыркать и сошли со следа. Им совершенно не нравилось то, что должно было обрушиться на тварный мир немного дальше, там, где, предположительно, спасался от преследователей одинокий беглец.

— Внимание, капитан! Начинается.

Но ты и без предупреждения почувствовал: началось.

Мир зарябил, пошёл на полосы. Земля исторгла из себя протяжный стон. Не землетрясение, нет — звук был выше и сотрясал не столько землю, сколько рассудок. Воздух стал шершав и непригоден для дыхания. Забился в горло и застрял, как кляп. Деревья загудели, скрипя жестью листвы. Виски стянуло. Мышцы задрожали вразнобой, как в приступе падучей...

Но ты не сдался слабости и удержался на ногах. Ты видел, как все предметы и все живые существа окутались ореолом прозрачного сияния — как будто обросли тоненькими нитями, шерстью или мхом. Всё остальное почернело. Краски выцвели, оставив только два оттенка и тысячи, — нет, миллионы! — градаций серого.

А потом тетива натянутого времени лопнула, и начался танец.

В ожидании событий я благоразумно выбрался на берег — правда, противоположный тому, на котором осталась погоня. И это, судя по всему, спасло мне жизнь. Останься я в воде — утонул бы, как последний идиот или слепой котёнок. А так...

Недаром, ох, недаром мне вспомнилась Ломовая Падь! Похоже, светлые придумали штучку ненамного хуже. А может быть, и лучше — ведь для того, чтобы заставить агонизировать все четыре стихии, им не понадобился юный дурачок, который с блеском предвкушения в глазах и некроартефактом наперевес отправился вершить бессмертный подвиг.

С другой стороны, источник учинённой южанами бури сил был велик и неуклюж. Корчась от боли, я какой-то разновидностью ясновидения вычленил из хаоса чёткую картину: десяток магов, сидящих и стоящих вокруг вырытой в земле воронки. На дне её кипит густая смесь, пары которой взрываются почти бесцветным пламенем; а над воронкой в волнах горячего воздуха вращается огромный изумрудный шар с гранёной верхней частью. Смесь в воронке — сгусток дикой силы, исток проекции на тот уголок мира, где я имею несчастье находиться. Шар — средство наведения на цель, фокусировки и контроля. Ну а маги призваны следить за этим безобразием, вливая в него часть своих запасов силы. Расточительно, как расточительно...

Все десять магов вскинули руки разом, как один, и выкрикнули что-то. А я свалился в серый дым изнанки бытия, уберегая свою жизнь и свой рассудок.

Жуть. Ну и жуть!

...Кажется, кончилось. И ещё кажется, что это длилось очень долго. Часы. Быть может, дни. Хотя первый же взгляд на солнце, ничуть не сместившееся, развеивает эту иллюзию, но память не хочет внимать доводам рассудка. Это тянулось долго, уверяет память. Ломота в мышцах и звон в голове соглашаются: да, долго, слишком долго. Может, отдохнём?

Ладонь к "шептале":

— Эй! Оператор! Что это за штуки?

— Вы на связи, капитан?

— Да, я на связи, порази меня огонь! Что вы сотворили? Только не надо врать про поисковые заклятья — не поверю!

— Это было второе рабочее испытание Крика Стихий. И на более подробные объяснения я не имею права.

— Но чего ради? Вам не кажется, что это как-то... слишком? Вы ведь убили его!

— Вот уж вряд ли. Убить вашего беглеца не так просто, как кажется. Но Крик наверняка его ослабил, даже, возможно, заставил впасть в целительный транс. Ищите его. И поторопитесь!

Спустя сутки бесплодных поисков пришлось признать: тебя переиграли. Живой ли, мёртвый ли, беглец исчез бесследно.

— Это опасно. Это очень опасно.

— По-настоящему опасно преувеличение угрозы. В конце концов, кто он такой? Всего-навсего мальчишка, натасканный на убийство и поверхностно знающий несколько простых магических приёмов.

— Всего-навсего? Это уже преуменьшение.

— Может быть, и так. Но ведь я вовсе не отрицаю наличие риска — я просто считаю, что в данном случае этот риск не особенно велик... и может окупиться. Как говорят в Искелиане, кто не делает ставок, тот не выигрывает.

— Но что можно выиграть, отпуская ЭТОГО гулять, как ему вздумается? Вам что, Ломовой Пади мало?

— Сдаётся мне, второй Сферы Чёрных Врат за пазухой у бывшего пленника не припрятано. Следует помнить, что он ещё очень молод и что его никто не обучал высшей магии — для его касты это строго запрещено.

— Тогда как вы объясните то, что он вытворяет?

— Никак. Пока — никак. Но именно это я и хочу понять. Может, иллюзия свободы не введёт его в заблуждение, ведь он умён не по годам и не по чину; но, в конце концов, свобода — это как раз то, чего он никогда не знал...

— Полагаю, осуществление тайной слежки возлагается на нас?

— В том числе. Я, как вы понимаете, собираюсь подстраховаться.

— Ладно. Не стану спорить. Ответьте только: вы советовались со своим патроном? Что думают обо всём этом в Сферах?

— Это касается только меня и моего патрона.

— Даже так? Что ж, не смею настаивать.

— Без обид. Просто...

— Я догадываюсь, насколько всё непросто. Потому и умолкаю.

— Благодарю.

— Не за что.

Территория Светлой Державы. Леса к юго-востоку от Дульгирта,

примерно на 130 станов южнее линии фронта. Неделей позже.

Когда человек отдаёт себя во власть случайных обстоятельств, он тем самым отдаёт себя во власть своей судьбы.

Надо полагать, если судьба хоть немного походила на людей (конкретно — в том, что касалось юмора), она просто давилась от хохота, когда Толли Анен Хиэлирр достал и подбросил монетку в один карс, решая вопрос, по какому из ответвлений дороги он поедет. Впрочем, даже если судьба на самом деле имеет чувство юмора и умеет смеяться, сам её смех люди никогда не слышат. Только его эхо. Да и то не всегда.

Как бы то ни было, вне зависимости от предполагаемых и реальных качеств судьбы, монета была подброшена и упала, а рассмотревший её Толли Анен выбрал свой путь. В этот момент тихо качнулись Весы Сумерек и едва заметно изменились потоки, формирующие лицо грядущего. Немного раньше старый седой отшельник вздрогнул, уловив кое-что при помощи своего предвидения. Немного позже углубилась и размазалась ткань бытия, пропуская на обширную арену мира ещё одну фигуру, своевольную и сильную.

А сам Толли Анен из древнего и славного рода Хиэлирр встряхнул поводья своего коня, посылая его по дороге, выбранной мелкой монеткой. И пребывая, как оно почти всегда бывает, в блаженном неведении.

Клятое наследство

Я вышел на пустынную дорогу и пошёл по ней обычным скорым шагом.

Всё-таки живучая скотина человек. Что с ним ни делай, всё равно выкарабкается. Взять хоть меня: дважды чуть не сдох под магическими ударами такой силы, что впору города сносить под корень, и вот уж снова жив-здоров. А также весел и почти что счастлив.

Последнее — в основном, оттого, что никому не ведомо, где я и что я.

{Не будь самоуверен. Это не к добру.}

"Ну ладно: почти никому. Так лучше?"

{Ребёнок...}

"Ну да, ну да. А кем ещё мне быть — в мои-то годы?"

Но шутки в сторону. Коль скоро мои недруги потеряли меня из виду, это ещё не повод считать себя в безопасности. Тут мама права на все сто. Со своей стороны я сделал максимум того, что может помочь мне затеряться в толпе. ("В толпе"? Это где — посреди девственного леса? Ну ладно, ладно, будем считать, что я выразился фигурально). Волосы у меня на макушке с минимумом магической помощи отросли до пристойной длины; бороду и усы я отращивать не стал, оставив ровно столько, сколько бывает на лице мужчины после двух недель вдали от бритвы.

Но главная перемена во мне касалась не облика, а внутренней энергии. Я по-прежнему был пуст, как высохший бурдюк. Любой выученик Храма, если такой попадётся мне навстречу, не заметил бы во мне какой-либо магической силы. Ни пугающей тёмной, ни дружественной светлой. Положим, мастер всё же мог бы различить во мне ничтожную искру таланта, едва-едва отличающую меня от полной бездари. Но даже мастер вряд ли мог бы догадаться, сколь многое я выжимаю из этой искры, насколько обогащаю с её помощью свою сенсорную сферу. Лишь опыт моей матери — точнее, её смерть — мог дать любопытствующему ключ к правильной догадке...

Короче говоря, и снаружи, и изнутри я приготовился играть роль простого обывателя.

Ах да. Ещё об облике. Как всем известно, неотъемлемой частью оного является одежда. Она, как ничто иное, помогает распознавать и играть роли. Избавляясь от тех тряпок, которые мне вручили во время плена, я тут же озадачился проблемой: что надеть?

Ответ был прост и однозначен: "Что сумеешь украсть, то и наденешь. А там посмотрим".

В данный момент, спустя четыре дня после побега, я всё ещё был одет без большого шика. Если забыть грустную тему начисто отсутствующего белья, на мне только и было, что ветхое подобие кожаного жилета, натянутого прямо на голое тело (никаких рубашек!), плюс ещё более ветхие, местами дырявые холщовые штаны. Ну, и широкополая соломенная шляпа. Была у меня ещё возможность обзавестись обувью, причём не сандалиями, а кое-чем поприличней, но от идеи пришлось временно отказаться: такая обувка никак не сочеталась бы с остальным моим туалетом. Так что пришлось остаться босоногим. Что, в принципе, меня вполне устраивало.

Жилет. Штаны. Шляпа. На нищего я уже не походил... ну, не очень походил, но всё равно простор для возможных улучшений имелся колоссальный.

Тут самое время задать вопрос: а куда я направляюсь и какую цель преследую?

Так вот: никуда и никакую.

Куда-нибудь да приду, что-нибудь да буду делать. Полная свобода — это когда человек (ну, пусть некое иное существо, лишь похожее на человека) отказывается от сознательного управления обстоятельствами, предпочитая отдаться на волю внешних ветров и течений.

И это, по моему скромному мнению, прекрасно.

Как улл-воин Ночного Союза, я был рабом. Не лишённым свободы воли, больше того: всю свою жизнь выстроившим на обретении всё большей власти над собой. Я с яростной решимостью выгрызал у судьбы всё новые и новые кусочки силы, обрывки знания, дорогой ценой оплаченные зёрна способностей. Я, не раздумывая ни мгновения, хватался за всё, что только могло дать мне больше шансов выжить.

Но — внимание, важный нюанс! — свобода воли предполагает наличие сильного внешнего давления. И весьма сильно отличается от просто свободы.

А теперь я был именно свободен. Такую совершенную независимость от всего на свете могут иметь лишь мёртвые да переродившиеся. Как я уже заметил, это — прекрасное, очень и очень вдохновляющее состояние духа.

И ценил я его тем больше, что хорошо понимал: надолго мне в нём не удержаться.

Сзади довольно быстро приближался конский топот. Я не отношусь к большим знатоком верховой езды. Я не способен сказать по звукам бьющих в утоптанную землю копыт, каков путь, проделанный животным с утра и за последнюю неделю, сколько ему лет и какой оно породы; каков всадник — сколь опытен он в седле, сколько весит он и сколько — его поклажа... и так далее, и так далее, и так далее, чуть ли не вплоть до того, куда этот конкретный всадник на этом конкретном коне держит путь. Да, мне стук копыт не мог поведать так много.

Дело тут не в слухе — вот уж на что никогда не жаловался! Мне просто недостаёт опыта.

С другой стороны, не очень-то мне и нужны такие детали. Более чем достаточно знать, вернее, кожей чувствовать намерения коня и всадника.

Для выживания — хватает.

В общем, я шёл себе, куда шёл, по левому краю дороги, не считая нужным оборачиваться. И спокойно ждал, что случится дальше. Или не случится. Хотя моя интуиция нашёптывала, что свобода от всего и вся вот-вот закончится, едва успев родиться.

Топот копыт сменил ритм, замедляясь.

— Эй, парень!

Я обернулся. Посмотрел вверх. И стащил с головы соломенную шляпу, в неуклюжем (да-да, непременно неуклюжем!), но почтительном поклоне прижимая её к груди.

Оборванец и нищеброд вроде меня просто не мог поступить иначе. Зрелище гордого, рослого всадника на прекрасном верховом скакуне; всадника, вооружённого прямым мечом средней длины и одетого с небрежной роскошью простоты, у которого в каждом движении и в каждой чёрточке лица проступала усвоенная с детства властность...

О, это зрелище стоило того, чтобы снять перед ним старую потрёпанную шляпу.

— Подскажи-ка мне, малый, эта ли дорога ведёт к Дульгирту?

"Пора. Пришло время испытать мои голосовые связки в настоящем деле".

— Боюсь, благородный господин ошибся. — С речью вроде порядок. Во всяком случае, при звуках моего голоса аристократически удлинённое лицо всадника не выразило ни недовольства, ни удивления. — С прямой дороги на Дульгирт благородный господин свернул станов десять назад.

— Что же мне теперь, возвращаться?

— Совсем не обязательно. Можно проехать вперёд по этой дороге до Малой Копны и там повернуть к югу. Так будет, пожалуй, чуть короче. А можно и срезать путь. Если благородный господин поедет лесом, то сможет выиграть часа два-три.

— Хм-м... говоришь, лесом быстрее?

— Да, благородный господин. Хотя на коне проехать можно не везде.

— Спасибо за предупреждение.

Я поклонился, полагая разговор исчерпанным. Но всадник сумел удивить меня, добавив:

— Раз ты знаком с округой, может, проводишь?

...Минут десять всадник разглядывал меня, идущего впереди по нитке едва заметной звериной тропы, и лишь потом нарушил молчание.

— Скажи-ка, малый, как тебя зовут?

Вот ещё проблема. В самом деле, как меня зовут? Не представляться же Змеем...

— Почему благородного господина интересует моё имя? — спросил я, выигрывая время.

— Потому что мне интересен ты. Ну?

— Меня зовут Нэр Гилло.

Отвечая, я даже не солгал. Хотя я не большой знаток классического наречия — оннэд, но около семи тысяч слов знаю; "naer" на этом наречии значит примерно то же, что "парень" или "малый", а "gihllo" переводится как "знаток пути", "проводник".

Простая игра слов: смотря по контексту, выдуманное мной имя можно перевести и как "проводник", и как "маг".

— А я — Толли Анен Хиэлирр. И ты можешь звать меня господин Толли.

— Как вам будет угодно.

Некоторое время мой благородный спутник молчал. Впрочем, не так уж долго.

— Скажи мне, Нэр Гилло, что ты за человек?

— Сам не знаю. Я никому не служу и никому не приказываю, не имею богатства и близких, не забочусь о пропитании и ночлеге, но не страдаю от этого. Как видите, господин Толли, всё это сплошь отрицания, поскольку утверждать что-то насчёт себя я не могу. Можно сказать, что я — человек с неопределённым будущим и без прошлого.