— Ладно, поезжайте, — сказала Ирина, забирая у меня телеграмму. — Директор заболел, а завучу я скажу.
Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофёром у него опять был Николай.
— Готовы? — осмотрел он нас. — Ну если да, то садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Закончил работу?
— Вообще-то, да, — ответил я, — но до смотра ещё месяц. Может, ещё что-то подправлю. Для чего мы вам нужны?
— Вы нужны не мне, — объяснил он. — Вас попросили доставить ребята из отдела культуры. Смотр организуют они, филармония только помогает. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву, потому я тебя и спрашивал о песне. О чём она?
— О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется "Прощание с Братском".
Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства её песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали Гребенников или Добронравов, а "Братск" — это их совместная работа. Поэтому в выборе этой песни почти не было риска.
— Серьёзная тема, — сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня, — и очень необычная для твоего возраста. Чем вызван такой выбор?
— Если бы я жил только своим опытом, мы с вами не ехали бы в этой машине, — ответил я. — А книги для чего? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом остальные наши песни уже слышали, а необычность темы может сильно помочь.
Когда подбирали песню, Люся сказала почти то же самое.
— Это недетская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после пения в классе? Здесь то же самое. И напишут её, по твоим словам, в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может, лучше взять песню из далёкого будущего?
— Хороших песен и в будущем не хватало, — возразил я. — Три четверти из них о любви. Кто нам разрешит их петь? А за некоторые можно испортишь жизнь себе и близким. Например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется "Конь вороной". Музыку я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Над Доном снег кружится словно пух, снежинки крупные ложатся в воду. Нам надо выбирать одно из двух, жизнь или смерть, позор или свободу...
— Песня красивая, — сказала она, — и спел ты очень душевно. Но как можно петь о белых? У них же руки по локоть в крови!
— Гражданские войны всегда кровавые. И побеждают в них не те, кто прав, а правыми становятся победители. Проигравшие теряют все: имущество, Родину, многие — жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово. В нашей много тёмных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые... Нам ведь говорили, что они сражались за фабрики и земли.
— А разве не так?
— Кто-то сражался, но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. В той жизни я видел съёмку при исполнении "Прощания с Братском". В глазах многих пожилых людей стояли слёзы. Песня из нынешнего времени, и это должны оценить.
На трассе было мало машин, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы едем уже по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.
— Выходим, — сказал Валентин, открывая дверцу.
— А у вас есть пианино? — спросил я, помогая выйти Люсе.
— В отделе культуры всё есть. Идите за мной.
— Валентин Петрович! — решившись, спросил я. — Вы знаете, где живёт Машеров?
— Какой именно?
— Пётр Миронович.
— А для чего он тебе? — повернулся Валентин. — Это очень занятый человек.
— Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, — не моргнув глазом, соврал я. — Не всё же писать фантастику. А он мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.
— Я не знаю точного адреса, только дом.
— Я написал письмо. Давайте после смотра съездим к его дому и бросим в почтовый ящик? А дальше пускай он сам решает, помогать мне или нет.
— Так можно, — согласился Валентин. — Этот дом в десяти минутах езды. Если хочешь, могу передать твоё письмо через секретариат ЦК. Я бываю у них два раза в неделю.
— Нет, так не хочу. В секретариате наверняка просматривают и сортируют письма, а там есть очень личное.
— Ну как знаешь, — он подошёл к гардеробу и снял пальто. — Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня много и своей работы.
Мы сняли верхнюю одежду и поспешили на второй этаж, где вошли в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.
— Подождите здесь, — сказал Валентин, — а я быстро всех соберу.
"Быстро" вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.
— Вы выбрали, что будете исполнять? — спросил он. — По-прежнему "Качели"?
— Мы хотим спеть новую песню, — сказал я комиссии. — Называется "Прощание с Братском". Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас ещё есть время подготовиться.
— Исполните, — сказал пожилой, — а потом решим.
— Я в таёжном смолистом краю встретил лучшую песню свою, до сих пор я тебя, мой палаточный Братск, самой первой любовью люблю...
Отзвучала песня, но все молчали.
— Странно... — сказал пожилой. — Как ты смог это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?
— Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, — сказала девушка. — Я голосую за неё.
Остальные тоже были "за", поэтому нас не задержали, и Валентин решил съездить к дому Машерова с нами.
— На всякий случай, — пояснил он, — чтобы ты случайно не влип в неприятности.
Ехали недолго. Все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.
— Извините, — обратился я к ней, — не скажете, в какой квартире живёт Машеров?
— А для чего он тебе? — спросила она. — Постой, это ты с девочкой пел "Качели"? Петя, тебя ищет этот молодой человек.
Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.
— Ты куда, Поля? — спросил он. — Надолго уходишь?
— Минут на двадцать, — ответила его жена. — Я тебе всё разогрела, обедай.
— Хорошо поёшь, — сказал мне Пётр Миронович, — и песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдём домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей было бы интересно с тобой познакомиться. Ты в каком классе?
Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж к квартире Машеровых.
— В седьмом, — ответил я, понимая, что влип и планы нужно менять.
— Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя короткий разговор или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придётся подождать, пока я пообедаю. Может, составишь мне компанию?
Почему-то вспомнился фильм "Чапаев", где он говорил: "Я обедаю — садись обедать". Я решился.
— Короткий у меня разговор, Пётр Миронович. И лучше нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.
— Ну тогда садись и излагай, — сказал он, кивнув на диван.
— Прочтите, — сказал я, протягивая ему конверт. — Я хотел бросить его в ваш почтовый ящик.
Машеров взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.
— А своими словами, значит, не хочешь? — спросил он, вытряхивая на стол письмо. — Ах да, ты же у нас ещё и писатель!
Прочитав первые строки, удивлённо посмотрел на меня.
— Откуда ты мог это узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?
— Читайте дальше, я потом объясню.
— Ничего себе! — Машеров оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. — Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?
— Никто меня не присылал. Письмо я передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. То, что вас так удивило, написано с единственной целью — обратить ваше внимание, чтобы не выбросили написанное в мусор. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал или то, что будет на самом деле. Всё должно случиться уже скоро, и в новостях это прозвучит.
— Предсказатель! — с иронией сказал он, опять разворачивая письмо. — И как с этим согласуется знание государственных секретов?
— Никто не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, — возразил я, — и то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.
— Уэллс? — усмехнулся он. — "Машину времени" читал. Тоже хочешь написать что-то в этом роде?
— Ни одно тело нельзя передать в прошлое, — сказал я, понимая, что нужно идти до конца, — а вот информацию можно. Мне было больше восьмидесяти, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги и ни одной песни. Их должны написать другие в вашем будущем.
— Я не верю ничему из того, что ты сказал! Но если всё так, тебя нужно отвести в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать знания до донышка. Я не понял, в чём твоя цель? Для чего ты это принёс?
— А вы как думаете? — спросил я. — Давайте, вы на мгновение поверите.
— Допустим, поверил, — сказал он. — И что дальше?
— Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше "писать" повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся учёным и изобретателем и до самой смерти как сыр в масле кататься.
— Если верить твоим же словам, ты уже начал.
— Начал, — согласился я. — Основным мотивом была необходимость прославиться. Лично мне не нужна слава, она нужна для того, из-за чего я к вам пришёл. А сделал это потому, что в будущем всё будет очень паршиво. И у вас есть шанс это изменить.
— С твоей помощью?
— Можно и без меня. Я уже много месяцев записываю то, что мне известно. Могу отдать вам записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я намного больше. И вариант с подвалом не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьётся.
— И где же эти тетрадки?
— Сейчас они вам не нужны, — ответил я. — Вы не верите, а я вложил в них слишком много труда, чтобы вот так отдать. Есть ещё один нюанс. К тому, что я вам дам, можно допустить только очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И нужно, чтобы в Москве обо мне узнали как можно позже. Лучше если это случится тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.
— Так! — Машеров ещё раз пробежал глазами моё письмо. — Во всём этом настораживает два момента. Первое — это запись вверху, второе — твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?
— Пока ничего, — предложил я. — До землетрясения в Чили остался месяц. Если оно вас не убедит, подождёте ещё двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда будете готовы к серьёзному разговору, тогда и поговорим. Позвоните в ЦК комсомола, и они привезут меня к вам. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз, а дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придёт Полина Андреевна и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждёт машина.
— Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?
— Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.
— Хорошо, что нарвался. Я не стал бы сам проверять твоё письмо, а отдал бы кому следует. Не хочется мне тебя отпускать...
— До лета я никуда не денусь из военного городка, только в начале марта посылают в Москву как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.
— Это ту девочку, с которой ты поёшь? Славная, и голос замечательный. Она знает?
— Только сам факт, я не посвящал её ни во что серьёзное.
— Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?
— Под тахтой родителей. Зря смеётесь, у меня нет сейфа.
— Уже уходишь? — спросила вошедшая Машерова. — Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы вас познакомили бы.
— В другой раз, Полина Андреевна! — сказал я. — Меня ждут люди с машиной, до свидания!
— Мы видели, как он тебя забрал, — сказал Валентин, когда я сел в машину. — Ну как, поговорили?
— Поговорили. Он будет думать. Спасибо вам!
— За что? — удивился он. — За машину?
— И за машину тоже, а главное, за помощь в организациях выступлений. К мальчишке с улицы было бы другое отношение. Когда едем домой?
— Сейчас поедете, только довезёте меня до работы.
Всю дорогу до моего дома молчали. Когда попрощались с Николаем, Люся предложила:
— Давай не будем к тебе заходить? Проводи меня домой и расскажи, о чём вы говорили.
С рассказом я уложился в несколько минут.
— Значит, он всё знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?
— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет совершенно другим. У меня ведь есть что сказать и помимо стихийных бедствий.
— А что будет, когда он поверит?
— Если пустят в ход то, что я записал, в Москве всё равно узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И ещё нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не изменится. Мы предотвратим одно покушение, а они организуют другое. Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во всё посвящать. Меньше знаешь — крепче спишь. Тебе от этих знаний никакой пользы, а неприятности могут быть.
— Так мы едем на смотр или нет?
— Вроде едем. Я думаю, что он не будет ничего предпринимать. В такое трудно поверить, а когда все доказательства — это слова пишущего фантастику мальчишки... Можно, конечно, пустить в ход моё письмо, потому что в нём написаны действительно серьёзные вещи, но он на это не пойдёт. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!
Меня никто не побеспокоил, и нас отпустили на смотр в Москву. О том, что сделал Машеров, я узнал позже. Вместе с приставленным к нам работником ЦК комсомола отправили лейтенанта минского КГБ. Представилась она работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Сели в два купе: в одно женщины, в другое я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место было у нас свободным до самой Москвы. Поселили в гостинице "Юность" и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея.
