Через десять минут поезд тронулся. Застучали, загрохотали с тоской колёса, поплыла назад кричащая толпа, заиграл на вокзале старинный марш "Прощание славянки", царапая и растравливая душу, заревели женщины, причитая и охая...
— Пришествие, — качая головой, сказал усатый, разламывая хлеб. — Видишь, ножик забыл. В первый раз в жизни в дорогу с собой не взял — забыл! Людишки носятся вокруг, как тараканы на сковородке, и я туда же...
— Так, ведь, страшно же! — искренне сказала почти успокоившаяся девушка, уже смывавшая мокрым носовым платком с лица кровь и косметику. — Так страшно! Райка, ты чего ревёшь? Едем уже!
Глава 38
Анна
Туман был густым и странно упругим. Ей казалось, что она нырнула на глубину, где, однако, на уши почти не давит, и можно дышать. Анна даже сделала несколько движений-гребков, как будто плыла под водой. Раздвигая руками чёртову хмарь, она представила себя плывущей в молочно-кисельной реке.
Наверное, если ногами оттолкнуться от самого "дна", можно всплыть. Нет, не получается. Ну и ладно — ногам на асфальтовой мостовой туман идти не мешает, и то хорошо.
Она шла, прихрамывая, ничего не видя вокруг. Изредка выдвигались смутные неопределённые силуэты, которые Анна хмуро обходила и снова продолжала свой путь. "Как ёжик в тумане" — равнодушно подумала она. Ноги сами вели в нужном направлении. В голове — фоном, как ненавязчивая музыка, звучал родной голосок. Без слов, просто эхом. Маячок в пустоте. Пока слышно — значит всё правильно. Это как идти по лесу и слушать птичий щебет. Не разбираешь, о чем они там чирикают, думаешь о своём, но машинально отмечаешь: вот это — синица, а это — соловей, кукушка плачет или сорока стрекочет.
Всё, что с нами происходит в жизни — не просто так. Во всём есть смысл...
....мысли колыхались, как спокойные прозрачные медузы.
Зачем мне нужны были эти дурацкие способности — "слышать" посторонних людей? Вот уж радость великая! Это так мешало в той, бывшей и ушедшей жизни! А вот, видишь ли, и пришел момент, когда пригодилось — слышать. Кожей, душой, подкоркой, подсознанием — чем бы то ни было — пригодилось!
...Вовка. Да всё нормально с ним, думаю. Ему Леночка бы понравилась. Младшая сестрёнка...
Из тумана выплыл силуэт дерева с коротко спиленными ветками... похожий на сгорбленную фигуру в капюшоне...
...доминиканцы — были такие монахи, я читала. Они носили белые рясы с черными капюшонами.
...а хорошо бы сейчас, чтобы кто-то молился за меня...
...чуть в стороне — скамейка со спинкой. Анна отметив, насколько отдаляется от "курса", свернула присесть отдохнуть. Нежный детский голосок в голове сменился на шелест, скрежет и ворчание. Вот слышится отдаленный пьяных грубый смех, а вот — злорадное бормотание. Экий ты, Анна Сергеевна, локатор. "Локатор, голова-пеленгатор!" — сказал бы, наверное, улыбающийся Илья. Да только не пеленг это никакой, Илюшенька! Он мне не нужен. Я просто знаю, где моя дочь. Просто знаю.
Посидев несколько минут, Анна встала и побрела дальше.
...опять камешек на крестике засветился красным, и тепло так от него...
...бесполезно...
...тепло...
Хорошо, что он есть. Всё-таки, память о той, бывшей когда-то Анне. Той Анне, которая верила в крест и молитву, волхование и пост, бабку Явдоху и пасхальные куличи... в благодать верила. В жизнь вечную, да не ту, что на самом деле есть, оказывается...
Сама того не замечая, она начала бормотать стихи. Останавливалась, запнувшись, начинала снова, повторяя и повторяя забытые строки, написанные Анной давным-давно (совсем недавно):
Я поставлю на рельсы башмаки тормозные
Под колёса того голубого вагона,
Что своею рукой ты толкнул — и в иные
Покатился он страны от родного перрона.
Начинать этот путь не имело нам смысла:
Ведь тебе, как и мне, это нужно едва ли.
Двух попутчиков странных беседа зависла
В опустевшем вагоне, в виртуальном реале.
Я скажу себе: "хватит!", потянувшись к стоп-крану.
Опущу на мечты тормозные колодки.
Не играй моим сердцем, не тревожь мою рану.
Лучше будем друзьями... и давай выпьем водки!
Нет... во всем есть смысл — и начинать, и заканчивать...
Под ногами хрустело, словно она шла по старой яичной скорлупе. Где-то вдалеке слышался басовитый лай собаки. Пёс брехал и брехал, не давая сосредоточиться, вспомнить, а потом перешёл на вой. Анна остановилась, прислушалась. Всё стихло.
...наш Пёс, или кто-то другой?..
Есть Сатана, есть Бог. Почему же Он молчит? Почему поганый пакостник — Его сын — всегда тут как тут? Какого хрена он выворачивает наизнанку миры, грязня и извращая их? Что же ты молчишь, Отец? Или сказать нечего?!
Анна начала злиться. Ну, говори! Говори со мной! Хоть из пылающего куста, хоть из вихря! Пошли мне розового ангелочка с крылышками, так похожего на пухленького Купидона! Сделай хоть какой-то знак! Или ты не слышишь? А может, ты не слушаешь? Какое тебе дело, Отец, до смертельно уставшей женщины, бредущей в мерзком киселе по хрустящей осквернённой земле?
...ты отдал Своего Сына...
...но я — я не отдам свою дочь!
— Взять бы сейчас Сатану за шкирку, да мордой — в говно! — пробормотала Анна. — Пользуется тем, что Отец на нас внимания не обращает! Все умерли — и Саша, и Илья, и Маринка.... Одна я иду и иду в тумане... одна я... как собака побитая, за щеночками своими... глотку рвать, сдохнуть в драке...
...одна!!!
...нет, не одна!
...бросили...
...нет, ты не можешь так говорить...
...МОГУ!!!
...заткнись и иди... нашлась тут, всеми брошенная, видите ли... поплачь ещё в платочек! Утри сопли и иди — наша доля такая, женская — детей своих не отдавать!
...сама ты — сопли... нет у меня ни слёз, ни страха. И я иду.
— Я иду, — сказала она и мрачно усмехнулась. — Иду!
Она вынула нож из ножен и крепко сжала рукоять, повернув нож лезвием к себе. Удар правой по ухмыляющемуся лицу — вот так, чтобы сорвавшаяся влево рука чиркнула отточенной сталью по морде... а потом рука сама пойдёт обратно и воткнёт нож прямо в шею! Сашка, Сашка научил меня... он виновато моргал, направляя мою руку...
...воин...
...такой смешной и жалкий... но умеющий убивать. Убивать быстро и деловито. Натренированно...
Она шла в абсолютной уверенности, что дойдёт, что всё, что происходит — происходит медленно, но верно. Что Сатана ждёт её — прекрасный ангел-демон-царь-бог, проклятье и боль, отчаяние и насмешка
Ей не хочет помогать Отец — что же, надо относиться к этому спокойно. Она сама помогает себе. Она помогает себе и другим. Сама! Слышишь?! Тебе хорошо — Ты создал нас всех и ушёл отдыхать, не заботясь о том, что осталось там, внизу, куда рухнул Твой же испорченный и капризный сын. Ты послал нам другого, самого любимого, Сына... но он пробыл у нас недолго. Мы сами убили Его. А теперь мы делаем крестики с камушками и красим куриные яйца на годовщину Его воскрешения... такие смешные маленькие людишки, оставшиеся без Отца.
...хватит болтать! — сказал Илья
...ты, главное, иди! — сказал Сашка.
...ты не была такой! — сказала Мёрси
Они смотрели на неё, вглядывались в её лицо. Они были печальны, но они и не думали ей поддакивать. "Иди! — говорили они. — Иди и верь в свою силу! Иди, и не жди, что кто-то большой и добрый специально спустится к тебе с небес, чтобы всё уладить! Иди — это твой путь".
— Помощники... — сказала Анна, — вам-то легко говорить!
Но на душе стало легче.
* * *
Она вышла из тумана внезапно. Он остался за её спиной, будто срезанная огромным ножом стена белого творога. Здесь властвовала ночь. И сиял тёплыми золотыми огнями Дворец Молодёжи, как огромный драгоценный кристалл, возвышавшийся над вечной зеленью густых елей.
Уличные фонари освещали асфальтовую дорожку, чисто выметенную и спрыснутую недавно прошедшим дождём. Анна остановилась на секунду... и пошла по дорожке мимо большой кучи осенних листьев, из которой поднимался горький дразнящий память дымок.
Подняв голову, она не увидела ни звёзд, ни луны. Туман нависал над площадью белым с золотистым отливом колоссальным куполом. Откуда-то оттуда, сверху летела мелкая холодная морось... и Анна подумала, что там, совсем высоко, над туманом, ходят набухшие тучи, проливая на землю небесную влагу...
"Вот я и пришла!" — сказала она сама себе, поднимаясь по ставшим бесконечными ступеням. Туда, выше — к зовущему свету и теплу.
Она поднималась и поднималась, словно взлетая на высокий пик, на самой вершине которого её ждали Судьба и Смерть.
Коваленко
Игорь Антонович был в полной запарке. Связь дёргала его в разные стороны, пресса рвала на части, добивалась разговора бывшая жена, несколько раз звонила дочь, Бриджес тянул из него жилы, сам выбиваясь из сил. Военные терзали его, президент одолевал вопросами... а теперь ещё и служба безопасности насела на Коваленко с требованием немедленного одобрения плана действий по обеспечению, недопустимости, всеохватного запрета доступа на, предельной осторожности, возможной утечки информации и так далее.
— А чего ты хотел? — удивлённо сказал ему Хокинс, одолевший таки гордыню и познакомившись с Коваленко, так сказать, "воочию" — через прямую видеосвязь старого доброго Скайпа. — Ты сам вызвался тянуть за верёвочки и контролировать каждый чих. Ты загоняешь себя, как та несчастная лошадь, чтобы рухнуть и испустить дух. Более того, ты загонял старика Бриджеса, а на Кокса свалил все боковые проблемы...
— Ну, уж и свалил! — проворчал Коваленко.
— Не перечь, Игорь. И не дёргайся, я тебя не осуждаю.
— И то хорошо, — сказал Коваленко. — Ну, ладно, спасибо за расчёты, это многое проясняет...
— Что данные и расчёты? Суета сует. Думаю, что мы их и обработать не успеем. Ты уже понял, да?
— Да.
— От месяца до полутора лет. Разброс, конечно, тот ещё, но... более точные сведения мы можем получить только при расширении кокона до полутора-двух тысяч километров в диаметре.
— Тогда это уже на х...й никому не нужно будет, — пробормотал Коваленко по-русски.
— Что? — не понял Хокинс.
— Я думаю, эти сведения нам пока надо держать при себе.
— Конечно, а как же иначе! — Хокинс помолчал. — Я видел много забавных фильмов, где уничтожали Нью-Йорк и рушили города мира... но никто не додумался до такого...
— Может, и додумался кто — какая разница? Что ты собираешься делать?
— Работать, — нехотя сказал Хокинс. — Уеду в горы... там хорошо работается. А ты?
— Мне ехать некуда. Буду отступать вместе со всеми... пока смогу. А там...
Они помолчали. Коваленко осторожно гладил пальцы правой руки, серыми сосисками торчащие из-под гипсовой повязки.
— Как ты думаешь — что там всё-таки... там, внутри? — спросил он.
— Я читаю Библию, Игорь. Я давно не читал её, — вместо ответа сказал Хокинс и отключился.
Коваленко потёр лоб. Двигатели "Антея" гудели ровно и мощно. Брюхо гигантского самолёта было битком набито тем, что вывезти надо было в первую очередь. Казань, новая База... новые попытки "прокола"... новые люди... новые впечатления... это всегда радовало Коваленко. Ему нравилось жить вот так, на колёсах, на ходу, в драках и спорах, в торопливых "летучках", в счастливых озарениях и сокрушительных провалах.
— Игорь Антонович, — сказал подошедший Роман. — Крюк всё-таки придётся делать. Земля опасается, что нам влепят парочку ракет. Внизу опять стрельба...
— Ладно, — сказал Коваленко. — Спасибо, Роман. Слушай, я таблетку принял... посплю. Хорошо? И ты ложись.
— Да я поспал уже... я тут считаю кое-что... по одиннадцатой модели.
— Тоже неплохо. Ну, тогда дай мне на чуток глаза под лоб закатить, лады?
— Лады.
Коваленко пристроился поудобнее и почти сразу заснул. Ему снилась Вика, танцующая на высокой башне. Платье развивалось на ветру, горели звёзды и таинственно улыбалась Луна, бросая вниз огромные полотна призрачного неживого света. "Осторожнее, Вика!" — попросил Коваленко, потому что верхушка башни была плоской и скользкой, — застывшей гладью чёрного мрамора... и не было перил. Вика не слышала его. Она кружилась под музыку всё быстрее и быстрее — красивая и стройная...
... а внизу медленно и неотвратимо поднимались лохматые угольные волны тьмы, затопившей мир.
Лестница поликлиники "Родничок", ночь
Он сел, отодрав с лица (оно пристыло?) полотенце с утятами. Тело слушалось плохо, да и одежда, казалось, навеки присохла к луже запёкшейся крови. Правый рукав оторвался окончательно. Он немного посидел, а потом поднялся и пошёл, наступая на разбросанные гильзы. Туман кривлялся вокруг него, хватал за руки и одежду. Твёрдая корка залепила левый глаз. Он оторвал её, поморщившись, вместе с лоскутком кожи... кажется, веком. Боли он почти не чувствовал.
Это было неважно.
Надо идти.
Оступившись на лестнице, он чуть было не упал, но удержался на ногах. Выйдя во двор, он впервые почувствовал, как начинает меняться его мёртвая плоть. Это было прекрасно.
Пёс сидел и выл в тумане неподалёку и замолчал, только увидев его пошатывающуюся фигуру. Он дёрнул хвостом и встал. Глаза его горели. Положив руку на загривок огромного зверя, он понял, что пальцы начинают обретать чувствительность. Пёс лизнул его руку и глухо рыкнул, показав белые клыки. Туман крутился вокруг, наливаясь чернотой и обретая плотность, но не касался огромного израненного тела.
Они шли с Псом, ничего не видя, кроме уродливых кривляющихся сгустков темноты, но шли спокойно и уверенно.
Всё убыстрялось. Всё набирало ход.
Тело менялось... возвращалась память. Иногда она выхватывала из небытия колоссальные пласты... и они тотчас вставали на место, заполняя огромные провалы. Мир восстанавливался.
Скоро! Они придут совсем скоро!
Он хотел сказать об этом Псу, но челюсти всё ещё не могли двигаться. Он смог только растянуть губы в улыбку.
Мёрси
Весь день, до самого глубокого вечера, Мёрси не оставляло чувство того, что вот-вот всё закончится. Туман ли сгустится в острые пасти и перекусит их пополам, вынырнут ли какие-то раскорячившиеся шипастые твари и перервут им глотки... а может, туман исчезнет и они выйдут на огромную пустую равнину со спёкшейся до стеклянистой корки землёй... и увидят вокруг только оплавленные и перекрученные остатки ржавого железа. Воображение сегодня не хотело угомониться. Так чувствуешь себя, болея, при сильной температуре — всё плывёт, дрожит и меняется... и ни во что нельзя верить, поскольку бред от реальности отличить нельзя.
Илья остановился и начал кашлять. Простыл, зверски простыл. Вон, глаза какие воспалённые. У Мёрси, конечно, в сумке лекарства есть, да и у Ильи тоже кое-что имеется, да только сдаётся нам, что самое лучшее лекарство для Ильи сейчас — улечься в чистую постель, напиться горячего чаю с малиной, пропотеть и заснуть. И душ потом, когда легче станет... душ, горячий, с упругими весёлыми струями...
