И как-то пришла к нему бедная вдова из дальней деревни и стала умолять вылечить ее маленького сына от горячки. Она шла к лекарю целый день, и целый день нужно было идти обратно.

Лекарь очень спешил вслед за вдовой, но на середине пути пошел сильный дождь, дорогу развезло, и он стал утопать в грязи. Будь на нем башмаки с крепкой подошвой, он шел бы куда быстрее. А когда домик вдовы уже был виден вдали, дорога пошла вниз, и лекарь, упав, сломал ногу.

Бедная вдова не в силах была тащить его на себе. Был выбор — лечить себя или пытаться добраться до мальчика. И он пополз, волоча сломанную ногу по грязи. Но когда он приполз, сам полумертвый от боли, у мальчика уже была агония.

Шесть дней лекарь держал душу мальчика в теле, шесть дней он лечил его тело. А на седьмой, когда ребенок выздоровел, оказалось, что у лекаря в сломанной ноге началась гангрена. Но виталистических сил остановить ее уже не было, и тогда лекарь сам отпилил себе ногу и едва сумел остановить кровь.

Пока он болел, к дверям его дома приезжали и купец с дочерью, и графиня с братом, и многие-многие, кому он помог, и снова предлагали помощь.

И на этот раз он не стал отказываться — он взял и деньги, и земли, и построил на них обитель Триединого, и при ней — лечебницу для бедняков, и школу, и странноприимный дом, и стал учить крестьянских детей, и лечить, и помогать. А лечебницу и школу он назвал именем матушки.

Когда ученики в глубокой старости вспомнили историю про башмаки и спросили его, где же они теперь, он показал амулет, сделанный из кусочка сильно изношенной кожи, который он носил у сердца, постучал по деревянной ноге и сказал:

— Если носить старую потерю, теряешь то, что дается сейчас. Если нести старую потерю, потеряешь много больше того, что ты уже потерял. Настоящая память и любовь — это не носить старую потерю, сбивая душу, а творить новое и благое во имя ее.

Матвей Ситников

— Да, да, — на ходу говорил Дмитро в трубку, жестом показывая Матвею, чтобы дал еще одну сигарету. После дежурства они расположились за столом в уголке сада, который Дорофея Ивановна выделила для курящих агентов, и сейчас вокруг толпилось, переговариваясь, с десяток бойцов. Из-за дома пахло борщом и картошкой с укропом: смена обедала, и они после перекура планировали присоединиться. — А эвакуацию не начали, мам? Понятно, понятно, не волнуйся, и батю успокой. — Он перекинул ногу через лавку и поманил Ситникова за собой, глазами указав на калитку. — Я сейчас с Матюхой обсужу все и перезвоню.

— Что такое? — спросил Матвей, когда они с Димкой ушли шагов на тридцать вниз по дороге, которая у холма сливалась с шоссе, идущему к столице от ближайшей деревушки Березовой, расположившейся меж двух соседних холмов на берегу небольшого озерца. До деревушки было минут пятнадцать ходьбы и там они иногда закупались сигаретами.

— Давай еще пройдем, — нервно ответил Поляна, оглядываясь, — наверняка у Дорофеи тут прослушка везде выставлена.

Он поспешил ниже, и только когда они вошли в небольшой березовый лесочек, росший меж холмов, остановился.

— Мамка говорит, иномиряне ночью сильно продавили нашу армию и уже ведут бои на окраинах Менска, — Дмитро зло сплюнул истлевшую сигарету и втоптал ее во влажную землю. — Мэр и администрация сбежали, не дали оповещение на эвакуацию, военные отступили, сейчас пытаются создать для жителей коридор и не дать врагам замкнуть кольцо вокруг города. Надо моих вытаскивать, Сита. Мамка говорит, там с нашей пять семей, пятнадцать человек. Осилим?

— Не знаю, — честно сказал Ситников. — Надо пробовать, Димыч. И командирам доложить. Мало ли что пойдет не так, чтобы знали, где мы.

Они с Димкой тренировались, в свободное время иногда создавая переходы в Иоаннесбург: навестить универ, что-то забрать из общежития, но это сорок километров, а не шестьсот. И да, один раз, используя Поляну, как опорного, удалось создать Зеркало в Пески, к матери с сестренкой и Светлане — чтобы передать новости о Четери и узнать, как свои. Но тогда Матвей переходил один, согласовав это и с командиром гвардии, и с Александром Даниловичем, и до вечера у него и Димки было шесть часов, чтобы отдохнуть. Но создавать коридор для других людей? Держать его не полтора десятка секунд, которых достаточно для перехода одного человека, а несколько минут?

— А если запретят? — тоскливо спросил Димка и потянулся за еще одной сигаретой. — Нарушать приказ? Так-то мало ли что мы делаем в свободное время, Матюх. Отчитываться не обязаны.

— Это ты не обязан, — с серьезностью ответил Матвей. — А у меня, Димыч, есть обязательства. Сегодня вечером сюда Свидерский со Старовым придут, по мою душу. И я должен быть здесь. Это очень важно.

— Важнее, чем мои родители? — спросил Поляна, нехорошо прищурившись. — Да чем ты таким занят?

Ситников не ответил, докуривая. Бросил сигарету.

— Не психуй, — сказал он веско. — Сам подумай, откуда нам сейчас проще строить Зеркало. На хуторе часовня Триединого, там все стихии стабилизированы. А уже здесь, — он поднял голову, переходя в первый магический спектр, — смотри, как мотает их.

— За деревней есть небольшой храм, — упрямо сказал Димка. — На берегу озера. Можно от него попробовать.

— Можно, — согласился Ситников задумчиво. — Тем более, что из Березовой автобусы ходят до Иоаннесбурга. Я дам ключи от теткиной квартиры, поживут там.

— Так что, — нетерпеливо и с явным облегчением проговорил Поляна. — Я звоню маме? Пусть через полчаса ждет нас? Как раз дойдем туда.

Матвей повернул голову к хутору, затем к деревне.

— Не торопи их. Нам поесть надо, — сказал он так же спокойно. — И подготовиться.

Димка вскинулся... и ничего не сказал. Кивнул. У них всегда так было — Поляна пер вперед, Ситников вносил размеренности.

— На голодный желудок мы переход не удержим, быстро резерв выжрем, — продолжил Матвей. — И у Дорофеи надо молока выпросить. И накопителей бы нам...

— Может, у отца Олега из часовни хоть свечей отгоревших попросить? — предложил Дмитро. — Лучше бы камни, но и свечи хорошо. На крайний случай поддержат.

— Попроси, — согласился Ситников. — Звони матери, Дим. Пусть, — он посмотрел на часы, — к трем будут готовы. Скажи, чтобы брали только документы и деньги. Сам понимаешь, чем тяжелее нагрузятся, тем сложнее нам будет. И предупреди, что, возможно, всех соседей вывести не сможем. Завтра тогда выведем.

— Все сам знаю, — проворчал Димка, набирая номер на телефоне. — Да топай, Матюха, в гору. Обед ждет. В горочку, горочку, давай, времени нет!

Матвей усмехнулся и пошел к хутору, слушая, как Поляна, шагая следом, быстро объясняет все матери. Димка, когда нервничал, становился на редкость заведенным и на месте стоять не мог. А вот сам Ситников привык все продумывать, прежде чем действовать. Они были не похожи — и при этом великолепно уравновешивали друг друга.

После обеда Матвей подошел на кухню к Дорофее Ивановне (капитана Дробжек и полковника Стрелковского уже за столом не было) и попросил банку молока. Хозяйка окинула его подозрительным взглядом, но трехлитровую холодную банку выдала, и сверху еще добавила два каравая. Видимо, решила, что стандартным обедом Матвей не наедается.

Димке удалось раздобыть свечи — отец Олег был в часовне один и совершенно удовлетворился объяснением, что свечи нужны как накопители для тренировки переходов.

Никто не задержал их, командирам было доложено, что они идут прогуляться в деревню, в деревню друзья и направились — до трех было еще сорок минут. Матвей нес неудобную скользкую банку, Димка грыз горбушку каравая, вокруг шелестели пышной листвой и сережками березки, и дошли они быстро. Прошли по деревне, здороваясь с любопытными жителями — для них была приготовлена легенда, что все мужчины с хутора Дорофеи — ее внуки и правнуки, и, похоже, старушку-ликвидаторшу тут считали хорошо погулявшей в юности и наплодившей десятка два детей.

Небольшой храм был открыт, но — Димка заглянул внутрь — служителя не было. Видимо, тоже ушел на обед.

Озеро плескало метрах в тридцати от здания, и стихия Синей была здесь сильнее, прочнее, и усиливала и землю, и воздух. Они зашли за храм, чтобы не смущать никого Зеркалом, расставили свечи на песке по кругу возле Матвея. Он имел больше опыта в дальних переходах, но опорным решили делать его — Димка лучше знал и Менск, и своих родителей, и легче мог настроиться на них.

— Мам, — сказал Поляна в трубку, — готовы? Все, я иду.

Он кивнул Матвею, засовывая телефон в карман, встал рядом с ним в круг свечей — и они с другом зашевелили пальцами, как почти год назад в кабинете Свидерского, когда он принимал у них зачет.

Целая жизнь прошла с той поры. Они стали сильнее, собраннее, опытней. И Зеркало на этот раз выстроилось ровное, большое, без волн и дрожи, и стал в нем проявляться двор родителей Поляны, силуэты людей...

— Три, два, один... держи! — Дмитро перекинул почти все свои нити плетения на Матвея, оставив две проводные — и тут же шагнул в Зеркало, и почти сразу же, ступив на землю по ту сторону, сплел повторное, укрепив выход. И только после этого оглянулся.

Родители и ближайшие соседи с детьми, которых Димка знал с детства и учился с ними в одной школе, стояли совсем рядом. А двор и окрестности были полны людей, которые держали огромные баулы, связки с кастрюлями, вещами, чемоданы. Кто-то приехал на мотоцикле, кто-то качал ребенка в коляске. Какие пятнадцать человек? Сотни полторы как минимум. И все эти десятки людей качнулись к Зеркалу, стоило тому перестать дрожать.

— Стоять! — рявкнул Димка, удерживая переход. По лицу покатился пот — это оказалось сложнее, чем он думал. — Мам, да как так? Мы не вытащим всех!

— Димочка, но не можем же мы их бросить, — со слезами проговорила его замечательная мама, которая, к сожалению, никогда не умела держать язык за зубами. И, конечно, все сделала по-своему: собрала четыре чемодана и кучу сумок.

— Димыч, что там? — прогудел с той стороны Матвей. Судя по голосу, ему тоже было сложно. — Поскорее давай!

Толпа напирала, грозя снести и Димку, и Зеркало.

— Так, — зычно проговорил он, невольно копируя ледяные интонации Тандаджи. — Мама, папа, бросили все вещи. В Зеркало! Объясните все Матвею!

— А мы? — закричали из толпы. — А как же мы?!

— Остальные! — еще громче проговорил Поляна, едва не зашипев от напряжения: отец и мать без слов бросили чемоданы и скрылись в Зеркале. — Остальные! — он добавил усиления в голос. — Если хотите жить, выполняем мои команды! — родители вышли, и он кивком подозвал соседей с грудным ребенком на руках. — Сегодня мы не сможем вывести всех. Будете рваться — погибнем все! Завтра мы тоже откроем Зеркало в то же время. А сегодня выводим женщин с детьми. Без вещей, с собой берем только деньги и документы. Выстроились в очередь! Шагаем только по моей команде! Иначе разорвет!

Еще одни соседи прошли, и он слизнул пот с губы. Ситников тоже проседал: Зеркало подрагивало.

Пошли женщины — Димка командовал "Вперед!" и удерживал Зеркало, цепляясь за ослабевшие стихии как моряк за щепки во время кораблекрушения. Он смог вывести человек сорок, когда Зеркало задрожало, затрепетало — и, под крики и аханье толпы, он последним усилием стабилизировал его, чувствуя, как с той стороны вливает в плетение силы Матвей, — и скользнул в сокращающийся переход.

Очнулся он слабый как котенок, дезориентированный от головокружения и тошноты, трясущийся от холода. Неподалеку раздавались матушкины причитания, ругань отца, плач детей и взволнованные возгласы женщин. Сильно пахло пирогами с яблочным повидлом. Кто-то прямо над ухом укоризненно тараторил:

— Только я пироги вытаскивать, как чую — у храма стихии в воронку сворачиваются. Я на крыльцо с противнем и выскочила. Гляжу — уж Миша торопится, кричит, чтобы к храму шла. Прибегаю, а тут вот... молодцы эти геройствуют... так с противнем и бежала...

На лоб ему легла прохладная сухая рука и от нее полилась сила, восполняя выжженный внешний резерв, восстанавливая затронутый внутренний — и Поляна открыл глаза. Над ним склонялась улыбчивая пухлая старушка в белом одеянии настоятельницы храма, поверх которого был повязан заляпанный мукой кухонный фартук с рюшами.

— Очнулся, голубчик, — удовлетворенно проговорила бабулька, выпрямляясь и складывая пухлые руки на груди.

Чутьем, выработанным за годы студенчества, Дмитро осознал, что его сейчас будут ругать, и поспешно застонал — тем более, что голова после окончания подпитки закружилась с удвоенной силой. Подействовало — старушка лишь улыбнулась, погрозила пальцем и скрылась из поля зрения.

— Сыночка, — бросилась к нему мама, падая на колени и сжимая в крепких объятьях: в ширину она была не меньше Матвея, а уж работая на домашнем хозяйстве, слабой не останешься, — ну что же ты не сказал, что тебе нельзя сейчас много переносить? Ну как ты, как себя чувствуешь? Ты ж мой зайчик, ладушка мой славный! Матушка Ксения сказала, что восстановишься! Вон, гляди, порозовел уже. Но худой какой, смотри, как Матвеюшка хорошо ест, — она кивнула куда-то вбок, — а ты как всегда, клюешь по крошке?

Стиснутый Димка под причитания матери, суть которых сводилась к тому, что сынуля, конечно, балбес и не может ничего объяснить нормально, но она им ужасно гордится, взглядом поискал в толпе отца. Людей было много — помимо беженцев у храма собрались и деревенские, виден был и староста. Поляна-старший, подойдя ближе, неуклюже похлопал сына по ноге, а затем отступил, сочувственно подняв глаза к небу. Маму они оба любили, но напоминать ей, что о технике безопасности сказано не раз, было бесполезно — у нее будто стоял встроенный фильтр на неустраивающую информацию.

— Я в порядке, мам, — Димка пошевелился, прерывая рассказ матери, как она закопала кастрюли у дома.

— Ты ж мой хороший, ну прости мамку дурную, — она звучно поцеловала его в щеку, потрепала по голове. Оглянулась на берег: там одна из молодых соседок пыталась справиться с двумя ревущими детьми, поднялась. — Ох, пойду я Верке помогу, сынок.

— Хорошего сына вырастила, Катька, — сказал ей кто-то из-за Димкиной спины.

— А то! — горделиво проговорила мама, доставая звонящий телефон и раздвигая людей, как волнорез. — Алло, Леночка? Да-да, мы уже здесь. Все в порядке! Дмитро вас завтра обязательно заберет, конечно. Где? — она обернулась на Димку. — Сыночка, а мы где?

— Сорок километров от столицы, мам, — уныло ответил сыночка.

— Сорок километров от... — она снова повернулась и внимательно поинтересовалась. — А что ты тут делаешь, Дим?

— Отдыхаю, мам, — кривясь, объяснил Дмитро.

— А! — и волнорез продолжил свой путь, клятвенно обещая собеседнице, что чадо всех вытащит. Где-то в той стороне, на берегу озера, хлопотала и настоятельница храма, отламывая детям и их матерям пироги с большого противня. В дело пошли и караваи, выданные Дорофеей Ситникову.

Димка приподнялся на локтях, проверяя, не кружится ли голова, затем сел, повернулся — в двух шагах сидел осунувшийся Матвей и угрюмо пил прямо из огромной банки с молоком. Вокруг них по песку расплылся большой круг из почерневшего свечного воска, расплывшись брызгами, словно свечи взрывались — хотя, судя по застывшим потекам на одежде и лице Матвея, так оно и было.