Сколько это продолжалось? День, два? Дверь открывали несколько раз (звенели ключи, отодвигался засов), он приносил подносы с едой, которая превосходно пахла, но по вкусу была как пыль. Он не разговаривал. Смотрел, как я ковыряюсь в тарелке (я бы вообще не ела, но после нескольких дней проголодалась) и уносил из комнаты туалетное ведерко. Поначалу я краснела, но спустя какое-то время это превратилось в одну из тех вещей, которые он просто делал, молча и быстро.
Когда он заговорил впервые, с ним был Халдрин. Я не знала, который час, но в тот момент я спала и проснулась от звука ключей и скрежета засова. Увидев короля, я попыталась сесть, прижимая к себе одеяло, хотя была в рубашке.
— Нола, — король придвинул к матрасу стул и сел. На нем была богатая туника, темно-красная, с золотой вышивкой, украшенная вдоль каймы маленькими медными кругами. На него падал свет лампы, и это сияние резало глаза. — Как ты?
— Она... — начал Телдару, но Халдрин остановил его взглядом:
— Пусть скажет сама.
Телдару нахмурился, и мне было этого достаточно. Я глубоко вздохнула и ответила:
— Гораздо лучше. — Легко, спокойно, как будто не было ни темноты, ни ведерка в углу, ни Телдару у закрытой двери.
Король улыбнулся.
— Рад это слышать.
— Да, — сказала я. Быстро думать и медленно говорить было сложно. — А поскольку мне гораздо лучше, я бы хотела узнать, когда мне разрешат выходить на улицу.
Халдрин обернулся к Телдару.
— Она не выходит?
Телдару покачал головой.
— Она еще не готова. Причина, по которой ей стало лучше, в том, что она остается в комнате, защищенная от суеты и впечатлений.
— Я в порядке, — мой голос начал повышаться. — Правда. Я бы очень хотела на улицу. Пожалуйста, мой король.
— Она не должна выходить. — Телдару говорил спокойно, даже с сожалением. Но он не спускал с меня черных глаз, и я чувствовала этот взгляд как тяжесть, как холод. — Она права, ей действительно лучше. И когда я буду уверен, что она окрепла, Нола покинет комнату. Не раньше. — Он понизил голос. — Хал, не стоит рисковать и выпускать ее во двор, чтобы она снова начала... Ты ведь этого не хочешь.
"Нет, — подумала я, когда Халдрин обернулся ко мне. — Пожалуйста".
— Кроме того, — продолжил Телдару, — у меня есть эгоистические причины желать ей полного выздоровления. Полагаю, она сильный провидец, и я хочу учить ее, когда она поправится. Разве ты сама не хочешь этого, Нола? — Он улыбнулся, волк со сверкающими зубами. — Разве не этого ты хотела всегда?
Я сидела. Я так крепко сжимала простыни, что не чувствовала пальцев.
— Хорошо. — Король встал. Стул заскрипел, двигаясь на каменных плитах. — Но не слишком долго, Дару. Мы не хотим, чтобы она ослабла от того, что не бывает на солнце и с другими людьми.
Они ушли вместе. Засов задвинулся.
Вскоре Телдару вернулся один.
Я прижалась спиной к стене, обхватив руками колени. Приготовилась, что он, как обычно, будет смотреть на меня с другой стороны комнаты, но он сделал три шага и оказался рядом, опустившись на край тюфяка.
— Я не мог сделать этого раньше, — тихо сказал он. — Не мог подойти к тебе, поговорить. Я знал, что если это сделаю, я тебя убью. — Он взял прядь моих волос и потер между пальцами. Потом завел ее мне за ухо. — А я хотел убить тебя, Нола. Особенно в тот момент, когда увидел в комнате Халдрина и понял, что ты наделала. Но я велел себе ждать. Быть спокойным. Теперь ты послужишь мне лучше, чем прежде.
— Нет, — сказала я тихо и ровно.
Казалось, он меня не слышал.
— Как ты это сделала? Как выбралась из дома?
Я молча улыбнулась, показав ему зубы и прищуренные глаза.
Он пожал плечами.
— Неважно. Ты моя.
— Нет, — сказала я, и он засмеялся, запрокинув голову.
— О Нола! Госпожа Непокорная Провидица. Сломать тебя будет мне в радость.
Он наклонился. Деваться было некуда; я отвернулась, прижавшись щекой к стене. Он взял меня за подбородок и медленно повернул. Теперь я смотрела прямо на него: он был рядом, а темная вода его глаз безостановочно двигалась. Еще ближе, и его губы, теплые и сладкие, оказались на моих. Я чувствовала его зубы и язык. Вспомнила Бардрема, поцеловавшего меня под деревом во дворе. "Морковь, — в отчаянии подумала я, — и каша. Таким он был на вкус. Он, Бардрем, тощий и костлявый", но это было лишь воспоминание, слабое, мимолетное, исчезнувшее.
— Нола. — Губы Телдару скользнули по моим и продолжили свой путь к впадине горла. Должно быть, он чувствовал, как пульсирует моя кровь, которая выдавала меня, в отличие от застывших рук и шеи. — Дорогая девочка. — Я чувствовала его зубы и дыхание, их щекотку на своей коже, и не могла себя сдержать. Я дернулась, застонала, словно была какой-то другой девушкой, лишенной воли. Он улыбнулся. Потом медленно выпрямился и провел пальцами по моим губам. Мой рот был влажным, а кожа горячей, хотя внутри было холодно.
Он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Больше никаких улыбок.
— Все начнется завтра, — сказал он и ушел.
Глава 17
Он принес зеркало и нож. Вокруг было столько золота: зеркало с филигранным ободом, рукоять ножа, рукава и подол его туники. Его волосы.
— Значит, теперь я буду за Лаэдона, а ты — за меня? — легко спросила я (мне пришлось долго практиковаться) и протянула руку, повернув к нему бледную гладкую кожу внутренней стороны. Мои вены ветвились, зеленые, набухшие; я почти чувствовала их, как чувствовала боль в груди.
Он долго молчал, так долго, что моя рука начала дрожать. Я опустила ее. "Идиотка, — подумала я. — Идиотка, идиотка. Молчи и жди, как он".
— Мне надо многое тебе рассказать, — мягко произнес Телдару. По коже побежали мурашки, словно он меня коснулся. — Как на лекциях, только эти будут забавнее для нас обоих. — Он провел пальцем по ободу зеркала и посмотрел на меня. На этот раз я молчала, вопреки желанию закричать: "Я не буду слушать!" Я поклялась, что это правда, что у меня хватило бы сил отгородиться от его слов. "Просто делай то, что собирался!" — еще один крик, так и не покинувший моих легких. "Порежь меня, и закончим..."
— Первая история — о девочках. — Он ухмыльнулся. Мне в голову пришла дикая мысль: что если использовать ровную, блестящую поверхность его зубов для прорицания? — Наверное, все истории о них. Но эти... эти были сестрами. Принцесса и провидица. — Он положил нож, и тот тихо звякнул о зеркало. — Земия и Нелуджа. Странные, дикие имена. Как у твоей Игранзи. Темнокожие островитянки, как Игранзи. — Еще одна улыбка, на этот раз медленнее. — Я от нее немного оставил — тебе понравилось? Просто чтобы продлить боль. Но вернемся к этим. К сестрам из Белакао.
* * *
Земия была смелой, а Нелуджа застенчивой; это сразу бросалось в глаза.
Телдару было четырнадцать, Халдрину — девять, и они все утро ждали белакаонскую делегацию. Та прибыла в полдень. Вероятно, так планировали белакаонцы, желая, чтобы солнце было ярким и подчеркивало их цвета. Восторг Халдрина был, как всегда, очевиден — он прыгал с ноги на ногу, свешивался со стены башни и махал рукой так, словно знал их всех. Когда няня принялась его ругать, он надулся, но через несколько минут снова склонился над улицей, болтая с Телдару.
— Дару, посмотри, вон тот большой человек, наверное, король, а на нем ночная рубашка! А эти блестящие веера, они что, сделаны из ракушек? У них зеленая одежда! Я никогда не видел такого зеленого — он почти как желтый. Их кожа еще темнее, чем я думал. Дару, Дару, взгляни на барабаны! Как они их только дотащили? Как не потопили свои корабли? Я так рад, что они нам больше не враги!
Телдару заметил сестер еще до того, как делегация вошла в Тронный зал. Он не знал, что они сестры, не знал их имен, потому что стоял на вершине башни, но запомнил эту сцену навсегда. Высокая, худая Нелуджа смотрела прямо перед собой. Темно-оранжевый платок на ее волосах был завязан узлом позади шеи. Рядом с ней Земия, казалось, танцевала. Она была ниже сестры и больше похожа на женщину: высокие, полные, крепкие груди; высокие, полные, крепкие ягодицы; красивые ноги. Дул ветер, и все эти детали было нетрудно разглядеть — ткань ее длинной бесформенной одежды раздувалась и облегала тело. В волосах были ленты с драгоценными камнями, завязанные сотнями маленьких узлов. Она смотрела по сторонам, даже вверх, на встречавших сарсенайцев. Ее белые зубы сверкали, окруженные темно-коричневой кожей.
В Тронном зале гудели голоса. Белакаонский король (моабу, как его называли) говорил с акцентом, похожим на текучий мед, из-за чего знакомые слова было трудно разобрать. Телдару не прислушивался (первый официальный визит... годы вражды сменились годами дружбы... торговля, торговля...), пока моабу не представил девочек.
— Моабе Земия, — сказал он, и девушка с лентами в волосах вышла вперед, улыбаясь белозубой улыбкой. — Моя младшая дочь. И испа Нелуджа, вторая младшая. — Высокая тоже сделала шаг, но она не улыбалась. — Мой сын дома. Ему шестнадцать, достаточно, чтобы поиграть во власть. — Большой человек обратил свой взгляд на Телдару и Халдрина, которые, как всегда, стояли вместе у подножия трона короля Лорандела. — А это, — сказал моабу, — должно быть, сыновья короля Сарсеная?
Король Лорандел покачал головой.
— Нет, брат-король. Не оба — только Халдрин. Это мой единственный ребенок. Двух других я потерял много лет назад из-за лихорадки, еще до смерти моей королевы. А это, — он указал на Телдару, который был рад, что стоит рядом с Халдрином, маленьким и низким даже со своей копной русых волос, — Телдару. Он провидец — ученик, любимец своего учителя и моего сына.
Учитель Телдару, старый Вервик, вспыхнул. Он был злобным и, возможно, ненавидел Телдару так же, как белакаонцев.
— Провидец, — сказал моабу и нахмурил кустистые брови.
— Прорицание, — отрезал Вервик. — Видение будущего или прошлого.
Моабу улыбнулся и положил огромную руку на плечо своей дочери Нелуджи (для этого ему пришлось вытянуться).
— А, испу! Она испа. Видения, да.
— Что ж! — сказал Лорандел Вервику, который был уже нездорового красного цвета. — Два королевских ребенка и два провидца! Они должны прогуляться и поговорить друг с другом. Возможно, им стоит выйти во двор прорицателей. Халдрин, Телдару, покажите девочкам дорогу.
Двор прорицателей, такой красивый с его деревьями, прудом и змеящимися дорожками.
— Это ваши самые большие деревья? — спросила Земия, положив руки на бедра (одежда подчеркнула изгибы ее тела).
— Да, — сказал Халдрин. Он смотрел на нее — ребенок, такой невинный и защищенный, никогда не видевший ужасов, которых Телдару насмотрелся в нижнем городе.
— Хм. — Земия направилась вперед. За ней шла Нелуджа, подняв лицо к небу. — А это, — продолжила Земия, указывая на пруд, — ваша единственная вода?
— У нас есть колодцы, — сказал Халдрин, — фонтаны, а за городом река, и...
Земия засмеялась. Первый из множества ее смехов — низкий, горловой, презрительный.
— Ты хорошо говоришь на сарсенайском, — сказал Телдару. Халдрин ковырял ногой дорожку.
— Конечно. Отец велит нам учить языки всех стран, которые мы захватываем.
— Земия, — устало произнесла Нелуджа.
— Правда? — спросил Телдару. — И как вы их захватываете? Острыми ракушками и бешеными рыбами-воинами?
Белки ее глаз были как зубы, неестественно белые, словно какой-то художник выточил их из полированного мрамора. Центры были темно-карими и черными, а ресницы — густыми.
— Приезжай в Белакао, — с фальшивой улыбкой сказала она, — и я прикажу нашей рыбе-менестрелю для тебя спеть.
Он попытался улыбнуться, но его улыбка больше походила на гримасу. Он был зол, зол с тех самых пор, как увидел ее танцующей у ворот замка, словно она всегда знала Сарсенай. Испорченная белакаонская девица — что она может знать, кроме островного дикарства?
— Здесь есть рыбы, — он указал на пруд. Теперь он обращался к Нелудже. — Их можно видеть только ночью.
— Тогда, возможно, сегодня вечером я приду на них посмотреть, — сказала Земия. Когда она с притворной осторожностью глянула вниз, ее ресницы были невидимы на фоне кожи.
Он долго ждал ее после захода луны. Он ждал и чувствовал себя глупцом, поскольку чем дольше сидел у пруда, тем больше казалось, будто он хочет, чтобы она пришла. Наконец, он встал, испытывая отвращение к себе и злясь на нее, поскольку она не собиралась приходить, только хотела над ним...
— Испу Телдару.
Она была рядом, а он ее не услышал. Она стояла босиком, с голыми руками, хотя воздух был холодным, а она привыкла к жарким ночам. На ней было длинное темное платье, такое тонкое и облегающее, что когда она повернулась к нему лицом, он увидел соски и впадину пупка.
— Не называй меня так. — Он сказал это слишком громко, но это было неважно — так поздно сюда никто не приходил.
— Почему нет? Разве это неправда? Ты видишь время, как Нелуджа, — она стояла так близко, что он чуял запах цветка, которого не знал, — видишь потоки, что ведут за собой великий прилив...
— Потоки, — он фыркнул. — Великий прилив... ты, наверное, имеешь в виду Узор.
— Слова, — сказала она, подойдя еще ближе. Теперь ее грудь касалась его туники. Дыхание было сладким, или, быть может, ее кожа — так или иначе, ему хотелось глотнуть чистого воздуха, которого здесь не было.
Но потом она шагнула назад.
— И где же эти рыбы? — Нормальный голос, без таинственности, хотя ее интонации вызывали у него головокружение.
— Здесь. Подожди, ты их увидишь.
Рыбы были крошечными, и поначалу их было сложно заметить, но как только на глаза попадалась первая, становились видны и остальные: они мелькали туда-сюда, светясь зеленоватым цветом. Когда Телдару только попал в замок, он просиживал здесь часами, зачарованный (а после этого спал на уроках).
— Это? Это твои удивительные ночные рыбы? — Она взглянула на него. Белки ее глаз тоже были зеленоватыми. Он представил рыбу с такими блестящими зубами, как у нее, скользкую и уродливую. — В моей стране есть крабы, красные под луной. В сезон штормов они тысячами выходят на берег, всего на одну ночь. У нас есть — не знаю, как вы это называете, — существа с длинными руками и телами, которые меняют цвет каждый раз, как ты моргаешь. Но, — сказала она, посмотрев на пруд, — твои крошечные рыбки вполне ничего. Для такого унылого места.
— Ты... как ты можешь.. — процедил он, сжав кулаки, и она засмеялась. Опять этот смех, глубокий, издевательский, и темная плоть, округлые женские бедра, груди, тоже темные, быть может, даже соски, и этот странный, головокружительный запах...
Ее тело было мягким и твердым одновременно. Он провел руками вдоль ее спины, остановился на бедрах и притянул ближе. Она прильнула к нему. Первая открыла рот и прижала свои губы к его. Ее язык заставил их раскрыться. Он пробовал ее вопреки своим мыслям, поднял ее платье, ощутив гладкие мышцы бедер, и ни одна сарсенайская девушка не была на нее похожа, ни одна из тех, что прижималась к нему прежде, в нижнем городе или в постелях дворца. Она издала низкое ворчание, которое он почувствовал во рту и грудной клетке. Он поднял платье еще выше, и рука нашла ее грудь; он не хотел, но должен был попробовать и ее, отвести голову назад и опустить...
