Ей хотелось умереть.
Но не так, как сейчас... а чтобы — рай...
Илья ошибается, правда? Он ошибается! Я никогда раньше не молилась... я никогда раньше не молилась! Я никогда раньше не видела, как покойник с распухшей мошонкой и окровавленным пенисом бредёт по коридору. Я никогда раньше не разговаривала с людьми с вывороченными ногами и руками. Я никогда раньше не говорила с ненормальными!!!
Я ничего в своей жизни не видела, Господи!
Что же ты делаешь со мной? Мне же всего семнадцать лет!
Мне всего семнадцать лет, Господи!
И вдруг она вспомнила. Бабушка Брюли рассказывала ей, как в 1941 году осколок бомбы попал в живот её тёти. Они уходили из Киева по дороге, разбитой бесчисленными ногами и колёсами. Натерпевшаяся лиха ещё в гражданку, тётка закутала Наточку в грязную шаль и размазала ей и себе грязь по лицам. Нельзя было быть молодыми и красивыми среди уходящих из города обезумевших толп... ни своим нельзя показаться красивыми, ни чужим.
"Своим?!"
"Да, девушки... своим тем более. Изнасилуют и тут же в кустах пристрелят... а то и штыком приколют, чтобы втихую. Война, она всё спишет — так уже тогда говорили".
Красавице тётке осколок вошёл прямо в живот, чуть выше пупка. Наточка ревела, просила проходящих людей помочь. Кто-то сунул ей в руки сатиновую рубашку. Натка пыталась прижимать вываливающиеся внутренности тёти Нади этой рубашкой...
Потом она ждала полтора дня. Она и какая-то обессилившая и брошенная своими старушонка. Тётя Надя умирала трудно. "Молодая была, здоровая. Вот и не отходила душа!"
А потом Натка с чужой бабушкой тащили раздувшееся и почерневшее тело к рытвине с засохшей грязью на дне... и засыпали тело, ковыряя землю всем, что подвернулось под руку. Натка справилась. Она слушала, как бормочет молитвы чужая бабушка и чувствовала, что безумно устала... и что всё вокруг сошло с ума и стало грязным, жестоким и страшным.
"Конец Света настал!" — торжественно сказала чужая бабушка, крестясь и моргая подслеповатыми глазками...
Натка... она справилась. Натка не сошла с ума и выжила. Она выросла и родила четверых детей.
И ей было девять лет.
Мёрси передёрнуло.
Девять лет!
Наверное, это воспоминание и был ответом на её молитву.
Анна (у костра)
Откуда он появился? И он — говорит с ней?!
Он в меру спортивный на вид. Из-под дурацкой бейсболки торчат рыжевато-русые волосы. Спокойные серо-зеленые глаза... как и у неё, у Анны. Ему лет двадцать, не больше... и он очень на кого-то похож.
— Ну что, Аннушка, загрустила?
— Да так... вспомнилось разное...
— А что же вспомнилось, Аннушка? Прежняя жизнь? Дом, работа?
Сумерки густеют. Анна никак не может отчетливо увидеть его лицо.
— За сына волнуюсь... ты чем-то похож на него...
— На него, на Вовку или на тебя, Аннушка? — Отблеск костра выхватывает гладко выбритую щёку. — С ним всё в порядке, не волнуйся. Он ещё даже не заметил твоего отсутствия.
— Правда?
...Господи, как он похож на... того, не родившегося. Но... абсурд — этот (юноша?) здесь — живой, а моего мальчика нет... и никогда не было.
Анна проглотила вязкую слюну:
— Да, вот, думаю, чем я так плоха, что здесь очутилась? И что это за место? Ты знаешь?
— Да, конечно! И ты знаешь, Аннушка, — молодой мужчина усмехается. — И почему же это ты — плоха? Не-е-ет, ты замечательный человек! Тебя все любят. Вспомни...
...Она не торопясь, шла по улице и вспоминала прошедший рабочий день. В офис пришла проверка, и, как всегда, на Анну привычно свалили решение всех проблем. И, как и раньше, она опять не смогла отказаться. Шеф часто просил своего ведущего экономиста о помощи в непростых ситуациях.
Анне казалось, что кто-то у неё в голове ровным голосом читает её характеристику... пусть! Но её кольнула едва уловимая насмешка... чуть пафосная интонация... словно кто-то зачитывает приветственный адрес уходящей на пенсию начальнице.
...Анну Сергеевну ценили и любили в конторе: профессионализм, вежливость, доброжелательность и уравновешенность никогда не подводили её. Анне не надо было изображать политкорректность. Её манера общения с людьми была совершенно искренней. Все, кто соприкасался с Анной, неизменно попадали под её удивительное обаяние и надолго запоминали эту женщину.
"Ну вот, всё получилось, конфликты улажены, сроки согласованы, документы подготовлены, инспектор — нормальная женщина, хороший человек. Проблем нет, остальное — дело техники... Я молодец, у меня всё получается, я всё могу... Почему так бывает, когда я что-то делаю для других? Почему не выходит — для себя?"
— Почему не получается для себя?
— Да потому что ты не умеешь жить для себя, и не умеешь слушать себя, и не умеешь говорить "нет", — незнакомец уже сидит рядом с ней на скамейке.
Внимательные, заботливые глаза (карие глаза!), в которых отражался отблеск костра, двухдневная щетина на смуглой коже. Лет сорок пять, не меньше, и даже ближе к пятидесяти. Он меняется!..
...он переливается... как текучая вода... как оплывающая воском свеча...
...он настоян на крепком... он глубок... и на дне его — густой, сводящий с ума, хмель...
— Но ведь я же не виновата, правда? Он так хотел... вернее — не хотел. Он не хотел этого ребёнка. Он бы не любил его, и меня тоже... А я хотела... я мечтала о девочке... но похоронила эту мечту... окончательно... тогда, когда вернулась домой после аборта. Он даже не встретил меня в больнице! Я сама добиралась... на троллейбусе...
— Конечно, ты не виновата! — незнакомец накрывает её руку своей широкой ладонью.
Какая горячая у него рука! Он так нежно смотрит на Анну. Он... так похож на Него — в те минуты, когда... когда... они ещё были так близки, и... он так желал её... он точно также брал её за руку и заглядывал в глаза.
Господи, как же она доверяет ему... подчиняется ему... хочет его!
— Ты просто нежная, нерешительная и очень доверчивая женщина, Аннушка! У тебя заниженная самооценка. Ты хочешь быть со всеми доброй... но ведь так не бывает, правда?
— Правда. — бессвязно лепечет она в ответ — Это так... Меня часто обманывали... и он обманывал тоже. Я же знала.
— А ты, никогда?
— Нет, никогда... никогда... всегда делала, так, как правильно...
— Милая, нежная, глупая... — незнакомец стоит перед ней на коленях, взяв обе её руки в свои. — Жизнь не складывается, да? Мужчины приходят и уходят. Никто не хочет понять бедную Анну. Всем нужно только тело, а до души нет дела? А может и тело уже тоже не хотят, а?..
Он — такой самоуверенный,
жёсткий,
жестокий.
В нетерпении он постукивает ладонью по столу. И подрагивает в такт словам ногой. Ёлки зелёные... я же забыла купить ему носки!.. а зачем теперь говорить об этом?.. чушь... чушь!
— Я больше тебя не люблю.
— У тебя появилась другая женщина?
— Какое это имеет значение? Я просто тебя не люблю. А раз не люблю, то и жить с тобой не могу... и не хочу.
— А как же сын?
— Я буду помогать.
— А как же я? Что будет со мной?
— Ты ещё молодая, выйдешь замуж.
— Смеёшься? Кому я нужна в 39 лет с сыном-студентом на шее?
— А я не могу жить с тобой. И спать с тобой не могу.
— Я стала толстая и некрасивая? Но ты же знаешь, с моими венами никаких нагрузок кроме плавания. Не смогу я стать такой, как в 19 лет!
— И это тоже. Вспомни, какая пикантная фигурка у тебя была — я же талию мог пальцами обхватить. Все парни на потоке завидовали. Такую девчонку урвал: 90-60-100! Куда всё у вас девается?
— Как "куда"? А беременность, а роды? Мы же на Севере сколько лет одним мясом и макаронами с кашей питались. Ну не могу я похудеть... Господи, о чём мы говорим!.. Разве это главное? Я же всегда тебя только и любила.
— Вот это уже твоя проблема — кого и почему ты любила. Ты что, не понимаешь, что Я не люблю больше? Ничего не хочу — ни секса, ни заботы твоей.
— Куда же ты пойдёшь... принципиальный такой?
— Я квартиру купил, буду жить один. Хочу побыть, наконец, свободным человеком, делать что хочу, а не то, что должен. Как ты не понимаешь, женщина?
— Я понимаю, но как же я и сын?..
— Завтра еду в командировку на три дня. В Москву. Собери мои вещи в сумки. Вернусь — сразу заберу и уйду. Квартиру и мебель оставляю тебе. Машина и гараж — мои.
— Хорошо, как скажешь... Но я люблю тебя! И всегда любила, ты же знаешь...
— Разговор окончен. Я всё решил. Так и будет!
— Да, да, Анна! Он не знал, так и не понял, сколько в тебе страсти, и жажды любви, и нерастраченной нежности! — мужчина небрежно разворачивает бейсболку козырьком назад, открывая лицо — волевые морщины, чувственный рот и седые виски.
— Да, не знал... не понял... я и сама не знала, — она заворожено смотрит в (чёрные?!) глаза незнакомца.
Он сжимает её руки всё крепче. Желание... безумное, одуряющее, как густой сладкий дым... этот хмель... он переполняет всё её существо...
...Как он хорош! Нет, ему уже слегка за пятьдесят — тот самый возраст, и тот самый мужской тип, который так ей нравится — темноволосый, крепкий, невысокий, уверенный в себе, жёсткий и сильный, знающий цену жизни, себе и... женщине.
Анна не в силах унять бешено колотящееся сердце, то и дело облизывает внезапно вспухшие от вожделения губы. Она непроизвольно слегка отклоняется на спинку скамейки и расслабленно раздвигает колени. Груди готовы лопнуть, соски болят от прикосновения к ткани бюстгальтера. Сок льётся из неё, как месячные.
...хмель... на самом дне — хмель и сладкая горечь...
...желание...
...отдать себя...
...всю...
...утонуть...
— Анна, Анна, — гортанный низкий голос с хрипотцой напряженно повторяет её имя. — Мужчины... они нужны тебе, милая... ты хочешь любить их, заботиться о них, ты хочешь от них детей...
— Да, да... ДА!!!!
...да возьми же меня, наконец!!!
— А они, они хотят только одного ... хотят трахнуть тебя, Анна! А ты — такая легковерная дурочка... твоя женская жизнь кончена, Анна... возраст — ягодка опять, а какая ягодка — знаешь?.. Ты так и будешь жить здесь одна, медленно умирая от неудовлетворённой похоти... Ты пойдёшь вдоль по Московской улице вслед за тем, в соломенной шляпе... Вот подходящая пара для тебя! Анна-праведница и старый мертвый извращенец...
Его руки холоднее льда. Анну бьёт озноб — холодный пот на горячей коже. Она открывает глаза и в ужасе смотрит на незнакомца. Он поднимается с колен, встаёт перед Анной в полный рост. Он красив... и неприятен. Его лицо меняется — рот искривился в жестокой ухмылке-оскале. По его лицу проходит волна гримас и отвратительных ужимок... он словно...
...вытекает из одной сущности в другую...
...о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла...
...это Нечто, облизывающееся во мгле...
— Жизнь — дерьмо, Анна! — мужчина запрокидывает голову и хохочет.
Её лицо оказывается на уровне его бёдер. Она чувствует его жаркую вонь. Анна видит, как под пятнистой тканью солдатских брюк растёт и набухает его плоть. Анна отталкивает его одной рукой, а второй, совершенно непроизвольно, хватается за гранатовый крестик, мерцающий в вырезе блузки...
И просыпается?!
...просыпается...
...Анна...
Она вздрогнула. Костер уютно потрескивал. Он дарил ощущение безопасности. Женщина постепенно приходила в себя.
Анна вдруг поняла, что огонь, горевший в глазах незнакомца (это было во сне? — конечно, она просто задремала тут, на лавочке!) огонь в его глазах был слишком ярким для отблесков уютного маленького пламени.
Конечно — это был просто сон... на грани кошмара. Не мудрено — в одиночестве ещё и не такое приснится!..
Да только сон в руку. Или как там — "наверное, это что-то значит для тебя, Анна!"
А может быть, я действительно умерла. И Господь создал для меня своё собственное, персональное Чистилище? Может быть, у каждого человека есть такое Чистилище — в наказание за грехи? Вот, живи Анна, живи и жди, когда ты искупишь свою вину нерешительности. Ведь не один раз в жизни ты могла настоять на своём... и в тот раз — тоже...
Но если ты подумаешь обо всём, то признаешься себе (сможешь признаться честно?) — тобою руководил эгоизм и РАСЧЕТ. Да-да! Это горько, Анна, горько, но это правда. Ты всегда старалась уходить от конфликтов, потому что тебе были неприятны выяснения отношений с людьми. Ты побоялась не угодить мужу и лишиться его расположения. Не надо винить никого — это был твой выбор и твоя вина. Это было НАСИЛИЕ над самой собой!
И вот теперь — расплата...
Женщину могут насиловать... и это грязно. Но не хуже ли, когда ты сама насилуешь свою душу, и старательно затыкаешь уши, когда она вопит от боли?
...о, эти страхи, их жестокая непреклонность, их предвкушение мучительного зла...
...мальчик! сказал сволочуга-врач...
Да, я каюсь.
Я не раздираю одежды, не катаюсь в истерике по полу, не надеваю вериги. Легко Тебе, Господи, решать, что правильно, а что дурно! Ты — Создатель всего сущего... а мы всего лишь маленькие ниточки и узелки вышиваемой Тобою ткани бытия... и нам нелегко. Я каюсь, но и Ты должен понять меня, слышишь, Господи?
* * *
Анна поднялась со скамейки, собираясь идти домой, и вдруг осознала — да! Да, Он понимает это! Именно поэтому Анна сейчас здесь в сытости и покое, томимая лишь одиночеством и простыми человеческими страхами и желаниями. Здесь... а не в аду!.. каким бы ни был этот ад.
Лежащий у костра пёс слегка тявкнул, не поднимая головы. И когда это он успел появиться? Погруженная в свои думы Анна и не заметила, как он пришёл и привычно улёгся у костра.
— Ты говоришь со мной?.. — удивленно прошептала она? Громко и вслух было бы неловко... как не принято кричать во весь голос в исповедальне. — Ты говоришь, что я всё поняла правильно?
Она смотрела на пса со смутным страхом, одновременно и желая, и боясь того, что он, пёс, как-то подтвердит — да, я слышу тебя, Анна, и понимаю, что дело твоё — труба. Ты будешь жить здесь вечно... пока Господь или дьявол не придут окончательно по твою душу.
