Возвращение

Ищенко Г.В. 2013-2014 г

anarhoret@mail.ru

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Можно ли изменить будущее и предотвратить катастрофу, во многом вызванную природой людей, попав в своё прошлое? На твоей стороне опыт прожитой жизни, знание того, куда пойдёт мир без твоего вмешательства, и память о всех достижениях человечества. Против будет множество самых разных людей, которые не верят в возможность катастрофы и не нуждаются в спасителях. И так заманчиво махнуть на всё рукой и использовать знания для себя...

Капитально почистил текст, но возникли трудности с обновлением, поэтому предлагаю читать здесь https://author.today/work/148810 , там же можно и скачать роман в любом из трёх форматов электронных книг.

Часть 1

Глава 1

24 декабря 2030 года, один из небольших южных городов России

Я давно не отмечаю свои дни рождения. Когда-то, в далёком детстве, каждый такой день был праздником, приближавшим долгожданный момент вступления во взрослую жизнь. Жили тогда небогато, поэтому немногочисленные подарки приносили радость, а непременный торт, который делала мама, уже сам по себе был праздником для такого сладкоежки, как я. Жена соглашалась со мной, что для нас в днях рождения нет ничего приятного, но каждый год отмечала свой праздник и приставала ко мне, надеясь убедить сделать то же самое. Жены нет уже два года, и теперь ко мне никто ни с чем не пристаёт. С её смертью моя жизнь свелась к просиживанию за компьютером и редким прогулкам по соседним улицам, когда было настроение и позволяла погода. Весь мир давно перешёл на мобильные устройства, но я остался верен своему компьютеру, купленному пятнадцать лет назад. Для меня было главным, что он не шумел и не тормозил на нужных приложениях. Поменялся только монитор, который я заменил подаренным младшим сыном телевизором объёмного изображения. Объём отключил сразу из-за того, что от него кружилась голова, в остальном новинка меня устраивала. Качество изображения было не хуже вида из открытого окна. Большинство пользователей никогда не отключали свои планшетки и часы с голо, благо новые батареи позволяли это делать, но я берёг свой компьютер. Не хотелось, чтобы он умер раньше меня, поэтому включал только для выхода в Сеть, просмотра одного из фильмов моей коллекции или семейных фотографий. Вот и сейчас включил системный блок, уселся в кресло и просмотрел интересные для меня сайты. Их было немного. Раньше часто заглядывал в "Одноклассники" в надежде, что кто-нибудь из школьных друзей зайдёт на страничку нашего класса, где я пребывал в одиночестве уже много лет. Увы! Никто из них так и не появился. В военных городках, в которых прошло моё детство, офицеры редко задерживались подолгу, поэтому большинство тех, с кем учился и дружил, разбежались по другим местам и заканчивали другие школы. Если они заходили на этот сайт, то искали свои выпускные классы. А для меня дорогим был тот, где я учился с третьего по восьмой классы. Техникум и институт не вызывали ностальгии. Пока были живы родители, которые переписывались с однополчанами, я изредка узнавал о судьбе кое-кого из ребят, с их смертью не стало и этого.

Как всегда, начал с одного из погодных сайтов. На этой странице была вкладка "погодные аномалии", в которую я часто заглядывал. Быстро её просмотрел и выбрал "Тайфун Атино". Прочитав сообщение и просмотрев ролик, уже в который раз посочувствовал японцам. Как можно такое терпеть? Устойчивая скорость ветра триста км, с порывами до трёхсот восьмидесяти. Прогноз по высоте волн был до восемнадцати метров, и они эвакуировали жителей побережья. Неудивительно, что треть населения уже покинула страну, удивляет, что они все оттуда не сбежали. После погоды зашёл на один из новостных сайтов. Войны в Африке не заинтересовали, как и беспорядки в Штатах. А вот это уже интересно, вчера такого сообщения не было. Китай, Индия и Бразилия, не доверяя прогнозу международного центра космической безопасности, собрались осуществить совместную экспедицию к проблемному астероиду с целью изменения его орбиты. Ну и молодцы. Это Штатам уже на всё плевать, а наши способны только на болтовню. Если есть возможность устранить риск, почему бы это не сделать? Следующая новость напрочь испортила настроение. Опять на побережье Норвегии выбросились киты. Заражённые выведенной американцами бактерией животные лежали на галечном пляже и долго умирали, пока их не облили чем-то горючим с самолётов норвежских ВВС и не подожгли. Сами норвежцы к китам так и не приблизились. Как будто это может кого-нибудь спасти! Прошло два года, как эта дрянь добралась до Европы. Уверения учёных в том, что бактерии не переносятся дождями и заражённое мясо безвредно, если его хорошо проварить, не успокаивали, но никто не знал, что можно сделать.

Я выключил компьютер и задумался. Моя жизнь заканчивалась, да и сыновья дотянут до естественной смерти, но внуков было жалко. Тысячи лет люди боролись за лучшую жизнь, рожали и воспитывали детей и накапливали знания и богатства. И что в итоге?

На улице опять густо повалил снег. Потепление климата вернуло сюда снежные зимы. Тёплая, часто дождливая погода сменилась морозами, но газа хватало, и в домах было тепло. Я решил прогуляться. Ноги, слава богу, ещё носили, и, несмотря на множество болячек и общую слабость, я не нуждался в уходе и обслуживал себя сам, к большой радости невесток. Они забегали навести порядок в квартире, так как мне это было уже не по силам, а от домработницы отказался. Не хочу, чтобы дома были чужие люди. Раз в неделю в мой холодильник загружали продукты и каждый вечер звонили справиться о здоровье. Сыновья работали и были вечно заняты, а внуки подросли и не горели желанием убивать со мной время. Я не расстраивался, потому что не знал, о чём с ними говорить. Современная молодёжь была для меня такой же чужой и непонятной, как так и не прилетевшие инопланетяне.

Я натянул куртку с капюшоном, включил её обогрев и вышел из квартиры. Самое неприятное в моём возрасте — это лестницы, но не менять же квартиру только из-за того, что она на третьем этаже, а в доме нет лифта! При моём приближении разошлись створки двери подъезда, и этим решил воспользоваться мёрзнувший под навесом котёнок. Поймав дурачка и поморщившись от боли в пояснице, вышел за порог.

— Туда нельзя! — сказал я котёнку. — Там живёт злая бабушка, которая выкинет тебя обратно. Поломаешь лапки и умрёшь. А я не могу тебя взять: и ухаживать за тобой тяжело, и самому осталось...

Пригревшись в тёплых руках, малыш решил, что устроил свою судьбу, и довольно заурчал. Сорок лет в семье жили кошки, после смерти последней мы решили больше никого не брать. Но я носил с собой кошачий корм и подкармливал бездомных бедолаг. Очистив от снега кусочек площадки перед дверью, насыпал из пакета корм "Кошачье счастье" и положил туда протестующе запищавшего котёнка. Малыш посмотрел на подачку, потом на меня, и в его взгляде было столько надежды, что я поспешил прочь от подъезда.

Выйдя со двора, прошёл мимо спортивного комплекса к городскому парку. От него осталась центральная аллея, остальные деревья срубили и построили множество ларьков и павильонов. Делать здесь было нечего, но нужно же куда-то идти? Хорошо, что ноги понесли меня туда, иначе мы не встретились бы.

Она стояла у меня на пути, простоволосая и без зимней одежды. Хлопья снега, кружась, падали на мальчишескую фигуру и уже припорошили гриву волос, по которой можно было издали признать девочку. Когда я подошёл почти вплотную, она повернулась, заставив замереть на месте. С красивого лица девочки лет двенадцати на меня с надеждой и болью взглянули большие серые глаза. Точно так же смотрел на меня беспризорный котёнок.

— Что с тобой? — спросил я. — Почему ты на улице в таком виде? Тебе нужна помощь?

Девочка подошла ко мне, привстала на цыпочки и что-то закрепила на виске. Я машинально потянулся рукой к закреплённому предмету.

— Не трогай, — услышал из него голос, — иначе мы не поговорим. Мы можем где-нибудь укрыться? Здесь слишком холодно, а я не хочу разряжать батареи.

При разговоре её губы шевелились, но не в такт словам.

"Может, немая, — подумал я, — а это прибор, который для них придумали?"

Я был по специальности радиоинженером, но уже больше десяти лет перестал следить за новинками.

— Пойдём ко мне домой, — предложил я. — Это рядом. Там и расскажешь о своих проблемах.

Она согласно кивнула, стряхнув с волос часть снега, и протянула узкую ладошку. Я снял перчатку и взял её руку, поразившись тому, насколько она горячая.

— Ты вся горишь! — с тревогой сказал я. — Пошли быстрее! С такой температурой нужно лежать в кровати! О чём ты думала, когда вышла раздетая на мороз?

— Я не больна, — прозвучало у меня под ухом. — Жар — это нормально. Но ты прав, пойдём быстрей!

Хорошо, что, когда мы подходили к подъезду, не встретили никого из соседей, иначе у них надолго появилась бы тема для пересудов. Котёнка не было, а насыпанный мною корм кто-то раскидал по площадке. Я снял вторую перчатку и коснулся указательным пальцем окошка считывателя. Двери разъехалась, и мы вошли.

— Извини, — сказал я, — не могу быстро подниматься из-за того, что болят колени и нет сил. Но ты можешь подняться на третий этаж и подождать меня там.

— Нет, я с тобой! — ответила она, крепче сжав мою ладонь. — Здесь уже тепло, а я никуда не спешу.

Добравшись до своей двери, немного отдышался, после чего набрал на замке код и опять приложил палец. Замок открылся со второй попытки, когда протёр окошко считывателя носовым платком. Мальчишка живущих выше соседей периодически пачкал его жвачкой из-за моей жалобы на громкую музыку.

Девочка вошла в прихожую, присела и что-то сделала с ботинками. Обувь осталась стоять на полу, а она босиком пошла в комнату, с любопытством осматривая обстановку.

— Надень тапочки, — сказал я и дал ей гостевые тапки. — Подожди, сейчас поставлю чай и найду термометр.

— Чай — это понятно, а зачем термометр?

— У тебя очень высокая температура! Я вызывал бы скорую помощь!

— Не нужно никого вызывать! — встревожилась девочка. — И чая не нужно, сначала поговорим. Где это лучше сделать?

— Диван устроит? — спросил я. — Тогда садись и излагай! Кто, откуда и зачем! У тебя есть коммуникатор? Непонятно? Можешь позвонить родителям?

— Если я позвоню, всё закончится, — грустно сказала она. — Может, ты сначала меня выслушаешь?

Я согласился и сел в кресло рядом с журнальным столиком. Говорила она с полчаса, и чем дольше я слушал, тем больше крепла уверенность в том, что её рассказ не вымысел и не бред заболевшего ребёнка, а самая настоящая правда. Вспоминая наш разговор через много лет, понял, что эта уверенность не была следствием моей доверчивости, мне просто как-то внушили, что всё сказанное — правда.

Она была из другого мира, очень похожего на наш. Точнее, мир был тот же самый, другой была реальность. Таких реальностей, по её словам, у каждого мира большое, но конечное число, а те из них, в которых живут люди, для нашего мира можно посчитать по пальцам рук. Её цивилизация обогнала нашу по уровню развития и погибла. Причиной гибели были работы генетиков, которые создали вирус, уничтожавший в организме человека патогенную микрофлору. Поначалу всё было просто замечательно, и длилось это благоденствие целых тридцать лет, а потом вирус мутировал и человечество начало гибнуть. Заразность мутанта была поразительной. Он уничтожал не только людей, но и птиц, животных и даже некоторые виды рыб. На суше не пострадали только насекомые. Самые развитые страны отгородились от остального мира и успели построить подземные города, куда увели несколько миллионов своих граждан. А на поверхности бушевал мор. Миллиарды людей погибли в считанные месяцы, птицы и животные продержались годы. Пожары сжигали города, добавляя запах гари к смраду гниющей плоти. Люди в подземных городах были обречены. Созданное производство продовольствия не могло прокормить всех спасшихся, и они постепенно проедали взятые запасы. Делали всё возможное, чтобы получать больше еды, но они просто не успевали. Были попытки использовать запасы погибшего мира. Сделали надёжные скафандры, в которых можно было выйти на поверхность, не подвергаясь заражению. Нашли и целые склады с продовольствием. Эти вылазки закончились после гибели от вируса одного из городов. Выход нашли, но не для уже живущих, а для их потомства. Был разработан новый человеческий геном, неподвластный земным микроорганизмам.

— Теперь в наших тканях намного больше кремния, чем у вас, — рассказывала девочка, которую звали земным именем — Оля. — И температура у нас выше.

Всё потомство в городах выращивали искусственно, меняя геном у зародышей. Точно так же меняли геном у спасённых видов птиц и животных. К сожалению, их уцелело немного. Новое поколение людей могло питаться животной и растительной пищей только с добавками ферментов и препаратов кремния, иначе начинались нарушения, которые со временем становились необратимыми. Наружу вышли через полсотни лет, когда умерли последние обычные люди и планета очистилась от останков прежней жизни.

— С тех пор прошло почти сто лет, — рассказывала Оля. — Нас уже больше двадцати миллионов в двух колониях. Мы обеспечили свои потребности, даже продвинулись во многих науках, но...

По её словам, многие стали терять интерес к жизни. Ушедший в небытие мир отцов не отпускал их детей. Тоска по жизни предков и бесконечному разнообразию живой природы разрушительно действовала на души. Дошло до того, что правительство запретило просмотр старых фильмов. А потом открыли вероятностный характер мироздания и нашли возможность перемещаться в другие реальности.

— Приняли очень жёсткие меры, чтобы не занести заразу в другие миры, хотя исследования показали, что за прошедшие полтора века искусственный вирус давно погиб.

— И ваши учёные отправляют в другие реальности маленьких девочек? — с ехидством спросил я.

— Туда уже давно никого не отправляют, — ответила она. — Мы нашли реальность, в которой вообще нет людей, и туда переселяемся. Там богатая жизнь, хотя приходится жить на добавках. На будущее есть план вернуть прежний геном следующим поколениям.

— А почему прекратили исследования?

— В них нет смысла. Как только люди начинают творить искусственную жизнь, они рано или поздно губят свою. Мы нашли несколько таких миров-могильников, остальные движутся по тому же пути. Взрослые говорят, что нам ещё повезло, но если бы ты знал, как у нас тоскливо! Людей мало, и они стараются собираться вместе. И все похожи друг на друга. Не внешне, хотя и внешне тоже. Мне даже не хочется ни с кем общаться в школе!

— И другие думают так же или только ты?

— Это проявляется по-разному: у кого-то сильнее, у кого-то, наоборот, меньше.

— А у тебя так сильно, что взяла и сбежала?

— Я вернусь, — пообещала она. — Можно я у тебя немного побуду? Поговорю, попью чаю, посмотрю чего-нибудь... Скажи, а вы не вывели какой-нибудь дряни?

— Вывели, — ответил я. — Не вирусы, как у вас, а бактерии. Должны есть нефть, а жрут любой животный белок. И никто не знает, как их убить. Не вскипятишь же океаны. Эта дрянь ест и рыб.

— А как ею заражаются?

— Через повреждения кожи. Если попадёт в рот, наверное, тоже заболеешь. Я читал, что её могут переносить дожди, хотя многие в это не верят.

— Вы будете долго умирать, — сказала Оля.

— Это утешает, — усмехнулся я. — Послушай, а можно переместиться в прошлое?

— Не-а, — помотала она головой. — Время обратимо только на квантовом уровне. Ни одно материальное тело нельзя отправить в прошлое, только личность.

— Как это? — не понял я.

— У человека есть душа и личность, — начала объяснять Оля. — Душа остаётся после смерти тела, а личность создаётся всю жизнь и разрушается после гибели мозга. Но личность — это информация, записанная на квантовом уровне, поэтому её можно отправить в прошлое. Но прицепиться она сможет только к своей душе и своему телу. Понимаешь? Если отправить твою, то ты возникнешь в прошлом, но я не знаю, в каком возрасте это произойдёт. Учёные это как-то считают, а я случайно услышала разговор отца с одним... неважно. Он сказал, что слишком рискованно отправлять кого-то в прошлое. Может произойти замещение нашей реальности на ту, в которой не выживет никто. Отец не верил в то, что такие работы можно запретить.

— А это очень тяжело сделать? — спросил я.

— Хочешь вернуться и предотвратить катастрофу? — спросила она.

— Прежде всего хочу просто вернуться, а с катастрофой...

— Учти, что личность не копируется, — предупредила Оля. — Она переносится, а это значит, что здесь ты умрёшь.

— Этим меня не напугаешь. Я не потерял желания жить, но чувствую, что моё время на исходе. Мне же не придётся убивать себя самому?

— Конечно нет! Тебя никто не будет убивать, а смерть наступит в результате самого переноса. Но я не знаю подробностей. Со мной универсальный модуль, который я спёрла из лаборатории отца. Это экспериментальная модель, в других нет такой функции, да и этот модуль предназначен к ликвидации.

— А ты сумеешь им воспользоваться?

— Чтобы запустить программу, не нужно разбираться в вероятностях. Только я сделаю это перед возвращением. Ты собирался меня угощать?

Мы ушли на кухню, где я занялся чаем.

— У меня из сладкого только вафли, — предупредил я, разливая чай по чашкам. — Не знаешь, что такое вафли? Это такая вкусная гадость.

— Если вкусная, тогда давай! — сказала Оля. — Сейчас только выпью капсулу. Ммм! Действительно вкусно! Дашь с собой?

— Возьмёшь кулёк на столе, — разрешил я. — Можешь забрать себе всё, что понравится.

— С твоим исчезновением эта реальность заменится другой, поэтому я уйду раньше тебя. В новой меня просто не станет.

— Жаль, что в моих мозгах ничего не держится, — сказал я, — иначе освежил бы в памяти многое из того, что может оказаться полезным.

— Об этом не беспокойся. При наложении личностей память будет прекрасной. Вспомнишь всё или почти всё, что было в жизни. Наверное, это интересно, когда мальчишка становится взрослым мужчиной. Только имей в виду, что детское тело и личность ребёнка тоже подействуют на твоё сознание. И это хорошо, потому что быть стариком в детском теле... Я вижу, что тебе не терпится. Жаль, я бы ещё здесь побыла, но ты прав: нужно спешить. Если меня хватятся, будет нетрудно найти модуль. В каждом из них есть что-то вроде маяка. А если найдут, то накостыляют по шее, а ты уже никуда не попадёшь. Дай мне вафли, и пойдём в комнату. Тебе лучше лечь.

Мы вернулись в гостиную, где я улёгся на диван.

— Готов? — спросила Оля и, получив утвердительный кивок, что-то покрутила на запястье.

Вокруг её тела возник туманный диск, который на глазах уплотнялся, становясь материальным.

— Прощай! — сказала она. — Удачи! — Девочка исчезла, и вместе с ней исчез весь мир.

Сознание вернулось скачком. Я по-прежнему лежал, но теперь видел на потолке не пластик, а обычную побелку. Было непривычно тихо из-за того, что впервые за последние тридцать лет не шумело в ушах. Раньше болело всё тело, сейчас не чувствовалось никакой боли! Я повернулся набок и осмотрел комнату. Она была знакома до мелочей и одновременно воспринималась, как что-то давно забытое. Я откинул лёгкое одеяло и осмотрел худое мальчишеское тело. Сколько же мне лет? Не до конца веря глазам, встал с кровати и подошёл к висевшему на шкафу зеркалу. В седьмом классе у меня начали клочьями выпадать волосы, но пока на голове красовалась шикарная шевелюра. Судя по листве за окном, я попал в лето или начало осени. Наверное, сейчас шестьдесят четвёртый год и четырнадцать исполнится только в ноябре! Внезапно я до конца осознал, что случилось, и испугался. За дверью комнаты был исчезнувший мир детства, в котором живы давно умершие родители! Меня так затрясло, что с трудом удалось добраться до кровати. Не знаю, сколько это продолжалось, но постепенно мандраж прошёл. Встав с кровати, натянул трико и принялся осматривать комнату. Первым делом посмотрел на механический будильник на столе, который тикал и показывал половину седьмого. Ещё раз выглянул в окно и увидел, что солнце только начало выползать из-за крыши штаба. Значит, сейчас утро и, наверное, воскресение, иначе мама уже готовила бы отцу завтрак. Я осмотрел книжную полку, заранее зная, что увижу на ней книги Казанцева, Беляева, Стругацких и Уэллса. Ольга была права, когда говорила о прекрасной памяти. Я читал их сорок лет назад, но мог бы пересказать дословно. Новых учебников ещё нет и портфель пуст, поэтому всё-таки лето, и я почему-то уверен, что оно идёт к концу. Просыпается память ребёнка? Надо вспомнить всё, что помнит он, иначе родители могут подумать чёрт знает что. Да, в квартире должна быть сестра, которая в этом году жила с нами! Лучше полежать и подумать, пока все спят. Итак, перенос получился и я получил вторую жизнь. И что теперь? Прожить её намного лучше той? Это я мог. Знание всего, что случится в мире за семьдесят лет, моё образование и огромный запас никому пока неизвестных открытий и технологий давали большие возможности. Нет необходимости поступать в техникум, а это экономия в два года. Учёба в институте дастся без труда, ещё и закончу его экстерном на год-два раньше. Я не поехал в аспирантуру, когда посылали, теперь это можно сделать. С моими знаниями не проблема сдать кандидатский минимум и защитить диссертацию, а за кандидатской может последовать докторская. Развал Союза не застанет врасплох, и будет нетрудно подкатить к тем, кто встанет у руля. Много плюсов и только один минус, который делает всё остальное неважным. Ничего не изменится, и в положенный срок всё рухнет в тартарары! Как можно любить женщину и растить детей, зная, какая им уготована судьба? Влезть со своими знаниями и попробовать всё переиграть? Можно попробовать, но велика вероятность того, что настучат по голове или вообще её оторвут. В середине октября Брежнев станет генсеком. В годы юности я не любил его за чрезмерное честолюбие и любовь к наградам. Уже много позже узнал о больших заслугах генсека в укреплении экономики и обороноспособности государства. В последние годы жизни он не держался за власть и дважды просил освободить от работы. Я не идеализировал Брежнева, но ставку придётся делать на него, причём так, чтобы как можно дольше остаться в тени, а лучше вообще из неё не выходить. Решив, что об этом можно подумать потом, ещё раз себя осмотрел. Я занялся йогой и гантелями только в конце учёбы в институте, а до этого был хиляком. Надо заняться этим сейчас. Чёрт, почему не просыпается память мальчишки? Хоть убей, не помню, что было в предшествующие дни. Придётся хитрить и по крупицам вытягивать эти знания из родителей и сестры.

За дверью заскрипела тахта, и послышались удаляющиеся шаги. Мама встала и пошла на кухню. Ну что же, пора вставать и мне. Я быстро застелил кровать, оделся и, глубоко вздохнув, открыл дверь в большую комнату.

Глава 2

Обычно отец вставал рано, но сейчас он спал. Наверное, вымотался на службе и теперь отсыпается. Я стоял и смотрел на его спокойное лицо, испытывая... Даже самому себе не смог бы объяснить, что в тот момент чувствовал. Отец сильно любил меня всю жизнь, и я отвечал ему тем же. Не помню, чтобы он хоть раз меня ударил, хотя для этого было много поводов. Отец был трудягой и мастером на все руки. Он научил мать готовить пищу и заготовки на зиму, мог пошить брюки или шапку, починить обувь и сделать любую работу по дому, занимался фотографией ещё на стеклянных пластинках и сам делал зеркала. Родом был из крестьянской семьи и после окончания семи классов работал киномехаником в райцентре, а потом помощником редактора районной газеты. Когда началась война, подал заявление об отправке на фронт и попал на краткосрочные офицерские курсы. Всю войну провёл в войсках ПВО, где встретился с матерью, которая тоже пошла добровольцем и дослужилась до звания старшего сержанта. Войну они закончили в Кёнигсберге и вскоре поженились. В отличие от многих других, отца не демобилизовали после войны, а отправили на курсы при каком-то училище. С таким куцым образованием он дослужился до звания майора и занимал должность начальника связи полка, сделав свою службу лучшей во всём округе. Я посмотрел в угол комнаты, где стояла высокая тумба из декоративной фанеры с экраном. Это было творение отца, которое в семье называли комбайном. Он сам сделал телевизор, радиоприёмник и проигрыватель грампластинок и вставил их в один корпус. Это был второй его телевизор. Собранный шесть лет назад три года спустя подарили родителям матери. Я был специалистом и представлял, как сложно настроить даже чёрно-белый самодельный телевизор с помощью обыкновенного тестера. Я не смог бы этого сделать и со своим институтским образованием. Отец прожил долгую жизнь и умер позже матери. Умирал он полгода и за это время измучился сам и измучил нас. В то время я жил его заботами. Когда отец лучше себя чувствовал, у меня поднималось настроение, а когда ему становилось плохо, плохо было и мне. А потом его не стало. Я был на работе, и о смерти сообщил по телефону старший сын. В тот день мы ничего не успели сделать для похорон. Отца положили на стол, и я всю ночь просидел рядом. За окнами громыхала гроза, и вспышки молний освещали его разгладившееся и ставшее спокойным лицо. Дождь барабанил в окна, казалось, природа оплакивает уход из жизни. Я тогда так и не заплакал, несмотря на всю боль и тоску. А теперь он, молодой, спит на тахте и мне страшно, что всё это может оказаться сном или бредом! Надо было срочно успокоиться. Стараясь не шуметь, сходил в ванную комнату и умылся. Стало заметно легче, и решил зайти на кухню. Мама стояла у стола и чистила картошку.

— Что это ты так рано вскочил? — спросила она, заставив вздрогнуть от звука её голоса. — То даже в школу нужно вытаскивать из кровати трактором, а то встаёшь ни свет ни заря в выходной день. Куда-то собрался?

— Пройдусь по воздуху, пока ты готовишь завтрак, — ответил я, поедая её глазами.

Мама не заметила моего волнения, потому что стояла в пол-оборота ко мне и смотрела на картошку.

— Надень что-нибудь, — сказала она. — По утрам уже прохладно. И не хлопай дверью, а то разбудишь отца. Он вчера поздно пришёл со службы, так что пусть подольше поспит. И надолго не уходи, скоро будем завтракать.

В городке нашего полка была только одна улица из трёх стоявших в линию пятиэтажных домов. Мы жили на первом этаже среднего из них. За забором располагался наш полк ПВО, который прикрывал Минск. С наружной стороны ограды стоял небольшой одноэтажный дом, поделённый пополам на продовольственный магазин и библиотеку. Сразу же за КПП был штаб, а за ним — казарма, столовая и всё остальное хозяйство. Позиции ракет укрыли в лесу, который тянулся на десятки километров. Наши дома тоже огородили дощатым забором, но въезд в городок по бетонке был свободным. За этим забором был построен шикарный по тем временам Дом офицеров. Его большое двухэтажное здание вмещало кинозал, спортивный зал, библиотеку и ещё много всего, во что я не вникал за ненадобностью. Конечно, построили его не только для нас. Рядом с городком нашего полка находился городок гарнизона, которым командовал генерал Алфёров. Одна из его дочерей училась в моём классе. Этот городок почему-то носил название "рабочего" и был раз в пять больше нашего. Школа была на его территории, но недалеко от моего дома. Въезд в "рабочий" городок охранялся, но ничего не стоило перелезть через забор, что многие и делали. Каждому школьнику оформили пропуск с фотографией и печатью воинской части, но до их КПП надо идти триста метров, а дыра в заборе была рядом. В это место, где отсутствовали две доски, я сейчас и протиснулся.

Как я мечтал когда-то сюда приехать! Пройтись по большому пустырю за школой, зайти в её двухэтажное здание и посмотреть на свою классную комнату. Кабинеты были только по физике, химии и биологии, остальные занятия, кроме физкультуры, шли в ней. Сейчас мог осуществить ту мечту, но не стал. Через несколько дней пойду учиться, и всё очарование быстро уйдёт. Я вернулся на свою сторону забора и решил пробежаться к стадиону. Бежал по бетонке к выходу из городка. За ним дорога поворачивала налево и шла мимо Дома офицеров к стадиону и дальше — в сторону железнодорожной станции. Меня хватило только до поворота из-за того, что стало колоть в боку. Стадион был в нескольких минутах ходьбы. На моей памяти здесь не проводилось никаких соревнований, но мы, я имею в виду мальчишек, им всё-таки пользовались. Для строительства стадиона использовали брошенный котлован, и зимой в его чашу сдувало снег, засыпая до самого верха. Когда снег слёживался, мы ныряли в него рыбкой. Весной эта издырявленная нашими телами масса таяла, и последняя вода исчезала только к началу лета.

Не помню, чтобы в это время бегали ради здоровья. Если начну я, скажут, что чокнулся. Я хотел спуститься к стадиону и подошёл к бетонной лестнице, но передумал. Наверное, приятней будет бежать по лесу. Помимо бетонки, к железнодорожной станции шла обычная грунтовка, которой пользовались, чтобы добраться до поезда, и школьники из посёлка возле станции. Там не было своей школы, и они ходили учиться в нашу.

Пока гулял, странно изменилось настроение. Волнение не исчезло, а страх сменился щенячьим восторгом. Мне опять хотелось бежать и дурачиться. Даже хилое молодое тело — это не тело старой развалины, которое я слишком хорошо помнил. Трудно было думать о чём-то серьёзном, я и не думал, отложив все дела на потом. Интересно, чьи это чувства, мои или ребёнка? Других признаков нашего слияния не было, и он не спешил делиться со мной памятью. Я решил, что пора возвращаться. Дома уже никто не спал, а с кухни доносился одуряющий запах жареной картошки с грибами. Маму я встретил в коридоре.

— Наконец-то! — сказала она. — Быстро мой руки и иди за стол.

— Грибы! — обрадовался я. — Пахнут-то как! Откуда они?

— Ты не заболел? — спросила мама, посмотрев на меня с тревогой. — Или это у тебя такая дурацкая шутка? Сам же принёс вчера подосиновики.

— Шутка, — сказал я. — Сейчас приду. — И сбежал от неё в ванную комнату.

После её слов вспомнил, что в этом году, во второй половине лета, было много дождей и мы собирали грибы даже в начале сентября. Надо же было так проколоться! Нужно будет меньше болтать и больше слушать.

На кухне уже сидели отец с Татьяной.

— Куда это ты бегал? — спросила сестра. — Наверное, узнавать, не приехала ли зазноба?

— Оставь его, Таня! — сказала мама. — Ешьте, а я сяду после вас.

Сидеть вчетвером за кухонным столом было тесно, поэтому она сначала кормила нас, а потом ела сама. Вопрос сестры о зазнобе всколыхнул память, и я вспомнил, что Лена Цыбушкина, в которую я был влюблён уже три года, уехала по путевке в "Артек". Почему-то вспомнился сюжет из "Ералаша", где на совете дружины пропесочивали влюблённого пионера. Это когда говорили, что как целовать, так отличниц. Я фыркнул.

— Чему радуешься? — спросил отец, накладывая себе картошку.

— Жизни, — ответил я и занялся тем же самым.

— Полезное занятие, — одобрил он. — Сходил бы ещё за грибами, пока они есть и не начались занятия. А то свежих уже долго не увидим, а у сушёных совсем не тот вкус. Я составил бы тебе компанию, но нужно помочь матери.

— Обязательно, — с полным ртом ответил я. — Хоть и вредно, но вкусно!

— Это что же там вредно? — спросила мама. — Грибы, что ли? Так ведь сам принёс.

— Жареное вредно: сплошные канцерогены. А на подсолнечном масле нельзя жарить.

— Откуда взял такие слова? — сказала недовольная мама. — Если всё готовить на сливочном масле, нам не хватит зарплаты. И чем плохо подсолнечное? Всегда ел, а сейчас вдруг стало вредным!

— Почитал статью об онкологии, — начал выкручиваться я. — В ней пишут, что жареное вредно, а когда жарят на подсолнечном масле, вредно вдвойне, потому что оно при жарке превращается в олифу и гробит печень.

— То, что жареное вредно, мы знаем и без твоей статьи, — сказал отец, вымакивая хлебом остатки масла. — Вред будет, если есть каждый день, а вы не раскатывайте губу на картошку. Картофеля два мешка на всю зиму. Это только на борщи и супы. К грибам можно ещё пожарить, а потом перейдём на каши и макароны. А скоро мой отец заколет кабана и пришлет сала. На сале я тоже несколько раз пожарю, в нём нет никакой олифы.

— Пусть отказывается, — ехидно сказала Танька. — Мне же больше достанется! Хоть что-то он не сожрёт!

Это она намекнула на то, что я, как младший в семье, объедал её в тех нечастых случаях, когда нам доставались какие-нибудь вкусности. Я промолчал, но мама сделала ей замечание:

— Не ожидала от тебя таких грубых слов, да ещё в адрес брата!

— Я не обиделся, — примирительно сказал я. — Как можно обижаться на любимую сестру? Спасибо, мама, всё было очень вкусно!

Встал и пошёл мыть руки, проигнорировав удивление матери и вытаращившуюся на меня сестру. Всё равно не получится быть прежним, так что пусть привыкают к моим странностям. В конце концов, у меня переломный возраст. В свою комнату не пошёл. Если бы это сделал, мама наверняка пришла бы допытываться, всё ли у меня в порядке. Чтобы избежать объяснений, вышел на улицу, пытаясь вспомнить, кого из ребят увидел до школы в той реальности. Наверное, таких встреч не было, потому что мои друзья приехали в последние дни августа. Девчонок из "рабочего" городка тогда видел, но подойти к ним и завязать разговор... В школе — другое дело, а так... Слава богу, что от прежней стеснительности не осталось и следа. Если нет ребят, пойду искать девчонок. Я вернулся в квартиру и, пока мама возилась на кухне, поменял трико на более приличные брюки и причесался. В детстве волосы доставляли мне немало огорчений. Они были материнские: густые и слегка вьющиеся. Я так и не смог сделать ни одну из нравившихся причёсок. В конце шестого класса даже пропустил день занятий из-за неудачной попытки уложить волосы назад. Помыл голову, расчесался в нужном направлении и туго завязал косынку. Когда утром её развязал, не смог сдержать слёз из-за того, что волосы встали дыбом! Я не успел бы высушить их ещё раз, а идти с мокрой головой в середине апреля... Меня все жалели, даже сестра отсмеялась тогда, когда думала, что я этого не замечу. Сейчас несколько раз провёл расчёской по шевелюре и остался доволен. Было бы из-за чего терзаться! Очень красиво, не у всякой девчонки такие. Уже потеплело, поэтому решил ограничиться рубашкой. Дополнив свой наряд купленными к школе туфлями, вышел из дома и направился к дыре в заборе. Хотелось пообщаться хоть с кем-нибудь из одноклассников и посмотреть, как они будут на меня реагировать. Да и соскучился я по ним за лето, а другой я — за все семьдесят лет.

Идти пришлось через территорию школы. В школьной ограде были две калитки. Выйдя в одну из них, двинулся к двухэтажным домам, в которых жили многие девчонки нашего класса, в том числе и моя первая любовь. Повезло только в третьем дворе, где на лавочке о чём-то разговаривали Алла Орленко и Ира Алфёрова. Увидев меня, они замолчали. Ира была самой высокой девочкой в классе, а Алла могла похвастать хорошей фигурой и прекрасными светлыми волосами, но её внешность портили крупные черты лица. Когда я выбирал даму сердца, их кандидатуры не рассматривались.

— Привет, девочки! — поздоровался я. — Прекрасно выглядите! К школе морально подготовились?

В ответ на меня уставились две пары широко открытых глаз.

— Что я такого сказал, что вы удивились? — спросил я, садясь между ними. — Разрешите присесть рядом? Не бойтесь, я не кусаюсь.

— Что с тобой, Ищенко? — спросила Алла. — Не заболел?

— Неужели так плохо выгляжу? — спросил я, глядя в глаза смутившейся девчонке. — Так вроде смотрелся в зеркало и не нашёл дефектов. И что у вас за дурацкая манера — звать по фамилиям? Учителям простительно, а мы с вами школьные друзья. За четыре года не запомнить имени... Точно говорят о девичьей памяти, что она короткая.

— Выглядишь ты нормально, — пришла на помощь подруге Ира. — Ты ведёшь себя ненормально.

— Ну вот! — я сделал вид, что обиделся. — Уже ни с того ни с сего записали в ненормальные. Злые вы, уйду я от вас! Не знаете, приехали Черзарова или Цыбушкина?

— А зачем они тебе? — спросила Алла. — Решился подкатиться к Ленке?

— А тебе-то что? — вопросом ответил я. — Кого хочу, того и люблю!

Всегда думал, что выражение "круглые глаза" — это метафора, а теперь смог воочию наблюдать две пары таких глаз.

— Опять удивились, — засмеялся я. — Учтите, что я ничего не сказал о своей любви, а то разнесёте небылицы, а мне потом уличать вас во лжи. Люся с Леной нужны только для разговора, раз его не получилось с вами. Они умницы и отличницы, поэтому с ними я нашёл бы общий язык.

— Нет их, — ответила Ира. — Ленка уехала из "Артека" к бабушке. За ней должна была заехать мать. А Люся с родителями сегодня в Минске, так что не с кем тебе разговаривать, Геночка!

— Здорово! — сказал я, опять садясь на лавочку. — Как заговорил о других женщинах, так даже вспомнили имя, да ещё его ласкательный вариант.

— Ты шутишь? — догадалась Ира.

— Наконец-то, дошло! Я провёл всё лето один. До школы осталась неделя, а никто и не думает приезжать. Обошёл все дворы и никого не встретил, кроме вас. Изнываю, понимаете, от жажды общения, а меня заносят в ненормальные.

— Я так не говорила, — запротестовала Алла. — Не ты ненормальный, а ведешь себя не так, как всегда. И разговор у тебя какой-то взрослый. Как будто говорит мой отец. Мне даже стало страшно! Была бы одна, убежала бы.

— Ну извините, захотелось пошутить.

— Я приглашаю на день рождения, — неожиданно сказала Ира. — Придёшь?

— А когда он? — спросил я.

— В середине декабря.

— Если доживу и ты не отменишь приглашения, обязательно приду, — пообещал я. — А кто ещё будет?

— Из девочек будут Алла, Лена с Люсей и Света Зимина, — ответила Ира, — а из мальчишек, кроме тебя, — только Сашка Широчин. У нас есть магнитофон, есть даже гитара. Потанцуем, а если не умеешь — научим.

— Если не будет вальса, обойдусь без учёбы. Вот его так и не выучил, сколько... — Вовремя я заткнулся. Ещё немного, и сказал бы, что так и не научился танцевать вальс, сколько меня ни учила жена. Тогда они точно дёрнули бы со скамейки. Что со мной творится? Откуда этот словесный понос? Неужели это то, о чём говорила Ольга из другой реальности? Проснулся мальчишка и, радуясь новым возможностям, отрывается по полной программе?

— Что замолчал? — спросила Алла.

— А кто умеет играть на гитаре? — перевёл я разговор на другое.

— Гитара отца, — объяснила Ира. — Сашка говорил, что умеет, но я уже проверила. Бренчать он умеет, а не играть. Может, ты умеешь?

— Нет, я играю только на пианино! — ответил я, вызвав дружный смех.

Зря, между прочим, смеются. Когда после института отрабатывал три года в Перми, загорелся желанием сделать клавишный электронно-музыкальный инструмент. Микросхем у меня тогда не было, а на транзисторах получилось очень сложно. Звучание было изумительным, особенно с аккордами, но из-за наводок шёл сильный шум. То ли из-за него, то ли из-за того, что пропал запал, я за полгода разучил с десяток мелодий одним пальцем и одну — обеими руками, на чём всё и закончилось. Удивительно, но я прекрасно помнил разученное. Купленное сестре пианино уже несколько месяцев стояло без пользы, и родители начали разговоры о том, чтобы его продать. Вот стоило брать деньги в кассе взаимопомощи, а потом больше года их выплачивать? Надо будет выбрать время, когда все разбегутся, и попробовать сыграть.

— Не хотите сходить за грибами? — спросил я девчонок.

— А разве они ещё есть? — спросила Алла.

— Вчера набрал полную корзину и мелочь не брал. К завтрашнему дню должны вырасти. Вряд ли туда кого-нибудь занесёт.

— Можно, — неуверенно сказала Алла. — Это далеко?

— С полчаса ходьбы. Часа за три обернёмся. Давайте встретимся у ворот завтра в десять. Ладно, я пойду. Спасибо за компанию.

Не знаю, о чём говорили девчонки до моего появления, но сейчас точно будут меня обсуждать. Ну и пусть болтают и расскажут о моих странностях другим, мне же лучше. А Ирку что-то во мне заинтересовало. Я вспомнил, что и в той реальности она приглашала на свой день рождения нас с Сашкой. Что же я тогда принёс в подарок? Надо будет вспомнить, чтобы вторично не ломать голову.

Я был недалеко от ворот, поэтому решил не лезть через забор, а воспользоваться проходной и зайти в Дом офицеров посмотреть, какой будет фильм. Когда прошёл через вертушку, не вызвал у дежурных никакой реакции. Вдоль забора была заасфальтированная пешеходная дорожка, которая сворачивала к Дому офицеров. Сегодня и на дневном, и на вечернем сеансах показывали "Человека-амфибию". Не хотелось тратить двадцать пять копеек на фильм, который смотрел раз десять. Деньги будут нужны на покупку общих тетрадей для моих планов. Хоть мы рассчитались за пианино и больше не платили репетитору, всё равно экономили, потому что мама каждый месяц старалась что-то отложить на летний отпуск. Тяжело будет свыкнуться с нехваткой денег, когда привык ни в чём себе не отказывать.

Когда вошёл в квартиру, в ней была только мама.

— А где все? — спросил я.

— Таня у кого-то из подруг, а отцу позвонили из штаба. Сказал, что скоро придёт.

Знал я это "скоро". В лучшем случае отец вернётся к обеду.

— Даже в выходной не дают отдохнуть, — недовольно сказал я. — Он хоть успел сделать тебе то, что хотел? А то я могу помочь.

— Спасибо, ничего не нужно, — отказалась мама и посмотрела на меня с удивлением. — Всё уже сделали. Я тебе не нужна? Тогда ненадолго схожу к Кулешовым.

Оставшись один, я подошёл к пианино, откинул крышку, сел на стул и положил руки на клавиши. Единственной мелодией, которую я выучил с аккордами, была песня из кинофильма "Три дня в Москве".

— Ты говоришь мне о любви, а разговор напрасно начат...

Слух у меня был неплохой, сыграл тоже хорошо, вот только голос... Надо будет им заняться. Мантра-йогой не так сложно сделать его сильнее и улучшить тембр и благозвучность, вопрос в том, где этим заниматься. Если начну часами выкрикивать мантру, у родителей поедет крыша. Ладно, что-нибудь придумаю. Я закрыл пианино и ушёл в свою комнату отжиматься. На шестом отжимании сдох. Всё, с сегодняшнего дня начинаю тренировки. Главное — не перестараться и не потянуть мышцы. Переодевшись в домашнее, приступил к ревизии своих личных вещей. Какой только ерунды у меня не было! Почти всё найденное отправилось в мусорное ведро, которое тут же вынес в стоявший во дворе бак. А ведь для мальчишки, которого я заменил, весь этот хлам имел ценность. В ящике письменного стола были найдены пятьдесят три копейки. Тетрадь стоила сорок четыре, так что на одну денег хватало, а потом придётся выпрашивать их у родителей. Вернулась сестра, и мне пришла в голову мысль — научиться с её помощью танцевать. Сейчас от такого умения мало толку, но в будущем может пригодиться, а сестры рядом не будет. Таня училась в десятом классе и жила с нами последний год. Она великолепно танцевала и была постоянной участницей самодеятельного танцевального ансамбля, который на вполне приличном уровне выступал в воинских частях.

— Тань, научи танцевать! — попросил я. — Мечтаю кружиться в вихре вальса.

— С кем? — ехидно спросила сестра. — И потом у тебя нет способностей к танцам! Два года назад уже пыталась научить танцевать вальс, и без толку. Ты просто пробежался со своей Леночкой по залу!

Было такое. На новогодний бал-маскарад, который устроили в школьном спортзале, у меня был костюм римского воина, а Лена пришла в костюме Снежной королевы. Эти костюмы были признаны лучшими, поэтому нам предложили станцевать вальс, что и сделали. Лена танцевала, а я держал её за талию и кружился, стараясь не отдавить ей ноги. До бала я тоже подкатил к сестре с просьбой научить танцевать вальс, но она промучилась со мной два часа и признала безнадёжным. Более поздние попытки жены тоже не увенчались успехом. Я надеялся, что сейчас всё-таки выучу этот танец.

— Ну не будь врединой. Что тебе стоит? Если не получится, больше с этим не подойду.

К удивлению сестры, я выучил вальс за полчаса. И что в нём было такого, что я мучился? В сущности, очень простой танец.

К обеду собралась вся семья. Поев вкусный борщ с говядиной, я отказался от второго, на которое была котлета с перловкой. Есть не хотелось, тем более перловку, которую не любил. Отбившись от матери, опять ушёл гулять. Взвинченное состояние сменилось более спокойным, и я мог нормально обдумывать уже случившееся и то, что буду делать дальше. Проблем со школой не ожидалось. Я не собирался скрывать свои знания и подстраиваться под слабого хорошиста, каким числился в классе, но не было и желания выставлять их напоказ. Неприятности могло принести знание английского языка. Я учил его в общей сложности десять лет, но так и не освоил. В институте вызубрил больше трёх тысяч слов, а через год после его окончания помнил их в лучшем случае три сотни. Намного позже, когда оформил загранпаспорт и решил проехаться по заграницам, проштудировал больше половины англо-русского разговорника, а месяц спустя смог вспомнить сущую ерунду. Память была неплохая, но проклятый английский мне не давался. Оказалось, что я ничего не забыл и сейчас мог свободно пользоваться большим словарным запасом. С одной стороны это обрадовало, но с другой — вызвало опасение. Человек может по каким-то причинам поменять поведение, и это вызовет интерес знавших его людей, но если семиклассник за лето выучит английский, он не отделается одним интересом. А тут ещё затаившаяся во мне часть мальчишки подталкивает пошалить, блеснуть знаниями и удивить окружающих. Надеюсь, что с этим удастся справиться.

Нагулявшись, вернулся домой и спросил отца, где вчерашняя газета.

— Я просмотрел и отнёс в туалет, — ответил он, не отрываясь от телевизора.

— Охота такое слушать? — сказал я, глядя на экран, на котором Багланова исполняла песню "Ах, Самара-городок".

— Кроме этого, есть и хорошие песни, — отозвался он. — Когда тебя не было, пел Магомаев. Не прикручивать же каждый раз звук, если что-то не нравится. После концерта будут мультфильмы. Садись, это уже скоро.

— Спасибо, не хочется, — ответил я, заработав удивлённый взгляд. — Что-то захотелось спать.

— В шесть часов и без ужина? — спросила услышавшая мой ответ мама. — Ты и второго не ел! Не заболел? Весь день ведёшь себя как-то странно. Давай я померю температуру.

— Я прекрасно себя чувствую, просто страшно хочу спать! — сказал я чистую правду. — Можешь пощупать лоб.

Она пощупала, после чего я ушёл к себе, разделся, разобрал кровать и сразу заснул. Наверное, эта сонливость была реакцией на перенос сознания.

Глава 3

До чего же у человека гибкая психика! Два дня назад я разваливался на ходу и был готов к тому, что любой день может стать последним. Потом была случайная встреча, ставшая подарком судьбы, и вторая жизнь, вернувшая мир детства. Вчера я чуть не упал в обморок при виде воскресшего отца, а сегодня общаюсь с семьёй без прежнего волнения. Радость никуда не делась, но она уже не захлёстывает с головой и не мешает соображать. И понемногу кое-что начало вспоминаться. Видимо, слияние произошло не сразу. Утром испытал досаду из-за того, что вчера выбросил рефлектор от прожектора, который был нужен для зеркального телескопа. Чувства и мысли были не мои, потому что я прекрасно знал, что из этой затеи ничего не получится. В детстве я отличался неумеренной фантазией и с десяти лет читал только фантастику и исторические романы. Я не был глуп, просто витал в облаках, из-за чего часто недодумывал свои действия и совершал поступки, которых потом стыдился. Девчонки в классе были рассудительнее мальчишек, по крайней мере, самые умные, поэтому наши умницы не проявляли большого интереса к сверстникам. Мы были им так же неинтересны, как они сами не интересовали старших ребят, на которых кое-кто засматривался. Я поставил перед собой задачу изменить историю, но не собирался жить только этим. Всё, что я наметил, должно было не только помочь выполнить планы, в первую очередь я делал это для себя.

Утром проснулся в девятом часу, поэтому отец уже был на службе. Сказав маме, что уйду за грибами, быстро позавтракал яичницей, надел не самую лучшую одежду, обул резиновые сапоги и с корзинкой вышел на улицу. Было только двадцать минут десятого, но я решил выйти раньше и подождать девочек возле КПП. Когда подошёл к воротам части, возле них с лукошками уже стояли девчонки, да не только Ира с Аллой, но и Люся Черзарова.

— Здравствуйте! — поздоровался я. — У нас пополнение?

— А ты против? — спросила Люся. — Я могу уйти.

— Я отдам свои грибы, только не уходи! Девочек я вчера видел, а по тебе соскучился.

— Вот видишь! — сказала Ира. — А ты не верила!

— Действительно, — согласилась Люся. — Интересно, что должно было произойти, чтобы ты так изменился?

— Может, он ударился головой? — предположила Алла.

— От удара по голове не становятся умней, — засмеялся я. — Вы пришли обсуждать меня или за грибами? Давайте поговорим по дороге. Или вы ждёте кого-то ещё?

Девочки никого не ждали, поэтому я повёл их туда, где обычно собирал подосиновики, а чтобы отвлечь разговор от своей персоны, стал вспоминать и рассказывать анекдоты, выбирая из своего огромного запаса те, в которых не было пошлятины.

— Ну тебя! — сказала Алла, когда мы пришли на место. — Никогда столько не смеялась. Даже живот разболелся, как теперь наклоняться? И где только всё это отыскал?

— Знаешь ещё что-нибудь смешное? — спросила Ира.

— Навалом! Только как же грибы? Я не буду за вас их искать. Давайте закончим с грибами, а на обратном пути я вас посмешу.

Я хорошо знал, где было много грибов, поэтому быстро набрал своё лукошко и принялся помогать девочкам.

— Никогда не ходила в это место, — сказала Люся. — Не жалеешь, что показал?

— Мне в радость сделать вам приятно! — отозвался я. — Что такое грибы? К тому же вы девушки.

— Ну и что? — спросила Алла.

— Слышала, что я вчера говорил о девичьей памяти? В ней ничего не задерживается, поэтому до следующего сезона вы забудете сюда дорогу!

— Завтра должна приехать Лена, — сказала Люся, — ты и перед ней станешь распускать хвост? Учти, что ей это не нужно.

— Во-первых, я ни перед кем из вас не распускал хвост! — обиделся я. — Не думал, что ты скажешь такое. Я считал тебя самой умной в классе, видимо, ошибся.

— А во-вторых? — спросила она.

— А во-вторых, я знаю, что ей нравится мальчишка из восьмого класса, — поведал я то, что узнал, когда учился на класс старше. — Только ведь мы с ней в одинаковом положении. Как поётся в песне: "Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает!"

— Он ещё и поёт! — сказала Алла. — Рехнуться можно! А песня откуда? Никогда такой не слышала.

— Пойдёмте, я вас провожу, — сказал я девочкам, не отвечая на вопрос.

Не было сказано ничего такого, чего я не знал, но слова Люси испортили настроение. Если я не преувеличил её ум, значит, нужно делать выводы и вести себя более сдержанно.

— Ты обещал ещё что-нибудь рассказать, — напомнила Ира, когда шли обратно.

— Извини, надоело изображать клоуна.

— Прости! — сказала Люся. — Я не хотела тебя обидеть.

— Ты ещё пойдёшь за грибами? — спросила Алла.

— Нет, — ответил я. — До школы осталась неделя, а у меня дома уйма дел. Да и не будет больше много грибов, если не пройдут дожди.

Дальше до бетонки шли молча.

— Ты всё-таки обиделся, — сказала Люся, когда я с ними прощался. — Жаль. Спасибо за сегодняшний день.

Я ничего не ответил и поспешил вернуться домой и отдать маме грибы.

— Заходила в магазин, — сказала она, забрав у меня корзинку. — Привезли твои любимые конфеты, так я взяла полкило. "Кавказские".

— Спасибо! — поблагодарил я. — Но я хочу просто попить чай.

Как только услышал название, сразу вспомнил эти понравившиеся мне шоколадные конфеты, которые продавались без обёрток и стоили дешевле других. Со сладостями нужно было заканчивать, пока только один запломбированный зуб. К сорока пяти не осталось ни одного целого. Надо будет взять в школе мел, и понемногу употреблять в пищу. Можно ещё толочь яичную скорлупу, но с мелом проще.

— Мам, я решил заняться спортом. Куда это годиться, когда нет мышц! Вы не против?

— Как мы можем быть против? — удивилась она. — Наоборот, я буду рада. Если для этого что-нибудь нужно, скажи, и мы постараемся купить.

— Пока ничего не нужно, — ответил я. — Только, мам, я займусь ещё гимнастикой йоги. Вычитал о ней в журналах. Эта индийская гимнастика развивает тело лучше нашей. И ещё мне придётся по утрам раньше вставать и бегать. Но я постараюсь выходить тихо, чтобы вас не будить.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила мама. — Я должна знать! Ты и вчера был не такой, как обычно, и сегодня тоже! В чём причина?

— Прочёл одну книгу и решил, что хватит валять дурака. Надоело быть слабым. Хотел спросить, мы куда-нибудь поедем в следующий отпуск или опять просидим здесь?

— За пианино расплатились, так что деньги будут, — сказала она. — Наверное, съездим на Украину, а потом к моим родителям. Ещё навестим родственников в Таганроге. Хоть и не Чёрное, но море.

— Можно поехать через Москву, — предложил я. — Я был в ней только в шесть лет и почти ничего не помню. Остановимся на два дня у твоей подруги, как тогда.

— Не знаю, — заколебалась мама. — Нужно посоветоваться с отцом.

— Ну мама! Я обещаю закончить год на одни пятёрки!

— Если случится такое чудо, можешь требовать что хочешь! — засмеялась она. — На одни пятёрки, Геник, вряд ли получится. У тебя в шестом классе тройки по четырем предметам, а пятёрки только по трём. С троек не прыгают на пятёрки, не бывает таких чудес! Но не буду тебя расхолаживать, пробуй, если есть желание.

Я попросил у матери для занятий старое шерстяное одеяло и ушёл в свою комнату. Разостлав его на полу, разделся до трусов и приступил к занятиям. Решил делать тот же комплекс упражнений, который делал в сорок лет. Прежде всего разогрел мышцы и суставы, похлопывая их ладонями и растирая, а потом пришёл черёд восьми асан. Это были перевёрнутые позы и те, которые обеспечивали гибкость позвоночника. Заодно они действовали на печень и брюшной пресс и укрепляли мышцы рук и ног. Получилось выполнить только половину асан, да и то держал их очень недолго. Последним был комплекс из шести упражнений на развитие мышц, куда входили и отжимания. Медитация не сочеталась с нагрузками, поэтому была отложена на утро. В девяностые годы в Ростове-на-Дону были открыты курсы трансцендентальной медитации, которые я закончил и получил свою мантру от гуру Агравала. Учителя приезжали из разных стран, у меня был индус. Я не дотянул до летающих йогов, но на собственном опыте убедился в эффективности медитаций. Пока это было всё, что запланировал. Вот когда приведу тело в порядок, включу в занятия несколько боевых приёмов из книги, которая в упрощённой форме предлагала выжимку из восточных единоборств применительно к уличной драке. Технику нанесения ударов и блоки я помнил, простые связки — тоже. Вряд ли это понадобится в таком возрасте, но кто знает? Я не собирался тратить годы на изучение карате или ушу, да и не было такой возможности, но считал, что будет очень неплохо, если хватит сил и сноровки врезать кому-нибудь или отбить удар. При хорошо разработанных связках и накачанных мышцах даже ребёнок может вырубить взрослого, а то и двух, особенно если от него этого не ждут, а противники не обучены бою. Я старался не переусердствовать, но знал, что завтра тело будет болеть. Наверное, медитации пока придётся отложить, возможно, придётся повременить и с бегом. Вроде делал всего по чуть-чуть, а набралось на полтора часа. Для такого тела, как моё, это было много. Отец задерживался, а сестра к кому-то ушла, поэтому обедать сел с мамой, съев к её удовольствию и первое, и второе. После этого взял свои деньги и пошёл в небольшой магазин, который торговал книгами и канцтоварами. Находился он в "рабочем городке" на полпути от школы до дома Алфёровой, поэтому опять оделся прилично. В школьном дворе было безлюдно, и до магазина не встретил никто из знакомых. Перерыв уже закончился, поэтому я купил тетрадку и вернулся домой. С работой по плану решил повременить. Родители и так будут сейчас следить за моими чудачествами, а если к ним добавится заполнение неизвестно чем общих тетрадей... Пусть лучше привыкают ко всему постепенно.

Вечером в первый раз занялся медитацией, а утром всё пришлось отложить, потому что мышцы болели и умоляли их не трогать. Постанывая, всё-таки сделал лёгкий массаж, но за занятия взялся только вечером. Три следующих дня прошли одинаково. Я старался как можно больше заниматься своим телом, уже притерпевшись к боли, ненадолго выходил по утрам на прогулки, а остальное время сидел у телевизора или пропадал в библиотеке Дома офицеров. Читал там не книги, а газеты "Известия" за этот год. На четвёртый день ко мне зашёл Игорь Кулешов.

— Проходи Игорёк, — пригласила открывшая дверь мама. — Гена в своей комнате.

— Я уже здесь, — сказал я, заходя в коридор. — Привет! Пошли на улицу.

— Ты что наболтал девчонкам про свою любовь? — спросил он, когда мы ушли за дом и сели на лавку возле забора.

— От кого ты это слышал?

— Ходил в городок и встретил Светку Зимину.

— Всё ясно: испорченный телефон. Не понял? Я вообще летом не видел Светку. Болтушки.

— Четыре дня до школы, а из ребят никого нет! — пожаловался он. — Скука! Не хочешь поиграть в футбол?

— Хочу, но не могу, — соврал я. — Потянул ногу.

Тело продолжало болеть, хоть уже меньше, и не хотелось гонять мяч с Игорем, который был выше и сильнее меня. Я развеселил его, рассказав несколько анекдотов, потом сослался на больную ногу и ушёл домой.

— Что так быстро? — спросила мама. — Раньше трудно было загнать домой, а теперь не вылезаешь из своей комнаты.

— Давай сыграю на пианино одним пальцем? — предложил я.

— Одним пальцем может и твой отец, — засмеялась она. — Собачий вальс. А у тебя что?

— Не знаю, — соврал я. — Нашёл ноты и разучил

Я сыграл маме одну из разученных мелодий. Ей понравилось, а я был разочарован. На моём электронном инструменте звучало красивее.

— Плохо, что нет гитары, — пожаловался я. — Можно было бы научиться играть. А то стоит этот гроб и зря занимает столько места.

— Мы его продадим, — сказала мама. — Уже есть покупатель. Жаль, но кто же знал, что Таня не захочет заниматься дальше?

— Она с самого начала не сильно хотела, — возразил я. — Это было больше ваше желание. А теперь наверняка продадим за меньшую цену.

Мама пошла к зазвонившему телефону, а я вернулся в свою комнату.

Я всё-таки начал работу с тетрадкой, используя для этого время, когда дома никого не было, и сразу возникли сложности. Что-то помнил очень хорошо, но многое вспоминалось хуже. Было желание изложить все значимые события следующих семидесяти лет, а уже потом писать об открытиях и технологиях. Были и мысли о том, как и кому передать мои тетрадки, чтобы они попали куда нужно, а не отправились в мусор. В самом начале пояснил, что если дата поставлена со знаком вопроса, то это значит, что она может немного отличаться от написанной. Сначала работа шла тяжело, потом я втянулся и стало легче. Скоро с непривычки от писанины начали болеть пальцы.

Я занимался телом только неделю, но уже мог десять раз отжаться и недолго выполнять все асаны. Во время моих занятий отец был на службе, а мама интересовалась ими меньше, чем я думал, хоть и похвасталась подругам, что сын занялся спортом. В понедельник, за день до школы, я был в квартире один. Не знаю, к кому из подруг убежала сестра, а мама ушла в магазин за продуктами. Только хотел воспользоваться её уходом и немного пописать, как затарахтел дверной звонок. Я открыл дверь и увидел Черзарову.

— Разрешишь войти? — спросила она. — Или ты теперь не пустишь меня на порог?

— Входи, — посторонился я, давая ей пройти. — Могла бы и позвонить. Ты начистила пёрышки, а я в старом трико.

— Какие пёрышки? — не поняла она. — О чём ты?

— Разувайся и проходи в большую комнату. К себе не приглашаю, там сейчас... неважно. А пёрышки... Так говорят о женщине, которая привела себя в порядок и приоделась. Садись на тахту и излагай.

— Что излагать? — растерялась она.

— Ты же пришла не просто так, посмотреть на моё потёртое трико? Наверное, была причина? Вот эту причину и излагай.

— Не веришь, что я пришла просто так? Если для тебя это так важно, переоденься, я могу подождать.

— Зачем? — пожал я плечами. — Ты уже на меня насмотрелась, можешь смотреть дальше. Хорошая одежда не делает нас лучше, просто любому не хочется выглядеть хуже, чем он есть на самом деле. Я в этом не исключение.

— Что с тобой случилось? — требовательно спросила она. — Такие слова мог сказать мой отец, но только не ты!

— Только не я? — я посмотрел ей в глаза, заставив смутиться. — Я знаю, что вы не считаете меня умным мальчишкой, и у вас были основания так думать. Только с какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты тоже открываешь всем душу по первому требованию? Теперь понятно, что тебя сюда привело. Стало страшно любопытно, что же случилось с этим глуповатым фантазёром, если он вдруг так поумнел? Не скажешь, для чего захотела раскрыть мне глаза в отношении своей подруги? Ты слишком умная, чтобы что-то делать просто так.

— А если скажу, что хочу с тобой дружить? Неужели из-за Ленки скажешь уйти?

— Давай я пока не отвечу. Извини, но мне нужно подумать. Увидимся завтра в школе.

— Не хочешь сидеть за моей партой? — спросила она, встав с тахты. — Я поговорю с Любой, и она пересядет.

— Не будем спешить, — сказал я, провожая её к двери. — Завтра даже не будет уроков. Поговорим об этом позже.

Она ушла, а я сел и задумался. Прожитая жизнь не меняла того факта, что сейчас я был подростком и ещё долго им останусь. В жизни каждого мальчишки приходит время, когда у него возникает потребность в любви. Иногда такая любовь вспыхивает сама, чаще он начинает рассматривать окружающих лиц противоположного пола и подходящего возраста, выбирая себе объект для обожания. Понятно, что из доступного множества стараются выбрать самое лучшее, руководствуясь своими представлениями об идеале. А потом этот объект начинают робко обожать на расстоянии или обхаживать, если хватает смелости. Всё в полном соответствие с песней, в которой поётся, что я его слепила из того, что было, а потом влюбилась в результат. Такая и у меня была любовь к Ленке. Когда наша семья уехала из городка, я написал письмо, в котором признался в любви, и мы недолго переписывались. Потом я поумнел, перестал писать и выбросил письма, о чём пожалел, когда поумнел ещё больше. Я был, пожалуй, самым симпатичным мальчишкой в классе. Если бы не мои выходки, мог заинтересовать многих девчонок. А тут Люся одной из первых увидела совсем другого человека. Может, она и о подруге сказала, чтобы освободить для себя место? А почему бы и нет? Буду спасать мир, а по совместительству жить полноценной жизнью советского подростка. В каждом возрасте есть свои радости. У меня в прошлой жизни не было дружбы с девчонкой, и было интересно заполнить этот пробел. А с кем его заполнять, ещё посмотрю. Бедные они будут, когда обрасту мышцами.

Я знал, что друзья-приятели уже вернулись и сейчас, пользуясь хорошей погодой, проводят последний день свободы на улице. Сходить, что ли, и мне?

— Что ты засел дома? — спросила вошедшая в квартиру мама. — За домом ребята играют в футбол, а ты со своими занятиями совсем не выходишь на улицу.

— Каждый день гуляю, — возразил я, — и уже два дня бегаю по утрам. А с ними я ещё пообщаюсь. Завтра у нас только торжественная линейка, так что будет время поболтать.

— Мне показалось или у тебя действительно увеличились мышцы? — спросила она, глядя на мои руки.

— Показалось. Мышцы только укрепляются. Я очень осторожно увеличиваю нагрузки.

— Я приготовила одежду на завтра, а туфли начистишь сам, — сказала мама. — Галстук купили новый. Будешь обедать? Тогда я почитаю. Скажешь, когда захочешь есть.

Гонять мяч не хотелось, поэтому время до обеда провёл с тетрадкой, пользуясь тем, что мать читает любимые детективы. Вечером по телевизору показали фильм "Два бойца", который посмотрели всей семьёй.

— Закончилось ваше безделье! — сказал отец, когда выключили телевизор. — Кто-то обещал стать отличником. Не передумал?

— Если поедем через Москву, у меня в дневнике не будет ни одной итоговой четвёрки! — поклялся я.

— Одни тройки, — поддела сестра. — Отличниками не становятся по желанию! Знаешь, сколько у тебя пробелов в знаниях?

— А ещё было бы неплохо купить гитару, — продолжил я, не обращая на неё внимания. — За пианино дадут пятьсот рублей?

— Если бы, — вздохнула мама. — Разговор шёл о четырёхстах, за пятьсот мы сами его покупали. А гитара, наверное, стоит рублей сто. И кому на ней играть?

— Я попробовал бы, — сказал я. — На пианино научился, почему не научиться на гитаре?

— Ты научился на пианино? — удивилась Таня. — Покажи!

Решив, что ради гитары стоит рискнуть, я сел за инструмент и сыграл им свою коронную песню, естественно, не напевая слов. Получилось здорово.

— Может, не стоит продавать пианино? — задумался отец.

— Когда только успел разучить! — удивилась сестра. — Ни разу не видела тебя за пианино.

— А как ты могла видеть, если целыми днями не бываешь дома? — сказал я ей и повернулся к отцу. — Пианино нужно продавать. Тебя скоро демобилизуют, и придётся ехать к родителям мамы и жить у них до получения квартиры. И куда девать этот гроб? В подвал? А на гитаре можно играть, и она не занимает много места. И у нас останется триста рублей на телевизор. Всё равно не возьмём твой комбайн, продашь здесь кому-нибудь по дешёвке.

— И в кого ты такой умный? — спросил отец, внимательно глядя на меня. — Ладно, инструмент продадим, а там посмотрим, как ты станешь выбиваться в отличники. Если исправишь тройки, купим гитару.

Завтра нужно было прийти в школу к девяти часам, поэтому пришлось воспользоваться будильником. Утром провёл медитацию и пробежал по бетонке туда и обратно до поворота к рабочему городку. Когда вернулся, сестра уже встала, а отец собирался идти на службу. Я быстро почистил зубы порошком, к которому пока не успел привыкнуть, вторично умылся и пошёл на кухню завтракать. При сборе в школу возникла проблема: я забыл, как завязывается пионерский галстук.

— Мам, завяжи! — попросил я мать. — У тебя лучше получается.

Я отправился на линейку в белой рубашке и чёрных брюках и ещё надел коричневую вельветовую куртку, потому что с утра было прохладно.

Возле школы собралась празднично одетая толпа учеников и преподавателей. Матери пришли только у первоклассников. Все ребята были в куртках и пиджаках, а девчонки мёрзли в своих коротких платьицах с белыми фартуками и мечтали, чтобы всё побыстрей закончилось. В нашем классе было восемнадцать девочек и десять ребят. Восемь учеников приходили из посёлка возле станции, туда же они спешили после занятий, поэтому с ними общались только на переменах. Я прошёл между двумя старшими классами и влился в родной коллектив с тыла. Моё появление совпало с началом поздравительной речи директора. Он говорил недолго, поздравил с началом учебного года и отдал колокольчик одной из первоклашек. Девочка обежала строй классов, и на этом линейку закончили, после чего ученики организованно пошли по своим классным комнатам. Теперь я мог хорошо всех рассмотреть, а по пути ещё и поболтал кое с кем из ребят. Моя парта была первой в ряду со стороны входных дверей. За ней на своём месте уже сидела Лена, при виде которой у меня на мгновение замерло сердце. Слишком долго я убеждал себя в этой любви и много лет о ней помнил, чтобы сразу выбросить из сердца. Для других в её внешности не было ничего особенного, только не для меня. Вот ведь прожил жизнь и всему на свете знаю цену, а при виде этой девчонки не могу оставаться спокойным. Или это эмоции мальчишки? Так я уже не чувствовал его отдельно от себя.

— Здравствуй! — сказал я Лене, сел на своё место и положил пустой портфель в парту. — Как отдохнула?

Её немаленькие глаза стали ещё больше.

— Здравствуй, — отозвалась она. — Хорошо отдохнула. "Артек" — это здорово! А что с тобой случилось? Девочки разное говорили...

Разговор прервало появление нашей классной. Ирина Михайловна была очень славной женщиной лет сорока и вела у нас русский язык, литературу, английский и пение.

— Здравствуйте, — поздоровалась она с классом. — Поздравляю вас с началом учебного года.

Мы дружно встали со своих мест и нестройно поздоровались.

— Садитесь! — сказала классная и сама села за свой стол. — Сегодня уроков не будет. Тем, чьи родители сдавали деньги на учебники, нужно их получить в библиотеке. Потом перепишите расписание занятий, которое вывешено на доске объявлений. Вы стали на год старше, и я надеюсь, что у некоторых из вас изменится отношение к учёбе. Обидно видеть, что способные ученики учатся спустя рукава.

Говоря это, Ирина Михайловна смотрела на меня, и я не выдержал и сказал ей спасибо. Она так удивилась, что забыла сделать мне замечание.

— И за что же мне спасибо? Встань, Ищенко!

— За поздравление, хорошие пожелания и высокую оценку моих способностей, — ответил я. — Торжественно обещаю полностью их использовать!

— Хорошо, — сказала она, быстро справившись с удивлением. — Я запомню твоё обещание. Можете идти, а завтра жду вас на занятия.

Глава 4

Наш класс отпустили первым, поэтому очередь в библиотеку была небольшая и продвигалась на глазах. Библиотекарь быстро сверялась со списком и выдавала очереднику учебники для седьмого класса. Я получил свои и уложил их в портфель. Потом взял из него карандаш с блокнотом и подошёл к доске объявлений, возле которой уже толпились одноклассники.

— Ну ты и выдал! — сказал стоявший здесь же Сашка. — Ирина Михайловна припомнит тебе эти слова, когда начнёшь хватать тройки!

— А что хорошего в тройках? — отозвался я, очень натурально изобразив удивление. — Или ты, Сашок, против того, чтобы в классе появился ещё один отличник?

Те, кто уже получил учебники, заинтересовались разговором и подошли к нам.

— Это ты о себе? — не поверил услышанному Широчин. — Шутишь, да?

— Какие шутки? Просто надоело валять дурака. Трудно, что ли, учиться на одни пятёрки? Да раз плюнуть!

— Ну и плюнь, — предложил он, — а мы посмотрим! Давай поспорим на пять рублей, что ты в этом году не будешь отличником?

— На деньги не спорю, — отказался я. — И не потому, что боюсь проиграть и нечем будет отдавать долг, просто паршивое это дело — спорить или играть на деньги. Давай поспорим на сто щелбанов, а ты начинай готовить лоб.

— Сам свой готовь! — рассердился Сашка. — Я могу поспорить и на тысячу щелбанов!

— На тысячу не буду. На фига мне такое счастье? Ты окочуришься, а мне отвечать? Да я отобью о твой лоб пальцы!

Все рассмеялись.

— На сто, так на сто! — он схватил мою руку. — Разбивайте!

К нам подошла Лена с полным портфелем учебников.

— Правду говорят, что ты пел девчонкам, когда вместе собирали грибы? — спросила она.

— Истинную. Арию Фигаро. Не слышала? Только её обычно поют на итальянском, а я исполнил им на русском. Примерно вот так! Мальчик резвый кудрявый, влюблённый Адонис, женской лаской прельщённый, не довольно ль вертеться, кружиться, не пора ли мужчиною быть!

Спел хуже Муслима Магомаева, но, в отличие от его исполнения, мои слова поняли все.

— Неужели не понравилось? — спросил я смотревших на меня во все глаза одноклассников. — Это потому, что не было музыкального сопровождения. Ладно, пропустите к доске, а то сами не пишите и другим не даёте.

— Я на твоём месте на всякий случай потренировал бы лоб, — сказал Сергей Кулаков Широчину. — Если каждый день биться им об стенку...

— Это хорошо, что вы такие весёлые, — прервал общий смех вышедший из учительской директор. — Только здесь всё нужно освобождать. Сейчас выйдет восьмой класс, а вы до сих пор не закончили!

После его слов те, кто ещё не переписал расписание уроков, бросились это делать, а остальные потянулись к выходу.

— Не поможешь донести портфель? — спросила у меня Лена.

— Подожди минуту, — сказал я ей и подошёл к Кулакову, с которым дружил: — Сергей, захвати портфель, а я помогу девчонкам.

— Могу отнести в вашу квартиру, — предложил он. — Мне это проще, чем тебе к нам мотаться.

— Теперь я свободен, — сказал я Лене, рядом с которой уже стояла и Люся. — Давайте ваши портфели, для вас они тяжеловаты. Саш, помог бы Свете, пока она не надорвалась.

Света Зимина — самая маленькая из девчонок нашего класса — благодарно улыбнулась и с готовностью протянула Широчину портфель. Так впятером и пошли, потому что Сашка и девчонки жили в соседних домах.

— Что с тобой случилось? — спросила меня Лена, когда вышли за калитку школьной ограды.

— В последнее время мне многие задают этот вопрос, — улыбнулся я. — Мало того, скажу по секрету, что я сам себе его задаю! Наверное, виноват переломный возраст!

— Тебе нужно смешить людей со сцены вместо Мирова и Новицкого, — сказала Света.

— Можно и рассмешить, — согласился я. — Пока идём, расскажу несколько анекдотов. Правда, Люсе не понравилось моё выступление, но она слишком серьёзная девушка.

— Пусть заткнёт уши, — посоветовал Сашка. — Руки ты ей освободил. Трави свои анекдоты, а то скоро придём.

Шли действительно недолго, но я успел рассказать три анекдота. Сашка так ржал, что едва не растерял портфели. Лена со Светой тоже смеялись от души. Я глянул на идущую слева Люсю и поразился: в глазах у девчонки стояли слёзы. Кажется, я немного перестарался.

Когда дошли, Сашка со Светой свернули к своему дому, а мы пошли к следующему. У крайнего подъезда я отдал Лене её портфель.

— Держи, а я донесу Люсе портфель до подъезда.

— Спасибо! — поблагодарила Лена. — Чем думаешь заняться?

— Понравились анекдоты? — спросил я. — Увы, у меня сегодня много дел. Может, освобожусь к вечеру.

— Если хочешь, приходи в наш двор, — предложила она. — Люся тоже будет.

— Обещай за себя! — сказала Люся дрогнувшим голосом. — Отдай портфель, и я уйду, а вы болтайте!

— Пока, — сказал я одной девчонке и повернулся к другой: — Я обещал довести тебя до подъезда, а обещания нужно выполнять.

Когда зашли в подъезд, я поднялся с портфелем на второй этаж и поставил его у дверей квартиры Черзаровых.

— Люся, подожди минуту. Не все шутки бывают удачные. Я не понял, чем тебя так обидел, но всё равно извини.

— Ну и дурак! — она трясущейся рукой вставила ключ в замок, открыла квартиру и взяла с пола портфель. — Иди к своей Ленке!

Перед моим носом с хлопком закрылась дверь. Я постоял, думая, постучать или нет, и стал спускаться вниз. В подъезде столкнулся с Леной.

— Почему ты задержался? — спросила она, заглядывая на лестничную площадку второго этажа. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — хмуро ответил я. — Только не стоит тебе сейчас идти к Люсе. Если пойдёшь — поссоритесь.

— Из-за тебя? — догадалась она. — Очень надо! Слишком ты о себе высокого мнения!

— Моё дело — предупредить, — сказал я и прошёл мимо неё к выходу из подъезда.

Настроение было испорчено, и опять из-за Люси. От кого не ожидал слёз, да ещё из-за меня, так это от неё! Она была не только самой умной, но и самой выдержанной из наших девочек. Не помню, чтобы Люся хоть раз с кем-то скандалила или даже просто повышала голос. Год назад, когда мы в начале лета посмотрели фильм "Три мушкетёра" и под впечатлением от увиденного стали играть в его героев, Люсю единогласно окрестили королевой. Конечно, она не знала, ради кого мы обламываем друг о друга самодельные шпаги. А теперь... Получил, называется, полноценную жизнь. Я не нужен мечте моего детства, а та девчонка, которая не очень интересна мне, льёт из-за меня слёзы. И я, вроде бы взрослый человек, не могу относиться к этому спокойно!

Сестра была дома и помогала матери готовить обед. Редкое явление, достойное того, чтобы быть записанным в книгу рекордов Гиннесса, если она уже есть.

— Сергей принёс портфель, — сказала мама с кухни. — А ты, оказывается, дорос до того, что носишь девочкам портфели. Непонятно только, почему сразу двум.

— Он решил наверстать упущенное! — фыркнула Танька. — Нагрузили, как ишака! Удостоился хоть поцелуя в щёчку?

— В щёчку я буду целовать тебя в день рождения, — буркнул я, после чего ушёл к себе и больше не слышал, о чём они говорили.

В комнате переоделся в трико, а потом достал тетрадку. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, пришлось заняться медитацией. Как всегда при первых же повторениях мантры, волной накатило расслабление, взвинченность сменилась безразличием и лень стало даже шевельнуть пальцем. Длилось это немного меньше обычного — минут десять, но мне хватило. Работал всё время, пока женщины возились на кухне. Событий было много, тем более что писал не только о самых важных, а обо всех, которые получилось вспомнить. Закончив с августом, спрятал тетрадь за одёжный шкаф и стал решать, идти сегодня вечером гулять или нет. Конечно, нельзя принять предложение Ленки, особенно после того, что она мне сказала, но были и другие варианты. Ей будет полезно узнать, что я провёл время в другой компании. Вечер будет тёплым, а по друзьям соскучился не один я, поэтому гулять будут многие.

Когда пообедали, отец зашёл в мою комнату.

— Возьми! — сказал он и положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приёмников. — Я принесу транзистор для выходного каскада, а трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою "мыльницу" с наушника в нормальный приёмник.

Я похолодел, потому что эта "мыльница" была выброшена из стола вместе с остальным хламом. И как сказать об этом отцу?

Я давно увлекался радиотехникой. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я наблюдал за его работой, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцова телевизора замелькали смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского "Лебединое озеро", и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, в отсутствие отца включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклёпанными на нём лепестками и начал паять на них всё, что попадалось под руку. Закрепив с полсотни деталей, я, недолго думая, припаял в две выбранные наугад точки провода и засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Очень понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Многие конденсаторы взорвались, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился ещё один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал читать подшивки журналов "Радио". Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприёмника, а для себя сделал его из редких в то время транзисторов, которые отец принёс с работы. Прежний я сейчас прыгал бы от радости и целовал отца, а теперешний смотрел на него и не знал, что говорить.

— Папа, — собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу, — понимаешь, какое дело... Ты не сердись, но я, кажется, выбросил приёмник, когда чистил стол от хлама.

— Так "кажется" или выбросил?

— Выбросил, — опустив голову, признался я.

— Не скажешь, что с тобой происходит? — спросил отец. — Ты был так увлечён радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приёмник делал целый месяц, сколько было криков и слёз!

— Так уж и слёз! — возразил я. — Только один раз и было, когда сдох транзистор.

— Неважно, — сказал он. — Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвёшь на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его купить? Не хочешь со мной поделиться?

— Я всё тебе скажу, — пообещал я, — но не сейчас.

— Надеюсь. Не хотелось бы лишиться твоего доверия.

И как сказать о себе отцу? Он отличался редкостным здравомыслием и терпеть не мог фантастику, которой я жил! Какие доказательства я мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Говорить об этом можно, когда стану старше, сейчас я был для него только начитавшимся фантастики мальчишкой.

Отец ушёл, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него единственный друг. Отец уже плохо соображал и часто без причины обижался на ухаживавших за ним внуков. Как хотелось довериться ему, поделиться своими сомнениями и попросить помощи, но я знал, что этого нельзя делать. Не то время и не те люди, и я пока не та фигура, чтобы серьёзно воспринимать тот бред, который он услышит. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьёзных людей к своим записям, отец не входил в их число. Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.

— Не включай громко, — попросила мама. — Что-то сильно разболелась голова.

— Давай помассирую точки, — предложил я. — Полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.

— Какие ещё точки? — с подозрением спросила она.

— Особые, — ответил я. — Они на голове и руках. Это китайская медицина, я вычитал о ней в журнале. Не бойся, больно не будет.

После института я увлекался электропунктурой и точечным массажем и даже сделал для лечения два прибора. Я хорошо знал расположение нужных точек и помнил, на какие из них и как воздействовать, поэтому за пять минут сделал всё, что нужно.

— Действительно, помогло! — удивилась мама. — Болит, но уже не так сильно. Надо будет посмотреть самой те журналы, которые ты читаешь. Я вижу, что ты не ешь конфеты, а я потихоньку пробую. Смотри, спохватишься, когда их не будет.

— Не хочу портить зубы. Вот пойду в школу, принесу мел, тогда можно будет изредка есть сладости.

— Если так боишься за зубы, можно купить в аптеке хлористый кальций, — предложила она. — Он недорогой, мы тебе когда-то давали.

— Сами пейте эту гадость! — Меня передёрнуло. — Я лучше буду грызть мел. Можно толочь скорлупу яиц, но нужна ступка.

— У нас же есть керамическая ступка с пестиком, — сказала мама. — Забыл? Сам же в прошлом году толок в ней сахар в пудру. Давай я буду хорошо мыть яйца, а ты потом истолчёшь скорлупу. А то в мелу может попасться всякая гадость. Вечером никуда не идёшь? А то Таня уходит гулять, и твой Игорь тоже собирается в городок. Неужели опять будешь весь вечер отжиматься и стоять на голове? Всё нужно делать в меру, тогда будет польза.

— Золотые слова, мамочка! — Я чмокнул её в щёку. — Обязательно пойду гулять и перецелую девчонок. Зря, что ли, носил портфели?

— Болтун, — сказала она. — Точно с тобой что-то случилось. То был такой скромник, что я не знала, что делать, а сейчас разошёлся, по крайней мере, на словах. Ты для чего пришёл? Хочешь смотреть телевизор?

— Не буду сейчас смотреть, — ответил я. — Ещё рано для чего-нибудь интересного, а у тебя болит голова. Где газета?

— Лежит на трюмо. Только никуда не задевай, отец ещё не смотрел.

В газете не было ничего интересного, поэтому достал из-за шкафа тетрадь и с полчаса поработал, а потом не вовремя принесло сестру.

— Что ты пишешь? — поинтересовалась она.

— А тебе не всё равно? — спросил я, досадуя на то, что задумался и не услышал её шагов. — Пишу любовные послания, а вечером пойду разносить. Довольна?

— Да ладно! — примирительно сказала Таня. — Я хотела спросить, ты точно будешь учиться игре на гитаре?

— Если купят, то буду, — ответил я. — А что?

— Не слышала, чтобы в городке были репетиторы по этому инструменту.

— И не надо, самоучитель обойдётся гораздо дешевле. А для чего ты спросила?

— Да так, — ответила она, повернулась и вышла из моей комнаты.

И к чему, спрашивается, этот разговор? Я на всякий случай убрал тетрадь в ящик стола и сходил на кухню попить воду. Мама прилегла на тахте и уснула, а сестра была в своей комнате, поэтому я хорошо посидел над тетрадкой и закончил с семьдесят третьим годом. Едва её закрыл, как с работы пришёл отец и проснулась мама.

— Если хочешь гулять, то поешь и иди сейчас, — сказала она мне. — Нечего мотаться по темноте.

Заварка осталась с обеда, поэтому разогрел на плите чайник и попил горячего чая. Я никогда не ел сразу после питья, поэтому немного поболтал с родителями и пошёл делать себе ужин. Намазал на батон сливочное масло и сверху посыпал сахаром. Можно было поесть плотнее, но не захотел. Оделся так же, как и на торжественную линейку, только без галстука и рубашку надел не белую, а с рисунком.

По обычно малолюдным улицам городка небольшими группами и поодиночке гуляли ребята и девчонки от третьего класса и старше. Я свернул к дому, в котором жил Сашка, и во дворе увидел его самого, Валерку Дегтярёва и Светку. Они мне обрадовались.

— Я запомнил два твоих анекдота, — сказал Сашка. — Родителям понравились.

Интересно, как быстро мои анекдоты станут достоянием всего Советского Союза?

— Спасибо! — сказала мне Света. — Если бы не ты, я надорвалась бы с этим портфелем. От Сашки не дождёшься помощи.

— А я надорвался. — Сашка притворно скривил лицо.

— Ты ведь провожал Лену с Люсей? — спросила меня Света. — Не знаешь, что случилось?

— А в чём дело? — насторожился я.

— Они поссорились, — ответила она. — Столько лет дружат...

— При мне не ссорились, — сказал я правду. — Помирятся, что им делить!

— Это правда, что ты умеешь играть на гитаре? — спросила Света.

— Я никому этого не говорил. Я не Сашка, зачем мне врать? Вот на пианино играю, могу даже спеть, только здесь нет инструмента.

— Я могу помочь, — "обрадовала" она. — Родители ушли в гости, так что я тебя приглашаю.

— А нас? — спросил Валерка.

— Слышал, что сказал Гена? — насмешливо ответила девчонка. — Он обещал спеть, а вы будете смущать. Послушаете отсюда.

Чёрт бы побрал мой длинный язык. Я знал, что нравлюсь Светке, поэтому не было ни малейшего желания идти в её квартиру и там выпендриваться. Но отступить без потери лица было нельзя. Завтра же Сашка ославит меня на всю школу.

— Только одну вещь, — поставил я условие. — Сыграю — и тут же на улицу.

— Хорошо, хорошо! — согласилась довольная Светка. — Только ты ещё обещал спеть. Пойдём со мной.

Пришлось идти. Квартира Зиминых была на втором этаже. Видимо, она ненадолго вышла во двор, потому что не заперла дверь. Ещё не стемнело, но после освещённой лестничной площадки в их коридоре не было видно ни зги. Света пропустила меня вперёд, закрыла дверь и подтолкнула в комнату.

— Включи свет, — попросил я. — Как я буду играть в темноте?

Она нехотя включила торшер, а потом пошла открывать дверь на балкон. Я взял стул, поставил его перед инструментом и сел. Когда отзвучали последние аккорды и я закончил петь, что одна дождинка ещё не дождь, за спиной раздались всхлипывания и на мои плечи легли ладони Светки. Я вскочил как ошпаренный, едва не перевернув стул.

— Немедленно прекрати реветь, — сказал я, — иначе ноги моей у вас больше не будет! Умывайся и выходи во двор, я подожду с ребятами.

Схватив свои туфли, выскочил за дверь. Обулся уже на коврике, после чего сбежал вниз по лестнице и вышел во двор. Приплыли! Возле двух скамеек собралась треть нашего класса и ещё были старшеклассники. Видимо, гуляли рядом и мальчишки просветили, что сейчас состоится моё сольное выступление. Лучше бы завтра болтал один Сашка, чем теперь будут болтать они все. Ещё и передадут родителям Светки, что их дочь в тёмной комнате охмурял одноклассник. Я их не знал, поэтому не мог предугадать реакцию. Вряд ли майор Зимин пойдёт разбираться с майором Ищенко, а вот её мать, если ум в дефиците, может заявиться и устроить скандал. Игорь тоже здесь, так что завтра же мать всё узнает. И Ленка с Люськой пришли, только стоят порознь.

— А я думала, что ты соврал, когда говорил, что умеешь играть, — сказала Ира. — А что ты сделал со Светкой?

— Сейчас должна выйти, — буркнул я. — Нужно закрыть дверь, а она не может найти ключ. Расходимся, товарищи, концерт окончен!

— Хорошо играл, — сказала Ленка. — И песня отличная, никогда её не слышала. А вот голос...

— Я над собой работаю, Леночка! — ехидно ответил я. — Через полгода ты меня не узнаешь.

— Я тебя и сейчас не узнаю! — ответила она. — Пошли, девочки, больше не будет ничего интересного.

Она ушла вместе со старшеклассницами, но остальные остались. Я обещал Светке её дождаться, но понял, что она не выйдет, пока под окнами стоит толпа.

— Если появится Света, скажи, что мне нужно было уйти, — попросил я Валерку и вышел со двора, чувствуя спиной Люсин взгляд.

Старый дурак! Ведь знал, что этим всё закончится. Начался этот день хреново и закончился не лучше. А ещё критиковал Алису!

— Что ты такой невесёлый? — спросила мама, добавив соль на рану.

— Завтра узнаешь у тёти Нины, — ответил я. — Я пошёл спать, а то утром рано вставать в школу.

Если бы не медитация, ещё долго ворочался бы в кровати, после неё сразу заснул.

Физкультуры во вторник не было, поэтому утром пробежался, а потом выполнил упражнения. После спортивных занятий с аппетитом позавтракал, сверился с расписанием и положил в портфель нужные учебники. Всё остальное было сложено заранее. Оделся за две минуты, бриться, слава богу, не нужно, поэтому осталось последнее — завязать проклятый галстук.

— Мам, — подошёл я к матери, — не знаю почему, но у меня получается не узел, а чёрт-те что. Покажи, как ты завязываешь!

— Давай я сейчас завяжу, а напомню, как это делается, когда придёшь со школы.

Кто бы возражал! Я надел куртку, схватил портфель и сумку со сменной обувью и припустил к дыре в заборе. На той стороне поджидал Сергей.

— Говорят, что ты начал ухлёстывать за Зиминой? — спросил он, когда мы поздоровались. — А как же Ленка? Или она — это уже прошлое?

— Они все для меня прошлое. Тебя просветил Игорь?

— Да, мы перед сном гуляли возле дома. Тебя сестра научила играть?

— Сам по самоучителю. Выучил только одну песню.

— Теперь о тебе будут болтать, — сказал он. — А Светка вчера так и не вышла, хотя её долго ждали.

Мы вошли в вестибюль школы, переобулись и поставили обувь в гардероб.

— Через три минуты звонок! — сказал Сергей, глянув на настенные часы. — Ходу, сейчас Ирина придёт!

Звонок зазвенел, когда мы уже подбежали к дверям нашего класса, располагавшегося на втором этаже, в самом конце коридора.

Глава 5

При нашем появлении все замерли, но тут же опять занялись своими делами. Я сел за парту, раскрыл портфель и быстро выложил всё необходимое к уроку русского языка.

— Здравствуй! — закончив приготовления, поздоровался я с Леной.

— Здравствуй, — отозвалась она. — Начинаешь новую жизнь с опоздания?

— Нет учителя — нет и опоздания, — ответил я и крикнул классу: — Тихо, вы, Ирина идёт!

Шум моментально стих, и в наступившей тишине стал хорошо слышен приближающийся стук каблуков женских туфель. Вошла классная, и все встали. Она поздоровалась, мы ответили и сели.

— Ещё раз поздравляю вас с началом учебного года, — сказала Ирина Михайловна. — Сегодня у нас не будет ничего нового. Хочу посмотреть, что вы запомнили из программы шестого класса. Повторение — мать учения. Кулешов иди к доске и не забудь дневник.

Игорь пробыл у доски минут пять. Он записывал диктуемые предложения, а потом объяснял, почему написано так, а не иначе. Слушать его было неинтересно, поэтому я рассматривал своих одноклассников и старался делать это не слишком явно, но Ирина заметила.

— Ищенко, не верти головой, ты у нас следующий. Садись, Кулешов. Ответил на твёрдую тройку, но в первый день занятий поставлю четвёрку с минусом.

Довольный Игорь сел на своё место, а я, не дожидаясь повторного приглашения, взял дневник и вышел к доске. Задание было то же самое: написать и объяснить, что я и делал. Не могу сказать, что в конце своей жизни писал совсем без ошибок. По моему мнению, в русском языке ошибок не делают только отдельные грамотеи: очень уж он сложный. Но в том, что мне диктовали, не было никаких сложностей, а правила помнил дословно, поэтому не сделал ни одной ошибки, несмотря на то что отвечал вдвое дольше Кулешова.

— Ну что же, — подвела итог Ирина, — удивил и обрадовал. Не ожидала от тебя такого ответа. Молодец, отлично!

Мой дневник украсила первая пятёрка, а по классу пронеслась волна перешёптывания.

— Тишина! — навела порядок классная. — Продолжаем работать. Остроумов к доске!

— Ирина Михайловна! — сказал Владимир, идя к доске, как на эшафот. — А почему вызывают одних мальчишек? Где справедливость?

— Когда сядешь за этот стол, тогда и будешь решать, кого вызывать, — сказала она. — Что ты так вцепился в дневник? Положи его и бери мел.

Ирина вызывала учеников одного за другим, а я, чтобы не терять даром время, начал обдумывать, что напишу сегодня в тетради. Прозвенел звонок, и мы вопросительно уставились на классную.

— Нового я вам не давала, — сказала она, — поэтому не будет и домашнего задания. Можете идти на перемену.

Я сидел возле двери и первый выскочил из класса, как только его покинула учительница. Она шла по коридору, поэтому я, стараясь не срываться в бег, быстро пошёл к лестнице. Пока было тепло и сверху не сыпались осадки, мы проводили перемены в школьном дворе. Обувь никто не менял, но руководство школы закрывало на это глаза. Какая грязь на сухом и чистом асфальте? На лестнице меня догнал Сергей.

— Здорово отвечал! — хлопнул он меня по плечу. — Надо было спорить с Сашкой не на итоговые оценки, а на щелбан за каждую твою пятёрку, а то слишком долго ждать результатов. Что ты так сорвался? От славы не убежишь!

В этом я смог убедиться, когда начали окружать одноклассники.

— Ты всё лето занимался русским? — спросила Ирка. — Две пятёрки за урок, и одна из них твоя! Я вообще не помню, когда ты получал пятёрки по русскому!

— Ребята, она ведёт учёт моим оценкам! — сказал я, вызвав смех. — Что-то здесь не так!

— Ну тебя! — сказала покрасневшая Ира. — Я хотела похвалить, а ты...

— Это была шутка, — ответил я. — Извини, если обидел.

— Извиняю, — успокоилась она. — У меня к тебе просьба. Ты пел вчера хорошую песню, но мы запомнили не все слова. Запишешь?

— Запишу. Завтра принесу текст.

— Это правда, что ты вчера пел для Зиминой? — спросил Ромка Довнар — самый низкий из ребят нашего класса.

— Неправда, — ответил я. — Я пел для многих, просто из её комнаты. Гитары пока нет, да и не умею я на ней играть, а пианино с собой не потаскаешь.

— Сашка говорил, что ты рассказывал анекдоты. Расскажи и нам.

— Я не юморист, — недовольно сказал я. — Сейчас закончится перемена. Ладно, один анекдот успею. Сидел дома, было грустно... Пришёл друг и сказал, мол, не грусти, сейчас спою. И ведь споил, сволочь! Всё, пошли, а то не успеем.

Звонок прозвенел, когда мы толпой поднимались по лестнице. Вторым уроком была зоология. Все предметы, кроме физкультуры и труда, у нас преподавали женщины. Учительницу зоологии звали Екатериной Дмитриевной. Зоология была легка в изучении, и Катерина не зверствовала, поэтому этот урок был у нас одним из любимых. Она вошла в класс, едва мы успели рассесться по своим местам, поздоровалась и сразу же начала объяснять новую тему. Слушать известные вещи было неинтересно, поэтому я опять углубился в семьдесят четвёртый год. Дошёл до военного переворота в Нигере, когда толкнула Лена. Да больно, чёрт!

— О чём ты так задумался, Ищенко? — спросила стоявшая рядом с нашей партой Катерина. — Ты так хорошо знаешь зоологию? Может, тогда сам расскажешь о многообразии современных пресмыкающихся?

Вчера я прочитал этот параграф, поэтому без запинки стал его пересказывать:

— Большинство пресмыкающихся — типичные наземные животные. В отличие от земноводных, у них хорошо развиты лёгкие, нет кожного дыхания, и поэтому они не нуждаются в регулярном смачивании кожи. Размножаются...

— Молодец, — остановила она меня, — ставлю отлично. Но лучше не изучать материал самому, а делать это на уроках. Давай дневник и садись.

До конца урока я тренировался делать одновременно две вещи: следить глазами за учительницей и мысленно составлять текст следующей записи в тетрадь. Катерина редко нас задерживала, не сделала она это и сейчас. Посмотрев на часы, закончила урок на несколько минут раньше, встала и ушла. Поэтому по звонку многие рванулись к двери и бегом помчались по коридору, стремясь быстрее очутиться на улице.

— А ты почему никуда не побежал? — спросила Лена, которая тоже осталась за партой.

— Толку-то, — ответил я. — Пока пробежишься туда и обратно, пройдёт половина перемены. Я лучше погуляю на большой. А к тебе будет просьба в следующий раз не так сильно толкаться коленями, они у тебя острые.

— Я толкнула локтем! — возмутилась она. — Ты меня напугал! Уставился в угол класса, и глаза были какие-то стеклянные!

— Хорошо, когда за тебя боятся лучшие девочки класса! — обрадованно сказал я. — Ладно, я тебя прощаю!

— Я не за тебя, я тебя испугалась, — ответила она и обернулась к начавшим собираться вокруг нашей парты одноклассникам. — Вам здесь мёдом намазано? Или на улице идёт дождь?

— Расскажи анекдот, — попросил Валерка, не обращая на неё внимания. — Давай хоть один, время ещё есть.

— Только один, — согласился я. — Восьмилетний Егорка был удивлён, когда на дне рождения подвыпивший отец пожелал ему прожить ещё столько же.

В открытую дверь заглянули привлечённые смехом восьмиклассники.

— Здесь рассказывают анекдоты? — спросил один из них.

— Какие анекдоты? — возмутился я. — Уже конец перемены!

Зазвенел звонок, и класс начал быстро наполняться учениками. Следующим уроком была химия. Мы не изучали её в шестом классе, поэтому вошедшая учительница представилась, а потом познакомилась с нами. Она сказала, что часть уроков будет проводить в химическом кабинете.

— Буду предупреждать об этом заранее, а сегодня у нас вводный урок. Мы поговорим...

Химию тоже просмотрел, поэтому занялся своими делами. Я знал этот предмет не так хорошо, как другие, и собирался уделить ему больше внимания, но не сейчас, когда излагают самые общие вопросы. Перед тем как закончился урок, полностью определился с тем, что стану писать в тетрадь. На большую перемену, как и все, пошёл на улицу. На лестнице обогнал Люсю.

— Ты меня сторонишься, — сказал я, замедлив шаг, чтобы идти рядом с ней. — Это из-за меня или из-за того, что ты поссорилась с Леной?

— Тебе это важно знать? — спросила она, искоса посмотрев на меня. — Зачем?

— Я всегда хорошо к тебе относился, — сказал я правду. — И дружить хотел, только стеснялся. И если обидел своей болтовней, то прости, пожалуйста! Я этого не хотел. И меня огорчает ваша ссора. Дружба — слишком большая ценность, чтобы ею бросаться. Кто из вас виноват?

— Обе, — ответила она, — но первой начала я.

— Ты же умница! — сказал я. — Первая начала, первой и подойди попросить прощения. Что смотришь? Знаешь, как неприятно, когда из-за тебя плохо другим людям?

— Я подойду, — сказала Люся. — Спасибо.

И быстро вышла из вестибюля на улицу. Меня остановили ребята из класса сестры.

— Говорят, что ты знаешь много анекдотов, — сказал один из них.

Я не горел желанием рассказывать им свои байки, но не хотелось и ссориться. И из-за сестры, и из-за того, что многие из них мне нравились.

— У меня нет желания убивать на вас перемену, — откровенно сказал я. — Один анекдот — и всё.

— Давай один, — согласился Витька Платонов.

— Красота и ум могут быть параллельны, но, как и всё параллельное, они не пересекаются. Я побежал.

Пока они врубались в смысл сказанной фразы, я уже был на улице.

— Чего они от тебя хотели? — спросил подошедший Сергей.

— Хотели, чтобы я их посмешил. Пошли к нашим, пока они не вышли из школы.

— Сергей, отойди, пожалуйста! — попросила подошедшая Зимина. — Гена, извини, что всё так получилось. Я не хотела плакать, так вышло. Я рассказала родителям, что позвала тебя сыграть, а то могли всякое наболтать. Отец хотел с тобой познакомиться.

Прекрасно! Чтобы никто не наболтал, она взяла и наболтала сама! Если в классе узнают, что дело дошло до знакомства с родителями... От необходимости что-то отвечать избавили подошедшие одноклассники.

— Не убей Сашку, когда будешь отвешивать ему щелбаны, — пошутил Валерка.

— Подумаешь, две пятёрки! — пренебрежительно сказал Широчин. — Пусть попробует получить у Ирины пятёрку по английскому. Могу поспорить на рубль, фиг получится!

Я разозлился и решил его проучить. Видимо, эти злость и несдержанность были вызваны у моей детской половины.

— Ловлю на слове, — сказал я. — Если сегодня получу пятёрку по английскому, ты завтра принесёшь две общие тетради.

Чёрт, вот что я делаю? С другой стороны, неохота заниматься конспирацией на каждом уроке английского. Бахнуть один раз Ирине по голове своими знаниями, а потом можно расслабиться. Ну и что она сделает?

— Расскажи анекдот, — пристал Валерка.

— На сегодня всё! — отрезал я. — Хватит, достали уже с этими анекдотами!

— Как достали? — не понял он. — Кого? Тебе жалко?

— Смешат комики на эстраде! — сказал я ему. — У людей такая работа. А я не нанимался вас смешить. Если есть настроение и желание сделать вам приятное, я и сам пошучу, если ничего этого нет, не стоит и просить. А то скоро вся школа будет ходить следом и выпрашивать: "Дай анекдотик!" Уже ходят.

Подошли девчонки.

— Ищенко, это правда, что ты подружился с Зиминой? — спросила Смирнова.

— В своём классе я буду отзываться на фамилию только учителям, — ответил я, поворачиваясь к ним спиной. — Не знаешь имени — проходи мимо.

— Подумаешь! — фыркнула она. — Тоже мне, жених и невеста!

— Никто не ограждён от возможности сказать глупость. Беда, когда её высказывают обдуманно, — сказал я ей вслед когда-то вычитанную фразу. — Пошли, ребята, сейчас закончится перемена.

Обычно урок английского наша классная вела на английском. Только когда ей попадались те, кто не понимал самых простых фраз, Ирина ругала их по-русски. Она поздоровалась на английском, выслушала наши ответы и перешла на русский:

— На лето было задание составить простой рассказ о том, как вы его провели. Кто-нибудь желает выйти к доске? Никого нет? Странно. Ну тогда я вызову сама. Ищенко, я слышала, что ты хочешь выбиться в отличники? Даже с кем-то на это поспорил.

Интересно, кто ей меня заложил?

— У меня было очень скучное лето, — по-английски сказал я, встав из-за парты. — Мотался один по лесу и скучал дома. Друзья разъехались, а книги в библиотеке перечитал по второму разу. От нечего делать занялся английским. Изучил, а теперь думаю, стоило этим заниматься или нет. Придётся скучать на ваших уроках. Даже не знаю, о чём ещё рассказать, разве что о грибах и ягодах, но это неинтересно.

Из всего класса, кроме самой Ирины, мой рассказ более или менее поняли только Люся с Леной и Сашка, который неплохо знал английский. Остальные вытаращились на меня, не понимая, что происходит. Да и троица наших знатоков выглядела не намного лучше остальных.

— Я не знаю, как это может быть, — сказала Ирина, — но язык ты знаешь лучше всех в классе! И это после троек в течение двух лет!

— Скрытые способности, — сказал я, честно глядя ей в глаза. — И потом я смущался, когда отвечал, а волнение мешает. Сразу всё забывается.

— В последней фразе ты взял не тот глагол, — по-русски сказала она.

— Вот видите! — я тоже перешёл на русский. — Мне ещё нужно над собой работать. Я могу сесть?

Дальше урок прошёл кое-как. Класс взволнованно шушукался, а выбитая из колеи Ирина никому не сделала замечания, быстро опросила самых лучших учеников и ушла на пять минут раньше звонка, чего никогда прежде не делала.

— Ты её добил! — сказал Валерка. — Не расскажешь, как можно выучить язык за три месяца? Дам пять рублей! Точно дам, у меня есть деньги.

— Сашка, — сказал я спорщику. — Две тетради за тобой. Завтра жду.

— А что она тебе поставила? — спросил он.

— Сейчас посмотрю. — Я взял свой дневник со стола. — Пять с плюсом.

— Это не ты! — сказала Лена. — Ребята, это не он! Я не знаю, может, ты брат или двойник, но не тот Ищенко, который был раньше! Нельзя так измениться за лето!

Все замерли, ожидая, что я отвечу.

— Родных братьев у меня нет, — сказал я. — Двойники, наверное, есть, но кому нужно вас разыгрывать? Родители не заметили бы подмены? И потом это легко проверить. Многие из вас могут вспомнить что-то такое, что знаю я и не может знать никакой двойник. Нельзя в подробностях передать кому-нибудь знание своей жизни. Вспомните, и я отвечу.

— Над тобой не делали опытов? — спросил Ромка.

— Точно! — сказал я ему. — Отловили пришельцы из космоса, раскрыли способности и стёрли память о своём эксперименте...

— Я скоро поверю и в пришельцев! — сказала Лена.

— А какая для вас разница, из-за чего я изменился? — спросил я класс. — Я перестал быть самим собой? Вам плохо от моих изменений? Хотите, чтобы я опять превратился в не очень умного фантазёра с посредственной успеваемостью? Или просто терзает любопытство?

— Меня ты устраиваешь, — сказал Сергей. — Не хочешь говорить, что произошло, так это твоё право. Мало ли кому любопытно, перебьются!

Зазвенел звонок, и я первый вышел из класса. Почему-то навалилась усталость, и не хотелось никого видеть. Если бы была такая возможность, отпросился бы с последнего урока. Почему-то больше никто из класса не вышел во двор. Постояв несколько минут на ступеньках, я вернулся в школу. В вестибюле встретил Сергея.

— Не скажешь, почему нет никого из наших? — спросил я.

— За это тебе надо благодарить Люську, — ответил он. — Когда ты ушёл, она встала в дверях и такое сказала... Она, наверное, в тебя втюрилась, как и Зимина. Сказала, что тебе сейчас плохо, и чтобы никто не лез с дурацкими вопросами и просьбами, не говоря уже о каких-то проверках. Тебе надо было слышать, как она это говорила.

— Пошли, — устало сказал я. — Сейчас будет звонок.

Звонок прозвенел, когда мы были на подходе к классу. Вбежав в него, я, ни на кого не глядя, сел на своё место. Через минуту вошла учительница физики и начался урок. Опросов не было, нам рассказали новый материал и дали задание на дом. Звонок подвёл чёрту под моим первым учебным днём. Забрав портфель и поменяв обувь, я в компании Сергея с Игорем отправился в свой городок. Из нашего класса в нём больше никто не жил. Дома меня ждал разговор с мамой, которую мать Игоря просветила по поводу моего вчерашнего пения.

— Я понимаю, что не было ничего плохого, — выговаривала она мне, — но ты же знаешь людей и их языки! Я не против того, чтобы у тебя были подруги, наоборот, только обрадуюсь. Но ходить к ним нужно днём, а не ночью, и чтобы об этом знали их родители.

— Это была не ночь, — ответил я, — а родителям она потом сказала. Так получилось, больше я не собираюсь ни к кому ходить. Вот мой дневник, а я пойду к себе. Устал и хочу отдохнуть.

Я подождал, пока мама посмотрит дневник и выскажет радость моими успехами, а после чего, несмотря на усталость, стал выполнять всё, что обычно делал в это время. Последними были медитация и тетрадь. Когда со службы пришёл отец, ему сразу же продемонстрировали мои пятёрки.

— Молодец! — сказал он, радостно улыбаясь. — Не ожидал, что у тебя так быстро начнёт получаться. Я узнал насчёт гитар у одного из наших офицеров. Они не так уж дорого стоят. Послезавтра продадим пианино и в ближайшие выходные купим тебе гитару.

— Спасибо, папа, — вяло поблагодарил я. — К ней нужен самоучитель.

— Ты сильно устал, — заметил он. — Уроков не задали? Вот и хорошо. Бросай свои дела и ложись в кровать.

Я решил последовать его совету. По моим прикидкам, на заполнение тетрадей нужно было четыре месяца, а у меня их до отпуска отца ещё десять. Почему бы не отдохнуть, если плохо?

Утром от вчерашней хандры не осталось и следа. Надо было делать выводы из случившегося и спокойнее относиться к заморочкам в школе, иначе за год просто рехнусь. В конце концов, они дети, а я... Я не додумал мысль и сел обратно в кровать. Было непонятно, что со мной происходит, но я уже не чувствовал себя взрослым и много прожившим человеком. Память никуда не делась, но прожитая жизнь воспринималась, как много раз просмотренный и хорошо знакомый кинофильм. Я знал, что психика зависит от состояния тела, но не могло же так случиться, что сознание мальчишки и его молодое тело так на меня повлияли! Или могло? Ольга говорила, что влияние будет, но я не думал, что и в душе стану пусть не мальчиком, но уже и не взрослым человеком. Хотя чего я паникую? Ум сохранил и по-прежнему знаю много такого, до чего теперешнему человечеству ещё расти и расти. Потянуло к сверстникам и возникло желание выпендриваться? Значит, буду с этим бороться. Ума и опыта достаточно, а с девчонками как-нибудь разберусь. Это через год с этим будет сложнее, а пока они ещё соплячки! Я прислушался к себе и понял, что не согласен насчёт соплячек. Вот чёрт! Ладно, с этим как-нибудь разберусь позднее.

Я занялся медитацией, потом пробежал туда и обратно половину дороги до станции и выполнил упражнения. Асаны делал вечером. Результаты уже были, несмотря на то что занимался только десять дней. Двадцать раз уже отжимался, что было для этого тела большим прогрессом. Мог бы и больше, но боялся потянуть мышцы и надолго завалить тренировки. Лучше всё делать постепенно. Первый урок начинался в восемь, так что я успел включить допотопную газовую колонку, покупаться и съесть приготовленный мамой завтрак. В школу опять пришлось бежать. Сегодня первым уроком была история. Я примчался за несколько минут до прихода учительницы, поэтому не осталось времени на разговоры. История СССР была интересным предметом, но всё портила необходимость запоминать огромное число дат. Запомнить их для одного урока было не очень сложно, но уже через несколько дней всё заученное благополучно забывалось. Теперь с этим не было сложностей. Вторым уроком была математика, которую вела классная, и мой дневник украсила ещё одна пятёрка. Кстати, завтра будет литература, и я совершенно случайно обнаружил подлянку в виде нескольких непрочитанных книг из обязательного летнего списка. Троечнику было необязательно читать всё, мне же теперь нужно было после уроков бежать в библиотеку. Третьим уроком была география СССР, а на большой перемене ко мне подошла Ира и попросила текст песни. Так я сделал второе неприятное открытие за сегодняшний день. Оказывается, можно прекрасно помнить то, что было сорок лет назад и забыть о данном вчера обещании. Пришлось достать блокнот и срочно записывать нужный текст. С анекдотами больше не приставали, чему я был только рад. Я и впоследствии неоднократно их рассказывал, но только тогда, когда это было нужно мне, а не всем остальным. Девчонки, как сговорились, и никто из них не делал попыток к сближению. Я убедил себя в том, что это только к лучшему, но остался неприятный осадок. Я быстро врастал в свой класс. Никто не вспоминал событий первого дня учёбы, чему я был только рад. Перед последним уроком, которым было пение, ко мне подошёл Сашка и положил на парту две общие тетради. Знал бы он, что проигранный им рубль пошёл на спасение человечества!

Пение тоже вела классная. В школе не было ни одного музыкального инструмента, не было даже проигрывателя и дисков с музыкой по программе, поэтому мы занимались теорией и иногда пели, выходя к доске по нескольку человек.

— Я узнала, что в вашем классе появился певец, — сказала Ирина, начиная первый в этом году урок. — Это хорошо, а то музыкантов половина класса, а петь некому.

Половина не половина, а треть класса умела играть на чём-то ещё, кроме нервов своих родителей. Сашка играл на баяне, Валерка увлекался барабаном, а семь девчонок учились игре на пианино, и почти у всех были свои инструменты. На уроке пения дисциплина ослабевала, поэтому я счёл возможным внести пояснение:

— Ирина Михайловна, если вы имеете в виду меня, то зря. Голос — это единственное во мне, что ещё далеко от совершенства. Тем более я не смогу петь без аккомпанемента. Но обещаю в самом ближайшем будущем заняться голосом, а через неделю должны купить гитару. Когда я буду готов, обязательно спою и сыграю. Дайте хоть два месяца!

— Ты от скромности не умрёшь! — сказала она под смех класса. — Ладно, я запомнила, так что два месяца у тебя есть.

Пятница прошла так же, как и четверг, за исключением того, что последним уроком у нас был труд, который вёл Брыкалов — отец Любы, сидевшей в нашем классе за одной партой с Люсей. Этот урок я не любил из-за собственной слабости и бесполезности тяжёлого физического труда. Токарный станок у нас был только один, и работать на нём учили старшеклассников, а мы слесарничали, обтачивая стальные заготовки напильниками со сбитой насечкой. Водянки при этом обеспечивались автоматически. Выше тройки я по труду не поднимался. На этот раз даже не стал пробовать, а сразу же подошёл к учителю и протянул напильник.

— Василий Павлович, этот инструмент не годен к работе, тем более по железу. Прошу выдать нормальный напильник!

— Ишь ты! — Он с любопытством на меня посмотрел. — Ты прав: напильник дрянь. А где я возьму другие? С этим инструментом работает полсотни человек, а мне его меняют в лучшем случае раз в три года.

— Тогда давайте мы не будем сейчас уродовать руки, а я в понедельник принесу шесть-семь хороших напильников. Я думаю, что наш полк поможет с инструментом. За два раза заменим их все. Могу заняться этим прямо сейчас.

Результатом этого разговора было то, что меня освободили от занятий. Я оставил дома портфель и побежал в штаб. Летом часто околачивался на территории полка и даже обедал в солдатской столовой, чтобы не возвращаться домой, поэтому меня знали и через вертушку проходной пропустили без разговора, услышав стандартное "к отцу". В штабе тоже не возникло сложностей. Кабинет отца был на втором этаже, куда я поднялся мимо поста у знамени полка.

— Тебя чего принесло? — спросил отец. — Почему не позвонил?

Я объяснил ему ситуацию и стал ждать. Отец сходил к начальнику штаба, и через десять минут из автохозяйства принесли десяток новеньких напильников. На следующий день они очутились в школьной мастерской, а мой дневник украсила очередная пятёрка, на этот раз по труду. Пятницу я не заметил, так быстро она прошла. В субботу у нас был первый в этом году урок физкультуры. Пока не похолодало и не пошли дожди, мы занимались на пустыре за школой, где на дорожках и площадке для прыжков в длину был насыпан песок. Этот урок у нас традиционно был последним в расписании. Проводил его наш физрук — крепкий молодой мужчина, на которого засматривались старшеклассницы. Мы сделали разминку, побегали и разошлись по домам. Занятия в зале нравились больше, но их время ещё не наступило. Итак, я отучился свою первую школьную неделю. Пианино продали, но купить гитару на выходные не получилось. Надо было ехать в Минск, и сделать это отец хотел сам. Всю субботу он не вылезал со службы, а по воскресеньям работали только некоторые продовольственные магазины.

— Не огорчайся! — сказал он мне. — Во вторник я должен ехать в штаб округа, заодно зайду куда надо по твоему вопросу.

Глава 6

Прошёл сентябрь. Мои спортивные занятия дали неплохие результаты: увеличились бицепсы, появились грудные мышцы и начало нарастать мясо на плечах. Ноги тоже окрепли и стали не такими худыми. Дома не было напольных весов, поэтому я не знал, какой набрал вес, но рубашки стали тесными. Отжимался уже полсотни раз и мог пробежать до железнодорожной станции и обратно, что и делал каждый день, когда по утрам не было дождя. А это в один конец около трёх километров. Теперь для занятий стали нужны гантели, о чём я и сказал отцу, получив сначала заверения в том, что на хорошее дело денег не жалко, а потом и сами гантели, как я и просил, по три килограмма. Асаны стали выполняться легко, а неделю назад я добавил к ним несколько упражнений для дыхания и увеличения размеров грудной клетки. Ещё раньше состоялся разговор с родителями о пении.

— Папа, я хочу научиться петь! — сказал я отцу, когда он после ужина прилёг на тахту.

— И что для этого нужно? — спросил он. — Яйца?

— Петь с твоим голосом? — вмешалась в разговор сестра. — Мама, Гена решил стать певцом!

— Яиц не нужно, — ответил я отцу, проигнорировав её наезд. — Я хочу использовать йогу.

— Но ты же и так делаешь свои асаны, — сказала с кухни мама. — Что ещё нужно?

— У йоги много направлений, — объяснил я. — Хочу использовать мантра-йогу. Поэтому с вами и разговариваю. Если начну её применять, не поставив вас в известность, подумаете, что я рехнулся.

— А что в ней такого? — забеспокоилась мама.

— Ничего страшного, — успокоил я, — просто необычно. Мне нужно подолгу издавать звуки, которые называются мантрами. Вы не против?

— Хорошо, что у нас комнаты в разных концах квартиры, — сказала сестра, — но всё равно закрывай дверь. Мне хватает твоей гитары.

С того вечера я стал ежедневно тратить по полчаса на мантры. Гитара, которую ругала Таня, давалась тяжело. Видя, как я мучаюсь с самоучителем, отец договорился с одним из лейтенантов, живших в однокомнатных квартирах первого из наших домов, и тот показал мне, как пользоваться инструментом, а заодно настроил мою гитару. Сейчас я пытался по памяти разучить одну-единственную мелодию, которая наконец начала получаться.

С выполнением своего плана тоже неплохо продвинулся. Вчера записал события девяносто восьмого года и закончил вторую тетрадь. В школе всё как-то успокоилось. Незаметно для себя я выбился в лидеры класса, оттеснив Валерку Дегтярёва. Мне это было не нужно, но не спорить же с классом, тем более что это лидерство проявлялось только в отношении одноклассников и не давало никаких преимуществ. Я по-прежнему на большинстве уроков планировал свои вечерние записи и приносил домой в дневнике пятёрки, радуя родителей. Были и четвёрки, но редко. Девчонки вроде угомонились, а Люся с Леной дружили как прежде.

Сегодня было воскресенье, и на завтрак собралась вся семья. Обычно у нас во время еды не разговаривали, но по воскресеньям это правило часто нарушалось.

— Нина говорила, что ты знаешь анекдоты, — сказала мама. — Она узнала об этом от сына.

— Он рассказывает анекдоты всей школе, — выдала меня Танька. — Говорят, рассказал даже Новикову.

— Ты рассказал директору анекдот? — не поверила мама.

— А что, директор уже не человек? — прожевав макароны по-флотски, ответил я. — Подошёл ко мне в вестибюле и спрашивает, правда ли то, что я рассказываю в школе анекдоты. Я их к тому времени уже мало рассказывал, но не врать же? Потом спросил, приличные или нет и попросил рассказать один. Ну я ему и рассказал.

— И что? — заинтересовалась мама.

— Посмеялся и пошёл рассказывать учителям. Как раз была большая перемена.

— А нам расскажешь? — спросил отец. — Говорят, смех продлевает жизнь.

— Слушайте, — сказал я. — Сын говорит матери, что больше не пойдёт в школу. Она его спрашивает почему, а он отвечает, мол, ну её, эту школу. Опять Кузнецов будет бить учебником по голове, Васильев начнёт целиться из рогатки, а Воронин поставит подножку. Не пойду. А она ему говорит, что ты, сынок, должен идти. Во-первых, уже взрослый, сорок лет исполнилось, а во-вторых, ты же директор школы.

— И он смеялся? — спросила мама.

— Вы же смеётесь.

— И где он только их берёт! — сказала сестра. — Наши мальчишки вытянули из него десятка три.

— Чаще ходи в библиотеку, — посоветовал я.

— И все приличное? — спросил отец.

— Неприличного нет, — ответил я. — Есть недетские анекдоты, но я их не рассказываю. Например, что мозги и грудь у женщины напоминают сообщающиеся сосуды. Чем больше одно, тем меньше другое.

— Глупый анекдот, — обиделась мать, у которой груди были приличных размеров. — Лучше тебе вообще это прекратить.

— Я сам не считаю его умным. И вообще, сейчас редко рассказываю анекдоты.

— А что ты пишешь по вечерам? — спросила мама. — То не было от нас секретов, а теперь появились!

— Рассказы в жанре фантастики, — соврал я, — но пока получается плохо. Как только из-под моего пера выйдет что-то хорошее, тебе первой принесу почитать.

— Сильно разбрасываешься, — сказала Таня. — И спорт, и музыка, и петь скоро начнёшь, а теперь ещё и рассказы. Не хочешь записаться в наш ансамбль?

— Мне хватит и вальса, — отказался я. — Где я буду танцевать вашу мазурку?

— А что за мелодию ты играл вчера вечером? — спросила Таня. — Красивая. Я раньше не слышала.

— Разучиваю одну песню, чтобы спеть на дне рождения, — ответил я. — Я смогу пригласить на него друзей?

Мои дни рождения отмечались в обязательном порядке. Сначала садились за стол семьёй, потом мы с сестрой уходили, а родители приглашали Платоновых и продолжали застолье уже сами, поставив на стол бутылку водки. Пили на таких посиделках чисто символически, и бутылки хватало на два-три раза.

— Конечно, пригласи, — согласилась мама. — Можно не только мальчиков.

— В него влюблены многие девчонки, — засмеялась сестра, — только, наверное, не те. То носил им портфели, а теперь после уроков бегут с Сергеем домой.

— Дожди, потому и бежим, — сказал я. — Что за радость гулять по такой погоде? Я даже велосипед уже не беру.

— Мы, наверное, через год отсюда уедем, — сказал отец. — Когда ездил в штаб округа, был разговор о моём переводе в Прибалтику с хорошим повышением в должности. Но подполковника уже не дадут и года через два уберут на пенсию. Так что, если предложат, я откажусь. Доработаю здесь, а потом поедем на Дон к старикам.

Я знал, что его демобилизуют в феврале следующего года. В той жизни это вызвало радость, сейчас я не испытывал ничего, кроме грусти. Не хотелось уезжать из этого микрорайона в лесу, но, как и в прошлый раз, от моего желания ничего не зависело. Ладно, до этого ещё больше года. Я задумался. Мою ложь о писательстве следовало чем-нибудь подкрепить. Написать, что ли, рассказ из тех, которые хорошо запомнились? Мальчишкой я много прочитал их в журнале "Техника молодёжи", но, на мой искушённый взгляд, все они были слабыми. К тому же я не знал, когда их написали. Позже уже не любил читать рассказы, предпочитая большие по объёму произведения. А перестроечная литература вообще не годилась. Попробуй принести в любую редакцию что-нибудь вроде "Фугу в мундире". Разврат и махровая антисоветчина! Отец мигом вылетит из армии, а на то, что сделают со мной, просто не хватало фантазии. Отца и так чуть не выперли со службы, когда он после поездки на Украину критически высказался о сельскохозяйственной реформе Хрущёва. Об этом стало известно нашему особисту — пьянице и большой сволочи. Завели дело, и отца спасла только отставка генсека. Выдавать чьи-то произведения за свои — это та же кража, но я решил, что ради спасения мира можно поступиться принципами. И потом, если у меня всё получится, реальность должна измениться, как и жизни миллионов людей нашей страны. Даже если все писатели моей реальности останутся писателями и здесь, они напишут другие книги. Я решил не связываться с рассказами, а позаимствовать у Головачова небольшую повесть "Хроновыверт". В ней одним из главных героев был мальчишкой и нет антисоветчины, так что в редакции должны съесть. Помнил её не дословно, но забытое будет нетрудно дописать самому. И немного успокою совесть: всё-таки внёс хоть какой-то труд. Я достал последнюю чистую тетрадку и начал быстро заполнять текстом, ненадолго задумываясь в тех местах, где что-то забылось. На улице опять начался дождь, так что не хотелось никуда идти и можно было работать до вечера. В повести было страниц пятьдесят, и я надеялся закончить её за неделю без ущерба для остальных занятий. А на тетрадь для своих записей сегодня же попрошу деньги и завтра куплю после школы.

В понедельник, на большой перемене, многие вышли в коридоры, а остальные общались в своих классах. Дождя не было, но не было и желающих переобуваться и брать пальто из гардероба. Уличные прогулки на переменах закончились до мая. Я тоже вышел в коридор, подошёл к стоявшим особняком Люсе с Леной и пригласил их на день рождения.

— А кто ещё будет? — спросила Лена.

— Из девочек думаю пригласить Иру со Светой, а из ребят только Сергея с Игорем.

— Мы придём, — кивнула Люся. — Когда день рождения?

— Ещё не скоро, — ответил я, уточнил дату и вернулся в класс, где за своей партой сидела Зимина.

— Света, — обратился я к ней, — приглашаю на день рождения. Ещё больше месяца, но решил сказать заранее.

К моему удивлению, она отказалась.

— Я не приду. Ты ведь приглашаешь не из-за того, что хочешь видеть меня на своём празднике. Не беспокойся, я не обижусь.

Я действительно не горел желанием её приглашать, но как она об этом догадалась? Вот надо было мне к ней подходить! Решил сделать как лучше, а только расстроил и её, и себя. Я попытался заняться медитацией, чтобы успокоить нервы, но в класс вернулись мальчишки, и сразу стало шумно.

После уроков сходил в магазин за тетрадкой и заодно купил чернила. Дома с полчаса записывал повесть, потом сделал перерыв, выполнил асаны и занялся мордобоем. Разучивал три простые связки блок-удар для рук и два удара ногами. Неправы те, кто говорит, что от занятий без спарринга нет никакой пользы. Надо быть идиотом, чтобы отрицать пользу учебных схваток с партнёром, но без них нельзя обойтись, когда вы ведёте бой с профессионально подготовленным противником. В большинстве драк всё решает один пропущенный удар, поэтому я и поставил себе задачу — отбить удар, нанёсенный по любому уровню и тут же самому ударить противника. Если не получится отбиться, придётся положиться на ноги. Зря я их, что ли, тренирую? Первые же пробы показали, что у меня недостаточно растянуты связки. Не получалось выполнить удары с нужной скоростью, а после их выполнения начали болеть руки. После спортивных занятий записывал книгу, пока мама не позвала на ужин. Когда поел, с час описывал девяносто девятый год, закончив его записью об уходе в отставку Ельцина. Пальцы правой руки уже не уставали, и на них начали образовываться мозоли.

В неделю не уложился, их понадобилось две, и пришлось покупать две общие тетради. Когда закончил, пронумеровал исписанные тетради и отдал их маме.

— Старался писать разборчиво, — сказал я ей. — И прямую речь оформлял как в книгах, чтобы было удобней читать. Отдаю на твой суд.

Маме понадобились три часа, чтобы прочитать сто сорок тетрадных страниц, после чего она, вся заплаканная, обняла меня и сказала, что не читала ничего лучше.

— Это обязательно должны напечатать, — говорила она, бережно держа в руках тетради. — Только я не поняла многих слов.

— Я же давал объяснения в сносках, — удивился я. — Покажи хоть одно непонятное слово.

— Вот! — Она перевернула несколько страниц. — Субквантовый уровень. А в сноске написано, что это уровень ниже мира элементарных частиц. А я этих частиц уже не помню.

— Вредно читать одни детективы, — сказал я. — Ты когда-нибудь читала фантастику?

— Было что-то в университете, но уже не помню. И прочитала роман Беляева про отрезанные головы.

— Если рукопись заинтересует издательство, по ней ещё пройдутся с ручкой. Уберут всё ненужное и объяснят непонятные места.

Вторым читателем был отец. Он осилил моё произведение за один вечер и забрал утром на работу.

— Отдам в штабе нашей машинистке. Она отпечатает в свободное время. Так будет лучше читать, чем разбирать, что ты написал.

Через три дня отец принёс домой две не очень толстые стопки листов.

— Сначала прочитала сама, а потом распечатала под копирку, — сказал он. — Завтра четверг, пусть мама съездит в Минск и попробует куда-нибудь это пристроить.

Первая поездка окончилась неудачно. Мама зашла в редакцию издательства "Беларусь", но ей сказали, что в ближайшее время не будут печатать фантастику, и посоветовали обратиться в отделение издательства "Молодая гвардия".

— У них есть серия "Научная фантастика и приключения", так что там могут взять вашу рукопись, — сказал ей один из сотрудников. — Они печатают и сборники, а ваша повесть не наберётся в полноценную книгу. Если с ними ничего не получится, советую отдать в редакцию любого журнала, где печатают фантастику. Если вещь стоящая, они её возьмут. В деньгах проиграете, но на вашем счету будет публикация, а некоторые журналы читают намного больше людей, чем изданную книгу.

Нужное издательство находилось близко, не пришлось даже пользоваться транспортом, но четверг оказался неприёмным днём.

— Отправьте по почте, — посоветовал вахтёр. — А если хотите отдать лично, то приезжайте завтра.

Мама поехала на следующий день, выстояла небольшую очередь и отдала один отпечатанный экземпляр и общие тетради.

— Сын проверил текст на листах и не нашёл ошибок, — сказала она редактору. — Но, может, возьмёте и рукопись?

— При чём здесь сын? — не понял редактор. — Это не ваша вещь?

— Повесть написал мой сын! Он учится, поэтому привезла я. Честно скажу, что не люблю фантастику, но его книгу прочла с интересом, и не из-за того, что писал он. Эту повесть прочитали несколько человек, и всем понравилась. Если не понравится вам, я отдам другим.

— Оставьте адрес, — сказал редактор. — Мы в месячный срок уведомим вас о результатах.

Это было шестого ноября, а двенадцатого пришло письмо из издательства, в котором сообщалось, что они берут повесть и опубликуют в ближайшее время в составе сборника, а нам нужно подъехать в редакцию для оформления договора. Там же написали, что оплата текста в пять авторских листов составит ориентировочно семьсот пятьдесят рублей.

— Сколько ты её писал? — спросил удивлённый отец. — Две недели? За две недели почти четыре моих зарплаты!

— Я две недели переписывал начисто, — сказал я, — а придумывал больше двух месяцев.

Хоть семья получала из-за моей писанины большие деньги, было видно, что отец ушёл на службу расстроенный. Я его понимал. Когда сам тяжёлым трудом зарабатываешь небольшую зарплату и видишь, что кто-то другой гребёт деньги лопатой, это огорчает. То, что этот кто-то его сын, не играло большой роли. Не скажешь же, что это чужая книга, и писалась она дольше, а писателю тоже нужно на что-то жить. И сюжеты не падают на голову, их ещё нужно придумать. Вечером он уже успокоился, шутил и прикидывал, что мне купить ко дню рождения.

Как я потом корил себя за то, что вовремя не предупредил мать не распускать язык при подругах о моём писательстве! Когда узнал, что она им рассказала, встал раньше и смог перехватить Игоря и договориться, что он будет нем как рыба. Толку-то! Всё раззвонил Витька Платонов. Я попросил сестру с ним поговорить, но она опоздала. Кто-то из десятиклассников успел спросить у Валерки Дегтярева, что он знает о моих книгах, поэтому первое, что я услышал, зайдя в класс, был радостный вопль Ромки: — Писатель пришёл!

— Вам больше нечем заняться? — недовольно спросил я обступивших меня одноклассников. — Ребята, будьте людьми! Вы же видите, что я не хочу об этом говорить!

— Дашь почитать книгу? — спросил Валерка.

— Когда она у меня будет, тогда дам, — пообещал я. — Черновик показывать не буду, издательство может что-то поменять.

— Так это правда? — удивилась Лена.

— По-моему, я никому здесь не врал, — ответил я. — А о книге не хотел говорить. Рассаживайтесь по местам, нечего вокруг меня толпиться!

Прозвенел звонок, и все нехотя разошлись по партам. Как назло, первым уроком была литература. Я знал, что меня кто-нибудь заложит Ирине, так и вышло.

— Что у тебя, Смирнова? — спросила классная, увидев поднятую руку.

— Ирина Михайловна! Ищенко написал книгу, которую будут печатать!

— Это правда? — вопросительно посмотрела на меня Ирина.

— Повесть включена в состав сборника, — недовольно ответил я.

— Почему же ты тогда такой мрачный?

— Для равновесия! — буркнул я. — Вокруг меня слишком много весёлых. Я не болтал об этом в школе!

— И о чём книга?

— Фантастика, — ответил я. — Самый несерьёзный жанр. Его даже не изучают в школе.

— Пока не изучают, — сказала классная, поразив меня до глубины души. — Надеюсь, когда выйдет книга, ты принесёшь её в класс, и мы прочитаем. Объём большой?

— В ней только пятьдесят страниц. Я не очень долго писал.

— Тем более, — кивнула она. — Так, тишина! Продолжаем урок.

Сколько раз я читал о том, что известность мешает жить знаменитостям. И так было не только за бугром с его папарацци и наглой прессой, на назойливость жаловались даже наши актёры в советское время. Я в полной мере испытал в тот день такое внимание к своей персоне. На другой было уже легче. И внимания меньше, и я к нему как-то притерпелся. Несколько раз ловил на себе полные недоумения взгляды Лены. Казалось, она ищет во мне что-то и не находит. Я обратил внимание на то, что стал спокойней относиться к своей соседке по парте. И слава богу! Видно же, что я ей неинтересен. Наверное, мучается вопросом, что со мной произошло. Ну и ладно. Когда сестра говорила родителям, что в меня влюблены многие девчонки, она сильно преувеличила. Света меня избегала, а Люся вела себя со мной, как со всеми остальными. Появились другие претендентки на моё внимание, но я старался держать их на расстоянии и никого не обидеть. Пока это удавалось.

На день рождения отец с матерью подарили мне часы "Победа" с поздравительной гравировкой на корпусе. Это было во вторник. Я предложил, чтобы мой день рождения отметили в выходной, поэтому вечером посидели семейно, а друзей я позвал к двум часам в воскресенье. В пятницу отец уехал по делам службы в Минск и смог выкроить время и пробежаться по магазинам, причём деньги не экономил, поэтому стол у меня был богатый. Родители всё подготовили и ушли отсиживаться к Платоновым, Таня чмокнула меня в щёку и тоже исчезла, а я, одетый в недавно купленный костюм, сел на тахту и стал ждать гостей.

Первой пришла Люся.

— Здравствуй! — сказала она, переступив порог. — Поздравляю!

Я взял у неё из рук свёрток с подарком и помог снять пальто, чем сильно удивил. Под ним оказалось платье из синей шерсти, которое я на ней ещё не видел.

— Прекрасно выглядишь, — похвалил я, заставив её смутиться. — А почему ты без Лены? Она не придёт?

— Она думала, — замялась Люся, — но в последний момент...

— Передумала, — закончил я фразу. — Причина не во мне?

— Во мне, — ответила она, заливаясь румянцем. — Лена сказала, что не хочет мне мешать, а ты... в общем, ты ей не нужен. Извини.

— Тебе не за что извиняться, — сказал я. — Я это знал. Значит, не судьба. Я ведь тоже изменил к ней отношение. Бог с ней и с её восьмиклассником. Будь мы старше, это воспринималось бы больнее, сейчас мы только входим в такой возраст.

— Я уже вошла, — сказала она, подняв на меня глаза. — Раньше не обращала на тебя внимания. Ну симпатичный, но ещё совсем...

— Мальчишка, — закончил я за неё. — Вы развиваетесь раньше нас, а я был оболтусом. Да и остальные наши ребята не лучше. Смирновой это до лампочки, а вам с Ленкой уже нет.

— До какой лампочки? — не поняла Люся.

— Так говорят, когда хотят подчеркнуть, что что-то неважно. Не обращай внимания. Люся, мы через год отсюда уедем. Ты же умная, часто дружба в нашем возрасте выливается во что-то серьёзное?

— Может, и не часто! — упрямо сказала она, вздёрнув подбородок. — Всё зависит от самих людей и силы их чувств. Через год нам будет пятнадцать. Что такое три года? А потом я могу к тебе приехать, только позови!

В глазах Люси была надежда, и я подумал, что, может быть, она и права. Я любил жену, но не собирался повторять жизнь.

— Давай дружить, — согласился я, — а там посмотрим, что получится из нашей дружбы. Сходи в ванную комнату и умойся. Сейчас придут ребята, а ты такая красная, как будто мы целовались.

— А ты можешь меня поцеловать? — спросила она, поднявшись с тахты.

В её вопросе не прозвучало ничего, кроме любопытства. И это Люська! Точно от любви отказывают мозги даже у самых умных девчонок.

— Как-нибудь потом, — пообещал я. — Живо иди умываться! Ты не знаешь Игоря? Сергей будет молчать, даже если что-то увидит, а этот разболтает и то, чего не было.

Она ушла в ванную комнату, а во входную дверь постучали. Пришли Сергей с Игорем. Оба жили в соседнем с нами подъезде третьего дома, поэтому прибежали без пальто.

— Сейчас Люся помоет руки, — сказал я им, принимая подарки, — потом идите мыть вы. Если руки чистые, садитесь за стол. Подождём Иру и начнём. Остальных не будет.

— Им же хуже! — сказал Игорь, посмотрев на стол. — Здорово тебе всё приготовили.

Как только сели за стол, пришла Ира.

Нас было мало, а все ещё переели всяких вкусностей, так что праздник прошёл скучновато. С час ели, потом включили проигрыватель, сдвинули стол и потанцевали. Игорь без удовольствия танцевал с Ирой, которая была одного с ним роста, я на все танцы приглашал Люсю, а Сергей поставил стул возле комбайна и менял для нас пластинки. Всё прошло не так, как я рассчитывал, поэтому за гитарой не ходил и разученной песни не спел. Когда надоело танцевать, посидели на тахте, и я рассказал несколько анекдотов. На этом всё и закончилось. Ребята попрощались и убежали домой, а я позвонил Платоновым и попросил передать родителям, что они могут возвращаться. Мы оделись, и я пошёл провожать девочек до дома. Сначала проводили Иру, а потом я повёл свою новую подругу к дому, который часто снился когда-то очень давно. Правда, снилась другая девчонка. Почему в жизни всё так глупо устроено? Вот рядом со мной идёт Люся, которой я небезразличен. Не красавица, но симпатичная и очень умная, а меня это почти не волнует. Жаль, что не пришла Лена, но с этим ничего не поделаешь. Что мне осталось сделать для её симпатии? Слетать в космос? Значит, этот парень из восьмого класса сильно её зацепил. Я знал, что отца Лены переведут в Томск через год после нашего отъезда. Наверное, она тоже будет страдать и писать письма. Боль не становится меньше, если болящий молод. Через это проходят многие, я сам когда-то прошёл и не умер, но что-то осталось в душе на всю жизнь. Оно не мешало мне жить тогда, мешало теперь. Советы и доводы разума в таких случаях не помогают. Много вам поможет совет, если разболелся зуб? Но с зубом можно пересилить страх и сходить к стоматологу, а в любви, даже несчастной, никто не хочет расстаться с болью. Я в этот вечер захотел. Хотеть — значит мочь. Кто сказал это первым? Я покопался в памяти и не нашёл ответа.

— Поцелуешь меня? — спросила Люся, когда я довёл её до подъезда.

Вот неугомонная! Я взял её за плечи, притянул к себе и, игнорируя подставленные губы, поцеловал в щёку.

Глава 7

В понедельник я поменял парту. Люба не горела желанием пересаживаться с третьей парты на первую, но спорить не стала, а класс получил прекрасную тему для пересудов. На большой перемене увидел мать.

— Что ты здесь делаешь? — удивился я. — Вызвали из-за Тани?

— Пришло письмо из редакции, — объяснила она. — Написали, что тебе нужно к ним приехать. Я договорилась с директором, что тебя завтра освободят от занятий.

— Не написали, для чего я им нужен?

— Нет, просто пригласили, поэтому мы с тобой завтра съездим.

Поездка получилась интересной. Я редко ездил в Минск и всегда с матерью. Вышли в девять с минутами, чтобы успеть на десятичасовой поезд. Я надел новый костюм, да и мама принарядилась. К станции подошли минут за пятнадцать до прихода поезда. Мама пошла покупать билеты, а я остался на перроне. На нашем участке железной дороги с год назад исчезли паровозы, которые было издали видно по длинному шлейфу дыма. Деревянные шпалы заменили железобетонными, и пустили тепловозы, а мы перестали нюхать угольную вонь. На поезде ехали минут сорок до пригородного вокзала, а потом с полчаса добирались до издательства на троллейбусе и пешком. В кабинет, куда мама сдавала рукопись, была очередь из трёх мужчин разного возраста.

— Молодое дарование? — спросил маму пожилой мужчина с бородкой и большим кожаным портфелем в руках. — А где рукопись?

Он сразу мне не понравился, а я редко ошибался в людях.

— Моя рукопись уже в работе, — сказал я, опередив мать. — Сейчас вызвали для личной беседы.

Ей только дай поговорить. Не люблю, когда меня кто-то обсуждает, да ещё в моём присутствие.

— Да? — удивился он. — И о чём рассказ?

— Я не размениваюсь на мелочи. У меня повесть, хоть и не очень большая. А вы профессионал или любитель? Много книг опубликовали?

— Я пишу не книги, а критические статьи, — ответил он, глядя на меня с удивлением.

— И хорошо платят? — спросил я, вогнав его в ступор.

— Гена, отстань от человека! — пришла ему на помощь мама. — Извините, пожалуйста!

Из кабинета вышла женщина с прекрасной фигурой, которую все, кроме критика, проводили взглядом, после чего двое очередников зашли в кабинет.

— Наверное, соавторы, — сказал я матери. — Садись на стул, отдыхай.

Мы сели, а критик занял место возле двери. Минут через десять соавторы вышли, и он поспешил войти. Я тут же занял его место.

— Ты чего вскочил? — спросила мама.

— Видела, как этот тип перекрывал проход к двери? — сказал я. — Явно опасался, что кто-то попытается прорваться к редактору без очереди. Ты же знаешь, что я не люблю ждать, поэтому не собираюсь никого пропускать. А ты сиди.

Едва я закончил фразу, как из-за поворота коридора вышел мужчина лет сорока, в очках с роговой оправой, который двинулся к охраняемой мною двери. Увидев, что проход перекрыт, он в удивлении остановился.

— Что тебе здесь нужно, мальчик? — спросил он меня.

— Мне ничего здесь не нужно, — ответил я. — Это редактору от меня что-то понадобилось. А вы, извиняюсь, кто и по какому вопросу? Спрашиваю, потому что сейчас моя очередь на приём.

— Я член редакционной коллегии, — ответил он. — У вас есть пригласительное письмо?

— Конечно, — ответил я, — сейчас покажу. Мама, дай письмо.

Работник редакции быстро прочитал письмо, кивнул и вместе с нашей бумагой скрылся за дверью. Через минуту он пригласил нас войти. Приём вёлся не в кабинете, а в комнате для совещаний. Кроме критика и члена редколлегии, в ней находился симпатичный полноватый мужчина, который и был редактором.

— Этот? — перестал он улыбаться, разглядывая меня с подозрением. — Я думал, что ваш сын учится в выпускном классе, а привели какого-то мальчишку!

— Считайте, что я обиделся! — сказал я редактору. — Не на мальчишку, а на всё остальное. Я тебе говорил, мама, что нужно было идти в "Детскую литературу", там более уважительное отношение к авторам. Да и женщину в том издательстве не заставили бы стоять. Забрать, что ли, свою рукопись? Как ты думаешь? В договоре предусматривалось его расторжение автором?

— Извините, прошу вас сесть, — редактор показал маме рукой на стул. — Сколько вам лет, молодой человек?

— Четырнадцать, — ответил я. — Почему вас заинтересовал мой возраст?

— Повесть написана взрослым человеком, — сказал он. — и мне непонятно, почему авторство приписывают вам.

— Приятно, когда ко мне обращаются на вы, — сказал я. — Может, вы будете вежливым и в остальном? Например, пригласите меня сесть на один из ваших стульев. А то вы все сидите, а я вроде бедного родственника.

— Не боишься вылететь из этой комнаты за нахальство?

— Я только добиваюсь уважительного отношения, — ответил я. — Если вам это не нравится, верните рукопись, и я уйду.

— Часть рукописи уже в наборе, — сказал редактор. — Сборник утверждён, и никто вам рукопись не вернёт.

— Тогда для чего я вам нужен?

— В книге применяются английские слова там, где можно обойтись русскими, — сказал член редколлегии. — Например, английское слово "спейс".

— Коротко и красиво, — возразил я, — и используется в сложных словах. Попробуйте поставить вместо него слово "пространство", и что получится? В науке и технике подобное применяется сплошь и рядом. Или кто-то считает это непатриотичным? Давайте тогда и из физики выбросим всякие там гаммы и беты и заменим их буквой ы.

— Ладно, — сказал редактор, — давайте всё-таки определимся с авторством. Ты умён, но у написавшего книгу большая эрудиция и не твой уровень знаний.

— Вы уже оценили мой уровень знаний? — по-английски спросил я. — Когда только успели? На рукописи мои имя и подпись, что вам ещё нужно? Эрудиция? Я не против, можете её проверять.

— Молодой человек сказал, что не против того, чтобы мы проверили его эрудицию, — в сокращённом виде перевёл член редколлегии, который, в отличие от редактора, хорошо владел английским. — Проверим, Валентин?

— Ты у нас занимаешься наукой, ты и проверяй, — сказал редактор. — Фёдор Юрьевич, давайте займёмся вашим вопросом позже, сейчас не получится.

— Ничего, Олег Петрович! — сказал редактору критик. — Позже, так позже. С вашего позволения, я немного задержусь. Любопытно, знаете ли.

— Хорошо, — согласился редактор, — оставайтесь. Сергей, начинай, только постарайся уложиться в десять минут.

— Ваше имя я уже слышал, — сказал я очкастому Сергею, после того как ответил ему на два десятка самых разных вопросов, — а как вас по батюшке?

— Сергей Давыдович, а что?

— Не понимаю, Сергей Давыдович, какое отношение к моей эрудиции имеет последний вопрос. Я где-нибудь использовал интегралы?

— Всё в порядке, Валентин, — сказал член редколлегии. — Не знаю, откуда он такой взялся, но книгу написать мог.

— Можешь написать для нас что-нибудь ещё? — спросил редактор.

— Сюжет у меня есть, — ответил я, — но это будет роман, и мне потребуется примерно полгода.

— Сейчас Сергей Давыдович отведёт тебя к тем, кто занимается составлением сборника, — сказал мне редактор. — У них есть замечания по тексту и варианты замены. Посмотрите вместе. Твоя повесть идёт первой, поэтому и сборник назовем по ней. Повестей там больше не будет, одни рассказы. Иди, а я пока поговорю с твоей мамой.

От любителей править текст я отбивался минут сорок. Из семи проблемных мест удалось отстоять пять, в двух ввели правку. Потом меня отвели в большую комнату, где мать угощали чаем с печением. Я тоже попил чай, и мы пошли в гардероб.

— О чём вы говорили с редактором? — спросил я, когда мы под мелким и противным дождём шли к троллейбусной остановке.

— У них есть план по молодым авторам, — ответила мама. — А тебя они, как он выразился, хотят раскрутить. Он при мне уже звонил в комитет комсомола.

— В какой комитет? — растерялся я.

— В центральный, — объяснила она, — в отдел пропаганды. У них нет таких молодых авторов, пишущих серьёзные вещи. Он сказал, что ты для них находка. Но там кого-то не было, а я сказала, что мы не будем долго ждать. Всё равно тебя будут вызывать на всякие мероприятия, там и поговорите.

Охренеть! Написал, называется, повесть!

— А ты не могла отказаться? — набросился я на маму. — Я учусь и не хочу пропускать уроки ради ерунды! Ты же знаешь, что мне не хватает времени!

— Немного ужмёшься! — сказала она. — Такие знакомства не будут лишними, да и не станут тебя часто дёргать. Ты очень удачно попал со своей повестью. Этот сборник рассказов уже полгода на рассмотрении, из-за того что не хватало объёма на полноценную книгу.

— А мною заполняют перерыв! — запел я. — Арлекино...

— Замолчи немедленно! — дёрнула меня за пальто мама. — Люди оглядываются! Что-то ты, Геник, совсем не знаешь границ! Как ты разговаривал с редактором? Я думала, что они нас выгонят!

— Лучше бы выгнали! — мрачно сказал я. — Как ты не можешь понять, что я не хочу известности!

— Не могу. Разве плохо, если тебя покажут по телевидению?

— Он и об этом говорил? — с ужасом спросил я.

— Нет, но я думаю...

— Мне и так уже не хочется появляться в школе из-за этой известности! Кто-то прыгает вокруг в щенячьем восторге, кто-то завидует, а я хочу просто жить и дружить с ребятами, как все остальные!

— Мы всё равно скоро отсюда уедем.

Утешила, называется.

— Не хочу отсюда уезжать, — признался я.

— Из-за Лены? — спросила мама.

— Из-за многого, а Лена — это уже пройденный этап.

— И давно ты его прошёл?

— Я не был ей нужен раньше, не нужен и теперь со всеми своими достоинствами. Сейчас я дружу с Люсей. Сегодня даже поменял парту.

— Люся Черзарова? Умная девочка и славная. Только вы слишком молоды, а скоро вообще разъедетесь.

— Зря смеёшься. Знаешь, что мне сказала Люся? Только позови, и я приеду!

— Это серьёзно, — забеспокоилась мама. — Такими словами не бросаются. Я надеюсь на твоё благоразумие. Если допустите лишнее, можете испортить себе всю жизнь. Дружите, переписывайтесь, вам никто не будет мешать. Сохраните чувство — пусть приезжает. Когда придёт время, жену будешь выбирать сам. Почему не она?

Подошёл нужный троллейбус, и мы прервали разговор. Удачно приехали на вокзал за двадцать минут до отхода поезда. В вагоне было много народа, поэтому мы и там не разговаривали, занятые своими мыслями. Разговор возобновился, когда сошли с поезда и по лесной дороге направились в городок. Туда же шли несколько мужчин, но мы не спешили и пропустили их вперёд.

— Скажи, чего ты добиваешься? — неожиданно спросила мама. — Ты стал отличником, занимаешься спортом, музыкой... Я рада, но ты так изменился, что я перестала тебя понимать. Только внешне оставался прежним, а сейчас меняется и внешность. У тебя уже такие мышцы, каких не было у твоего отца, если сделать поправку на возраст. Даже голос после твоей йоги стал другим.

— Разве это плохо? Вспомни, каким я был недавно!

— Ты был моим ребёнком, — сказала она, вздохнув, — а теперь живёшь своей жизнью и не пускаешь в неё нас с отцом. И это очень обидно. Все дети рано или поздно отдаляются от родителей, но не в четырнадцать же лет!

— Я по-прежнему люблю вас с папой! — сказал я, обнимая её за плечи. — И во многом остался прежним. Есть один секрет, но о нём вы тоже узнаете, я папе уже обещал. Я из-за него не хочу известности. Нет, не стоит выспрашивать, всё равно пока не скажу. Могут же у человека быть какие-то секреты?

— Чем думаешь сейчас заняться?

— Чем обычно, только сначала сбегаю к Сергею узнать, что задали на дом.

Бежать к Сергею не пришлось. На въезде в городок я увидел ждавшую нас Люсю. Минский дождь добрался и сюда, а вдобавок поднялся ветер. Почти никто из девчонок не носил брюки, и на Люсе их не было, поэтому она мёрзла на ветру, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы. Совсем сбрендила!

— Здравствуйте, Галина Фёдоровна! — поздоровалась она с матерью. — Я решила прогуляться и отнести Гене свои тетради.

— Да ты вся замёрзла! — воскликнула мама. — Живо бегите в квартиру! Надо было тебе зайти к нам, а не мёрзнуть на ветру!

— Я здесь недавно, — начала она оправдываться. — Бежать не нужно, я дойду с вами.

Через три минуты мы уже раздевались в прихожей.

— Таня! Поставь чай, у нас замёрзшая гостья! — крикнула мама и спросила у Люси: — Ты не обедала?

— Я не успела, — ответила она, — но вы не беспокойтесь, я поем дома.

— Поешь с нами, — сказала мама, — но сначала будет чай. Пока всё приготовим, идите разбираться с тетрадями.

— Заходи в мою комнату, — пригласил я подругу. — Надо было взять портфель, не измяла бы тетради. Теперь их нужно разглаживать утюгом, а то получишь замечание от Ирины. Садись на стул.

— Это твоя гитара? — Она сняла с гвоздя в стене гитару и тронула струны. — На пианино играю, а гитару слышала только в кино. Её нет ни у кого из родственников или знакомых, кроме Иры, но у них играет только отец. Можешь сыграть что-нибудь для меня?

Вот почему мы сначала делаем, а потом начинаем думать? Не мог я, что ли, предугадать, как на неё повлияет эта песня? Совсем мозги отморозил, дурак! Едва прозвучали последние звуки песни Стаса Михайлова "Всё для тебя", как я услышал всхлипывания.

— Прекрати немедленно! — Я бросил гитару на кровать, вытащил из кармана брюк чистый платок и стал вытирать ей лицо. — Люсенька, да не реви же ты! Честное слово, никогда больше ничего не сыграю!

Угроза возымела действие: сделав над собой усилие, подруга перестала плакать.

— Это ты для Ленки разучивал? — спросила она, в последний раз шмыгнув носом.

— Что было, то прошло! — не стал я врать. — Теперь эта песня только для тебя, в полном соответствии с названием.

— Ты сжульничал! — сказала Люся. — Тогда, у подъезда! Обещал поцеловать и что?

— Поцеловал, — ответил я, уже зная, что она скажет.

— Так можешь целовать сестру! В щёку — это не поцелуй.

— Могу поцеловать в лоб.

— Я хоть и замёрзла, но живая!

— Люсь, — сказал я разошедшейся подруге, — ты думаешь, мне не хочется поцеловать тебя по-настоящему? А что потом? Ведь захочется ещё, а с поцелуев всё только начинается. А нам с тобой ещё ждать столько лет! Давай обойдёмся?

— Ты так не уверен в себе?

— Я уверен, но мне придётся ежедневно на тебя смотреть, вспоминать вкус твоего поцелуя и всё остальное, и терпеть, повторяя про себя все запреты по очереди, начиная с того, что тебе ещё рано, и кончая уголовным кодексом.

— Ну один-то разочек можно?

Я тоже не железный! Сколько можно отбиваться, когда сам хочешь того же? Видимо, она где-то прочла или узнала от более взрослых подруг, потому что когда наши губы соприкоснулись, попыталась... В общем, французский поцелуй у неё не получился и пришлось помочь.

— Дети, вы скоро закончите? — спросила мама через дверь, заставив нас отскочить друг от друга.

— Сейчас придём, — ответил я и спросил Люсю: — Что будем делать? По твоему виду только слепой не догадается, чем мы занимались.

— Я открою форточку и высунусь наружу.

— Я тебе открою! Мало того что намёрзлась, не хватало схватить воспаление лёгких. Сейчас я заболтаю маму, а ты иди в ванную комнату мыть руки. Заодно помоешь холодной водой лицо. Может, и не догадаются.

Через пять минут мы уже пили горячий чай. Мама сидела с нами за столом, а сестра приветливо улыбнулась Люсе и ушла к себе в комнату.

— Надо было купить в городе пирожные, — сказала мама, когда опустели чашки. — Идите пока в комнату, а я согрею борщ.

— Садись на кровать, — сказал я Люсе, — а я быстро просмотрю, чем вы занимались.

Мне потребовалось несколько минут, чтобы всё просмотреть и записать задание на дом. Как только закрыл последнюю тетрадь, на мои плечи легли её ладони, лица коснулась прядь волос и, поцеловав меня в щёку, она шепнула:

— Спасибо!

Надо было и мне так же поцеловать. Поцелуй заставил вспомнить то, чему лучше было до времени лежать на дне моей памяти. Вот надо подсовывать голодному книгу о вкусной и здоровой пище? Как я говорил, так и вышло. Что-то я в последнее время стал часто делать глупости. Возвращаюсь к прежнему состоянию? И ведь неприятностей можно было избежать, если бы просто сел и обдумал последствия.

— Пойдём, — вздохнул я. — Мама уже управилась.

Мы заканчивали обедать, когда пришёл отец.

— У нас гостья! — улыбнулся он Люсе.

— Это Люся Черзарова, — представил я подругу. — Она знает твоё имя.

Мама варила такие борщи, в которые можно было ставить ложку. Мяса и сметаны в них тоже было с избытком, поэтому, поев борщ, я часто не мог осилить второго. Сейчас мы тоже наелись первым, после чего я сказал, что пойду провожать подругу. Я помог ей одеться, оделся сам и взял свой портфель и мамин зонт. В портфеле лежали тетради, а зонт старался держать так, чтобы моя спутница меньше промокла. Всю дорогу шли молча и только в подъезде, забирая тетради, Люся спросила, почему я поспешил от неё избавиться.

— Я каждый вечер должен выполнить много дел, — сказал я правду. — Кое-что можно отложить, но очень немногое. Остальное делаю в обязательном порядке. Долго это не продлится, но пока я сильно ограничен в свободном времени. Не обижайся, ладно? И спасибо за то, что пришла.

Я застегнул портфель и вышел из подъезда под противный осенний дождь. Дома ко мне подошла сестра.

— У тебя с Черзаровой серьёзно?

— Тебе это так интересно? — удивился я.

— Откуда взял песню, которую ей пел?

— Подслушивала?

— Только песню, — кивнула она. — Потом сразу ушла, но успела услышать её рёв, потому и спрашиваю. Такое поют только любимым, а я не вижу в тебе любви. Так откуда песня?

— Тань, извини, но я не могу этого сказать.

— Ты стал другим, — задумчиво сказала сестра, — и я не могу понять, хорошо это или плохо.

— Что в этом может быть плохого? — не понял я. — Я многого достиг и достигну ещё большего.

— Ты жил... беззаботно. Таким и должно быть детство. А сейчас вечно чем-то озабочен. Эти бесконечные занятия и куча секретов... Тот брат, который у меня был, исчез. Ты сильнее и умнее его, но вот лучше ли?

— Разве хуже, что я отлично учусь и заработал много денег?

— Деньги — это хорошо, но, когда я вспомню, каким ты был, почему-то становится грустно. Ладно, забудь.

Забудешь тут! Сначала мама, теперь она. Беззаботности им во мне не хватает! По-моему, мне, наоборот, не хватает осторожности и предусмотрительности. Всё время тянет выпендриваться. Точно ребёнок резвиться! А теперь нужно ждать, что придумают в издательстве. Чувствую, отольётся мне гонорар за ворованную книгу кучей неприятностей! И ждать их следует после выхода в свет сборника. По плану это февраль следующего года. Вздохнув, я пошёл заполнять две тысячи пятый год. Скоро закончу третью тетрадку и нужно будет начинать следующую. Как же надоела эта писанина! Писал с полчаса и закончил октябрьскими беспорядками во Франции. В ноябре вспомнились только испытания "Тополя-М", а в декабре вообще не было ничего важного.

Обычно не просыпался ночью, этой проснулся и не сразу сообразил, что увидел. Я лежал ногами к окну, выходившему на площадку, где у нас играли в баскетбол и у забора стояли скамейки. В ночное время там горел фонарь, и сейчас в его свете неслись и кружились бесчисленные снежинки. Утром за окнами всё было покрыто снегом, а термометр показал минус пять. Дома, как и в школе, давно топили, поэтому мы не мёрзли, а на улице после осенней сырости было холодно, но хорошо! Я пока ходил в тёплом осеннем пальто, поэтому из зимних вещей взял только меховую шапку и шарф.

— Как хочешь, — не стала настаивать мама. — Сегодня же займусь вашими вещами. Не думала, что за одну ночь так похолодает.

Я вышел из дома за десять минут до звонка и сразу увидел идущего к забору Сергея. Он оглянулся на звук моих шагов и остановился подождать.

— Привет, — поздоровался друг. — Как съездил?

— Вызвал удивление всей редакции, — ответил я. — Они думали, что я на несколько лет старше. Что вчера было в школе?

— А разве Люся не сказала? — спросил он. — Меня послали в магазин, и я увидел её у въезда. Не ожидал такого от Черзаровой.

— Для меня это тоже было неожиданностью. Она вчера намёрзлась на ветру, только бы не заболела.

Мы потопали перед входом в школу, очищая обувь от снега, и забежали в вестибюль. Почему-то мы с Сергеем приходили на занятия перед самым звонком. Вот и сейчас он раздался, когда подходили к дверям класса. Привычно отвечая на приветствия, я быстро занял своё место и вытащил из портфеля учебник истории.

— Ты как? — спросил я Люсю. — Не простыла?

— Пока нет, — ответила она. — Скажи спасибо своей маме.

— Сама скажешь, — шепнул я.

Вошла учительница, и разговор пришлось прекратить. Она была в хорошем настроении, наверное, из-за первого снега, поэтому урок прошёл бескровно. На перемене никто не вышел из класса: всем было интересно, для чего меня вызывали в редакцию.

— Обычная правка текста, — утолил я их любопытство. — Они могли сделать это и без моего участия, но хорошо, что поехал. Удалось отстоять почти всё, что хотели править.

— А когда выйдет книга? — спросила Ира.

— По плану должна выйти в феврале. Ребята, хватит об этом, давайте я лучше расскажу анекдот.

За первым анекдотом последовал второй, и когда звонок загнал нас за парты, с лиц большинства не сходили улыбки.

— Что это вы сегодня такие весёлые? — спросила Ирина, когда мы поздоровались. — Из-за снега? Ладно, начинаем заниматься. Посмотрим, как вы усвоили материал прошлого урока. Довнар к доске.

Когда углубляешься в память, время летит незаметно. Я быстро перерешал уравнения и вспоминал две тысячи шестой год, когда зазвенел звонок.

— Ты не забыл о своём обещании? — перед тем как уйти, спросила классная. — Сегодня у нас пение, а прошло не два месяца, а больше.

— Об обещании не забыл, — ответил я, — но не взял гитару. Ирина Михайловна, я сбегаю за ней на большой перемене. Только не хочется нести в класс. Можно я оставлю в учительской, а вы принесёте на последний урок?

— Да, — сказала она, — так будет лучше.

Глава 8

Я не забыл, о своём обещании и знал, что о нём не забудет Ирина, поэтому подобрал мелодию песни "Вот так и живём" из "Добровольцев". Мне нравилась эта песня, и я частенько напевал её уже в преклонные годы. Ещё подбирал мелодию песни "Молодость моя Белоруссия", но делал это только для себя. О том, чтобы спеть кому-нибудь этот шедевр ансамбля "Песняры", не могло быть и речи. Сразу же возникнет вопрос: откуда я её взял. Слава богу, что сошло с рук исполнение одной из песен будущего у Светки. Выдавать чужие песни за свои? Тогда проще сразу же идти со своими тетрадками в минский КГБ. Я и так засветился с повестью, не хватало ещё прослыть самородком от поэзии и музыки. А ведь так хотелось всё спеть! Хотелось вызвать удивление и восторг, подарить всем те песни, которые, как в клетке, были скрыты в глубине моей памяти и бились о её прутья, пытаясь вырваться в мир. Наверняка всё это шло от моей молодой половины.

Я примчался домой, снял только ботинки и бросился в свою комнату. Чехол от гитары был в шкафу, и я быстро запихнул в него инструмент и побежал обратно. Когда вышел из гардероба, до звонка оставалось три минуты. Я постучал в учительскую и отдал гитару классной. Она сделала ошибку, заговорив о моём обещании в классе. Наш разговор слышали, и новость так взбудоражила моих одноклассников, что на уроке геометрии Ирине пришлось несколько раз одёргивать самых несдержанных. После звонка на перемену она ушла в учительскую и вернулась на урок уже с инструментом.

— Спой то, что для нас подготовил, — сказала она, — только не очень громко, чтобы не мешать другим.

Наше классное помещение было последним и имело общую стену только с восьмым классом, но тонкие двери слабо глушили звук. Ирина уступила мне свой стул, а сама отошла к одному из окон. Я извлёк гитару из чехла, сел и стал петь. До сорока лет я был застенчивым человеком, позже изжил этот недостаток и понял, что лучший результат будет, если человек что-то делает для себя, не обращая внимания на аудиторию. Так я и сделал. Класс исчез, и остались только я, гитара и песня. Трудно объективно оценить своё пение, потому что сам себя слышишь не так, как тебя слышат другие. Я сделал свой голос сильней и приятней того, каким он был, но пока не мог похвастаться выдающимися вокальными данными.

— Не вздумайте аплодировать, — предупредила классная, но и без её предупреждения никто не спешил выражать восторг. Скорее, одноклассники выглядели растерянными. Странная реакция. Мелодию я подобрал точно, сыграл тоже хорошо. Неужели из-за голоса?

— Спасибо, — поблагодарила Ирина, бросив на меня странный взгляд. — Ставлю пять по пению. Уложи гитару в чехол и садись на место. Продолжаем урок...

Я воспользовался тем, что классная повернулась к доске, и шёпотом спросил Люсю, чем не понравилось пение.

— Всё понравилось, — шепнула она в ответ. — Поговорим об этом потом.

Урок закончился, и все побежали одеваться.

— Идите сами, а я задержусь, — сказал я Сергею. — И будь другом, возьми с собой гитару.

Я вышел из школы подождать Люсю. Девочки попадали в гардероб позже мальчишек и дольше возились с одеванием. Она показалась в дверях вместе с Леной, поэтому я молча забрал портфели у обеих.

— Не надорвёшься? — спросила Лена.

— Не понравилось, как я спел? — спросил я, оставив без внимания её вопрос.

— Да, не понравилось! — сказала она. — Ты слишком хорошо спел!

— Почему же вы такие кислые, — не понял я. — если всё было красиво?

— Я говорила не о красоте. Играл ты хорошо, но голос... Ладно, дело не в этом. Ты пел с таким чувством... Так может спеть какой-нибудь старик, который прожил жизнь и воспитал детей, но не ты! Мне трудно объяснить, но это почувствовали все! А мне опять стало страшно.

— Тебе тоже страшно? — спросил я Люсю.

— Нет, — ответила она, взглянув мне в глаза. — У меня не было страха. Мне почему-то стало страшно тебя жаль.

— Что ты её спрашиваешь! — сказала Лена. — Разве не видишь, как она к тебе относится? Ты лучше спроси у своего Сергея или у Ирины. Не видел, как она на тебя посмотрела?

Что за невезение! Выбрал вроде бы нейтральную песню и умудрился так проколоться! Ленка смотрит так, будто я спел им с надрывом "Берега", а Ирина точно будет ломать себе голову, кто же я такой. Не опасно, но неприятно. Ещё несколько таких выходок, и я буду сам по себе, отдельно от остального класса! Разве что Сергей и Люся не изменят своего отношения.

Мы подошли к подъезду Лены, и я отдал ей портфель. Она молча его забрала и скрылась за дверьми.

— Зайдёшь ко мне? — спросила Люся. — Отец на службе, дома только мама. Я вас познакомлю, а потом пойдём ко мне в комнату.

— А младшая сестра? — спросил я. — У вас же одна комната на двоих?

— Она в это время почти всегда у подружки. А если дома, выпровожу в большую комнату. Мама чем-нибудь с ней займётся или включит телевизор.

Я согласился, и мы поднялись на второй этаж. На звонок никто не откликнулся, и Люся открыла дверь своим ключом.

— Может, я уйду? — сказал я, в нерешительности остановившись на пороге. — Матери нет...

— Заходи! — Она втянула меня в прихожую и захлопнула дверь. — У меня замечательные родители, не хуже твоих. Мама во всём доверяет и будет только рада тому, что у меня появился друг. Раздевайся и положи портфель на тумбочку. Сейчас пойдём в мою комнату, только посиди минуту на диване, пока я её посмотрю. Сестра могла разбросать вещи. Есть не хочешь?

— Нет, спасибо, — сказал я, осматриваясь. — Я позвоню домой, предупрежу, что задержусь.

В обоих городках у офицеров стояли телефоны с трёхзначными номерами, работавшие от небольшой АТС. Мама уже знала о моей задержке от Сергея, который отнёс гитару к нам домой.

— Поговорил? — спросила Люся. — Тогда иди сюда, я уже всё убрала. Беда, когда сестра на пять лет младше. Я не была такой в её возрасте.

— А какой ты была?

— Давай покажу фотографии! — Подруга с готовностью принесла большой семейный альбом и начала показывать фотографии, объясняя где и когда они сделаны.

— Это я в годик, — показала она фото очаровательной малышки.

— Славная попка! — похвалил я, заставив её покраснеть.

— Хватит возиться с фотографиями! — сказала Люся, закрывая альбом. — Скоро придёт мама, и я не успею с тобой поговорить. Гена, скажи, чем я могу тебе помочь?

— А почему ты думаешь, что мне нужна помощь? — спросил я, взглянув ей в глаза.

Она не отвела взгляд, отвёл я.

— Потому что я вижу, что тебе плохо! Почему ты не хочешь быть со мной откровенным? Ты же знаешь, что я не предам!

— Потому что я за тебя боюсь, — ответил я. — В том, что я должен сделать, ты не поможешь, зачем же тебя мучить?

— А так я не мучаюсь? — Она всхлипнула.

Слёзы — самое страшное оружие, которое есть у женщин. Хуже плачут только старики. Слёзы у детей по большей части просто средство воздействия на взрослых, поэтому они на меня никогда сильно не действовали, но смотреть на то, как плачет Люся, я не мог.

— Перестань сейчас же! — я обнял этого влюблённого ребёнка и стал гладить её волосы. — Мама придёт, а у тебя...

Она воспользовалась тем, что я расслабился, и доказала, что уже не ребёнок и вполне усвоила данный мной урок. Второй поцелуй у нас получился лучше первого.

— Всё! — я вскочил с кровати. — Я ухожу, а ты приводи себя в порядок.

Как же хотелось остаться! Не для чего-то дурного, просто я в последнее время стал чувствовать себя страшно одиноким. У меня есть семья, но мама была права, когда говорила, что я живу своей жизнью. Не мог я им довериться во всём, и они это чувствовали. А вот Люсе мог рассказать всё без утайки. Она поверила бы и никому не выдала бы моих тайн. И то, что я уже прожил одну жизнь, вряд ли оттолкнуло бы. Но я не хотел нагружать на её плечи даже малую толику своей ноши.

Когда вышел на улицу, увидел, что поднялся ветер и с неба валит снег. Зима отыгрывалась за своё опоздание. Если так будет всю ночь, к утру наметёт сугробы. Я получше заправил шарф и ускорил шаг.

— Надо было сходить домой переодеться в зимнее, а уже потом бегать по гостям! — отругала мама. — Всё просушу и уберу до весны. Я уже достала твою куртку с меховой подстёжкой. Понравилось твоё пение?

— Все были потрясены. Пойду заниматься.

— Сначала обед! — сказала она. — Потом занимайся, чем хочешь.

— Если сейчас наемся, потом не смогу ничем заниматься. Постараюсь всё сделать быстро.

Я выполнил асаны, а потом упражнения с гантелями. Не стоило делать их одновременно, но на перерывы не было времени. Борьбу проигнорировал и пошёл на кухню. Пообедал, сделал уроки и сел за свои записи. Заполнив три страницы, закрыл тетрадь и убрал в новый тайник. Уже исписанные тетради хранились под тахтой родителей, куда никто не заглядывал годами, а тетрадку с текущими записями начал прятать под одёжный шкаф, приподнимая его край. Мне ужасно осточертела выкладка исторических фактов, к тому же чем дальше я забирался от теперешнего времени, тем меньше становилась ценность записей. Если ими воспользуются и начнут менять историю, из записанного почти ничего не повторится. Останутся только природные катаклизмы. Вот их в последние годы было много. Наверное, надо записывать по два года в день, чтобы быстрее закончить с историей и заняться наукой и технологиями. На них потребуется больше времени, чем на простое изложение фактов.

Следующий день прошёл буднично. Ночью метель прекратилась, и утром не было больших сугробов, но я всё-таки набрал снега в ботинки. В классе никто не вспомнил о моём выступлении, и внешне всё было как всегда. Все знали о моей дружбе с Черзаровой, поэтому мы вместе гуляли по коридору второго этажа. Такая демонстративная дружба не поощрялась, но никто из видевших наши прогулки учителей не сделал замечание.

В субботу я опять выделился, на этот раз на физкультуре. Мы уже больше месяца занимались в спортзале, но занятия сводились к бегу и игре в баскетбол. В тот день впервые использовали спортивные снаряды. Учитель объяснил, как прыгать через коня и встал сбоку, чтобы страховать неудачливых всадников. Когда бегали или прыгали в длину, я старался ничем не выделяться, легко зарабатывая свои пятёрки, а мешковатое трико скрывало мышцы. Передо мной бежал Сашка. Он недостаточно сильно оттолкнулся и, если бы не страховка, мог упасть. Я постарался хорошо разогнаться и сильно оттолкнулся руками. В результате легко перемахнул через коня и приземлился дальше других. Учитель не смог подстраховать, а я не удержался на ногах.

— Сильно ушибся? — спросил он, помогая мне подняться.

— Немного ушиб правую ногу, — сказал я. — Завтра выходной, а к понедельнику заживёт.

— С чем занимаешься? — спросил учитель. — Гантели?

— Только последние два месяца. До этого были отжимания, ну и другое.

— Не хочешь чем-нибудь заняться? Кольцами, например.

— Спасибо, но пока нет времени, — отказался я. — Может быть, потом.

— Ладно, надумаешь — скажешь. Иди на скамейку, а мы продолжим.

Когда закончился урок, в раздевалке обступили мальчишки.

— Что тебя щупал Семёныч? — спросил Валерка.

Я молча закатал рукав трико.

— Ни фига себе! — сказал Сашка. — Это нечестно! Когда мы спорили на щелбаны, у тебя не было таких мышц. Они у тебя больше, чем у Валерки!

Действительно, бицепсы у меня были существенно больше, чем у Дегтярёва.

— Как накачал? — спросил Валерка.

— Слышали мой разговор с Семёнычем? — спросил я. — Отжимания, гантели — способов много. Главное — не сачковать и увеличивать нагрузки. Это любому под силу, было бы желание.

Из раздевалки вышел, слегка прихрамывая на правую ногу. Девочки одевались дольше нас, поэтому Люсю пришлось ждать.

— Что у тебя с ногой? — взволнованно спросила она, проигнорировав насмешливые и завистливые взгляды девчонок.

— Буду жить, — бодро ответил я. — Да не беспокойся ты так, простой ушиб. Лучше скажи, навестишь завтра болящего?

— Ты хочешь, чтобы я пришла?

— Если бы не хотел, не спрашивал бы. Я к вам и сам пришёл бы, но не знаю, сколько будет болеть нога. А если ты меня пожалеешь, сразу станет легче. Тебе очень идёт улыбка, — сделал я ей комплимент, не обращая внимания на подошедшую к нам Лену. — Приходи, я буду ждать, только позвони перед приходом.

— Ну вы даёте! — сказала Лена. — Уже в школе назначаете свидания!

— А где их назначать? — притворно удивился я. — Школа для того и существует!

Дома я перепугал маму, хотя сразу же сказал, что у меня обычный ушиб. Синяк был внушительный, но нога болела уже меньше. Жаль, но все занятия, кроме писанины, сегодня накрылись медным тазом. Я снял верхнюю одежду, закатал штанину трико, и мама наложила на больное место водочный компресс. Весь вечер писал, выложив на бумагу всё, что смог вспомнить сразу за четыре года.

— Ты не собираешься в Минск? — спросил я, когда мама незадолго до сна зашла в мою комнату.

— Вроде нет, — ответила она. — Я туда и так наездилась на полгода вперёд. Тем более нет желания куда-то ехать по такой погоде. А что тебе нужно?

— Через две недели день рождения у Иры Алфёровой, а я не знаю, что ей подарить.

— Что-нибудь придумаем, — успокоила мама. — Купим здесь, или отец поедет в Минск по делам. Ложись спать, во сне всё быстрее заживает.

На следующий день я с волнением ждал звонка подруги. Она позвонила после десяти, когда уже проснулся отец, который вчера поздно пришёл со службы.

— Это меня! — крикнул я маме и взял у неё из рук телефонную трубку.

— Здравствуй! — услышал я голос Люси. Я могу прийти? Как твоя нога?

— Приходи! — сказал я. — Нога уже лучше. Бегаю кругами по квартире в ожидании твоего прихода.

Она радостно засмеялась, и от этого смеха мне стало легче на душе и сильнее захотелось её увидеть. Все симптомы были налицо. Что послужило причиной моих чувств? Ведь недавно их у меня не было. Я не стал попусту ломать голову. Дурное дело — пытаться понять, почему вам мил этот человек, а не другой. Мил, и слава богу!

Люся не задержалась, и мы очень хорошо провели время.

— Давно не помню, чтобы так много отдыхал, — сказал я когда она собралась идти домой. — Если бы не ушиб, мы с тобой столько не посидели бы. Да здравствуют ушибы! Люсь, давай ты встретишь Новый год с нами? А потом я отведу тебя домой.

— Не знаю, — замялась она. — Надо посоветоваться с родителями. Я боюсь, что они обидятся.

После её ухода опять занялся единственным доступным мне делом, записав события пятнадцатого года. Утром снял компресс и убедился, что нога лишь чуть-чуть побаливает. Бегать ещё рано, но ходил уже без хромоты. Чёртов конь! Я так привык к занятиям, что было неприятно их пропускать.

Этот день оказался богатым на неожиданности. Во время большой перемены к школе подъехала "Волга" и остановилась у запертых ворот. Из окон нашего класса было видно, как из неё вышли двое: молодой мужчина и то ли девушка, то ли девчонка, которые направились к школе. Шофёр остался в машине. Я ошибся: в отделе пропаганды не стали ждать выхода сборника. Действительно, зачем ждать, если его уже печатают?

— Это не за тобой? — проявила догадливость Ленка.

— Чёрт их знает! — сердито ответил я. — Я не назначал никому встреч!

— Геннадий! — раздался от дверей голос классной. — Иди со мной!

Вне уроков она называла по именам только несколько счастливчиков, в число которых с недавних пор попал и я.

— В школу приехали работник Центрального комитета ВЛКСМ Белоруссии и корреспондент "Пионерской правды", — сказала мне Ирина, пока шли к учительской. — Сейчас с тобой будет беседовать корреспондент. Постарайся показать себя с лучшей стороны!

— А физика?

— Я не знаю, чем ты так недоволен, но постарайся ответить на вопросы. От физики тебя освободили. Если они захотят взять интервью у твоих родителей, отпустим совсем. Иди в учительскую, а я пойду в кабинет директора беседовать с комсомольским работником.

Я вошёл в учительскую, где за одним из столов в одиночестве сидела корреспондент всесоюзной детской газеты. Где только такую взяли! Личико красивое и причёска тоже ничего, но маленькая и хрупкая, как воробей. Если она была выше Люси, то на один-два пальца.

— Здравствуй! — первой поздоровалась она.

— Здравствуйте, — отозвался я. — Вы не похожи на акулу пера. Стажёр?

— Нет, — она зарделась румянцем, — я уже в штате.

— А я — ваше первое задание?

— Как ты угадал? — совсем смутилась девушка, но тут же взяла себя в руки. — Я не понимаю, кто здесь у кого берёт интервью?

— Зря вы приехали! — сказал я.

— А что тебя не устраивает? — удивилась она. — Многие хотят...

— Я тоже многого хочу, — сказал я, уставившись на её грудь, — только известность не входит в перечень моих желаний! Блокнот с собой? Тогда пишите, я о себе расскажу. Получите информацию из первых рук. Драчун и двоечник, сексуально раскованный тип и постоянный нарушитель дисциплины! Что вам ещё нужно для полной характеристики?

— И твои друзья скажут о тебе то же самое?

— Я за них не отвечаю. Как вас зовут?

— Василиса Юрьевна.

— Василиса прекрасная! — сказал я. — Ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Статьи из вашей газеты попадают в "Комсомолку"?

— Бывает, но редко, — ответила она. — А что?

— Вы можете сделать так, чтобы статья обо мне не пошла дальше вашей газеты? "Пионерскую правду" я, может быть, переживу, а у вас будет много других статей.

— Ничего не могу обещать, — сказала она, с интересом меня разглядывая. — Это от меня не зависит. Если их редакцию что-то заинтересует, возьмут текст и меня никто не спросит. Но если станешь общаться со мной без выпендрёжа, в конце открою секрет, который тебя касается.

— Баш на баш? — спросил я.

— Конечно! — засмеялась она. — Не знаю, откуда ты такой взялся, но умножила бы твой возраст на два или даже больше. У нас в редакции много парней, но ты перещеголял по нахальству их всех. Три раза вогнал в краску!

— Извините, — сказал я. — Для меня ваш репортаж, как острый нож! Мне от этой известности одни неприятности. Но вы-то, конечно, ни при чём. Задавайте свои вопросы.

Мучила она меня минут двадцать, задавая самые разные вопросы и быстро делая записи в блокноте.

— А это вам для чего? — удивился я последнему вопросу.

— Мне нужно писать статью, а я не могу тебя понять. Не ведут себя так подростки, да ещё из поселковой школы, когда к ним приезжает пресса.

— Как вас можно нормально назвать? — спросил я. — За всю жизнь не встречал ни одной Василисы и не знаю, как уменьшить это имя. Не приходит в голову ничего, кроме Васи.

— У тебя такая длинная жизнь? Зови Лисой, — сказала она, сделав ударение в имени на первом слоге.

— Зачем вам во мне разбираться, Лиса? Напишите обычный очерк о поселковом отличнике, не лишённом литературного дара. Детям, которые будут читать вашу газету, больше ничего и не нужно, а Ленинской премии за такую работу не дадут. Если нужен объём, придумайте что-нибудь или задайте несколько вопросов в моём классе. Они вам такое расскажут... Как кто-то может разобраться в человеке, если он сам не может этого сделать?

— Я всё-таки попробую! — настойчиво сказала она.

— Флаг вам в руки. Я ответил на все вопросы? Что вы хотели сказать?

— Только то, что тираж сборника решено увеличить, а отдел пропаганды планирует после выхода книги организовать твои встречи со школьниками Минска. И я думаю, что они этим не ограничатся. Ты очень удобная фигура для пропаганды. Простой мальчик из глубинки...

За дверью послышались голоса, она отворилась, и в учительскую вошли Новиков и тот парень, который приехал с Лисой.

— Здравствуй! — приветливо кивнул он мне. — Я Валентин. Вася, ты закончила?

— Мне нужно поговорить с его одноклассниками, — сказала девушка. — Это не займёт много времени.

— Скоро закончится урок, и мы сделаем седьмому классу ещё одну большую перемену, — сказал директор. — Вам хватит двадцати минут? Вот и отлично. Значит, Валентин Петрович, я вас оставляю с этим молодым человеком. Можете делать с ним что угодно. Если что-то будет нужно, я у себя.

— Послушайте, Валентин, — сказал я, когда за директором закрылась дверь. — Вы не могли бы найти себе другого мальчика в Минске? Тогда никуда не придётся ездить.

— А что не так? — спросил он. — В чём дело, Вася?

— Молодой человек категорически против славы, — сказала она, закрывая свой блокнот. — Даже упрашивал написать о нём такую статью, чтобы меня после неё выперли из редакции.

— Садись, поговорим, — сказал он мне. — Скромность — это хорошо, она украшает человека. Но во всём нужно знать меру. Ведь что такое слава? Это не что иное, как признание твоих заслуг перед обществом. Иногда она может мешать, но пользы от неё гораздо больше. Всё зависит от самого человека. Если ты останешься самим собой, не изменится и отношение твоих друзей и близких. А завистники... они ещё долго будут, так что, из-за них не делать ничего выдающегося? Мне сказали в редакции, что хотят заключить с тобой постоянный договор, а это значит, что будут печататься и другие твои книги. А творческие люди у нас в стране самые уважаемые...

— После партийных работников, — вставил я.

— Ты что-то имеешь против партийных работников? — спросил он, и я увидел, как напряглась Лиса.

— Нет, — ответил я. — Инженеры человеческих душ, они цементируют наше общество.

— Хорошо сказал, — одобрительно кивнул Валентин. — Наше государство заботится о детях и вправе рассчитывать на их благодарность. Вот я смотрю на тебя и вижу коммунистическое будущее, когда все ребята будут такие, как ты: умные и талантливые, сильные и красивые! Ты — это первый росток, за которым последуют дружные всходы! Наш отдел занимается поиском таких парней. Людям нужны примеры, которым стоит подражать, а ты для этого подходишь идеально. Спортсмен, отличник, умеешь играть и хорошо поёшь, в четырнадцать лет написал хорошую повесть — всесторонне развитый человек!

— Допрашивали учителей? — безнадёжно спросил я.

— Пока я разговаривал только с вашим физруком и классной, — сказал он. — Встряхнись, Геннадий, всё равно от славы не убежишь!

Глава 9

Я напряжённо думал, а Валентин с Лисой смотрели на меня, ожидая ответ. Быть незаметным не получалось. Наверное, этого не хотела и младшая половина моей личности. И что теперь делать? Может, воспользоваться случаем и приобрести такую известность, чтобы не так просто было засунуть в психушку или прижать другим способом? К тому же я ещё долго буду полезным. Основные события записываю, а сколько было неосновных? А от их знания тоже многое зависит. Я хотел передать свои записи через Цуканова, бывшего бессменным ведущим помощником Брежнева по экономике и промышленности. В отличие от самого Леонида Ильича, к Георгию Эммануиловичу было намного проще подобраться. Я видел его фотографию и знал, что он часто ходил на работу пешком. Нетрудно отдать тетради, а в прикладываемой записке были изложены кое-какие факты, которые гарантировали, что мой труд не окажется в первой же московской урне. У этого плана были и недостатки. В случае с известностью можно было действовать по-другому. Я всё никак не мог решить. Если пойти по пути славы, мне и дальше придётся выдавать чужие вещи за свои. Моя совесть к этому уже притерпелась, и цель была важной для всех. И была большая вероятность, что украденное не будет создано из-за моих тетрадей. Я был уверен, что если когда-нибудь об этом узнают, то родители поймут и простят, поэтому решающим было мнение Люси. Она быстро вошла в мою жизнь и не собиралась из неё уходить. Если она скажет "да", я рискну.

— Ладно, уговорили, — сказал я, посмотрев на часы. — Через три минуты звонок. Вы ведь хотели поговорить с классом? Ну и у меня будет короткий, но важный разговор. Вы здесь что-нибудь планируете?

— Заберём тебя с собой и съездим к вам домой, — сказал Валентин. — Надо поговорить с твоими домашними.

— Дома одна мать, — предупредил я. — Отца нетрудно вызвать, если он никуда не уехал, но сестра учится.

— Мы уедем часа через два, — сказала Лиса. — За это время уроки закончатся. Угостишь чаем?

Мы подошли к классу перед самым звонком, но Валентин не стал ждать, постучал в дверь и вошёл. За ним вошла девушка, а за ней я. Наша учительница физики была знакома с гостями, поэтому кивнула Валентину, закрыла классный журнал и вышла.

— Я работник Центрального Комитета комсомола Белоруссии Валентин Петрович Дроздов, — представился Валентин, — а это собкор вашей газеты "Пионерская правда" Василиса Юрьевна Белецкая. Следующий урок будет у вас короче на пятнадцать минут, за счёт чего увеличится перемена. К вам будет просьба не разбегаться, а ответить на вопросы корреспондента. Давайте, чтобы не терять времени, начнём работать.

— Одну минуту, — вмешался я. — Наверное, мне не стоит здесь присутствовать. Заберу одного человека и подожду в коридоре, а остальных можете мучить.

Я подошёл к своей парте, забрал портфель и сказал покрасневшей от общего внимания Люсе, что нам нужно поговорить. Как раз зазвенел звонок, и мы единственные из всего класса вышли в коридор. Из соседних классов туда же повалили ученики, но возле наших дверей никого не было.

— Мне нужно с тобой поговорить, и от этого разговора будет зависеть моя жизнь, — сказал я, сжав её ладонь в своей. — Ты хотела моей откровенности, и я буду откровенен, хоть и боюсь, что это может изменить твоё отношение.

— Этого можешь не бояться! — ответила она. — Я хочу прожить с тобой всю жизнь, остальное не важно.

— Тогда слушай! — сказал я и минут за десять рассказал самое важное, не упоминая о развале Союза. Всему своё время, а ей тогда легче было поверить в инопланетян, чем в это.

— Чужие песни — это такие, как ты пел для меня или у Светы?

— Да, я знаю их не одну сотню, только не всё можно петь. Если изменится будущее, многие не будут созданы, потому что изменятся судьбы написавших их людей. То же самое и с книгами. Мне самому неприятно выдавать за свой труд чужие произведения, даже если здесь их не будет. Я хотел действовать со стороны, чтобы обо мне никто не знал, но нужно было как-то прикрыть свои записи, поэтому взял одну небольшую и далеко не лучшую повесть. А теперь за меня возьмутся всерьёз и начнут лепить идеал для подражания. Остаться в тени уже не получится. Если я начну реализовывать свой план, меня будет не так сложно найти.

— Ну и что? — не поняла она. — Ты же не делаешь ничего плохого! Наоборот, хочешь всех спасти!

— Не у всех руководителей государства чистые руки, и его интересы каждый понимает по-своему. а я знаю слишком много секретов, государственных и их личных. Если буду обычным мальчишкой, могу бесследно исчезнуть.

— Тогда прославься! Ты же сам сказал, что всё изменится и многого не будет! Если боишься, что я тебя из-за этого разлюблю, то зря! Буду женой великого человека. Ведь буду?

— Мне прямо сейчас тебя поцеловать? — спросил я. — Или подождёшь до вечера?

— Влепят кол по поведению и вызовут родителей! — счастливо засмеялась она. — И посадят за разные парты. Хотя можешь целовать, в коридоре уже никого нет.

— Точно! — Я с удивлением осмотрел пустой коридор. — Честное слово, не заметил звонка! Но целоваться не будем: по тебе сразу всё видно. Я сейчас уеду с гостями, а вечером к тебе прибегу. Заодно познакомишь с родителями, а то я только видел их издали. А сейчас иди в класс и постарайся даже намёком не выдать то, о чём теперь знаешь.

Я не догадался позвонить маме из учительской, это сделал директор, поэтому, когда мы подъехали к дому, отец уже был в квартире и помогал маме готовить стол к приёму гостей. На этот раз я настоял, чтобы водитель пошёл вместе с нами.

— Вас как зовут? — спросил я его. — Сергеем Александровичем? Ну а я Геннадий. Незачем вам мёрзнуть, пойдёмте в квартиру. Вашу машину никто не угонит.

В квартиру он пошёл, но перед этим запер дверцы. Мама редко готовила на один день, и всем хватило обеда, к которому Валентин добавил привезённые из Минска пирожные. После того как поели, родителей с полчаса мучили вопросами обо мне, а я должен был всё это слушать. Ничего, я отыгрался потом, когда меня попросили взять гитару. Отыгрался в прямом и в переносном смысле. Песню "Песняров" разучил уже полностью.

— Песни партизан, алая заря, молодость моя, Белоруссия! — допел я, и установилась мёртвая тишина.

— Что это было? — минуту спустя спросил Валентин.

— Да, ты нам такого не пел, — сказала мама. — Хотя, кажется, наигрывал что-то похожее.

— Естественно, — пожал я плечами. — Это моя новая песня.

— Так ты сочинил стихи и музыку? — поразилась Лиса.

— А что в этом такого? — сделал я удивлённое лицо. — Оно как-то само сочинялось.

— А что там было про детей? — опять спросила Лиса. — Какое-то название...

— Хатынь? Это небольшая белорусская деревня, которую фашисты сожгли вместе с жителями, — объяснил я. — Вот где я о ней вычитал, сейчас не вспомню. Кажется, в какой-то старой газете.

Гости выглядели растерянными, да и отец с матерью были не лучше, поэтому появление Тани было как нельзя кстати. Лиса сразу же ушла с сестрой в её комнату брать интервью, а Валентин начал допытываться, что у меня есть в репертуаре. Я сыграл ему "Вот так и живём", с учётом прошлого опыта стараясь не вкладывать в пение душу. Когда Лиса оставила в покое голодную сестру, ей с Валентином показали мои фотографии, после чего они попрощались и уехали.

— Ты поразил меня этой песней! — сказала мама. — Не подозревала в тебе таких талантов!

— А что он ещё выкинул? — спросила сестра.

— Написал новую песню, — ответила мама, — и спел нам. Песня просто замечательная! А почему ты сказала "ещё"?

— Об этом сейчас шумит вся школа! Знаешь, что он сделал? Корреспондентам отдали на растерзание седьмой класс, а он туда зашёл, забрал свою Люсю и всё время ворковал с ней в коридоре, наплевав и на нас, и на учителей. Сама видела их вдвоём, когда прозвенел звонок. Стоят рядышком и смотрят друг на друга! Был бы кто-нибудь другой, его родителей вызвали бы к директору, а с него всё как с гуся вода.

— Неужели правда? — не поверила мама.

— А что в этом такого? — пожал я плечами. — Я договорился с Валентином, а с Люсей у меня был важный разговор. Мы не обнимались, а просто стояли в коридоре. А если некоторым завидно... Шла бы ты, Танечка, обедать. Мы тебе и пирожные оставили.

— Я пойду, — сказала сестра, — а ты всё-таки подумай. Может, в вашем стоянии ничего и не было, но всем это не объяснишь. И Новиков не будет долго терпеть. Школа для учёбы, а личные дела решайте дома!

— Она права, Гена! — сказала мама. — Ты подаёшь дурной пример другим, и директор не может на это не реагировать. Ну вызовут не нас, а родителей Люси, ты этого хочешь?

— Учту. Мне нужно было срочно поговорить.

— Как у вас всё рано! — сказала мама. — Ещё не целовались?

— Я обещал думать головой? С Ленкой я был мальчишкой, поэтому вы знали о каждом моём чихе, сейчас я не собираюсь отчитываться. Или вы мне доверяете, или нет.

— Опять пишешь повесть? — спросила мама, чтобы сменить тему.

— Так, намётки, — ответил я. — Лиса сказала, что со мной хотят заключить договор о сотрудничестве, так что уже можно начинать писать, нужны только тетради.

— Купим мы тетради, — сказал отец. — Только ты бы больше отдыхал, работаешь на износ. А песня получилась душевная. Тебя раньше повезут в Минск из-за неё, чем из-за повести, а ты ведь не хотел никуда ехать.

— Я передумал, папа. Всё равно не отстанут, они мне так и сказали. У тебя, говорят, долг перед Родиной, будешь его отдавать, работая примером для подражания!

— Так и сказали? — удивилась мама.

— Это я пересказал своими словами. Сейчас сбегаю к Люсе, а потом займусь учёбой. Я пропустил уроки, заодно посмотрю, чем они занимались. Да и с её родителями нужно познакомиться, тогда они будут меньше верить сплетням.

На этот раз вся семья Черзаровых была в сборе. Я перед выходом позвонил, поэтому дверь открыла Люся.

— Папа, познакомься, — сказала она отцу, сидевшему в комнате у телевизора. — Это мой друг Геннадий.

— Очень приятно! — отозвался он. — Иван Алексеевич.

— Мама, ты можешь выйти? — спросила Люся мать через дверь кухни. — Гена пришёл.

— А, жених! — сказала славная невысокая женщина, выходя с кухни. — Я Надежда Игоревна.

— Очень приятно, — сказал я. — А почему жених? Я не отказываюсь, просто интересно.

— Даже так? — Она сняла передник. — Женихом и невестой вас называют в классе Ольги.

— Пока мы только дружим, до свадьбы ещё четыре года.

— А ещё он рассказывает анекдоты! — наябедничала с кухни девчонка лет восьми, очень похожая на Люсю.

— Правда, что ли? — сказал Иван Алексеевич, выключая телевизор. — Расскажешь?

— А вы в каком звании, Иван Алексеевич? — спросил я.

— Майор, — ответил он. — А что?

— Тогда о майоре и расскажу. Армейское подразделение окапывается. Рабинович тоже роет себе стрелковую ячейку, глубина её уже два метра. Подходит майор и спрашивает Рабиновича, зачем тот копает так глубоко, он же не увидит неприятеля. "А вы думаете, — отвечает Рабинович, — что мне так интересно на него смотреть?"

— Смешно, — рассмеялся он. — Ты играешь в шахматы?

— Папа, Гена пришёл ко мне, а не играть с тобой в шахматы! — возмутилась Люся.

— Мы ещё сыграем, — обнадёжил я его. — Как-нибудь потом.

— Потом, так потом, — вздохнул он. — Дочь, ты поела? Закончишь с едой и иди ко мне, не мешай сестре.

Я следом за Люсей вошёл в её комнату.

— Кто-то обещал меня поцеловать, — напомнила она. — Выполняй обещанное, пока отец удерживает Ольгу. Надолго его не хватит.

На этот раз подруге не пришлось меня уламывать.

— Вот так целовалась бы и целовалась! — сказала она, слегка задыхаясь, когда мы оторвались друг от друга. — Мне этого мало!

— Хорошего понемножку, — остановил я Люсю. — Покажи, чем вы занимались на уроках.

— Эту поговорку придумали жадины, — засмеялась она, доставая из портфеля учебники. — Смотри, здесь мы закончили по физике...

Едва мы закончили с уроками, как вошла Ольга.

— А почему вы не целуетесь? — разочарованно спросила она. — Поцелуйтесь, а то расскажу маме!

— Что ты расскажешь? — спросил я.

— Что вы целовались!

— А если поцелуемся, не расскажешь?

— Не расскажу, честное слово!

— Ну раз ты так хочешь... — улыбнулась Люся, потянувшись ко мне. — Учти, только ради тебя! Попробуй потом рассказать родителям, сама же будешь виновата! А я не буду с тобой дружить.

На этот раз она долго не разрывала поцелуй, так, что у меня даже закружилась голова. У Люси, видимо, тоже.

— Счастливая! — с завистью сказала сестра. — Прям как в кино!

— Ладно, — сказала Люся, — ты играй с куклами или займись уроками, а нам нужно поговорить. Как всё прошло?

— Нормально прошло. Сыграл им и спел. Песня, как на заказ, патриотическая, о Белоруссии и слушать приятно. Плохо, что я ещё не довёл голос до нужной кондиции, хотя никогда не спою так, как пели "Песняры". Будет скоро такой популярный ансамбль. Думаю, меня из-за неё пригласят в Минск. Интересно, что эта Василиса обо мне состряпает. Материала она набрала много, даже взяла несколько моих фотографий.

— А фотографии ей зачем? — ревниво спросила Люся. — У меня, кстати, нет ни одной твоей.

— С ума сошла — к ней ревновать!

— Видела я, как ты прошёлся по ней взглядом! — сказала подруга. — Не хуже Семёныча, только тот ещё облизнулся. Не знаю, сколько ей лет, но на вид не дала бы больше шестнадцати. Только груди торчат, а так девчонка-девчонкой! А тебе из-за занятий спортом можно дать пятнадцать лет! Может, ты не видел, зато я заметила, как она на тебя посмотрела и вздохнула! Небось, будь у вас меньше разница в возрасте...

— При чём здесь это? Запомни, что все мужчины провожают взглядом красивых женщин! В нас это заложено природой. Но когда есть одна-единственная, эти игры в гляделки ничего не значат! Зачем кто-то, если есть ты?

— Хорошо сказал! — подтвердила Ольга, про которую мы забыли.

— Слушай, чудо! — сказал я ей. — Если Люся станет моей невестой, ты ведь тоже будешь родственницей. Скажем, сестрёнкой. Не против?

— Правда? — уточнила она. — Брат — это хорошо! У меня через месяц день рождения!

— Подарок за мной, — пообещал я. — И вообще, если что-то нужно, обращайся. Ладно, играй, а я пойду домой.

Я попрощался с родителями подруги и заторопился домой. Нога уже не болела, и нужно было навёрстывать упущенное.

На следующий день в школе всё было, как обычно, словно вчера никто не приезжал. Но Новиков всё же поговорил со мной, причём с самого утра, когда я переобулся в гардеробе и хотел рвануть к лестнице.

— Притормози, Геннадий! — сказал он, выйдя из учительской. — У меня к тебе разговор.

— По поводу вчерашнего, когда мы с Черзаровой стояли в коридоре? — спросил я. — Если только это, то таких прогулок больше не будет.

Он кивнул и ушёл, а я понёсся по лестнице, подгоняемый звонком.

Через несколько дней я заметил, что одноклассники изменили ко мне отношение. Со мной во всём соглашались, будто я взрослый и авторитетный человек. Класс отдалялся от меня, и я не знал, как это остановить. Когда я спросил об этом Сергея, он сказал:

— Ты вырос и живёшь своими делами. Тебе неинтересно играть в мяч или обсуждать девчонок, поэтому у нас нет ничего общего, кроме учёбы. Твоя известность это только усилила.

У Люси ухудшились отношения с девчонками. Многие из них откровенно завидовали. И дело было не только во мне. Если не хватает смелости что-то сделать или тебе это запретили, а кто-то рядом плюёт на запреты, как ты будешь к нему относиться? Уж точно не дружески. Даже с Леной уже не было прежней дружбы, хоть внешне это было мало заметно. Люся потянулась к моей сестре, которая испытывала к ней симпатию. Она стала задерживаться у нас и то время, когда я занимался делами, проводила с Таней. Прошло четыре дня, и в четверг почтальонша принесла телеграмму, в которой было отпечатано: "четвёртого приеду пробы будь свободен Валентин".

— Четвёртое — это завтра, — озабоченно сказала мама. — Придётся мне утром идти в вашу школу к директору.

— Я сам отпрошусь, — сказал я. — Утром сбегаю, заодно кое с кем повидаюсь. Валентин приедет позже.

Так и сделал. С утра выполнил свои занятия, кроме пробежки, которые были отложены до более тёплого времени, а потом раньше обычного появился в школе. Сначала подёргал ручку директорского кабинета, но она оказалась заперта. Пришлось идти в учительскую и показать телеграмму классной.

— Какие пробы? — не поняла она.

— Я сочинил песню, — объяснил я. — Теперь её хотят прослушать в Минске, а директора пока нет на месте. Давайте я оставлю телеграмму, а вы потом передадите ему. Ирина Михайловна, можно вас попросить?

— Смотря что.

— Я не хочу заходить в класс. Нужно будет объясняться и вообще... А Люся будет волноваться. Вы не передадите ей...

— Ну и ну! — насмешливо сказала она, беря у меня из рук записку. — Вот чего я никогда не делала, так это не передавала таких записок. Ладно, беги. Счастливо съездить.

Валентин приехал без двадцати одиннадцать с тем же шофёром. Времени, по его словам, было мало, поэтому они не стали задерживаться. Маму он отговорил от поездки:

— Зачем вам терять весь день? Да и не везде я смогу быстро вас провести. Придётся оформлять пропуск, а это время. Я взял вашего сына, я его вечером и верну, а обедом мы его накормим.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — поздоровался я с шофёром.

— Привет, Геннадий, — отозвался он. — Расстегни свою куртку, взопреешь.

"Волга", даже первая модель, — это вещь! Минут десять мы добирались до шоссе, а потом Сергей так разогнал машину, что вскоре показались окраины Минска. Я очень редко в него ездил, поэтому совершенно не знал, кроме нескольких приметных мест вроде площади Победы с её высоченным монументом. Я предполагал, что меня не сразу повезут на запись, и оказался прав. В первый раз выслушали в отделе пропаганды ЦК, где работал Валентин. Потом его начальник долго с кем-то созванивался, и меня куда-то повезли.

— Едем в филармонию, — объяснил Валентин. — Постарайся не выпендриваться, там этого не любят.

Выпендриваться пришлось. Слушали меня пять человек, все в возрасте. После прослушивания один из них сказал:

— Свежо и очень неплохо, но сыро, и у молодого человека нет голоса. Могу взять на доработку, а потом найдём исполнителя.

— Мне это не подходит, — сказал я мэтру, посмотревшему на меня с таким удивлением, как будто ему взялся возражать стул в концертном зале. — У меня простые принципы. Я сочиняю песню и исполняю в первый раз, а потом берите её себе, делайте аранжировку и пусть поёт кто хочет. По-моему, это законное право автора. Я и сам знаю, что не Муслим Магомаев, но для первого исполнения подойду.

— Я не выпущу его ни в один концертный зал! — припечатал мэтр.

— Я могу надеяться, что ЦК комсомола проследит за тем, чтобы моя песня не появилась под чужим именем? — спросил я Валентина. — Вы меня отвезёте домой или добираться самостоятельно? Деньги и ученический билет взял, так что домой попаду. Как зовут этого товарища? — Я показал пальцем на взбешенного мэтра. — Мне придётся давать немало интервью, хотелось бы поведать о нём людям. Странное отношение к молодым дарованиям.

— Ну ты и нахал! — рассмеялся сидевший в центре мужчина. — Идите за мной!

Он отвёл нас, по-видимому, в свой кабинет и куда-то позвонил. Пришлось долго ждать, пока искали какого-то Николая.

— Коля! — сказал звонивший. — У меня в кабинете один самородок, которого откопали ребята из ЦК комсомола. У него очень неплохая песня, которую он сам поёт под гитару. Нужно сделать запись и показать её в вашей передаче. По-моему, он идеально для вас подходит. Да, сейчас его привезут.

Он положил трубку на рычаг и повернулся к нам:

— Значит, сейчас едете на телецентр и просите вызвать Николая Самохина. Он проведёт на студию и послушает. Понравится песня — ваше счастье, если нет, тогда действуйте сами, у вас достаточно своих возможностей.

Когда под рукой машина, всё рядом. Сергей остановил "Волгу" на круглой площади, перед четырёхэтажным зданием с восемью здоровенными колоннами. Когда вышли из машины, я задрал голову, осматривая сваренную из труб телебашню, уходящую на большую высоту. Мы передали охране имя нужного нам человека и минут двадцать ждали, пока он к нам выйдет.

— Николай! — протянул он руку Валентину. — У вас есть с собой документы?

Личность моего провожатого проверили, а меня пропустили довеском. Николай привёл нас в помещение, которое я про себя окрестил "музыкальной студией". Напротив входа были установлены две перемещаемые камеры, а в разных местах стояли осветители, несколько столов со стульями и концертный рояль.

— Сначала послушаем номер, — сказал Николай. — Если понравится, тогда запишем. Тебя как зовут? Зайди за ширму и возьми гитару, а потом садись на любой стул и пой!

Песня ему понравилась.

— Сам написал? Класс! Не понимаю, что они в филармонии валяют дурака! Ты нигде её не пел? Вот и хорошо, будешь нашей находкой. Сначала запишем номер, а потом нашу с тобой беседу. Только сначала прикинем, о чём будем говорить. Сейчас я позову тех, кто нам нужен.

Мы освободились через час и поехали в ЦК комсомола, где меня накормили.

— Я не повезу тебя домой, — сказал мне Валентин, — Сергей сам прекрасно доставит.

— А как дела у Лисы? — спросил я. — Я не рвусь на первые полосы газет, просто интересно.

— Мы зовём её Васей, — улыбнулся он. — Ты чем-то сильно её зацепил. Читал я то, что она о тебе написала. Редактор не пропустил. Не могу, говорит, всю газету отдавать под твой очерк. Отправил ужимать объём.

— Откуда она взяла столько материала?

— Сам спросишь при случае или прочитаешь, если опубликует "Комсомолка". Вася послала свою работу туда, а для своей газеты делает сокращённый вариант. Она говорила, что ты знаешь много анекдотов...

— А сами анекдоты не приводила? — вздохнул я.

— Нет, — рассмеялся он.

— Передайте ей от меня в подарок. Редактор говорит журналисту, мол, напишите статью о том, что газета лучше телевизора. И не забудьте упомянуть главный недостаток телевизора. Журналист у него спрашивает, о каком недостатке идёт речь, а редактор ему отвечает, мол, разве можно заснуть, прикрыв лицо телевизором? Скажите, Валентин, кто был тот человек, который мне помог?

— Ты понравился Евгению Карловичу! — сказал он, подняв вверх большой палец. — Не слышал? Это сам Тикоцкий! Ладно, садись в машину.

Глава 10

Я сидел за письменным столом и смотрел на падающий снег. Его первые хлопья посыпались с неба, когда после уроков расходились по домам. Снегопад усилился, потом поднялся ветер, а сейчас за окнами мела настоящая метель, на глазах насыпая сугробы у забора. Тоскливо выл ветер, скрипели, раскачиваясь, росшие возле дома сосны, а фонаря за снегом не было видно, просвечивало лишь мутное жёлтое пятно. К вечеру начал усиливаться мороз.

На будильнике было без пяти одиннадцать. Полчаса назад я закончил всё запланированное на сегодня, но спать не хотелось. После статьи Лисы отношение ко мне сильно изменилось. Это коснулось даже родителей, только сестра и Люся общались как прежде. Всё началось с показа нашей беседы с Николаем Самохиным и моего выступления по местному телевидению. Песня понравилась, и мой номер уже без интервью показали по Центральному телевидению, программу которого у нас смотрели все, у кого были телевизоры. Наверное, эта передача помогла протолкнуть очерк Лисы в "Комсомольской правде". Одновременно вышла статья в "Пионерской правде". Я её не читал, вполне хватило "Комсомолки". Когда я взял её в руки, то понял редактора Василисы. Куда такое в "Пионерскую правду"! Очерк назывался "Человек будущего" и занимал четверть газеты. Надо отдать должное Лисе: написано было талантливо. Она опросила многих здесь, даже съездила в редакцию "Молодой гвардии" и поговорила с теми, с кем я имел дело. Эту газету читали многие, в результате меня даже соседи начали называть на вы. В классе... В нём было то же самое, пока я не сорвался и не наорал на всех. Это подействовало. Редакция заключила договор о постоянном сотрудничестве, и теперь нужно было выбрать книгу и начать её запись. Изложение истории закончил двенадцатого декабря, за день до дня рождения Иры. Отмечали его в воскресенье, а приглашение было на пять вечера. Я сначала зашёл за Люсей, а потом мы пошли к Алфёровым. У них в гостях уже были Лена со Светой и Сашка.

— Больше никого не будет, — сказала Ира, принимая подарки. — Вы были последними, так что можем садиться за стол.

— Родителей нет? — спросил я, помогая Люсе раздеться.

— Дали нам три часа и ушли к соседям, — ответила Ира. — Будете мыть руки?

Ей сделали очень хороший стол, и мы с удовольствием поели, после чего начались танцы. Девочек было в два раза больше, поэтому мне и Сашке приходилось их менять. В этот вечер Лена и Света вели себя со мной так же, как год назад, и с удовольствием танцевали. Три часа пролетели незаметно, потом вернулись родители Иры, и мы стали прощаться. На улицу вышли все вместе, кроме Ирины, которая осталась дома. Сашка со Светой сразу же ушли домой, а мы проводили Лену до подъезда и пошли гулять по дороге к школе.

— Расскажи о себе, — попросила Люся. — Я тогда мало что поняла из твоего рассказа, только то, что с миром должно было случиться что-то страшное и твоё сознание вернулось в детство.

— Мне тяжело об этом говорить, тем более тебе. Я ведь был уже старым человеком и должен был вскоре умереть. Помог случай. Во время прогулки встретил девчонку лет двенадцати. Это тоже было зимой. Мороз и идёт снег, а она стоит без зимней одежды. Я хотел помочь, подошёл... Не буду рассказывать всё, скажу короче. Наша Земля существует в разных реальностях. Я не знаю, как это объяснить, потому что не понимаю сам, просто читал много фантастики, и в голове отложилось, что так может быть. Все эти копии Земли чем-то отличаются между собой и существуют одновременно, не соприкасаясь друг с другом. На одних копиях людей никогда не было, на малом их числе они ещё живут, а есть и такие, где люди уже погибли. Она была из мира, человечество которого далеко обогнало нас в развитии. Потом оно погибло, но небольшой части людей удалось спастись. После этого они изменили ткани тел будущим поколениям. Только эти поколения оказались ущербными. Тоска по прежнему миру отцов отравляла жизнь их детям. Наверное, со временем они это переживут, тем более что покинули свой погибший мир и переселились в другой, полный жизни. Но некоторые переносили потерю особенно остро. Она была из таких. Её отец был крупным учёным или администратором, который работал с такими мирами. Наверное, дочь могла свободно ходить по научному центру, иначе трудно понять, как она умудрилась угнать машину, с помощью которой попала к нам. Не знаю почему, но я сразу же ей поверил. Когда она сказала, что может отправить моё сознание в прошлое, не колебался ни минуты. И самому хотелось прожить жизнь ещё раз, и сделать попытку изменить то будущее, которое было уготовано моему миру.

— А что было в вашем будущем?

— Одной из основных причин наших бед стала непомерно выросшая численность населения Земли. Сейчас на ней живут три миллиарда человек, а в моё время их было десять. Основные запасы природных ресурсов уже выработали, почвы потеряли плодородие, а сжигание топлива сильно изменило состав атмосферы и привело к её разогреву. Нагретый океан стал выделять метан, который увеличил парниковый эффект. Зимы стали очень холодными, а летом задыхались от жары. Незадолго до моего ухода в России можно было без полива заниматься сельским хозяйством только на Дальнем Востоке. На юге всё засохло, а немногочисленные леса выгорели, добавив гадости в атмосферу. Для поливного земледелия не хватало воды, а во многих странах её перестало хватать и для питья. Развитые как-то перебивались, а о том, что творилось в отсталых, не хочется рассказывать. Бесконечные войны, голод и болезни. Людоедство стало обыденным явлением. Жара и вырубки привели к гибели тропических лесов, которые выгорали огромными массивами. А леса — это не только источник жизни для людей и древесина, это лёгкие планеты. Планктон в океане погибал от его загрязнения, а он тоже давал кислород. Начали выпускать кислородные маски для людей со слабым здоровьем, которые уже не могли дышать воздухом городов. Нефть добывали в океане, и многочисленные аварии ещё больше загрязняли мир. Разогрев атмосферы усиливает скорость ветров. Обширные пространства Азии и Латинской Америки стали необитаемыми. Невозможно жить там, где один за другим идут ураганы с таким ветром, что сдувает тяжёлые грузовики. Развитые страны отгородились от остального мира, удерживая для себя лишь те районы, где осталось ценное сырьё. Свободы были забыты, и везде управляли только силовыми методами. Дошло до этнических чисток, в которых освобождались от тех, кто когда-то приехал из Африки или других стран.

— А мы? — спросила вцепившаяся в мою руку Люся.

— Постарайся мне поверить, — вздохнул я. — Советский Союз специально развалили, а в России и других союзных республиках установился капиталистический строй. К тому времени, когда я ушёл, Россия уже считалась развитой. Беды, о которых я рассказывал, были и у нас. Когда стало совсем плохо, армию вывели на границы и отгоняли огнём толпы беженцев из Средней Азии. Часто они предпочитали идти под пули солдат. Всё-таки быстрая смерть. У себя они гибли миллионами от страшной засухи. Летом температура поднималась до шестидесяти градусов. От одного этого можно умереть! Пытались выдворить и китайцев с Дальнего Востока, но с этим ничего не вышло. Их к тому времени набежало в три раза больше, чем там жило русских. Только вызвали резню и чуть не схлестнулись с Китаем. В ООН подсчитали, что через пятьдесят лет можно будет жить с применением технических средств только на пяти процентах обитаемой сейчас территории. Людские потери, по их подсчётам, превысили бы пятнадцать миллиардов человек. Из-за нашего Байкала чуть не разгорелась война. Но это ещё не всё.

— Куда уж больше! — сказала Люся. — Я не засну сегодня ночью.

— Может, на этом и закончим?

— Расскажи о себе. Что стало с тобой прежним? Ты говорил о себе, как о старике, но я не чувствую его в тебе. Конечно, ты взрослей своих лет, но не старик. Я на них насмотрелась!

— Когда я очнулся в детском теле, умом был таким же стариком, как и перед смертью, а мальчишки не чувствовал.

— Какой смерти? — испугалась Люся.

— При переносе сознания прежнее тело умирает, — объяснил я. — В это тело попали все мои знания, опыт и привычки.

— А что было потом?

— Мы слились, но свою детскую половину я ощутил только по проснувшейся памяти последних дней и щенячьему восторгу от новых возможностей. А потом незаметно начал меняться. Мне сказала та девочка, что личность ребёнка окажет влияние на мою, но я не ожидал, что оно будет таким сильным. От меня мало что осталось, кроме знаний. Люся, я рассказал о себе. скажи, тебе не противно?

— Дурак! — обиделась она. — Такого, каким ты был раньше, я не полюбила бы, а раз тебя люблю, значит, буду любить всегда! Ну что в тебе от старика? Опыт и знания? Так что в этом плохого? Объясни лучше, почему не хочешь жениться вторично на бывшей жене. Ведь она была?

— Были жена и дети. Мы любили друг друга. Жили по-разному: и бедно, и в достатке, но дружно, и не трепали друг другу нервы из-за невзгод. Мальчишек вырастили и помогли им встать на ноги. Она очень хорошая женщина, но я сразу решил, что не стану повторять свою жизнь, а теперь влюбился в тебя.

— А что будет с ними?

— Светлана выйдет замуж за другого, а тех детей просто не будет. Они остались только в моей памяти.

— Но как же так можно? Это же твои дети!

— Если я даже возьму в жёны свою бывшую жену, дети не повторятся ни внешне, ни как личности. Зачатие — это случайный процесс, и внешность тоже зависит от многого. Оба сына были совершенно разные. И воспитывал бы я их сейчас по-другому, и условия жизни, я думаю, станут гораздо лучше. Так что тех детей не будет при всём желании. Пойми, что должна поменяться вся реальность. Миллионы одних людей не родятся, зато появятся миллионы других! Если получится отвести человечество от бездны, всё будет оправдано, а если нет, ничего уже не будет важным.

— Тебе виднее! — Она поёжилась. — Я начала мёрзнуть. Давай пойдём обратно, а ты расскажешь, что думаешь делать.

— Думаю сделать всё, чтобы сохранить Советский Союз. Если предотвратить развал экономики и государства, провести нужные реформы и убрать кое-кого из руководства, с учётом моих знаний можно превратить Союз в самое мощное государство планеты. Для этого придётся не только возвыситься самим, но и ослабить Соединенные Штаты. Такие возможности существуют.

— А что это даст, если не изменится остальной мир? В Африке станет меньше людей?

— Проблема не только в численности, на неё тоже можно найти управу. Кризис шёл сразу по многим направлениям. До своего развала наша страна тратила большие средства на фундаментальные исследования. Это очень важно. В них нужно вкладывать много денег, не рассчитывая на быструю отдачу. Американцы были вынуждены делать то же самое, но, как только у нас всё рухнуло, они сразу же урезали эти расходы, а многое прекратили совсем. Одна из бед — это выброс в атмосферу углекислого газа. Почти всю нефть сожгли за один век, а природа связывала в неё углерод миллионы лет! Газ ещё был, но уже собирались добывать гидраты в океане. И опять всё это стали бы сжигать! А это значит, что углекислого газа станет ещё больше и сильнее разогреется атмосфера. А ведь наши физики далеко подвинулись в работах по термоядерным реакторам. После нас немного подёргались европейцы, на этом всё и заглохло. Человек — это такое паршивое создание, которое даже о своём будущем начнёт думать, когда в темя клюнет жареный петух и будет поздно. А о детях-внуках вообще мало кто думает. Пусть заботятся о себе сами!

— Ну хорошо, — сказала она, — сделали эти реакторы, и что?

— Реакторы — это море почти даровой энергии, на которую можно перевести весь транспорт и всё остальное, а значит, почти не понадобится нефть. Сколько её нужно для химии! Выбросов углекислого газа нет, бурения морского дна не будет, и загрязнения атмосферы и океана уменьшатся в десятки раз. Да и опреснение воды не будет проблемой. Обуздать гонку вооружений, которая сожрала половину мировых ресурсов и взять под контроль генетику. Реакторы я привёл для примера, там много чего было. Да и численность населения в слаборазвитых государствах можно уменьшать разными способами.

— И как сохранить Союз?

— Давай поговорим об этом как-нибудь потом, — сказал я. — Мы уже пришли. Ты совсем замёрзла, иди отогреваться. Встретимся завтра в школе.

После этой прогулки прошло два дня. Мы собирались гулять и сегодня вечером, но помешала непогода. А сейчас я смотрел на беснующуюся пургу, сна не было ни в одном глазу, а в голову лезли неприятные мысли. Попав сюда, я придумал вроде бы неплохой план. Его достоинством было то, что я оставался в стороне. Написал, отдал и свободен. И под удар мог попасть только случайно. Теперь же я явственно видел его недостатки. Безопасный для меня, но велика вероятность того, что всё окончится пшиком и только продлит агонию. Через два месяца я закончу свои записи, а до отцова отпуска их ещё четыре. И всё это время ждать? Мне пришла в голову мысль... Позже надо будет над ней подумать, а пока следовало подогреть интерес к "Человеку будущего", иначе до выхода сборника обо мне могут не вспомнить. Я неплохо натренировал слух и продолжал работать с голосом. Для моих целей нужно было пианино и хороший девичий голос. И то, и другое у меня было. Решив завтра же поговорить с Люсей, я лёг, применил медитацию и уплыл в сон.

Я знал, что подруга не несётся, как некоторые, чтобы успеть к началу занятий, а приходит минут за пятнадцать до звонка, поэтому тоже решил выйти раньше. Я перегнул палку, когда вытащил Люсю из класса, поэтому пришлось обещать Новикову, что больше не будет совместных прогулок в коридоре. А где разговаривать, если на перемене половина класса никуда не уходит?

— Что-то случилось? — забеспокоилась она, увидев меня в классе так рано.

— Ничего не случилось, — сказал я. — Просто нужно поговорить. Вот чёрт! Предлагала же мать обуть валенки, а я не послушал. Намело такие сугробы, что в каждый ботинок попало по полкило снега и намокли носки! Хорошо хоть в классе жарко. Люсь, мне нужна твоя помощь!

— Поменяться носками?

— Потом будешь шутить. Давай отойдём к окну, а то у некоторых слишком большие уши.

Прислушивавшаяся к нашему разговору Смирнова, демонстративно фыркнула и занялась учебником.

— Мне нужно, чтобы ты вместе со мной спела на телевидении одну песню.

— Шутишь?

— Один я её не исполню, а в паре с тобой — запросто. Я подберу мелодию для гитары, могу и для пианино, но долго провожусь. Ты сможешь подобрать мелодию на слух?

— Простую подберу, с аккордами — не знаю. С ними я ничего не подбирала.

— Мелодия несложная, в крайнем случае обойдёмся без аккордов. Я сыграю на гитаре, а ты — на пианино. Должно получиться классно! Только петь нужно громко. В студии есть микрофон, а на прослушивании ничего не было. Давай усилим тебе голос йогой?

— А как это сделать?

— Помнишь, какой у меня был голос? Так вот, я правил его йогой и сейчас продолжаю этим заниматься. Сходим к тебе после уроков, я покажу, что нужно делать, и поговорю с родителями, чтобы они не потянули тебя в психушку.

Раздался звонок, и мы сели за парту. У меня уже не получалось готовить в школе текст для своих тетрадей. Описание научных открытий и технологий — это не простое перечисление фактов. Оно требовало большей концентрации, а я не мог так отвлекаться на уроках, поэтому они тянулись медленно. Последним в четверг было пение. Сегодняшний урок был один из немногих, на котором мы действительно пели. На этот раз разучивали песню "Тропинка школьная моя".

— Не хочешь спеть? — спросила меня Ирина.

— Могу попробовать в паре с Черзаровой, — ответил я. — Эту песню должна исполнять девушка, у меня для неё не тот голос.

— Спойте вдвоём, — согласилась классная.

Мы спели, и получилось очень неплохо.

— У вас хорошо получилось! — оценила Ирина. — Садитесь, обоим ставлю пять.

— Это "Тропинка", — продолжал я убеждать подругу по дороге к её дому, — и исполнили мы без аккомпанемента, а под музыку, да ещё совершенно новую песню... Да тебя после неё будут носить на руках!

— И ты будешь на это спокойно смотреть?

— Всем набью морды, — решительно сказал я, — и буду носить сам!

Иван Алексеевич отсутствовал, поэтому я взял в оборот маму Люси.

— Надежда Игоревна! — сказал я, когда нас усадили на кухне пить чай. — Я написал новую песню и хочу спеть её на телевидении вместе с Люсей. У вас нет возражений?

— А она сможет? — с сомнением спросила мать.

— Сегодня мы пели дуэтом, — сказал я. — Результат — две пятёрки и восхищение класса. Мне самому понравилось, хотя пели без музыки. А там она будет играть на пианино, а я на гитаре. Должно замечательно получиться. Зря вы, что ли, тратились на обучение? Только ей нужно немного укрепить голос. Есть простой и действенный способ, которым я пользуюсь, но он немного необычный.

Одним словом, я её уломал и показал Люсе, что и как делать.

— Я тоже буду укрепляться! — заявила Ольга. — Возьмёшь на телевидение?

— Тебе не нужно, — сказал я, взлохматив ей волосы. — Ты и так громко кричишь, аж в ушах звенит! Ладно, я побежал домой. Сегодня же начну подбирать мелодию и напишу текст.

За один вечер мелодию не подобрал и заканчивал эту работу на следующий день, а песней занялись в воскресенье, когда я после завтрака пришёл с гитарой к Черзаровым.

— Давай я сыграю и спою, — сказал я Люсе, — а ты слушай. Потом я буду играть, а ты подбирай мелодию. В юном месяце апреле в старом парке тает снег, и весёлые качели начинают свой разбег. Позабыто всё на свете...

Я закончил песню и отложил гитару. Мать Люси стояла в дверях кухни и смотрела на нас, Ольга уселась на диване, показывая своим видом, что убрать её оттуда можно только по частям, а удалившийся в комнату дочерей отец приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать.

— Ну как? — спросил я Люсю.

— Нет слов, — сказала она. — Играй первую часть.

Мы работали весь день, оторвавшись только на обед, но к вечеру Люся подобрала мелодию. Слова она знала, так что в конце мы сыграли и спели.

— Вам немного потренироваться, и можно ехать в Москву, — сказал Иван Алексеевич, — а для Минска уже сойдёт. И песня замечательная, и поёте вы просто здорово!

Я оставил у них гитару, и в следующие три дня мы после школы по часу пели и играли, оттачивая исполнение. Вечером в среду я решил, что в дальнейших тренировках нет смысла, потому что лучше мы не споём.

— Завтра отправлю письмо Валентину, — сказал я Люсе. — Мы с ним об этом договорились в прошлый раз. Так что готовься к славе.

Письмо мама отдала почтальонше, когда та разносила почту. Было это в четверг, а в понедельник без предупреждения приехал Валентин. Сергей подогнал машину к школьной ограде на то же место, что и в прошлый раз. Валентин не дал нам даже заехать домой.

— Совсем нет времени! — отрезал он. — Позвоните из учительской матерям и отдайте друзьям портфели. Едем прямо на телецентр. Самохин будет там только до двенадцати. Если не успеем, считайте, что зря проездили.

Мы успели, и уже через три часа после отъезда Сергей привёз нас обратно и высадил возле школы. После пробы в студии сделали запись номера, а потом мы втроём перебросились несколькими фразами по заранее разработанному сценарию. Всё, как в прошлый раз, только эта песня, исполненная в два голоса под аккомпанемент гитары и рояля, звучала намного выразительней и красивей, чем моё первое сольное выступление. На прощание Самохин предупредил, что, поскольку уже двадцать восьмое декабря, нас покажут не раньше чем через неделю.

Следующий день был последним учебным в первом полугодии, и нам в конце занятий продиктовали четвертные оценки. Как и в первой четверти, у нас с Люсей были одни пятёрки. Наверное, когда Сашка об этом услышал, у него зачесался лоб. Надо будет сказать, что я не собираюсь отбивать пальцы о его башку. После уроков я проводил Люсю домой. У них в большой комнате уже стояла ёлка, пока и без игрушек. Отца не было, сестры — тоже, а мама жарила котлеты.

— Добрый день, Надежда Игоревна! — поздоровался я. — Можете поздравить отличников.

— Молодцы! — высказалась она, переворачивая котлеты. — Подождите, я сейчас закончу.

— Мама, вы с папой не обидитесь, если я встречу Новый год у Гены? — спросила Люся.

— Конечно, обидимся, — ответила Надежда, — но не будем возражать. К этому придётся привыкать. Рано у вас всё...

— Моя мама на днях говорила то же самое, — сказал я. — Но Люсе у нас рады, и нам не собираются мешать.

— Здесь вам тоже никто не мешает. Поможешь дочери нарядить ёлку?

— Конечно! Где игрушки?

— За ёлкой, в посылочном ящике, а катушка с нитками на столе. Идите, а я пока здесь всё закончу.

С ёлкой мы провозились меньше часа. Игрушки были почти такие же, как у нас, только у нас было больше шаров и они не вешали конфет. Наверное, и я не буду их вешать. Сейчас я почти не ел конфет, а когда был маленьким, таскал их с ёлки, доводя сестру до слёз.

— Почему все игрушки не делают на прищепках? — задал я риторический вопрос, чуть не уронив шар. — Возишься с нитками...

— Взялся помогать, так помогай! — отозвалась Люся, быстро и ловко обвязывая ушки игрушек и закрепляя их на ветках. — У вас ещё нет ёлки?

— Завтра утром побегу рубить. Отец был занят, да и завтра рано не освободится.

— Можно мне с тобой?

— Тебе можно всё! — разрешил я. — Только лучше я позвоню, когда ёлка уже будет дома, а ты поможешь её наряжать. У тебя это хорошо получается. А идти... Понимаешь, в лесу ёлок навалом, но выбрать красивую не так легко. Придётся походить, а там снега по колено, да и холодно.

— А если взять лыжи?

— Снег свежий, — возразил я. — Мороз, и нет лыжни. Замучаешься на лыжах тащить елку. Я лучше схожу по дороге, там недалеко до ельника.

— Значит, мне можно всё?

— В разумных пределах, — поправился я. — Всего нельзя даже мне.

— Правильно, — одобрила меня Надежда, заходя в комнату. — Хорошо, что ты это понимаешь. А ёлка у вас получилась красивая, молодцы.

— А мы во всём молодцы! — сказал я. — Ладно, побегу домой. Нужно переделать кучу дел, чтобы завтра ни на что не отвлекаться.

Дома отдал маме дневник и пошёл к себе делать асаны. Я решил, что позанимаюсь сегодня, а потом устрою себе три дня выходных.

Вечером отец пришёл поздно.

— Много дел, — сказал он, посмотрев мой дневник. — Хочется больше сделать, чтобы не дёргали на праздник. А ты молодец! Не сходишь сам за ёлкой? Завтра у меня не получится.

— О чём разговор, — ответил я. — Я и сам собирался завтра сбегать.

Ёлку выбирал долго, после чего срубил несколькими ударами топора, обмотал тряпкой ствол выше сруба, чтобы не запачкать рукавицу в смоле, и потащил лесную красавицу домой. Мороз был под двадцать градусов, но ноги в валенках не мёрзли, да и вообще я оделся тепло. Дома обтесал ствол и набил на него крест, немного срезал верхушку и поставил дерево в большой комнате, возле окна.

— Красивая, — одобрила мама. — Только можно было выбрать и поменьше. Когда будем наряжать?

— Сейчас позвоню невестке, она поможет, — пошутил я. — А ёлка пока немного обсохнет. Я сбивал снег, но всё равно...

Ёлку наряжали втроём. Когда я принёс ящик с игрушками, к нам присоединилась Таня, довольная, что ей не приходится заниматься этим одной. Они работали, а я смотрел на девушек и подавал им игрушки. Единственное, что сделал сам, — это развесил гирлянды из лампочек. Папа спаял их две, покрасил цапонлаком и собрал переключатель на реле, который при работе немного пощёлкивал.

— У вас больше игрушек, — заметила Люся. — А картонные моя мама куда-то убрала.

— Пусть и они висят, — сказала сестра. — Мама каждый год подкупает игрушки. Гена, нечего нас разглядывать, лучше выкладывай вату. И дождик на тебе.

Закончив с ёлкой, мы на неё полюбовались, и я увёл Люсю к себе.

— Хорошо у тебя, — сказала она, усаживаясь на мою кровать. — Просторно. У нас с сестрой меньше места, да ещё она постоянно разбрасывает свои вещи так, что некуда ступить. Приходится убирать самой, а она этим пользуется.

— Я с ней поговорю, — пообещал я.

— Поговори, — согласилась она. — Ты для неё авторитет, в отличие от меня. Послушай, вот мы спели, а что дальше?

— А дальше я начну записывать новую книгу, а заодно разучим ещё одну песню. Только повременим петь и посмотрим реакцию на то выступление. А ты начнёшь заниматься дыхательной гимнастикой, и по йоге кое-что покажу. Ты у меня пионерка, отличница, можно сказать, красавица, а будешь ещё и спортсменкой!

— Что ты сказал о красавице? — сказала она, поднимаясь с кровати. — А ну повтори!

Повторить я не мог при всем желании. Как можно говорить, когда тебя целуют?

Глава 11

Куранты отбили положенное число раз, и все выпили шампанское, родители по бокалу, а мы только смочили языки. И слава богу, лимонад намного вкуснее. Мы уже четыре часа сидели за праздничным столом, переговаривались и смотрели телевизор.

— Я пойду провожать Люсю домой, — сказал я. — Может быть, немного задержусь.

— Выпила капельку, а в голове шумит, — призналась она, когда мы пролезли через благословенную дыру в заборе. — Я за всю жизнь пила только один раз и тоже шампанское. Не понимаю, что в нём хорошего.

— Это хорошо, — одобрил я. — Сам не терплю спиртное. Не знаю, что бы я делал, если бы попалась жена-алкоголичка!

— Когда ты говоришь обо мне "жена", хочется плакать, — сказала она. — От радости, что это когда-нибудь будет, и от горя, потому что будет ещё не скоро. А за алкоголичку сейчас будешь целовать, пока не скажу, что хватит.

Она меня так и не остановила, я остановился сам.

— Всё! — сказал я повисшей на мне подруге. — У меня уже кружится голова.

— А у меня ослабли ноги, — призналась она, — и хочется вжаться в тебя, обхватить и не отпускать!

— Тогда мы здесь замёрзнем! — засмеялся я, нагнулся и взял её на руки.

Я оброс мясом и заметно подрос, почти догнав Кулешова, а Люся была на четыре пальца ниже меня и худенькая, поэтому нести её было не тяжело и очень приятно.

— Вот так нёс бы тебя всю жизнь! — сказал я счастливо улыбающейся девчонке. — Но сил хватит только до школы, да и то если не будешь целоваться.

— Поставь на ноги, — попросила она, — а то уронишь. И мне опять хочется тебя целовать.

— Мне тоже много чего хочется, — вздохнул я. — Пойдём быстрее. Хоть мороз и уменьшился, всё равно холодно.

Когда вышли за территорию школы, встретили несколько девчонок из старших классов, с которыми была Смирнова.

— Откуда вы идёте? — с подозрением спросила она.

— Какая ты всё-таки нехорошая, — сказал я. — Вместо того чтобы поздравить нас с Новым годом и пожелать счастья в личной жизни, устраиваешь нам допрос, как... Нет, я просто не нахожу слов!

— Рано вам иметь личную жизнь! — сказала её подруга из девятого класса.

— Есть такое мнение, но в корне неверное, — не согласился я, — Ладно, вы можете гулять хоть всю ночь, а нам пора на боковую. Пойдём, солнышко!

— Зря ты это сказал, — упрекнула Люся, когда мы с ними разошлись. — Разговоров будет...

— Привыкай к тому, что о тебе будут болтать, и пропускай такую болтовню мимо ушей. Это издержки славы. Мало ли что кто-нибудь придумает, значение имеет лишь мнение тех, кто тебе небезразличен.

Я проводил свою любовь до дверей квартиры, но заходить не стал, договорился завтра позвонить и поспешил вернуться домой.

Первого января у нас обычно поздно вставали. Я проснулся, когда на будильнике не было шести. Все спали, поэтому решил полежать и обдумать пришедшую в голову мысль. Почему я решил сделать ставку на нынешнее руководство СССР? Ведь там порядочных людей раз, два и обчёлся, а рядом есть безусловно честный руководитель, который вот-вот пойдёт в гору. Правда, в моей реальности он должен был погибнуть, но я и явился сюда для того, чтобы её менять. Машеров был исключением среди высшего партийного руководства. Он очень выгодно отличался от многих своей безусловной порядочностью, деловыми качествами и нетерпимостью к подхалимажу. И его гибель была настолько мутной, что даже во времена СССР ходило много слухов о преднамеренном убийстве. А позже эти слухи подкрепились такими фактами, которые вряд ли можно отнести к случайным совпадениям. Кому он перекрывал дорогу? Кажется, Андропову? Я постарался вспомнить все, что читал о последнем выезде Петра Мироновича. Дней за десять до гибели Машерова поменяли всё руководство минского КГБ и перевели на другую работу руководителя личной охраны, который тринадцать лет обеспечивал его безопасность. Вроде бы это не имеет прямого отношения к столкновению с грузовиком, а вот к дальнейшему расследованию обстоятельств смерти белорусского руководителя имеет, и самое прямое. Что там было ещё? Машеровский ЗИЛ, на котором можно было без больших последствий столкнуться с бетонной стеной, за несколько дней до трагедии отправляют на ремонт, заменяя "Чайкой". То, что не сообщили в ГАИ о выезде первого секретаря ЦК, было нарушением, и головной машиной сопровождения стала обычная "Волга", а не машина ГАИ. Действия водителя "Волги" и спровоцировали трагедию. Для чего он вывел машину на полосу встречного движения и тут же вернул её обратно? По версии тех, кто не верит в случайную гибель Машерова, это был знак водителю первого грузовика, который своим торможением вынудил следовавший за ним грузовик свернуть и столкнуться с "Чайкой". Там хватало и других странностей, и ни об одной из них тогда не упоминали. Если учесть авторитет Машерова и то, что он был самым вероятным кандидатом на пост Генерального секретаря, Андропов не поднялся бы выше председателя КГБ, а о таком человеке, как Горбачёв, мы вообще не узнали бы. Но всё это впереди, и сейчас Пётр Миронович пока только второй секретарь ЦК компартии Белоруссии, а первым станет в марте этого года. Я помню, как переживал отец, когда услышал о его гибели, и что ему писали из Белоруссии бывшие сослуживцы. Машерова любили и, видимо, не зря, при нём республика по всем показателям заняла в Союзе первые места. Он должен был вылететь в Москву и возглавить союзное правительство. Ни до, ни после него в Советском Союзе не погибал так ни один руководитель его ранга. Даже то, что на похоронах не было ни одного из первых лиц, говорит о многом. Пожалуй, это идеальная фигура для моих планов, и не нужно ехать в Москву и ждать лета. Надо вспомнить всё, что я о нём знаю. Кто у него родня? Кажется, были жена и две дочери. Ладно, подробности можно узнать в ЦК комсомола. Мама была права в том, что знакомства не бывают лишними, а я со многими там познакомился. Я задумался о новой книге. Самой подходящей показалась повесть Кира Булычева "Посёлок". Юные герои и увлекательный космический сюжет. Поменять только фамилию доктору Павлышу и можно перекатывать. Я читал эту повесть три раза и хорошо помнил. Пожалуй, кое-что можно добавить от себя, сохраняя стиль изложения, книга от этого только выиграет.

Я встал, включил настольную лампу и начал записывать текст. Работал, пока не услышал шаги в большой комнате. Оказалось, что уже десятый час, а я исписал кучу листов. Эти записи можно было не прятать, поэтому я положил тетрадь в ящик стола, привёл себя в порядок и поел немного колбасы со вчерашним винегретом. После этого позвонил подруге и отправился в гости.

— Брат пришёл! — радостно закричала Ольга, увидев меня в прихожей. — С Новым годом!

— С Новым годом! — сказал я, протягивая небольшую куклу. — Сладости не дарю: от них портятся зубы.

— Мне можно! — заявила эта хитрюга. — Они у меня молочные!

— Что это за выдумки насчёт братьев? — спросила Надежда.

— Ничего не выдумки! — рассердилась девочка. — Гена сам мне сказал, когда они целовались! Ой!

— Вот так и раскрываются тайны! — усмехнулся Иван Алексеевич. — Нашли кому доверять.

— Как провели Новый год? — спросил я его. — Люся не разбудила?

— Нет, — сказала Надежда. — Только начали стелиться, а её дождались бы в любом случае. Значит, целуемся?

— Надежда Игоревна! — торжественно сказал я. — Прошу руки вашей дочери!

Она застыла статуей, и я поспешил добавить:

— С отсрочкой свадьбы до восемнадцати лет.

— Иди на кухню, жених! — сердито сказала Надежда, отойдя от ступора. — Чуть не вызвал инфаркт. Сейчас сделаю чай и подам вчерашний торт.

— А мне? — влезла Оля.

— И тебе, — вздохнула Надежда. — Куда же без тебя.

— Что будем делать? — спросила Люся после чаепития, когда мы удалились в её комнату.

— Ты о поцелуях? — не понял я. — Так вроде твоя мама...

— Я спрашиваю, чем займёмся, — уточнила она. — Поцелуи мои родители приняли к сведению. Если бы это был не ты, я так легко не отделалась бы. А ты для них уже свой, почти жених. Отец тебе верит, он так и сказал матери.

— Я подобрал следующую песню. Нам нужно исполнить что-нибудь революционное. Был один фильм о гражданской войне, а в нём песня о погоне. Гитара у вас, поэтому я попробую подобрать мелодию, а потом спою и сыграю. Только заниматься будем в твоей комнате и не очень громко. Хорошие песни не растут как грибы после дождя, поэтому раньше чем через месяц не будем с ней никуда выходить.

Я на удивление быстро и точно подобрал мелодию и спел песню. Ольга чувствовала себя виноватой и в комнату не заходила. Люсе песня понравилась.

— Я выучу текст, а потом выберем время, когда мама уйдёт в магазин или к соседям, и проведём несколько репетиций. Мелодию запомнила и потихоньку подберу. Мало ли как обернётся, может, придётся исполнить раньше. Скажешь, что просто не успел её закончить к тем выступлениям.

— Молодёжь! — сказала Надежда через дверь. — Не надоело сидеть дома? Пошли бы прогулялись, погода на улице сказочная!

— Тогда сходим к нам, — сказал я. — Туда и обратно — это уже полчаса, да там немного посидим.

У нас дома никого не было.

— Наверное, ушли к Платоновым, — предположил я. — И Таня куда-то умотала.

— Значит, нам никто не будет мешать! — сказала Люся. — Отнеси меня в свою комнату!

Без зимней одежды она была легче, но носить её в тонком платье, прижимая к себе...

— Не буду я тебя носить, — отказался я, опуская её на пол. — И целоваться нужно поменьше, иначе скоро наплюём на все запреты и нарушим свои обещания. Испортим себе жизнь, и накроются все мои планы. Давай лучше покажу тебе упражнения йоги.

— Но хоть изредка будем целоваться?

— Обязательно. А сейчас подожди здесь, я переоденусь для занятий, а потом тебя позову.

Я показал ей шесть асан из самых полезных и объяснил, как их выполнять и на чём концентрировать внимание. Дополнительно на листе бумаги нарисовал позы и предупредил, чтобы ни в коем случае не спешила. Потом опять переоделся и проводил подругу домой.

— Завтра встретимся, — сказал я на прощание. — Сейчас займусь книгой и остальным. Отдых мне вредит: все мысли только о тебе. За год сгорю, как свеча, и тебе останутся только горькие воспоминания.

В следующие три дня не произошло ничего заслуживающего внимания. Мы ненадолго встречались, а остальное время я посвящал работе. А на четвёртый день нас показали по телевидению. Мы пропустили бы эту передачу, но позвонила Надя Платонова и сказала маме, что меня показывают по телевизору. Пока включили телевизор и он прогрелся, прошла половина нашего разговора с Самохиным. Всё это время я пытался дозвониться до Люси, но тщетно: их телефон был занят. Я положил трубку на рычаг аппарата, и он тут же зазвонил. Оказывается, Люся сама пыталась нам позвонить, чтобы сообщить о передаче. Её отец смотрел телевизор и сразу всех позвал.

— Здорово исполнили! — сказала Таня. — Не хуже певцов. Когда вы поёте вдвоём, твой голос звучит нормально.

— Ну спасибо, — обиделся я. — Я и так знаю, что вдвоём у нас получается лучше, но я и сам неплохо пою.

Эту передачу у нас видели немногие, а вот вторую, которую через два дня показали по центральному телевидению, посмотрели почти все. И опять показали только сам номер без разговора в студии.

— Ничего, — сказал я Люсе, — мы их добьём! Валентин тоже хорош! Что он мне говорил? Я думал, что они затаскают меня по разным встречам, а на деле после статьи гробовая тишина! Ты подобрала музыку?

— Ещё позавчера и уже пробовала петь. Надо будет завтра спеть вместе.

Зря я ругал Валентина. На следующий день он приехал к моему дому на служебной "Волге".

— Мне нужен ваш сын, — сказал он матери. — Извините, Галина Фёдоровна, но не получилось заранее предупредить. Нас самих поставили перед фактом. Геннадий, во дворце пионеров и школьников уже третий день проводится смотр самодеятельных коллективов. Вашего выступления нет в программе, но Тикоцкий настоял. Ты можешь вызвать сюда свою подругу?

— Мы можем задержаться на полчаса? — спросил я.

— На полчаса можем, — ответил он, взглянув на часы.

— Тогда я сейчас позвоню, а потом сбегаю сам. Это важно.

Мама увела Валентина на кухню пить чай, а я сразу же дозвонился до Люси.

— За нами приехали из Минска пригласить на концерт, — сказал я подруге. — Быстро одевайся, а я сейчас прибегу, чтобы хоть раз спеть песню.

Бежать не стал. Не хватало ещё нахвататься холодного воздуха, да и петь после пробежки... Ничего, в следующий раз будут созваниваться со штабом и заранее заказывать пропуск, как делали раньше. Быстрым шагом за десять минут добрался до дома Черзаровых. Люся уже "почистила пёрышки", надев праздничную плиссированную юбку и красивый джемпер.

— Ничего, что я не в школьном? — спросила она. — По телевизору дети обычно выступают в школьной форме.

— Перебьются! Садись за пианино, времени мало. Где моя гитара?

— Ольга повесила над своей кроватью. Сейчас принесу.

— Здравствуйте, Надежда Игоревна! — поздоровался я с вышедшей с кухни Надеждой. — Люся, давай гитару! Ты начинай, а я подхвачу.

В первый раз получилось неважно, а вот во второй — уже очень неплохо.

— Больше нет времени, — сказал я. — Валентин и так мечет икру. Побежали одеваться. До свидания Надежда Игоревна!

Валентин действительно нервничал и сразу погнал нас в машину.

— Не могли быстрее? — недовольно сказал он.

— Есть новая песня, — сказал я. — Я давно над ней работал, а закончил несколько дней назад. Мы не успели толком отрепетировать, но можем спеть.

— Сначала выступите с "Качелями", а там будет видно. Николай, давай быстрее.

Шофёр, с которым я не был знаком, доставил нас к дворцу за час с небольшим. Мы вошли в вестибюль, сдали свои вещи, и Валентин повёл в зал. На сцене мальчишки и девчонки на два года младше нас танцевали какой-то украинский танец.

— Идите ближе к сцене, и садитесь на свободные места, — негромко сказал наш провожатый. — Ваш номер объявят.

Мы дошли по проходу до третьего ряда и сели на два крайних места. С полчаса с удовольствием смотрели и слушали других, пока не объявили наш номер.

— Геннадий Ищенко и Людмила Черзарова с песней "Крылатые качели"!

Я взял Люсю за руку, и мы поднялись на сцену и пошли к роялю. Ведущий поднёс один микрофон к севшей за инструмент Люсе, а второй я перенёс сам, стараясь не запутать провода. Он дал мне гитару и отошёл в сторону.

— Не волнуйся! — шепнул я подруге, видя, что у неё начинается мандраж. — Плюй на всё, тогда получится. Начинай первая.

Мы очень хорошо сыграли и спели, и я с удовлетворением заметил, что Люся успокоилась, а бурные аплодисменты, которыми нас наградили сидевшие в зале, доставили ей удовольствие. Ведущий начал нас благодарить, намереваясь согнать со сцены, но я взял свой микрофон и обратился к залу:

— Недавно я закончил работать над песней, посвящённой героям гражданской войны. Мы не успели как следует отрепетировать, но если вы будете снисходительны к исполнению, сейчас её споём.

Ведущий дёрнулся было к нам, но публика начала дружно аплодировать, и он опять отошёл в сторону, словно показывая, что не имеет с нами ничего общего.

— Песня "Погоня", — объявил я и запел вместе с подругой: — Усталость забыта, колышется чад, и снова копыта, как сердце, стучат...

Никогда мы не вкладывали в пение столько души и пели на удивление синхронно. Люди могли подумать, что я соврал насчёт репетиций. Когда закончили, я отдал ведущему гитару и подал Люсе руку. И тут зал взорвался аплодисментами! Нам аплодировали, пока не вернулись и не спели песню ещё раз. Эх, если бы она была по-настоящему моей! Под аплодисменты спустились со сцены и заняли свои места. Ведущий поблагодарил нас за выступление и объявил следующий номер. К его началу шум в зале стих, но на нас продолжали оглядываться. Надо было уйти через боковые двери. Долго сидеть не пришлось: сначала станцевали "Польку", потом девочка лет десяти спела песню о маме, и ведущий объявил об окончании смотра. Мы поднялись и быстро пошли к выходу.

— Как ты думаешь, нас засняли? — спросила Люся, увидев две кинокамеры на треногах.

— Засняли, — ответил я. — Ты уткнулась в рояль, а потом скромно потупила глазки, а я несколько раз посмотрел в зал. Снимали не в первый раз, а когда пели "на бис". Давай отойдём в сторону и дождёмся Валентина, всё равно в гардеробе сейчас очередь.

Мы подошли к окну, где нас и нашёл Валентин.

— Пойдёмте быстрее, — поторопил он. — С вами хотят поговорить. Прекрасная песня и спели вы здорово, но у ведущего чуть не случился инфаркт.

Он привёл нас в большую комнату с четырьмя составленными в ряд столами, за которыми сидели несколько мужчин и одна женщина. Из них я узнал только Тикоцкого. Мы подошли вплотную к столам и поздоровались.

— Спасибо, Евгений Карлович! — сказал я приветливо улыбнувшемуся мне композитору. — Люся, это композитор, который нас сюда вытянул. Он помог мне и с первой песней.

— Ты и без меня её исполнил бы, — сказал Тикоцкий. — Вы, без сомнения, получите за свою песню первое место, а значит, попадёте на Всесоюзный смотр, так что готовьтесь.

— А когда это будет? — спросил я.

— Когда пройдут республиканские смотры, — ответил он. — Пока дата не утверждена. Ориентируйтесь на конец зимы. Геннадий, с тобой хочет поговорить Виктор Сергеевич Попов. Он хормейстер московского Дома пионеров и октябрят.

— Садитесь, ребята! — сказал тот, кого Тикоцкий назвал Поповым. — Возьмите стулья у стены.

Я сходил за стульями для себя и для Люси. Пока ходил, вспомнил, кем станет этот человек. Большой детский хор — это его детище.

— Я руковожу большим детским коллективом, — начал он, когда мы сели. — К сожалению, хороших детских песен очень мало, поэтому я рад, что ты начал их сочинять. У меня будет просьба. Я хотел исполнить "Качели"...

— Виктор Сергеевич! — сказал я. — Извините за то, что перебил. Я не являюсь собственником песен. Конечно, мне хочется спеть их самому или в паре с моей подругой, но буду только рад, если потом их споют другие. К сожалению, могу придумывать только сами мелодии, партитуру не напишу при всем желании.

— Этот недостаток присущ многим молодым авторам, — вступила в разговор женщина. — Я художественный руководитель дворца пионеров. Надеюсь, что вы у нас в гостях не в последний раз. Если потребуется помощь, обращайтесь в любое время.

— Запомните на будущее, молодые люди, — сказал мужчина с брезгливым выражением лица, — что выступать положено в школьной форме.

— Извините, а кем это положено? — ехидно спросил я. — Это ведь самодеятельность, верно? А школьная форма предназначена только для школы. В самодеятельности может принять участие любой. Что вы скажете о сталеваре, если он выйдет на сцену в брезентовой одежде, со шлемом на голове и исполнит арию Фигаро? Я назову его придурком. Так почему этим должны заниматься мы? Для нас выступление — это праздник, а в праздник и одеваются по-праздничному.

Все, кроме этого типа, рассмеялись, а он покраснел как рак и отвёл глаза. Но я успел заметить их выражение. Зря я связался с этим дерьмом, надо было шаркнуть ножкой и сказать, что в следующий раз непременно...

— Зря ты с ним связался! — сказал мне Валентин, когда шли к машине. — Дрянной человек. Работает в министерстве культуры и теперь при случае постарается сделать тебе гадость. Больших возможностей у него нет, но всё равно... Слышал поговорку про дерьмо? Так это как раз про него. Я с вами не поеду. Сейчас Николай подбросит меня домой, а потом отвезёт вас.

До дома Валентина добрались за десять минут, а потом поехали в городок. Шофёр всю дорогу молчал, да и мы не хотели разговаривать о своих делах при постороннем.

— Вы молодцы, — сказал он, когда съехал с шоссе на бетонку. — Здорово выступили.

— А вы смотрели? — спросил я. — Вас ведь Николаем зовут? А как полностью?

— Николай Иванович, — ответил он. — Смотрел, конечно.

— А где Сергей Александрович? — спросил я.

— Жена у него заболела, так что пока на этой машине я.

Он привёз нас туда же, откуда и забрал, — к моему дому. Мы попрощались и вошли в подъезд.

— Давай пообедаем у нас, а потом я тебя провожу, — предложил я. — Конечно, если тебе не надоели мамины борщи.

— Ладно, — согласилась она. — Твоя мама очень вкусно готовит. Скажи, зачем ты поругался с этим...

— Сглупил, — признался я. — Терпеть не могу таких типов. Ладно, забудь о нём, впредь буду сдержанней.

— Раздевайтесь, мойте руки и за стол, — сказала мама, увидев нас в прихожей. — Хорошо выступили?

— Когда мы выступали плохо? — ответил я. — Глава комиссии сказал, что первое место у нас в кармане. Весной придётся ехать в Москву.

— Правда, что ли? — не поверив мне, спросила мама у вышедшей из ванной Люси. — Он не сочиняет?

— Нам так сказали, — ответила она. — Нас засняли, знать бы, когда покажут.

— Завтра уже десятое, — сказала мама, накладывая нам в борщ сметану, — а послезавтра вам идти в школу. Готовы?

— Понедельник — день тяжёлый, — ответил я, — а при таких перерывах в занятиях он будет убийственным. К хорошему привыкаешь быстро.

— Спасибо, Галина Фёдоровна, — поблагодарила Люся. — Изумительный борщ. Я немного соскучилась по школе. Это у него много занятий, а мне было скучновато. Хороших книг мало, а по телевизору была только одна интересная передача, да и та о нас.

— Надо же! — сказала мама. — Верно говорят, что с кем поведёшься, от того и наберёшься. Раньше я не замечала за тобой склонности к шуткам.

— Надо больше заниматься йогой! — наставительно сказал я. — Хочешь, я покажу тебе десятка три асан?

— Показывай Ольге, — отозвалась Люся. — Она готова выполнять весь день всё, что от тебя исходит, а я не собираюсь долго стоять на голове.

— Зря, разглаживаются морщинки!

— Ах ты!

— Дети, быстро перестали! — сказала мама. — Доедайте первое, а я сейчас наложу второе.

— В меня больше ничего не влезет, — отказался я. — Доем борщ — и всё! Не хватало ещё растолстеть. Лучше накладывай Люсе. Можешь отдать ей и мою порцию.

— Я это припомню, — пообещала подруга. — Я тоже наелась, спасибо.

— Теперь целуй! — сказала она, когда ушли в мою комнату. — И за выступление, и за вторую порцию!

— После борща не буду! — отказался я. — У тебя на губах капуста.

— Ах ты! — она толкнула меня на кровать, а когда я не удержался и сел, навалилась сверху и прильнула к губам.

Память всколыхнулась, и мои руки сами начали её ласкать...

— Теперь поняла, о чём я говорил? — задыхаясь, сказал я. — Люсенька, нельзя же так, я всё-таки не железный и слишком многое помню, чтобы...

— Я поняла, — ответила она. — Но как же было хорошо, пока ты не прекратил. Ждать целых четыре года, да я раньше сойду с ума!

— Потому и говорю, что нужно прекращать. До нашей дружбы ты жила спокойно и не сходила с ума. Правильно делают, что запрещают такую любовь. Что хорошего в том, чтобы хотеть и не мочь? Я теперь буду думать только о тебе, разве что поможет медитация.

— Научи меня медитациям, — попросила она. — Раз ты их выполняешь, значит, они для чего-то нужны?

— Плохо, что я об этом не подумал, — сказал я, поднимаясь с кровати. — Надо будет многому тебя научить. Если нам с тобой вместе жить, это может оказаться полезным. Слушай...

Глава 12

Последний день каникул я полностью провёл с Люсей. Мы сидели в моей комнате, потом гуляли и снова уединялись у меня. Я впервые подробно рассказывал ей о своей жизни, о мире будущего и отвечал на вопросы. По моей просьбе она захватила трико и показала, что и как выполняет. Поправив ошибки, я позанимался сам. Люся сидела на кровати, а когда я закончил с асанами, начала щупать мои мышцы.

— Прекрати немедленно, не то получишь по рукам! — сказал я. — Больше я вместе с тобой не занимаюсь йогой.

— Я не думала, что у тебя такие мышцы. Ну потрогала, что в этом плохого?

— Вот я потрогаю тебя в разных местах, тогда узнаешь. Эй, это шутка, не буду я тебя трогать!

— Но хоть поцеловать?

— Ты и так меня завела, не хватает только поцелуев!

— Как завела? — не поняла она.

— Так говорят, когда ласками вызывают возбуждение, — объяснил я. — Все, оставили эту тему. Давай ты посидишь и подумаешь о своём поведении, а я немного попишу и пойду тебя провожать.

Люся принесла с кухни табуретку, села рядом со мной и смотрела, подперев подбородок ладонью, как я заполняю страницу за страницей. Когда закончил и отложил тетрадь, подруга придвинулась ближе и прижалась головой к моей груди. Я обнял её и уткнулся лицом в волосы.

— Пусть нам многого нельзя, — сказала она, — но я счастлива. Единственное, что тревожит, это опасность для тебя, когда пустишь в ход свои тетрадки.

— Этого не избежать, — ответил я. — Постараюсь быть осторожней, но многое будет зависеть не от меня. Я не только хочу прожить с тобой жизнь, вырастить детей и нянчить внуков, но чтобы и у них была такая возможность. Знаешь, как было горько сознавать, что мои внуки вряд ли доживут до старости? Или их дети. Человек должен умирать, давая место другим, а человечество должно жить. Давай я тебя провожу, а то родители будут недовольны. Как ушла утром, так дома и не появлялась. А завтра будь готова испытать то, что я испытал после публикации статьи в "Комсомолке".

Я ошибся — и слава богу! Почти все одноклассники, живущие в городках, смотрели на каникулах наше выступление и встретили нас с восторгом. Куда девалось былое отчуждение! Меня от избытка чувств несколько раз стукнули по плечу. А во вторник в школу на "Запорожце" приехал кто-то из отдела культуры Минского облисполкома и привёз наши дипломы лауреатов республиканского смотра самодеятельных искусств. Как и говорил Тикоцкий, мы получили первое место, причём за "Качели".

— У меня нет слов! — сказала Ирина, передавая нам бумаги. — Теперь вы через два месяца поедете в Москву вместе с теми, кто занял вторые и третьи места.

— Да, нам говорили, Ирина Михайловна, — сказал я. — Постараемся победить и там.

К концу недели ажиотаж вокруг нас потихоньку сошёл на нет, а в воскресенье наше исполнение "Погони" передали и по местному, и по центральному телевидению. За весь январь я никого не заинтересовал, а в начале февраля обо мне опять заговорили: в продажу вышел сборник. По договору с издательством мне полагался один экземпляр, но я договорился через Валентина, что за мой счёт их оставят десяток. Рассчитываться и забирать книги уехал с мамой, предварительно отпросившись в школе. Деньги, естественно, отдал родителям, пять экземпляров книг передал в школьную библиотеку, а остальные оставил себе с целью раздать родственникам. Одну книжку, как и обещал, принёс в класс. К концу января я полностью закончил свои записи и стал думать о том, как подкатиться к Машерову. Через месяц с небольшим нынешний первый секретарь Мазуров уедет в Москву и его место займёт Пётр Миронович. Хоть он отличался простотой в общении, подобраться после повышения будет намного трудней. Я был повязан по рукам и ногам своим возрастом и школой, а родителей мог использовать только втёмную. Для начала нужно было анонимно передать письмо, составив его так, чтобы оно не очутилось в мусорном ведре. В нём же хотел описать два стихийных бедствия, которые должны были произойти в самое ближайшее время. Безусловно, о них будут говорить по телевидению и напишут в газетах. Одно из них — это торнадо, опустошившие Средний Запад США. Одиннадцатого апреля тридцать семь торнадо нанесли огромный ущерб, убив почти три сотни человек и ранив больше пяти тысяч. Другое — это землетрясение в Чили. Двадцать восьмого марта в половине пятого вечера землетрясение в семь баллов уничтожило четыре сотни человек. По шестьдесят пятому году у меня больше ничего не было, кроме ураганных ветров в Пакистане. Но ветра были ближе к лету и длились долго. Такой ветер с мутным прогнозом на май-июнь можно предсказать даже случайно, а попробуйте предсказать землетрясение с точностью до нескольких минут и с число жертв! Для передачи нужно было знать домашний адрес Петра Мироновича и иметь возможность смотаться в Минск. Я мог, ни во что не посвящая родителей, рискнуть и съездить в Минск в воскресенье. Только куда ехать? Письмо было написано и лежало за ковром. Помощь явилась в лице Валентина. В среду десятого почтальонша принесла от него телеграмму следующего содержания: "буду одиннадцатого утро заберу". Куда и для чего заберут, не сообщалось. Я позвонил Люсе, чтобы она завтра принарядилась и шла не в школу, а к нам, а сам утром, до начала уроков, сбегал в учительскую.

— Ладно, поезжайте, — сказала Ирина, забирая у меня телеграмму. — Директор заболел, а завучу я скажу.

Валентин приехал в одиннадцатом часу. Шофёром у него опять был Николай.

— Готовы? — осмотрел он нас. — Ну если да, то садитесь в машину. Ты собирался подготовить новую песню. Закончил работу?

— Вообще-то, да, — ответил я, — но до смотра ещё месяц. Может, ещё что-то подправлю. Для чего мы вам нужны?

— Вы нужны не мне, — объяснил он. — Вас попросили доставить ребята из отдела культуры. Смотр организуют они, филармония только помогает. Смотр намечен на первую декаду марта, а сегодня должны утвердить репертуар, с которым вы поедете в Москву, потому я тебя и спрашивал о песне. О чём она?

— О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется "Прощание с Братском".

Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства её песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали Гребенников или Добронравов, а "Братск" — это их совместная работа. Поэтому в выборе этой песни почти не было риска.

— Серьёзная тема, — сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня, — и очень необычная для твоего возраста. Чем вызван такой выбор?

— Если бы я жил только своим опытом, мы с вами не ехали бы в этой машине, — ответил я. — А книги для чего? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом остальные наши песни уже слышали, а необычность темы может сильно помочь.

Когда подбирали песню, Люся сказала почти то же самое.

— Это недетская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после пения в классе? Здесь то же самое. И напишут её, по твоим словам, в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может, лучше взять песню из далёкого будущего?

— Хороших песен и в будущем не хватало, — возразил я. — Три четверти из них о любви. Кто нам разрешит их петь? А за некоторые можно испортишь жизнь себе и близким. Например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется "Конь вороной". Музыку я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Над Доном снег кружится словно пух, снежинки крупные ложатся в воду. Нам надо выбирать одно из двух, жизнь или смерть, позор или свободу...

— Песня красивая, — сказала она, — и спел ты очень душевно. Но как можно петь о белых? У них же руки по локоть в крови!

— Гражданские войны всегда кровавые. И побеждают в них не те, кто прав, а правыми становятся победители. Проигравшие теряют все: имущество, Родину, многие — жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово. В нашей много тёмных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые... Нам ведь говорили, что они сражались за фабрики и земли.

— А разве не так?

— Кто-то сражался, но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. В той жизни я видел съёмку при исполнении "Прощания с Братском". В глазах многих пожилых людей стояли слёзы. Песня из нынешнего времени, и это должны оценить.

На трассе было мало машин, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы едем уже по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.

— Выходим, — сказал Валентин, открывая дверцу.

— А у вас есть пианино? — спросил я, помогая выйти Люсе.

— В отделе культуры всё есть. Идите за мной.

— Валентин Петрович! — решившись, спросил я. — Вы знаете, где живёт Машеров?

— Какой именно?

— Пётр Миронович.

— А для чего он тебе? — повернулся Валентин. — Это очень занятый человек.

— Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, — не моргнув глазом, соврал я. — Не всё же писать фантастику. А он мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.

— Я не знаю точного адреса, только дом.

— Я написал письмо. Давайте после смотра съездим к его дому и бросим в почтовый ящик? А дальше пускай он сам решает, помогать мне или нет.

— Так можно, — согласился Валентин. — Этот дом в десяти минутах езды. Если хочешь, могу передать твоё письмо через секретариат ЦК. Я бываю у них два раза в неделю.

— Нет, так не хочу. В секретариате наверняка просматривают и сортируют письма, а там есть очень личное.

— Ну как знаешь, — он подошёл к гардеробу и снял пальто. — Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня много и своей работы.

Мы сняли верхнюю одежду и поспешили на второй этаж, где вошли в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.

— Подождите здесь, — сказал Валентин, — а я быстро всех соберу.

"Быстро" вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.

— Вы выбрали, что будете исполнять? — спросил он. — По-прежнему "Качели"?

— Мы хотим спеть новую песню, — сказал я комиссии. — Называется "Прощание с Братском". Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас ещё есть время подготовиться.

— Исполните, — сказал пожилой, — а потом решим.

— Я в таёжном смолистом краю встретил лучшую песню свою, до сих пор я тебя, мой палаточный Братск, самой первой любовью люблю...

Отзвучала песня, но все молчали.

— Странно... — сказал пожилой. — Как ты смог это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?

— Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, — сказала девушка. — Я голосую за неё.

Остальные тоже были "за", поэтому нас не задержали, и Валентин решил съездить к дому Машерова с нами.

— На всякий случай, — пояснил он, — чтобы ты случайно не влип в неприятности.

Ехали недолго. Все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.

— Извините, — обратился я к ней, — не скажете, в какой квартире живёт Машеров?

— А для чего он тебе? — спросила она. — Постой, это ты с девочкой пел "Качели"? Петя, тебя ищет этот молодой человек.

Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.

— Ты куда, Поля? — спросил он. — Надолго уходишь?

— Минут на двадцать, — ответила его жена. — Я тебе всё разогрела, обедай.

— Хорошо поёшь, — сказал мне Пётр Миронович, — и песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдём домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей было бы интересно с тобой познакомиться. Ты в каком классе?

Мы вошли в подъезд и поднялись на второй этаж к квартире Машеровых.

— В седьмом, — ответил я, понимая, что влип и планы нужно менять.

— Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя короткий разговор или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придётся подождать, пока я пообедаю. Может, составишь мне компанию?

Почему-то вспомнился фильм "Чапаев", где он говорил: "Я обедаю — садись обедать". Я решился.

— Короткий у меня разговор, Пётр Миронович. И лучше нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.

— Ну тогда садись и излагай, — сказал он, кивнув на диван.

— Прочтите, — сказал я, протягивая ему конверт. — Я хотел бросить его в ваш почтовый ящик.

Машеров взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.

— А своими словами, значит, не хочешь? — спросил он, вытряхивая на стол письмо. — Ах да, ты же у нас ещё и писатель!

Прочитав первые строки, удивлённо посмотрел на меня.

— Откуда ты мог это узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?

— Читайте дальше, я потом объясню.

— Ничего себе! — Машеров оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. — Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?

— Никто меня не присылал. Письмо я передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. То, что вас так удивило, написано с единственной целью — обратить ваше внимание, чтобы не выбросили написанное в мусор. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал или то, что будет на самом деле. Всё должно случиться уже скоро, и в новостях это прозвучит.

— Предсказатель! — с иронией сказал он, опять разворачивая письмо. — И как с этим согласуется знание государственных секретов?

— Никто не предскажет землетрясение с точностью до нескольких минут, — возразил я, — и то, какие от него будут потери. Я не предсказываю, я знаю.

— Уэллс? — усмехнулся он. — "Машину времени" читал. Тоже хочешь написать что-то в этом роде?

— Ни одно тело нельзя передать в прошлое, — сказал я, понимая, что нужно идти до конца, — а вот информацию можно. Мне было больше восьмидесяти, когда всю мою память передали тому, кем я был семьдесят лет назад. Я сам не написал ни одной книги и ни одной песни. Их должны написать другие в вашем будущем.

— Я не верю ничему из того, что ты сказал! Но если всё так, тебя нужно отвести в Москву, посадить в самый охраняемый подвал и выкачивать знания до донышка. Я не понял, в чём твоя цель? Для чего ты это принёс?

— А вы как думаете? — спросил я. — Давайте, вы на мгновение поверите.

— Допустим, поверил, — сказал он. — И что дальше?

— Человек, который знает, как будет жить мир в течение семидесяти лет, обладает огромными преимуществами перед остальными, тем более что при передаче личности из будущего сильно обостряется память. Я могу и дальше "писать" повести и забрасывать страну песнями, могу стать выдающимся учёным и изобретателем и до самой смерти как сыр в масле кататься.

— Если верить твоим же словам, ты уже начал.

— Начал, — согласился я. — Основным мотивом была необходимость прославиться. Лично мне не нужна слава, она нужна для того, из-за чего я к вам пришёл. А сделал это потому, что в будущем всё будет очень паршиво. И у вас есть шанс это изменить.

— С твоей помощью?

— Можно и без меня. Я уже много месяцев записываю то, что мне известно. Могу отдать вам записи и уйти в сторону. Но в них только основные события, помню я намного больше. И вариант с подвалом не устраивает, никто у меня таким образом ничего не добьётся.

— И где же эти тетрадки?

— Сейчас они вам не нужны, — ответил я. — Вы не верите, а я вложил в них слишком много труда, чтобы вот так отдать. Есть ещё один нюанс. К тому, что я вам дам, можно допустить только очень небольшой круг лиц, которым вы доверяете абсолютно. И нужно, чтобы в Москве обо мне узнали как можно позже. Лучше если это случится тогда, когда на месте Брежнева будете сидеть вы.

— Так! — Машеров ещё раз пробежал глазами моё письмо. — Во всём этом настораживает два момента. Первое — это запись вверху, второе — твой разговор. Это разговор взрослого эрудированного человека, а не подростка. И что мне с тобой делать?

— Пока ничего, — предложил я. — До землетрясения в Чили остался месяц. Если оно вас не убедит, подождёте ещё двадцать дней. Уж нашествие торнадо вам никто не предскажет, да еще с такой точностью. А когда будете готовы к серьёзному разговору, тогда и поговорим. Позвоните в ЦК комсомола, и они привезут меня к вам. Только первая беседа должна быть с глазу на глаз, а дальше уже решать вам. Идите обедать, а то сейчас придёт Полина Андреевна и вам влетит за остывший обед. А я тоже побегу, меня ждёт машина.

— Как ты убедил ребят из ЦК комсомола привезти тебя ко мне?

— Сказал, что хочу писать книгу о партизанах Белоруссии и конкретно о вас. Везли не на встречу, я лишь хотел узнать номер квартиры и опустить письмо, а нарвался на вашу жену.

— Хорошо, что нарвался. Я не стал бы сам проверять твоё письмо, а отдал бы кому следует. Не хочется мне тебя отпускать...

— До лета я никуда не денусь из военного городка, только в начале марта посылают в Москву как лауреата. Но я могу и отказаться. Подругу только жалко.

— Это ту девочку, с которой ты поёшь? Славная, и голос замечательный. Она знает?

— Только сам факт, я не посвящал её ни во что серьёзное.

— Ладно, беги и постарайся никуда не запропаститься. Тетради где?

— Под тахтой родителей. Зря смеётесь, у меня нет сейфа.

— Уже уходишь? — спросила вошедшая Машерова. — Жаль, скоро из школы прибежит Лена, мы вас познакомили бы.

— В другой раз, Полина Андреевна! — сказал я. — Меня ждут люди с машиной, до свидания!

— Мы видели, как он тебя забрал, — сказал Валентин, когда я сел в машину. — Ну как, поговорили?

— Поговорили. Он будет думать. Спасибо вам!

— За что? — удивился он. — За машину?

— И за машину тоже, а главное, за помощь в организациях выступлений. К мальчишке с улицы было бы другое отношение. Когда едем домой?

— Сейчас поедете, только довезёте меня до работы.

Всю дорогу до моего дома молчали. Когда попрощались с Николаем, Люся предложила:

— Давай не будем к тебе заходить? Проводи меня домой и расскажи, о чём вы говорили.

С рассказом я уложился в несколько минут.

— Значит, он всё знает, но ничему не поверил, — подытожила она. — А после землетрясения?

— Я думаю, что он не будет ждать этих торнадо, — сказал я подруге. — В любом случае отношение к тому, что я скажу, будет совершенно другим. У меня ведь есть что сказать и помимо стихийных бедствий.

— А что будет, когда он поверит?

— Если пустят в ход то, что я записал, в Москве всё равно узнают. Главное, чтобы не связали со мной. И ещё нужно убрать кое-кого из нынешнего руководства, иначе ничего не изменится. Мы предотвратим одно покушение, а они организуют другое. Не нужно тебе в это вникать. У нас и о тебе был разговор, и я сказал, что ты знаешь только сам факт переноса личности. Не стоит никому знать, что тебе известно больше, да и не собираюсь я тебя во всё посвящать. Меньше знаешь — крепче спишь. Тебе от этих знаний никакой пользы, а неприятности могут быть.

— Так мы едем на смотр или нет?

— Вроде едем. Я думаю, что он не будет ничего предпринимать. В такое трудно поверить, а когда все доказательства — это слова пишущего фантастику мальчишки... Можно, конечно, пустить в ход моё письмо, потому что в нём написаны действительно серьёзные вещи, но он на это не пойдёт. Если что и сделает, то после двадцать восьмого марта. Сколько тут ждать!

Меня никто не побеспокоил, и нас отпустили на смотр в Москву. О том, что сделал Машеров, я узнал позже. Вместе с приставленным к нам работником ЦК комсомола отправили лейтенанта минского КГБ. Представилась она работником областного отдела культуры и опекала ненавязчиво, в отличие от комсомольского вожака. Выехали на поезде за три дня до начала смотра. Сели в два купе: в одно женщины, в другое я с остальными мужчинами нашей делегации. Одно место было у нас свободным до самой Москвы. Поселили в гостинице "Юность" и весь следующий день возили по экскурсиям, включив в программу посещение Мавзолея.

Первого места мы не получили, не получили даже второго. Нам бурно аплодировали, но места давали не за песню, а за номер в целом, а по исполнению мы не дотягивали до занявших первые места.

— Третье место — это тоже не дырка от бублика, — сказал я Люсе. — А вообще, с этими конкурсами нужно заканчивать. Выехали на ворованной песне и твоём голосе. Известность большая не нужна, поэтому будем изредка петь у Самохина, и всё. Это будет честнее.

У отдела культуры были запланированы какие-то встречи, но мы после возвращения от всего отказались.

— Имейте совесть! — сказал я возмущённым такой неблагодарностью комсомольским работникам. — Мы и так уже пропустили столько учебных дней! В конце марта будут каникулы, тогда можно куда-нибудь съездить, да и то только один раз. А пока к вам большая просьба отправить нас домой. Не обязательно на "Волге", мы согласны даже на газик.

— Сильно разочарованы? — спросил я Валентина, который вышел с нами распорядиться насчёт машины.

— Есть немного, — ответил он. — А вы, я смотрю, совсем не расстраиваетесь?

— Я не настолько высокого мнения о своём голосе, — сказал я. — Те, кто занял первое и второе места, были во всём лучше нас. На что обижаться? А вот ваши ребята на нас обиделись. Скажи им, что мы устали и хотим отдохнуть, да ещё пропустили неделю занятий. Мне стыдно за грубость, но если бы я шаркал ножкой, они нас уламывали бы ещё часа два.

На этот раз домой вёз Сергей.

— Здравствуйте, Сергей Александрович! — радостно поздоровался я. — Выздоровела жена?

— Умерла, — ответил он и больше до самого городка не произнёс ни слова.

Приехали в среду, семнадцатого марта, около часа дня. Подождав, пока закончатся уроки, я оделся и вышел встречать ребят из школы. Как обычно, Сергей с Игорем шли вместе.

— Привет! — поздоровался я с ними. — Сергей, дай на час тетради! И надо узнать, что вам задали на завтра.

— Привет! — отозвался он. — Поздравляю! Пойдём ко мне, половина тетрадей дома.

— Здравствуй! — поздоровался Игорь. — Когда приехали?

— Два часа назад, — ответил я. — Пошли быстрее, мне наверняка много переписывать, а тебе ещё самому делать уроки.

Остаток вечера я делал письменные задания и просматривал учебники за всё пропущенное время. Память памятью, но сделать это было нелишним. Люсе сейчас труднее, но я ничем не мог ей помочь. Ничего, за два дня догонит, а завтра нас никто не будет спрашивать.

Утром я чуть не поругался с директором, который непременно хотел устроить нам торжественную встречу. Хорошо, что он перед этим поговорил со мной.

— У меня только наладились отношения с одноклассниками, а вы хотите всё испортить! — сказал я. — Можете снижать оценку по поведению, но если вы устроите встречу, я в этот день не приду в школу!

— Как хочешь, — недовольно согласился Новиков. — У Черзаровой такое же мнение?

— У нас одно мнение на двоих. Не обижайтесь, Виктор Николаевич, но это лишнее.

Дальше всё пошло как обычно. Двадцать третьего нам сообщили четвертные оценки, и я сказал обрадованному Сашке, что не собираюсь трогать его лоб. Двадцать четвёртого за нами прислали машину для проведения встречи со школьниками Минска. Машина и шофёр были другими. Я воспользовался случаем и заехал в редакцию передать рукопись. Мы не отдали её машинистке из-за большого объёма. Не хотелось нагружать её бесплатной работой, а отец не мог совать деньги. Но я обговорил этот вопрос заранее. Писал разборчиво, поэтому в редакции были согласны и на тетради. Встреча прошла не так скучно, как я думал, и закончилась тем, что мы спели свои песни. Но я сразу предупредил парней из отдела культуры, чтобы больше на нас не рассчитывали, каникулы и без того короткие. Двадцать восьмого марта слушал новости по телевизору, но о землетрясении не сообщили. А на следующий день за нами приехали.

Глава 13

В дверь позвонили около десяти утра, когда я был в своей комнате, и её открыла мама. В прихожую зашёл мужчина лет тридцати в штатском, который, не представившись, сказал, что должен отвезти меня в минский обком партии.

— Кому я там понадобился? — спросил я, опередив маму. — И вообще, сначала стоило бы себя назвать. Неужели вы думаете, что я куда-то поеду с неизвестным?

— Васильев, — буркнул он.

— Это на вас не написано, — сказал я. — У вас есть документы?

— Как хотите, — с деланым безразличием отозвался он. — Отвезу одну Черзарову. Она уже в машине.

— Хорошо, сейчас переоденусь, — внутренне похолодев, согласился я. — Подождите в большой комнате, это недолго.

— Вам просили напомнить о тетрадях, — сказал он, заходя в комнату.

— А вот тетради от меня получат только после личного разговора, — насмешливо сказал я. — И на тахту можете не смотреть: там их уже нет.

Сразу же после приезда из Москвы я перепрятал свои записи в сарай. Он понял, что я не вру, и ничего не сказал. Оделся я минут за пять, поцеловал взволнованную маму, сказал, чтобы не волновалась, и вслед за Васильевым вышел из квартиры.

— Такой стиль работы — это ваша инициатива или вам приказали на меня надавить? — спросил я, следуя за провожатым. — У Черзаровых вели себя так же?

— Садись в машину, — не отвечая, сказал он и сам сел рядом с водителем.

Я открыл дверь, сел рядом с Люсей и демонстративно поцеловал её в щёку.

— Привет, солнышко! Решила со мной прокатиться?

— Сказали, что нужно ехать в обком партии, — ответила она. — А что не так?

— Всё так, непонятно только, для чего ты понадобилась обкому партии.

— Ты всегда такой наглый? — не выдержал Васильев.

— А какого отношения вы хотели? — спросил я. — У меня мать сердечница, а вы заставили её волноваться. Люсь, он хоть что-нибудь вам объяснил?

— Вам всё объяснят на месте, — ответил он и дальше всю дорогу молчал.

"Место" оказалось ничем не примечательным пятиэтажным домом, к одному из подъездов которого подъехала машина.

— Идите впереди, — сказал Васильев. — Первый этаж, третья квартира.

Я выбрался из машины, помог выйти Люсе и, взяв её под руку, повёл в подъезд. Подойдя к нужной квартире, позвонил. Открыл молодой накачанный парень.

— Здесь продаётся платяной шкаф? — спросил я.

— Проходи, юморист, — сказал сзади Васильев. — Пропусти их, Семён.

Мы зашли мимо посторонившегося здоровяка в прихожую.

— Снимайте свои пальто, — сказал Васильев. — И обувь оставьте здесь. Тапки возле зеркала.

В квартире было четыре комнаты, ждали нас в крайней справа.

— Здравствуйте, Пётр Миронович, — поздоровался я. — Людмила, позволь представить тебе лидера белорусских коммунистов! А вот гражданина рядом с ним я не знаю, но наш провожатый явно из числа его подчинённых. Есть в них нечто неуловимо похожее.

— Он всегда так себя ведёт? — поинтересовался у Машерова пожилой крепкий мужчина с седыми, зачёсанными назад волосами.

— Я беседовал с ним один раз, — ответил Машеров. — Вроде был нормальным.

— Я нормальный, когда ко мне нормально относятся! — сказал я. — Я же вас просил! Неужели трудно было прислать Валентина? И зачем вам Людмила? Чтобы давить на меня? Я вам говорил о приватной беседе? Это, между прочим, нужно и вам. Наверно, и запись включили?

— Что нужно, то и будем делать! — отрезал седой. — Возрастом не вышел нас учить. Лучше объясни, откуда узнал об этом?

На стол легло моё письмо.

— Давай сядем, — сказал я Люсе, направляясь к небольшому дивану, — а то сами не предложат. Что вам от меня нужно? Узнать, где я это прочитал? Мне нечего от вас скрывать, всё расскажу. Все эти секреты бывшего СССР свободно выставлялись в интернете. Любой мог сбросить даже на часы с голо, а у меня был хоть и раритетный, но стационарный комп.

— Как это бывшего? — оторопел седой.

— Кто он? — показал я на него рукой.

— Это мой друг, — ответил Машеров.

— Дружба — это святое, — согласился я, — только всё-таки нужно было послушать меня. Поговорили бы, а потом решали, кому и что можно доверить.

— Ему я могу доверить собственную жизнь! — твёрдо сказал Машеров.

— Позовите кого-нибудь из своих ребят, — сказал я седому. — Пусть отведут мою девушку в другую комнату. Ни к чему ей слушать то, что я вам скажу.

— Пройди на кухню, — сказал Люсе седой. — Там должен быть Семён. Попейте с ним чай.

— Сейчас я вам кое-что расскажу, — сказал я им. — Потом вы отвозите нас домой и забираете мои тетради. А в дальнейшем можете на меня не рассчитывать!

— А как же мир? — спросил Машеров.

— Да провались этот мир в тартарары, — с горечью ответил я. — Если так ведут себя самые честные и порядочные люди, для кого надрывать пуп?

— Зря ты так, — сказал Машеров. — Почему ты думаешь, что тебя должны встречать с распростёртыми объятиями?

— Землетрясение было? — спросил я. — Всё совпало?

— Число жертв уточняют, — ответил Машеров, — а по времени расхождение на три минуты.

— Да округлил я эти минуты! — махнул я рукой. — Вы попробуйте предсказать с точностью до месяца! А почему с объятиями... Ладно, слушайте, может, поймёте.

Сначала я рассказал то немногое, что знал из жизни Машерова.

— Знаю так мало, потому что мальчишкой вами не интересовался, а в более позднее время все публикации вертелись вокруг вашего убийства.

— И когда меня убили? — побледнев, спросил Пётр Миронович.

— Четвёртого октября восьмидесятого года вы погибнете в автокатастрофе, очень похожей на хорошо организованное убийство.

Я подробно рассказал всё, что вычитал из многочисленных статей по самому дорожному происшествию, и то, что связывало его с Андроповым. Потом был краткий рассказ о периоде правления Брежнева. О Черненко упомянул мельком, а об Андропове рассказал чуть больше. Основное время занял Горбачёв с его перестройкой.

— Остальное прочитаете в тетрадях, — закончил я рассказ. — Пять общих тетрадей — это события в мире, а в трёх описаны открытия и технологии где-то до две тысячи двадцатого года, дальше я не следил. Старость, болезни, да и просто стало неинтересно. Забирайте и делайте всё, что хотите и можете. На последних страницах одной из тетрадей я записал свои рекомендации, можете их выдрать. И попрошу быстрее нас отправить. Если у мамы из-за вас случится сердечный приступ...

Было видно, что седой колеблется, но Машеров согласно кивнул.

— Распорядись, Илья, — сказал он. — И пошли с ними Семёна.

— Тебе решать, — согласился его друг, поднялся из-за стола и ушёл на кухню.

— Твою доставку организовывал не я, — сказал Машеров. — Надеюсь, что ты передумаешь. Все твои книги будут...

— Больше ни одной книги! — сказал я. — Хватит! Жаль, что недавно отдал одну в редакцию. И песни будут только для друзей!

— Тебе сколько лет?

— Четырнадцать или восемьдесят — считайте как хотите! — ответил я. — Старики и дети одинаково обидчивы! Я слишком много сделал для людей, а мне в очередной раз показали, в какой стране я живу, вместо благодарности ткнув мордой в стенку! Пропади всё пропадом, а я буду жить для себя и дорогих для меня людей.

— Не хами! — сказал появившийся с кухни седой, который слышал мои последние слова. — Ценность твоих записей под большим вопросом.

Следом за ним с кухни вышли Люся с Семёном.

— Во-первых, я их не продаю! — повернулся я к нему. — А важность моих записей вам ещё предстоит оценить. Сотни миллиардов долларов и миллионы человеческих жизней — этого мало? Ткнули пальчиком в семьдесят второй год, а там страшенная засуха, из-за которой мы лишились пятисот тонн золота, ушедшего на закупку хлеба. Я не знаю, сколько это по нынешнему курсу, а в то время, когда я читал, было больше двадцати миллиардов баксов! А через год, двадцать шестого апреля, из-за землетрясения от Ташкента останутся одни руины! Катастрофы космических кораблей, ненужные исследования и тупиковые технологии, на которые уйдут миллиарды! А авария атомной электростанции в Чернобыле? В общей сложности из-за ядерного взрыва реактора загадило сто пятьдесят тысяч квадратных километров, треть из которых в Белоруссии! Пятьсот тысяч человек получили разные дозы облучения, не только посёлки, города бросали! И остановили много других станций, чтобы переделать хреновые реакторы, а это опять огромные потери! В моих тетрадях этих катастроф, вызванных природой или человеческой глупостью... до фига! О трёх других тетрадях вообще не говорю — они бесценны! Ладно, Люся, пойдём одеваться, нас соизволили отпустить.

Обратно ехали на той же машине, только рядом с шофёром сидел массивный Семён. Когда приехали, я сказал ему подождать, а сам с Люсей зашёл в свою квартиру. Слава богу, сердечного приступа у мамы не случилось, но переволновалась она сильно. Дома был и отец.

— Всё в порядке, — сказал я им. — Люся, звони скорее маме, а я сейчас освобожусь и тебя провожу.

Я взял ключ от сарая, сходил в него, забрал тетради и отдал их Семёну.

— Уехали? — спросила встретившая меня в прихожей мама.

— Конечно, — ответил я. — Я же тебе говорил, что не стоит волноваться. А где Люся?

— Обедает на кухне. И ты мой руки и садись. Уже скоро четыре, неужели не проголодался?

— Я не голоден. За компанию с Люсей поем, но только первое и немного.

Мама всё приготовила и вышла с кухни.

— Почему-то не хочется есть, — пожаловался я, проталкивая в себя суп.

— Это, наверное, от злости, — сказала Люся. — Я никогда не видела тебя таким злым.

— Просто стало обидно. Я очень многое предложил и ничего не потребовал взамен, поэтому рассчитывал на другое отношение. Пусть это работа не самого Машерова, а его друга — уж не знаю, кто он там, — всё равно! И ещё сильно переволновался из-за тебя. Использовать тебя, чтобы управлять мной, — это подло. Знал я таких, как этот седой. В личном общении неплохие и порядочные люди, но в работе считают, что для достижения цели хороши все средства. И цели у них самые благие. Пока их кто-нибудь направляет и держит в кулаке, будут очень полезными, но дай им волю — и мир умоется кровью. Доела? Давай я помою посуду.

— Оставьте посуду, я помою сама, — сказала заглянувшая на кухню мама, — Идите лучше к Люсе. Хоть она и позвонила, мама волнуется.

— И как теперь будем жить? — спросила подруга, когда мы пролезли на ту сторону забора и шли по пустырю.

— Счастливо! — ответил я. — С глаз долой — из сердца вон. Я сделал всё что можно, пускай теперь корячатся другие. А мы с тобой посмотрим со стороны на то, что у них получится. Если не сглупят, должно получиться намного лучше, чем в моё время. Даже если угробят Союз, смогут избежать многих неприятностей, да и технологии долго не удержишь в секрете. Как только узнают, что у наших уже есть, начнут копать в нужном направлении. Человечество выиграет в любом случае, лишь бы не довели до войны.

— Наши не начнут войну!

— Я имел в виду другое. Если наши начнут во многом обгонять Соединенные Штаты, те с перепугу могут попытаться убрать конкурента. Уж там никогда не было недостатка в желающих повоевать на чужой территории. Никогда не любил Америку и американцев. Они обогнали весь мир, показали всем, как нужно работать, и сделали свою страну самой сильной и богатой. Жаль, что на этом не остановились и стали учить остальной мир, как ему нужно жить, а тех, кто плохо учился, наказывали, часто бомбами. Заодно за бесценок подгребли под себя значительную часть мировых ресурсов и разорили нас гонкой вооружений. А чтобы мы быстрее разорялись, устроили падение цен на нефть, которое послужило толчком к развалу Советского Союза. Прогнившее руководство этим только воспользовалось. У них не получилось бы развалить процветающее государство, только мы тогда не процветали, а загнивали вместо капитализма. Продавали на Запад нефть, а взамен покупали хлеб и шмотки. Оборудование тоже покупали, но меньше, чем могли, да и не продавали нам многого из-за тех же американцев. А сколько валюты разбазарили на помощь вчерашним людоедам, вступившим на путь строительства социализма! А когда нефть подешевела, покупать стало не за что! И управление тогда было хуже нынешнего. Правили равнодушие и разгильдяйство, а взяточников расплодилось как тараканов. Есть такой процесс — вырождение элиты, так вот у нас он шёл со страшной силой.

— Я не всё поняла из того, что ты сказал, — призналась Люся. — Какая у нас может быть элита?

— Чиновничья. Я назвал бы чиновников особым классом в полном соответствии с определением Ленина. Как там у него? Большие группы людей... У нас они большие и с каждым годом будут становиться всё больше. Отличаются по месту в системе производства... Ясное дело, отличаются: мало того что от большинства нет никакой пользы, многие откровенно вредят! Отличаются способами получения и долей общественного богатства... Ещё как отличаются! Это пока мало заметно, но всё впереди. Революции делают энергичные люди, если они ещё не без способностей, то не только спихнут старых хозяев, но смогут удержаться на их месте, а не закончить свои дни на гильотине. Их дети станут образованнее, но таких чувств и качеств у них будет меньше. Но папаши сделают всё, чтобы продвинуть своих отпрысков на хорошие места. А у тех родятся детишки, воспитанные в семьях, живущих уже совсем другой жизнью, чем остальные. Так постепенно вырастут "хозяева жизни", которые будут считать, что весь мир вертится вокруг них, и желающие получить всё и сразу. Их продвинут на те же руководящие должности, не думая о том, что они уже не способны не только руководить, вообще работать! Такие перед развалом нагло брали взятки, торгуя единственным, что они умели делать, — подписями на документах. А потом им захотелось жить не хуже, чем на Западе, и не возиться с этой страной. И появился генсек-реформатор с хорошо подвешенным языком! Извини, что-то меня сегодня прорвало. Стоим с тобой и болтаем о политике.

— По-моему, это не политика, — сказала Люся, — это жизнь. Неужели с этим нельзя как-то бороться?

— На Западе с этим борется конкуренция. Будешь выдвигать никчемных руководителей — вылетишь в трубу. Если сынков вводят в правление корпорацией, то по делу, или они там ничего не решают. В политике, правда, это правило не всегда работает... А у нас боролся Сталин. Когда тебя могут в любой момент выдернуть ночью из кровати и забить сапогами, ты уже не элита и не станешь сильно наглеть. Нигде не читал, чтобы при нём брали взятки. Но у этого способа есть свои недостатки. Пинающим безразлично, кого пинать, а решающие, кого тащить в подвал, зачастую ошибаются. Это крайности, но история показала, что как только убирают контроль и ответственность, так всё начинает разваливаться. Многое зависит от размеров страны, характера народа и его культуры, но общие закономерности для всех одинаковы. Это просто в природе человека. Пошли, ты уже замёрзла, да и мама начнёт волноваться.

— Пошли. Ген, а что делать, если это заложено в людях?

— Жить по возможности лучше, не портя жизнь другим, и меньше морочить голову политикой. Знаешь, что по этому поводу говорили древние? Господи, дай мне силы справиться с тем, что я могу сделать, дай мне терпение вынести то, что я сделать не в силах, и дай мне ум отличить первое от второго. Пришли. Давай я к вам зайду, чтобы меня немного поругали, тогда тебе меньше достанется.

— Тебя-то за что ругать? — спросила Люся, когда мы поднимались по лестнице. — За чужое хамство?

— Сейчас увидишь, — сказал я, проходя вслед за ней в прихожую.

— Доченька! — Надежда схватила Люсю и прижала к себе.

— Мам, отпусти, дай раздеться, жарко.

— Раздевайся, — отстранилась мать. — А ты чего стоишь, изверг? Раздевайся тоже, сейчас будешь давать ответ, во что вы вляпались!

— Зря ты на него так набросилась, мать, — раздался из комнаты голос Ивана Алексеевича.

— И ничего не зря! У меня из-за него чуть сердце не разорвалось, а ты заступаешься!

Я разделся и вместе с Люсей вошёл в большую комнату. Кроме отца подруги здесь же была и Ольга.

— А мама тебя ругала, — сообщила она мне. — Я тоже из-за тебя переволновалась.

— А из-за сестры? — спросил я.

— А что с ней сделается!

— Оля, не встревай в разговор взрослых! — рассердилась Надежда. — Марш в свою комнату! Ну, жених, кто был этот мужчина?

— Нам он представился как Васильев, — ответил я. — Судя по замашкам, офицер КГБ, хотя я могу ошибаться. Хамы встречаются не только у них.

Семью Люси я занёс в число родственников, поэтому не собирался им врать.

— И какие дела у вас могут быть с такой организацией, как Госбезопасность? — спросил Иван Алексеевич.

— Никаких. Им приказали нас привезти, ну они и выполнили, как привыкли.

— Кто же этот человек, который отдаёт такие приказания?

— Иван Алексеевич, — сказал я, — у меня были кое-какие дела с Машеровым, а Люсю привезли, чтобы я был сговорчивей. Вам не надо во всё это вникать, просто поверьте, что я не делал ничего плохого.

— Папа, что вы хотите от Гены? — вступилась за меня Люся. — Он оказал услугу стране и помог Машерову. Вам нельзя об этом знать!

— А тебе, значит, можно? — переключилась на дочь Надежда.

— Когда они разговаривали, меня выпроводили на кухню пить чай.

— Ну нельзя, так нельзя, — покладисто согласился Иван Алексеевич. — Надя, прекрати. Вы хотите есть?

— Мы пообедали у Гены.

— Пойду, — сказал я. — Мне ещё объясняться со своими родителями. Завтра созвонимся.

Дома были примерно те же вопросы.

— Объясни, что всё это значит! — заявила мама. — У меня чуть не случился инфаркт! Может, хватит секретов?

— Мама, — сказал я, обнимая её за плечи. — Тебе нужны государственные тайны? Так это нужно давать подписку о неразглашении, а потом не выпустят за границу.

— При чём здесь заграница? — растерялась мама. — Какие тайны?

— Я не сделал ничего плохого, только помог. Меня не поняли и начали разбираться. Сейчас ко мне нет вопросов. Жаль, что так получилось, но я не могу отвечать за чужое хамство. Я же тебе сказал, что не нужно волноваться.

— Мало ли что ты сказал! А Люсю зачем возили?

— На всякий случай, чтобы я не сильно выпендривался. Я прошу, чтобы ты не говорила об этом со своими подругами. Тётя Нина точно всем разнесёт.

— Я не дура, — обиделась мама, — и не болтушка.

— Извини, сказал на всякий случай. Я обещал вам рассказать и расскажу, но не сейчас, а лет через пять. У вас будет больше веры моим словам.

— Я сейчас готов поверить во всё, — сказал отец. — Даже в то, что в тебя кто-то вселился, слишком уж ты изменился.

Мне надоело таиться от родителей и очень хотелось обо всём рассказать, тем более что они уже могли поверить. Но у меня не было уверенности в том, что всё закончилось. Как только Машеров оценит записи, меня не оставят в покое. Я сам ему говорил, что знаю больше того, что записано в тетрадях, да это и без моих слов должно быть понятно. Поэтому придётся давать консультации. Я не оставил бы такого человека без присмотра, даже если бы был в нём уверен. Никто не застрахован от случайностей, поэтому какую-то охрану ему обеспечил бы.

— Папа, поверь, что я твой сын и никто другой в меня не вселялся, — обратился я к отцу. — Я хоть сейчас всё рассказал бы, но потом у вас могут быть неприятности, а я этого не хочу.

— Но всё закончилось? — спросил он.

— Не знаю, — честно ответил я. — Могут обратиться за помощью, но такого хамства уже не должно быть.

— Можешь хоть сказать, с кем у тебя дела?

— С Первым секретарем ЦК Машеровым. А теперь я хочу отдохнуть.

Я действительно сильно устал. Я вёл себя нагло и вызывающе не только из-за злости и обиды, был ещё страх. Слишком велики были ставки, и слишком много власти в руках этих людей. И в дальнейшем нельзя было с лёгкостью поменять поведение и выполнять всё, что скажут, поэтому опять придётся с ними играть и что-то требовать для себя. Очень многие считают глупостью готовность помочь по первому требованию и ничего за это не получить. Ладно, остались два дня каникул, а потом последняя четверть. В связи с тем, что отпала надобность в писанине, у меня освободилось много времени, и его нужно было чем-то занять. И спортом уже занимался меньше, только чтобы поддерживать форму. Если привлекут к работе, нужно попросить, чтобы натаскали на бой, а ближе к лету поговорить об отпуске. Я не хотел расставаться с Люсей даже на месяц, вот пусть и устроят нам отдых в одном из санаториев на море. Им это нетрудно, а родители съездят к родственникам сами или с сестрой. И нужно подумать о том, где жить. Я не хотел переселяться на юг, вполне устроит квартира в Минске.

Утром я сделал свои упражнения, принял душ, позавтракал и позвонил Люсе. Трубку взяла Надежда.

— Приходи, — сказала она, услышав мой голос. — Дочь тебя ждёт.

Выйдя на улицу, я столкнулся с изнывающим от скуки Игорем.

— Привет, — обрадовался он. — Ты вчера опять куда-то ездил?

— Здравствуй, — отозвался я. — Пришлось, понимаешь, помогать правительству. Ни фига сами не в состоянии сделать.

— Ври больше! — сказал он. — Самое дурное время. Всё тает, и на улице нечего делать, а по телевизору показывают туфту, и в кинотеатр привезли какого-то "Зайчика".

— Неплохая кинокомедия, — сказал я. — Надо будет сходить на неё с Люсей.

— А как у тебя с ней? — с интересом спросил он.

— Отдают в жёны, правда, ждать четыре года.

— Повезло тебе с ней. Вы хоть целовались?

— Ты что? — ответил я, отшатнувшись в притворном испуге. — Мы обещали, что не будет никаких глупостей! Ладно, счастливо скучать, а я побежал.

Люся встретила меня у подъезда.

— Пойдём погуляем, — сказала она, беря меня за руку. — Не хочу сидеть дома. И не поговоришь толком из-за Оли, и погода просто замечательная!

— Я только "за". Мы и так зимой мало гуляли. Предлагаю сходить в кино. Я видел его два раза, но с тобой схожу. Не шедевр, но посмеёшься.

— С удовольствием схожу.

— Сейчас видел Игоря. Завидует, что ты выбрала меня, а не его. Счастливый ты, говорит, что у тебя такая невеста!

— Когда ещё буду невестой! — вздохнула она, оглянулась и прижалась ко мне. — Нам с тобой теперь многие завидуют, и не только одноклассники. Ты просто не замечаешь, как на тебя смотрят девчонки из старших классов. Ленка, кстати, тоже стала посматривать. Узнаю — выцарапаю глаза!

— Ревность — паршивое чувство, — сказал я своей любви. — Никогда не дам тебе для неё повода. Всё прошлое пусть в прошлом и остаётся, а у нас с тобой впереди сто лет жизни. Проживём их в любви и умрём в один день. Ну вот, а плакать-то зачем?

Глава 14

— Совпадает? — спросил полковник милиции Илья Денисович Юркович.

— Триста девяносто восемь, — ответил Машеров. — Это он опять округлил или ещё не всех нашли?

— Два человека — это ерунда, — сказал Юркович. — Могла округлить пресса.

— А что у нас по группе Сенцова?

— Все люди, упомянутые в записях за последние десять лет, реально существуют. Дальше проследить трудно. Записи логически увязаны, явных ляпов не обнаружили. Если всё так и будет, это золотое дно. Остаётся решить, как лучше использовать.

— А что по Академии наук?

— Купревич подобрал в группу три десятка человек. За них он ручается. Фотокопии части первой тетради отданы на изучение. Работают в институте физики твёрдого тела и полупроводников. Работы только начаты, поэтому о результатах говорить рано. Что думаешь делать с мальчишкой?

— Какой он мальчишка! — усмехнулся Машеров. — Старше нас с тобой.

— Я сужу по поведению. Обидчив не в меру и склонен к крайностям: выложил всё, не потребовав ничего взамен, привязан к этой девчонке... Может, он и прожил восемьдесят лет, но я почувствовал возраст только по разговору.

— Я думаю, он ещё потребует, — сказал Машеров. — Тетради — это выписки самого важного, а сколько всего мог запомнить этот человек? Одни рекомендации чего стоят. Полторы сотни человек на ликвидацию! А ты говоришь мальчишка!

— Я тоже многих ликвидировал бы, если о них написана правда. Только кто позволит их тронуть?

— Судя по записям, Андропов их тронет.

— Судя по записям, он и тебя тронет. А из этих он вычистит только часть, да и то лет через пятнадцать. Надо всё-таки перетянуть на свою сторону кое-кого из его ребят. Без работы с комитетом будет очень сложно, а у меня в нём по партизанским делам много друзей, правда не в минском КГБ. Но будет нетрудно устроить им перевод.

— С мальчишкой нужно мириться, — сказал Машеров. — Твой ляп, ты и займись. Я думаю, что он намеренно пошёл на обострение. Теперь начнёт выпендриваться и что-то требовать. Не вздумай на него давить. Все требования в разумных пределах нужно удовлетворить.

— А разумность его требований определять мне?

— Если не сможешь ты, это сделаю я. Что у нас по апрелю, кроме этих торнадо?

— Новое правительство в Йемене, демонстрация в Ереване, переворот в Доминиканской республике и вторжение в неё США. Ещё написано, что День Победы объявлен выходным.

— Когда будет последнее?

— Двадцать шестого числа.

— А торнадо уже завтра. В новости, наверное, попадёт с опозданием, как и землетрясение. Он прав: такие вещи невозможно предсказать. Если появятся эти торнадо, другие проверки будут не нужны. Тогда продолжишь набирать группу. Этих нужно посвящать во всё. Членам группы придётся выполнять деликатные дела, и в случае неудачи мы их не прикроем, поэтому идти на это должны сознательно.

Они приехали ко мне тринадцатого. Сам полковник остался в машине, а к нам в квартиру позвонил Семён. Я недавно пришёл со школы, пообедал и включил телевизор, когда раздался звонок. Мама ушла к кому-то из соседей, остальных тоже не было дома, поэтому открывать пошёл я.

— Привет, — сказал он, когда я распахнул дверь. — С тобой хотят поговорить.

— Ехать в Минск на ночь глядя?

— Ехать не надо, полковник в машине. Сядешь, я её отгоню, и вы поговорите, а потом тебя вернём.

— Заходите, — пригласил я. — Сейчас переоденусь, тогда пойдём.

Через несколько минут мы подошли к стоявшей на бетонке машине. Семён съехал к сараям, развернул машину и поехал к выезду из городка.

— Здравствуйте, — поздоровался я с Седым. — Ну как торнадо?

— Хочешь сказать, что не слушал новости? — усмехнулся он.

— Слушал, теперь слушаю вас. Что вам от меня нужно?

— Постоянные консультации.

— И как вы это представляете? Я буду, как челнок, мотаться из городка в Минск и обратно?

— Твоему отцу можно устроить перевод в Минск.

— Через управление кадрами? — спросил я.

— А тебе не всё равно? В округе есть такое полезное управление, как политическое. Когда демобилизуют твоего отца?

— Через девять месяцев.

— Если будет желание, может продолжить служить, нет — уйдёт на гражданку. Квартира останется за вами.

— Переведёте двух майоров, — сказал я. — Квартирный вопрос после демобилизации должен быть решён у обоих. Летом у родителей отпуск, но я хочу поехать куда-нибудь на море с Людмилой. На побережье много ведомственных домов отдыха, а вам будет только спокойнее. Я думаю, что для вас не составит труда научить меня мордобою. И ещё одно. Благодаря моему писательству, денег у нас достаточно, а скоро будет больше. Я хочу приодеть свою девушку, но есть сложности. Если заявлюсь к ним со шмотками, её мать может выбросить их в окно. Кроме того, хотелось бы выбрать что-нибудь получше. Поможете?

— Помогу. Не хочешь сдать школу экстерном?

— Пока нет. И нет большой необходимости, и из-за того, что я и так достаточно выделился.

— И из-за Люси?

— И из-за неё, — согласился я. — У нас всё очень серьёзно.

— Рано у вас это, — вздохнул он.

— Каждый из наших родителей уже высказался на эту тему именно вашими словами и со вздохом. У вас ко мне всё?

— Добавлю, что ты должен согласовывать с нами свои поездки.

— Это понятно, — сказал я. — До свидания. Не нужно ехать к домам, я прекрасно дойду пешком.

Вечером я рассказал родителям о состоявшемся разговоре.

— Нам надо остаться, — сказал я расстроенной маме, — иначе на юг вы уедете без меня. И потом зря ты туда рвёшься. Квартиру дадут только через полтора года, и всё это время придётся жить со стариками. Нормально проживём два месяца, а потом начнутся ссоры и скандалы. Тебе это нужно? Вокруг степь, постоянные ветра и пыль. Только и того, что Дон, который через двадцать лет загадят. А ловить рыбу можно и в Минском море. Новыми друзьями вы не обзаведётесь, а теперешние получат квартиры в Минске.

— А ты откуда знаешь? — оторопела мама.

— Знаю, — ответил я, решив всё им рассказать. — Папа угадал, когда сказал, что в меня кто-то вселился, только этот "кто-то" — это я сам в возрасте восьмидесяти лет.

Я подробно рассказал о событиях последнего дня моей жизни в тридцатом году.

— Сразу после "заселения" был восьмидесятилетним стариком, но потом сознание ребёнка начало менять моё, поэтому сейчас я нечто среднее из нас двоих. Память осталась, но чувствую себя лет на двадцать. Я помню всё, что случилось за время той жизни, поэтому представляю для Машерова большую ценность. Именно это я писал в своих тетрадках, а повести были только прикрытием.

— Так они не твои! — дошло до отца.

— И повести, и песни, — кивнул я. — По первоначальному плану мне нужно было приобрести известность. План поменялся, но это всё равно помогло. Если бы не пение, я не попал бы в квартиру Машерова.

— И Москва была нужна для этого? — спросил отец.

— Да, папа. Только это был плохой вариант. Извините, но я не буду говорить о своих делах, а Тане лучше вообще ни о чём не знать.

— Люся знает? — спросила мама, которая на удивление быстро поверила рассказанному.

— Знает.

— И когда мы умрём? — спросил отец.

— Лучше вам этого не знать, — ответил я. — Вы оба проживёте долго и умрёте из-за того, что медики неправильно поставят диагноз. У тебя не сразу распознают язву двенадцатиперстной кишки, а маму будут лечить от кисты, вместо герпеса. Зная это, я могу сказать, что вы добавите к своему немалому возрасту ещё лет по пять.

— А Таня? — спросила мама.

— Я переживу её на несколько лет. Ей можно со временем кое-что подсказать, но боюсь, что толку от моих советов будет мало. Она всегда жила своим умом и не слушала вас, с какой стати послушает меня?

— И как нам теперь к тебе относиться? — спросил отец.

— Это решайте сами. Я был и остаюсь вашим сыном. Больше доверяйте, а в остальном я не советую что-то менять.

— А как же теперь твои книги? — спросила мама.

— Пока больше не будет ни книг, ни песен, — ответил я. — Не из-за того, что кто-то против. Мне сейчас лучше не выделяться. Получим деньги за вторую книгу, и я разорву договор с издательством. А песни будем петь вам. Когда Машеров утвердится в Москве, тогда посмотрим. Если из-за изменения будущего не напишут какую-нибудь хорошую книгу или песню, это сделаю я, и не обязательно от себя.

— Будешь что-нибудь говорить родителям Люси? — поинтересовался отец.

— Что-нибудь буду, — ответил я, — а правду боюсь. Даже если поверят, вряд ли обрадуются тому, что их дочь связалась со стариком. Позже, когда мы с ней будем вместе и они лучше меня узнают, воспримут это совсем по-другому.

— Может, ты и прав, — сказал отец. — Я ждал чего-то необычного, но не такого. Если бы ты рассказал сразу, я ни за что не поверил бы. И никакие рассказы меня не убедили бы. Слишком много ты читал разной фигни, а язык и раньше был неплохо подвешен. Повезли бы тебя к невропатологу.

— В таких случаях возят к психиатру, — хмыкнул я. — Поэтому я вам ничего и не говорил. Да, я договорился, что летом нас с Люсей отправят в дом отдыха, так что планируйте ехать в отпуск без меня. И мне будут нужны деньги.

— Можешь брать, — сказала мама, — ты знаешь, где они лежат.

Следующий день был воскресным, поэтому утром я пошёл к Черзаровым. Выставили из комнаты Ольгу, и я рассказал Люсе о разговоре с полковником и о том, что всё открыл родителям.

— Боюсь, что твои не готовы к такой правде, но что-то сказать нужно. Как ты думаешь?

— Я их знаю, — сказала Люся. — Или не поверят, или поверят и перепугаются за меня. В обоих случаях будет плохо. Можно сказать о переводе. Отец будет недоволен, а вот мама обрадуется.

Иван Алексеевич недовольства не проявил.

— Если это не твои фантазии, то было бы неплохо. Служить осталось недолго, а жить собирались в Минске. А теперь и квартиры не ждать. Получается, что из-за тебя перетягивают и нас? Дочь, твой жених полон тайн и секретов. Кто бы мне раньше сказал, что с мальчишкой станут так носиться, ни за что не поверил бы. Наверняка твои таланты здесь ни при чём. Ты знаешь, в чём дело?

— Знаю, — сказала Люся, — но вам не скажу. Запретили мне кому-нибудь говорить, даже вам. Но ничего плохого там нет.

— Хочется закончить здесь седьмой класс, — сказал я, когда мы одевались для прогулки. — Осталось меньше полутора месяцев. Жаль, что не сообразил сказать об этом полковнику.

Отцу сообщили о переводе в середине мая. Днём позже о своём переводе узнал Иван Алексеевич. Через неделю прибыли офицеры, которые должны были их заменить. Несколько дней наши отцы передавали дела, а переезд организовали за неделю до окончания учебного года. Нам пошли навстречу и проставили четвертные и годовые оценки на несколько дней раньше.

— Жаль, что вы уезжаете, — сказала нам Ирина. — Хотелось бы работать с вами и дальше, но не судьба.

Я её понимал. В нашей школе каждый класс постоянно обновлялся, и до выпуска в нём оставалось мало тех, кто начинал учиться в младших классах. А тут уезжают сразу два отличника. Хоть у меня уже не было прежних отношений с ребятами, расставаться с классом было жаль. Мы решили, что постараемся сюда приехать, тем более что, если попрошу, наверняка дадут машину.

— Без вас в школе станет скучно, — грустно сказала Лена, бросив на меня взгляд, которого я безуспешно ждал от неё несколько лет.

— Хорошо, что мы уезжаем, — сказала Люся, когда мы вышли из школы.

— Если из-за Лены, то можешь не волноваться. Всё в прошлом, да и её отца скоро переведут.

— А дыру в заборе так и не заделали, — сказала Люся, пользуясь ею в очередной раз.

— И слава богу. Сколько пришлось бы терять времени, мотаясь в обход через проходную. Вам помочь собраться?

— Не нужно, — отказалась она. — Всё уже собрано. Завтра приедет машина, а погрузить мебель помогут солдаты. Плохо, что вы уезжаете на день позже.

— Плохо, что квартиры на разных этажах. Могли бы дать и на одной лестничной площадке.

— Что в этом месте особенного? — сказала Люся, не слушая моего брюзжания. — Нет многого из того, что есть в крупных городах, а уезжать не хочется. Мы приехали сюда раньше вас, я пошла в эту школу в первый класс.

— Вот тебе и ответ. Ты оставляешь здесь своё детство. Обычно с детством расстаются с радостью и рвутся к взрослой жизни, а что потеряли, начинают понимать много позже. Скоро снимут фильм "Щит и меч", и в нём будет песня о том, с чего начинается Родина. Родина начинается с детства, с этой дыры в заборе. Ты права: ничего особенного здесь нет, кроме того, что это место, где прошла самая беззаботная часть твоей жизни. Знаешь, как меня сюда тянуло? И ведь имел возможность приехать.

— А почему не приехал?

— А к кому? Я не о жилье, в Минске было много гостиниц, а денег у меня хватало. Главное — это люди. Каждый из вас унёс с собой кусочек моего детства, а в городке давно никого не осталось. А если кто-то остался, я прошёл бы мимо и не узнал. Для чего тогда приезжать? После распада Союза Белоруссии пришлось сокращать ту армию, которая ей досталась. Как я узнал, здесь тоже убрали военных. А ведь армия давала людям возможность заработать на жизнь. Здесь слишком многое изменилось. Я посмотрел фотографии этого места, сделанные из космоса. Прошёлся от Минска по железной дороге и почти сразу же нашёл городок по стадиону. Нашёл и нашу улицу в три дома, и школу. В вашем городке много всего понастроили, а на его окраинах вырос большой дачный посёлок. Даже сосны, которые меня помнили, стали вдвое выше. Наталья Платонова выложила в "Одноклассниках" фотографию нашего дома. Я потом объясню, о чём говорю. Я посмотрел на неухоженный дом и пустую улицу и окончательно понял, что никуда не поеду. Даже этот забор с дырой исчез. Ну пришёл бы я к школе, прислонился щекой к стене... Поплакать мог и дома, а сердце уже тогда было не очень... Возвращаться нужно к людям, а лучше оставить прошлое в прошлом, хотя это только доводы рассудка, а эмоции с ним не дружат. Это ведь свойственно не только людям. Я как-то читал о старой лошади, которую выгнали умирать. Так вот, эта доходяга прошла несколько тысяч километров и пришла туда, где впервые появилась на свет. Её опознали по клейму.

— Говорят, что кошки привязываются не к людям, а к жилью.

— Всё это ерунда. Значит, такие хозяева, что к ним не стоит привязываться. У нас в семье больше тридцати лет были кошки. Родоначальница этой кошачьей династии жила двадцать лет. Для неё в жизни главным был я, а не те квартиры, которые мы довольно часто меняли. Кошки эгоистичны, но у этой не только была потребность в том, чтобы я её ласкал, она хотела дарить ласку мне. Она могла долго и старательно вылизывать мне уши. Однажды её забыли на ночь во дворе. Дашка обиделась и ушла. Соседи видели, как она, опустив голову, шла со двора на улицу. Я искал её по всему городу, но так и не нашёл. Ладно, хватит об этом. Чем займёмся? Домой идти неохота, там сейчас голо и уныло, даже телевизора нет.

— Продали?

— Отец продал комбайн за пятьдесят рублей лейтенанту своей службы. Отдал бы и так, только тот не согласился. В Минске купим новый. Давай пройдёмся по лесу? Погода прекрасная, а в городе леса не будет. Когда мы сюда выберемся!

Мы сидели вдвоём на одном лежаке и смотрели на море. Оно уже успокоилось после шторма, который был позавчера, но вода была мутная, и лезть в неё не хотелось. Ничего, к завтрашнему утру отстоится, да и водоросли с пляжа уберут.

Нас привезли в Дом отдыха "Сосновый", принадлежавший Министерству внутренних дел СССР, пять дней назад. Место было сказочно красивым. Дом отдыха стоял у самого моря, окружённый прекрасным парком и сосновой рощей, и спуск к воде занимал минуты. Приехали в сопровождении Семёна, который оказался старшим лейтенантом милиции. Хвостом он за нами не ходил, но старался не выпускать надолго из вида. Детей здесь не было, поэтому мы вызвали интерес отдыхающих. Люсю поселили в двухместный номер, где отдыхала майор милиции с Урала, а мы с Семёном разместились в таком же номере в соседнем крыле.

— Красота! — сказал он, когда разложили вещи. — Если бы не вы, хрен бы я сюда попал! Здесь только старшие офицеры, да и то в основном москвичи. Послушай, Геннадий, если с вами что-нибудь случится, мне лучше не возвращаться. Хотите вы или нет, но я постараюсь всё время быть поблизости. Можете обращать на меня не больше внимание, чем вон на ту ёлку, можете даже целоваться — я это как-нибудь переживу. Главное, чтобы вы без меня не отлучались с территории и не лезли в воду. Договорились?

— Договорились, — согласился я.

Он мне нравился. Как только я стал своим, отношение парней Юрковича изменилось, как по волшебству. Я даже с Виктором Васильевым общался нормально. А что на него злиться? Что приказали, то он и сделал. Сам полковник выполнил своё обещание, в результате чего моя подруга хорошо прибарахлилась. Жили мы тогда скромно, и шкафы не ломились от одежды. Он привёз покупки и не взял у меня деньги. И с Иваном Алексеевичем поговорил, так что мои подарки не вызвали скандала, наоборот, Надежда была довольна. Видимо, я ещё плохо её узнал. Сейчас на Люсе красовался закрытый купальник, тоже купленный полковником.

— Жаль, что сегодня такая грязная вода, — сказала подруга. — Я ведь на море была только два раза.

— Завидую тем, кто живёт у моря, — отозвался я, — а многие из них не видят в нём ничего особенного, да и купаются редко. Завтра вода не будет прозрачной, но уже сможем купаться. Твой майор не устраивала допроса с пристрастием?

— Очень деликатно поинтересовалась, каким ветром нас сюда занесло. Я прикинулась дурочкой и перевела разговор на другое. Больше она не пристает. Я узнала, что здесь отдыхает заместитель Тикунова. Это их министр.

— Видел я его. Приехал вместе с женой и столкнулся с нами, когда шли в столовую. Мы сильно его удивили. Я спрашивал у нашей дежурной по этажу. Были до нас дети, но только один раз, когда отдыхал сам министр с семейством. Надо придумать что-то такое, чтобы от него не бегать.

— Может, им спеть? — предложила Люся. — Пианино здесь нет, но можно и под гитару. Если нет и гитары, попросим Семёна, и он смотается за ней в Туапсе.

— Мысль неплохая, — согласился я, — только выходить к ним с нашим репертуаром... Только три песни, да и то одна из них детская. Анекдоты им, что ли, рассказать про милицию? Боюсь, не все поймут, и первым, кто не поймёт, будет этот зам.

— А если ты споёшь ту песню, которую пел мне?

— С ума сошла? После неё нас близко не подпустят друг к другу. Не хотелось мне снова светиться, но придётся. Будет полезно не только заткнуть этого зама, но и расположить к себе отдыхающих. Здесь одно начальство, а связи лишними не бывают. Я знаю песню, от которой в семидесятые годы будет в восторге вся милиция. Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд, как будто не видна...

— Здорово! — оценила Люся. — Я иду к Семёну.

— Пойдём вместе. Вон он присматривает за нами со спасательной вышки. Наверное, любуется твоим купальником или смотрит, чтобы мы не перевыполнили норму по поцелуям.

— Ты бессовестный! Только один раз и поцеловались!

— Мне хватило и одного раза. Пришлось потом забраться в воду и там отсиживаться. Тебя такую обнимать — всё равно что голую.

— Будем целоваться в воде. Семён! Можешь спуститься?

— Что вам, королева? — Семён в два прыжка очутился на пляже.

— Ноги о булыжники побьёшь, супермен, — сказал я ему. — Слушай, у нас проблема. Здесь можно достать гитару?

— В клубе должна быть, — сказал он. — Что вы затеяли?

Я рассказал о выступлении.

— Вы здесь совершенно легально, — сказал он. — Всё проводили через Москву, так что на любопытство некоторых можно наплевать. С другой стороны, если есть возможность его заткнуть... Но ты же больше не хотел петь?

— Мы не собираемся выступать на конкурсах и в концертах, но если нужно для себя, почему бы и нет? Вреда я от этого не вижу, а польза может быть. Только нужно найти место, где можно репетировать.

— Идите переодеваться, а потом пойдём в клуб, — решил он. — Всё равно не полезете в грязную воду.

Через полчаса расположились в открытом по нашей просьбе клубе. Здесь были две гитары, и обе неплохие. Мелодию я подбирал до ужина, а Люся выучила слова и о чём-то разговаривала с Семёном, пока я терзал гитару.

— Всё, — сказал я, — мелодию подобрал. Давайте отдадим ключ и пойдём ужинать, а завтра после купания опять потренируемся. Выучим эту песню и повторим остальные, а уже потом будем говорить с руководством "Соснового".

К утру вода стала прозрачной, поэтому на пляже было полно народа. Я плавал хорошо, а вот Люся боялась заплывать далеко, поэтому мы плескались в дальнем конце пляжа, метрах в пяти от берега. Уходить не хотелось, но сделали над собой усилие и отправились в клуб. До обеда успели спеть свои песни, а "Службу" повторили раз десять.

— Для самодеятельности сойдёт, — удовлетворённо сказал я. — Семён, можно договариваться. Четыре песни, ну и я немного посмешу публику. Минут в сорок уложимся.

— Всё-таки хочешь рассказать анекдоты? — спросила Люся, когда шли обедать.

— Песни — это хорошо, но мало. У людей есть потребность смеяться, и к тем, кто её удовлетворяет, другое отношение, чем ко всем прочим. Их любят и редко принимают всерьёз — как раз то, что нам нужно.

— А что хочешь рассказать?

— Останавливает гаишник машину. Смотрит, в ней за рулем мужик, на заднем сидении спит женщина и рядом с мужиком сидит тёща. Гаишник говорит мужику: "Поздравляю! Вы проехали эту трассу без нарушений и получаете денежный приз!" Тут просыпается жена. Смотрит — около машины стоит гаишник. Жена обращается к мужу: "Я же тебе говорила, чтобы пьяный не садился за руль!" Гаишник ему: "Так вы пьяны? А ну-ка, уважаемый, выйдите из машины". А тёща запричитала: "Ну вот, я же говорила что на ворованной машине далеко не уедем!"

— Смешно, — рассмеялась Люся. — А разве они дают премию за хорошую езду?

— Может, и не дают, но смеяться будут. Есть анекдоты посмешней, но не всё можно рассказывать. Вечером посижу и отберу десятка два тех, что получше.

Что можно сказать о концерте? Жаль, что не было пианино, но мы и так очень неплохо спели, а песня о милиции вызвала бурные аплодисменты. Пришлось тут же исполнять её вторично. Анекдоты тоже пошли на ура, и над ними смеялись сильнее, чем в моё время. Концерт сделал своё дело. Раньше на нас смотрели с любопытством, но никто не подходил. После выступления познакомились с очень многими. Нас поздравляли, благодарили, а многие в конце разговора совершенно искренне предлагали обращаться, если что. Подошёл даже зам с женой. Обращаться он не предлагал, но смотрел благожелательно и пожалел, что не догадался взять с собой внучку. Можно было отдыхать совершенно спокойно и укреплять наиболее полезные знакомства. Это было нетрудно: анекдотов я знал много.

Глава 15

— Можешь ответить на вопрос? — спросил я Семёна, который сидел за вёслами нашей прогулочной лодки. — Как ты оказался в группе Юрковича?

— Интересно, по каким критериям подбирались люди? — спросил он.

— Конечно, интересно, — ответил я. — В том, что затеяли, самое главное — люди. Стоит кому-нибудь предать, и, если ему поверят, нас не спасёт даже положение Машерова.

— Можешь не беспокоиться. Людей подбирают очень тщательно, даже тех, кого используют втёмную. Мой отец и Илья Денисович старые друзья. Отец обязан ему если не жизнью, то свободой, да и меня он однажды вытащил из дерьма. Если ты до сих пор обижаешься, то зря. Человек он тяжёлый, но честный, преданный друзьям и не пожалеет себя для дела. И потом любой из нас сделает всё, чтобы остановить ту гнусь, которая развалила страну. Можешь рассказать, как это выглядело?

— Хреново выглядело, — ответил я, — но при Люсе не хочу рассказывать.

— Не смеши. Вы оба теперь под колпаком, и за вами будут присматривать даже тогда, когда Машеров уйдёт в Москву. Кто поверит, что она ничего не знает? Ведь знаешь?

— Немного, — призналась Люся. — Он не хотел рассказывать подробности.

— Такое можно рассказывать, — сказал Семён. — Не нужно имён и дат, просто опиши, что ты тогда чувствовал. Для любого это не секрет, а бред сивой кобылы.

— Для того чтобы развалить страну, её сначала довели до ручки, а потом избрали генсеком личность с хорошо подвешенным языком. Как он говорил! Мы на кухне не осмеливались обсуждать то, о чём он вещал с высоких трибун! Ему все аплодировали, и я не был исключением. В то время запустили немало хороших проектов. Опять заговорили об отмене привилегий чиновникам и об их сокращении. Всё закончилось пшиком. Реформы заглохли, всё выхолостили и превратили в болтовню. Объяснять подробно слишком долго и сложно. Реформы были нужны, но не такие, какие пытались проводить. Поддерживать на плаву множество убыточных предприятий простым увеличением денег в обращении, — это даже не глупость, а нечто худшее. А потом при товарном дефиците и отсутствии конкуренции отпустили цены — и всё рухнуло. В девяносто втором году рубль обесценился в двадцать шесть раз! Деньги на предприятиях выдавали нерегулярно и с большой задержкой, поэтому начали расти долги по зарплате. На многих заводах людям вообще не платили по полгода, а то и больше.

— Это я читал в распечатках твоих тетрадей, — сказал Семён. — Я просил рассказать о другом.

— Люся не читала. Если её взяли под колпак, то пусть хоть знает за что. Хотите впечатлений? Мы тогда наелись их вдосталь вместо продуктов. Как выжить семье, в которой муж и жена работают на одном предприятии, не платящем зарплаты? Моя жена работала в аптеке, а я на заводе, причём умудрялся подрабатывать, поэтому мы сильно не бедствовали. Но другие... Шахтёры, которые по полгода не получали зарплаты, перекрывали шоссейные и железные дороги и колотили своими касками об асфальт перед Домом Правительства. Многие вообще голодали, в том числе и дети. Старики насмерть замерзали в неотапливаемых квартирах, а в городах появились беспризорники. Мы быстро догоняли Запад по наркотикам и проституции, а по пьянству уверенно держали лидерство. Взятки открыто брали все представители власти. Как вы посмотрите на то, что чиновники из-за неплатежей отключают электричество находящейся на боевом дежурстве воинской части? А как могут платить военные, если они ничего не получают от государства? Представьте состояние офицера, который должен кормить семью, а ему месяц за месяцем ничего не выплачивают. Я прочитал в газете, что один такой майор, не в силах больше смотреть в глаза голодным детям, бросился вниз головой с третьего этажа. Люди пытались выжить и хоть как-то сохранить зарплаты, а по телевизору им советовали покупать водку. Сам слышал эту передачу. Полки магазинов были почти пустые, а в промышленности многие уже не покупали, а обменивали товары. Мы хотим купить комплектующие, а нам говорят, что рубли им и даром не нужны, вот если у нас есть голубые унитазы... Мы меняли свеклоуборочные машины на сахар, ещё что-то меняли на муку, а потом через профком выдавали желающим в счёт погашения долгов по зарплате. Было бы чудом, если бы Союз выжил. Этот период я описал очень подробно и не хочу о нём говорить.

— А потом? — тихо спросила Люся.

— Потом была независимость России и чудовищное разграбление её национальных богатств. Всё, что мы считали общим достоянием, отдали в руки всякой швали. Нас утешали тем, что и на Западе период первоначального накопления капитала тоже проходил тяжело. Нет ничего плохого в том, что всё отдали сволочам и быдлу, потому что уже их дети станут вести дела культурно, и мы будем в шоколаде. Хрена! Детишки выучились в престижных западных вузах, приобрели лоск на ворованные деньги и плевать хотели на всех остальных и на свою бывшую родину. Президент-алкоголик и череда никому не запомнившихся премьер-министров. Попался только один пытающийся что-то сделать, и у него начало получаться, поэтому и отправили в отставку. Сейчас он работает собкором "Правды" за границей.

— Но ведь ты говорил, что вы потом неплохо жили?

— Нельзя же разваливаться до бесконечности. Со временем всё начало выправляться. Многие по-прежнему жили тяжело, но того маразма уже не было. А мне к тому же повезло. Так, заканчиваем политинформацию, иначе останемся без обеда. Может, я сяду на вёсла?

— Я сам, — сказал Семён, развернул лодку и погнал к причалу.

Мы отдыхали на море больше двадцати дней и загорели, как негритосы. Люся стала уверенно чувствовать себя в воде, и мы уже рисковали вдвоём плыть к буйкам. В таких случаях недовольный Семён плавал где-нибудь поблизости. В той жизни мне хватало провести на море две недели, а потом начинало надоедать однообразие пляжной жизни. Вместе с Люсей я не уезжал бы отсюда ещё месяц. В этом отдыхе устраивало всё, разве что немного раздражала забота, которую к нам проявляли. Прошло уже много времени после концерта, но нам продолжали оказывать знаки внимания. Отдыхающие часто ездили в Туапсе, после чего буквально заваливали нас сладостями. Не брать было нельзя, есть — тоже, поэтому мы потихоньку набивали чемоданы конфетами и шоколадом. Перед публикой больше не выступали, но на следующий день после концерта начальник МУРа принёс магнитофон "Весна" и попросил исполнить песню о милиции.

— Для вас, Анатолий Иванович, запишем прямо сейчас, — сказал я ему. — Только у этого магнитофона качество не очень...

— Эту песню у нас будут петь, — ответил он. — Её легко разучить по записи, а у меня проблемы со слухом, не с обычным, а музыкальным.

— Вам сильно помогла эта песня, — признал Семён, когда довольный полковник ушёл, унося магнитофон. — Эти связи и для нас могут быть полезны.

Всё когда-нибудь заканчивается, закончился и наш отдых в "Сосновом". До Туапсе добрались автобусом, а потом по заранее купленным Семёном билетам сели в купе и на следующий день прибыли в Москву. После этого был день езды поездом до Минска, а с вокзала уехали на такси. Семён довёл каждого до квартиры и распрощался. Родители Люси уже вернулись из отпуска, но мои уезжали позже, поэтому я застал дома только сестру.

— Чёрный, как негр! — сказала она с завистью. — А что у тебя в чемодане, что его нельзя поднять? Привез камни с пляжа?

— Подарки поклонников, — ответил я. — Конфеты и шоколад. Я объедал тебя в детстве, теперь решил рассчитаться.

— Врёшь, — не поверила Таня, положила чемодан на пол, расстегнула замок и убрала лежавшие сверху вещи. — Ни фига себе! Ограбил магазин?

— Спел песню. Родители не писали писем?

— Пришло письмо от мамы. У них всё в порядке. Твои книги раздали родственникам, в Таганрог съездили и через неделю должны вернуться. Из редакции было уведомление о том, что тебе нужно получить деньги по договору за изданную книгу. Она недавно поступила в продажу. Как ты просил, я купила пять книг. Сама тоже прочитала.

— За книги спасибо. Телефон поставили?

— Сразу после твоего отъезда, так что можешь звонить своей Люсе, если лень спуститься на один этаж.

— А номер?

— А я знаю? Я с ними общалась, но не по телефону. Они приехали из отпуска неделю назад. Один раз оставляли у меня Ольгу. Сколько пришлось выслушать о том, какой ты хороший. Мне кажется, что в тебя влюблены обе сестры. А вообще, тебе повезло с Люськой. И Черзаровы относятся к тебе как к родному. Думаю, что родители с ними подружатся.

— Очень хорошая семья, — сказал я. — Ладно, ты занимайся шоколадом, а я отдохну с дороги.

Я вошёл в непривычно большую комнату и прилёг на застеленную кровать. Отдыхать было не от чего, но и заняться было нечем. Идти к Черзаровым рано, пусть родители хоть немного пообщаются с дочерью. А что ещё делать? Даже телевизор пока не успели купить. На столе лежала стопка купленных сестрой книг, но смотреть их не хотелось. В прихожей зазвонил телефон, и я поспешно встал с кровати.

— Гена, это тебя! — крикнула Таня. — Подойди к телефону.

Я вышел в прихожую и взял трубку.

— Это опять я, — услышал голос Семёна. — Чем занимаешься?

— Скучаю. Есть работа?

— Пока нет. Тебя нужно кое с чем ознакомить. Подойди к выезду со двора, там машина.

— Я должен ненадолго уйти по делам редакции, — сказал я сестре. — Какой номер нашего телефона?

— Под телефоном бумажка, на ней записано. С тобой не нужно ехать?

— Нет, спасибо, прислали машину.

Я сбежал по лестнице, вышел в пустой и не до конца благоустроенный двор и пробежался по дороге к стоявшему на выезде "Москвичу". Возле машины меня дожидался Семён, а за рулем сидел Васильев.

— Не дают отдохнуть с дороги? — спросил я Семёна и наклонился к открытому окну: — Здравствуйте, Виктор.

— Здравствуй, — ответил он. — Мог бы и со мной на ты.

— Я уже отдохнул на два года вперёд! — хохотнул Семён. — Садись в салон, надо поговорить.

— В твоих консультациях пока нет надобности, но она может возникнуть, — сказал Виктор, когда я сел в машину и мы выехали на улицу, чтобы освободить въезд. — Поэтому тебе нужно знать порядок работы. Не будем каждый раз гонять машину, чтобы не привлекать к тебе внимание и не связывать с группой. В пятую квартиру поселился наш человек. Это сотрудник областного УГРО Пётр Сергеевич Деменков. У него есть сын твоего возраста, зовут Сергеем. Парень умный и физически крепкий. Ходит в ту секцию, куда будешь ходить и ты. Я думаю, что вы с ним подружитесь. Ваша школа в двух кварталах отсюда. Район новый, поэтому школу строили с запасом. Восьмых классов в ней пока два. С руководством школы есть договорённость, что вас и Черзарову примут в один класс. Постарайся не решать в школе личные дела. Ты человек известный, но директором у них работает женщина в возрасте, которая не любит тех, кто позволяет себе лишнее, а мы не будем вмешиваться в школьные дела без необходимости. Это понятно?

— Что тут непонятного? — ответил я. — Будем скромнее. Сергей знает?

— Не знает и не должен знать. Единственное, что ему известно, — это то, что у тебя есть какие-то дела с его отцом. В случае необходимости он будет вызывать тебя по телефону или поднимется в квартиру. Вопросы будешь получать у его отца, ему же отдашь ответы. Если нужно будет поговорить, к ним приедут наши люди. Большой необходимости в конспирации нет, но и излишне светиться тоже ни к чему. Теперь дальше. Тебя привлекут к работе, а любая работа должна вознаграждаться.

— Я пока не нуждаюсь в деньгах, — отказался я.

— Счастливый человек, — засмеялся Семён. — Ты у нас такой один на весь Советский Союз.

— Дело хозяйское, — сказал Виктор. — Если потребуются деньги или помощь, обращайся. Сделаем всё, что в наших силах. Семён говорил, что ты пел в "Сосновом" песню о милиции. Можешь спеть для нас?

— Конечно, — ответил я. — Только сначала нужно подобрать мелодию на пианино, под одну гитару будет хуже.

— Скажешь, когда будете готовы. И возьми у Семёна номер телефона. Это для экстренной связи, если почему-то не сможешь выйти на Деменкова. Сегодня же к ним сходи. Завтра у Сергея секция, так что можешь приходить с ним, только не забудь трико.

— Вы можете дать план Минска или хотя бы нашего района? — спросил я. — А то я совсем не знаю города.

— Сделаю, но отдам на время, и ты этим не свети. Такие планы только для служебного пользования. Секретов в них нет, но у посторонних может возникнуть вопрос, откуда они у тебя взялись. Ознакомишься — вернёшь. Всё, приехали, выходи.

Я вышел из машины и пошёл к подъезду. Решив не откладывать знакомство, задержался на лестничной площадке второго этажа и позвонил в пятую квартиру. Дверь открыл крепкий невысокий мужчина лет сорока, с грубоватыми чертами лица и рыжеватым цветом зачёсанных назад волос.

— Входи, — посторонился он. — С Виктором уже говорил?

— Да, Пётр Сергеевич, — ответил я. — Мне всё рассказали.

— Тогда возьми номера телефонов. Верхний — домашний, нижний — рабочий. Не звони без необходимости на работу, этим телефоном пользуюсь не один я. Пойдём, познакомлю с сыном.

Обычно дети мало походят на родителей. За всю прошлую жизнь я только один раз видел дочь, которая была копией матери. Сейчас был второй такой случай. Если не учитывать разницу в возрасте, сын ничем не отличался от отца.

— Геннадий, — представился я и протянул руку.

— Сергей, — отозвался он и попытался сжать её покрепче, но со мной этот номер не прошёл. — Мне о тебе сказал отец. Будем учиться вместе.

— В секцию тоже будем ходить вместе, — сказал я. — Меня предупредили, чтобы завтра пришёл вместе с тобой.

— Ты написал? — спросил он, показывая рукой на лежавшую на кровати книгу.

Я взял её в руки и посмотрел на обложку. "Посёлок". Ну и что отвечать?

— Читать умеешь? — сказал я. — Зачем тогда задаёшь вопросы?

— Чем любишь заниматься? — спросил он. — Или из-за писательства ни на что другое нет времени?

— Если бы не было, не рвался бы в секцию. А писать я пока не собираюсь.

— Ну и зря! Классно получилось. Хороших книг и так мало...

— Надо будет заняться одной песней со своей подругой, а это тоже время. Пока нет учёбы, свободного времени вагон, потом его будет мало. Ты хорошо знаешь Минск?

— Хорошо знал тот район, где мы раньше жили. Центр тоже знаю, а здесь раньше не был. Мы переселились несколько дней назад, так что пока нигде не был. Знаю только, где поблизости магазины, и ходил к школе. А подруга — это та девочка, с которой вы вместе пели?

— Да, она живёт рядом с вами, в шестой квартире. Зовут Людмилой.

— Познакомишь?

— Конечно, познакомлю. Мы будем учиться в одном классе. Только со знакомством повременим. Мы с ней сегодня приехали с моря, и я сам у них ещё не был. Сергей, а ты чем-нибудь занимаешься, кроме секции?

— Раньше сильно увлекался шахматами, а сейчас только рисую.

— Покажешь рисунки? — спросил я.

— В них нет ничего интересного, — замялся он.

— Ладно, не нужно показывать. Пойду домой, помогу сестре. Родители не вернулись из отпуска, а я не предупредил её о своём приезде.

Выйдя от Деменковых, я постучал в квартиру Черзаровых. Они, как и мы, пока не установили звонки. Дверь открыла Надежда.

— Входи, пропавший, — сказала она. — Такой же чёрный, как дочь? Иди в комнату, а то здесь плохо видно.

В большой комнате, кроме неё, был Иван Алексеевич.

— Здравствуйте, — поздоровался я.

— Здравствуй, — отозвался он с дивана. — Что ты его вертишь, мать? Я и отсюда вижу, что подрос и почернел.

Из своей комнаты, услышав мой голос, вышла подруга.

— А где Ольга? — спросил я. — Куда дели ребёнка?

— У неё теперь своя комната, — засмеялась Люся. — Затащила в неё мой чемодан и сейчас потрошит. Даже из-за тебя не вышла.

— Сёстры все такие, — улыбнулся я. — Моя тоже сразу начала дегустировать шоколад. Ольга не объестся?

— Пусть за ней следит мама. Давай пройдёмся к школе? Я там уже была, но всё посмотрела мельком. Заодно и погуляем.

В подъезде Люся придержала меня на площадке между первым и вторым этажами.

— Подожди, хочу поцеловаться, а то за всю дорогу не было ни одного поцелуя.

— Хватит! — оторвался я от неё. — А то придётся возвращаться. Я не чувствую твоего платья, а мы не в воде. Вот будешь в зимнем пальто...

— Нахал!

— Чем вы здесь занимаетесь? — с подозрением спросила полная женщина лет пятидесяти, которую мы не заметили, затеяв возню.

— Аэробикой! — нахально ответил я. — Неужели не знаете? Как можно! Женщинам вашей комплекции это самое то, что нужно!

Пока она, как рыба, выпучив глаза, открывала и закрывала рот, силясь что-то сказать, я схватил подругу за руку, и мы со смехом выбежали во двор.

— Как это быстро реализовать? — спросил Машеров. — Что для этого нужно? Вы работаете уже два месяца, пора дать хотя бы предварительное заключение!

— Я не могу назвать конкретных сроков! — ответил его собеседник. — Предоставленные нам записи могут совершить переворот в электронике и во многих смежных областях, но для этого необходимо привлечь больше людей и средств, купить кое-какое оборудование и сделать то, которого пока ни у кого нет. А если мы начнём это делать, вряд ли удастся сохранить всё в тайне, да и не вижу я в этом смысла. Если привлечь большие силы, сроки могут сократиться в разы. Я набросал в записке, с кем лучше скооперироваться. Необязательно объяснять, откуда взялись новые технологии, для них нетрудно найти авторов.

— Убедили, — согласился Машеров. — Жду вместо вашей записки проработанную программу действий. Какие коллективы подключить по каждому вопросу, что нужно для работы и примерные объёмы финансирования. Потом всё запустим через правительство. Вы просмотрели остальные записи?

— Очень бегло, и пока не со всем разобрался. Многое упирается в то, что мы делаем сейчас, поэтому пока бесполезно. Например, сварка в азоте при непрерывной подаче проволоки не пойдёт без стабилизации тока, а тиристоры такой мощности — это пока сказка. Понятно, как их сделать, сложности в том, что у нас нет для этого необходимого оборудования. Одно цепляется за другое. Поэтому лучше действовать последовательно, как всё изложено, а остальные записи пока придержать. Только я не смогу оценить раздел по ядерной физике, и заключение по оружейным системам должны давать специалисты. А в записях много всего, вплоть до лекарств. Наверное, нужно делать выписки по отдельным вопросам и посылать на проработку в профильные институты. И не вываливать всё, а небольшими порциями. Мы сами очень долго провозимся.

— Хорошо, Рудольф Карлович, я подумаю. Наверное, так и сделаем.

В тот же день уже в другом месте состоялась ещё одна встреча.

— Я совсем не знаю Андропова, — сказал своему собеседнику Юркович. — Ты пять лет проработал в девятом управлении. Сложно подобраться к секретарю ЦК?

— Не вижу сложности, — ответил тот. — Охраняются члены политбюро и кое-кто из правительства, у остальных нет охраны. Если возникнет необходимость, тогда обеспечат, но при мне такого не было. Андропова видел неоднократно, но никаких дел с ним не имел. Секретарей много, почти каждый руководит своим отделом. Об Андропове ходили слухи, что им не очень доволен Суслов, да и у Брежнева было к нему прохладное отношение. Ещё говорили, что он набрал себе в отдел умников из интеллигентов. Но всё это сплетни годичной давности. Если его необходимо устранить, это надо делать срочно. Когда он пойдёт в гору, всё сильно усложниться. Его легко убрать по дороге домой. Кажется, он жил где-то поблизости, хотя могу и ошибаться. Несколько раз видел, как он уходил домой пешком.

— Я слышал, что проезд по Старой площади закрыт, — сказал Юркович.

— Для всех, кроме служебных автомобилей, и делали исключения для секретарей, у кого были колёса. Да не важно это, Илья Денисович! Если надо завалить эту гниду, я это сделаю. И напарники мне не нужны. Вы перевели в Минск одного меня?

— Ещё пять человек. Петров не возражал. Послушай, Игорь, ты не слишком самоуверен? Может, тебя всё-таки подстраховать?

— Ничего не нужно. Я только не уверен в том, что удастся скрыть убийство. Даже если оформлю как инфаркт, могут докопаться. Всё-таки не какой-то слесарь, а секретарь ЦК, так что землю будут рыть. Но если не оставить следа, то ничего страшного не случится. Дело сделано, мы ни при чём, а результатом будут сорванные у кого-то погоны. Неприятно, конечно...

Через неделю нужно будет идти в школу. За половину лета, которую прожили в новых квартирах, мы освоились в своём районе, а я по плану изучил Минск и теперь неплохо знал расположение основных улиц и площадей. Три раза в неделю ходил с Сергеем в секцию самбо, и по вечерам часто собирались в моей комнате вместе с Люсей. Наши родители быстро сдружились, особенно матери, у которых было больше времени для общения. Два раза вместе выезжали на Минское море. Отец сидел с удочками, а остальные купались, отойдя подальше, чтобы не распугивать ему рыбу.

— Совсем не то что в Чёрном море! — говорила Люся. — Вода грязней и хуже держит.

— Не поцелуешься, — шепнул я ей на ухо, — и ещё она не такая мокрая!

— Дети, прекратите брызгаться! — крикнула мама, отбежав от нас подальше. — Замочите волосы!

Этими поездками все были довольны, поэтому хотели съездить в третий раз, но во второй половине августа резко похолодало, и поездка накрылась. А сейчас мы сидели в комнате Люси и от нечего делать перелистывали учебники за восьмой класс.

— Разучили песню, а спеть так и не позвали, — сказала Люся. — Ну разве не свинство?

— Ещё споём, — отозвался я. — Забыл сказать, что Семён передал приглашение выступить на праздничном концерте, посвящённом Дню работников милиции. Только это будет через три месяца. Надо приготовить к этому празднику что-нибудь ещё. Слушай, а почему мы не спели её родителям?

— Это легко исправить! — она схватила меня за руку и потянула в большую комнату. — Папа! Мы...

— Тише! — остановил её смотревший телевизор отец. — Дай дослушать.

— А что случилось? — спросила Люся.

— Умер член ЦК, — ответил Иван Сергеевич. — Андропов. Нет, я такого не помню. Жаль, всего пятьдесят один год.

— А от чего умер, не сообщают? — ощутив озноб, спросил я.

— Что-то с сердцем. Говорите теперь, что хотели.

— Уже ничего, — ответил я, удостоившись удивлённого взгляда Люси. — Пошли к тебе.

— Что случилось? — взволнованно спросила она, когда мы вернулись в её комнату. — Ты побледнел!

— Всё хорошо, — улыбнулся я. — Не обращай внимания.

Не скажешь же ей, что я только что узнал, что убил человека. Пусть это сделано руками другого, но именно я вписал его номером первым в свой список.

Часть 2

Глава 1

— Значит так, товарищи! — начал Юркович. — Здесь собраны только те, кому мы доверяем абсолютно. Вы ознакомились со всеми материалами, за исключением научных данных и рекомендаций того, кому мы обязаны этими сведениями. С научными записями работают наши учёные, а по ряду вопросов в ближайшее время будем выходить на союзный уровень. По каждому из таких вопросов разработана своя легенда, поэтому шума не должно быть. А вот с остальным сложно. Пётр Миронович должен возглавить союзное правительство только в восьмидесятом году. Предпринимаются меры к тому, чтобы это произошло раньше, но мы ещё долго сможем влиять на события только на республиканском уровне, да и то не всегда. Мы не справимся с засухой семьдесят второго года своими силами.

— Как с ней можно справиться? — удивился один из присутствующих. — При таком масштабном бедствии не обойдёмся без закупок зерна за границей.

— Вы правы, — согласился полковник, — но можно сильно уменьшить последствия засухи, особенно если есть время. Я не специалист по сельскому хозяйству, но могу многое предложить. Засуха не затронет Восточную Сибирь и Дальний Восток, поэтому за несколько лет там можно сильно увеличить площадь пахотных земель. Нужно построить зернохранилища и создать резервы. Давно пора провести отбраковку молочного скота. В конце концов, вообще не проводить сева зерновых в средней полосе, сохранив посевной материал и сэкономив на эксплуатации техники, а людей занять другим. И большинство лесных пожаров можно предотвратить, а леса должно сгореть много. Только кто же нам позволит не сеять? Мы не можем влиять на международные дела, и влияние на другие союзные республики очень ограничено. Нам по силам ликвидировать такие личности, как Беленко или Калугин, но уже очень трудно предотвратить гибель космонавтов, не говоря о более масштабных событиях. Автор тетрадей это предвидел и оставил одну рекомендацию. При первом прочтении она показалась бредом, но потом я изменил своё мнение, поэтому уже месяц мы готовим операцию "Уникум". Есть у нас деревня Асовец, в которой живёт Масей Казинец. Этому деду около восьмидесяти, но у него исключительно ясный ум и прекрасная память. Мы вместе партизанили и очень сдружились. С ним был трудный разговор. Чтобы убедить старика, пришлось даже подключать Машерова.

— Я правильно вас понял, Илья Денисович? — удивлённо спросил мужчина лет шестидесяти. — Вы хотите подсунуть своего деда Москве как прорицателя? Но ведь это же чушь, кто поверит?

— Вы поверили? — спросил Юркович. — А почему? Ответ очевиден: вам заблаговременно сообщают то, что человек не в силах предугадать. Почему вы думаете, что в Москве кто-то отреагирует иначе? Каким бы человек ни был скептиком, против фактов не попрёшь. Кстати, участковым там работает его внук, поэтому его тоже включили в дело. Понятно, что дар у старика прорезался только в последние годы. Сначала мы убедились в этом сами, а потом поделились с остальными.

— Ну и заберут вашего деда в Москву, — сказал тот же мужчина. — Не проговорится, если прижмут?

— Кто же его отдаст? По результатам наших проверок дар предвидения работает у Масея только в родной деревне. Есть материалы специальной комиссии, которые это подтверждают. Если хотят, пусть сами исследуют этот феномен. В КГБ, по слухам, занимаются и не таким. Пытать старика никто не станет, потому что он и так ничего не скрывает, а попробуют мурыжить... Старик — кремень и никому ничего не выдаст. Личность очень колоритная: балагур и матерщинник, а наша затея заинтересовала его самого. Да и мы присмотрим, чтобы не было ничего лишнего. Сейчас строят нормальную дорогу из райцентра, а в самом селе начали строительство научного центра и общежития. До зимы село будет электрифицировано, а весной в центр завезут оборудование для медиков и физиков. Уже подобраны люди, которые поедут изучать деда, и делать это будут на самом деле, поэтому пройдут любую проверку. Мы готовы давать в Москву информацию, а не её источник. Въезд туда ограничат, а соблюдение режима поручим республиканскому комитету.

— Так вы протолкнули это через Совет министров? Неужели они поверили?

— Кто-то поверил, кто-то, возможно, крутил пальцем у виска, несмотря на достаточно веские доказательства. Главное, что через них всё прошло. А теперь его прогнозы и им будут давать. Вот пусть и проверяют.

— А если реальность начнёт меняться, и предсказания станут ошибочными?

— Эти изменения будут нескоро, поэтому вряд ли Масей до них доживёт.

— И когда начнём?

— Двадцать шестого апреля следующего года землетрясением будет разрушен Ташкент. А с двадцать девятого марта по восьмое апреля будет проходить двадцать третий съезд партии. Вот на нём Пётр Миронович и подсунет Брежневу нашего деда вместе с его предсказанием. Заочно, конечно. Землетрясение такого масштаба будет достаточным подтверждением, а скептики пусть продолжают проверять.

Первого сентября в школу пошли втроём. До этого там с нашими документами побывали родители, поэтому мы уже знали, что распределены в восьмой "А". Этим летом закончили строительство и сдали под заселение две большие пятиэтажки, поэтому в школе было много новичков. Классы выстроились на торжественную линейку, и над каждым виднелась табличка с его названием. Мы нашли свой класс, в котором стояли десятка два девчонок и мальчишек и пристроились сзади.

— Новенькие? — спросила, повернувшись к нам, высокая девочка в очках. — Я староста класса.

— Как тебя зовут, староста? — спросил я. — Или так старостой и кличут?

— Аня Сычевская. — Она опять повернула голову. — А вы кто?

Мы назвались, но она и после этого нас не узнала. В заднюю шеренгу пристроились ещё шесть человек, из школы толпой вышли учителя, и пожилая, женщина в очках объявила линейку открытой.

— Наша директор, — сказал, стоявший справа от меня мальчишка. — Зверь хуже классной.

— А где классная? — спросил я.

— Видишь с правой стороны от неё на несколько ступенек ниже? Ну вон та фигуристая, в сером костюме!

Я посмотрел на красивую стройную женщину лет тридцати, стоявшую рядом с директором. Мне она понравилась.

— Классно выглядит, — сказал я. — Так она тоже зверь?

— Сам увидишь, — ответил он и отвернулся.

Линейка прошла стандартно, после неё толпой повалили в школу. Наш класс оказался на втором этаже в левом крыле школы, почти в середине коридора.

— Давайте подождём, пока все сядут, — предложил Сергей, и мы отошли к окну, чтобы не мешать остальным.

— Новенькие? — раздался за нашей спиной приятный женский голос.

— Да, — ответил я подошедшей классной. — Здравствуйте. Извините, не знаю, как вас зовут. Мы здесь стоим и ждём, пока рассядутся, чтобы не выслушивать крики: "Занято!"

— Ольга Владимировна меня зовут, — представилась она. — Вас двоих я знаю.

— Меня вы ещё узнаете, — пообещал Сергей.

— Идите в класс, — сказала она. — Сейчас вас пристроим.

В классе стояли восемнадцать парт, на трёх было по одному свободному месту.

— Садитесь, — сказала Ольга. — Если договоритесь, потом можно пересесть.

Мы сели, и она начала классный час. Судя по выражениям лиц, узнали нас только несколько девчонок.

— В этом году у нас пополнение, — сказала классная. — Представьтесь, ребята, и сразу скажите, как учились.

— Людмила Черзарова, — первой назвала себя Люся. — Все пятёрки.

— Геннадий Ищенко, — сказал я. — Тоже отлично.

— Сергей Деменков. Одна четвёрка, остальные пятёрки.

— И по какому предмету четвёрка? — спросила Ольга. — На задних партах! Ведите себя тише!

— По поведению, — ответил Сергей. — Не сошёлся во мнениях с Львом Толстым.

— И чем же тебе не угодил великий классик? — улыбнулась Ольга.

— Он проповедовал, что если тебе врезали по морде, то нужно подставить её ещё раз, — объяснил Сергей, — а я вместо этого врезал в ответ.

— Надеюсь, что здесь у тебя не будет необходимости отстаивать свою правоту таким способом, — сказала Ольга. — Прекратите шуметь! Потерпите, сейчас я вас отпущу. Ваше расписание вывешено внизу на доске объявлений, но там сейчас столпотворение, поэтому я продиктую, какие уроки будут завтра, а потом сами перепишите остальное.

— Я думала, что нас сразу узнают, — сказала Люся, когда шли домой.

— Они просто не поверили глазам, — пошутил я. — Но когда мы сами назвались...

— Сик транзит глориа мунди, — изрёк Сергей.

— Это он так показывает тебе свою учёность, — объяснил я подруге. — Ты лучше сразу брался бы за Соломона с его высказыванием о вечности изменений. Меня эта слава уже достала в том классе, а я учился в нём не один год. Совершенно не горю желанием, чтобы всё повторилось ещё раз.

На лестничной площадке простились с Сергеем и зашли к Черзаровым.

— Как тебе класс? — спросила Люся, когда мы уединились в её комнате.

— Не хочется мне с ними учиться, — признался я. — И ни с кем не хочется. Раньше хоть занимался на уроках своими делами, а теперь и дел нет. Предлагали сдать школу экстерном, но я отказался.

— Из-за меня?

— В основном из-за тебя, но не хочется выделяться ещё и в этом. Нужно обязательно найти себе занятие, чтобы не рехнуться. Взяться, что ли, опять писать книги? Только стала сходить мозоль с пальца...

— Ты же не сможешь записывать их на уроках. Или сможешь?

— Нет, конечно. На уроках можно восстанавливать в памяти текст. Думаешь, я всё так дословно помню?

— Ну и пиши. Договор с редакцией разорвал?

— Нет, они отсоветовали. Сказали, что я могу сделать это в любое время. Слушай, а что если написать книгу в жанре фэнтези?

— А что это такое?

— Если упрощённо, то сказочная фантастика. Мечи, драконы и колдовство. У нас так вообще никто не пишет. Я прочитал первую книгу уже после перестройки. Хорошо, что попался Говард. Как и в любом жанре литературы, там хватает халтуры.

— Если это сказки для взрослых, напиши, я сама с удовольствием прочитаю. А может, сдашь экстерном? Мне, конечно, приятно с тобой учиться, но...

— Договаривай, — сказал я. — Что замялась?

— Много общаться в школе не получится. Пока тепло, можно на переменах гулять на улице, а когда похолодает? В коридоре общения не получится, да и в классе... Видел директора? А как на тебя смотрели девчонки, когда поняли, кого занесло к ним в класс?

— О девчонках, пожалуйста, подробнее, — попросил я, — а то я видел только твою спину и классную.

— Зато я видела. Там есть две девчонки гораздо красивее меня!

— Солнышко моё! — Я обнял Люсю. — Красота радует глаз, но люблю-то я тебя! Ты очень славная, а для меня так вообще нет милее. Ну пройдусь я взглядом по их фигурам, задержавшись в некоторых местах, что в этом такого?

— Ах ты, нахал!

— Люсь, подожди, не дерись, а послушай. Возьму пример, чтобы было понятней. Скажем, прорезался у меня дар художника и нарисовал я картину нашего городка. Дома, забор, дыра в нём и всё такое. Всё родное, вызывающее самые тёплые чувства. А кто-то принёс посмотреть фотографию Версаля. Парк, фонтаны, благолепие! Красота, но чужая и мне ненужная. Посмотрел, похвалил и вернул обратно. Если бы не было тебя, возможно, я кем-то из них и заинтересовался бы. А если есть ты, зачем кто-то ещё?

— Спасибо за сравнение. Дыра в заборе! Целуй!

— Надо будет подкатить к Машерову с просьбой принять поправку к закону о браке, чтобы можно было вступать в него с шестнадцати лет. И не только вам, но и парням. Согласен даже, если напишут "в исключительных случаях". Для нас сделают исключение. Я точно не выдержу до восемнадцати с этими поцелуями.

Первый учебный день прошёл плохо. Слух о том, кто учится в восьмом "А", разнёсся по школе почти мгновенно. В коридор лучше было не выходить. К нам не приставали, но все пялились. Я наплевал бы, но Люся не выдержала и ушла в класс. Здесь стали приставать одноклассники, причём приставали по-половому признаку: к ней — мальчишки, а я подвергся атаке девчонок. Меня удивила бесцеремонность некоторых, в городке наши девочки были намного скромней. Особенно усердствовала Светлана — самая, по общему мнению, красивая девчонка в классе. По-настоящему красивые люди встречаются редко, а она была из таких. Если не подурнеет, станет разбивать сердца мужчинам налево и направо.

— Проводишь меня домой? — спросила она, сев рядом со мной. — Я живу недалеко.

— Извини, Светочка, не могу! — отказался я. — После уроков иду домой, а потом нам с Сергеем бежать в секцию.

— А завтра?

— Завтра у меня работа над книгой.

— Ой, как интересно! — воскликнула она, подняв ресницами ветер. — Расскажи!

— Не могу. Когда книга в работе, я никому о ней не рассказываю, даже Люсе.

Она не поняла намёка на Люсю или предпочла не заметить и приставала ко мне до конца большой перемены. Я бросил взгляд на Валерку Свечина. Я уже знал, что до моего появления Светлана принимала его ухаживания. У него в классе были двое друзей. Обычно они никого не задирали без причины, судя по мрачной физиономии Валерки, теперь причина появилась. То, что мне не нужна его девчонка, дела не меняло. Драться не хотелось, тем более что не из-за чего. И его друзья не удержатся, и Сергей не станет стоять в стороне. Ладно, посмотрим, может быть, всё обойдётся.

Когда прозвенел последний звонок, эта троица подозрительно быстро исчезла.

— Сейчас меня будут бить, — сказал я друзьям, когда мы вышли из школы и повернули к дому.

— Из-за Светки? — догадался Сергей.

— А из-за кого же ещё? — буркнул я. — Я не давал других поводов.

— Но это она к тебе приставала! — сказала Люся.

— Попробуй объяснить это влюблённому пингвину. Вот что, ребята, я попрошу вас постоять в стороне и ни во что не вмешиваться. Валерка не показался мне подонком, поэтому вряд ли они навалятся втроём. На вид он сильнее меня, так что не станет осторожничать. Вон они стоят в сквере.

— Может, обойти? — предложила подруга.

— А потом от них бегать? Нет, Люся, такие дела нужно решать сразу. Сергей, возьми портфель. И немного притормозите.

Друзья задержали шаг, а я, наоборот, пошёл быстрее к мальчишкам, которые положили свои портфели на лавочку и стали так, чтобы перекрыть дорожку.

— Меня ждёте? — спокойно спросил я Валерку.

В детстве той жизни я ни с кем серьёзно не дрался, но в более старшем возрасте приходилось, поэтому действительно сильно не волновался, так, самую чуточку.

— Заработал — получишь! — взвинчивая себя, заявил Валерка. — Нечего разевать рот на чужих девчонок!

— Это твоя Светка положила на него глаз! — не выдержала Люся. — А Гене она и даром не нужна, сам мог видеть!

— Молчи, дура! — разозлился он.

Напрасно он это сказал и ударил меня зря. Я недолго занимался самбо, и сейчас его приёмы вылетели из головы, а вот сотни часов тренировок в той жизни, подкреплённые занятиями в городке, не подвели. Тело сработало само: правая рука круговым движением отвела нацеленный в грудь удар, левая рванулась от бедра и с разворотом кулака впечаталась Валерке в солнечное сплетение. При этом я шагнул вперёд и успел подхватить падающее тело. Не хватало ещё, чтобы он треснулся башкой об асфальт.

— Берите его под руки и на скамейку! — сказал я оторопевшим друзьям Свечина. — Скажите, когда очухается, что Светка мне не нужна, пусть вправляет мозги не мне, а ей. И получил он из-за хамства. Я никому не позволю оскорблять свою подругу!

Мальчишки послушно схватили постанывающего Валерку и уложили на лавочку, сбросив с неё портфели.

— Держи! — протянул мне портфель Сергей. — Здорово ты его. Только это не те удары, которым нас учили.

— Этому я учился сам. Пошли отсюда, пусть они сами с ним возятся.

— Спасибо! — сказала Люся. — Ты молодец!

— А то я этого не знаю. Уроков на завтра не учить, а писать книгу нет настроения. У вас есть мысли, чем заняться?

— Я хочу съездить в одно место, — неуверенно сказал Сергей. — Надо повидать одного человека. Не хотите поехать со мной? Ей будет интересно с вами познакомиться. Это пять остановок.

— Давай, — согласился я. — Сейчас по-быстрому обедаем, а потом ты нам звонишь, и собираемся у подъезда.

"Одним человеком" оказалась маленькая, но очень красивая девчонка, с большими серыми глазами, аккуратными чертами лица и густыми светлыми волосами.

— Знакомьтесь, — сказал Сергей. — Это Ира. А это мои новые друзья.

Подруга Сергея сразу нас узнала и очень обрадовалась.

— Проходите, — сказала она, пропуская нас в прихожую. — Братьев-сестёр у меня нет, а родители ушли в гости. Ты молодец, что приехал и привёз друзей. Садитесь в большой комнате, а то в моей беспорядок. А я сейчас поставлю чайник на плиту.

— Это ты играешь на пианино? — спросил я, увидев его в комнате.

— Нет, мама, — отозвалась с кухни Ира. — Я уже год терзаю гитару.

Ира была ниже нашей Зиминой. Представив её с гитарой, я невольно улыбнулся.

— Дорогой инструмент, — сказала Люся, подойдя к пианино.

— Моя мама профессиональный музыкант, — сообщила Ира, присоединяясь к нам, — а инструмент достался от деда. Вы нам после чая что-нибудь сыграете? Гитара у меня тоже хорошая!

— Гена, спой ту песню! — попросила Люся. — Им можно. Да и ту, которую пел у Светки. Это, ребята, песни о любви. На сцене мы такого не поём, не поймут.

Мы очень весело провели время сначала за чаем с конфетами, потом смотрели фотографии Иры и я рассказывал анекдоты. Пели уже перед уходом. Пианино звучало необыкновенно и свой голос я существенно улучшил тренировками, поэтому песню из кинофильма "Три дня в Москве" выслушали с восторгом, а песня "Всё для тебя" просто потрясла наших новых друзей.

— Такое нельзя не петь! — сказала Ира. — Скрывать такую песню от людей — это преступление! Подумаешь, кто-то что-то скажет! Зато остальные будут благодарны! На концертах почти нет хороших новых песен, поют старые, а ты придумал и прячешь! И первая песня замечательная. Подумаешь, про любовь! Пушкин сказал, что ей все возрасты покорны, можешь ссылаться на него.

— Точно, — поддержал Сергей. — Вас пригласят на День милиции, вот и спойте эти песни.

— Так и сделаем, — засмеялся я. — Если милиция будет аплодировать, критики сразу заткнутся!

Уезжая, обменялись номерами телефонов и пригласили Иру нас навестить.

— Замечательная у тебя подруга! — сказал я Сергею, когда шли к остановке троллейбуса. — Два часа посидели, а такое впечатление, что уже давно знакомы.

— Её родителям не нравится наша дружба, — сказал он. — Я знал, что их не будет дома, поэтому и поехал. А её редко отпускают надолго одну. Когда вместе учились, хоть виделись в школе, а теперь...

— Наплюй, — посоветовала Люся. — Главное, как к тебе относится Ира, а не её родители, а она тебе рада.

Сегодняшние события в сквере имели продолжение на следующий день в школе.

— Извини, — сказал мне Валерка. — Я вчера сделал глупость.

— Тебе не за что передо мной извиняться, — ответил я. — Ты обидел Люсю, перед ней и извиняйся.

К моему удивлению, он извинился, да не наедине, а при всех. Не думал, если честно. Из мальчишек моего прежнего класса на такой поступок был способен только Сергей. Светлану слухи о сражении в сквере только подхлестнули.

— У меня уже есть подруга, — сказал я, видя, что она не понимает намёков, — а я не персидский шах, чтобы иметь их несколько. Так что не нужно тратить на меня усилий. Ты красивая девочка, но я уже занят.

— Ты пожалеешь! — покраснев, сказала Светлана. — И очень скоро!

Интересно, какую гадость придумала Амелина? Обиделась она сильно.

Об этом я узнал на следующий день, когда мы шли со школы домой. Стоило пройти злополучный сквер и подойти к нашим домам, как дорогу преградили трое почти взрослых ребят.

— Вы двое идите! — сказал моим друзьям один из них. — А ты, шкет, останешься. Поучим тебя вежливости.

— Учить будете втроём или по очереди? — спокойно спросил я, хотя на этот раз не был спокойным.

— А это как получится, — насмешливо сказал он и шагнул ко мне.

Ждать, пока меня начнут бить, было глупо. Уронив портфель, я слегка развернулся и засветил ему ногой в живот единственным ударом, который когда-то отработал для ног. Парень заорал и, согнувшись, упал на дорожку. Оба его дружка бросились на меня, но одному из них пришлось сразу же отвлечься на Сергея. Они не умели грамотно драться, но были старше и сильнее нас. В результате мы их побили, но каждый обзавёлся фингалом, а я ободрал костяшки на пальцах правой руки. В итоге этого побоища мы оказались в ближайшем отделении милиции. Видимо, кто-то из тех, чьи окна выходили на дорогу, увидел драку и вызвал милицию. Того парня, которому я врезал в живот, сразу же увезли в больницу, а с нами стали разбираться.

— Кто затеял драку? — спросил капитан.

— Это он! — показал на меня один из наших противников, лишившийся зуба и красовавшийся таким же фингалом, какие были у нас.

— Правда, что ли? — недоверчиво уставился на меня капитан.

— Не верите? — сказал я. — И правильно делаете! Неужели вы думаете, что два восьмиклассника будут гоняться за тремя такими лбами? Мы с нашей подругой шли со школы домой, а у этих зачесались кулаки. Бить собирались только меня, друг вмешался и помог.

— Всё так и было! — подтвердила Люся, которая с нашими портфелями сидела на стуле.

— Он первый ударил! — закричал тот же парень. — И ударил ногой! А его только хотели припугнуть. Ну стукнули бы несколько раз...

— Я очень не люблю, когда по мне стучат, — сказал я не столько капитану, сколько парню. — Особенно когда это делают по лицу. Я и тогда уклонился от удара и только ответил.

Это была ложь, но я ничем не рисковал: когда дрались, рядом не было посторонних, а много ли увидишь из окна!

— Я тебя знаю, — сказал капитан Сергею, — точнее, твоего отца. Он работает в УГРО?

— А какое отношение к драке имеет мой отец? — спросил Сергей.

— Ходишь в нашу секцию? — спросил капитан.

— Мы оба ходим, — ответил я за Сергея. — А что?

— Тогда понятно, почему вы смогли их отлупить. Вас в секции учат устраивать драки?

— Нас в секции учат себя защищать! — разозлился Сергей. — Посмотрите на его руку! А если бы он сломал пальцы? Хрен бы тогда сыграл вам на праздник!

— Подожди, подожди! — сказал капитан. — Я не сразу тебя узнал из-за этого украшения на лице! А это та девочка, с которой ты выступаешь? Надо было сразу сказать.

— А какое отношение это имеет к происшествию? — спросил я. — Если мы виноваты, то наказывайте, а если нет — отпускайте.

— Вы не виноваты, но нужно составить протокол. Ты сильно приголубил того парня, может не обойтись без последствий. Это в первую очередь нужно вам. Рассказывайте, как было дело.

Домой нас отвезли на той же машине, на которой забрали в отделение.

— Представляю, какой будет вид, когда эта дрянь начнёт расползаться, — на прощание сказал Сергей о фингалах. — А сколько пищи для разговоров. То-то Светка обрадуется!

— Вряд ли она обрадуется, — покачала головой Люся. — Вы вышли, а я спросила у капитана фамилию того, кого увезла "скорая". Амелин его фамилия.

— Так она обратилась за помощью к брату! — сказал Сергей. — Тогда, конечно, радости мало.

— А ты говорил, что в школе будет скучно учиться, — сказала мне Люся, когда ушёл Сергей. — Начал писать повесть?

— Начал, — ответил я. — Только продолжить не получится, пока не заживут пальцы.

На этот раз я позаимствовал повесть Семёновой "Волкодав". Читал я её пять раз и прекрасно запомнил. Представив, как на мой вид отреагирует мама, я вздохнул и пошёл на свой этаж.

Глава 2

— Алексей Николаевич! — сказал секретарь. — Вас хочет видеть Байбаков.

— Скажи Николаю Константиновичу, чтобы заходил, — ответил Косыгин. — Закончим с ним, и распорядись, чтобы подали машину.

— Я задержу ненадолго, — сказал вошедший в кабинет Председателя Совета Министров СССР его заместитель и председатель Госплана. — Мы с вами уже говорили об этом на утреннем совещании.

— Садитесь, Николай Константинович, — сказал Косыгин. — Чего от нас хотят белорусы?

— Они развернули масштабные работы в области электроники, не предусмотренные семилетним планом. Бросили на них свои силы и средства, не включённые в программу, и просят нас о содействии. И я не могу отмахнуться. Смотрите, это письмо, подписанное Киселёвым. Они вышли на Академию Наук и ряд отраслевых институтов. Не знаю, что у них стряслось, но нам навязывают двенадцать тем, отсутствующих в перечне на текущий год. И Академия их поддерживает. Почитайте письмо Келдыша. Подключили и Министерство обороны.

— Что, и Родион Яковлевич написал?

— Да, вот письмо Малиновского.

— И чего они хотят?

— Как всегда в такие случаях, финансирования. Им нужно много валюты. Основная просьба — это приобретение оборудования, причём всё нужно закупать за границей. Мало того что требуется валюта, больше половины заказанного можно купить только в США и нам этого никто не продаст. Обычно такое приобретали через посредников, пользуясь возможностями Первого управления КГБ, но это были единичные закупки, а здесь...

— Я вижу, что мы не решим это за пять минут, — сказал Косыгин. — Вряд ли руководство Белоруссии занялось чем-то зряшным. Видимо, вопрос очень важный и не требует отлагательств, иначе его включили бы в следующую пятилетку. Келдыш не восторженный мальчишка и, если пишет такие письма, значит, уверен в написанном. Я должен уехать, а вы передайте в секретариат, чтобы завтра к девяти утра подготовили совещание по этому вопросу. Заодно рассмотрим ещё кое-что. Пусть вызовут из министров Малиновского и Гарбузова, да и Семичастному нужно поприсутствовать, если есть вопросы по его комитету. Пригласите Лебедева и позвоните Келдышу. Раз Мстислав Всеволодович в таком восторге, пусть он нам популярно всё расскажет, чтобы мы смогли разделить его радость. Если дело действительно стоящее, посмотрим, без чего можно обойтись. В Министерстве финансов есть резервы, это Василий Фёдорович вечно прибедняется, а запасец в кармане имеет. Всё, Николай Константинович, мне пора ехать.

— Как дед, Митя? — спросила мужа Арина. — По-прежнему бузит?

— Да ну его! — ответил младший лейтенант милиции Дмитрий Казинец. — На него вся деревня молится, а он полдня матерится и кричит, что всё бросит на... Подумаешь, заставляют учить карту мира! А то, что через месяц у всех будет электричество, не в счёт? До зимы должны закончить дорогу, а в следующем году протянут газ. Кому ещё в районе так подфартило? А весной наедет куча врачей. Сколько там изучать деда, а в селе им придётся сидеть. От безделья не только людей, собак вылечат. А ещё был разговор о клубе, но это уже после всего остального. Главное, чтобы Масея не хватил Кондратий, а он, старый чёрт, не думает о людях и себя не бережёт. Доругается до домовины.

— Мне Гелька сказала, что у деревни солдаты ставят палатки.

— Деревню будут охранять. Нам дадут пропуска, а с пришлыми будет особый разбор. А через пару дней приедут строители. Пока сухо и тепло, хотят заложить фундаменты, а строить начнут, когда подведут дорогу. Ладно, я сейчас пообедаю и побегу, а ты отнеси деду свежей сметаны, может, хоть на время угомонится.

— Красавчик! — сказала Таня, когда я перед школой рассматривал себя в зеркало. — Вы с Сергеем, как два брата-близнеца, только у него фонарь под левым глазом, а ты подставил правый.

— Смейся, смейся, — отозвался я. — Мне недельку посидеть бы дома... Ладно, от славы пока никто не умирал.

— Хорошая слава! — проворчала мама, которая до сих пор не успокоилась. — Ты мог остаться без глаза.

— Ну вы и красавчики! — повторила Люся слова сестры, когда мы встретились на их лестничной площадке. — Шуму будет...

Когда мы последними пришли в класс, шума не было, наступила гробовая тишина. Потом, шумели, пока не пришла классная. У нас была кабинетная система, поэтому в своём классе проводили только несколько уроков, и русский, который вела Ольга, был одним из них.

— Красавчики! — услышал я третий раз за утро уже от неё. — Где же вы умудрились обзавестись такими украшениями?

— Не в школе, — ответил я. — Это наработано в свободное от занятий время. Бытовая травма.

— А вы такую травму никому не поставили?

— Что мы совсем без рук? — сказал Сергей. — Их было три здоровых лба, но поле боя осталось за нами. И милиция нас оправдала.

— Ладно, начинаем урок, — сказала Ольга. — На эту тему вы поговорите на перемене.

Разговоры начались, едва прозвенел звонок.

— Ну вы даёте! — сказал Валерка Свечин. — Кто же это был, что вас так разукрасили?

— Да так, хулиганьё, — ответил я, бросив взгляд на Светку, которая сидела, уткнувшись в учебник. — Просто их было много, а мы с Сергеем не бегаем от опасностей, особенно когда идём с девушкой.

— Так Люся была с вами? — спросила Нина, с которой я сидел за одной партой.

Девчонки оживились и обступили мою подругу, выпытывая у неё подробности баталии. Она рассказала, не упоминая о том, кто был инициатором инцидента.

— Так вы действительно были в милиции? — спросила староста.

— Кто-то увидел из окон, что на нас напали, и позвонил, — объяснила Люся. — Но там быстро разобрались и отвезли нас домой.

Этот разговор имел продолжение у директора, куда нас вызвали на большой перемене.

— Как это понимать? — спросила Анна Гавриловна, сверкнув очками. — Как вы могли прийти в школу в таком виде?

Я разозлился.

— Вы даёте нам с Сергеем больничный для залечивания нанесённых хулиганами ран? — с облегчением сказал я. — Как это мило с вашей стороны!

— Не ёрничай! — повысила она голос. — Нужно ещё разобраться, кто хулиганил!

— А вы здесь для чего? — делано удивился я. — Разбирайтесь сколько угодно. Вот номер телефона капитана милиции Синявина. Он разбирался в той драке, в которой мы пострадали. А нам идти по домам или всё-таки на урок?

— Я разберусь, — пообещала она. — А вы идите заниматься и меньше болтайтесь в таком виде по школе.

— Зря ты с ней связался, — сказал мне Сергей, когда мы шли в кабинет математики.

— Если она стерва, то зря, — отозвался я, — а если просто помешана на дисциплине, то может быть польза. В любом случае я не собираюсь перед ней расстилаться. А ведь нас с тобой заложила Сычевская. Уверен, что учителя ничего не передавали. Сейчас проверим.

Мы вошли в кабинет и пошли на свои места.

— Ну что, Анечка, отчиталась? — спросил я старосту.

— Я только выполнила свой долг! — гордо сказала она.

— Бывают же дуры, — сказал я, усаживаясь за парту. — И нечего сверкать на меня очками. Так поступить могла либо дура, либо дрянь. Выбирай сама, что больше нравится.

На перемене я подошёл к Светке.

— Как брат? — тихо спросил я.

— Лучше, — так же тихо ответила она. — Обещали через два дня выписать. Спасибо, что промолчал.

Хоть мы и без совета директора старались лишний раз не выходить в коридор, но к концу занятий вся школа знала о наших подвигах. Хорошо, что сегодня пятница. Отучимся ещё день, а за выходной от синяка мало что останется.

Сентябрь подошёл к концу. Я уже написал треть книги и в этот раз писал на отдельных листах, ежедневно отдавая их читать друзьям.

— Здорово! — каждый раз хвалила Люся. — Не зря взялся писать. Я читала все книги с твоей полки, но космос не очень нравится, то ли дело приключения в "Волкодаве"!

За весь месяц меня ни разу не вызвали на консультации. Сентябрь был беден событиями, разве что Индия и Пакистан опять схлестнулись между собой, но вряд ли это интересовало команду Машерова.

Мои родители сдружились с Черзаровыми и часто ходили друг к другу в гости. Одна из квартир на время лишалась взрослых, и это давало возможность без помех шлифовать исполнение наших песен. Песню "Ты говоришь мне о любви" теперь пела Люся и, по-моему, не хуже Бродской. Я по-прежнему не был уверен в том, стоит ли нам светиться с песнями о любви, но мы подготовили их к выступлению.

Октябрь мало отличался от сентября. Петь прекратили. Уже разученное приелось, а учить новое было рано. В написании книги я дошёл до засады при переправе через Сивур, то есть написал уже половину. В школе всё шло скучно и однообразно. Класс стал своим, но мы не дружили ни с кем из ребят, кроме Сергея. Выбирали время, когда родителей Иры не было дома, и дважды ездили к ней в гости. Сергей всё-таки показал нам свои рисунки, и я понял, почему он не хотел делать этого раньше. На полусотне листов бумаги карандашом была нарисована Ирина: весёлая, грустная, задумчивая и даже злая, но всегда узнаваемая.

— Тебе нужно учиться на художника! — сказал я. — Нарисовано мастерски.

— Мне хочется рисовать только её, и я не умею и не хочу возиться с красками, — ответил он. — Хочу поступить в Минскую высшую школу милиции и работать в уголовном розыске, как отец.

С его отцом я встречался довольно часто, но о делах мы не говорили.

Ноябрь начался со снега. Два раза он выпадал и таял. Было холодно, ветрено и сыро. Десятое ноября выпало на среду. Начало праздничного концерта, посвящённого дню советской милиции, было назначено на шесть вечера. Большинство передач по телевидению шло в записи, и этот концерт не стал исключением. Телевизионщики присутствовали, но только снимали всё подряд. Что оставить для показа, решали уже потом и не они. Хорошо, что мы начали готовиться к выступлению за три дня.

— Я не могу надеть туфли! — со слезами на глазах сказала пришедшая ко мне Люся. — В июле были нормальными...

— Не реви! — сказал я. — Денег навалом, друзья тоже есть, так что мы решим этот вопрос.

Тут же позвонил Сергею, узнал, что его отец дома, и спустился к ним в квартиру.

— Пётр Сергеевич, — поздоровавшись, обратился я к нему, — у меня проблема, а кое-кто обещал помощь. Свяжитесь, пожалуйста, с Васильевым. Нам через три дня выступать на вашем концерте, а Люся выросла из туфель. Деньги есть, но зимой трудно быстро купить что-то хорошее из летней обуви. И хотелось бы, чтобы туфли были на каблуках сантиметра три-четыре. Поможете?

— С этим я помогу сам, — пообещал он, — тем более за твои деньги. Сегодня выходной, а завтра я свожу вас куда надо, сами выберете.

Он выполнил обещание, и туфли купили, причём импортные.

— Никогда не ходила на таких каблуках, — сказала Люся, когда ехали обратно. — В них сантиметров пять, у мамы и то меньше.

— Ерунда, — подбодрил я подругу. — Вечером потренируешься и выйдешь павой. Они добавят роста и стройности. Знала бы ты, на каких каблуках ходили в моё время. Не понимаю, как можно долго ходить буквально на цыпочках. Очень красиво, но при частом использовании гробит здоровье, поэтому умные надевали только в таких случаях, как наш.

На концерт нас отвезли в машине. В нём было два отделения. Мы должны были выступать во втором чуть ли ни самыми последними. В зале не было свободных мест, поэтому мы только слушали концерт, сидя в подсобном помещении за сценой. Нам дали два стула, которые поставили так, чтобы не мешать другим артистам. Слышно было плохо, потому что в комнату набилось много людей и почти все болтали. Слава богу, что они не курили, а то мы оттуда сбежали бы. Время тянулось медленно, артисты уходили и уже не возвращались. Никого из знаменитостей не видели, наверное, они ожидали выступления в других комнатах. Наконец пришли за нами.

— Быстро, ребята, — поторопил один из ведущих. — Сейчас закончится танец и будет ваш номер.

Мы зашли за кулисы и пару минут слушали музыку и топот каблуков по сцене. Танцевали что-то из украинских народных танцев.

— Перестань дрожать! — сказал я Люсе. — Надо будет заняться с тобой медитацией. Чего ты боишься? Мы так отработали все песни, что не напортачим при всём желании.

Танец закончился, и объявили нашу песню. Я взял Люсю за руку, и мы вышли на сцену. После положенного поклона она села за рояль, а я взял из рук ведущего гитару. В зале три четверти собравшихся были работниками милиции, поэтому за песню о своей службе они отблагодарили нас овациями. Видя, что аплодирующие не унимаются, я кивнул Люсе, и она опять села за рояль. Ведущий не вмешивался, наверное, думал, что мы повторим свой номер.

— Мы рады присутствовать на вашем празднике и выразить любовь и уважение, которые испытываем к людям в милицейских погонах, — сказал я публике. — Недавно я написал две новые песни, которые мы нигде не пели. Нам хочется подарить их вам. Песни не для нашего возраста, но я надеюсь, что вы это простите. Первую будет петь Людмила, и называется она "Ты говоришь мне о любви".

Она замечательно спела и сыграла, а я стоял и слушал вместе со всеми. Аплодировали моей подруге, не жалея ладоней. Видя, что это будет продолжаться долго, я с гитарой подошёл к микрофону и постучал по нему пальцем. Шум стих.

— А сейчас я спою под гитару песню "Всё для тебя", — объявил я. — В моей судьбе есть только ты, одна любовь и боль моя...

Мне аплодировали не меньше Люси, мы так и ушли со сцены, не дождавшись конца оваций.

— Здорово вы выступили, — сказал отвозивший нас сотрудник. — Дома не ругают за такие песни?

— Дома пока не знают, — ответил я. — Но домашних мы как-нибудь переживём. Вот после того как концерт покажут в записи, придётся пережить разговор с нашим директором, а она женщина строгих правил. Одна надежда на то, что эти номера вырежут из записи.

— Это вряд ли, — сказал он, — так что готовься к разговору с директором. Никто не станет вырезать одни из лучших номеров. Ты прав: песни не для вашего возраста, но они замечательные.

Он довёз нас до подъезда и уехал.

— Пошли скорее домой, холодно! — сказала Люся.

— Давай руку, торопыга, — сказал я. — Загремишь сейчас в этих туфлях. Надо было обуть сапожки, а туфли взять в сумке. Пока ничего не говори своим. Спели, похлопали, и всё. Иван Алексеевич ещё воспримет спокойно, а от мамы наслушаешься.

— Маму я не боюсь, — ответила подруга, — вот в школе будет разговоров... Ладно, целуй, и я побежала.

Концерт показали на следующий вечер.

— Вы совсем сбрендили со своей любовью! — высказалась сестра. — А Люська сошла с ума: вышла на сцену на каблуках! Твоя работа?

— А что тебе не понравилось? — спросил я. — Сразу прибавила пару лет, да и красивей.

— Не знаешь нашего директора? — ответила она. — Анна Гавриловна припомнит вам и эти песни, и каблуки.

— Песни замечательные, — сказала мама, — но как вы на такое решились?

— Концерт показывали в записи, — сказал отец. — Раз сочли возможным показать, значит, не нашли ничего порочащего, иначе вырезали бы эти номера. Но лучше на будущее петь что-нибудь вроде "Качелей".

На этом и закончилось обсуждение нашего выступления. Когда я на следующее утро сбежал с портфелем на второй этаж, на лестничной площадке уже ждали друзья, к которым присоединилась Ольга.

— А почему с нами это чудо? — спросил я. — Ты же всё время ходишь в школу со своей Ниной.

— Её подружка заболела, — объяснила Люся. — Как твои отреагировали на показ?

— Пошли, а то уже много времени, — сказал я, беря у Ольги портфель. — По пути поговорим. Разговоров было мало, только Таня прошлась по твоим каблукам.

— Мама тоже прошлась, даже мерила мои каблуки со своими. Мои оказались длиннее. Я успокоила её тем, что ты купил их только для выступлений.

— Ты покупаешь ей обувь? — удивился Сергей.

— Они скоро поженятся, — вмешалась Ольга, — а так больше денег останется для меня.

— Быстрее перебирай ногами, болтушка, — сказал я. — Уже и портфель взял, а идешь еле-еле. Скоро звонок, а мы ещё не прошли сквер. Поднажали все!

Мы вбежали в вестибюль, быстро переобулись и повесили в гардеробе верхнюю одежду.

— Чеши, — сказал я Ольге, вручая портфель. — Сейчас будет звонок.

Он прозвенел, когда мы поднимались по лестнице. Хорошо, что до кабинета физики было рукой подать. Когда мы вошли, на мгновение все замерли, а потом подняли такой шум, что его, наверное, было слышно даже в директорской.

— Хватит лупить! — сказал я Валерке, когда он от избытка чувств второй раз огрел меня по плечу. — И вообще, угомонитесь. Слышите? По-моему, это Лариса.

Мои слова дружно проигнорировали, поэтому, когда учительница физики открыла дверь, она увидела бардак. Её саму заметили не сразу.

— Быстро расселись по своим местам! — скомандовала Лариса Дмитриевна. — Я вас понимаю, но сейчас у нас урок. Обсуждать наших артистов будете на перемене.

Можно было посочувствовать учителям, которые вели сегодня уроки в нашем классе. Им постоянно приходилось одёргивать самых несдержанных и делать замечания всем остальным. На переменах, когда не меняли класс, нас обступали ребята и начинались бесконечные расспросы, а когда шли в другой кабинет, было ещё хуже: концерт смотрели почти все. А вот с директором я ошибся. Она нас так и не вызвала. Умная женщина, зря я катил на неё бочку.

— Часть твоей славы досталась и мне, — сказала за ужином Таня. — Все как с ума посходили. Как твой брат пишет песни? — передразнила она кого-то. — Пришлось показывать.

— Когда я закатывал глаза? — возмутился я. — Небось, и о Люсе спрашивали?

— А ты как думал? Ходите в обнимку, поёте такие песни и хотите, чтобы ни у кого не возникли вопросы?

— И что ты на них отвечаешь?

— Ничего не отвечаю, отсылаю к вам. Идите, говорю, и спрашивайте у них сами.

— К директору не вызывали? — спросила мама.

— Нет. В коридоре разминулись, но она ничего не сказала.

Этим же вечером мне позвонил Самохин.

— Здравствуй, — сказал Николай. — Хочу сообщить, что москвичи взяли себе записи вашего выступления, так что, может быть, их покажут и по центральному телевидению. Ты пишешь что-нибудь новое?

— Пока нет, — ответил я.

— Не хочешь написать новогоднюю песню? Выступили бы у нас на новогоднем концерте.

— Не уверен, что успею. Я думал, что такие концерты снимают заранее.

— Правильно думал, но в этом году припозднились, и кое-кто из исполнителей, на которых рассчитывали, не сможет приехать.

— И когда нужна песня?

— Комиссия будет утверждать план концерта в конце месяца. Успеешь?

— Очень мало времени, поэтому не могу ничего обещать. Если получится, позвоню.

— Здравствуй! — поздоровался Юркович. — Как слетал в Москву?

— Здравствуй, Илья, — сказал Машеров. — Хуже, чем хотелось, но лучше, чем могло быть. Средства выделили, но валюты дали процентов восемьдесят от того, что мы запросили. Остальное перенесли на конец следующего года. И большие сложности в приобретении оборудования. Семичастный сказал, что они постараются, но ничего не обещал. У комитета есть чистые счета, но трудно найти посредников, которым можно доверять. Там только такое оборудование, которое делается малыми сериями под заказ, и не заключают контрактов абы с кем. При наличии денег всё сделают, только может потребоваться много времени. А как дела у тебя?

— Заканчиваю с набором людей. В Киеве, в окружении Шелеста, есть подходящие кандидаты и кое-кто и в Москве, в аппарате Совмина. Ты не думал поговорить с Мазуровым? Его поддержка многое упростила бы.

— Слишком большой риск, — покачал головой Машеров. — У меня неплохие отношения с Кириллом, но не дружба. Пока будем действовать своими силами. Нет у нас необходимости в спешке. Деда готовят?

— Уже подготовили. Масей вымотал мне все нервы с этой учёбой! Как, говорю ему, будешь предсказывать переворот в Гане, если понятия не имеешь, что это за страна и где находится?

— И что он?

— Я же говорю, потрепал нервы, но выучил. Фундаменты под научный центр и общежитие уже готовы и завозятся стройматериалы. Для рабочих поставили теплушки, так что до сильных морозов будут работать. Оборудование строителям завезли, село электрифицируют, а дорогу вот-вот закончат. Въезды в село контролируются комитетом, а с периметром будем работать весной. Подвод газа им запланировали на следующую осень.

— Кто знает из научной группы?

— Только руководитель, остальные будут изучать наш феномен без дураков.

— До съезда четыре месяца, — сказал Машеров. — Вряд ли до землетрясения стоит ожидать гостей, но лучше быть готовыми раньше. Продолжайте заниматься Казинцом и всем объектом. Ликвидаторы готовы?

— Их подготовил в первую очередь. Эти парни отделены от остальной группы. Что бы ни случилось, их с нами не свяжут.

— Чистку нужно растянуть на как можно больший срок, и сделать её максимально незаметной. Партийное руководство среднего звена никто не охраняет, и этим нужно воспользоваться. Главное — не вызвать подозрений.

— Там настоящие профессионалы, — заверил Юркович. — Отбирали только лучших. По большинству можно не спешить, срочных только пять человек.

— А как наш молодой человек?

— Поёт песни и пишет книги. Скоро придёт с просьбой, чтобы его женили.

— Не удержался, значит, — улыбнулся Машеров. — А что с женитьбой?

— У него с этой девчонкой любовь с поцелуями и объятиями. До конца они, по-моему, не дошли, но это только вопрос времени. В остальном у него всё нормально. В деньгах из-за писательства не нуждается, от наших отказался. Недавно за драку побывал в милиции.

— Что за драка? — заинтересовался Машеров.

— Отверг первую красавицу класса, а она нажаловалась брату. Тот встретил Геннадия по дороге из школы и решил в воспитательных целях повозить носом по асфальту. Ему уже восемнадцать, столько же и двум приятелям, которых он захватил для компании. Наш кадр шёл не один, а со своей девчонкой и другом — сыном следователя УГРО. В результате баталии главного зачинщика отвезли в больницу, а четверо остальных с мелкими телесными повреждениями доставлены в ближайшее отделение милиции. Там быстро разобрались и отвезли нашу компанию домой. В общем-то, ерунда, поэтому мы ни во что не вмешивались. А пять дней назад он отблагодарил всю милицию. Спел со своей подругой на нашем концерте несколько песен. Народ отбил руки, аплодируя, а моя жена даже прослезилась.

— Это не ерунда, — нахмурился Машеров. — Хорошо, что он может за себя постоять, но никто не застрахован от случайностей. А если он в следующий раз нарвётся на кого посерьёзней? Выяснения отношений на кулаках нужно запретить. Выдайте ему что-нибудь вроде "Коровина" и при необходимости проведите обучение.

— Сделаем, — сказал Юркович. — Только "Коровин" для мальчишки тяжеловат и не получится скрытое ношение. Дадим карманный "Браунинг", у нас они остались чёрт-те с каких времён.

Глава 3

— Да знаю я, как из него стрелять! — сказал я Семёну. — Я, между прочим, имею звание старшего лейтенанта. Служить не служил, но перед получением звания на сборах достаточно подморозил задницу. Да и потом были сборы. Стрелял и из Калашникова, и из пистолета Макарова. Без инструкции быстро не разберу ваш браунинг, но отстреляться, смогу.

— Держи, грамотей, — отдал мне пистолет Семён. — Посмотрим, попадешь ли ты в мишень.

— За это не беспокойся, — заверил я, изготавливая оружие к стрельбе. — Пока не село зрение, стрелял неплохо.

Я навёл пистолет на мишень и выстрелил шесть раз подряд. Хлопки были негромкие, а отдача почти не чувствовалась. Даже для меня пистолет был небольшой, хоть по весу не пушинка.

— Две девятки, две восьмёрки, семерка и шестерка, — подвёл итог Семён, посмотрев в оптику. — Однако!

— Из него трудно стрелять лучше, — сказал я, возвращая пистолет. — Это, скорее, психическое оружие.

— А тебе для того и дают, чтобы мог припугнуть, — сказал он. — Стрелять на поражение только в случае угрозы жизни. Сейчас покажу сборку-разборку и как за ним ухаживать. Потом получишь пистолет и боеприпасы и распишешься в куче бумажек. Учти, что ствол у тебя нелегально. Бумага на него будет, но это для тех, кто не знает, что у тебя не может быть таких бумаг. Поэтому постарайся им не светить. Если попадёшься кому не надо, мы тебя отмажем, но кое у кого могут быть неприятности. В школу не носи, в остальное время пусть будет при тебе. Мы не можем постоянно тебя охранять, точнее, можем, но тогда сам взвоешь, а это хоть какая-то гарантия. И постарайся не выяснять отношения кулаками. Если будут наезжать, звони нам. Понял?

Шёл третий день новогодних каникул, мы собирались на каток, а тут этот вызов и куча подписок.

Во второй половине ноября произошли два события. Во-первых, нас приняли в комсомол и я избавился от галстука, а во-вторых, нас не пустили на праздничный концерт. Виноват был я. Надо было подготовить для Люси что-нибудь вроде "Снежинки" из "Чародеев", а я взял "Годы бешено несутся".

— Изумительная песня, — сказал после прослушивания председатель комиссии, — и спели вы замечательно, но я не выпущу вас с ней на сцену. Жаль, что уже поздно, а то можно было бы дать её в работу взрослым исполнителям. Она вам не по возрасту, люди будут смеяться.

С последним утверждением я не согласился, но спорить было бесполезно, поэтому мы попрощались и ушли.

— Не расстраивайся, — подбодрил я Люсю. — Мы её ещё споём. Надо будет разучить несколько новых песен, и для себя, и чтобы спеть при случае.

Двадцать девятого на классном часе проставили оценки, и мы на одиннадцать дней стали свободными людьми. А теперь на мою свободу покушались из-за куска металла, от ношения которого я не видел большой пользы. С другой стороны, я понимал Машерова. Мало ли на кого может нарваться подросток в большом городе, а так хоть какая-то гарантия.

Каникулы пролетели как один день. Мы почти ежедневно ездили на каток, дважды вместе с Ирой. Погода стояла замечательная: лёгкий мороз при почти полном отсутствии ветра и через день-два шёл снег, присыпавший грязь большого города. Мы каждый вечер гуляли, и мне приходилось таскать в кармане куртки пистолет.

Мама увидела его, когда я, придя домой после получения оружия, бросил кобуру на кровать и стал доставать из кармана пачки патронов. Она страшно перепугалась, мигом забыв о моём настоящем возрасте.

— Успокойся, — сказал я. — Мне не нужна эта железка, но придётся носить. Вот на него документы, так что всё законно.

— Они сошли с ума! — заявила она. — Давать ребёнку боевое оружие!

— Это не боевое оружие, а карманный пистолет для самообороны. Из него даже застрелиться не так легко, а у меня есть офицерское звание, да и здесь прошёл инструктаж. И не нужно шуметь, Тане не обязательно об этом знать.

Пришедший с работы отец отнёсся к новости спокойно, посмотрел пистолет и вернул его мне, справившись, стрелял я из него или нет.

— Конечно, — ответил я. — Кто бы мне его дал без тренировки? Из шести выстрелов выбил сорок восемь очков. Но ствол несерьёзный, из него стрелять только в упор.

— Всё нормально, Галя, — успокоил он маму. — Раз выдали, значит, так нужно.

Во вторник, одиннадцатого, я пошёл в школу, как на каторгу.

— Закончилась наша свобода! — сказал Сергей, у которого было такое же настроение.

— Мне, что ли, с вами поплакать? — рассердилась Люся. — Сколько осталось учиться? Капельку зимы и весна. И нам с вами уже по пятнадцать лет!

Первый день занятий прошёл неожиданно быстро. Секции сегодня не было, поэтому я с Люсей пошёл домой, а Сергей побежал в гастроном за продуктами.

— Через несколько дней мир будет на грани ядерной войны, — сказал я подруге. — Семнадцатого американский Б52 столкнётся в воздухе с заправщиком, и на Испанию рухнут четыре термоядерные бомбы. Две из них разрушатся и не взорвутся только чудом. Детонаторы сработают только частично. А каждая бомба по полторы мегатонны.

— А почему война? — вздрогнула она. — Мы-то тут при чём?

— А кто стал бы разбираться, если бы произошёл взрыв? — пожал я плечами. — Сработала бы система оповещения, и всё. У американцев ещё будут такие происшествия с атомным оружием.

— А у нас?

— Может, были и у нас. Не принято у нас писать о неудачах и катастрофах. Самолёты не падали и не тонули корабли. Кое о чём узнали после развала Союза, но я не читал о таких катастрофах. Смотри, снег выпал только вчера, и уже видна грязь. А в городке лежит по две недели белый-белый.

— Ты бы ещё сравнил город с лесом, — сказала Люся. — Что-то получили, что-то потеряли. Здесь всё равно интересней жить.

— Илья, ты определился? — спросил Машеров.

— Я за его ликвидацию, — жёстко сказал Юркович. — И лучше это сделать сейчас, пока он в Молдавии. Когда переедет в Москву, всё сразу усложнится.

— Когда Брежнев перетянет его в Москву?

— Мы спрашивали, но Геннадий не знает. Сказал, что министром он станет в сентябре этого года, так что времени осталось не так уж много.

— То, что Щелокова будем убирать, уже решили, я спрашивал о другом. В том, чтобы у власти остался Тикунов, заинтересованы и Воронов с Косыгиным, и Шелепин с Семичастным, не говоря уже о нём самом. Прекрасного министра и профессионала фактически уничтожат, чтобы освободить место дружку Брежнева. Это одна из пяти ключевых фигур, если не считать военных. Может, подождём съезда, а потом подбросим материалы Семичастному? Его ведь тоже должны были убрать из Комитета через год с небольшим. Если не вычистить сейчас все фигуры по списку и дать Брежневу укрепиться, через несколько лет повсюду будут его люди. Семичастному не поможет и ликвидация Андропова. Свято место пусто не бывает.

— Вы знаете моё мнение. Я за то, чтобы действовать своими силами и никому не давать информацию по кадрам. Зарубежной и научно-технической можно делиться сколько угодно, всё остальное только наше. Слишком опасно подключать такие фигуры. Косыгина я о многом предупредил бы, но только в том, что касается реформы. Сейчас у Брежнева нет большинства в Политбюро, на этом и нужно играть, если вы не хотите убрать главную фигуру.

— Слишком многих придётся убирать, — возразил Машеров. — Мы с тобой не боги, как бы нас самих не убрали. Пока ясен расклад и то, к чему всё идёт, а убери центральную фигуру — и всё изменится. Ты уверен в том, что вместо него выберут достойного человека, что не станет ещё хуже? С Брежневым ясно, на чём играть. Уберём его дружков и подставим в нужный момент плечо, чтобы он не бросился за поддержкой к генералам. Весь список — это его друзья, которых не так уж и много, тем более таких, кого можно протолкнуть наверх. Абы кого на такие посты не поставишь. Людей он, конечно, найдёт, но мы выиграем время. Ладно, я думаю точно так же, хотя придётся искать поддержку в Москве, пусть и не раскрывая при этом всех наших планов. А людей в Молдавию посылай. И надо искать подходы к Павлову. Материалы по его охране я отдал Васильеву, потом посмотришь. Что у нас по объекту?

— Центр построили, сейчас заканчивают общежитие. Коммуникации подключили, а отделочные работы сделаем зимой, поэтому к весне можно отправлять специалистов.

— Отлично, так и сделаем. С Петровым будет легче разговаривать: всё-таки охрана режимного объекта, а не села, и в Москве это сыграет свою роль. Наш Василий Иванович наверняка доложил Семичастному о моих чудачествах, но это даже хорошо. Да, вы дали нашему мальчику ствол?

— Мальчик, — усмехнулся Юркович. — У него в той жизни было воинское звание старшего лейтенанта, а из нашей хлопушки отстрелялся так, что ребята были удивлены. Предлагаю в дальнейшем в личных разговорах и в документах, если они будут, так и называть его лейтенантом.

— А как его успехи в секции?

— Плохо, — поморщился полковник. — Васильев разговаривал с тренером. Развит прекрасно, всё запоминает и может применять. Плохо, что он в той жизни занимался чем-то вроде каратэ. Пока есть время подумать, он может применить то, чему его учат, а если думать некогда, начинает драться по-старому: быстро и жёстко. Того парня, который хотел его проучить, Геннадий чуть не искалечил.

— Ладно, пусть занимается дальше. Нам важна его безопасность, всё остальное — второстепенно.

— Начало марта, а так метёт! — сказала Люся, глядя в окно моей комнаты, за которым бесновалась пурга.

— Всегда любил смотреть в окно, когда разыграется метель, — отозвался я. — Есть в этом что-то завораживающее.

— Романтик! — Она взлохматила мои волосы. — Я тоже люблю на такое смотреть, а вот на улице уже не погуляешь.

Подруга села мне на колени и прижалась к груди, вызвав волну нежности и желание.

— Люся, слезай, не надо.

— Мне уже пятнадцать лет!

— Пятнадцать тебе будет только через месяц. Встань, я не железный.

— Иногда мне кажется, что ты из железа.

— Ты хочешь, чтобы мы пошли до конца?

— Я давно этого хочу, — вздохнула она, — только пока боюсь. Но до восемнадцати точно не буду ждать.

— Там будет видно, — сказал я, обняв её за плечи.

Сам чувствовал, что долго мы не продержимся.

— Пойдём посмотрим новости, — предложил я.

— Зачем? — пожала она плечами. — Ты и так всё знаешь, а я уже слушала. Наши атомные подводные лодки совершили без всплытия кругосветное путешествие. А больше нет ничего интересного. Когда я слушала, пожалела моряков. Представляешь, как обидно? Участвовали в кругосветном путешествии и ничего не увидели.

— Гена, тебя к телефону! — крикнула мама.

Звонил Сергей.

— Можешь зайти? У отца к тебе дело.

— Сейчас подбегу, — ответил я.

Начиная с января, ко мне стали регулярно обращаться за консультациями. Интересовало многое, но ответить мог в лучшем случае только на половину вопросов.

— Если я чего-то не видел или не читал, откуда мне об этом знать? — говорил я отцу Сергея. — Очень много выкладывали в Сеть, но далеко не всё, а потом интерес к тому времени начал угасать. У всех хватало своих забот.

Сегодня мне удалось ответить на два вопроса из трёх.

— Чем занят? — спросил я Сергея, когда довольный Пётр Сергеевич ушёл в свою комнату с исписанным мной листом бумаги.

— Уроки сделал, теперь сижу и смотрю в окно. Возьми последние листы. Когда допишешь книгу?

— Думаю управиться за неделю. Ладно, побежал я к себе. Мы тоже смотрим на снег.

— Закончили? — спросила подруга. — Чем занят Сергей?

— Тем же, чем и мы: смотрит на снег и балдеет. Мою писанину дочитал, а больше читать нечего, и по телевизору нет ничего интересного.

— Давай выучим ещё одну песню? Что ты знаешь о зиме, кроме "Снежинки"?

— Мне не нравится, как мы исполняем "Снежинку", — сказал я. — Поёшь ты прекрасно и с каждой песней всё лучше, а вот музыка... Не хватает пианино с гитарой, не так она звучит! Песни-то я знаю, но не всё можно нормально исполнить. Можно разучить "Три белых коня", но там должна звучать труба... Слушай, у меня появилась мысль. В Минске много небольших музыкальных коллективов. Можно договориться с одним из них через мою крышу. Они сами сделают аранжировку для своих инструментов. Разучим с десяток песен и запишем у Самохина.

— А никого не удивит, что ты столько сочинил?

— Все молчат, а мы исполнили уже шесть песен и седьмую спели для комиссии. А пока всё подготовим, пройдут ещё несколько месяцев. Люсь, ты кем хочешь стать? Не певицей?

— Я пока не определилась, но мне нравится петь. Дыхательные упражнения и мантры делаю регулярно, и сама заметила, как усилился голос.

Я тоже заметил. У неё и раньше был красивый голос, но слабый. Сейчас был не голос, а голосище!

— И твой голос продолжает меняться, — сказала она. — Когда ты пел в городке, все были в восторге от самих песен, а не от твоего исполнения, а сейчас поменялся тембр. Ещё не Магомаев и даже не Трошин, но твоё пение уже приятно слушать. А что ты имел в виду, когда говорил о крыше?

— Почитай детективы. Возьми у моей мамы, у неё их целая полка. Крыша — это покровители. Завтра попрошу передать мою просьбу. Будем лепить из тебя народную певицу, а репертуар обеспечу на сто лет вперёд.

К утру пурга прекратилась, и дворники спешили очистить от снега тротуары, пока народ сидит по домам. К нашему выходу в школу дорожки выскребли почти до асфальта.

— Красота! — говорил я друзьям. — В городке я сейчас пёрся бы через сугробы и набрал снега в ботинки.

— Зато у нас зимой на физкультуре ездили в лес, — сказала Люся. — Помнишь?

Как я мог не помнить? В школе было много лыж, и наш учитель физкультуры часто вместо урока загонял нас в лес. Это было классно, особенно если не нужно прокладывать лыжню. В конце урока девчонок забрасывали снежками и ехали в школу сдавать лыжи и забирать портфели.

— Да, здесь так не покатаешься, — ответил я, — зато у нас был хуже каток.

— Что толку говорить о том, что было, — недовольно сказал Сергей. — Было и сплыло. Идите быстрее, а то мы с вами вечно прибегаем к звонку.

Во втором полугодии мы окончательно стали в классе своими, а я на большинстве уроков мысленно шлифовал текст книги и не сильно тяготился учёбой. Легко было говорить Семёну, что я маюсь дурью. Не мог я целые дни оставаться без Люси. Даже сидя на разных партах, я чувствовал её присутствие. В самом начале мы хотели сесть за одну, но девчонки отказались пересаживаться.

— Ген, дай посмотреть тетрадь по алгебре! — подкатил ко мне Витька Дроздов.

— Списывать не дам, ты же знаешь, — ответил я. — Могу объяснить решение. Не хочешь? Тогда иди лесом.

— Говорят, что ты знаешь много анекдотов, — подошёл Олег Вешняков.

— Кто это говорит?! — едва не подскочил я.

В этой школе я не рассказал ни одного анекдота и не собирался этим заниматься.

— Её сестра, — кивнул он на Люсю. — Она сейчас смешит ими весь второй "Б". Даже что-то рассказала своей классной. Говорят, та смеялась.

Ответить я не успел из-за звонка. После окончания химии пошли на алгебру с первого этажа на второй. Когда проходили мимо учительской, из неё вышла директор.

— Зайди! — сказала она и вернулась обратно.

Я зашёл следом в учительскую, в которой, помимо Анны Гавриловны, находились несколько учителей, в том числе и наша классная.

— Что это за история с анекдотами? — строго спросила она.

— Могу поклясться чем угодно, что в этой школе не рассказал ни одного анекдота! — торжественно сказал я. — Я слишком дорожу своим временем.

— А при чём здесь твоё время? — не поняла она.

— Все люди любят смеяться, — ответил я. — В той школе, где я раньше учился, мне не давали проходу и школьники, и учителя. Даже директор один раз попросил рассказать анекдот. Неприличных, кстати, не было ни одного. А почему вы спрашиваете? Из-за младшей Черзаровой? Так я ничего не знал о её рассказах. Сегодня же вправлю мозги.

— О директоре соврал?

— Зачем врать? Я и вам могу рассказать. Ученик спрашивает у учителя, следует ли наказывать кого-нибудь за то, чего он не делал. Учитель отвечает, что за это наказывать ни в коем случае нельзя. Ну ученик ему и говорит, мол, очень хорошо, потому что я не сделал домашнее задание.

— Смешно, — сказала она. — Ещё?

— Учительница спрашивает ученика, почему он опять опоздал, а тот ей отвечает, мол, вы, Марья Ивановна, сами говорили, что учиться никогда не поздно!

— Это прямо о вашей компании, — опять улыбнулась она. — Иди и поговори с Ольгой. После её рассказов весь класс пол-урока не может успокоиться. Классная уже сделала ей замечание, но пока без толку.

"Ни фига себе, — подумал я, выходя из учительской — И это наша директор!"

Зазвенел звонок, и я рванул к лестнице. Хорошо, что пока не было учительницы.

— За что Гавриловна утянула тебя в учительскую? — спросил Валерка.

— Захотела послушать анекдоты, — неосмотрительно ляпнул я, ещё не понимая, что сказал.

— Так это правда, что ты их знаешь? — оживился он.

Я не успел ответить: вошла учительница и начался урок. Следующая перемена была большой, и меня обступил весь класс, включая старосту, с которой я не общался.

— Колись! — сказал Валерка. — Не будь жмотом, тебе жалко немного посмешить друзей?

— Немного? Один анекдот, и отстанете? Ладно, слушайте. Учитель спрашивает на уроке ботаники: "Какое самое благоприятное время для сбора яблок?" Петя: " Август". Таня: "Сентябрь". Вовочка: "Когда собака привязана". Всё, пошли в свой класс.

Если кто-нибудь думает, что они от меня отстали, то зря. Анекдотов пять за день выцыганили. Большое спасибо Оле я озвучил в тот же день, после того как вернулись домой.

— Зови сестру на суд и расправу! — сказал я Люсе.

— А что она натворила? — спросила Надежда.

— Сейчас узнаете. Иди сюда, чудо в перьях! Ты зачем начала рассказывать одноклассникам анекдоты, да ещё ссылаться на меня?

— Я не хотела! — Ольга чуть не плакала. — Я только рассказала Нинке, а она пересказала их в классе, поэтому все захотели узнать остальные... Пришлось рассказать. А потом они закончились...

— И ты разболтала о том, кто тебе их рассказал? Ладно, голову на первый раз отрывать не буду...

— А анекдоты расскажешь? — оживилась она.

— Я тебе расскажу! Я по твоей милости имел сомнительное удовольствие беседовать с директором. Откупился анекдотами, но она просила тебя предупредить. Если не прекратишь, снизят оценку по поведению. Это не шутки! Ты мешаешь учителям вести уроки и не реагируешь на замечания.

— Оля, как ты могла! — возмутилась Надежда. — Иди в свою комнату, у нас будет разговор!

— Ты действительно рассказывал Гавриловне анекдоты? — удивилась Люся, когда за ними закрылась дверь.

— А чем она хуже нашего Новикова? Такой же человек. Знаешь, она даже два раза улыбнулась.

Зазвонил телефон, и Люся пошла в прихожую. Я двинулся следом.

— Таня передала, что тебе звонили, — сказала она, положив трубку на рычаг. — Беги домой, сейчас будут перезванивать.

Звонил Васильев.

— Ты просил разузнать насчёт ансамбля, — сказал он. — Мы договорились с Окружным домом офицеров. Несколько музыкантов согласны с вами поработать. Точнее, они вас послушают, а потом примут окончательное решение. Но у них своя работа, поэтому вам придётся подстраиваться под них, а не наоборот. Сможете сейчас туда съездить?

— Без проблем, — ответил я. — Нам добираться самим?

— Таких жертв от вас не требуется, — засмеялся он. — одевайтесь и выходите, а я сейчас подъеду.

Через десять минут мы стояли на выезде со двора, а вскоре подъехал "Москвич", за рулем которого сидел Виктор.

Музыкантов оказалось пятеро.

— Олег Астахов, — представился один из них. — Я здесь вроде старшего. Инструменты — гитара и скрипка.

— Игорь Гордеев, — сказал самый высокий из парней. — Те же инструменты.

— Виктор Калачов, — кивнул нам самый старший из них. — Ударные.

— Николай Маклаков, клавишные и труба, — сказал невысокий парень с круглым лицом и уже заметной полнотой.

— Тоже Олег, но Бельский, — представился последний член группы. — Контрабас.

— Нам сказали, что вы хотите с нами поговорить, а уже потом решите, помогать или нет, — обратился я к ним. — Я пишу песни, и не только детские. К сожалению, мы ограничены только двумя инструментами. В некоторых случаях этого хватает, в остальных хорошая песня звучит... так себе. Сейчас у меня есть несколько новых песен, а до лета их будет ещё две-три. Мы хотим, собрать из моих песен небольшой концерт и записать его на телецентре. Вам нужно сделать аранжировку для своих инструментов и свести всё воедино. Если захотите, потом можете исполнять наши песни сами. Если будут проблемы с худсоветом по репертуару, мы сможем решить их своими силами.

— Мы хотели бы услышать что-нибудь из нового, — сказал Олег Астахов. — Давайте пройдём на сцену, там сейчас никого нет. Игорь, принеси гитару.

Для начала мы исполнили "Годы бешено несутся".

— А теперь представьте, как эта песня прозвучит, если будем играть все вместе, — сказал я. — Что кислые лица? Тоже скажете, не по возрасту?

— Даже если пропустит худсовет, зрители засмеют, — виновато сказал Астахов. — Песня замечательная, и поёте вы её хорошо...

— Кажется, я уже где-то такое слышал, — сказал я, обращаясь к Люсе, — причём именно такими словами. Олег, вы слышали наше выступление на концерте для милиции?

— Да, но...

— Я извинился за то, что песни не по возрасту, но мог бы и не извиняться, они и так отбили бы себе руки аплодисментами. Если бы была готова и эта песня, я вас уверяю, что точно так же с восторгом встретили бы и её. Сделаем запись, и ищите себе взрослых певцов или пойте сами.

— Сыграйте что-нибудь ещё, — попросил он.

— Мы споём "Снежинку", — сказал я. — Только учтите, что без ударных она не очень хорошо звучит. Точнее, петь будет Люся, я здесь только играю.

— Когда приходит год молодой, а старый уходит вдаль, снежинку хрупкую спрячь в ладонь, желание загадай! — запела Люся.

— Припев здесь лучше петь всем, — сказал я, когда мы закончили. — Есть ещё одна песня, но мы её не разучивали, потому что она не звучит без трубы.

— Мы подумаем, — сказал Гордеев. — Вы не обижайтесь, ребята.

— Думайте, — ответил я. — Когда решите, позвоните по этому телефону. Если откажетесь, мы не обидимся.

— Я обижусь! — сказала Люся, когда мы шли мимо постамента с танком к своей машине. — Мог бы за меня не расшаркиваться. Потеряли целый вечер!

— Если откажутся, будем петь песни из мультиков, — утешил я. — Такие пропустит любой худсовет. От улыбки станет день светлей и слону, и даже маленькой улитке...

— Закрой рот, сумасшедший! — рассердилась подруга. — Нахватаешься холодного воздуха и заболеешь! И люди оборачиваются.

— Садитесь в машину, — сказал Виктор. — Не согласятся эти, договоримся с другими. У тракторостроителей есть хорошие ребята. А ты действительно подбери что-нибудь детское. К чему искать неприятности на ровном месте?

— Подберём, — пообещал я. — Пусть продолжает тренироваться. Для многих песен голос пока слабоват.

— А как вы его тренируете? — поинтересовался он. — Спрашиваю потому, что твой голос за полгода заметно изменился.

— Йогой мы его меняем, — объяснил я. — Дыхательные упражнения и мантры. Увеличивается объём лёгких, и укрепляются голосовые связки. В небольших пределах можно поменять тембр голоса. В этом нет ничего сложного, кроме каждодневного труда. Ну и, само собой, пение.

— Ты только не перестарайся с песнями, — предупредил Виктор. — Три-четыре новые песни в концерте могут удивить, но не являются чем-то из ряда вон выходящим. А вот десятка полтора... А мы весной начнём давать кое-какую информацию в Москву. Маловероятно, но кто-нибудь сможет сопоставить. Куда вам торопиться, вся жизнь ещё впереди!

Глава 4

В середине марта я дописал рукопись "Волкодава" и передал её в редакцию. Через неделю мне позвонили и попросили приехать. Чтобы не прибежать туда к концу рабочего дня, пришлось отпрашиваться у директора.

— Ты по мне соскучился? — усмехнулась она, когда я переступил порог кабинета.

— И это тоже, — сказал я, — но сейчас я здесь по другой причине. Позвонили из редакции, куда я отдал рукопись книги. Нужно у них появиться, но после занятий не успеваю, поэтому хотел отпроситься завтра с последнего урока. Это английский, а вы же знаете...

— Знаю, — прервала она. — На урок можешь не оставаться, а Ларисе Васильевне я скажу. Книга хоть хорошая?

— Мировой уровень, — ответил я. — Спасибо, что выручили.

Она была наслышана о моём знании английского от нашей учительницы, на уроках которой я обдумывал свои дела, даже не делая попыток это скрыть. Лариса Васильевна была умной женщиной и понимала, что её уроки ничего мне не дадут.

На следующий день, перед английским, оставил портфель Сергею и устроил пробежку от школы до троллейбусной остановки. Можно было попросить у Васильева машину, но я не стал наглеть. Время теперь было, а троллейбус шёл почти до самой редакции "Молодой гвардии".

— Поздновато ты, — поморщился редактор.

— Как смог! — ответил я. — И так отпросился с урока, а у вас, Валентин Петрович, ещё два часа работы. Какие ко мне вопросы?

— Рукопись я прочитал, — сказал он. — Книга очень хорошая и оригинальная, поэтому мы, без сомнения, возьмём её в печать. Но кое-что нужно подправить. Оживших покойников убрать, всякое колдовство...

— Вы читали сказку "Конёк-Горбунок"? — спросил я. — Или любую другую? Выбросите из неё всю магию, и что останется? Уродливый конь-мутант и деревенский придурок. Так и здесь. В книге всё подогнано и отшлифовано. Это сказочная фантастика, так можете и написать на обложке крупными буквами. Если не пропустит цензура, скажете, и я попытаюсь это поправить. А если сами не хотите такое печатать, то просто верните рукопись. Я найду, куда её пристроить. Я хотел разорвать договор, но вы меня отговорили, видимо, зря.

— Не кипятись, — сказал редактор. — С тобой хотели поговорить о правке текста. Ты знаешь, куда идти, а когда закончишь, зайдёшь ко мне.

С любителями править чужой текст, вставляя в него свои мысли, я ругался с полчаса, отбив почти все нападки, после чего направился к редактору.

— Ну и как результаты? — спросил он. — Пришли к консенсусу?

— У них нет ко мне претензий, — ответил я. — Внесут две правки, и всё.

— Ладно, — сказал он, — попробую отдать в таком виде, но если не пропустит цензура, я не буду с ними бодаться из-за твоего упрямства. Возьмёшь рукопись на переделку или заберёшь.

Через неделю после нашей поездки в Окружной дом офицеров мне позвонил Олег Астахов и сообщил, что они согласны попробовать. И чего было столько думать?

— Давай споём вдвоём одну очень хорошую песню, — сказал я Люсе. — У нас нет в репертуаре ничего военного, этот пробел надо заполнить.

— А погоня? — возразила она.

— Это я сказал, что она о героях гражданской войны, — отмахнулся я. — Её с таким же успехом можно петь и о махновцах. А эта песня из тех, которые хватают за сердце. Её написали к фильму, посвящённому военным медикам. Его снимут только в семьдесят пятом году, так что мы ничем не рискуем. Петь нужно в два голоса поочередно. Давай я спою без музыки. Сестра, ты помнишь, как из боя меня ты вынесла в санбат? Это поёт мужчина. Потом вступает женщина. Остались живы мы с тобою в тот раз товарищ мой и брат. Потом они поют оба. На всю оставшуюся жизнь нам хватит подвигов и славы...

Когда я закончил песню, в глазах подруги стояли слёзы.

— Ну вот ещё! — я обнял её и полез в карман за носовым платком. — Это не ты должна плакать, а слушатели. Если я не угожу нашим музыкантам и с этой песней, я сам помашу им ручкой!

Прежде чем ехать в Дом офицеров, я подобрал мелодию для гитары и мы с Люсей несколько раз её спели. Потом её исполнили нашему ВИА.

— Вот это то, что надо! — сказал Астахов. — У меня просто нет слов. Когда ты успел её написать?

— Это так важно? Стихи были в набросках, а мелодия... Я до сих пор не могу понять, откуда они у меня берутся. Главное, что песня такая, что с ней не стыдно выйти и на праздничный концерт, посвященный Дню Победы, и не только в Минске, но и в Москве. А репертуар у нас будет разный. Только давайте сначала доведём до ума одну песню, пока я занимаюсь другими.

Было видно, что они загорелись. В тот вечер я играл мелодию раз шесть, пока не сказали, что довольно. Домой нас отправили на машине Дома офицеров. Через неделю нам позвонили опять. Получилось у них здорово, и мне ничего не пришлось поправлять. Не симфонический оркестр, но и не наша домашняя игра. К этому времени мы спели дома эту песню раз двадцать, поэтому номер вышел просто блеск! Мне бы ещё немного подправить голос, но, скорее всего, уже достиг своего потолка. Николай сбегал за каким-то майором, для которого спели ещё раз.

— Замечательно! — сказал он. — Репетируйте дальше. Эту песню мы вставим в свой репертуар. И готовьтесь петь её девятого мая. Больше ничего нет из военной тематики?

— Пока нет, — ответил я, — но до мая есть время, может, и успею.

— Дерзайте, молодой человек! — обратился он ко мне на вы. — С такими песнями мы окажем вам поддержку. Песни о любви — это хорошо, но несерьёзно. Вы сначала пробейтесь на большую сцену, тогда сможете больше себе позволить. А пробиваться лучше с серьёзными песнями.

— Хотят серьёзную песню, значит, пойдём навстречу, — сказал я Люсе, когда поднимались на её этаж. — Приготовим такую, что будут рыдать. До партийных песен мы с тобой не доросли, а вот патриотические на военную тему — это самое то. Надо было мне самому додуматься. Сегодня подберу музыку к одной песне, а завтра послушаешь. По-моему, она как раз для тебя.

— Подобрал? — спросила подруга на следующее утро, едва я спустился на второй этаж.

— А поздороваться с любимым человеком?

— Здравствуй. Ну Ген!

— Если я что-нибудь обещаю, то делаю. Хорошо хоть вчера успел переодеть костюм, а то вы сегодня ушли бы в школу без меня.

— Почему? — не поняла она.

— Потому что он не высох бы от слёз. Где Сергей?

— Сейчас должен выйти. Ты бессовестный, я теперь весь день буду умирать от любопытства.

— Это естественное состояние почти любой женщины. Ну чего он задерживается, опоздаем же!

— Не шуми, — сказал Сергей, появляясь в дверях. — Идите без меня. Отцу плохо, я вызвал "скорую". Скажете классной.

Настроение сразу упало. Сергей бодрился, но я видел, что ему страшно. Три года назад он потерял мать, которая не перенесла родов, а вскорости у отца случился инфаркт. И вот опять...

— Может, мне остаться с тобой? — предложил я, уже заранее зная, что он откажется.

— Бегите в школу, а то опоздаете! — сказал он. — Ты ничем не поможешь, а отца, наверное, увезут в больницу.

Мы опоздали в первый раз за весь год. Урок вела классная.

— Так и знала, что это когда-нибудь случится, — сказала она, когда я пропустил вперёд Люсю и зашёл следом за ней в класс. — А где Деменков?

— Его сегодня не будет, Ольга Владимировна, — ответил я. — Он вызвал "скорую" к отцу. Мы из-за этого и задержались.

— Садитесь на свои места, — сказала она. — Продолжаем урок.

День тянулся еле-еле, я переживал за друга и с большим трудом дождался окончания занятий.

— Что ты так трясёшься? — недовольно сказала Люся. — Ну стало человеку плохо, зачем же сразу его хоронить, а себе мотать нервы?

— Почему-то не получается успокоиться, — ответил я. — Даже медитация не помогает, просто не могу войти в нужное состояние.

Моя тревога передалась и ей, поэтому пробежали почти весь путь от сквера до своего дома. Всё оказалось не так страшно.

— Я недавно приехал из больницы, — сказал Сергей, когда мы зашли к нему в квартиру. — Отцу лучше, но сказали, что он будет дней десять под наблюдением.

— Ты тоже будешь у нас под наблюдением, — сказал я ему. — Мама не работает, и ей нетрудно приготовить тебе еду.

— Не нужно, — отказался он. — У меня всё есть, одному до воскресенья хватит, а там сам что-нибудь приготовлю, деньги есть.

— Значит, она поможет в воскресенье. Держи тетради, завтра отдашь.

От Сергея зашли в Люсину квартиру. Оказалось, что моя мама забежала к Надежде и они сейчас общались на кухне.

— Мойте руки! — сказала мать Люси. — Сейчас будете обедать.

— Чуть позже, — ответила подруга. — Мы ненадолго сходим к Гене.

Таня ещё не пришла из школы, а отец не возвращался со службы так рано.

— Пой, пока никого нет! — сказала Люся, когда зашли в мою комнату.

— Слушай, — сказал я, беря гитару. — Песня называется "Баллада о матери". Постарела мать за двадцать лет, а вестей от сына нет и нет. Но она всё продолжает ждать, потому что верит, потому что мать...

Я и раньше пел эту песню Мартынова. Не для кого-то, просто для себя, и каждый раз на глаза наворачивались слёзы. Я не знаю, как такое можно слушать спокойно.

— Трудно это было вспоминать, вдруг с экрана сын взглянул на мать. Мать узнала сына в тот же миг, и пронёсся материнский крик...

Как всегда при исполнении песни, я на ней сосредоточился и, только закончив петь, услышал, что Люся плачет навзрыд.

— Я не смогу такое спеть! — давясь слезами, говорила она. — Как это можно спокойно петь?

— Успокойся сейчас же! — сказал я и вытащил носовой платок.

Он оказался не очень свежим, и пришлось лезть в шкаф за другим.

— Куда это годится? — выговаривал я промокая ей слёзы. — Я тоже не могу слушать её спокойно, а тем более петь, но не так же реветь!

— Кто её написал? — спросила она.

— Должен в семьдесят первом написать Мартынов. Классный певец и композитор. Говорили, что и человек хороший.

— И ты хочешь спереть у него такую песню!

— Напишет другую, а я его отблагодарю. Я знаю, когда умрёт Мартынов, и, по мнению врачей, его можно было спасти, если бы вовремя оказали помощь. Ему не исполнилось и сорока трёх, а сколько сделал! Найду возможность с ним познакомиться и отправить на лечение. Незачем ждать, когда его прихватит в лифте. Он не один такой, кому можно будет помочь. Если бы ты знала, сколько талантливых людей умерло раньше срока! Уберём самолёты АН-10, не дожидаясь катастрофы, в которой погиб Чистяков! Парню было двадцать восемь лет, а выступал гениально! До семьдесят второго года время есть, а я хоть так успокою свою совесть. А ты будешь петь эту песню, пока не вытекут все слёзы. Всё равно рано с ней выходить к нашим музыкантам. Я и так пеку песни как блины, поэтому пока поработаем со старым репертуаром.

— А кем ты сам хочешь стать? — спросила Люся.

— Пока не определился, — ответил я, — но уж точно не инженером. Не хочу повторять свою жизнь даже в малом. Понимаешь, таких, как я, будет как собак нерезаных. Обычный инженер со средними способностями, добросовестный и исполнительный.

— А ты хочешь руководить?

— Вот чего никогда не хотел, так это руководящей работы. Я ею тоже наелся. Намного лучше отвечать за себя, чем за кого-то, особенно у нас. Нет, я хочу прожить творчески. Не всё же время будут ворованные песни. Можно выступать с пародиями, которых я знаю... до фига!

— А пародии не ворованные?

— Есть разница, — объяснил я. — Многие юмористы в моё время смешили людей не рассказами собственного сочинения, а тем, что для них писали другие. В этом жанре главное — уметь правильно рассказать написанное. И потом не забывай то, о чём я говорил раньше. К добру или к худу, но будущее будет меняться, меняя жизнь миллионов людей. Поэтому многое просто не напишут или напишут иначе. В ближайшие годы это будет мало заметно, но чем дальше, тем сильней. Ладно, беги домой, а то твоя мама сейчас начнёт звонить. Держи слова песни и больше не реви, иначе подумают, что плачешь из-за меня.

— Как он погиб? — спросил Машеров.

— Взрыв бытового газа, — ответил Юркович. — Всё сделали так, что комар носа не подточит, хотя расследовать, конечно, будут. Всё-таки второй секретарь ЦК.

— Кто-нибудь ещё пострадал?

— Нет. Жена с детьми была в отъезде, а шофёра он оставил в машине. Соседи были дома, но обрушения стен не произошло. В квартире Щелокова возник пожар, пока его потушили, всё выгорело.

— Неприятный сюрприз Леониду Ильичу перед самым съездом.

— Скоро у него будет ещё один сюрприз. Почти закончена разработка Павлова.

— С этим будьте особенно осторожны, — сказал Машеров. — Он уже не первый, к тому же управляющий делами ЦК — это фигура.

— Я верю своим людям, — сказал полковник. — Всё будет тихо. Обычное пищевое отравление. Он большой любитель маринованных грибов, которых в семье больше никто не ест. Способ подсунуть нужное уже разработан, но там есть сложности, поэтому до съезда не успеем.

— В этом нет большой срочности, главное — управиться не позже лета. Есть что-нибудь ещё?

— Есть, но я не уверен, что это нужно использовать.

— Рассказывай, подумаем вместе.

— В тетрадках есть интересная запись. Вы могли не обратить на неё внимания. Я обратил не сразу. Мы в первую очередь прорабатываем шестидесятые и семидесятые годы, а запись относится к ноябрю восемьдесят седьмого.

— И что там интересного?

— Двадцать седьмого ноября восемьдесят седьмого года Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорён к расстрелу генерал-майор ГРУ Дмитрий Фёдорович Поляков. Формулировка — за измену родине.

— Припоминаю. Но всё это очень нескоро.

— Я решил уточнить у нашего лейтенанта. В тетрадке только событие и дата, а когда сделали запрос, получили это.

Полковник передал Машерову исписанный тетрадный лист.

— Ну не сволочь? — сказал Пётр Миронович. — Сдал практически всю нашу агентуру в Штатах!

— Вы дальше читайте, — сказал Юркович. — Там много чего написано. Правда, он не всё успел сделать. Вот я и думаю, как эту информацию подбросить Ивашутину.

— А где сейчас Поляков?

— Год назад назначили военным атташе в Бирме.

— Ты же сам хотел оставить всю кадровую информацию нам, а делиться только наукой и катастрофами. И под каким соусом это преподнести начальнику ГРУ? Через три дня я еду на съезд и буду просвещать Брежнева. До Ивашутина эта информация всё равно дойдет. Пётр Иванович не дурак и сразу сложит два плюс два. Ясное дело, что мы всех водим за нос и знаем гораздо больше того, чем делимся. И долго мы тогда сохраним контроль над объектом?

— Вы могли бы с ним договориться. Эта информация — огромная услуга. Я на месте Ивашутина сделал бы так, чтобы Поляков вообще не вернулся из Бирмы. У него хватает спецов, которые выпотрошат эту падлу и зароют под какой-нибудь пальмой. И концы подчистят так, чтобы ни у кого не возникло вопросов, а всю информацию по своему ведомству он получит от вас. Я думаю, что он не станет ни с кем делиться. Если у нас отберут объект, он останется в проигрыше. Что-то, конечно, получит, но что и из чьих рук? Если подружиться с его ведомством... Я наводил о нём справки у наших военных. Отзывы в основном положительные.

— Подготовь мне не каракули лейтенанта, а нормальную бумагу, а там посмотрим. Надо сначала разыграть свою партию на съезде, а уже потом решим, стоит ли рисковать. Закончили отделку объекта?

— Научный центр готов, на днях будем завозить оборудование. А общежитие полностью закончим через неделю. Потом сразу же завозим весь персонал. Топить пока придётся электричеством.

— Для меня главное, чтобы центр через неделю работал.

— Леонид Ильич, мне нужно, чтобы вы уделили немного своего времени.

— Это очень срочно, Пётр Миронович? — спросил Брежнев. — Нельзя перенести? Я немного устал и хотел бы отдохнуть. Сколько времени займёт ваш вопрос?

— Трудно сказать, — ответил Машеров. — Мне хватит десяти минут, чтобы доложить, только у вас неизбежно возникнут вопросы. Но в любом случае уложимся в полчаса. Но вопрос не из тех, которые можно обсуждать на ходу и при охране.

— Даже так? Шура, узнайте в секретариате, где можно уединиться на полчаса.

— Сейчас сделаем, Леонид Ильич, — ответил Александр Рябенко — начальник личной охраны Брежнева.

Через несколько минут они сидели вдвоём в небольшой комнате для заседаний.

— Я хотел поставить вас в известность о работе одного секретного объекта в республике, который курирую лично. С год назад нам стало известно об уникальных способностях одного старика. Информация была бредовой, поэтому поначалу в неё никто не поверил.

— Ну-ну, — заинтересовался Брежнев. — И что же умеет ваш дед, если его курирует первый секретарь ЦК?

— Я курирую не его, а научный центр, который построен в селе, — усмехнулся Машеров. — Старика изучают полсотни медиков и учёных, а село взято под охрану республиканским Комитетом.

— Считайте, что вы меня заинтересовали, — сказал Брежнев. — Теперь давайте ближе к делу.

— Можно и ближе, — согласился Машеров. — В это трудно поверить, но старик предсказывает будущее, причём чётко и конкретно с местами и датами.

— И что он вам конкретно предсказал?

— Вот, пожалуйста. Это протоколы научной комиссии. Здесь все его предсказания за восемь месяцев. Раньше просто не вели учёт. Абсолютно всё сбылось и в указанные дни. Наиболее точно он предсказывает масштабные природные катастрофы, крупные аварии с жертвами и разрушениями определяются на более короткие сроки. Ещё за меньшее время сообщал о всякого рода политических потрясениях в мире. Чтобы точно установить страну, старика пришлось подучить географии. Теперь он сразу безошибочно говорит, о какой стране идёт речь. Проверить правдивость того, что я говорю, легко.

— И как же? — спросил Брежнев.

— На последней странице есть предсказание сильного землетрясения, которое двадцать шестого апреля, примерно в половине шестого утра, почти полностью сотрёт с лица Земли центральную часть Ташкента. Ждать уже недолго.

— Больше здесь ничего нет?

— А зачем? Вы же не верите, так что нет смысла приносить остальное. Да и не было там ничего существенного на апрель. В мае что-то было по Нигерии и в конце июня должен быть военный переворот в Аргентине. Прошу отнестись к тому, что я сказал со всей серьёзностью. Я не человек со стороны и от попытки мистификации ничего не выигрываю, наоборот, теряю авторитет.

— И не боитесь, что у вас заберут этого деда?

— Не боюсь, — улыбнулся Машеров. — Когда стариком заинтересовались по-настоящему, его привезли в Минск и дали отличную квартиру. Он был доволен, но дар предвидения как отрезало. Его отправили в Бешенковичи — это центр района, в котором находится село, но и там не было никаких предсказаний. Стоило вернуть деда в село, и всё опять заработало. Поэтому нет никакого смысла его забирать, а информацию готов предоставлять всю. Естественно, тогда, когда вы сами убедитесь в её истинности.

— Значит, подождём до двадцать шестого, — сказал Брежнев. — Ваши бумаги я забираю.

— Конечно, Леонид Ильич. Эти материалы приготовлены для вас.

— Кто ещё в курсе вашего проекта?

— Очень узкий круг лиц. Учёные центра, несколько руководящих работников в Комитете и МВД, правительство республики и два моих работника, через которых я отслеживаю ситуацию. Правительство пришлось ввести в курс дела, чтобы утвердить объёмы финансирования.

— Много! — поморщился Брежнев.

— Все дали подписку о неразглашении, — пожал плечами Машеров. — Информация фильтруется, полный доступ к ней имеют только пять человек.

На следующий день, в перерыве съезда, Брежнев подошёл к беседующим Суслову и Мазурову.

— Кирилл Трофимович, вас можно на пару минут? У меня один вопрос. Вы ведь хорошо знаете Машерова?

— Конечно, Леонид Ильич. Мы много проработали вместе. А с чем связан вопрос? Хотите вытащить его в столицу?

— А если бы хотел? — спросил Брежнев. — Есть возражения?

— Думаю, что это несвоевременно, — сказал Мазуров. — Он прекрасный партийный руководитель и хозяйственник, но слишком мало проработал на месте первого секретаря, да и заменить пока некем. Лет через пять — другое дело.

— Он не склонен к фантазиям?

— Машеров? — удивился вопросу Мазуров. — Вот уж кого заподозрил бы в этом в последнюю очередь. У него очень трезвая голова, так что, если вам о нём что-нибудь наболтали, не верьте.

— Спасибо, Кирилл Трофимович, — кивнул Брежнев. — Вы мне помогли.

— Почему так мало фонарей? — спросил русский своего спутника.

— В центре их больше, — с акцентом ответил тот. — Через два часа рассветёт...

— По прогнозам учёных тряхнуть должно до рассвета.

— Если не тряхнёт, люди будут сердиться. По утрам ещё холодно. Боюсь, многие вернутся в дома.

— Им же хуже. Воду перекрыли?

— Воду перекрыли час назад, а электричество должны сейчас отключить.

Немногочисленные фонари погасли, и стало ещё темней.

— Осталось десять минут, — сказал приезжий, посмотрев на часы со светящимся циферблатом. — Давайте отойдём от домов на проезжую часть.

Они отошли на середину дороги и стали ждать, как и многие жители города, вышедшие на улицы по призыву властей.

Внезапно раздался низкий гул, и сильный удар повалил многих с ног. Где-то недалеко обрушилось здание, подняв тучу пыли. Несколько секунд было трудно удержаться на ногах, потом всё быстро успокоилось. Здесь были преимущественно одноэтажные дома, которые пострадали мало, но центр города был затянут пылью.

— Чёрт! — выругался русский. — Надо же, разбил часы! И куда теперь пойдём?

— А зачем куда-то идти? — спросил узбек. — Скоро посветлеет, да и пыль немного уляжется, тогда и пойдём. Сейчас мы никому ничем не поможем.

— Передают! — позвала Надежда, и мы собрались возле телевизора.

— К ним прилетел Брежнев, — сказала Люся. — Сразу же утром.

— Прилетел, и ладно, — отозвался я. — Что смотреть на чужое горе? Теперь им будут помогать все республики. Хорошо, что уже не зима и можно ночевать в палатках. Пойдём в твою комнату.

— Я советовал в своих тетрадях использовать это землетрясение, как доказательство истинности предсказаний, — сказал я подруге, когда сели на её кровать. — В следующий раз тряхнёт Турцию, но это будет не скоро. Понимаешь, что это значит? Если к моим рекомендациям прислушались, Машеров начал игру с центром, а там всё может повернуться по-разному. Надеюсь, что я сделал ставку на того человека.

— А если нет? — спросила она. — Что тогда?

— Не бери в голову. — Я растрепал ей волосы. — Живём один раз, поэтому наслаждайся каждым мгновением жизни и не думай о плохом.

— Кто бы говорил! — рассердилась она. — Ты живёшь второй раз и уже успел всё узнать и почувствовать. Я тоже хочу наслаждаться жизнью, а ты мешаешь! А если с тобой или со мной что-нибудь случится?

— Хочешь? — спросил я, заглянув ей в глаза.

— Хочу! Мне уже пятнадцать!

— Пятнадцать тебе будет завтра, — засмеялся я. — Что хочешь в подарок?

— Неужели не купил подарка?

— Конечно, купил, но могу купить ещё один. Знаешь, сколько я получу за книгу?

— Мне нужен не такой подарок!

— А какой?

Она наклонилась ко мне и прошептала на ухо.

— Я подумаю. А теперь иди сюда, я тебя поцелую. Пока они прилипли к телевизору, это можно сделать не один раз.

Глава 5

— Дай руку! — попросил я и, когда Люся её протянула, застегнул на запястье женские часы "Луч". — Это чтобы ты не опаздывала в школу.

— Золотые? — с завистью спросила Ольга.

— Позолоченные, — ответил я. — Мне слишком дорога твоя сестра, чтобы я дарил ей сейчас золотые вещи.

К её дню рождения мы готовились основательно. Его собирались отметить двумя семьями и пригласить Сергея. Сделать хороший стол на девять человек не так легко, поэтому я с Сергеем за день до праздника пробежался по гастрономам и купил всё что нужно, кроме спиртного. Надежда на словах упрекала, но я видел, что она довольна. Большую часть принесённого положили на балкон, прикрыв от птиц, остальное заняло место в холодильнике. А сегодня с утра к Черзаровым пришла моя мама, и женщины вдвоём быстро всё приготовили. Два стола поставили вчера, поэтому к нашему приходу всё уже было готово.

— Пошли к нам, — предложил я друзьям. — Отцы не придут раньше чем через два часа, а смотреть на это и нюхать...

— А чем займёмся? — спросил Сергей.

— Я сочинил новую песню, сейчас спою, а потом выслушаю критику.

— Когда ты успеваешь их сочинять? — удивился Сергей. — Люся, он не пишет тебе стихи? Как же так? Если хороший поэт, должен заваливать свою девушку стихами.

— Я завалю, — пообещал я. — Проходите в комнату. Песня посвящается создателям песен и называется "Плот". На маленьком плоту, сквозь бури, дождь и грозы, взяв только сны и грёзы и детскую мечту, я тихо уплыву, лишь в дом проникнет полночь, чтоб рифмами наполнить мир, в котором я живу...

— Здорово! — высказалась подруга.

— Точно, — согласился Сергей. — Не помню у тебя ни одной плохой песни. Только это опять не по возрасту. Петь не запретят, а недоумение останется. Откуда у мальчишки груз прежних ошибок?

— Во-первых, я уже не мальчишка и ошибок наделал... до фига! Можешь даже считать их школьными, за которые лепят пары. А во-вторых, я пою о создателях песен, а они в своём большинстве взрослые люди. Я ведь и в книгах пишу не о том, что видел или пережил лично. Чтение книг очень многое даёт!

— Да ладно, — примирительно сказал друг, — тебе виднее. Что почувствовал, то и сказал.

— Не интересно мне сочинять и петь детские песенки! Пусть у меня что-то будет не по возрасту, зато это для всех, а не для одних этих противнючек!

— Ты не любишь детей? — удивилась Люся.

— Детей нельзя любить, — заявил я. — Их можно только терпеть и выносить! Любить можно конкретного ребёнка или двух, но не весь этот кагал капризных и эгоистичных существ! Если заплачешь ты, для меня перевернётся мир, а если рядом будет орать и топать ногами малыш, пытаясь таким способом добиться своего, я просто заткну уши. Это если он чужой, мой в таком случае сразу заработает по заднице.

— И моих будешь лупить? — уточнила Люся.

— Обязательно, — ответил я, — если заслужат. С детьми нельзя по-другому. Их нужно ласкать и поощрять при хорошем поведении, и выбивать из них пыль при плохом. Ничего лучше кнута и пряника люди не придумали. Вот когда ребёнок будет знать слово "нельзя", тогда можно обойтись без битья. И бить нужно больно, но так, чтобы ничего не повредить. Я тебя потом научу. Самое главное — не обидеть без причины.

— Медвежье воспитание, — сказал Сергей. — Тебя самого часто лупили?

— Медвежье, — согласился я. — Так медведица своих медвежат и воспитывает. Хорошо себя ведут — вылижет от ушей до хвоста, а когда не слушаются, бьёт лапой! А как иначе, если все маленькие дети — это природные эгоисты и не понимают слов? А меня в детстве никто не бил, потому что я исключение из правил!

— Сейчас тресну! — замахнулась Люся. — Потому и готов всех лупить, что сам небитый. Я исправлю это упущение твоих родителей!

— Счастливые вы! — с завистью сказал Сергей. — Всё время рядом, и так же проживёте жизнь...

— А кто мешает тебе? — спросил я. — Родители Иры? Когда вырастет, она будет выбирать сама. Сказать, кого она выберет? Кстати, не хочешь увековечить свою любовь? Хорошо помнишь "Волкодава"?

— Почти наизусть.

— Не хочешь нарисовать иллюстрации к книге? Вместо кнесенки возьмёшь Иру, только её нужно нарисовать малость постарше и не такой худой. А с оформлением одежды, пейзажей и прочего я тебе помогу. И Иру запечатлеешь, и деньги заработаешь.

— Я не знаю, — заколебался он. — А какие сцены рисовать?

— Подумай сам. Если не надумаешь, подумаем вместе. Когда выйдет на работу отец?

— Уже скоро. Я тогда сильно перепугался. Надо бросать работу, а он не хочет.

Когда пришли наши отцы, состоялось вручение подарков. Потом сели за столы и принялись их опустошать. Люся время от времени с видимым удовольствием смотрела на мой подарок. Я знал, что выбирать. Все женщины любят красивое и блестящее, а если от него ещё есть польза... Праздновали до девяти вечера, потом матери занялись уборкой, а я ушёл с Люсей в её комнату.

— Когда будет то, что ты мне обещал?

— А что я тебе обещал?

— Ты обещал меня любить!

— Я это и так всё время делаю. Подожди, не дерись, давай поговорим. Как ты думаешь, почему я до сих пор не люблю тебя как женщину? Молчишь? Так вот, я не делаю это в первую очередь из-за того, что тебя люблю. Представь, что будет, если ты вдруг забеременеешь.

— Есть способы... — неуверенно сказала она, залившись румянцем.

— Есть, — согласился я. — Самый безвредный для женщин — это презервативы. Один результат такого предохранения сидит рядом с тобой. Родители жили тяжело и не хотели второго ребёнка. По их планам я должен был появиться позже. Пойми, что нет абсолютно надёжных способов. Ну испытаем мы близость. Думаешь, ты ограничишься одним разом? Аппетит приходит во время еды! Стоит тебе забеременеть — и мир рухнет. Отвернутся все, кроме твоей семьи. Если получишь образование, то только в вечерней школе и намного позже. Не знаю, что сделают со мной, но твои родители не пустят на порог. А другие... Люди злы и жестоки к тем, кто воображает, что им позволено то, что запрещено для остальных.

— Как все люди могут быть злы? — сказала она. — Я понимаю, что бывают...

— Ничего ты не понимаешь, поэтому слушай, что тебе говорят, — сказал я. — В городе всем на всё наплевать и это не так заметно, хотя и здесь обольют грязью. А в деревне девчонок затравливали насмерть. Уедет такая куда-нибудь учиться или работать, а потом возвращается к родителям с грудничком. И это уже взрослые девушки, а не такие, как ты. Если был муж, который бросил, то могут даже помочь и посочувствовать. А если ребёнок нажит вне брака, отворачивались все, даже родня. А куда деваться в деревне от людей, от их взглядов и злых языков? Мужики подкатывают на предмет покувыркаться, а женщины смешивают с грязью, и все считают себя правыми. В самом деле, раз дала одному, почему не даст мне? И кто есть женщина, прижившая ребёнка от прохожего, если не шлюха? Доводили до того, что топили детей и топились сами.

— Хорошо, ребёнок — это одна из причин, — передёрнув плечами, сказала Люся. — Есть другие?

— Я обещал родителям, своим, и твоим. Их тоже пугает не твоя радость, а её последствия.

— Глупо это, — сказала она, устраиваясь поудобнее. — Родители хотят мне только добра, а кому, как не мне самой, знать, что для меня лучше?

— Мало быть умной, — сказал я. — И школьная программа — это не всё, что нужно знать человеку, а собственного жизненного опыта у тебя с гулькин нос. Все подростки мнят себя взрослыми, и слушают родителей через раз. Сколько потом льётся слёз, и не только этими умниками, но и их родителями. Люсь, прекрати ёрзать! И вообще, именинница, слезай с коленей, мне уже пора идти. Твои родители, наверное, из-за меня до сих пор не ложатся спать. До завтра.

— И чего вы хотите? — спросил Юркович одного из сидевших в его кабинете мужчин.

— По-моему, в бумагах написано достаточно ясно, — раздражённо ответил его собеседник.

— Для меня эта бумага, подписанная Семичастным, только свидетельство того, что вам дано право ознакомиться с работой объекта. Ваше начальство не имеет никаких прав на управление режимным республиканским объектом, так что ваши претензии безосновательны. Если начнёте настаивать, вообще не попадёте на объект.

— Вы соображаете, что и кому говорите? — вмешался второй мужчина.

— Соображаю не хуже вас, товарищ майор, — ответил Илья Денисович. — Этот объект — целиком наша инициатива, у него есть своё руководство, утверждённое правительством республики. Обращаясь к вам, мы лишь хотели помочь и поделиться информацией. Хотите принять участие в исследованиях? Пожалуйста! Вы явились сюда без согласования в очень представительном составе, да ещё с претензией на руководство. И куда мне вас девать? У меня в общежитии всего десять свободных мест, а вас больше двадцати и только пять учёных, а остальные — это офицеры комитета. Дозвольте спросить, на кой ляд вы там нужны в таком количестве?

— Потише на поворотах, полковник! — сказал первый из собеседников. — Вы обязаны оказывать нам содействие, а вместо этого...

— Я обязан оказывать содействие, а не подчиняться. У меня свое министерство и инструкция, утверждённая правительством Белоруссии. Обращайтесь к Шумилину или к своему Петрову. Но я уверен, что они не отдадут вам объект без санкции Киселёва, а он не сможет это сделать без Машерова. Вам надо было добиться в союзном правительстве переподчинения объекта, а уже потом выдвигать свои требования. Не скажете, зачем эта возня? На объекте работает большой коллектив учёных, дело налажено и прекрасно выполняется. К чему новые люди? Скажу по секрету, что дед Масей, скорее всего, пошлёт вас на... Далеко пошлёт. У него вздорный характер, и работать он согласился только из-за того, что мы с ним старые друзья по партизанскому отряду, да ещё обещали многое сделать для деревни. Всё это уже сделано, и он прекрасно понимает, что назад мы асфальт не заберём. Стоит вам убрать меня, и вся ваша работа накроется. Дед уже в летах и не такой здоровый, каким кажется. Если на него надавите, можете потерять вообще всё. Поэтому единственное, что я могу вам предложить, это отвезти на объект и включить в работу. Только вас слишком много. Десять человек, включая пять учёных, мы поселим в общежитии, ещё человек пять попробую расселить среди местных, а остальных, извините, мне везти некуда! Можете посовещаться, а потом скажете своё решение. Советую сейчас сходить в нашу столовую, а после обеда поговорим ещё раз.

— Дед, ты чего выкобениваешься? — спросил Масея Дмитрий. — Приехали большие люди из Москвы, а ты их прилюдно материшь! Совсем из ума выжил?

— Как ты разговариваешь с дедом! — разозлился Масей. — Раз послал, значит, было за что! Я знаю, что вы обо мне говорите, но я на людей без причины не лаю!

— И какая причина?

— То, что ты, Митя, давал подписку, не значит, что должен всё знать. Для этого у тебя мало звёздочек на погонах! Скажи лучше, почему Арина не прислала сметаны.

— Вареники она варила. У меня остановились два товарища...

— Дальше можешь не продолжать, — хмуро сказал Масей. — И сметану сожрали. Знал бы, ещё не так послал бы! Сходи к соседям или пошли жену, пусть немного возьмёт. И вареников передайте! С чем она их делала?

— С творогом.

— Тем более! Небось, была бы жива твоя мать, вы бы кормили сначала нас, а потом уже всяких приезжих выблядков!

— Дед, тебе же готовит домработница!

— Да разве она сделает вареники? Или ты хочешь, чтобы я ел городскую сметану? Совсем никакого уважения! И это после того, что я для вас сделал!

На следующее утро я спросил Сергея, не спит ли отец.

— Да нет, уже поднялся, — ответил друг. — А что?

— Загляни в квартиру и предупреди, что он мне нужен. Потом идите в школу, я догоню.

— Здравствуй, — ответил на моё приветствие Пётр Сергеевич. — Срочное дело?

— Даже не знаю, — замялся я. — Не хотел к вам обращаться...

— Но обратился, — сказал он. — Быстро говори, что нужно, и беги в школу, а то опоздаешь.

— Я отдал в редакцию "Молодой Гвардии" рукопись книги. Называется "Волкодав". Ничего такого, чего нельзя было бы напечатать, в ней нет, но она не совсем обычная. С редакцией я текст согласовал, а вот цензура, похоже, не хочет пропускать. Не мог бы Пётр Миронович...

— Я понял, — прервал он. — Беги, я думаю, что мы решим твою проблему меньшими силами.

В тот же вечер Сергей передал мне первый рисунок.

— Кнесенка Елень получилась просто блеск! — сказал я. — И всё остальное очень хорошо, кроме Волкодава. Вместо каторжника у тебя вышел участковый инспектор. Сядь на кровать, я попробую сделать набросок.

Я испортил два листа, и лишь на третьем получилось что-то похожее на то лицо, которое когда-то красовалось на обложках моих книг.

— Вот смотри, — показал я эскиз другу. — Попробуй довести этот рисунок до ума, а я съезжу в редакцию и покажу. Если они ни с кем не договорились, заключат договор с тобой.

Утром он отдал прекрасно выполненный рисунок.

— Не знаю, какой из тебя получится следователь, а художник вышел бы замечательный! — похвалил я работу. — Сегодня же смотаюсь в редакцию.

Смотаться не получилось. Среда была четвёртым мая, и нас срочно вызвали на просмотр номеров в Дом офицеров. Мы подготовили две песни. Помимо песни "На всю оставшуюся жизнь", которую руководство Дома офицеров уже слышало, была "Баллада о матери". Когда я проиграл её в первый раз, а Люся спела, наши музыканты были ошеломлены, а в глазах Виктора Калачова стояли слёзы. Точнее, они не стояли, а стекали по щекам. За прошедшие дни они успели подобрать музыку, и мы провели три репетиции. Теперь надо было петь перед комиссией. Сначала мы спели первую песню, а потом я отошёл в сторону, и зазвучала вторая.

— Дома всё ей чудилось кино, всё ждала вот-вот сейчас в окно посреди тревожной тишины постучится сын её с войны.

Люся допела и провела рукой по глазам. Она уже не ревела, как при моём первом исполнении, и горло больше не перехватывало, но слёзы на глазах выступали. Закончилась песня, но члены комиссии молчали.

— Чья это песня? — спросил председатель.

— Его, — ответил Олег Астахов, показывая на меня рукой.

— Спасибо! — сказал он мне. — Спасибо всем. Оба номера приняты.

На следующий день я после уроков пробежался до остановки троллейбуса и поехал в редакцию. К редактору попал в конце рабочего дня.

— Хорошо, что приехал, — сказал Валентин Петрович. — Я хотел завтра позвонить, чтобы обрадовать. После праздника отдаём твою книгу в набор.

— Посмотрите на это, — сказал я, расстегнул портфель и достал рисунок Сергея. — Подойдёт для иллюстрации?

— Талантливо! — оценил он. — И образ хорошо подобран. Чья это работа?

— Мой друг, — ответил я. — Живём рядом и учимся в одном классе. Если подойдёт, он может сделать десятка полтора рисунков, а вы выберете лучшие.

— Пусть работает, — решил редактор. — Только без обид, если что-то отбракуем. И учти, что тираж будет небольшой. Выпустим сто тысяч экземпляров и посмотрим на реакцию. Книга всё-таки необычная. Если всё пойдёт нормально, потом можно допечатать.

Когда вернулся, не стал заходить к Деменковым, позвонил Сергею по телефону и сообщил о договорённости. А на следующий день в школе ждал сюрприз. Валерке дома случайно попалась старая "Комсомольская правда" со статьей Лисы и моей фотографией. Естественно, что он всем об этом раззвонил и притащил газету в класс.

— Человеку будущего ура! — заорал он, как только мы вошли в класс.

— Ура! — нестройно поддержали его остальные.

— Что вы орёте как оглашенные? — поморщилась вошедшая следом за нами классная. — Почему не на местах? Не слышали звонка?

— Ольга Владимировна! — сказал Валерка. — Смотрите, что я откопал!

— Я когда-то читала эту статью, — сказала она, взяв в руки газету. — Только прошло больше года, и я не связала её с тобой.

— И не нужно, — сказал я. — Там описан не я, а пример для подражания.

— А тебе не нужно подражать, — сказала она, сворачивая газету. — Учишься на пятёрки, английский знаешь не хуже вашего учителя, пишешь книги и музыку, поёшь, а теперь выясняется, что ещё и скромник каких поискать. Точно человек будущего. Так, закончили разговоры, все работаем!

На большой перемене ко мне подошёл секретарь комсомольской организации школы.

— Что же ты молчал? — спросил он. — Актив...

— Ни слова больше, Валентин, — ответил я. — Не имею я возможности этим заниматься. От меня отстали даже ребята из ЦК комсомола, а та статья была их работой. На написание книг и песен нужно время, у меня его вечно не хватает, так что вы уж как-нибудь сами.

Он ещё раз попытался меня уговорить, но я отказался наотрез. Для полного счастья мне не хватало только комсомольской работы. Пятницу я перетерпел, а в субботу о старой публикации все дружно забыли.

День Победы встречали у нас. Этот праздник в нашей семье считался самым главным, поэтому и готовились к нему основательно. Ольга позавтракала и убежала к подружке, Сергей праздновал с отцом, поэтому семь человек уместились за одним столом. Как всегда, включили телевизор и принялись есть. Родители произнесли несколько тостов, употребив на четверых полбутылки водки, Таня выпила чуточку вина, а мы обошлись лимонадом.

— Хорошо, что этот праздник наконец-то сделали выходным, — сказала моя мама. — Только с прошлого года нормально отмечаем.

— Может, сходим на площадь Победы? — предложила Надежда. — Погода хорошая.

— Конечно, сходите! — сказала Люся. — Смотрите, весь монумент завален цветами! Только мы с вами не пойдём, нужно готовиться к вечернему выступлению. Мы подготовили ещё одну песню, о которой вы не знаете. Это сюрприз, поэтому вы будете мешать.

— Репетируйте, артисты, — сказал Иван Алексеевич. — Надя, пойдём собираться. Таня, ты с нами?

— Иду, но не с вами, — ответила сестра. — Не будем убирать со стола?

— Пусть всё стоит, — сказала мама. — Придём и ещё посидим. Я только быстро помою тарелки. Выходите на улицу и подождите, мы долго не задержимся.

Минут через пятнадцать все ушли, и мы остались одни.

— Не скажешь, почему мы не пошли вместе со всеми? — спросил я. — Ты так убедительно врала насчёт репетиции...

— Я хочу побыть с тобой, — опустив глаза, сказала Люся. — Сколько можно терпеть!

— А меня решила поставить перед фактом? Мы же с тобой уже обо всём говорили.

— А с тобой только так и нужно, — сказала она, подходя ко мне вплотную. — Слишком ты у меня рассудительный!

Не знаю, чем всё кончилось бы, но очень вовремя пришёл Сергей, который принёс второй рисунок. Я сделал несколько замечаний и исправил ошибки в изображении конской сбруи, после чего начали собираться на улицу.

Приехали за нами за час до концерта. На этот раз мы ждали своего выхода в той комнате, где обычно репетировали. Это было удобней, но концерта мы не слышали.

— Зря вы, ребята, отказались от гимнастёрок, — сказал Олег Астахов.

— Мы и так нормально споём, — ответил я. — А петь "Балладу о матери" в гимнастёрке...

Что можно сказать о выступлении? После исполнения песни "На всю оставшуюся жизнь" нам долго аплодировали, а потом я удалился за кулисы, а они исполнили балладу. Таких аплодисментов я ещё не слышал. Все встали и хлопали, не жалея рук. Ведущий вывел меня обратно на сцену, как автора песни, а я стоял, принимая незаслуженную благодарность людей, и думал о том, что сделаю для Мартынова всё, что смогу, и не возьму у него больше ни одной песни.

Все хотели услышать песню ещё раз, но Люся расплакалась и была не в состоянии петь. Вот не хотел я исполнять "Плот" сейчас...

— Большое спасибо всем вам! — сказал я в микрофон, и шум в зале начал смолкать. — К сожалению, Людмила не сможет сейчас спеть вторично. Если вы не против, вам спою я. Песня называется "Плот" и посвящена создателям песен.

Я спел, мне хорошо аплодировали, но эти аплодисменты не шли ни в какое сравнение с тем, что досталось подруге.

— Запомни этот день, — сказал я ей, когда нас везли домой. — Не каждый профессиональный певец и не каждый год удостаивается таких оваций. Некоторые ждут их всю жизнь.

— Выяснили, кто хотел перехватить управление нашим центром? — спросил Машеров. — Вряд ли председатель Комитета пошёл бы на это по собственной инициативе.

— Я думаю, что это Суслов, — ответил Юркович, — но доказательств пока нет. Мы наращиваем свои возможности в Москве, но это долгое дело. Ясно, что за этим не стоит Брежнев, он действовал бы по-другому.

— И что гости?

— Пятеро вернулись в Москву, остальные включились в работу. Комитет пока никак не отреагировал. А что по выписке для Ивашутина? Что-нибудь решили по Полякову?

— Передали по назначению, — сказал Машеров. — Убрали всё по его будущим деяниям и оставили только уже совершённые грехи. Ему и этого хватит на несколько расстрелов. Самое паскудное, что сами же и виноваты в его предательстве!

— Вы имеете в виду историю с сыном?

— А что же ещё! Пожалели какие-то четыре сотни долларов, чтобы спасти мальчишку. Он ведь и тогда не предал, хотя мог. Обещали вылечить сына, а он не изменил, заплатив за свою верность его жизнью. Скотство, конечно, хотя Полякова не оправдывает. Ладно, отправили в Москву наши прогнозы?

— Как мы с вами и договаривались, всё отправили с курьером военным бортом. Прогнозы за этот и следующий годы. Пусть пока убеждаются в их правдивости.

— А что по Павлову? Как Брежнев воспринял его смерть?

— По слухам, был очень подавлен. Они ведь дружили, когда работали в Молдавии, да и после.

— Кто у вас следующий?

— Трапезников. Только нужно выждать. Я пока отозвал своих людей из Москвы.

Глава 6

- Как думаешь, когда начнёт меняться будущее? — спросила Люся. — Ты у нас уже давно.

Я принёс с кухни табуретку, и мы сидели за письменным столом в моей комнате и смотрели в окно, за которым гремела и хлестала дождём майская гроза.

— Наверное, оно уже меняется, только пока это мало заметно, — сказал я. — Меня не посвящают в свои дела, но задают вопросы, а по ним тоже можно многое узнать. Наверняка пошла в ход моя идея с прорицателем.

— А для чего это? Разве так уж трудно уличить его во лжи?

— А как уличишь, если всё, что он говорит, сбывается? А выгода очень большая. Что может сделать Машеров, пусть даже с командой? Очень мало. Допустим, ты знаешь, что в семьдесят втором году будет страшная засуха. Много ты сможешь сделать? Или падение Союза-1 с космонавтом на борту. Ты знаешь, когда это произойдёт и причину аварии, но попробуй вмешаться, никому ничего не объясняя. Ещё сложнее действовать за границей. В ноябре следующего года возле Братиславы разобьётся ИЛ-18 компании ТАБСО. Как Машеров это преподнесёт болгарам? А там погибнут все. И таких аварий много. Предотврати их, и выжившие люди начнут менять будущее. Или операции американцев во Вьетнаме. Об этой войне в газетах писали мало. Перечисляли число сбитых самолётов и жертвы в Северном Вьетнаме от американских бомбардировок. Но я уже много позже читал о ней, что там было и когда. А теперь представь, что ты знаешь, что тринадцатого декабря американская авиация в первый раз совершит налёт на Ханой. Много американских самолётов вернётся из этого вылета, если наши хорошо к нему подготовятся?

— Я поняла. А сам Машеров?

— Я думаю, что работают его доверенные люди, у него и в республике много дел. Его ведь собирались забрать в Москву не за красивые глаза, а из-за успехов Белоруссии. Пётр Миронович покажет себя прекрасным руководителем и хозяйственником, и Брежнев это оценит. А пока надо вкалывать здесь. Ладно, перейдём от мировых проблем к личным. Когда поедем за деньгами на телецентр? Самохин сегодня звонил. Они что-то должны за показ наших номеров. Дом офицеров заплатил, теперь заплатят телевизионщики.

— А центральное телевидение? Они ведь тоже нас показывали.

— Шаболовка? А кто их знает! Нам ведь никто не платил, когда выступали год назад. Тебе нужны деньги? Так только скажи.

— Деньги не бывают лишними, — изрекла подруга. — Не нужны сейчас, пригодятся потом, но я не хочу у тебя брать.

— Тогда скажи, что нужно, и я куплю.

— Так можно, — согласилась Люся. — Пока ничего не нужно, но я буду иметь в виду. Когда получишь деньги за вторую книгу?

— Только после выхода, а она пока в наборе. Кстати, иллюстрации Сергея утвердили. Из тринадцати рисунков взяли восемь, так что он тоже заработает.

— Дурацкое число! Я говорила ему нарисовать что-то ещё или забрать один рисунок.

— Не знал, что ты суеверная. За весь немалый срок своей прежней жизни ни разу не столкнулся с мистикой или магией, поэтому в них не верю. Тринадцать ничем не хуже любого другого числа.

— И что вы можете нам сказать, Мстислав Всеволодович? — спросил Суслов. — Что говорит наука?

— Известная нам наука однозначно утверждает, что этого не может быть в принципе, — сказал Келдыш. — Время необратимо. Но я не идиот, чтобы упрямо отвергать факты, если они противоречат тому, что я знаю. Если верно всё то, с чем меня ознакомили, значит, имеет место перенос информации из мира будущего в наш. Я не имею ни малейшего представления, как такое может происходить, но могу сделать некоторые выводы.

— И какие? — спросил Брежнев.

— Прежде всего это то, что информация передаётся целенаправленно и преднамеренно.

— Поясните, пожалуйста, — попросил Суслов.

— Мы имеем список предсказаний за три года, — сказал Келдыш. — Один уже прошёл. Если проанализировать, что предсказывается, увидим, что три четверти всех событий приходятся на Советский Союз. По другим странам только войны, перевороты, катастрофы и другие события, имеющие далеко идущие последствия, а по Союзу... Смотрите, четырнадцатого марта следующего года в СССР введена пятидневная рабочая неделя. Видели вы подобные предсказания по другим странам? Это говорит о том, что передаётся то, что наиболее полезно именно жителю нашей страны.

— Логично, — согласился Брежнев. — Я тоже это заметил.

— Теперь дальше, — продолжил Келдыш. — Передаются не образы и воспоминания, а набор данных, и не любых, а самых важных и таких, которые легко проверить. Значит, это делается преднамеренно, чтобы дать нам преимущества. И тут есть одна тонкость. Представьте себе, что вы нашли способ такой передачи. Причин может быть много, даже какая-нибудь глобальная катастрофа. Но никто не отменял причинно-следственные связи. Мы начинаем пользоваться этими сведениями, и мир становится другим. И чем дальше, тем больше таких изменений. Тот, кто нам передаёт эти сведения, может вообще не родиться, а сами сведения начнут терять свою истинность и ценность. Поэтому уже сам факт такой передачи должен менять реальность в будущем. Отсюда можно сделать вывод, что нас обманывают. Все сведения уже получены, а нам их выдают небольшими порциями. И ещё одно. В свете представленных мне данных я начинаю немного иначе смотреть на белорусскую инициативу. Речь идёт о тех проектах, которые они протолкнули через Госплан. Сделали они это не без моей помощи, потому что все работы обещают грандиозный прорыв в некоторых областях техники. Не сейчас, а лет через пять-шесть. И таких тем много.

— Хотите сказать, что и научная информация оттуда? — спросил Суслов. — А для чего это скрывать, если они пришли с ней к нам?

— Я, Михаил Андреевич, скорее поверю в машину времени, чем в то, что деревенский дед станет учить меня физике твёрдого тела!

— Действительно, — согласился Брежнев, — продиктовать события легко, попробуй изложить научную теорию. Он хоть где-то учился?

— Старик умный, хоть порой и притворяется придурком, — ответил Келдыш. — Читать-писать он, конечно, умеет, но не более.

— Тогда зачем они вообще вышли на нас? — спросил Суслов. — Не хватило полномочий?

— Это понятно, — сказал Брежнев. — Если за этим стоит Машеров, его возможности очень ограничены. Взять хотя бы данные по Вьетнаму. Если их грамотно использовать, потери американцев возрастут многократно. Большинство катастроф ему тоже не предотвратить, или сделать это очень сложно. Да и кто знает, что может случиться в более отдалённое время. Я думаю, что нам не просто так выдают информацию мелкими порциями.

— Берите, что дают, а то не будет и этого, — сказал Суслов. — Так? Я попросил Семичастного, чтобы его люди взяли объект под контроль.

— И что? — полюбопытствовал Брежнев.

— Им указали на дверь. Сказали, что ничего не имеют против совместной работы, но контролировать её будут сами.

— Я думаю, что у белорусов есть информация за много лет, — сказал Келдыш. — По крайней мере, передача велась из достаточно удалённого от нас времени. Не верю я, что через десять или двадцать лет такое будет возможно. Наверняка это вообще не наш век.

— И о чём это говорит? — спросил Суслов. — Выкладывайте, Мстислав Всеволодович, свои соображения.

— Нам отдают вот это, — показал Келдыш на лежавшие на столе листы. — Дозировано подсовывают научно-техническую информацию, но ничего не говорят о нас самих. Я не слишком высокого мнения о своей роли в истории страны, но взять, к примеру, вас. Неужели судьба Генерального секретаря партии менее важна, чем переворот в Нигерии? Вы оба оказываете огромное влияние на развитие страны. Логично, если будет передана информация, связанная с ключевыми фигурами в партии и правительстве. Я трижды в последнее время встречался с Машеровым. Это, безусловно, очень умный и порядочный человек. Его не собирались выдвигать на повышение?

— Я говорил о нём с Мазуровым, — сказал Брежнев. — Кирилл Трофимович очень положительно отзывается о Машерове, но считает, что пока он на своём месте. Если его и возьмут в Москву, это будет не в ближайшее время. У меня такое же мнение.

— Значит, в ближайшие пять, а то и десять лет Машеров останется в Белоруссии и будет слабо влиять на союзные дела, — сделал вывод Келдыш. — Используя полученную информацию только для себя, он смог бы очень много сделать для своей республики, а остальное реализовать, переехав в Москву. И никто ничего не узнал бы. В такое трудно поверить, даже имея доказательства, а для тех, кому их не выложили, всё сказанное будет просто бредом. Но Машеров на такое не идёт. Из этого я могу сделать вывод, что он просто не может ждать. Видимо, за этот период должны произойти масштабные и неприятные явления, с которыми нельзя справиться на региональном уровне. А прийти к вам и выложить всё он по каким-то причинам не хочет. Скорее всего... — Келдыш замялся, — он опасается кого-то в верхах и, наверное, имеет для этого основания.

— У вас есть что ещё сказать? — спросил Суслов.

— Только одно. Я не верил бы всему, что может прийти из будущего. Во-первых, со временем оно поменяется, и часть информации потеряет свою ценность. А второе... Есть вероятность, что нам подбрасывают информацию, преследуя какие-то свои цели. Пока всё верно и подтверждается. Так будет ещё долго, а когда мы поверим в истинность того, что нам дают, и будем безоглядно применять на практике, могут подсунуть нечто такое, что скорректирует развитие страны в направлении, нужном не нам, а неизвестным благодетелям. Пользоваться надо, но с оглядкой на возможные последствия.

— Вот и субботу отучились! — сказал Сергей. — Ещё два дня, и лето!

Мы только что покинули школу и шли к калитке в школьной ограде. На дороге, прижавшись к бордюру, стояла "Волга", рядом с которой меня дожидался Васильев.

— Подождите минуту, — сказал я друзьям и подошёл к нему.

— Привет, — поздоровался он. — С тобой хотят поговорить. Садись в машину.

— Здравствуй. Подожди, сейчас отдам портфель.

Я попросил Сергея отнести портфель и, обойдя машину, сел на переднее сидение. Приехали к знакомому дому, куда меня когда-то привозили на встречу с Машеровым.

— Иди, — сказал Виктор. — Ты знаешь, куда.

Дверь открыл Семён.

— Здравствуй, — сказал он мне. — Иди в правую комнату, Илья Денисович там.

— Садись, лейтенант! — сказал полковник, когда я зашёл в комнату.

— Здравствуйте, — поздоровался я. — А почему лейтенант?

— Сам же сказал, что имел воинское звание, вот мы и дали тебе такое прозвище. Кто подумает, что речь идёт о мальчишке?

— Я и здесь уже не мальчишка. Зачем я понадобился?

— Ты думал о том, как именно мы будем использовать тетради?

— Конечно, думал. Судя по вопросам, вы воспользовались моей рекомендацией. Уникум?

— Воспользовались, но не в качестве основного варианта, как ты предлагал, а временно.

— Не понял, почему временно.

— Потому, что эту игру очень скоро раскусят. Может, уже раскусили. Судя по записям, ты был умным человеком...

— Ну, спасибо! — обиделся я.

— Обижаться будешь потом, а сейчас сиди и слушай. Тебе было восемьдесят? Значит, мозги работали не в полную силу. Перенос освежил память, но во многом вернул в детство. Память — это не ум, важно, как её используют, а тебя по поведению трудно отнести к взрослым. Может, для тебя это и хорошо.

— Это вы высказались по поводу моих рекомендаций?

— Вариант с предсказателем долго не продержится, — сказал он. — Подумай сам, и поймёшь почему. А потом придётся раскрывать карты. Не всё, конечно, и не сразу. Выкладывать всё в том виде, в каком ты отдал нам, нельзя, поэтому твоих тетрадей никто не увидит. Увидят наши распечатки, в которых внесены нужные коррективы. Поскольку будущее начнут менять, отдельные несовпадения не будут иметь большого значения.

— А что нужно от меня?

— Тебя придётся сдать. Поэтому тебе нужно почитать то, что мы сочинили для Москвы.

— А не думали о моей ликвидации? — зло спросил я.

— Представь себе, думали. Нерационально. Если убирать, то не тебя одного, а это почти наверняка вызовет шум. А после того как накроется версия с прорицателем, на тебя могут выйти и без нас. И статья в "Комсомолке" вышла в нужное время, и наследил ты порядком. В статье тебя так и назвали человеком будущего. В Москве сидят не дураки, смогут сопоставить факты. Что не устраивает? Никто не будет прятать тебя в подвал. Установят контроль? Так ты и так под контролем, хотя там опекать будут плотней. И Минск придётся поменять на Москву. Дать тебе там смогут больше, чем мы.

— Не боитесь, что я сыграю не так?

— А чего бояться? Ты умный человек, и подыграть нам в твоих интересах. Да и твои тетради остались у нас. Представляешь, что с тобой будет, если всплывут рекомендации? Поэтому не выпендривайся, а садись и читай.

Читал я минут десять.

— Умно придумали, — признался я. — В одном месте немного подправили, в другом... В результате получили то, что хотели. Даже если не поверят, будут действовать в нужном направлении. Что насчёт лета? Я надеюсь, что вы куда-нибудь нас пристроите.

— Я над этим не думал, — сказал Юркович. — Было не до вас. Всё запомнил?

— На память не жалуюсь.

— Тогда иди, Виктор тебя отвезёт. И отдашь ему пистолет, он тебе больше не нужен. Куда и когда поедете отдыхать, тебе сообщат через несколько дней.

Пока ехали до дома, не разговаривали.

— Неси пистолет, — сказал Виктор. — Ты из него стрелял?

— Носил несколько раз, когда ездили в одно место, и всё. Сейчас отдам.

Я сбегал домой и принёс ему пистолет и боеприпасы, завернув всё в газету. Туда же вложил и липовое удостоверение. Виктор проверил, что я ему отдал, и уехал.

— Позвони Люсе, — сказала мама, когда я вернулся в квартиру. — Потом будешь обедать.

— Чего от тебя хотели? — спросила подруга, когда подошла к телефону.

— Ты уже пообедала? Тогда подожди. Я сейчас поем и прибегу.

— Не спеши! — сказала мама, когда я принялся есть борщ. — Сейчас подавишься. Никуда твоя Люся не денется.

— Не спешу, просто проголодался, да и борщ вкусный! Только второе не хочу, давай оставим на ужин.

Я быстро съел действительно вкусный борщ и поспешил исчезнуть, чтобы не выслушивать маму. Она уже не настаивала на своём, но в таких случаях не упускала возможности высказать своё недовольство.

— Рассказывай! — сказала Люся, когда я поздоровался с Надеждой и зашёл в её комнату.

— Почти наверняка наших отцов переведут в столицу, так что уже можешь считать себя москвичкой. Машеров затеял сложную шахматную комбинацию, требующую пожертвовать фигуру. Нужно объяснять, кто будет этой фигурой? Но это случится не завтра, так что восьмой класс мы закончим здесь и, может быть, успеем отдохнуть на море.

— Но почему? — встревожилась она. — Что случилось?

— Я не знаю подробностей, а тебе лучше не знать лишнего. Надо будет пройтись по всему, что я тебе рассказывал, и решить, что скрывать. О грядущей гибели мира можешь говорить всё, что помнишь. О развале СССР тоже говори всё, а о его причинах скажешь только то, что я говорил о проблемах в экономике. Я не помню, слышала ли ты хоть что-то о Брежневе и его окружении, но ответ на такой вопрос может быть только один: не было таких разговоров! Вспоминай всякую всячину о падении водородных бомб на Испанию, о крушении самолётов и войне во Вьетнаме, но не вздумай вспомнить об Андропове или ком-то ещё. Если до этого докопаются, будет плохо.

Два дня пролетели незаметно. В последний уроков не было. На классном часе проставили отметки и разошлись по домам. Когда подошли к подъезду, встретились с отцом Сергея.

— Результаты? — коротко спросил он.

— У всех одни пятёрки! — отрапортовал Сергей.

— Не сомневался, — ответил он. — Геннадий, просили передать, что вас обоих отправляют туда, где вы отдыхали в прошлом году, сразу на два срока. А мы с тобой, сын, в июле поедем в Крым. Кстати, разговаривал с вашим тренером. Он доволен обоими. Молодцы!

На столе зазвонил телефон, и Суслов взял трубку.

— Машеров уже здесь, — выслушав говорившего, сообщил он Брежневу.

— Вчера вечером позвонили, а сегодня к обеду он у уже нас, — сказал Брежнев. — Ждал?

— Не удивлюсь, если ждал, — ответил Суслов. — Он демонстрирует завидную предусмотрительность. Если найдём общий язык, надо к нему внимательно присмотреться.

Им пришлось ждать минут пять, прежде чем в кабинет вошёл Машеров.

— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался он.

— Здравствуйте, Пётр Миронович, — сказал Суслов. — Присаживайтесь, пожалуйста.

— Я считал, что меня вызвали вы, Леонид Ильич, — обратился к Брежневу Машеров.

— Вызывал вас я, но говорить нам пока удобнее у Михаила Андреевича, — ответил Брежнев, выделив слово "пока". — Расскажите нам Пётр Миронович, как вы дошли до такой жизни, что уже не доверяете своему партийному руководству.

— Я не вам не доверяю, — невозмутимо ответил Машеров, — а кое-кому из вашего окружения, и имею для этого основания. А работаете вы, опираясь на этих людей.

— А нам, значит, доверяете? — уточнил Суслов. — Тогда раскройте источник своей информации. Только не нужно говорить о вашем деде. Ваши слова пока дальше нас не уйдут.

— На таких условиях я могу многое рассказать, — сказал Машеров. — Источник информации — это подросток. Путешествовать в прошлое невозможно, но никто этого и не делал. Ему помогли отправить самому себе воспоминания прожитой жизни. Случилось это в две тысячи тридцатом году. Ему тогда было восемьдесят лет. Сознания ребёнка и старика слились и получился... Я так и не разобрался, кто он такой. Рассуждает, как взрослый человек, а часто поступает, как мальчишка. Влюбился в сверстницу и кинулся в искусство. Я ему помогаю, а он консультирует мою команду.

— Он живёт свободно? — удивился Суслов.

— Отцы его и его девушки служат в Минске, в штабе округа, оба майоры. Мы перевели их из одной воинской части, чтобы наш лейтенант всегда был под рукой.

— Почему лейтенант? — спросил Суслов.

— В той жизни он окончил технический институт и получил воинское звание, поэтому так и зовём. За ним присматривают, но живёт свободно. Если попробуете на него нажать, не получите ничего.

— А на его подругу?

— Будет ещё хуже, — убеждённо сказал Машеров. — Да и зачем давить, если он сам предложил помощь? Он полгода вёл записи всего, по его мнению, важного, а потом нашёл способ выйти на меня и всё отдал просто так. Кстати, у нас нашлись желающие проверить его на прочность, потом заглаживали вину.

— А зачем он вообще нужен, если есть записи? — спросил Брежнев.

— Этот человек прожил долгую жизнь. Перенос личности сделал его память близкой к абсолютной. Он записал только основные события, а сколько было неосновных, но тоже важных? Конечно, он не может ответить на все наши вопросы, но на многие отвечает. Пользы от него много. Представьте, сколько всего может знать человек с его жизненным опытом и памятью. И учтите, что через сорок лет у всех желающих будут вычислительные машины размером с небольшой чемодан, но в тысячи раз мощнее наших. И их свяжут в мировую сеть. В это трудно поверить, но владелец такой машины сможет получить по этой сети почти любую информацию и даже посмотреть художественный фильм. Было рассекречено огромное количество документов, а лейтенант провёл за своей машиной бездну времени, поэтому и знает так много.

— Где он сейчас? — спросил Брежнев.

— Его с подругой отправили в Дом отдыха "Сосновый" на полтора месяца. Конечно, за ним присматривает один из членов моей группы. Да вы их знаете. Слышали "Балладу о матери"? Её поёт Людмила.

— Так это тот самый мальчишка, который пишет песни и книги! — сказал Суслов. — Выходит, что он выдаёт чужие вещи за свои?

— У него есть оправдание, — усмехнулся Машеров. — Поначалу была нужна известность, чтобы подкатить ко мне, а теперь, когда мы начали менять историю, изменятся судьбы людей и их творений. Многое не повторится, а написавшие их люди создадут что-нибудь другое. От этого выиграют все.

— А у девчонки замечательный голос, — заметил Брежнев. — Из неё может получиться хорошая певица. Ваш лейтенант тоже неплохо поёт, но ему до неё далеко. Ладно, всё это пока неважно. Скажите лучше, что заставило вас торопиться.

— Вы пригласите меня возглавить правительство только в семьдесят восьмом году, — сообщил Машеров свою версию событий, — а поможете занять место Генерального секретаря в восемьдесят первом. До этого мои возможности будут сильно ограничены даже в Белоруссии, не говоря уже о Союзе. А за это время слишком многое случится. Если столько ждать, потом не поможет никакая власть. Вот, смотрите...

Он положил на стол лист бумаги.

— В семьдесят втором году большую часть страны поразит страшная засуха. Для закупок пшеницы будут израсходованы пятьсот тонн золота. Здесь всё подробно расписано. Я ничего не смогу с этим сделать.

— А что можем сделать мы со стихией? — сказал Суслов. — Зная заранее, можно создать какие-то запасы, но...

— Здесь рекомендации группы специалистов, — сказал Машеров, доставая из внутреннего кармана пиджака ещё одну бумагу. — Их выполнение позволит уменьшить потери золота втрое. Совсем без закупок зерна не обойдёмся. И всё сделанное пригодится потом.

— А почему и это не подсунуть через вашего деда? — спросил Брежнев.

— Если давать прогнозы на семь лет, в них попадёт слишком многое, и будет выше вероятность утечек. Там всё-таки задействовано много людей.

— Когда я умру? — спросил Суслов. — Только не говорите, что не знаете.

— Я знаю, — вздохнул Машеров. — Нужно ли знать вам?

— Раз спросил, значит, нужно.

— Как хотите. Это случится двадцать седьмого января восемьдесят второго года.

— А я? — побледнев, спросил Брежнев.

— Десятого ноября того же года. Только имейте в виду, что у нас есть кое-какая информация по медицинским препаратам будущего. Лейтенант много болел и искал нужное в их сети. Сейчас наши учёные пытаются по его записям воспроизвести некоторые сердечные лекарства. Есть и препараты улучшающие состояние организма и замедляющие старение, так что даты вашей смерти можно будет оттянуть, особенно если вы, Леонид Ильич, начнёте больше следить за своим здоровьем.

— У вас и по другим есть такая же информация? — спросил Суслов.

— Не по всем, Михаил Андреевич, только по центральным фигурам. Я вижу, что вы хотите узнать, сколько протяну я. Я переживу вас на пятнадцать лет, но я и младше больше чем на десять.

— Когда мы получим записи вашего лейтенанта? — спросил Суслов.

— Я приготовлю два экземпляра, — сказал Машеров, — естественно, без научно-технической информации. Её будем выдавать дозировано. Там не получится перепрыгивать через этапы. К вам будет большая просьба. Прежде чем кого-то знакомить с тем, что я вам дам, прочитайте сами. А людей, отмеченных в этом списке, лучше не допускать к бумагам.

На стол лёг третий лист бумаги.

— Вы хорошо подготовились, — заметил Суслов.

— Я знал, что версия с дедом рано или поздно не выдержит проверки. Кто нас раскусил?

— Келдыш, — ответил Брежнев. — Мне тоже кое-что царапало глаз, но он связал всё воедино и сделал правильные выводы.

— Я думаю, что не стоит трогать наш объект со стариком, — сказал Машеров. — Это хорошее прикрытие, а расходы небольшие.

— Это республиканский объект, вам и решать, — сказал Брежнев. — Когда мы получим бумаги?

— Через два дня их передаст полковник милиции Юркович. Это мой друг и глава группы, которая работает с записями. Кстати, если основная работа развернётся здесь, могу передать вам часть своих людей. Они в курсе всех дел, прекрасные специалисты и абсолютно надёжны. Если есть интерес, поговорите на эту тему с полковником. За секретность проекта в республике отвечу лично. Ко мне есть вопросы?

— Вопросов море, — улыбнулся Брежнев, — но мы лучше почитаем сами. Мы вас не задерживаем и ждём вашего полковника.

— Ну и что вы о нём думаете? — спросил Брежнев, когда вышел Машеров.

— Мне он и раньше нравился, — ответил читавший последнюю бумагу Суслов. — А этого он почему включил в свой список? А, здесь есть пометки. Однако!

— Что там? — заинтересовался Брежнев и взял переданный Сусловым документ. — Но здесь большинство совершит проступки только через годы.

— Если человек способен сделать такое, пусть и через десять лет, ему нельзя верить! — отрезал Суслов. — Надо проверить тех, кто уже замарался, и самим прочитать бумаги, а потом будем делать выводы.

Глава 7

Мы уже третью неделю отдыхали в "Сосновом". Приехали в начале июня, к тому же прошли дожди, поэтому вода была... бодрящая. Люся заходила в неё ненадолго, а потом часами отогревалась на солнце, прикрывшись рубашкой, чтобы не обгореть. Я плавал дольше, но тоже не отказался бы от более тёплой водички. Постепенно она становилась теплее, а мы обновили загар и могли уже не осторожничать с солнцем. Нас по-прежнему опекали, но на этот раз этим занимался какой-то майор милиции, которому дали путёвку на пару с женой. Он не ходил за нами хвостом, как Семён, поэтому чувствовали себя свободней. Когда много свободного времени и нечем заняться, а рядом любимый человек... Наверное, мы всё-таки не удержались бы и дошли до конца, но нам помешали.

Мы успели позавтракать и хотели идти к морю, но на выходе из столовой подошёл крепкий мужчина лет сорока, одетый, несмотря на жару, в серый шерстяной костюм.

— Жуков Валерий Геннадьевич, — представился он. — Ребята, вам придётся уехать со мной.

— Куда и зачем? — спросил я. — Постойте, вы из охраны Брежнева?

— А ты откуда знаешь? — удивился он.

— Неважно, — ответил я, выругавшись про себя. — Так куда вы нас повезёте?

— Едем в санаторий "Нижняя Ореанда". С вами хочет встретиться Леонид Ильич. Возможно, придётся там задержаться, поэтому возьмите с собой вещи.

— "Нижняя Ореанда" — это же Крым?

— Да, в районе Ялты. У меня машина. Доедем до Анапы, а там нас ждёт катер. Давайте побыстрее, не копайтесь.

— Забирай всё, — сказал я Люсе. — Сюда мы уже не вернёмся. А я найду нашего майора и предупрежу.

Сначала мы мчались на "Волге", потом пересели на большой катер и несколько часов наслаждались морской прогулкой. Я знал, что рано или поздно за нас возьмутся, поэтому особо не переживал. Хорошо, что дали отдохнуть. Люся, глядя на меня, тоже быстро успокоилась. На место прибыли в пятом часу.

— Вот это парк! — с восхищением осмотрелась подруга.

— Здесь стоял царский дворец, — блеснул я знаниями, — только не царя, а царицы.

— Всё-то ты знаешь, — проворчал Валерий. — Пойдёмте, я договорюсь, чтобы вас накормили, да и сам поем, а потом уже будет всё остальное.

"Всё остальное" началось через час, когда нас после обеда отвели к палате Брежнева.

— Я Александр Яковлевич, — представился нам крепкий мужчина в штатском, лет на десять старше Валерия. — Подождите, я предупрежу о вашем приезде.

Он почти сразу же вернулся и разрешил нам войти.

— Здравствуйте, Леонид Ильич! — поздоровался я с встретившим нас Брежневым.

Люся тоже поздоровалась, но из-за волнения как-то невнятно.

— Здравствуйте, здравствуйте! — сказал он, с любопытством глядя на нас. — Садитесь, молодые таланты! В отличие от меня, вы уже чёрные, как папуасы. Давно на море? Не надоело?

— Пока только три недели, — ответил я. — Маловато для того, чтобы надоело море, особенно в нашем возрасте. А в Ялте мы ещё не были.

— Что знает твоя подруга? — перестав улыбаться, спросил Брежнев.

— Кто я и откуда, о будущем мира и судьбе Советского Союза, — ответил я. — Но всё это только в самых общих чертах. Большего я не рассказывал, да она и сама не рвётся узнать. Если у нас будет серьёзный разговор, Люсе лучше на нём не присутствовать.

— Хорошо, — одобрительно сказал Брежнев. — Девушка, попросите Валерия показать вам парк. Там есть на что посмотреть.

Люся послушно вышла, а Брежнев сел в кресло, кивнув мне на другое.

— Почему не пришёл ко мне? — спросил он.

— Вы же знаете ответ, — сказал я. — В основном причина в роли Машерова. Да и трудно мне было бы на вас выйти. Я и к Машерову попал, когда он не был Первым секретарём, причём случайно. Хотел опустить в почтовый ящик письмо, но не знал номера квартиры. Начал спрашивать и нарвался на его жену, а тут как раз приехал на обед Пётр Миронович. Повезло, что он узнал меня из-за песен, иначе не пригласил бы к себе домой. А письмо с моими фантазиями, по его словам, не стал бы читать. Я описал в шапке несколько государственных секретов, так что в ведро не бросил бы, отдал бы в КГБ. Кто знает, чем бы всё закончилось. А с вами могло быть ещё хуже. И потом, я не совсем вам доверял.

— Вот как? — удивился он. — Это почему же?

— С вашего одобрения свернули реформу Косыгина, которая дала мощный толчок экономике, да и покушение на Машерова организовали люди из бывшего вашего окружения. Если бы Пётр Миронович из-за инвалидности не покинул пост генерального секретаря, Горбачёва с его перестройкой просто не было бы. Не было бы и развала Союза, и многого из того, что произошло впоследствии.

— Ты откровенен, — заметил он.

— А вам нужна правда или моя лесть? То, что могу рассказать я, больше не расскажет никто.

— Расскажи обо мне, — попросил он. — Как прошла моя жизнь? В твоих отчетах только десяток дат.

— Я знаю о вас очень много. Ничего этого нет в отчётах. Вам могу рассказать всё, но не другим.

— Спасибо, — сказал он, — я это запомню.

Я рассказывал долго, почти всю правду, которую о нём знал, если не считать поправок, внесённых командой Машерова.

— У вашей жены отобрали все подарки, включая ордена и маршальскую саблю, Галина спилась и умерла в психиатрической больнице, и только у Юрия жизнь сложилась нормально. Ваш прах извлекли из кремлёвской стены и перезахоронили, а в сатирической передаче "Куклы" высмеивали, пока не заменили другим. Это было уже в девяносто четвёртом, тогда над многими издевались.

— Ты не врёшь, — сказал он, когда я закончил. — И за что? Пусть я в чём-то ошибся, но вот так перечеркнуть всё? Для чего работать, не щадя себя, если потом смешают с грязью?

— Надо сделать так, чтобы не смешали! Люди оценивают вождей не по усилиям, а по результатам. Большинство воспринимает жизнь через живот. Если бы уровень жизни продолжал расти, на многое закрыли бы глаза. Ну есть у человека страсть к наградам, так мало ли у кого какие слабости? Зато при нём живём так, как не жили никогда! Я уже в самом конце жил в полном достатке. Только когда есть всё, начинаешь понимать, что обильная еда, квартира и гора барахла — это не всё, что нужно человеку для счастья. Голодному трудно это заметить.

— Когда я читал о развале СССР, в это просто не верилось.

— Это было несчастье похуже капитализма. Мало того что всех развели по республикам, так сразу же начали искать в соседях врагов, как будто не жили бок о бок сотни лет. Это и потом аукнулось всему миру. Никто, кроме нас, не вкладывал столько средств в фундаментальные исследования, а когда их вынужденно свернули, американцы сделали то же самое. Я многое могу рассказать о том времени. Когда читаешь цифры и факты за ними трудно увидеть трагедию миллионов людей.

— А причины? — спросил он. — В записях об этом почти ничего нет.

— Я не экономист и не учёный-обществовед. Читал разные версии, могу их записать. Там было много причин. И из-за границы помогали, и наши собственные ошибки, а главное — это кадры. В любом обществе существует элита, которая его цементирует и направляет, и бьётся за это общество и свои в нём права не щадя живота. Пока с элитой всё в порядке, в обществе царит стабильность, если она загнила, то рано или поздно всё начинает рассыпаться. Люди несовершенны, поэтому далеко от совершенства всё, что они придумывают и строят. Это относится и к общественным системам. И у капитализма, и у социализма есть свои достоинства и недостатки, а коммунизм — это только мечта, его никто так и не построил. В Российской Империи элитой было дворянство, а в Советском Союзе — это партийные и государственные чиновники. Если вам неприятно слово "чиновники", можете поменять его на "деятели". Такое государство может долго существовать только при жёстком контроле за аппаратом управления, иначе со временем начинаются семейственность, взяточничество, злоупотребление служебным положением и некомпетентность. Это пагубно влияет на экономику и создаёт напряжённость в обществе. В конечном итоге значительная часть таких чиновников становится неспособной работать, а претензии на долю общественного богатства растут непомерно. Когда на вашем месте оказался Машеров и начал чистить этот гадючник, ему устроили аварию с травмой позвоночника и параличом ног. Это Рузвельт мог править из коляски, у нас Машерова живо убрали. Да он и сам уже к тому времени был сломлен. На таком посту, как ваш, излишняя снисходительность не менее вредит, чем жестокость. Разложение аппарата управления и взяточничество были и на Западе, но у них это сильно сдерживалось конкуренцией.

— Значит, прополка? — спросил Брежнев.

— Жёсткий контроль и достаточно серьёзная система наказаний, — ответил я. — Необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я даже Горбачёва не расстрелял бы. Проще скомпрометировать и выгнать к чёртовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнёра, пусть и дальше убирает хлеб.

— Мне непонятно, почему ты всё это рассказал? — спросил Брежнев. — Неужели совсем не боишься?

— Я уже прожил одну жизнь, хотя хочу прожить её ещё раз. Но я видел, куда катится мир, и пришёл сюда в значительной степени из-за этого. Да, я мог бы ограничиться Машеровым, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое. Но за первым покушением последовало бы второе. Всё зашло слишком далеко, поэтому действовать нужно сейчас. Кроме того, нужно не только сохранить СССР, необходимо чтобы мы стали сильнее всех, иначе мир покатится по той же дорожке. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня больше никто не услышит.

— А если услышат? — спросил он. — Почему я должен тебе верить?

— Я не самоубийца, чтобы разносить о вас сплетни. Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет вообще. И кого будут интересовать чьи-то бредни? А если не воспользуетесь, то всё повторится вне зависимости от того, останусь я жив или нет. А в моей голове хранится столько всего...

— Эти сведения можно взять и так.

— Попробуйте, — внутренне похолодев, сказал я. — Кого начнёте пытать, меня или Люсю? Если меня, я остановлю сердце и уйду. Я долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не то, к чему я стремился, но если вы не оставите мне выбора...

Я не блефовал. Когда-то прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до его остановки, и попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало просто замедлить биение сердца, йоги ещё как-то тормозят процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул сердце до десяти ударов в минуту. Если бы вовремя не остановился, мог и умереть. Но если бы альтернативой стали пытки, я дошёл бы до конца.

— А если её?

— Сделаю то же самое! — сказал я, глядя ему в лицо. — Я люблю её больше жизни, но в таких случаях поддаваться глупо. Если вы пойдёте на такое, её не отпустят. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны обоих. Но там кто-то в последний момент вмешивается на стороне героя. Это не наш случай.

— Никто не собирается вас пытать, — сказал он, — так что можешь успокоиться. Ты нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя доверять. Но контролировать тебя и твою подругу будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.

— На полиграфе? Американская академия в две тысячи третьем году сделала выводы, что этот способ мало отличается от гадания. С Машеровым я работал без этой ерунды, и он мне доверял.

— О каком полиграфе ты говоришь? — не понял Брежнев.

— Разве их ещё нет? Значит, скоро будут. Я сейчас полностью завишу от вас, какой мне смысл вас подставлять и рисковать своей головой? Надеюсь, что я ещё буду как-то заинтересован в этой работе.

— И чего же ты хочешь? — спросил он. — Во что оцениваешь свою помощь?

— Понятно, что я буду нужен в Москве. Значит, переведёте в Москву отца, и не только моего, Черзарова тоже. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям легче нас контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если этого не сделают, я всё равно буду работать.

— А деньги? — спросил он.

— Я попросил бы и деньги, если бы в них нуждался. Пока я зарабатываю больше, чем мы тратим. Надеюсь, никаких препятствий для творчества делать не будут.

— И ты называешь это творчеством? — усмехнулся он.

— В какой-то мере. Я помню текст не дословно, поэтому вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность их спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.

— Можешь сдать экстерном школу?

— Могу.

— А твоя девушка?

— Может за год отчитаться за два класса.

— Чем думаешь заниматься в жизни?

— В той жизни я был инженером, в этой хочу заняться творчеством. Песни, книги, художественные фильмы. Жизнь миллионов людей начнёт меняться уже в ближайшее десятилетие, а большинство того, что создадут после перестройки, однозначно не будет. А там было немало сильных вещей. Кое-что можно повторить, остальное нужно переделать. Но это не сейчас, сейчас многого не поймут. Да и не думаю я, что вся жизнь пройдёт в повторах чужих вещей, будут и свои. А Люся, наверное, станет певицей. У неё замечательный голос, а репертуар я обеспечу.

— Да, голос очень хороший, — согласился Брежнев. — И поёт с чувством. Моя жена плакала от её "Баллады". Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать четыре дня, потом уеду в Москву. Вас заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Естественно, сообщат, что вы у нас. Родители знают?

— Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.

— А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?

— А кто в такое поверит? Отец с матерью знали меня как облупленного, и то поверили с трудом, а сестре даже не говорил. И потом мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда сошла бы с ума!

— Не чувствую я в тебе взрослого человека, — покачал он головой. — Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.

— Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!

— Это точно! — рассмеялся он. — Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни многое у тебя узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот что... В этом санатории много высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного, поэтому ваше появление вызовет понятный интерес. Могут и задать вопрос. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться не запрещаю, но только на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?

— Самая умная из девчонок её возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.

— Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам всё здесь покажут. Увидимся завтра.

Поселили нас не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на много звёзд. Только комнаты были просторней и мебель массивней. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина ушли гулять в парк.

— Пойдём, покажу царскую беседку, — сказала Люся, — а ты коротко расскажи, о чём договорился.

— Пока только о том, что наших родителей переводят в Москву. Квартиры должны дать рядом.

— Сергея жалко, — вздохнула Люся.

— Мне тоже жалко, а что сделаешь? Брежнев предложил мне сдать школу экстерном и спросил, как с этим у тебя. Я думаю, что ты можешь сдать программу двух лет за год. И ещё я попросил поженить нас в шестнадцать лет.

— Ты умница! Давай я тебя поцелую!

— Не сейчас. Много отдыхающих, и на нас уже пялятся. Та же история, что была в "Сосновом".

— А как тебе Брежнев?

— По отзывам всех, кто его знал, Леонид Ильич быстро привязывался к людям и очень многое им прощал. Но это в личном общении, как политик он наверняка не такой добренький, иначе не добрался бы до своего поста. Я вывалил всю правду, а там для него много неприятного. При всех его недостатках Брежнев очень умный человек, и для него не всё равно, какую он оставит память. Должен понять и оценить оказанную услугу. Главное, чтобы поверил, что я не собираюсь об этом болтать. Мы будем здесь четыре дня, а потом вместе с ним уедем в Москву. В эти дни он хочет узнать у меня больше о будущем. Я его понимаю, сам бы прыгал от любопытства.

В дни до отъезда мы много времени провели с Леонидом Ильичом. Я не интересовался генсеком во времена своей молодости, так, видел мельком на экране телевизора. В более позднее время, когда он тяжело болел, это был уже совсем другой человек. Сейчас он выглядел прекрасно, был бодр и любил много времени проводить в воде. Я пустил в ход анекдоты, от которых он хохотал, слегка запрокидывая голову.

— Тебе нужно не петь песни, — говорил он, — а смешить людей с эстрады. Анекдоты мало знать, их нужно уметь рассказать, так вот артистизм у тебя есть.

По его просьбе Люся спела несколько песен.

— Поступишь в консерваторию, — сказал Брежнев. — С таким голосом только туда. Или на театральный вместе с женихом.

— Леонид Ильич! — осмелела подруга. — А вы нас, правда, пожените в шестнадцать?

— А тебе не терпится?

— Я его люблю, — пролепетала она. — Честно.

— Это понятно даже такому не разбирающемуся в женщинах человеку, как я, — засмеялся он. — Посмотрим на ваше поведение.

Когда мы говорили о будущем, Люся уходила гулять в парк с кем-нибудь из парней охраны. Их здесь знали, и к ней никто не приближался. Леонид Ильич больше ни разу не задал ни одного вопроса о том времени, когда был у власти. Я подробно рассказывал о перестройке, о крахе экономики и развале Союза. Рассказал и о маразме времен президентства Ельцина, и о медленном восхождении России к прежнему величию, которого она так и не смогла достичь.

— Но ведь вы уже жили хорошо, — сказал он. — Какой конец света? Судя по твоим словам, всё было не так уж и плохо.

— И в моё время не всем жилось так хорошо, как мне, — сказал я. — Народ не голодал, и почти все имели крышу над головой, но качество пищи было плохим, а воздух, особенно в городах, был очень грязный. В реках и морях почти никто не купался, а питьевая вода тщательно очищалась, и её не хватало. Нефть выбрали почти всю, и опять начали сверлить в океане километровые скважины. Если учесть тогдашние ураганы, время жизни таких платформ было невелико. Остался газ, но его должно было хватить лет на тридцать. Начали добывать метан, лежавший на дне океана в твёрдом виде. Океан потеплел, и эти гидраты стали превращаться в газ. Льдов осталось мало, поэтому всё шло в атмосферу, повышая её температуру. Тропические леса, которые давали кислород, частью вырубили, остальные погибли из-за жары. Может быть, я немного сгустил краски и люди протянули бы ещё сто или двести лет, но это была бы уже не жизнь, а выживание. Плохо, когда человечество гибнет быстро, не имея возможности спастись от беды, но когда агония растягивается на сотни лет, не получается убедить людей действовать сообща. Каждый тянет себе всё, до чего может дотянуться, а на остальных плюют. На наш век хватит, а дети-внуки пусть думают о себе сами. И одна страна, какой бы сильной она ни была, ничего не сможет сделать, а собраться вместе не получается. Поэтому так важно выиграть время.

— А как ты сюда попал? Машеров сказал, что тебе помогли. Вы уже научились работать со временем?

— Это не наш уровень, — ответил я. — Повезло встретить одну беглянку из другого мира.

Я подробно рассказал о встрече, давшей мне новую жизнь.

— Одна маленькая девчонка, которая сунула нос, куда не надо, и второй шанс для целого мира, — задумался он. — Мне кажется, что такое не могло быть простым совпадением.

— Наши реальности никак не связаны, — возразил я. — Зачем кому-то на нас влиять?

— Это по её словам, а если она солгала? Ты же в этом не разбираешься.

— Я не почувствовал в её рассказе вранья. Да и не сможем мы это проверить, поэтому лучше думать, что всё так и было, чем ломать себе голову. А через шестьдесят пять лет я у неё спрошу.

— Как спросишь? — не понял он.

— Реальность Ольги не изменится, и она опять будет стоять в то же время возле ограды парка, а я встречу её с шубой и кульком вафель.

— Хочешь прожить ещё одну жизнь?

— Нет, — ответил я. — От жизни тоже можно устать. В тот раз я был к этому близок, но не дошёл до конца. В этот раз у меня не хватит сил на ещё одну попытку.

Я не раз обдумывал свой первый разговор с Брежневым. Что он имел в виду, говоря о контроле? Явно не полиграф, о котором не знал. Тогда что? Аналитиков? Пусть попробуют поймать меня на лжи. Фактически я рассказывал всю правду, меняя лишь несколько фактов. С моей памятью можно не бояться перекрёстного допроса, да и не знают они толком, о чём спрашивать. Я попробовал управлять сердцебиением и смог замедлить сердце даже без длительных тренировок. Этого было достаточно, потому что достоверно пойманным на лжи считался человек, у которого полиграф показывал изменение всех трёх параметров.

Отдыхать в санатории было приятней, чем в "Сосновом", поэтому мы были расстроены, когда на пятый день, после завтрака, на двух машинах выехали в Симферополь. К нашему приезду в аэропорту уже стоял личный ИЛ-18 Брежнева. Люся летела самолётом в первый раз и сильно волновалась, хоть и пыталась это скрыть. Я налетал за свою жизнь сотни три часов и не испытывал ни малейшего волнения, зная, что с этим самолётом ничего не случится. В салоне на сотню пассажиров их было не больше десяти. Полёт прошёл скучно. Подруга прилипла носом к иллюминатору и так просидела до тех пор, пока не пошли на посадку. Тогда она откинулась в кресле и вцепилась в мою руку. Вот боялся ли я лететь в первый раз? Кажется, да. Самолёт приземлился, погасил скорость и ушёл в сторону от ВПП. Почти тотчас подкатил трап, и прямо на лётное поле выехали два ЗИЛ-а. В один сели Брежнев, мы и Рябенко, а остальные охранники заняли второй.

— Давай домой! — сказал Брежнев шофёру, после чего повернулся к нам: — Будете сегодня моими гостями. Квартира у меня большая, так что не стесните. И жене будет приятно познакомиться с Людмилой. Завтра уже решим, где вы будете дожидаться родителей.

Глава 8

Мы как ехали вчетвером, так и зашли в лифт. Александр Яковлевич надавил на кнопку четвёртого этажа, и через минуту уже входили в просторную прихожую квартиры Брежнева. Открыла его жена.

— Леня! — обрадовалась она. — А ну-ка покажись! Посвежел и похорошел, вот что значит море. Шура, проходите в комнаты, я накормлю обедом.

— Спасибо, Виктория Петровна, но я пока не голоден, — отказался Рябенко. — Сдаю вам мужа с рук на руки.

Он повернулся к двери, и она увидела нас.

— У нас гости? Что же ты молчал? Проходите, ребята. Неужели? Вы та самая Черзарова, которая пела о матери? Леня, ты не мог сделать мне большего подарка! А как обрадуется Вика! А кто этот молодой человек? Кажется, я где-то его видела.

— Здравствуйте, Виктория Петровна! — поздоровался я. — Слава недолговечна, вот меня уже и не узнают.

— Иди в комнату, артист, — сказал Брежнев. — Берите вон там тапочки. Вика, эти молодые люди сегодня у нас переночуют.

— Пусть остаются хоть на неделю! — сказала жена. — Идите в гостиную. Вещи пока оставьте здесь, я потом покажу, куда поставить. Тебя ведь зовут Людмилой?

— Лучше Люсей, — ответила подруга. — А это Гена. Мы вместе выступаем, а пою я его песни.

— Вот как! — сказала она. — Действительно, вы же вдвоём пели песню о войне. Только я больше смотрела на тебя. У тебя было такое одухотворённое лицо, что слёзы наворачивались на глаза!

Мы вошли в гостиную и осмотрелись. Что можно было сказать о квартире генсека? Роскоши я не увидел, но она была... просторной. Пять комнат, из которых самая маленькая была не меньше нашей большой. В то время Галина жила отдельно, а Юрий уехал с семьёй в Швецию, так что мы точно их не стеснили.

— Садитесь на диван, — сказал Брежнев. — Можете включить телевизор.

Мы послушно сели на большой диван, а Леонид Ильич ушёл на кухню к жене. Почти тотчас кто-то отпер входную дверь и зашёл в прихожую.

— Куда дели тапки? — раздался девчоночий голос. — Бабушка!

Дверь кухни приоткрылась, и из неё выглянула Виктория Петровна.

— Вика, у нас гости! — сказала она. — Возьми тапочки в тумбе и иди в гостиную, там тебя ждёт сюрприз.

Шлёпая большими тапочками, в комнату вошла симпатичная девчонка лет тринадцати.

— Ой! — сказала она, уставившись на меня широко открытыми глазами.

— Здравствуй! — сказал я. — Тебя Викой зовут? Я Гена, а это Люся.

— Я вас знаю, — ответила она. — Я слушала все ваши песни и прочитала книгу.

— И как книга? — спросил я.

— Не всё понятно, но здорово!

— Дети, мойте руки и садитесь за стол! — позвала с кухни Виктория Петровна. — Всё уже готово. Вика, проведи ребят.

Через несколько минут мы сидели в большой кухне и ели густой и вкусный борщ со сметаной.

— Очень вкусно! — похвалила Люся. — У Гены мама готовит такие же. Поешь первое и уже наелся.

— У бабушки вы первым не отделаетесь, — предупредила Вика. — Второе тоже придётся съесть. Вы к нам надолго?

— Сегодня погостят, а завтра куда-нибудь пристроим, — сказал ей Леонид Ильич. — Дней через десять в Москву переедут их родители, тогда уже будут жить дома.

— А вы нам что-нибудь споёте?

— Можно и спеть, — согласился я. — Только без аккомпанемента совсем не то впечатление.

— Я возьму гитару у соседей! — вскочила Вика. — У Мишки есть.

— Немедленно сядь! — рассердилась бабушка. — Поешь, потом сходишь.

— Он не только песни пишет, — сказал Леонид Ильич, доедая первое. — На море смешил меня анекдотами. Я таких не слышал, и рассказывать он мастер! Расскажи что-нибудь новое.

— Уехавший при царе знаменитый русский певец Вертинский возвращается в Советский Союз. Он выходит из вагона с двумя чемоданами, ставит их, целует землю, смотрит вокруг и говорит: "Не узнаю тебя, Русь!" Потом оглядывается — чемоданов нет! И говорит: "Узнаю тебя, Русь!"

— Да, это про нас, — сказала Виктория Петровна, постучав по спине закашлявшегося мужа. — Только ты расскажешь их после обеда, а то сейчас ещё кто-нибудь подавится.

— Виктория Петровна, может, не надо? — попытался я увильнуть от поедания котлет с рисом. — Честное слово, я уже наелся! И Леониду Ильичу вы не положили.

— Ему не нужно, — ответила она, — а вы растёте. Если хочешь, положу меньше гарнира, но съесть надо.

После обеда мы поблагодарили хозяйку и вернулись на диван, а Вика умчалась к соседям за гитарой. Зазвонил телефон, к которому подошёл Брежнев.

— Да, приехал. Привёз. Сегодня переночуют у меня, а завтра посмотрим. Да, конечно. Если хочешь, приезжай, — он положил трубку на рычаг и сказал: — Через полчаса подъедет Суслов. Наверное, хочет с тобой поговорить. Может, это даже и к лучшему: не придётся возить вас в ЦК.

Появилась Вика с гитарой.

— Спой "Всё для тебя"! — попросила она.

— А откуда ты знаешь об этой песне? — удивился я.

— Её передавали по "Маяку", и уже есть магнитофонные записи. У нас и мальчишки поют, но это совсем не то.

— Это взрослая песня, — сказал я, — поэтому она и не звучит у твоих мальчишек.

Гитара оказалась лучше моей, и её не пришлось настраивать. Я спел заказанную песню, а потом мы исполнили весь свой репертуар.

— Всё, — сказал я, возвращая гитару. — Отработали не только первое, но даже второе, а может, хватило и на ужин.

— До появления Михаила Андреевича есть время, — сказал Брежнев, — поэтому расскажи ещё один анекдот и можешь не беспокоиться об ужине.

— Можно политический? — спросил я.

— Можно, — разрешил он. — Вика, иди относить инструмент!

Я думал, что девочка будет проситься остаться, но она беспрекословно вышла из квартиры.

— Пастух пришёл в обком партии и просит дать ему какую-нибудь высокую должность, — начал я рассказ. — У него спрашивают, почему он к ним пришёл за должностью, а он отвечает, мол, потому, что в вашем партийном гимне поётся, кто был никем, тот станет всем. В обкоме ему и говорят, что теперь поют совсем другую песню "Каким ты был, таким ты и остался".

— Не вздумай рассказать такой анекдот Суслову, — отсмеявшись, предупредил Брежнев. — Он, конечно, тоже будет смеяться...

— Я заочно немного знаю Михаила Андреевича, — сказал я, — поэтому ему бы этого не рассказал.

Прибежала Вика, которая прилипла сначала ко мне, а когда я ушёл в одну из комнат вместе с приехавшим Сусловым, она переключилась на Люсю.

Суслов держался настороженно, от него так и веяло подозрительностью, поэтому я тоже взвешивал каждое сказанное ему слово. Перед беседой со мной он ненадолго уединился с Брежневым, а уже потом позвали меня, а Леонид Ильич вышел.

— Так тебе восемьдесят лет? — начал он разговор.

— Я хоть и не женщина, но мне тоже столько лет, на сколько я выгляжу, — ответил я. — Мне лишь дали память прожитой жизни, она не делает меня стариком. Но и мальчишкой я себя не чувствую.

— Что знаешь обо мне? — спросил Суслов.

— В отличие от Брежнева, о вас мне почти ничего не известно, — откровенно сказал я. — Я никем из вас не интересовался в молодости, только позже, когда открыли многие архивы. Но и тогда писали в основном о первых лицах, а о вас было мало публикаций. Идеолог партии, серый кардинал, друг Брежнева... Могу кое-что рассказать о ваших детях.

— Что именно? — поинтересовался он.

— О Майе было написано, что она стала доктором исторических наук и специализировалась на Балканах. О сыне писали больше. Револий окончил институт, работал в КГБ, где дослужился до звания генерал-майора, потом стал директором НИИ радиоэлектронных систем. Позже работал в правительстве. У обоих были дети, но то ли я о них ничего не читал, то ли не помню.

— А как это согласуется с абсолютной памятью?

— У меня очень хорошая память, но это не значит, что помню абсолютно всё, да ещё слово в слово. Многое так и помню, но для того чтобы вспомнить остальное, приходится долго настраиваться, а кое-что не удаётся вспомнить. К счастью, такого мало.

— Ты сказал, что помнишь многое о Леониде Ильиче...

— С этим обращайтесь к нему.

— А Машеров?

— Машеров получил от меня кучу тетрадей, которые я исписывал полгода. Там только даты с пояснениями о произошедшем. Отдельно шли тетради с описаниями достижений в науке и технике. Уже позже, когда жил в Минске, составлял письменные ответы на вопросы. В лучшем случае получалось ответить на два вопроса из трёх. Это были уточнения по первым шести годам, начиная с шестьдесят шестого.

— А почему отвечал не на все вопросы?

— Я не Дельфийский оракул. Что мне попалось в сети и вызвало интерес, то и запомнил. И такого было достаточно много. Но не все тайны были открыты, да и не читал я всего. Я и вам не отвечу на все вопросы.

— А что ты так зажат? — заметил он.

— Как я, по-вашему, должен себя чувствовать, если меня допрашивает один из самых влиятельных людей страны и видно, что он мне абсолютно не верит? С Леонидом Ильичом я держался по-другому. Он поверил сразу, хотя было больше поводов для недоверия, чем у вас.

— Тебя будут постоянно проверять, — сказал он, поднявшись с кресла. — Будь к этому готов. Твоя работа не останется без вознаграждения, но вашу свободу ограничат.

— В Минске её тоже ограничили, — сказал я, — но не сильно. Временами присматривали оперативники, по моей просьбе обучали самбо и заставили носить несерьёзный ствол. Этажом ниже поселили следователя, который передавал мне вопросы и забирал ответы. Вся связь шла через него, с людьми группы Машерова я встречался считанные разы.

— Оружие мальчишке? — удивился он.

— Я старший лейтенант и из выданной мне хлопушки отстрелялся не хуже оперативников. Воспользоваться так и не пришлось, но это и к лучшему.

— Да, я забыл. Но всё равно это нарушение. Здесь охрана будет плотнее, так что тебе не придётся самому защищаться. Но мы обговорим это с профессионалами. А вариант с соседом надо обдумать, возможно, так поступим и мы. Незачем привлекать к тебе лишнее внимание. С тобой хочет побеседовать Келдыш. Знаешь о таком?

— Мстислав Всеволодович? Конечно, знаю.

— Возможно, придётся консультировать учёных, конечно, не напрямую, а через посредников. О тебе знает только президент Академии. С тобой говорили об экстерне?

— Как только обживёмся на новых квартирах, так и начну готовиться. Нужно с месяц посидеть за учебниками, чтобы нормально отчитаться за два класса.

— А что за ерунда с женитьбой?

— Мы любим друг друга и хотим через год пожениться.

— Почему через год?

— Мы готовы и сейчас, тем более что пока не собираемся заводить детей. Но через год нам будет шестнадцать лет. В моё время в таком возрасте уже женили, хотя в России это не было распространённой практикой.

— Вы что, уже...

— Ещё нет, терпим из последних сил. Я думаю, что можно сделать исключение. От кого многое зависит, тому можно кое-что позволить, тем более что к шестнадцати мы закончим школу, а зарабатываю я больше отца.

— Посмотрим на твою работу, — ответил мне Суслов словами Брежнева. — Ладно, мы с тобой ещё побеседуем.

Я вышел следом за ним в гостиную, но Люси там не оказалось.

— Девочки смотрят фотографии в комнате Вики, — сказала Виктория Петровна. — Если хочешь, можешь к ним присоединиться, только сначала постучи в дверь.

— Спасибо, я подожду здесь, — ответил я и сел на диван.

Из прихожей вышел провожавший Суслова Брежнев.

— Что ты такой хмурый? — посмеиваясь, спросил он. — Не понравился мой гость? Он не такой доверчивый, как я, и с ним тяжелей общаться, но человек хороший, и какое у него сложится мнение, будет зависеть только от тебя. Если станешь для него своим, не бросит никогда. Но это нелегко, и тебе надо будет стараться. А моя внучка прилипла к вам намертво, так просто от неё теперь не отделаетесь. Ладно, поговорим по завтрашнему дню. Я уеду к девяти, а вы можете отдыхать. За вами пришлют машину и отвезут на квартиру, где у каждого будет своя комната. С вами будет жить наш сотрудник. Этот человек в курсе дел, кто вы и откуда. Суслов сказал о Келдыше? С ним можешь говорить только о науке. Для вас эта квартира не тюрьма. Можете съездить на экскурсию, в кино или в один из парков. Но всё это только в сопровождении охраны. Если нужно что-нибудь купить, скажете, и вам купят. Деньги на это выделены. Когда будете жить в семьях, контроль станет не такой строгий, но ваши выходы будут контролироваться.

— А когда ждать родителей? — спросил я.

— Скоро. Запрос на них уже отправлен, квартиры готовы. Завтра вам всё подробно расскажут и покажут, а сегодня отдыхайте. Только сначала мы с тобой побеседуем о реформе, которую проводит Косыгин. Что можешь о ней сказать?

— Леонид Ильич, я не экономист и глубоко в неё не вникал. Проводилась она в основном с шестьдесят пятого по семидесятый год. Восьмая пятилетка получила название "золотой" из-за высоких темпов роста среднегодового национального дохода СССР. Я могу попытаться вспомнить подробности, но вам проще узнать их у Алексея Николаевича. Но эта реформа убирала только часть недостатков, присущих нашей экономике. При Горбачёве предпринимались попытки ввести рыночные механизмы при общем плановом ведении хозяйства. Там были интересные мысли, просто всё сделали через задницу. Китайцы пошли дальше и сумели по валу обогнать Америку. Я предложил бы передать часть торговли и сферы услуг в частные руки, как в Польше, но боюсь, что товарищ Суслов меня где-нибудь закопает.

— Ты ещё предложи организовать крестьянские фермы, как в Америке! — сказал Брежнев.

— Организовывали, — ответил я, — только они оказались неэффективными. Нужно наводить порядок в колхозах и совхозах, а главное — вложиться в хранение собранного. Никто не гноил столько сельхозпродукции, как мы! Я сам не один раз выбирал картофель из груд гнилья.

— Об этом много написано в бумагах, которые белорусы передали в плане подготовки к засухе. Уже создана комиссия, которая выборочно проверит хранилища. Будем наводить порядок в имеющихся и строить новые. Средства для этого найдём. А с предложениями по торговле пока придержи язык. Как-нибудь встретимся, и всё расскажешь.

Ещё немного поговорили, потом к нам присоединилась Виктория Петровна, и я стал развлекать их анекдотами. На их смех из комнаты Вики вышли девочки, для которых рассказал несколько историй из "Ералаша".

— Тебе нужно поступать в театральный институт, — сказала Виктория Петровна. — Замечательно рассказываешь. Задержались бы вы у нас, пока не приедут родители.

— У ребят есть другие дела, — сказал Леонид Ильич, — но они нас ещё навестят.

"Другие дела" начались, когда нас на следующий день привезли в четырёхкомнатную квартиру обычной многоэтажки. В ней же поселили симпатичную стройную женщину лет сорока.

— Елена Викторовна, — представилась она. — Когда мы одни, можете звать по имени. Вас я знаю. Геннадий, это твоя комната, а эта — Людмилы. А сейчас садитесь и читайте инструкцию. Когда закончите, распишитесь в том, что ознакомлены. Вот ручка. Пока здесь живёте, я заменяю вам родителей, организую охрану, и всё общение с внешним миром. Если у вас будут вопросы, зададите после прочтения. Обед в два часа. Проголодаетесь раньше — скажете.

Согласно инструкции, мы могли самостоятельно перемещаться только в пределах квартиры. Был даже пункт, запрещавший вылезать из окон. Квартира располагалась на пятом этаже, поэтому этот запрет напомнил мне инструкцию к американской микроволновой плите, в которой предупреждали о нежелательности сушки в ней домашних животных. Вне квартиры можно было без ограничений передвигаться по Москве, но только в сопровождении охраны. Мы по очереди расписались в том, что прочли и согласны, и, взяв свои чемоданы, пошли осваивать комнаты.

Через час приехал первый визитёр. Им оказался крепкий мужчина лет сорока. Он поговорил с Еленой и подошёл ко мне.

— Этот человек отвечает за вашу безопасность, — сказала она нам. — Отвечай ему только на вопросы, касающиеся себя или Люси.

— Сергей Иванович, — назвал он себя. — Геннадий, мне нужно оценить, насколько ты способен защититься самостоятельно. Сними рубашку... Редкое развитие для твоего возраста. Растяжками занимался?

— Мы занимаемся йогой, а я много лет отрабатывал простые связки каратэ, только без спарринга. Сейчас меньше года занимаюсь самбо.

— Берись за стол! — приказал он. — Сдвинем его в сторону. Теперь нанеси мне удар и постарайся сделать его максимально быстро и сильно. Не бойся, ты не попадёшь.

Он весил раза в полтора больше меня и был прекрасно тренирован, поэтому я сразу же забыл о самбо. Сосредоточившись, нанёс удар по среднему уровню, тут же завершив его блоком. Я даже не ожидал, что связка получится так здорово. Сергей ушёл в сторону, но я ударил слишком быстро, и он немного не успел. Зато я отбил нацеленный в живот удар. Конечно, он меня не ударил бы, а вот мой блок отозвался болью в предплечье.

— Ты меня удивил! — сказал Сергей Иванович, ощупывая свой бок. — Не ожидал от тебя такой резвости и действовал не в полную силу, но всё равно... У нас есть люди, занимающиеся в восточном стиле. Надо будет тебя у них потренировать. Такое может пригодиться в жизни, тем более в твоей. Из чего стрелял?

— Может, не надо? — спросил я. — Ну зачем мне ствол при такой охране? Да и незаконно это.

— Это хорошо, что ты не рвёшься к оружию, его тебе пока и не предлагают. Спрашиваю на будущее, потому что всякое может случиться. Это милиция не может вооружать таких, как ты, а у нас есть инструкции на все случаи жизни. Если выдадим ствол, то совершенно законно. Так из чего?

— Раньше из "Калашникова" и "Макарова", а уже в Минске из "Браунинга".

— Будешь у нас — проверим. А теперь вы, девушка. Чем-нибудь занимались?

— Я только немного занимаюсь йогой, — ответила Люся.

— Она гибче и сильнее многих девушек её возраста, — вмешался я, — но заниматься рукопашным боем не будет. Какие-то результаты появятся не раньше чем через несколько лет. Можно потренировать в стрельбе.

— Не вопрос, — кивнул он. — Сегодня отчитаюсь, и решим, чем вам заниматься.

Вскоре после его отъезда пообедали, а потом приехал Келдыш.

— Это президент Академии... — хотела представить Елена.

— Здравствуйте, Мстислав Всеволодович, — поздоровался я. — Елена Викторовна, я знаю товарища Келдыша и то, что могу давать ему только научно-техническую информацию. Приглашаю в свою комнату, там будет удобнее беседовать.

— Мне в двух словах объяснили, что вы собой представляете, — сказал он, когда мы сели на стулья, — но всё равно не могу понять, как такое можно сделать.

— Не ломайте голову, — отозвался я. — Это сделано представителем цивилизации, намного обогнавшей нас в развитии. Мы только открыли эффект обратимости времени на уровне элементарных частиц. О несвязанных пространствах и реальностях писали одни фантасты, сами не понимая, о чём пишут. Давайте лучше поговорим о ваших вопросах.

— Вы не можете сказать, когда я умру? — спросил он. — Это, конечно, не научная информация...

— Не понимаю, почему все рвутся узнать дату своей смерти, — сказал я. — На вашем месте я не спрашивал бы, но если хотите... Вы умрёте летом семьдесят восьмого года в своём гараже от сердечного приступа. Точной даты не помню. Но учтите, что реальность меняется и у вас есть шанс прожить больше. Меньше нервничайте и заранее займитесь своим сердцем. Попейте хотя бы боярышник, он прекрасно его укрепляет. И займитесь медитациями, ничто так не снимает стрессы, как они. Могу рассказать, как и что делать. А теперь задавайте вопросы.

— Они в первую очередь связанны с технологией изготовления микросхем. Жаль, что мне не разрешили привезти того, кто этим занимается. Это не мой профиль. Сможете ответить?

— Конечно, — ответил я, посмотрев вопросы. — Это нам преподавали достаточно подробно.

— А почему вы тогда...

— Мстислав Всеволодович, я писал свои тетради больше полугода! У меня уже отваливалась рука. Я считал, что написанного достаточно, видимо, ошибся.

— Вы и по другим направлениям сможете дать развёрнутый ответ?

— Я не энциклопедия. Что-то знаю лучше, что-то — только в общих чертах. Приносите вопросы, буду смотреть. А пока поговорите с женщинами, а я напишу ответы. Это займёт с полчаса, незачем вам здесь скучать.

Я уложился в двадцать минут и вынес ему пять исписанных листов.

— Что вы делаете в школе? — спросил он, бегло их просмотрев. — Не хотите поступить в один из наших ВУЗов?

— Школу сдам экстерном осенью, — ответил я, — а насчёт технических институтов... Спасибо, но нет! Одну жизнь я отдал технике, вторую думаю посвятить искусству.

— Жаль, — искренне сказал он. — Спасибо за помощь.

— Вызвать охрану? — предложила Елена.

— Спасибо, не нужно, — отказался Келдыш. — У меня здесь машина и сопровождение.

— Ребята, подумайте, что вам нужно для жизни на ближайшее время, — сказала она, когда уехал академик. — Вряд ли вы взяли на море много лишних вещей.

— Нужно купить два комплекта учебников для девятого и десятого классов, — попросил я, — и не слишком паршивую гитару. Пока есть время, можно заняться подготовкой к сдаче экстерната, а гитарой скрасить вечера. Не люблю убивать время у телевизора.

— Это я могу заказать, а что нужно из одежды и обуви? Возьмём машину, и всё себе подберёте.

— Дают — бери, бьют — беги, — изрёк я известную мудрость. — Если нам предлагают прибарахлиться за счёт государства, то я только "за". Много нам не нужно, но кое-что прикупить не помешает. Люся наверняка выросла из осенних туфель, а здесь в конце августа бывает холодно. Болоньевые плащи можно купить. Сколько на нас выделили средств?

— В пределах двухсот рублей на каждого, — ответила Елена, — но это на весь август, а он только начался.

— Много, — сказал я. — Сюда же не входит питание?

— Нет, это только на покупки.

— Тогда мы сегодня подумаем, что действительно нужно, а на завтра заказывайте машину. Устроим себе праздник.

Глава 9

— Здравствуй, — сказал Суслов, заходя в кабинет Брежнева. — Говорил с ним?

Недавно они обращались друг к другу на вы, но после последних событий Брежнев отбросил формальности, включив Суслова в число друзей.

— Вчера посылал за ними машину, — сказал Леонид Ильич. — То-то у внучки было радости!

— Привязалась к ним?

— Я сам к ним привязался, особенно к Геннадию. С ним весело и интересно, даже не учитывая его знания. Интересная смесь мальчишки и взрослого человека.

— И что он сказал?

— Он считает, что лучше тебя этого не сделает никто. Так и сказал, что в Политбюро Михаил Андреевич — самый принципиальный человек.

— Как же он оценил мою принципиальность, если, по его же словам, меня не знает? — хмыкнул Суслов.

— По отношению к детям. Так и сказал, что о человеке можно судить по его детям. Потом вспомнил о моей Галине и смутился. Я спросил, что он имел в виду, и получил ответ, что ты не помогал пробиваться ни Майе, ни Револию. Они всего в своей жизни добьются сами. Дочери, говорит, мог дать квартиру, достаточно было одного звонка, а вместо этого пустил жить с семьёй к себе. И ещё сказал, что мне это будет трудно сделать. Вы, Леонид Ильич, слишком мягкий человек, особенно по отношению к друзьям. Вы тянете их за собой и не хотите видеть недостатков, а потом отстаиваете, несмотря на всю очевидность прегрешений.

— Неужели у него совсем нет страха? — удивился Суслов.

— Он боится, но старательно это скрывает. Но боится больше тебя, чем меня. Меня он раскусил и знает, что я не трону без веской причины. Он у меня сейчас вроде совести: может говорить всё, что хочет. Лишнего, правда, не говорит. Когда я спросил, были ли обо мне анекдоты, ответил, что были, но не хотел рассказывать. Не было в них, говорит, ничего смешного. Народ раздражали ваш возраст и немощность, их в анекдотах и высмеивали. А над чем здесь смеяться? Здесь плакать надо. Сделаете всё, как надо, и не будет никаких анекдотов.

— Но ты из него хоть один вытянул?

— А как же. О твоих похоронах. На поминках по Суслову выступает его лечащий врач и говорит: "Наш главный враг — склероз — вырвал из рядов строителей коммунизма лучшего сына отечества!" "Наш главный враг — недисциплинированность, — ворчит Брежнев, — мы уже час сидим, а Суслова всё нет".

— Действительно нечему смеяться, — сказал Суслов. — Это не смешно, а страшно. Когда будешь в следующий раз говорить с этим любителем анекдотов, скажи ему, чтобы он меня не боялся. Будет нормально работать, во многом пойдём навстречу. Он мог без всякого риска и ограничений как сыр в масле кататься, а вместо этого, рискуя головой, полез спасать страну. Такое нельзя не оценить. Только уж больно тяжёлую роль он для меня выбрал. Точно назовут Аракчеевым или инквизитором. Он прав в том, что чистка нужна, а как чистить? Ну есть в его списке полторы сотни мерзавцев или тех, кто им станет. Я думаю, что если начнём копать, то всё подтвердится. А как быть с тысячами других, о которых ничего не известно? Нужно создавать аппарат контроля чистоты партийных рядов, а в него подбирать кристально чистых людей. Ты много таких знаешь? Я знаю десятка три, и они на своих местах!

— Он высказал несколько мыслей. Можно составить список мероприятий, призванных навести порядок в управлении в части того, что касается кадров. Но без периодической порки провинившихся не обойтись.

— И пороть придётся мне. Что он придумал?

— Сокращение льгот и привилегий и усиление ответственности за результаты работы. Нужно уменьшить приток в руководящие кадры детей, как он выражается, чиновников, в первую очередь партийных. Протекция в престижные ВУЗы, обучение в них бездарей, уклонение от армии и использование своего положения для того, чтобы выгодно пристроить сынка и обеспечить его быстрый служебный рост.

— Меня убьют, — сказал Суслов. — Если создать службу с такими полномочиями, в неё сразу полезет всякая шваль. Это ведь власть над властью! Мне придётся больше бороться со своими работниками, чем делать дело.

— Наш консультант сказал, что если мы сделаем всё келейно, то так и будет, поэтому борьба за чистоту рядов должна проводиться открыто и нужно отстаивать равенство всех перед законом. Ещё и привёл мне слова Ленина о том, что совершивший преступление коммунист должен отвечать дважды: и как гражданин перед законом, и как член партии перед своими товарищами. А мы в его прошлой жизни убрали эту ответственность с партийного руководства. Только Машеров взялся наводить порядок, за что и поплатился.

— А теперь поплачусь я. Здесь понятно, с чего начинать, а что делать со среднеазиатскими республиками, я пока даже не представляю.

— Давай собирать группу при ЦК. И самих работников ЦК в ней должно быть чуть. Надо набрать людей на периферии. Озадачить тех секретарей обкомов, в которых мы с тобой не сомневаемся. Пусть присылают людей и отвечают за свои рекомендации. Начнём работу с членами Политбюро. Я думаю, что хватит Косыгина, Мазурова, Шелеста и Полянского. И нужно присмотреться к работе Пельше в Комитете партийного контроля. У кого ни спрошу, никто не в курсе, чем они там занимаются, похоже, что ничем.

— Как молодёжь восприняла ограничение в свободе?

— С пониманием. Да и нет там больших ограничений. Три дня назад проехались по магазинам и накупили много всего на осень. Взяли и гитару, теперь развлекаются. Были уже две консультации учёных. Келдыш сказал, что решили много неясных моментов.

— Он специально не всё писал?

— Я тоже об этом спросил. Ответ был такой, что, по его мнению, всё самое основное было написано, а если расписывать в подробностях, ему не хватило бы и года. И он не был уверен в том, что записи попадут в нужные руки. Мол, если учёные не хотят думать сами, сейчас по ряду вопросов можно дополнить записи.

— А что у них с любовью?

— Я спросил, когда мы были одни. Ответил, что будут терпеть. Но в ласках зашли далеко, это заметно. Надо будет им помочь. Пусть разделаются со школой, а потом...

— Завтра приезжают ваши родители, — с грустью сказала Елена.

То, что для нас было радостью, у неё вызывало печаль. Не знаю, чем она занималась в Комитете, а с нами отдыхала, попробовав себя в роли матери. О себе говорила неохотно, но мы узнали, что своих детей у неё нет. За прошедшие дни я ещё раз консультировал Келдыша и мы съездили за покупками. Вскоре должны были попасть в семьи, поэтому деньги не экономили. Себе я купил не очень много, но Люсю приодели по полной программе. Купили и гитару, на которой я теперь подбирал мелодии к песням, а потом мы разучивали их вдвоём. Елена была из тех, кого посвятили в мою историю, поэтому от неё не таились. Так и проходили дни. С утра, после медитаций и завтрака, садились за учебники и, если не было визитёров, просиживали с ними до обеда. После него смотрели телевизор, разучивали новые песни, занимались йогой, а я ещё и своей гимнастикой. Вечером ужинали и уединялись в одной из комнат. Разговаривали, целовались и просто сидели, обнявшись, мечтая о не столь уж далёком времени, когда Люсе исполнится шестнадцать. Пять месяцев было и мало, и так много!

— А можно сдавать экстерном не всё сразу, а по одному предмету? — спросила Люся. — Так было бы намного легче.

— Скорее всего, нельзя, — ответил я, — но нам могут пойти навстречу. Ты учишь материал и сдаёшь экзамены, просто это растягивается во времени. Сделать для всех не получится, а если в виде исключения, то почему бы и нет? Сдал предмет и больше не ходишь на эти уроки, а используешь время для подготовки к сдаче следующего. У тебя усилилась память после медитаций? Ты ведь давно занимаешься, а я почувствовал этот эффект уже через два месяца.

— Не знаю. Спать стала меньше и почти не устаю, как ты и говорил, а память... Она у меня и раньше была очень хорошая. Нет, не заметила. Послушай, ты соскучился по родителям?

— И по родителям, и по сестре, и даже по тестю с тёщей, — пошутил я. — Завтра приедут. Надеюсь, что контейнеры с вещами не задержатся, иначе придётся сидеть здесь ещё несколько дней. Завтра, во всяком случае, не отпустят.

— А к Брежневу больше не поедем? Мне хочется увидеть Вику.

— Такая большая девушка и подружилась с такой малявкой. Не боишься, что она подрастёт и отобьёт мужа?

— Разница только в два года, а ты от меня никуда не денешься!

— У Брежнева много своих дел и друзей, поэтому не рассчитывай на частые приглашения. Эти поездки могут помочь, а могут и навредить. Нас уже многие узнают, поэтому скоро по Москве пойдут гулять сплетни о новых любимчиках генсека. И твоя Вика наверняка не молчала. Брежневу на это плевать, а я сразу не подумал её предупредить, чтобы не болтала. И не факт, что она послушалась бы. Такой повод похвастать! Да её разорвало бы, если бы приказали держать рот на замке.

— Никогда не думала, что может настать время, когда люди будут хвастаться знакомством со мной, — засмеялась подруга, — да ещё родственница Брежнева, пусть даже малолетняя. А всё ты!

Шутливая борьба, которая закончилась на ковровой дорожке, чуть не привела к срыву. Люся, сидя на мне верхом, наклонилась и поцеловала в губы. Очнулся я, когда она лихорадочно расстегивала мне пуговицы на рубашке, а мои руки сами ласкали её там, куда я их раньше не допускал. Сил сопротивляться желанию не было. Не знаю, как я смог остановиться сам и остановить её.

— Это надо прекращать, — сказал я, стараясь не смотреть на пунцовую подругу. — Я еле удержался.

— Извини, — сказала она, — не знаю, что на меня нашло. — Я оторвала тебе несколько пуговиц на рубашке. Потом пришью.

Я немного посидел, чтобы прийти в себя и не показываться таким Елене, а потом ушёл в свою комнату. Вечером следующего дня начались звонки. Звонили родители и сёстры, которым дали номер нашего телефона. В квартиры они заселились и перевезли вещи из контейнеров, но не успели расставить.

— Главное, что есть кровати, — сказал мой отец. — Переночуем, а всё остальное сделаем завтра. В последние дни в Минске ночевали на раскладушках. Вещи отправили заранее, а то их пришлось бы долго ждать. Как вы там?

— У нас всё прекрасно, — отчитался я. — Завтра должны увидеться.

— Завтра поедете домой, — сказала Елена. — Ваши вещи не войдут в чемоданы, поэтому водитель что-нибудь привезёт, потом ему вернёте. Заодно поговорю с родителями и познакомлю вас с тем, кто будет за вами присматривать.

— Я только сейчас почувствовал, как осточертело сидеть в четырёх стенах, — сказал я Люсе утром, когда провели медитацию и пританцовывали от нетерпения возле кухни, торопя Елену с завтраком. — Почему мы с тобой так никуда и не выехали, кроме магазинов?

— Ты у нас голова, вот и задавай себе этот вопрос, — ответила подруга. — Уж в Москве было бы на что посмотреть.

— Идите есть, торопыги, — позвала Елена. — Не терпится от меня сбежать?

— Дело не в вас, — сказал я. — Вам мы всегда будем рады. Просто уже давно не видели родных. И казённая квартира, даже такая уютная, как эта, никогда не заменит дом.

— Да, — сказала Люся, — приезжайте к нам. Честное слово, нам будет приятно вас увидеть.

— Спасибо за приглашение, — улыбнулась она, — но я и без него буду к вам заезжать. В курсе ваших дел несколько человек в Управлении, а я одна из них.

К десяти часам в квартиру поднялся водитель, принёсший две большие сумки.

— Складывайте в них вещи! — скомандовала Елена. — Гитару я возьму сама.

Всё было приготовлено заранее, поэтому на сборы не ушло много времени, и уже через десять минут спустились к машине. Ехали с полчаса и свернули во внутренний двор большого пятиэтажного дома, построенного в виде буквы "П". Водитель подогнал машину ко второму подъезду, высадил нас и остался ждать Елену.

— У вас третий этаж, — сказала она. — У Геннадия двадцать девятая квартира, у тебя тридцатая, а у вашего куратора тридцать первая. Всё, вперёд!

Я шёл первым, держа в каждой руке по чемодану, следом поднималась Люся с двумя сумками, а замыкала шествие Елена с гитарой в руках.

— Давайте сначала зайдём к вам, — сказал я Люсе. — Здесь на три четверти твои вещи. Ну и я, как джентльмен, уступаю первенство даме.

Дверь в квартиру Черзаровых была не заперта, и я первый вошёл в пустую прихожую. В комнате чуть не повалила бросившаяся на шею Ольга.

— Мама! Они приехали!

Гостиную уже заставили привычной мебелью, не было только ковров, и отсутствовало пианино. Я так и думал, что они его продадут. Везти такой инструмент в контейнере без заводской упаковки — это почти наверняка его угробить.

Иван Алексеевич забрал чемоданы, а Ольгу на моей шее сменила Надежда. Потом они переключились на Люсю.

— Это кто же тебя так приодел? — спросила мать. — Жених?

С утра было прохладно, поэтому Люся надела импортный шерстяной костюм, состоящий из любимой ею плиссированной юбки и жакета, под которым была белая блуза с отложным кружевным воротничком. Туфли тоже были из тех, что мы недавно купили.

— Это купило государство, — сказал я, поворачиваясь к прихожей. — Представляю вам "Девушку с гитарой".

— Здравствуйте! — поздоровалась вошедшая в комнату Елена. — Это ничего, что я в туфлях? Я вижу, что никто не разувается.

— Ничего, — сказал Иван Алексеевич. — Помоем полы и постелем ковёр, тогда будут тапочки, а пока можно и так.

— Я уже не девушка и гитара не моя, — улыбнулась она, отдавая мне гитару. — Я капитан Елена Викторовна Белова. Вот документы.

— Ого! — сказал отец Люси, возвращая удостоверение. — Госбезопасность! Что же это они натворили?

— Они задействованы в одной государственной программе, — ответила Елена. — Давайте куда-нибудь уединимся и поговорим об этом подробно.

Беседовали они в другой комнате минут десять, после чего опять вышли к нам. При этом Иван Алексеевич посмотрел на меня... странно так посмотрел, как я мог взглянуть на инопланетянина, а Надежда выглядела растерянной.

— Ребята, — сказала нам Елена, — берите вещи и инструмент, и пойдём к Геннадию.

Мои нас зацеловали.

— Настоящая красавица! — высказалась мама по поводу внешнего вида Люси. — Гена, ты представишь нашу гостью?

— Это Елена Викторовна Белова, — сказал я. — Всё остальное она расскажет сама. Вы тоже не постелили ковёр? Тогда мы не будем разуваться.

— Да, конечно, — сказал отец. — Проходите в комнату и садитесь. Сейчас поставим чай.

— За чай спасибо, но мы только что из-за стола, — отказалась Елена. — У меня к вам важный разговор, а внизу ждёт машина, так что не буду задерживаться сверх необходимого. Я капитан госбезопасности, вот удостоверение.

Отец посмотрел документ и вернул Елене.

— Мы вас слушаем, — сказал он. — Никому не нужно уйти?

— Мой разговор для всей семьи. Люсю уже можете считать своей. Если эти молодые люди не передумают, по достижении обоими шестнадцати лет им разрешат вступить в брак.

Интересное дело, родителям сказали, а нам не могли? Отец воспринял новость спокойно, сестра вытаращила на нас глаза, а мама решила, что Люся беременна, и перепугалась.

— Это не то, о чём вы подумали, — сказала ей Елена. — Геннадий с Людмилой заняты в важной государственной программе, поэтому должны жить в Москве. Реальной опасности для них нет, но в связи с особой важностью программы мы должны исключить любую случайность, могущую им навредить. Забирать их в школу и возвращать домой будут наши сотрудники на машине. Если возникнет необходимость куда-нибудь съездить, вы звоните по этому телефону, и мы присылаем машину с охраной. Если нужно выйти во двор или в магазин, обратитесь к соседу из тридцать первой квартиры. Это наш пенсионер, который большую часть времени будет дома. Он составит вам компанию. Фёдор Юрьевич ещё не стар, хороший боец и имеет оружие. Ваш сын собирается сдать школу экстерном. Если это получится, появится возможность заняться им всерьёз, научить защищать себя и подругу и вооружить. Тогда можно будет меньше их опекать. Это всё, что я хотела сказать. А теперь я должна познакомить ваших детей с соседом. До свидания. Ребята, идите за мной.

Сосед был невысоким широкоплечим мужчиной старше пятидесяти лет. Светлые, стриженые "ёжиком" волосы, грубые черты лица и внимательные серые глаза.

— Здравствуй, Леночка! — сказал он Беловой. — Это мои подопечные?

— Да, Фёдор Юрьевич, это они. Геннадий и Людмила. Я вас оставляю и ухожу. Люся, при вызове или поездке в школу приедет эта же машина. Отдашь шофёру сумки, это его личные. До свидания, надеюсь, что скоро увидимся.

— Входите, ребята, — пригласил Фёдор Юрьевич. — Снимайте обувь и берите под вешалкой тапочки.

— Давно въехали? — спросил я.

— На две недели раньше твоих родителей, так что уже успел обжиться. Садитесь. Меня не посвящали в ваши дела, но дали понять, как вы важны. Если с вами что-нибудь случится, мне лучше сразу застрелиться. Вы вроде не шалопаи и должны понимать, что это не игры. Давайте договоримся вот о чём. Во всех случаях, когда вам нужно куда-то уйти, обязательно обращаетесь ко мне. Если меня почему-то нет дома, дождитесь. Если уйду надолго, в квартире будет замена. Для выездов у вас должен быть номер телефона. За вами не следят постоянно, но если заметят нарушение режима, начнут опекать плотно. Можете мне поверить, что в этом не будет ничего приятного.

— Обещали не нарушать режим, — сказал я. — Мы не собираемся вас подводить.

— Хорошо, если так, — кивнул он. — Хотите торт?

— Сами балуетесь или купили для нас? — спросил я.

— Для вас, но и сам съем кусочек.

— Тогда хотим, — сказал я, — только по маленькому кусочку.

— А что так? — поинтересовался он, заводя нас на кухню. — В тех редких случаях, когда меня навещают внуки, они вдвоём съедают целый торт.

— Торты — это сплошной вред, — объяснил я. — У меня будут портиться зубы, а у Люси — фигура.

— Так уж и испортится! — возразила подруга.

— На сколько частей резать? — спросил куратор, достав из холодильника небольшой торт.

— На четыре, — предложила Люся. — Что я сказала смешного?

— Просто вспомнил анекдот, — ответил я. — Одна девушка спрашивает свою подругу, на сколько частей резать торт, на четыре, или на восемь. "Конечно, на четыре, — отвечает подруга. — Восемь это слишком много. Ты же знаешь, что я на диете".

— Ничего смешного, — ответила Люся, с удовольствием поедая свой кусок. — А торт вкусный. Ешь, ничего твоим зубам не будет от одного раза. Спасибо, Фёдор Юрьевич, мы побежим домой, а то долго не видели родных.

— Конечно, — сказал он. — Вы можете заходить не только по делу. Если будет желание...

— Давай разбежимся по семьям, а позже встретимся, — предложил я. — Меня сейчас начнут пытать...

— Хотела предложить то же самое. Я побежала, держись.

Первой за меня взялась мама.

— Геник, скажи честно, у вас с Люсей правда ничего такого не было?

— Не было, — ответил я. — Я же вам обещал.

— А почему такая охрана, если нет опасности? Или есть?

— Просто перестраховка. Честное слово, нет никакой опасности.

Я ушёл относить вещи и знакомиться со своей новой комнатой, и здесь меня взяла в оборот Татьяна.

— Ничего не хочешь мне сказать?

— Сядь! — сказал я, показав на кровать. — Вижу, что уже созрела поверить во что угодно. Ты понимаешь, что дело серьёзное и нельзя болтать?

— Я не дура. Если нас из-за тебя перетягивают в Москву и вас даже в школу собираются возить с охраной, значит, всё очень серьёзно. Ты ведь сказал родителям?

— Сказал, хоть и не сразу. Они сами признались, что сразу не поверили бы. А тебе хотел сказать позже. Я прожил восемьдесят лет, умер, и в момент смерти вся моя память передалась мне же, но в четырнадцать лет. Я твой брат, но получивший память взрослого человека из будущего. Так вот, в знании этого будущего и заключается моя ценность. Извини, но я не имею права говорить больше. Я и родителям сказал только это, ну и ещё чуточку об их жизни.

— Офигеть! — сказала она. — Вот почему ты стал вести себя как взрослый. Сразу исчезла вся придурь! А Люся?

— Люся идёт ко мне довеском. Она кое-что знает и очень важна для меня, поэтому заодно носятся и с ней. Если с ней что-нибудь случится, мне всё будет по фиг!

— Расскажи, что со мной будет.

— Я не знаю. В той реальности твоя жизнь пошла совсем по-другому. Я считаю, что она не удалась, хотя у тебя было другое мнение, или просто не хотела это признавать. Пока могу посоветовать не спешить с замужеством и слушать старшего брата. Что вскинулась? Я в четыре с половиной раза старше тебя.

— Выходит, и песни не твои, и книги ты не сам писал?

— А чьи же ещё? Назови автора! Молчишь? Вот и дальше молчи. Всё равно я не скажу больше, чем сказал. Если приобретёшь дурные привычки в питании, как это было в прошлой жизни, дам совет. Если послушаешь, не заболеешь сахарным диабетом. Чем думаешь заниматься?

— Из-за переезда не успеваю поступить в институт. Придётся куда-нибудь устроиться работать.

Она ушла, а я задумался, где могли установить микрофоны. Я не верил в то, что этого не сделали. Вот где бы я их установил? Скорее всего, просверлил бы стены со стороны квартиры куратора и вёл запись. Придётся всех предупредить, чтобы не болтали лишнего, а обычную болтовню пусть пишут. И надо купить магнитофон. Включил погромче и разговаривай себе на здоровье. Слава богу, что пока не придумали цифровую обработку звука.

Мне понадобилась мать, поэтому пришлось сходить на кухню.

— Мам, — обратился я к ней. — Что с выпуском книги?

— Совсем забыла! — сказала она. — Выпустили твою книгу. Мы забрали твой экземпляр, и Тане удалось купить три книги. Больше не получилось: их расхватали. Деньги тоже забрали. Из-за переезда их не положили на книжку, поэтому бери из шкатулки. Что-то хотел купить?

— Хочу купить магнитофон. Ладно, это не горит. Я побежал к Черзаровым.

— Пришло сообщение из Турции, — сказал Брежнев. — Всё, как в распечатках: сильное землетрясение и больше двух тысяч погибших. Надо решать насчёт урагана. Кубинцев нужно предупредить. Если попросить, Фидель промолчит.

— От него больше досталось Гаити, — заметил Суслов, — но у нас нет и не будет никаких контактов с Дювалье.

— От "Инесс" и кубинцам досталось, — Брежнев взял распечатку. — Сотни погибших, сто пятьдесят тысяч беженцев. Там у них был потоп. Надо срочно увеличивать группу, действующую на заграницу, и готовиться к американским бомбардировкам Ханоя. До декабря вся техника и люди должны быть там.

— Число людей с допуском растёт, — недовольно сказал Суслов, — а ещё будем создавать группу по катастрофам, связанным с техникой. И Глушкова придётся подключать, у них

было несколько аварий с ракетами. Потрясём Комитет, особенно первое и шестое управления. Пусть Семичастный даёт людей. И нужна какая-нибудь легенда вроде той, которую придумали для нас белорусы.

— Кто поверит в этот бред? — спросил Брежнев.

— А это не бред? — показал рукой на распечатки Суслов. — Нужно быстрее подключать людей, чтобы не заниматься этим самим. Я не смогу помогать, если займусь кадрами, да и у тебя хватает другой работы. Есть проверенные профессионалы. Им не обязательно знать источник информации, их дело — отрабатывать директивы.

Глава 10

— Сегодня вас собрали по очень важному вопросу, — сказал Суслов. — Перед каждым лежит папка. Прошу вас, товарищи, ознакомиться с её содержимым. Много времени это у вас не займёт.

Шестнадцать мужчин раскрыли папки и начали читать вложенные в них документы. Лишь некоторые из них имели представление о том, что в них может быть, для остальных прочитанное оказалось полной неожиданностью.

— Неужели правда? — спросил Рашидов, увидев, что все закончили чтение. — Откуда эти сведения?

— А вы думаете, Шараф Рашидович, что мы оторвали вас от дел и собрали здесь для того, чтобы дать почитать заведомую ерунду? — сказал Брежнев, — К моему глубокому сожалению, указанные в списке члены нашей партии совершили уголовно наказуемые поступки. Есть мнение, что это не единичный случай.

— Какой, к чёрту, единичный! — высказался Шелест. — Сто тридцать восемь ответственных работников!

— Хочу поставить вас в известность, что в списках не все, — сказал Суслов. — Есть несколько лиц, занимающих более высокое положение в партии. Вопрос по ним уточняется, и, пока идёт следствие, их фамилии не разглашаются. Выборочные проверки показали, что в ряды партийного руководства проникли люди, чуждые не только нашим идеалам, но даже элементарной порядочности. Поэтому вам предлагается проект постановления ЦК о введении аттестации партийного руководства, начиная с секретарей горкомов партии.

— И заканчивая кем? — спросил Шелепин.

— Вас, Александр Николаевич, мы проверять не будем, — пояснил Брежнев, выделив слово "мы". — При ЦК уже создаётся комиссия, которая будет осуществлять проверки по письмам и жалобам рядовых коммунистов и руководителей партийных организаций. В "Правде" и ряде других газет будет опубликовано моё обращение к коммунистам с призывом принять участие в чистке наших рядов. Особо хочу подчеркнуть, что все сигналы будут проверяться самым тщательным образом, чтобы не пострадал безвинно ни один из наших товарищей.

— А зачем, Леонид Ильич, что-то создавать, когда уже есть Комитет партийного контроля? — спросил Пельше.

— Затем, уважаемый Арвид Янович, что мы собираемся заняться не любителями зелёного змия или чужих жён, а более серьёзными нарушениями, — ответил за Брежнева Суслов. — Вашему Комитету эта задача явно не по плечу.

— Давно пора кое-кому прижать хвосты! — одобрил Шелест. — Я только "за".

— Я ознакомился с материалами и полностью поддерживаю это решение, — сказал Косыгин. — Совет министров окажет всю возможную помощь.

— Я давно говорил, что нужно наводить порядок, — добавил Полянский.

— Вот мы ваше мнение и учли, Дмитрий Степанович, — сказал Суслов. — Кто-нибудь желает высказаться?

— Я хотел бы знать, что мы будем делать с этим? — потряс распечатками Мжаванадзе.

— По материалам следственных органов возбуждены уголовные дела, — сказал Брежнев, — а мы снимаем их с занимаемых постов и рекомендуем на исключение из партии. Всё это найдёт отражение в печати. Ещё вопросы?

— Может, лучше обсудить этот вопрос на декабрьском пленуме? — предложил Демичев.

— Не декабря нужно ждать и заниматься говорильней, Пётр Нилович! — резко сказал Воронов. — Если встал вопрос, его нужно решать. А уж пленум потом пусть оценивает наши действия. Лично я за чистку.

— Тогда возьмите проект постановления и внимательно прочитайте, — сказал Суслов. — Сегодня все в сборе, кроме заболевшего Виктора Васильевича. Если после прочтения будут вопросы, я вам на них отвечу. Если будут предложения по изменению текста, мы их обсудим, но сегодня непременно нужно проголосовать.

Сегодня было воскресенье, двадцать восьмого, и до школы оставалось три дня. С утра вся семья была дома. Отец просматривал вчерашнюю газету "Известия", а я рядом с ним листал свою книгу, разглядывая иллюстрации Сергея.

— Давно пора было этим заняться! — сказал он, отложив газету.

— Ты о постановлении? — спросил я.

— Да, вчера у нас много о нём говорили. А ты читал?

— Сразу же, как только принесли газету. Меня интересовало не само постановление, а обоснование необходимости чистки в статье Брежнева. Как у вас к этому отнеслись?

— С удовлетворением, хотя есть и опасение. Написать можно всё, а вот как будут выполнять? Зря ты не выключаешь магнитофон. Быстро сотрёшь головки, да и соседу тяжело весь день слушать твою музыку. Если поставили микрофоны, их могли установить и в прихожей. Оттуда нетрудно ввести провода, а в коробках их явно больше, чем нужно.

Мы поговорили по поводу прослушивания сразу же, как только я приехал, и решили ни в чём себя не ограничивать. Ничего крамольного не говорили, так что пусть пишут. Но я из вредности поставил на табуретке у стены куратора купленный магнитофон и крутил на нём весь день классическую музыку. Куратор пока молчал.

— Написал письмо Сергею? — спросил отец. — Хороший парень, жаль, что вы разъехались. Я на твоём месте не терял бы с ним связь.

— Я и не собираюсь, а письмо написал и сегодня отдам соседу. Тоже глупость, если подумать, ваши же письма не проверяют.

— А ты хочешь, чтобы везде и всё было по уму? У государства есть инструкции на все случаи жизни. Если утверждено, положено выполнять, умно это или нет. Не хочешь погулять с Люсей? Смотри, какая замечательная погода!

— А куда? В кино неохота, а театры я не люблю. Точнее, не сами театры, а в них ходить. Мне Москва надоела еще в той жизни.

— Скучный ты человек! — упрекнула Таня. — Самому не интересно, так хоть бы подумал о Люсе! Если не хочешь в кино, отвези её в какой-нибудь парк. Лучше гулять по парку, чем сидеть в квартире. Ещё насидитесь, когда пойдут дожди. Сразу видно, что человек в возрасте!

— Устыдила, — сказал я, откладывая книгу. — Пойду к Черзаровым, а от них позвоню.

— Уже соскучился? — встретила меня Надежда. — Иди в комнату, дочь сама собралась к тебе бежать.

Она никак не могла свыкнуться с мыслью, что дочь скоро станет женой. Ничего, рано или поздно это случилось бы, а у неё останется Ольга.

— А я собралась идти к тебе, — сказала Люся. — Учебники надоели, хочется заняться чем-нибудь другим.

— Хочешь в парк? — спросил я.

— Ещё как хочу!

— Тогда собирайся, а я пойду звонить.

Машину ждали у подъезда минут пять.

— Здравствуйте, ребята, — поздоровался шофёр, открывая свою дверцу. — Садитесь на задние сидения.

Рядом с ним сидел спортивного вида парень лет двадцати пяти.

— Как вас зовут? — спросил я. — Нам постоянно с вами ездить, а в прошлый раз и не познакомились.

— Виктор, — представился он. — Охрана у вас может меняться. Сегодня со мной Сергей.

Лет ему было за сорок, но если хочет, чтобы называли по имени...

— Куда положить сумки? — спросила Люся.

— Положите на пол, чтобы не мешали. Куда едем?

— Мы хотим погулять в парке, — сказал я. — Надоело сидеть в четырёх стенах. Сами выберите, куда ехать, я плохо знаю Москву.

— Поедем в Тимирязевский парк, — решил он. — И недалеко, и парк хороший. Захлопните хорошо дверцу!

— Мне приказали спросить, нет ли у вас проблем, — сухо сказал наш охранник.

По-моему, он был недоволен поездкой.

— Недовольны тем, что приходится тратить на нас время? — спросил я. — Изливайте недовольство на своё начальство, а не на нас. Я тоже не в восторге от вашей опеки и прекрасно воспользовался бы метро. Беда в том, что ни с вами, ни со мной никто не стал советоваться.

— Мне приказали спросить, нет ли у вас просьб, — не отвечая, повторил Сергей. — Если хотите, можете передать через меня.

— У меня только одна просьба, — сказал я. — Передайте своему руководству, а оно пусть отправит выше. Я хочу, чтобы вы сняли прослушку и с моей квартиры, и с квартиры Черзаровых. Не уберёте сами, обращусь на самый верх и найду, как вас отблагодарить.

— Не понимаю, чем ты недоволен, — неприязненно сказал Сергей.

— Не понимаешь, значит, тупой! — рассердился я. — По-твоему, я должен писать кипятком от счастья из-за того, что вы прослушиваете мою спальню? Может, вы и в туалете повесили микрофон, чтобы записывать, как мы пускаем газы? Вот ведь козлы! Поставили микрофоны в квартире и хотят, чтобы я радовался! Вы бы ещё повесили кинокамеры!

— Дать бы тебе по шее... — вздохнул Сергей.

— Размечтался! — зло сказал я. — Давай выйдем из машины и попробуешь. Может, и не получится. Приезжал недавно один из ваших меня проверять, так я его удивил. Синяк на боку точно оставил. Смотри, чтобы и тебе так же не удивиться!

— Ген, успокойся! — попросила Люся. — Сказал, а зачем ругаться? Он, что ли, приказал ставить эти микрофоны?

— Ладно, — сказал я. — Он меня разозлил тем, что считает это нормальным. Понимаешь? Любому человеку будет дико жить в таких условиях. Это всё равно что ходить голым по улице. Не смертельно, но неприятно.

— Всё, спорщики, приехали, — сказал Виктор, останавливая машину возле входа в парк. — Давайте на выход. Я сейчас отъеду и вас догоню.

Мы шли по аллеям отдельно от сопровождения. Виктор с Сергеем держались метрах в двадцати позади нас.

— Не ожидала, что ты будешь так ругаться, — сказала Люся, взяв меня под руку.

Я и сам этого не ожидал. Видимо, сказалась нервотрёпка первых дней пребывания в Москве. Я тогда никому не показал свой страх, хотя Брежнев, кажется, догадался. Я хорошо знал, чем всё может для нас закончится. Если бы не медитации, сорвался бы ещё раньше.

— Немного перенервничал, потому и высказался. Ничего, съедят. Давай тебя развеселю. В три часа ночи стучат в дверь. Мужик смотрит в глазок и видит двух амбалов. "Вам кого?" — спрашивает, а ему отвечают: "Мы из морга". "А у нас никто не умер!" "А у нас план!"

Подруга рассмеялась, и моя ругань была забыта.

— Что было во вчерашней газете, если отец так к ней прилип? — спросила она. — Я хотела посмотреть, но не успела.

— Статья Брежнева, в которой он обосновал необходимость чистки партийного руководства, и постановление о создании механизма такой чистки. Конечно, со временем всё может выродиться в ещё одну бюрократическую структуру или заработать на манер мясорубки, перемалывая всех подряд. Но если сделают по уму и на постоянной основе, эффект будет большой и долговременный. Это второе постановление, которое появилось по моим материалам.

— А о чём было первое?

— Было постановление правительства СССР о мерах, направленных на сохранение урожая. Наверное, это пошло с подачи Машерова, вряд ли здесь успели бы всё подготовить. Мы теряем больше трети всего, что выращиваем, поэтому это очень важно. Лучше повременить со строительством одной ГЭС и из сэкономленного бетона построить много хранилищ для зерна, овощей и фруктов. Да и в уже имеющихся нужно наводить порядок.

— А было в газетах ещё что-нибудь?

— Я не видел. Но у нас о многом не пишут. Например, вчера в Архангельске должен был гробануться Ил-18. Никто не погиб, и ранения получили только десять человек, но самолёт потеряли. Теперь этого не случится, но и в газетах ничего не появится. В декабре должна была произойти авария беспилотного "Союза" с человеческими жертвами. И никто ничего не узнал бы, как не узнали об аварии шестидесятого года, когда на космодроме сгорели сто человек. Теперь ничего этого не будет. Думаешь, зря с нами возятся? Если предотвратить аварии и смягчить последствия природных катастроф, экономика страны получит колоссальные средства. Не меньше можно получить со временем и от новых технологий. Наша главная беда — это управление, но теперь, похоже, взялись и за него.

— Значит, всё хорошо?

— Всё движется в нужном направлении, но это только первоочередные меры. Экономику нужно реформировать по-настоящему, только не сейчас, а позже. Нынешнее руководство на это неспособно, поэтому оно должно выполнить своё дело и уступить место другому. А потом придётся реформировать общество. Без этого скоро достигнем потолка. Будет намного лучше, чем было в моей реальности, но этого недостаточно. Ладно, мы с тобой не о том говорим. Смотри, какое небо! Приедем, и начну писать тебе стихи!

На следующий день, в десять утра, нам позвонили.

— Геннадий, через пять минут жди возле подъезда, — услышал я голос Елены. — Люсю с собой не бери.

Было пасмурно и прохладно, поэтому я надел вельветовую куртку и спустился вниз, предупредив перед этим куратора.

— Мне звонили, — сказал он. — Спускайся и жди, они сейчас подъедут.

Ждать не пришлось: как только я вышел из подъезда, возле него остановилась "Волга".

— Быстро в салон! — выглянула Елена. — Садись назад.

Машина и водитель были другие.

— Куда едем? — спросил я.

— С тобой хотят поговорить, — ответила она. — Не задавай вопросов, скоро всё узнаешь.

Ехали недолго: уже через двадцать минут Елена завела меня в большую трёхкомнатную квартиру. В гостиной сидел Суслов.

— Оставьте нас, — сказал он Беловой и обратился ко мне: — Садись, нужно поговорить. В нашу прошлую беседу ты сказал, что обо мне почти не было публикаций. Соврал? С Брежневым ты был откровенней. Даю слово, что всё, что ты сейчас скажешь, останется без последствий. Мне важно знать.

— Не соврал, — ответил я, — просто кое о чём умолчал. Зачем вам это слушать? Вы уже не сможете измениться сами и изменить стиль работы.

— Я жду.

— Ну как хотите. Публикаций действительно было мало. В них отмечался ваш крайний консерватизм и зажимание интеллигенции, причём часто без причин. Вы запрещали к продаже уже отпечатанные книги, заявляя, что на идеологии не экономят. Были запрещены отдельные театральные постановки и показ фильмов. В немногих случаях это было оправдано, в остальных... Наша цензура была слишком жёсткой. Нельзя, Михаил Андреевич, постоянно затыкать людям рот и ожидать, что они будут вас любить. Кому мешали песни Высоцкого? На них потом выросло два поколения молодёжи, а он стал Народным артистом! Все слушали его магнитофонные записи, а при вас самому Владимиру запретили выступать. Ну были у него блатные песни, но с эстрады-то он их не пел! А вы думали, что стоит чуть ослабить удавку, и вскоре у нас всё зальют грязью. Когда обсуждался вопрос отмены цензуры вы сказали: "Известно, что между отменой цензуры в Чехословакии и вводом советских танков прошло всего несколько месяцев. Я хочу знать, кто будет вводить танки к нам".

— Ты действительно считаешь, что цензуру можно убрать?

— Я такого не говорил. Её не убрали у нас и при капитализме. Всё, что противоречит Конституции и может быть государственной тайной, должно запрещаться, а авторов нужно брать на карандаш, а то и сажать. Но такого реально очень немного.

— А я, значит, перегибал палку?

— Перегибали. В семьдесят третьем году едва не зарубили уже отснятый многосерийный фильм о наших разведчиках "Семнадцать мгновений весны". Фильм, в котором не было ничего попадающего под цензуру. Когда его передавали, у телевизоров сидели все, у кого они были. В дни показа даже падала преступность. Вам не понравилось то, что в фильме не отражён подвиг народа в войне, а он о работе нашего разведчика в самом сердце Германии. Правильно вам возразил председатель КГБ, что весь советский народ не мог служить в ведомстве Шелленберга. Вы попросили, я рассказал.

— У тебя есть какие-нибудь проблемы?

— У кого их нет! — сказал я. — Извините, но я считаю установку микрофонов в наших квартирах издевательством. Или мне верят, или нет. Я могу понять, когда прослушивают рабочий кабинет или гостиницу, но квартиру — это уже слишком!

— Кто-то перестарался, — сказал он. — Всё уберут. Дальше.

— Из-за нашего переезда сестра пропустила год для поступления в институт. Я хочу попросить об одолжении. У неё красивая внешность и большие способности к танцу. Много лет выступала в самодеятельности и танцует на профессиональном уровне. Я хотел бы, чтобы её посмотрели в ансамбле Моисеева. Вряд ли они её возьмут, но Игорь Александрович может что-нибудь посоветовать. У Александрова женщины пока не танцуют, а я не знаю других танцевальных ансамблей.

— Я поговорю с Игорем Александровичем, — пообещал он. — Вам позвонят. Ещё?

— Спасибо, это всё.

— В ближайшее время тебе принесут вопросы по следующему году. Там есть неясности, постарайся дать ответы.

На следующий день опять позвонила Елена.

— Сестра дома? Скажи, чтобы была готова, сейчас я за ней приеду.

— Собирайся! — сказал я Татьяне. — Сейчас приедет Белова и отвезёт тебя на смотр к Моисееву. Вряд ли они тебя возьмут, но, может быть, рекомендуют в какой-нибудь ансамбль рангом пониже. Дай щёку, поцелую. Ни пуха ни пера!

Я вытолкнул ошеломленную сестру за порог и вышел сам.

— Успокойся, если будешь мандражировать, не сможешь себя показать.

Я позвонил Черзаровым, и мне открыла Ольга.

— Почему не спрашиваешь, кто звонит? — спросил я. — Откроешь когда-нибудь на свою голову.

— А я тебя чувствую! — заявила она. — Ты не поговоришь, чтобы мне тоже разрешили выйти замуж с шестнадцати?

— Уже есть кандидат? — спросил я, привычно взлохматив ей волосы. — Ты сначала дорасти, а потом поговорим. Где сестра?

— На кухне. Помогает маме готовить.

— А ты почему сачкуешь?

— Мне ещё рано, а ей нужно готовиться к семейной жизни, а то у тебя будет гастрит. Мама говорит, что готовка для жены — это первое дело, потому что все мужчины не дураки поесть.

— Чем занимаетесь? — спросил я, заходя на кухню.

— Повышаю квалификацию, — ответила Люся, обжаривая котлеты.

— До свадьбы полгода, ещё успеешь всё забыть, а у меня большой опыт готовки. И вообще, лучшие кулинары — это мужчины. Рассказать анекдот?

— Ну расскажи, — разрешила Надежда.

— Разговор двух приятелей. "Ой, как вкусно у тебя получилось! Сам готовил?" "Жена помогала". "Да? Умница какая! И как же она тебе помогала?" "Не лезла с советами..."

— Ну тебя с такими анекдотами, — сказала Надежда. — Воспитаешь ленивую жену, потом сам наплачешься. Люсь, отдай сковородку, и маршируйте отсюда.

— Я не обидел мать? — спросил я подругу, когда мы зашли в её комнату. — Она какая-то не такая, как обычно.

— Она не такая с тех пор, как узнала о нашей свадьбе. Для родителей ты и так уже член семьи, иначе она реагировала бы по-другому. Но ей нужно время, чтобы привыкнуть.

— Завтра последний день безделья, — сказал я, — а потом школа.

— Тебе хорошо, девятый класс уже можешь сдать хоть сейчас. Или будешь сдавать сразу за два года?

— Наверное, за два. Похожу с тобой в школу и посмотрю, чтобы никто не обижал. Заодно закончу всё повторять, а потом отчитаюсь. И попрошу, чтобы тебе разрешили сдавать отдельные предметы. Ты умница, поэтому за год получишь аттестат. А в следующем году поступим в институт.

— А куда?

— Если хочешь заняться только пением, то можно поступить в институт на вокал. Я их не знаю, но в Москве должны быть.

— А ты куда хочешь?

— Актёрский факультет ВГИКа. Это не помешает выступать с песнями.

— Я с тобой!

Через три часа приехала Татьяна. Мы в это время сидели с учебниками в моей комнате.

— Как съездила? — спросил я, когда она к нам заглянула.

— Станцевала три танца, — ответила она. — Два сама и один с партнёром. Сказали, что очень хорошо, но они пока никого не берут. По-моему, разговаривала не с самим Моисеевым, потому что он должен быть старше. Уровень у меня до них не дотягивает, но можно было бы поднять. Обещали, что будут иметь в виду, и направили в Центральный дом народного творчества. Там тоже меня посмотрели и приняли на работу.

— На какую работу? — не понял я. — Танцевать?

— Нет, работать с самодеятельностью. Директор сказал, что со временем смогу и танцевать. С выбором ансамбля мне помогут. Сказали, что прикрепят к кому-нибудь из хореографов, чтобы набирались опыта.

— Понятно, — сказал я, — будешь на подхвате. Тоже неплохо. Всё равно нужно чем-нибудь заняться. А об учёбе всё-таки подумай. Они могут дать рекомендацию. Без образования вечно будешь на вторых ролях.

— Спасибо! — она подошла и поцеловала меня в щёку. — Я подумаю.

На следующий день позвонили за пятнадцать минут до начала линейки. Когда выбежали из подъезда, нас уже ждала машина.

— Привет, — поздоровался Виктор. — Быстро садитесь.

— Здравствуйте, — сказал Сергей. — Аппаратуру вчера убрали. Ваша школа недалеко. Пешком топали бы минут двадцать, а на машине доедем за две. К школе подъезжать не будем.

Школа была в трёх минутах ходьбы от места, где нас высадили. Определили в девятый "Б", которой быстро нашли и пристроились с тыла. Линейка уже началась, поэтому на нас не обратили внимания. На ней говорили долго. Помимо директора, были и другие выступавшие, но я их не слушал. Школа была больше той, в которой мы учились в Минске, с четырьмя девятыми классами. Девятый "Б" был самым малочисленным, наверное, поэтому нас в него и зачислили. Ученики стояли в пять рядов вдоль фасада школы, так что первоклашке с колокольчиком пришлось побегать. Как только закончилась линейка и начал рассыпаться строй, нас увидели.

— А это что за скромники? — спросил здоровенный юноша, на голову выше меня. — Вы в нашем классе?

— Если вы "Б", то в вашем, — ответил я. — Показали на вас.

— Игорь! — представился он и протянул руку.

Я назвал себя и взял его руку, уже зная, что меня будут проверять. Игорь изо всех сил сжимал ладонь, а я в ответ делал то же самое.

— Ладно, хватит! — сказал он, и мы разорвали рукопожатие. — Силён, а по внешнему виду не скажешь. Побежали, а то получим втык от классной.

Мы припустили к школе, поднялись на второй этаж и пробежались по коридору до классной комнаты. Все уже сидели за партами, а возле учительского стола стояла немолодая полная женщина в очках.

— Начинаешь учебный год с опоздания, Сычевский? — сказала она Игорю.

— Никак нет, Мария Яковлевна! — ответил он. — Привёл заблудившихся новичков!

И посторонился, паразит, пропуская нас в класс.

— Вы откуда, ребята? — спросила классная, как-то сразу определив, что мы не москвичи. — Я только вчера приехала и ещё не была в учебной части, поэтому не видела ваших документов.

— Из деревни они приехали, если заблудились в школе! — с места выдала хорошенькая девчонка с короткой причёской, сидевшая за партой одна. — Мария Яковлевна, вы их ко мне не сажайте!

Видимо, классная, несмотря на возраст, была из либералов, потому что не сделала замечания нахалке. Или у них допускаются вольности на классном часе? Был неприятный вариант, в котором вольности допускались, но не всем, а этой крале.

— Хорошо в деревне! — сказал я, обращаясь к ней. — Жаль, мы давно там не были. Пахнет навозом... Не всем нравится, но лучше, чем человеческое дерьмо. Ты права: лучше нам сидеть за разными партами. Мария Яковлевна, это Людмила Черзарова, а я Геннадий Ищенко. Мы недавно приехали из Минска.

— Постой! — она сняла очки и внимательно посмотрела на нас. — Ну конечно! Вы та пара, которая поёт свои песни? И о тебе говорили, что ты пишешь книги. А учитесь вы как?

— За восьмой класс одни пятёрки, — ответил я. — Мы можем выбрать себе места?

За пятью партами у них было по одному ученику.

— Да, конечно, — сказала она. — Садитесь где хотите.

Я прошёл мимо красной от злости крали и показал Люсе на третью парту в крайнем ряду, за которой сидела, на мой взгляд, нормальная девчонка, а сам сел за последнюю парту рядом с парнем.

— Начнём классный час, — начала учительница. — В этом году...

Глава 11

— В связи с ожидаемыми в декабре массовыми бомбардировками Северного Вьетнама, в первую очередь столицы республики, принято решение об оказании вьетнамцам масштабной помощи, — сказал Косыгин. — Созданные с нашей помощью два полка ЗРК и авиационный полк не справятся с задачей защиты столицы. Радион Яковлевич...

— Десятое Главное управление Генерального штаба предприняло меры по формированию на добровольной основе трёх ракетных полков, оснащённых ЗРК С-75 "Волхов", — сказал Малиновский. — Эти полки необходимо в сжатые сроки перебросить во Вьетнам и там скрытно развернуть для прикрытия Ханоя, порта Хайфон и мостов через Красную реку. Эти комплексы более совершенные, чем те, которые находятся на вооружении вьетнамцев. Не секрет, что, несмотря на обучение нашими специалистами, вьетнамцы неэффективно используют ЗРК, особенно в условиях постановки противником помех. По оценкам наших специалистов, принятые меры позволят с одной стороны увеличить потери противника примерно в десять раз и затруднят ему выполнение боевых задач, а с другой стороны уменьшат потери в ракетных дивизионах. Сейчас вьетнамцам приходится постоянно маневрировать и прибегать ко всякого рода ухищрениям, чтобы снизить потери. С усилением противовоздушной обороны сильно усложнится задача тактической авиации противника по поиску и уничтожению ракетных позиций. У меня пока всё.

— Мы не собираемся кричать о своём участии, — продолжил Косыгин, — но и скрыть наличие такого количества наших соотечественников долго не удастся, поэтому есть мнение, что с американцами нужно придерживаться более жёсткой линии поведения. Андрей Андреевич...

— Подписано два протокола с вьетнамской стороной, — сообщил Громыко. — Наше участие в конфликте сводится только к укреплению противовоздушной обороны братской республики и защите её мирного населения от варварских бомбардировок. Во всех дивизионах будут проходить стажировку вьетнамские товарищи. Как только отпадёт необходимость в добровольцах, они будут вывезены на родину, а технику оставим Вьетнаму.

— Нужно быстро перевезти во Вьетнам больше полусотни пусковых установок, несколько тысяч ракет и добровольцев, — сказал Косыгин. — Перебросить железной дорогой не позволят китайцы, поэтому остаётся только морской путь. Обычно мы используем Черноморское и Дальневосточное пароходства...

— Извините, товарищи, но я не обеспечу за короткое время такие объёмы, — возразил министр морского флота Бакаев. — Прорыв морской блокады американцев даже одиночными судами не такое простое дело, а вам всё нужно сделать за два месяца.

— Меньше, — уточнил Малиновский. — Технику ещё нужно доставить на позиции, и люди должны хоть немного привыкнуть к климату.

— Тем более!

— А если бы не было блокады? — спросил Косыгин. — Смогли бы, Виктор Георгиевич?

— Тогда сможем, нужно только обговорить с министерством Патоличева, какие рейсы по их контрактам можно задержать, потому что у нас не бывает свободных кораблей.

— Тогда выслушаем Сергея Георгиевича.

— Мне было дано задание подготовить ударную группу кораблей Черноморского флота, — сказал Главком ВМФ Горшков. — Задание я выполнил. В группу войдёт большой противолодочный корабль "Комсомолец Украины", два ракетных крейсера, несколько эсминцев, танкер и тральщики. Возглавит группу командующий Черноморским флотом адмирал Чурсин.

— Постойте, товарищи, вы что, собрались воевать? — удивился Патоличев.

— Пока нет, — ответил Горшков. — Планируется дружественный визит наших кораблей в порт Хайфон. Заодно они проведут нужные нам корабли с грузом, постоят в порту и прикроют выгрузку техники и добровольцев. Мы не признаём блокаду Вьетнама Америкой, поэтому пошли они... Честно говоря, давно хотелось утереть им нос, да не давали.

— Вы только поосторожнее, Сергей Георгиевич, — предостерёг Громыко. — Ни к чему нарываться на неприятности, да и сил у них намного больше.

— Чурсин очень выдержанный человек, а на наших кораблях есть тактическое атомное оружие. Они это знают и не станут наглеть. Поводов для провокаций давать не будем, но и хамить не позволим.

— Тогда, Виктор Георгиевич, решите вопрос с заявками министерства внешней торговли и определитесь с кораблями, — сказал Косыгин. — И сделайте это как можно быстрее, потому что первые грузы начнут прибывать в Севастополь уже через два дня. Всё, товарищи, с этим вопросом закончили.

— Ты долго будешь копаться? — спросил я Ольгу. — Уедем без тебя.

— Я готова! — Она схватила портфель. — А обратно отвезёте?

— Назад придётся топать самой или ждать, пока отучимся мы. Шевелитесь обе, опоздаем.

Машина уже стояла у подъезда, а Сергей демонстративно посмотрел на часы.

— Здравствуйте, — поздоровалась Ольга. — Я её сестра!

— Здравствуй, красавица, — сказал Виктор. — Ребята, садитесь быстрее, опоздаете.

— Бабушки не будет? — спросил Сергей. — Тогда поехали.

К школе пришлось бежать, и звонок ударил по нервам, как только мы переобулись.

— Никогда не бегала в школе, пока не связалась с тобой! — высказалась Люся перед тем, как вбежали в класс.

— Считай, что я проигнорировал этот наезд, — ответил я, идя на своё место. — Надо раньше будить Ольгу. Всем привет!

Первый учебный день прошёл скучно. Слушать учителей было неинтересно, ребята меня не интересовали, но Люсе предстояло здесь учиться, поэтому со всеми перезнакомился. Наше появление не вызвало в школе большого ажиотажа. Мы были чужими, да и выступали в последний раз давно, а "Волкодава", которого кое-кто уже читал, со мной не связали. Когда закончился последний урок, быстро переобулись и вышли во двор школы. На улице, напротив калитки, стояла "Волга", но не чёрная, как наша, а светлая. Нахамившая нам на классном часе Светка Ханеева бросила на нас презрительный взгляд и направилась к машине, помахивая портфелем.

— Не обращай внимания, — сказал мне Игорь Сычевский. — Отец работает в МГК, вот она и воображает из себя королеву. Ей далеко до дома, поэтому он иногда присылает машину. Вы сейчас куда?

— Нам тоже не очень близко, поэтому пользуемся услугой соседей, — сказал я. — Если будут проезжать, подберут, не повезёт — дойдём сами.

Машина ждала в положенном месте, поэтому уехали без задержки и через несколько минут были дома.

— Зайди к соседу, — сказал мне Сергей, когда мы покидали салон.

Я проводил Люсю и оставил портфель в прихожей, после чего позвонил в квартиру куратора.

— Заходи, — сказал Фёдор Юрьевич, пропустил меня и запер дверь.

— Где мои вопросы? — спросил я. — Вам что-нибудь для меня передали?

— Идём в комнату. Вот пакет с вопросами, а это магнитофон. Включишь на запись и отчитывайся. Решили, что это будет удобнее написанных тобой листов. Сколько нужно времени?

— Дайте хоть посмотреть, чего от меня хотят, — отозвался я, прочитал пять вопросов и, прикинув время, ответил: — Примерно полчаса.

— Тогда я вызову Белову и подожду её у подъезда, — сказал он. — Я не имею права здесь присутствовать, пока ты работаешь.

Я подождал, пока куратор не выйдет из квартиры, включил магнитофон на запись и начал говорить:

— Причиной замены министра обороны была его смерть. Малиновский умрёт тридцать первого марта шестьдесят седьмого года от рака. Метастазы пойдут в кости, и смерть будет очень тяжёлой. Это как-то не вспомнилось само. Двадцать первое июля — день военного переворота в Греции.

Я минут десять говорил всё, что знал о режиме "чёрных полковников".

— По гибели Комарова двадцать четвёртого мне нечего добавить. Разбирайтесь с парашютной системой. По шестидневной войне изложил весь её ход. Хочу добавить от себя, что лучше товарищу Косыгину не мешать Египту нанести удар по Израилю. Когда двадцать пятого мая в Москву прилетел военный министр Египта Шамс эль-Дин Бадран, Алексей Николаевич запретил ему нападать первым. В результате первым напал Израиль, который практически полностью уничтожил на аэродромах всю египетскую авиацию, обеспечив себе господство в воздухе. После этого не составило труда уничтожить у арабов тяжёлую технику. Полная аналогия с Великой Отечественной. Последний вопрос о теракте на Красной площади. Время уточнить не могу. Читал в двух источниках, и в обоих написано, что это случилось в конце сентября. Взрыв у мавзолея привёл к человеческим жертвам. Смертником был некий Крысанов из Каунаса. Это всё, что я знаю.

Я остановил запись, перемотал плёнку и снял бобину. Вовремя отчитался: щёлкнул входной замок и в квартиру вошла Елена.

— Здравствуй, — сказала она. — Уже закончил?

— Всё, что смог быстро вспомнить, надиктовал, — ответил я. — Передайте, что через неделю буду готов к экстернату. Буду очень признателен, если Людмиле устроят экстернат по отдельным предметам. У неё нет моих знаний, а для меня важно, чтобы она разделалась со школой за этот учебный год.

Неделя прошла буднично, и ни в школе, ни дома ничего примечательного не произошло. В воскресенье за нами заехала Елена и отвезла на квартиру Брежнева.

— Держи! — протянул я радостно встретившей нас Вике "Волкодава". — Там кое-что написано.

— Ух ты! — воскликнула она, раскрыв книгу. — Мне никто из писателей не дарил книг! У меня уже есть твоя книга, только без подписи. Дед взялся читать, но ему вечно некогда.

— Вика, что ты держишь гостей на пороге? — заглянула в прихожую Виктория Петровна. — Разувайтесь, мойте руки и идите на кухню, будем пить чай.

— У нас сегодня "Наполеон", — сообщила Вика. — Дед его любит, поэтому не покупает.

— Не понял смысла твоих слов, — сказал я, пропуская Люсю в ванную комнату.

— Чего тут непонятного! Ты не видел, как он ест? У меня мать не ограничивает себя в еде, а он страшно боится переесть. А я из-за этого страдаю.

— Я отдам тебе свой кусок, страдалица, — пообещал я, в свою очередь моя руки.

— Торта хватит, — вздохнула она, — но разве им надолго наешься? Идите на кухню, а я отнесу книгу.

После чаепития с действительно прекрасным тортом Леонид Ильич увёл меня в комнату, которая использовалась им в качестве кабинета.

— Садись, — сказал он, — нужно поговорить. Слышал я твои ответы. У нас возникли разногласия по поводу арабской войны. Косыгин и сейчас считает, что нельзя допустить уничтожения Израиля, а некоторым твоё предложение показалось заманчивым. Ты только дополнял ответами те сведения, которые записал раньше, а теперь я думаю, что будет полезно по некоторым вопросам выяснить мнение того, кто всё это пережил.

— Не уничтожат они его, Леонид Ильич, — сказал я. — У арабов больше техники, но у израильтян она немного получше, и они умеют воевать и не подставятся так по-глупому, как арабы. Но и блицкрига уже не получится. Уничтожат друг у друга большую часть техники, а потом мы со Штатами постучим кулаком по столу. Нельзя допустить усиления Израиля. Беда ваших аналитиков в том, что они за деревьями не видят леса. Чтобы иметь полное представление о том, что к чему приведёт, нужно не читать мои записи, а всё это пережить или мне настрочить многотомный роман истории своей жизни с описанием всего важного, что видел и слышал. Я ведь после пятнадцатого года больше записывал природные катастрофы, поэтому вам трудно увидеть, к чему всё придёт.

— Да, я заметил, — сказал он, — а с чем это связано?

— Я сильно устал от писанины и не был уверен в том, что тетради попадут по назначению и будут использованы. И ценность последних записей невелика. Очень многое не повторится, разве что будет полезно посмотреть, к чему всё катилось. А после двадцатого года я уже многим и не интересовался, а кое о чём не упомянул специально.

— А почему? Какие могут быть причины?

— Есть очень опасные знания, — объяснил я, — и не менее опасные идеи. Для примера можно взять ядерное оружие. Представьте, что случится, если оно будет у всех стран.

— По твоим записям в семидесятом году заключат договор.

— Заключат, — подтвердил я, — а кто его подпишет? В большинстве это те, для кого иметь ядерные арсеналы — неподъёмная задача или у кого они уже есть. Я приведу один пример. Сейчас темнокожие американцы борются с расизмом белых. Мартин Кинг организует свои компании гражданского неповиновения, а впереди бунты в гетто и "чёрные пантеры". Но я уверяю, что расизм темнокожих ничуть не лучше, и американцам придётся с ним столкнуться. Одно время рождаемость в темнокожих семьях сильно упала, но потом опять пошла вверх. Усилилась и эмиграция из стран Африки. Незадолго до моего ухода темнокожим был каждый третий житель США. Нашлись люди, которым это не понравилось. К тому времени генетика добилась огромных успехов. Были полностью расшифрованы геномы людей всех рас, а разработанные методики позволили учёным создавать микроорганизмы с почти любыми свойствами. Такая власть над природой, да ещё при отсутствии должного контроля, порождает много проблем. Игры с геномом микроорганизмов опасны тем, что искусственные не обладают стабильностью тех, над которыми природа работала тысячелетиями. Они могут так измениться, что очень неприятно удивят своих творцов. Но сейчас я расскажу не об этом. Печально известная организация ку-клукс-клан сделала заказ крупной частной фирме на изготовление лекарства от засилья чёрных. Наверное, их кто-то хорошо финансировал, потому что на эти работы были затрачены сумасшедшие деньги. Фирма сконструировала микроорганизм, который мог размножаться только в представителях негроидной расы. Обычные средства на него не действовали. Он не убивал, а вырабатывал вещества, в десятки раз снижающие вероятность зачатия. Разработчики заложили ограничения на скорость размножения микроорганизма, поэтому заражённые практически ничего не чувствовали. Людей начали массово заражать через продукты питания, главным образом напитки. А дальше зараза могла передаваться самыми разными способами.

— Они снизили рождаемость? — спросил Брежнев.

— Если бы снизили, они её фактически ликвидировали. Что произошло, когда всё открылось... Белая Америка умылась кровью. Там и так последние десятилетия творилось чёрт-те что, а тут ещё это.

— По твоим записям чёрт-те что творилось не только у них, а почти по всему миру, — заметил он.

— Чего вы хотите? Основная причина в перенаселении, и наиболее актуально это там, где людей и без того много. Американцы опоздали со своим лекарством.

— Не понял, — сказал Брежнев. — Ты считаешь допустимыми такие приёмы?

— Нужно ограничить рождаемость, — ответил я. — Не так радикально, но обязательно. Лучше насильно избавиться от лишних ртов сейчас, чем потом гибнуть всем. Для чего рождались дети в Африке, если в моё время выживал и становился взрослым только каждый пятый ребёнок? Во многих странах Азии было ничуть не лучше, а ведь и у монголоидной расы свой геном. Земля не так велика, как думают некоторые, и её ресурсы не бесконечны, а уходить нам будет некуда. Есть, правда, другие реальности, но вряд ли мы сможем в них попасть, просто не успеем.

— Но ведь ты что-то имел в виду, когда говорил о спасении мира? Пусть наша страна не развалится и вырвется вперёд, вряд ли мы сможем управлять остальными.

— Можно попробовать, — сказал я. — Есть способы. В крайнем случае попытаемся спасти только своих. Сейчас рано об этом говорить. Боюсь, что такие люди, как Суслов, не только не захотят меня слушать, но сделают всё, чтобы не услышали другие.

— Зря у тебя сложилось такое мнение о Михаиле Андреевиче, — не согласился Брежнев. — Он замечательный человек и прекрасно к тебе относится.

— Я не сомневаюсь в его человеческих качествах. Просто у таких, как вы, личные симпатии к людям влияют на оценку их деятельности, а у таких, как он, чётко разграничено, что для домашнего употребления, а что для работы. Ваша позиция более приятная, его — более жизненная. Только на многие вещи мы с ним смотрим по-разному.

— На него сильно подействовал ваш последний разговор. Он не думал, что останется в памяти людей держимордой.

— Важны не намерения, а дела, — возразил я. — В чём-то он был прав, в чём-то — нет. Я рассказал всё, что знал, захочет — сделает выводы. Только меняться в таком возрасте...

— Ты просил насчёт экстерната. Я поговорил с Елютиным, он не возражает.

Ещё бы он возражал!

— Зря вы, Леонид Ильич, вышли на министра, — сказал я. — Мы уже засветились по полной программе с визитами к вам. Сплетен будет... Наверняка и Вика растрезвонила знакомым. И машина эта...

— Машина отвезла, высадила, и всё. Не вы одни такие. Думаешь, привлечёшь меньше внимания с толпой телохранителей? А без охраны вас никто отпускать не станет. Есть намерение заняться тобой всерьёз. Если получится, опеку можно будет уменьшить, но присматривать за вами будут долго. А слухи... Вы всё равно не останетесь в тени. Пусть это считают моей слабостью к молодым талантам. Чем думаешь заняться после окончания школы?

— Мы хотим поступить на актёрский факультет ВГИКа.

— Почему туда? — удивился Брежнев. — Вот уж не ожидал. Захотелось славы? Может, задействовать тебя в программе? Для начала поработаешь в ЦК комсомола, потом вступишь в партию. Переведём в аппарат ЦК и...

— Леонид Ильич, извините за то, что перебил. Я не отказываюсь ни от партийной работы, ни от политики, но не сейчас. Я ведь тогда всё-таки устал от жизни. Не вообще, а от той, какая у меня была. Я ничего не захотел повторять. У меня была хорошая работа и прекрасная семья, но жизнь — это не старая интересная книга, которую хочется снять с полки и перечитать. Вот мне и захотелось попробовать себя в кино. По сути, для меня это будет отдых. Техническое образование у меня есть, даже два, теперь будет гуманитарное, а потом, может быть, закончу Высшую партийную школу. И писательство я пока не собираюсь бросать, и песни. Жизнь впереди длинная, если кто-нибудь не укоротит, так что хватит времени всё попробовать.

— Да, завидую, — сказал он мне. — Жаль, что не дотяну до прихода вашей девчонки, я не отказался бы прожить жизнь второй раз.

В гостях у генсека были до самого вечера. Вика опять принесла гитару, и мы спели новые песни.

— Ты говорил Михаилу Андреевичу о Высоцком, — сказал Брежнев. — Несколько раз о нём слышал, но не слушал ни одной песни. Можешь что-нибудь исполнить?

— В следующем году должен выйти фильм "Вертикаль" с его участием. Он будет петь в нём несколько песен об альпинистах. А я разучил пока только одну. Она из моих самых любимых. Владимир напишет её только к концу жизни для фильма о Робин Гуде. Я не собираюсь красть у него песни и эту разучил только для своих. Вам спою.

Вика с Викторией Петровной были на кухне, и я мог говорить свободно.

— Лестно попасть в число "своих", — хмыкнул Леонид Ильич. — Люся, позови моих с кухни, пусть тоже послушают.

— Предупреждаю, что песня не моя и говорить о ней никому нельзя, — сказал я женской части семьи Брежнева. — Вика, это в первую очередь касается тебя. Раззвонишь — и мы с тобой незнакомы. Доступно? Вот и хорошо. Называется она "Баллада о борьбе". Средь оплывших свечей и вечерних молитв, средь военных трофеев и мирных костров жили книжные дети, не знавшие битв, изнывая от мелких своих катастроф...

Я вкладывал в пение душу, но до Высоцкого было далеко.

— Липли волосы нам на вспотевшие лбы, и сосало под ложечкой сладко от фраз, и кружил наши головы запах борьбы, со страниц пожелтевших слетая на нас.

— Непривычно написана, — сказал Брежнев, когда я закончил петь, — но цепляет. Я выскажу Суслову своё мнение, думаю, что у автора больше не будет сложностей с выступлениями.

Вскоре мы попрощались и уехали домой. А во вторник, на большой перемене, меня вызвали к директору.

— Мне позвонили из министерства, — сказал он, глядя на меня с укоризной. — Попросили оказать тебе содействие в сдаче экзаменов экстерном. Наша школа имеет право на экстернат, поэтому я не вижу сложностей. Мог бы обратиться ко мне.

— Я просил не за себя, а за Черзарову, — начал оправдываться я. — Я могу хоть сейчас сдать все предметы за оба класса, а ей это сложно.

— И чего вы хотите? — спросил он. — Мне о ней не говорили.

— Мы хотели, чтобы у неё принимали экзамены по одному. Сдала годовой, и освобождается от дальнейших посещений этих уроков. Это позволит сосредоточиться на следующем. Если вы сами не сможете это решить, тогда попытаюсь сделать я.

— Садись и пиши заявление, — сказал он и продиктовал мне текст. — О Черзаровой пока ничего не скажу, нужно проконсультироваться.

— Как только я исчезну, готовься к наплыву ухажёров, — предупредил я подругу. — Жаль, что я не учил тебя драться. Сильная и гибкая девушка, а не сможешь грамотно дать по морде. Сегодня же научу одной связке, будешь потихоньку отрабатывать. Умение кому-нибудь врезать пригодится. Лишь бы самому не попасть тебе под горячую руку.

Вечером отец сообщил, что его посылают в служебную командировку в Минск.

— Заедешь в наш полк? — спросил я, почувствовав, что успел соскучиться и по городку, и по бывшим одноклассникам.

Ведь хотели съездить, когда жили в Минске, да вечно мешало не одно, так другое. Когда теперь удастся вырваться! Наверное, многие из нашего класса уже уехали.

— Если будет такая возможность, обязательно съезжу, — ответил он. — А что ты хотел?

— Зайди к Кулаковым и передай для Сергея наш адрес. Скажи, чтобы и он прислал свой, когда демобилизуют отца и им дадут квартиру. Я не горю желанием сейчас переписываться, просто не хочу потерять его из виду. Кстати, ты не хочешь уйти на пенсию?

— Зачем? — сказал отец. — Я не усижу дома, пойду куда-нибудь работать. Пока не гонят, буду служить.

Неделя прошла без происшествий, и только в субботу директор сообщил, что с понедельника у меня сдача экзаменов.

— Возьми график, — сказал он. — Будешь сдавать в день по два экзамена. За две недели управишься. Когда к сдаче экзаменов будет готова Черзарова, пусть подойдёт ко мне.

— Какой предмет и когда будешь сдавать первым? — спросил я, когда шли к машине.

— Через неделю сдам русский, а потом литературу. Месяца за три отчитаюсь за девятый класс и возьмусь за десятый. Чем займёмся в воскресенье? Надоело сидеть дома. Давай опять съездим в парк? Или попробуем сходить в театр. Чего кривишься? Как можно стремиться стать артистом и не любить театр?

— Я не люблю не театр, а в него ходить. Сколько ни ходил, только один раз было нормально видно и слышно. Мне было девять лет, а показывали "Свадьбу с приданым". Я тогда запомнил все песни. Хочешь, спою? Из-за вас, моя черешня, ссорюсь я с приятелем...

— Пошли быстрее! — Она схватила меня за руку. — И хватит петь. Слушать тебя без гитары...

Мы шли в проходе между домами и поблизости никого не было, поэтому я схватил её в охапку и принялся целовать.

— Безобразие! — заорала из окна какая-то женщина. — Совсем стыд потеряли! Милиции на вас нет!

— Кто там кричал? — спросил Сергей, когда мы сели в салон "Волги".

— Глазастая баба с неустроенной личной жизнью, — ответил я. — Поехали домой. Виктор, как бы нам завтра выехать куда-нибудь на природу?

— Если не передумаете, позвоните, — отозвался он. — Только на завтра обещали дождь.

— Завтра у вас будут гости, — предупредил Сергей, — поэтому лучше до двенадцати ничего не планировать.

— Ладно, — сказал я, — если надумаем, позвоним.

Машина въехала в наш двор и остановилась у подъезда. Мы вышли из салона, поднялись на свой этаж и зашли в квартиру Люси. Моя мама общалась с Надеждой на кухне, а рядом с ними обедала Ольга. Отец уехал в Минск, а Таня уже вторую неделю работала, поэтому моя мама почти весь день пропадала у Черзаровых.

— Как дела в школе? — спросила она.

— С понедельника начинаю сдавать экзамены, — ответил я. — Люсе тоже разрешили, но она начнёт позже.

— Как вы торопитесь жить! — вздохнула Надежда. — Идите мыть руки и будете обедать.

— Мы чуть позже, мам! — отказалась подруга. — Сначала немного позанимаемся.

— Чем будем заниматься? — спросил я.

— Как чем? Обещал научить бить морды, так учи!

Глава 12

Школа бурлила. Наконец-то, на нас обратили внимание! Слава богу, что мне здесь уже недолго находиться, а вот Люсе придётся отдуваться за двоих. Всё началось после того, как я в понедельник сдал первые два экзамена на отлично. На следующий день все знали, что в девятом "Б" кто-то сдаёт экзамены экстерном сразу за два года учёбы. Очень быстро выяснилось, что это новичок, который сочинил несколько классных песен и спел их вместе со своей подругой на телевидении. Для многих оказалось сюрпризом и то, что эта самая подруга учится в том же девятом "Б". Сразу же вспомнили о моих книгах, включая последнюю. Хорошо, что мы всё это уже проходили и в городке, и в школе Минска.

— Не обращай внимания! — говорил я Люсе. — Сосредоточься на мантре, наплевав на всё остальное.

Медитация — хороший способ не замечать назойливые взгляды и шёпот за спиной, но она не поможет, когда народ жаждет с тобой общаться. Каждый новый день добавлял две пятёрки и подогревал интерес к моей персоне, а когда в субботу и Люся сдала русский на пять, нам буквально не стали давать проходу.

— Я не знаю, как буду учиться одна! — сказала подруга, когда мы в воскресный день сидели в моей комнате.

Сильно похолодало и несколько раз за день шёл дождь, поэтому мы не хотели никуда выходить. Люся усиленно готовила литературу, но не будешь же постоянно сидеть за учебниками. Так недолго и свихнуться.

— Разучиваешь удар? — спросил я.

— Разучиваю! — буркнула она. — Могу показать на тебе.

Для поднятия настроения пришлось прибегнуть к испытанному способу: я начал её целовать, бормоча на ухо всякие ласковые глупости.

— Поднялось настроение? — спросил я подругу.

— Поднялось, — подтвердила она, бросив выразительный взгляд на моё трико.

— Было бы странно, если бы я реагировал на тебя иначе, — сказал я, повернувшись к ней боком. — Это непроизвольная реакция, не обращай внимания.

— Ещё четыре месяца, — шепнула она мне в ухо, — и ты будешь мой! И я смогу делать с тобой всё, что захочу!

— И что же ты будешь делать?

— Не знаю, но ты научишь.

Нет, такие разговоры не доведут до добра.

— Я попрошу ребят, чтобы они возили тебя до самой школы, — пообещал я. — И забирать будут так же. Чем ты хуже Ханеевой? А в школе не должны сильно приставать. У нас русский последний, поэтому в среду уедешь раньше, а когда сдашь литературу, освободятся ещё три урока. Когда думаешь сдавать?

— Дней через десять, раньше не успею. Давай поцелуемся, и я побегу.

— Американцы идут на сближение, Серафим Евгеньевич, — сказал командир БПК "Комсомолец Украины" капитан первого ранга Шутов. — Группа семьдесят седьмого оперативного соединения. Состав сейчас уточняют. Авианосец и двенадцать кораблей охранения.

В небе возник гул, и прямо по курсу показался реактивный самолёт, который облетел строй военных кораблей и, увеличив скорость, исчез за горизонтом.

— "Скайхок", — сказал подошедший капитан-лейтенант Гришанов. — Хамят, однако.

— В первый раз, что ли, — ответил своему старпому Шутов. — Начинайте, Валерий Фёдорович. Я думаю, уже пора.

— Центральный пост! — раздался по громкой связи голос командира БЧ4. — Принято сообщение от американцев.

— Читайте, — сказал Шутов.

— Командиру группы советских кораблей. Вы вторглись в зону ответственности седьмого флота США. Объявите маршрут движения и цель. Командующий адмирал Гарри Фелт.

— Раз они хамят, будем поступать, как Шаляпин, — сказал Чурсин. — Отправьте такое сообщение. Следую своим курсом в территориальных водах Демократической Республики Вьетнам. Ваши претензии на контроль судоходства в этих водах не признаю. Любое опасное сближение ваших самолётов со своими судами буду пресекать всеми средствами. Адмирал Чурсин. Объявляйте боевую тревогу, Валерий Фёдорович.

— А при чём Шаляпин? — спросил Шутов, повысив голос из-за сирены.

— Фёдор Иванович любил говорить, что с хамами он сам ведёт себя по-хамски, — пояснил адмирал. — Виктор Семёнович, распорядитесь, чтобы тральщики заняли место в голове ордера.

Невдалеке с рёвом прошли один за другим три "Фантома", но ни один из них не приблизился.

— Определились с кораблями, — сказал вошедший Гришанов. — Это авианосец "Форрестол", а в сопровождении один крейсер, девять эсминцев и два сторожевика. Американцы по-прежнему идут на пересечение курса, но начали замедлять ход. Должны нормально разойтись. Лишь бы не набросали по курсу мин, с них станется.

— А тральщики для чего взяли? — сказал Шутов. — Разойдёмся с американцами и немного сбавим ход. До вечера будем в Хайфоне.

— Давайте, товарищи, сначала рассмотрим вопрос по Узбекистану, а потом перейдём к хозяйственным, — сказал Косыгин. — Возникли сложности, поэтому мы должны определиться в дальнейших действиях. Докладывайте, Роман Андреевич.

— Я не знаю, откуда появились те данные, которые фигурируют в деле, — начал Руденко. — Мне почему-то отказываются называть их источник. Генеральная прокуратура совместно со Следственным управлением Министерства охраны общественного порядка и выделенными нам работниками аппарата ЦК занялись проверкой деятельности указанных лиц. Часть фактов подтвердилась, часть — нет. Сейчас работа фактически остановилась. Мы ощущаем растущее противодействие республиканских партийных органов. На словах все горят желанием помочь, на деле или саботируют свою часть работы, или, что хуже, мешают работе следственной группы. То же и с республиканским министерством внутренних дел, хотя лично Яхьяев клялся и божился, что поможет всеми силами. Мы обратились и к Шарафу Рашидовичу, но с тем же успехом. У меня мнение, что имеет место круговая порука, и дело зашло слишком далеко.

— Пробовали обращаться в республиканский Комитет? — спросил Семичастный.

— Я считаю, что это бесполезно, — ответил Руденко, — но вы, Владимир Ефимович, можете попробовать. Насколько я понял Алексея Николаевича, вас этим тоже озадачат.

— Да, со мной уже говорили, — отозвался Семичастный. — Выделим вам группу работников Управления "РТ". Но если тормозят на уровне ЦК, толку будет мало.

— А вы докажите, что замешан Рашидов, — сказал Косыгин. — Пока это только слова и эмоции. Где содержатся задержанные?

— На территории РСФСР арестовали только пятнадцать человек, — ответил Тикунов. — Остальные, которых около сотни, содержатся в различных СИЗО республики.

— Рашидова вызовем в Москву, — решил Суслов. — Если и после этого он не окажет вам помощь, будем менять. У вас, Роман Андреевич, больше нет вопросов? Тогда мы не будем вас задерживать, как и ваших коллег. Продолжайте, Алексей Николаевич.

— Я считаю, Михаил Андреевич, что зря мы сейчас занялись Узбекистаном, — сказал Косыгин. — Нужно все силы задействовать у нас, а уже потом браться за союзные республики.

— Сил хватит, — возразил Суслов. — Таджикистан пока трогать не будем, а начатое нужно закончить. Если убрать противодействие на самом верху, дело пойдёт. А позже будем подключать и республиканские ведомства. Что у нас первым пунктом?

— Мероприятия по сельскому хозяйству в плане подготовки к грядущей засухе. Доложите, Владимир Владимирович.

— В наше министерство спустили на проработку большой план мероприятий, — начал Мацкевич. — Уж не знаю, кто составлял эти бумаги, но многое в них идёт вразрез с линией партии. Если мы будем использовать такие площади под другие зерновые культуры, неизбежно упадёт производство пшеницы.

— У вас этого производства через пять лет не будет вообще, — сказал Косыгин. — В Приамурье вы пшеницу посадите, а севернее? Чем овёс хуже пшеницы как корм скоту? Вы консультировались с учёными?

— Мы отдавали всё на экспертизу в академию. Возражений у них нет, но планы нам устанавливают не академики. Если мне урежут их по пшенице, не будет возражений и у меня. А по укрупнению совхозов и созданию сельскохозяйственных объединений есть вопросы.

— Это рассмотрим позже, — решил Косыгин. — Вы подготовили предложения по восточным территориям? Где и сколько земель можно будет использовать под посев зерновых? Уже к следующей посевной нужно перебрасывать туда технику и людей. Для того, кстати, и укрупняем совхозы, чтобы появились резервы. Сведёте несколько совхозов в объединение и высвободите немало техники за счёт её более рационального использования. С колхозами тоже можно так делать. Поговорите с председателями, они поймут. А меньшее количество техники легче обеспечить запчастями. Жили при МТС и обходились малым, а сейчас будет намного легче! Если небольшие хозяйства не захотят возиться с техникой, можно забрать её и самим организовать при нескольких небольших колхозах МТС. Прикиньте стоимость их сельхозтехники и во что обойдутся услуги, а потом будем оказывать их бесплатно, пока не рассчитаемся за взятое. Что у нас по строительству элеваторов, Георгий Аркадьевич?

— Составлен перечень новых объектов и объектов, поставленных на капремонт, — ответил Караваев. — Элеваторы и вообще все хранилища сельхозпродукции взяты министерством под особый контроль. Финансирование будет осуществляться в ближайшие два года, фонды на стройматериалы внесены в реестр. За нами остановки не будет.

— Тогда давайте рассмотрим большой перечень мероприятий, которые рекомендованы для внедрения на промышленных предприятиях в рамках проводимой реформы, — сказал Косыгин. — Кое-что понятно и разумно, но многое вызывает вопросы. — Вот, в частности...

— Поздравляю! — искренне сказал директор. — Ты первый в истории нашей школы, кто сдал экстернат сразу за два класса. Когда будут готовы документы, я тебе позвоню. Чем думаешь заняться, если не секрет?

— Секрета нет, — ответил я. — В этом году хочу написать вторую книгу о Волкодаве, и ещё должно быть две-три новые песни. Спортом займусь. А на следующий год буду поступать в институт. К вам у меня большая просьба. Вокруг нас в последнее время разгорелся ажиотаж. Я ухожу, а Люся до новогодних каникул будет учиться. Вы не присмотрите за ней хоть одним глазом?

— Что с вами делать, — вздохнул он. — Присмотрю, но только в школе. Если чего-то опасаешься, встречай и провожай свою подругу сам.

Я вышел из директорской к ожидавшей меня Люсе.

— Давай портфель, и пошли в раздевалку. Ребята уже заждались. Я говорил о тебе с директором. Посмотрит он за тобой в школе, а Сергей будет приходить к калитке. Надеюсь, что по пути до неё тебя никто не украдёт. А завтра приеду с тобой. Поболею за тебя в коридоре, пока будешь сдавать литературу.

Мы переобулись, надели верхнюю одежду и вышли на улицу.

— Холодно! — зябко поёжилась Люся. — Руки мёрзнут.

— Да, для начала октября сильно похолодало, — согласился я. — Пошли быстрей. И согреешься, и мёрзнуть меньше.

— Вы не могли задержаться ещё больше? — спросил Сергей, когда сели в машину.

— Могли, — ответил я, — но не стали. Чекист, а брюзжишь, как старый дед. Мне надо было послать подальше директора и убежать из его кабинета? Сергей, завтра я еду с Люсей, а потом вам придётся отвозить и забирать её самим. У меня к тебе просьба провожать её до калитки и там же встречать. Многие проявляют к ней интерес. Не съедят, но могут обидеть. Сделаешь?

— За каждый раз с тебя анекдот, — ухмыльнулся он. — Я посчитаю, а потом при случае расплатишься.

— Использование служебного положения в личных целях, — констатировал я. — Куда катится мир? Ладно, расскажу, куда мне деваться с подводной лодки?

— А при чём здесь подводная лодка? — удивился он.

Неужели они не слышали этого анекдота? Вроде бы он тогда уже был. Машина завернула во двор и остановилась возле нашего подъезда.

— Есть такой бородатый анекдот, — сказал я, перед тем как выйти. — Дарю бесплатно. Происходит перекличка на подводной лодке, лежащей на дне океана. Старшина выкрикивает фамилии, а ему отвечают все, кроме последнего: "Иванов! Петров! Сидоров! Сидоров!! Сидоров!!!" "Ну, здесь я, здесь. Куда я денусь с подводной лодки?".

— Будешь сегодня готовиться? — спросил я подругу, когда поднимались по лестнице.

— Нет, — ответила она. — Сдам литературу и добавятся три свободных часа! А потом займусь математикой. Мне до сих пор не верится, что отчитаюсь за девятый класс и нужно будет ходить в школу только на сдачу экзаменов. Как отметим Новый год? Придумай что-нибудь, чтобы не просто наесться и посидеть у телевизора. К нам сейчас зайдёшь?

— Зайду похвастаться, когда придёт со службы тесть.

— Мне не терпится! — сказала Люся, забирая у меня портфель. — Хочу всё время быть с тобой. Нам ведь дадут квартиру? Но я и по родителям с Ольгой буду скучать.

— Обещали. Только дадут после совершеннолетия. Можно окончить школу и выйти замуж и оставаться несамостоятельным человеком.

— А если попросить?

— А зачем? Мы с женой два года жили с родителями, и они нам помогали нянчиться с сыном. Подожди, ещё поживёшь самостоятельно. Вряд ли нам с тобой дадут квартиру рядом с роднёй, разве что переселят куратора. А наглеть тоже ни к чему. Могут пойти навстречу, а уважение потеряешь. Ладно, иди в квартиру и скажи матери, что я скоро забегу.

— Ну как? — спросила мама, когда я вошёл в гостиную.

— Со школой разделался, — ответил я. — Аттестат и заслуженную медаль получу позже.

— И чем займёшься?

— Мам, мы же уже об этом говорили. Буду тренироваться в секции и писать книгу.

Я решил написать "Право выбора" и на этом остановиться. Не нравились мне остальные книги о Волкодаве. Слишком Семёнова всё затянула. Может быть, когда-нибудь состряпаю из всех книг одну.

Первой после меня пришла сестра.

— Ну как? — спросила она.

— Если ты о школе, то я тебя догнал и перегнал, — ответил я. — Закончил с золотой медалью. Теперь передо мной открыты все пути. Слушай, посоветуй, как лучше провести Новый год. Хочу сделать Люсе подарок. Это для меня сдача экстерна простое и лёгкое дело, а ей приходится вкалывать.

— А вас никто не гонит.

— Не вредничай! Вот чего бы ты хотела?

— Я с радостью выступила бы на новогоднем концерте, думаю, что Люся тоже. Наверняка у тебя есть связи, если пробили две квартиры в Москве.

О нашем знакомстве с Брежневым мы в семьях не распространялись.

— Дай поцелую! — сказал я, притянул к себе сестру и чмокнул в щёку. — Попробую пробить "Голубой огонёк".

— Сошёл с ума? Туда выбирают только самых лучших исполнителей, да и то не всех. Вы, конечно, тоже здорово поёте, но кто вас знает? Выступили несколько раз. Да и не бывает на "Огоньках" подростков.

— Вот мы и исправим этот недостаток! — сказал я. — Что за дискриминация по возрасту? Ладно, ты не говори об этом Люсе: может быть, ничего не получится.

Через полчаса после Татьяны со службы пришёл отец.

— Ну как? — спросил он меня.

— Вы что, сговорились? — отозвался я.

— Всё в порядке, — ответила за меня мама. — И сегодня обе пятёрки. Сын у нас медалист. Только ему пока ничего не оформили.

Когда я вечером пошёл к Черзаровым, меня, слава богу, никто ни о чём не спрашивал, потому что Люся уже всё рассказала сама.

— А девочек будут возить без тебя? — спросила Надежда.

— Будут. Я узнавал, что приказали охранять обоих. Да и ездить осталось меньше двух месяцев, а потом только от случая к случаю.

— Не надо тебе завтра ехать, — сказала Люся. — Я прекрасно сдам и без твоей поддержки. Экзамен будет во время второго урока, поэтому час проболтаешься в школе. Лучше договорись, чтобы за тобой заехали, когда поедут меня забирать.

Я послушался и хорошо сделал, так как парни отвезли её и опять приехали, на этот раз за мной. Я выходил провожать подругу до машины, поэтому они сразу предупредили, чтобы через пятнадцать минут был внизу и взял с собой трико. Ехали минут двадцать. Показывали меня человеку, которого я не принял бы за тренера. Во-первых, ему перевалило за пятьдесят лет, а во-вторых, он был только на два-три пальца выше меня и не имел рельефных мышц. Единственное, что у него выпирало, — это небольшой живот, на который я сразу уставился.

— Не похож на бойца? — улыбнулся тренер. — Настоящий мастер должен уметь поставить себе на службу всё, даже такой живот. Снимай свитер и рубашку, буду тебя смотреть... Очень недурно. Если делал растяжки, будет вообще хорошо. Рассказывай, чем занимался.

Сначала я рассказал, а потом показал всё, что умею.

— Самбо заниматься не будем, — сказал он. — Отработаешь с партнёрами три-четыре полезных приёма, и этого хватит. То, что ты умеешь, поможет завалить одного-двух противников, которые ничего не умеют. Может быть, вырубишь и умеющего, но только если нападёшь первым. Если внезапного нападения не получится, нужно делать ноги. Против мастера ты никто.

— И вы за год сделаете из меня мастера? — скептически спросил я.

— Я могу сделать из тебя только отбивную, — усмехнулся он. — Делать себя мастером будешь сам, а сколько тебе для этого потребуется времени, будет зависеть от того, как подойдёшь к тренировкам. Если тренироваться два часа в неделю, для мастерства не хватит жизни, а если часов по шесть каждый день... Через полгода отобьёшься от двух крепких мужчин, которые кое-что умеют. Усёк? При всём своём развитии ты по силе и весу два-три года будешь уступать взрослым противникам, поэтому главными преимуществами должны стать скорость и ловкость. Никаких бросков, только подсечки и ударная техника. Ты разучил три простые связки, практикуемые в каратэ и других восточных системах. Вот мы с тобой и дальше будем двигаться в этом направлении.

— А с кем я буду проводить спарринг? С вами?

— Рано тебе думать о партнёрах, — опять усмехнулся он. — Когда будет нужно, они появятся. И чем тебя не устраиваю я? Иди в раздевалку переодеваться.

В первый день я занимался только три часа. Для начала сделал разминку, потом тренер проверил меня на гибкость и остался доволен.

— У всех бы так, — сказал он. — С тобой можно не заниматься общефизической подготовкой, поэтому сразу займёмся техникой. Я показываю и объясняю, потом ты тренируешься до умопомрачения, а в конце демонстрируешь в поединке, чему научился, а я буду лупить за каждое неверное движение. Очень, знаешь ли, способствует обучению. Этого хватит, так что дома тренируйся только по субботам и воскресеньям. В эти дни у нас не будет занятий, сегодняшняя суббота — исключение.

Тренер гонял меня, как и обещал, три часа. Потом был душ.

— Вытирайся, — кинул он мне полотенце. — В следующий раз привезёшь своё.

Домой меня отвезла другая машина. Шофёр был незнакомый и приехал без охранника. Люся должна была закончить учёбу только через час, поэтому я лёг на свою кровать и постарался расслабиться. Хорошо, что я продолжал каждый день тренироваться, хоть и не так интенсивно, как раньше, иначе завтра болело бы всё тело. С кровати согнал звонок телефона. Мама была у Надежды, поэтому к телефону побежал я.

— Через десять минут ждём у подъезда, — сказал Сергей и положил трубку.

Я вышел раньше, чем они приехали, и прятался в подъезде от ветра, который за последний час заметно усилился и продувал осеннее пальто.

— Паршивая погода, — сказал Виктор, когда я сел в машину, — а будет ещё хуже.

Шофёру можно было верить: плохую погоду он предсказывал на удивление точно. Машина остановилась, и я с Сергеем направился к школьной калитке. Возле неё пришлось немного подождать, пока из распахнувшихся школьных дверей начали выходить и выбегать ученики. Люся вышла минут через пять после звонка. Я сразу понял, что подруга не в духе. Увидев нас, она улыбнулась и ускорила шаг.

— Давно мёрзнете?

— Не очень, — ответил я. — У тебя неудача? Почему расстроена?

— Экзамен сдала на отлично, — ответила она, — а расстроена из-за мальчишек. Как только ты исчез, они сразу начали распускать хвосты.

— Это не страшно, — успокоился я, — лишь бы не распускали руки.

— Это тебе не страшно, — недовольно сказала она, — а у этих придурков дошло до драк. Представляешь, бьют друг другу морды из-за меня, как будто победителю что-то светит!

— Действительно, придурки. Наплюй.

— Наплюёшь тут! У одного выбит зуб, у другого фингал под глазом, и мы втроём объясняемся у завуча. Я, значит, вертела хвостом... Хорошо, что вступился директор. И эта парочка не единственная. До драк, правда, пока не дошло, но они меня достали!

— Как достали? — не понял Сергей. — Чем?

— Это она говорит мои словечки, — расстроенно сказал я. — И много там таких озабоченных?

— Трое из девятого "А" и четверо десятиклассников.

— Нормально, — одобрил Сергей. — Ты можешь гордиться подругой. Руки они распускать не будут, а от ухаживаний не умерла ни одна девушка. Сколько осталось учиться? Полтора месяца?

— Это не явились родители пострадавших! — сказала Люся. — А завуч — мымра старая — во всём винит меня! Хорошо, что у нас вменяемый директор. А мне сдавать ей историю.

— Поговорим с директором, он поймёт, — утешил я. — Историю преподаёт не только она. Успокойся, с этим ничего не поделаешь, просто издержки популярности. Ухаживают отличники?

— Не знаю. А какое это имеет значение?

— Садись в машину, — сказал я. — Потом расскажу.

До дома ехали молча.

— Когда случилась драка? — спросил я в подъезде.

— На большой перемене, а что?

— Значит, Ольга всё выложила матери. Пошли на суд и расправу, вертихвостка! Зачем бить портфелем по голове? Давай лучше расскажу, чему смеялся.

Мы задержались перед их дверью, и я быстро рассказал Люсе сюжет "Ералаша", где было "как целовать, так отличниц!"

— Вот ты и выясни их успеваемость. Скажешь, что полюбишь только тогда, когда будут достойны. И тебе спокойней, и школе польза. Чем думаешь заняться?

— Сделаю уроки и сяду за подготовку к следующему экзамену. Чем быстрее всё закончится, тем лучше.

В этот день больше не встретились, а на следующий нас в очередной раз повезли к Брежневу. Уходя к машине, я взял с собой гитару.

— Зачем она? — спросила Люся. — Мы же уже пели всё, что выучили.

— Пусть будет, — сказал я. — Последних песен никто не слышал, а у меня на одну из них особые планы. Лучше я возьму из дома гитару, чем Вика будет мотаться по соседям.

Как оказалось, я был не совсем прав.

— Что это? — спросил охранник, которого я ещё не видел.

— Гитара, — ответил я. — Могу расстегнуть чехол.

— Расстегните, — попросил он. — Я должен осмотреть инструмент.

Этот осмотр длился минуты три.

— В гитаре нет ничего недозволенного, — недовольно сказал я, — а оружие легче пронести в одежде, чем прятать в инструменте.

— Есть инструкция, — равнодушно отозвался охранник. — Любые габаритные предметы должны пройти проверку. А лучше, пока не отъехали, оставьте её дома.

— Гитара нужна. Если сомневаетесь, позвоните Рябенко.

Спустя полчаса мы пили чай, на этот раз с пирожными.

— Муж скоро приедет, — говорила Виктория Петровна. — Вы пока пообщайтесь с Викой.

Общались мы пять минут, после чего приехал Брежнев, да не один, а с Сусловым. Люся осталась с Викой, а меня забрали в комнату-кабинет и с час выясняли неясные моменты по событиям февраля.

— Как школа? — спросил Брежнев, когда мы закончили.

— Всё сдал, — похвастал я. — Можно сказать, что медаль и аттестат зрелости в кармане. Сейчас гоняет тренер в Комитете. Люся тоже приступила к сдаче. Два предмета уже сдала. Ей сложнее, чем мне.

— Деда! — забежала в кабинет Вика. — Ты уже освободился? Знаешь, у Гены скоро день рождения! Люся меня пригласила!

— Ладно, беги, мы сейчас выйдем, — сказал Брежнев. — Значит, именинник! И что же тебе подарить?

— Помогите выступить в "Голубом огоньке", — сказал я. — На нём не было ни одного подростка, а это непорядок.

— Это не ко мне, — улыбнулся он, — а к Михаилу Андреевичу.

— В этом году будет необычный "Огонёк", — сказал Суслов. — Снимают что-то вроде фильма. Я мог бы вас рекомендовать, но туда отбирают только самые лучшие номера. Ты действительно уверен, что достоин попасть в число лучших артистов страны?

— Давайте мы споём, а вы оцените, — предложил я. — Правда, петь придётся только под гитару, а будет ещё и рояль. Я помню фильм "Сказки русского леса". Там много несвязанных номеров, нетрудно вставить ещё один.

— Пойдём, — поднимаясь с кресла, сказал Леонид Ильич. — Люблю слушать, как вы поёте.

— Песня называется "Прекрасное далёко", — сказал я, доставая гитару из чехла. — Начнём?

Мы начали и очень хорошо спели.

— От чистого истока в Прекрасное Далёко, в Прекрасное Далёко я начинаю путь.

— Ну что же, — сказал Суслов, — песня чистая и идейная и звучит очень хорошо даже под одну гитару. Я поговорю с кем нужно, а вы продолжайте репетировать.

Глава 13

— Я тебя люблю! — сообщила мне Люся. — Ты у меня самый хороший!

Мы сидели в моей комнате после поездки к Брежневу. Сначала говорили о будущем выступлении, а потом долго целовались.

— Самая хорошая у нас ты, — сказал я, снимая её со своих коленей, — а я самый умный, поэтому брысь отсюда, пока я терплю.

— Как ты думаешь, нас покажут? — второй раз за вечер спросила она.

— Запись сделают. Если потом не вырежут, то покажут. Вряд ли Суслов будет влиять на комиссию. Сведёт нас с режиссёром, а дальше уже сами.

— Тогда точно вырежут, — пригорюнилась Люся. — Там такие артисты!

— Не помню ничего особенного, — сказал я. — Две песни спела Пьеха, потом Магомаев пел сам и с Мондрус. Да, Кристалинская была и этот... Адамо. И непонятно для чего выпустили Палад Бюльбюль-оглы. Это в павильонах. Ещё вставляли песню из "Кавказской пленницы" и что-то пели на тройке. Всё остальное — это танцы, балет и музыка. Я не считаю пением сатирические куплеты, песенку ведущих и гримасы кукольного тигра под фонограмму. Это то, что касается "Сказок". А на почту "Огонька" нас с тобой не приглашали. Ничего, с твоим голосом и моими песнями — это только вопрос времени.

— Завтра поедешь меня встречать?

— Если буду заниматься шесть часов, то не успею, хотя... Нас должна забирать одна машина, так что и я раньше закончу. Наверное, прямо с тренировки и поеду.

В понедельник я проводил Люсю в школу, а на обратном пути заехали за мной и отвезли на занятия. После разминки тренер показал то, что нужно отработать в ближайшие дни, поправил мои ошибки и ушёл на три часа, оставив заниматься самостоятельно. Вернулся он незадолго до отъезда и начал меня лупить. Когда бьют даже на законном основании и с твоего согласия, это очень неприятно. Я старался изо все сил, но не мог зацепить этого кабанчика. Тренер был быстрей и сильней меня, не говоря об опыте. Одним словом, как раз тот случай, когда нужно убегать.

— Нет в тебе гибкости, — заключил он, закончив эту экзекуцию. — Кое-чему научу, но это так... для разборок на лестничной площадке.

И это он меня лупцевал, чтобы выяснить полную непригодность? Честное слово, я разозлился и решил сделать всё, чтобы хоть раз заехать ему по физиономии. Я прочитал много книг по разным системам боя. Они были очень схожи и не содержали ничего чудесного, чудеса давал многолетний тяжёлый труд. Я не собирался измываться над собой много лет, но можно было позаниматься с год, если это даст нам относительную свободу. Нужно будет кое-что отрабатывать дома, партнёров я найду. Здесь занималось немало народа, думаю, что никто не откажет врезать мне по физиономии, особенно если попросить. А там посмотрим, получится это у них или нет.

Я принял душ, вытерся уже своим полотенцем и, одевшись, стал ждать машину. Через пятнадцать минут появился Сергей, и мы уехали. Когда прибыли на место, к школе отправились вдвоём и хорошо сделали, потому что если бы я пошёл один, то наверняка случилась бы драка. Вслед за Люсей из дверей школы вышел здоровенный парень. Он обогнал её, загородил дорогу и начал что-то горячо объяснять. Она отрицательно мотнула головой и попыталась его обойти. Ухажёр задержал, схватив рукой портфель.

— Сейчас она его треснет! — сказал я, ускоряя шаг. — Или это сделаю я.

— А я здесь для чего? Стой и не вмешивайся, — возразил Сергей и крикнул ухажёру: — Молодой человек! Отстаньте от девушки!

— А вы ей кто? — неприязненно спросил парень.

— Брат, — соврал Сергей. — Кому я сказал? Неужели совсем тупой и не понимаешь, что ты ей не нужен? Или для тебя важны только твои желания? Так это можно поправить. Пойдём, сестра.

— Ген, у меня появился братик! — похвасталась Люся, у которой заметно поднялось настроение.

"Что-то мне это напоминает, — подумал я. — А, вспомнил! Финальную сцену из "Кавказской пленницы", когда запугивали Саахова. Сестра, сделай звук погромче..."

— Спасибо, Сергей, — поблагодарила Люся, — и за сестру, и за помощь. Ещё немного, и я бы ему врезала. А это опять разбирательство, и хорошо если с директором, а не с завучем.

— Я сделал глупость, — признался я. — Надо было не спешить и сдать всё за девятый класс вместе с тобой, а потом ты сидела бы дома, а я сдавал всё остальное. Захотелось раньше заняться борьбой, а о последствиях подумал слишком поздно.

— Я договорилась о сдаче математики в субботу, — сказала Люся, когда мы сели в машину. — Дальше будет проще: чем больше сдам экзаменов, тем больше будет свободного времени для подготовки. Так что я думаю, что скоро освобожусь.

— Рассказывай о результатах поездки, — обратился Брежнев к Дербинину, который по его личному заданию ездил разбираться с готовностью конструкции новой серии космических кораблей.

— Надо откладывать пилотируемые запуски, Леонид Ильич, — сказал Валентин. — "Союзы" должны дать толчок нашей космонавтике, но пока там всё слишком сырое. Мишин был очень красноречив и уверен в результатах, но ему в космос не лететь. Глушко его поддерживает, но более осторожно. Они рвутся добраться до Луны, а такой энтузиазм приводит к спешке. Я не бог весть какой специалист, но и мне стало ясно, что многое нуждается в доработке. Большинство узлов не прошли проверку в режиме полётов. Я передал им вашу записку...

— И что? — поинтересовался Брежнев.

— Сказали, что переработают схему управления двигателями коррекции, а в парашютной системе полностью уверены. А на меня после этого начали смотреть с подозрением. Ясно ведь, что кто-то нам на них настучал. Я поговорил кое с кем в неформальной обстановке. Нет у них такой уверенности, какую демонстрирует руководство. При Королёве так не работали. Уже готовые "Восходы" уничтожили, а на них можно было многое отработать.

— Демонстрируют они, — проворчал Брежнев. — Посадить в кресло вместо космонавта, уверенности поубавилось бы. Жаль, что мы отстали. У американцев запуск за запуском, а у нас ничего. Ладно, лучше ничего, чем пышные похороны. Передайте, чтобы провели серию беспилотных запусков. Вот и посмотрим, насколько всё надёжно. За каждый неудачный запуск, будем наказывать рублём. Пусть подумают, что для них лучше: что-то нам демонстрировать или ещё раз проверить свою разработку.

В среду Сергей сообщил, что сегодня у нас проба на телевидении.

— Назначено на четырнадцать часов, — сказал он, когда я, как обычно, вышел провожать Люсю к машине, — поэтому будешь заниматься три часа, а потом мы тебя заберём. Люсю нужно освободить от двух последних уроков, но с этим я сам схожу к вашему директору. Отвезём вас домой, а потом приедет машина из телецентра. Они же отвезут вас обратно.

Записи в тот день не было, режиссёр передачи только прослушал наш номер в одной из студий на Шаболовке.

— Юрий Суренович, — представился он при встрече. — Вас я знаю. Вы же в Минске выступали? Мы тоже показывали ваши записи. Каким ветром вас сюда занесло?

— Давайте вы нас выслушаете, а потом будем разговаривать дальше, — сказал я, заставив его удивлённо поднять брови. — Мы, конечно, и вдвоём не тянем на Эдиту Пьеху, но вот Бюльбюль-оглы заменить можем. Ну а если вырежет комиссия, значит, не судьба.

— Что вам нужно для выступления?

— Как минимум нужна гитара, а лучше вместе с роялем.

— Идите за мной! — сказал режиссёр и привёл нас в помещение, очень похожее на студию в минском телецентре. — Вот вам рояль, сейчас будет и гитара.

— Здорово! — сказал он после окончания выступления. — Песня замечательная, и поёте вы хорошо. Я не против того, чтобы вставить её в фильм. Во второй части, после выступления оркестра Орбеляна, должен остаться рояль. Наверное, мы вставим вас после Адамо и дагомейцев. Мне нужно время доработать сценарий и договориться с артистами, которые выполняют роли ведущих. Когда всё приготовим, я вас приглашу. А дальше ваша судьба в руках комиссии. Съёмки будут не здесь, а на Мосфильме, туда вас и отвезут. Меня там мало кто знает по имени-отчеству, поэтому ищите Саакова. С вами будет сопровождающий, так что не заблудитесь. Ориентируйтесь на понедельник. Напишите здесь номер своего телефона.

В субботу Люся сдала математику на отлично и договорилась о сдаче английского языка.

— Меньше четвёрки не получу, — сказала она мне, — а неделя сидения за учебниками ничего не даст. Через пять дней твой день рождения. Что хочешь в подарок?

— У меня другое отношение к дням рождения, — ответил я. — Что может быть приятного в том, что осталось жить на год меньше? Поэтому для меня это не праздник и вполне можно обойтись без подарков.

— Ну и дурак! А ещё глава будущей семьи! Для меня день твоего рождения — это самый главный праздник, а каждый прожитый год делает тебя богаче и умнее! Я говорю не о деньгах. А подарок не обязательно должен быть полезным, главное, чтобы в него вложили кусочек души!

— Ты прямо как Кикабидзе, — пошутил я. — Тот тоже пел, что его года — это его богатство. Говорят, что его обокрали воры и написали на стене эти самые слова.

— Ну и подло! Что ещё ожидать от ворья!

— Да шучу я, шучу! — сказал я, обнимая подругу. — Ты у меня умница и замечательно сказала. Может, тебе не петь песни, а сочинять речи для Суслова? А то они у него... Прекрати кусаться! Ты мне лучше скажи, зачем пригласила Вику?

— Она сама напросилась! Выпытала, когда ты родился, и побежала докладывать деду. Ген, завтра воскресение. Что, если Брежнев опять пришлёт машину? Если честно, мне надоело полдня проводить с его внучкой. Вы там разговариваете, а я должна выслушивать эту малолетнюю сплетницу и рассказывать ей о тебе. Очень мне это приятно! И вообще, я как-то не так представляла наше будущее. Если все вокруг начнут с пелёнок в тебя влюбляться, да ещё внучки таких особ... Я долго не проживу.

— Она ещё жалуется! — сказал я. — Это мне нужно рвать волосы на голове, когда ты одним своим присутствием баламутишь целую школу. Я не припомню, чтобы девушки не давали мне прохода. А что будет после того, как тебя покажут на "Огоньке?" А к Брежневу, если пригласят, нужно ехать. И нельзя обижать отказом, и каждый раз я ему что-нибудь подбрасываю. Ничего, скоро отчитаешься за девятый класс и у нас все дни станут выходными. Такой умнице, как ты, освоить программу десятого класса — это тьфу!

В воскресение нас не позвали, а сами тоже никуда не выбрались. Полил сильный дождь, временами начинал срываться снег, и поднявшийся ветер гнал всю эту гнусь за окнами, поэтому никуда не хотелось идти или ехать. В понедельник от вчерашней непогоды не осталось и следа.

— Сегодня у вас опять сокращённый рабочий день, — сказал Сергей, когда забирали Люсю. — К трём часам поедем на съёмки.

— У меня последним уроком математика, так что не нужно отпрашиваться, — сказала Люся. — Успеем привести себя в порядок.

— Выступать будем в зимней одежде, — сказал я. — Поезжайте, а я пошёл собираться.

Тренер равнодушно отреагировал на моё сообщение о сокращении занятий. Он выполнял свои обязанности, но я его не интересовал. Ну и ладно, зато прекратил рукоприкладство. Хорошо позанимавшись четыре часа, я принял душ, оделся и пошёл к выходу. За Люсей съездили без происшествий, после чего мы почти час отдыхали до прихода машины.

— Режиссёр брал мой телефон, — сказал я Сергею. — Интересно, почему не позвонил?

— Мы его предупредили, — объяснил он. — Садитесь быстрее, можем опоздать. Нам ещё придётся искать нужный павильон.

Зря он беспокоился. Мы приехали с хорошим запасом по времени, а павильон нашли почти сразу, стоило только сказать о "Сказках русского леса". Хороший такой павильончик, заблудиться не заблудишься, но просторно. И лес воспроизвели правдоподобно, если не присматриваться. Почти сразу же натолкнулись на Саакова.

— Молодцы, что приехали раньше! — сказал он. — Сейчас дам лист с вашими словами, и по-быстрому выучите. Там их немного, так что это будет нетрудно. Минут через десять подойдут ведущие и съёмочная группа. Один раз отрепетируем и, если всё пойдёт нормально, будем снимать.

Он вытащил из кармана пиджака сложенный вдвое лист бумаги и протянул его мне.

— Кто это сочинил? — спросил я, прочитав написанное.

— Я, а что?

— Юрий Суренович, у вас есть ручка?

— Держи, — протянул он авторучку. — Что ты хочешь делать?

— Подождите минуту, — сказал я, быстро записывая на обратной стороне листка свой вариант нашего появления в лесу. — Как вам это?

— Пожалуй, так лучше, — признал он. — Только нужно переучивать текст.

— У меня прекрасная память, а Люсе почти не придётся говорить. В ведущих у вас Леонов и Анофриев? Чтобы артисты кино не запомнили текст в несколько слов? Здесь всё настолько просто, что можно даже импровизировать.

— Давайте попробуем, — решил он. — Вы пока осмотритесь, а я поищу ведущих и ознакомлю их с новым текстом. Вон в той стороне рояль, там же и вся аппаратура.

— Что ты сочинил? — спросила Люся, когда мы вышли на лесную поляну, где стоял белый рояль.

— Режиссёр написал... ерунду. У него вообще очень слабый сюжет, можно было сделать намного интересней. Но в чужой монастырь... Я написал, что мы с тобой сами пришли сюда, возмущённые несправедливостью.

— И в чём эта несправедливость?

— В Советском Союзе четверть населения — это дети и подростки, и многие из них смотрят телевизор. И кого они видят? Одних взрослых. А это дискриминация. Кажется, идут ведущие. Помнишь "Полосатый рейс"?

— Это тот самый Леонов?

— Ага! Нос картошкой, добрые глаза и залысины. Последнего ты не увидишь, потому что в фильме он был в зимней шапке. Анофриев тоже снимался, но ты вряд ли его запомнила. Я больше помню его как певца и композитора.

— Это и есть детские дарования, из-за которых я получил втык от своего режиссёра? — услышал я до жути знакомый голос Леонова.

— Дарования, но уже не детские, — сказал я, поворачиваясь к пришедшим. — Здравствуйте, Евгений Павлович! А вам не нагорело, Олег Андреевич?

— На меня меньший спрос, — ответил Анофриев. — Приятно, когда тебя помнят.

— Откуда такой пессимизм? — спросил я. — Так может сказать актёр, встретив на склоне лет поклонника своего таланта. Замените "помнят" на "знают", и будет нормально.

— Съел? — сказал Леонов Олегу. — А ведь я вас знаю. Прекрасно поёте, особенно ты, девочка. У твоего друга просто хороший голос, а у тебя он замечательный.

— Сумеете изобразить волка? — спросил я Олега. — Или показать?

— Ну покажи, — сказал он.

Вот что у меня отлично получалось, так это имитация волчьего воя.

— Да ну тебя! — сказал вздрогнувший Леонов. — Таким воем только пугать телезрителей. Олег, изобрази что-нибудь попроще. Так сойдёт. Давайте репетировать, мне ещё нужно возвращаться в театр.

Они взяли духовые инструменты и вышли за пределы поляны. То же сделали и мы. Первым был наш выход.

— Смотри, рояль! — воскликнула Люся, подбежала к белому чуду, села и откинула крышку. — Настоящий!

— И гитару бросили, — сказал я, беря прислонённую к роялю гитару. — Осталось только найти тех, кто снимает фильм.

— Смотри, дети! — сказал Леонов Анофриеву. — Что вы, ребята, делаете в такое время в лесу?

— Мы не дети! — гордо говорит Люся.

— А если появятся волки?

Анофриев отбегает за деревья и воем изображает волка. Люся пугается и хватает меня за руки, едва не выбив гитару.

— А вы нас не пугайте! — говорю я. — Ради справедливости мы готовы провести ночь в лесу и с волками!

— Не понял? — удивился Леонов. — О какой справедливости речь?

— Вы снимаете фильм? — спросил я.

— Ну снимаем, а что?

— А то, что четверть зрителей — это дети и подростки, а в вашем фильме нет ни тех, ни других! Это дискриминация по возрасту, а в Советском Союзе не должно быть никакой дискриминации!

— И чего же вы хотите?

— Спеть, конечно! — говорит Люся мои слова. — А если нет операторов, споём вам, зря, что ли, забрались сюда на ночь глядя?

— Здорово спели, — сказал Леонов после нашего исполнения. — И песня хорошая. Будет жаль, если вырежут.

— Прекрасно получилось! — сказал довольный Сааков. — Так и будем снимать. Только одно замечание вам, Люся. Не нужно так прижиматься к вашему другу. Из-за одного этого могут убрать номер. Всё, я пошёл за съёмочной группой.

Когда нас после съёмок привезли домой, я пообедал и сел работать. Уже несколько дней, отставив написание книги, делал записи в две ученические тетради. Обе хотел отдать Брежневу. Одна из них касалась его лично. В ней были два раздела: медицинский и кадровый. В первом я расписал всё, что знал о его болезнях и пристрастиях, которыми он себя гробил. На первом месте было снотворное, к которому его пристрастили. "Вам нужно отдыхать днём, Леонид Ильич! Не получается заснуть? Есть средства!" Чазова нужно от него гнать. Мало быть хорошим кардиологом, нужно уметь настоять на своём. Видеть, что твой пациент, у которого масса проблем с сердечно-сосудистой системой, постоянно принимает снотворное, да ещё запивает водкой по рекомендации некоторых идиотов, и не прекратить это безобразие... Его друзья и родные пытались бороться вплоть до того, что заказывали "пустышки" или подсовывали валерьянку, а толпа медиков во главе с Чазовым, вертевшаяся возле генсека, не сделала ничего. Он и мямлил часто из-за снотворных. Во второй части, как мог, охарактеризовал его окружение. Я мало знал о его помощниках, референтах и консультантах. В воспоминаниях кое-кого из членов ЦК мелькали фамилии Иноземцева, Бовина, Черняева, Шахназарова и Загладина, которые отличались подхалимажем и немало способствовали тому, что к концу жизни Леонид Ильич уверился в собственной непогрешимости и исключительности. Его помощника Голикова, который писал за Леонида Ильича книги, нужно было гнать поганой метлой. Я в подробностях расписал отстранение Подгорного для освобождения его поста для самого генсека, историю наград звёздами Героя, а так же опалу других людей из состава ЦК, дав этим случаям оценки, которые вычитал из разных источников. Захочет — сделает выводы. Многое я уже рассказывал, но не всё и не с такими подробностями. Во второй тетради написал всё, что помнил по кризису в Чехословакии. В моих прежних записях об этих событиях было только несколько строчек. Я и сейчас многого не знал, но всё же знаний хватило на половину тетради. В конце записал свои рекомендации. Нельзя было доводить до танков и тянуть с мерами до шестьдесят восьмого года. Нужно срочно убирать Новотного и заменять его не замаранным в репрессиях и прагматичным Гусаком. Без реформ у них было не обойтись, уж слишком сильно "закрутил гайки" Новотный. Убрать нужно и Дубчека. Его "программа действий" однозначно вела к ликвидации социализма. Надо было вычищать и других деятелей того же толка вроде Рихта, Шика и Ауэсперга. Гусак тоже был не самой лучшей кандидатурой, но я не знал других авторитетных политиков в Чехословакии. Этот хоть не переступит черту, если ему скажут, что за ней прогревают моторы наши танки.

Хорошо, что я успел закончить в понедельник, потому что во вторник меня забрала с тренировки Белова.

— Фиг я чему-нибудь научусь, если всё время будут дёргать, — попытался возражать я. — Кому я так понадобился, что это не может подождать?

— Ворчишь, как старый дед, — поддела меня Елена. — Раз отрывают, значит, надо. Поедешь туда, куда обычно возим.

— Тогда мне нужно сначала заехать домой, — сказал я. — Надо кое-что забрать для хозяина.

— Приказали везти сейчас, — заколебалась она.

— А ты позвони, — сказал я, впервые обратившись к ней на ты. — Если откажут, поедем сейчас. Нам нужно полчаса, даже меньше. Я сейчас побегу в душ, а ты иди к телефону.

— Полчаса у нас есть, — сообщила Елена, когда я уже переодетый после душа вышел к гардеробу. — Пошли быстрее!

Мы задержались дольше, чем я рассчитывал, но Брежнев промолчал насчёт опоздания.

— Познакомься, — сказал он мне, представляя пожилого мужчину с седыми, зачёсанными назад волосами. — Это Грушевой Константин Степанович. Он у нас генерал и обременён многими важными постами, но пока оставил их ради нашего проекта и возглавляет большую группу работников разных ведомств, которые используют твои материалы.

— Очень большую? — с неудовольствием спросил я.

— Около пятисот специалистов, и будем привлекать ещё, хотя уже не так много. Я понимаю, чего ты опасаешься. О тебе знают человек сорок, остальные считают, что всё идёт от белорусов.

— Всё равно много, — вздохнул я. — При таких масштабах работ утечка — это только вопрос времени. Рано или поздно поднимется шум, а потом начнут искать источник. Белорусский дед для меня только отсрочка. Для вас в этом раскрытии могут быть плюсы, а для меня — сплошные минусы.

— Какие, по-твоему, плюсы? — спросил Грушевой.

— Будет больше веры вашим словам, — объяснил я. — Конечно, если начнёте с трибуны ООН говорить о победе революции во всём мире, вам никто не поверит, а вот на слова о реальных угрозах цивилизации обратят внимание. Вы уже сейчас можете выступить с предупреждением о последствиях ядерной зимы. Эта теория будет выдвинута лет через пятнадцать и получит подтверждение моделированием на больших ЭВМ. Думаю, что это малость охладит американцев.

— Что за зима? — спросил Брежнев. — В твоих записях о ней ничего нет.

— Там только то, что произошло, — сказал я. — При взрыве тысяч ядерных зарядов в верхние слои атмосферы будут заброшены миллионы тонн грунта и сажа от сгоревших городов и лесов, и солнечный поток у поверхности Земли сократится в несколько раз. Самоочищение атмосферы займёт месяцы, а температура повсеместно сильно упадёт. Точно посчитать нельзя, потому что неизвестно слишком много факторов, но можно довоеваться и до ледникового периода.

— А что с минусами? — спросил Брежнев.

— Нельзя долго скрывать свои достижения, — ответил я, — иначе толку от них... И не забывайте, что мир не стоит на месте и всё, что я даю учёным, будет вскоре изобретаться. Полученные вами сведения только ускорят этот процесс и приведут к тому, что мы будем идти в первых рядах, а не плестись в хвосте, как это было в моей реальности. А вот для меня минус большой. Не хотелось бы всю жизнь провести на хорошо охраняемой даче, поэтому число знающих обо мне людей не должно расти, а вам нужно подумать о ещё каком-то прикрытии, помимо деда, которому осталось недолго жить.

— Что-нибудь придумаем, — пообещал Брежнев. — Займись, Константин.

— Это вам, Леонид Ильич, — сказал я, протягивая ему тетради. — В этой информация только для вас. Это то, о чём мы с вами говорили в первый раз, я только дополнил. А в этой подробности о кризисе в Чехословакии, которые удалось вспомнить. В конце дал свои рекомендации.

— Интересно, — сказал Брежнев, перелистывая вторую тетрадь. — Мы уже предварительно обсуждали этот вопрос. Что тут у тебя?

— Его нужно не предварительно обсуждать, а прорабатывать и начинать действовать, — сказал я, заработав удивлённый взгляд генерала. — Когда гнойник лопнет, всех обдаст гноем.

— Провести реформы? — удивился Леонид Ильич. — Суслов предлагал наоборот...

— Я примерно представляю, что мог посоветовать Михаил Андреевич. Без реформ не обойдётся ни их общество, ни наше, только у нас это не горит. То, что подходит для одного этапа, уже не годится на другом. Жизнь меняется, поэтому нужно учитывать эти изменения, а у них Новотный работал под нашего Иосифа Виссарионовича. Вот и доработался до отставки и контрреволюции. У них и терпения меньше, чем у нас, и при социализме живут всего ничего. Давить силой можно, толку-то... Сами по себе реформы и послабления не страшны, главное — это что и как реформировать и под чьим руководством и контролем. Затыкать рты — не лучший способ решения спора.

— Геннадий, меня не устраивает порядок консультаций... — начал Грушевой.

— Извините за то, что перебиваю, Константин Степанович, — сказал я. — У меня есть предложение. Давайте я на время отложу писательство и сделаю для вас развёрнутые комментарии по моим спискам. По некоторым событиям мне нечего добавить, но другие могу описать более подробно. Дайте только один экземпляр распечаток. Тогда не будет необходимости в частых консультациях, а вам так гораздо удобнее.

— Это совершенно секретные документы, — замялся Грушевой. — Работать с ними в квартире...

— Моё право на допуск к написанным мною бумагам не оспаривается? — спросил я. — А сохранность... Поставьте в моей комнате сейф. Сделанные мной записи будете забирать. По-моему, это самое удобное, и я не буду лишний раз никуда мотаться.

— Так и сделаем, — подвёл черту Брежнев. — А теперь давай перейдём от дел государственных к личным.

Глава 14

— Твоя работа приносит государству огромную экономию средств, — сказал Грушевой, — а выгода от сотрудничества в долгосрочном плане не поддаётся расчётам. Скольких ошибок можно избежать!

— Вы подводите разговор к оплате? — спросил я. — Если так, то зря. Мне не нужны деньги, вот услуги другого рода... Поможете раньше времени жениться и получить квартиру, а большего мне пока и не надо. Я хорошо заработаю на заимствованных книгах. И совесть у меня чиста: уже лет через пять изменения реальности начнут сказываться на жизнях миллионов людей, и чем дальше, тем сильней. Почти ничего из того, что в моё время создали после перестройки, уже не будет. Кое-что нельзя печатать, но остальными книгами можно будет после переделки радовать людей.

— Зря, — сказал генерал, — любой труд должен вознаграждаться. Но если хочешь получать оплату услугами, обращайся. Сделаем для тебя всё, что в наших силах. В ближайшее время в твоей комнате поставят сейф и вам сменят дверь. Прослушивать квартиру не будут, но поставим сигнализацию, а у соседа, пока ты работаешь с документами, поживут оперативники. Но необходимость в консультациях не исчезнет, поэтому мы проработаем и этот вопрос. Мне и самому нужно с тобой поговорить. Организуем всё так, чтобы не привлекать к тебе лишнего внимания. Тебе обязательно поступать в этот киношный институт? Есть же уже одно высшее образование.

— Хочу быть артистом! — заявил я. — Есть возражения?

— Я уже говорил с ним на эту тему, — сказал Брежнев. — Ты надолго задержишься?

— Нет, сейчас уезжаю, — ответил Грушевой. — Я могу забрать с собой материалы по Чехословакии?

— Возьми. — Леонид Ильич отдал ему одну из тетрадей. — Пусть пока побудет у тебя, мы с Сусловым прочитаем и внесём замечания... Садись, — сказал он мне, когда ушёл генерал. — Ты приглашал Вику на день рождения?

— Я не против того, чтобы она на нём присутствовала...

— А в чём дело? Что не так?

— Мы пока не говорили родителям, к кому ездим.

— Похвальная скромность. Объясняй всё.

— Мои знают о том, что со мной случилось, и им я мог бы рассказать, а вот родителям подруги говорить боюсь. Они и так уже растеряны от всего произошедшего за последний год. Я, конечно, скажу, но только после свадьбы.

— Разглашение секретных сведений, — хмыкнул он.

— А я не давал подписок, — возразил я, — и не говорил с родственниками о будущем, только о себе. Исключение — Люся, но и она знает только в общих чертах.

— А почему не хочешь сказать сейчас?

— А вам было бы приятно узнать, что вашу дочь берёт в жёны восьмидесятилетний старик?

— Понятно, какие тараканы у тебя в голове, — сказал он. — К твоему сведению, я вообще не отдал бы замуж свою дочь в таком возрасте. Но какой ты старик? Мальчишка, которому досталась чужая память. При раннем браке я радовался бы тому, что у меня зять с опытом. И честнее сказать заранее, а не ставить их перед фактом.

Обрадуется ли Надежда моему опыту? Проверять не тянуло.

— Нет, — сказал я. — Может, у меня в голове тараканы, но если всё расскажу, а мне после этого дадут от ворот поворот, мы не сможем пожениться, мы даже не будем нормально общаться! Они не подпустят меня к дочери! Да за два года я умру! А молчание они простят.

— Ладно, не хочешь говорить — дело твоё, но Вику не обижай. Я с ней поговорю. Не такая она болтушка, какой кажется. Вот тебе номер телефона, позвонишь по нему, к какому времени её привезти. Свой подарок она отдаст сама, а я вам тоже кое-что подарю. Как у вас, кстати, с "Огоньком"?

— Номер засняли, режиссёр доволен, теперь была бы ещё довольна комиссия.

— За это не беспокойся: всё примут. Я думаю, что вам нужно больше выступать, а тебе писать больше книг. Известность — это тоже своего рода щит. Кто поверит в то, что человек, давший жизнь проекту, выступает на сцене, учится на актёра и пишет книги? Это объяснит и мой интерес к вам, и многое другое. Сами американцы на такое никогда не пошли бы и тем более не подумают, что пойдём мы. То, что ты гуляешь свободно, большая удача. Были планы твоей изоляции. Не у меня, у других.

— Спасибо, — сказал я. — Я это запомню.

— Ты не знаешь, что у вас было с диабетом? — спросил он. — Я интересовался у Келдыша, но он сказал, что в разделе медицины по этой болезни ничего нет.

— Я сам никогда не интересовался, но сестра болела диабетом до самой смерти. И у неё он был не в самой тяжёлой форме. Я знаю о болезни Виктории Петровны и, если бы мог чем-то помочь, давно сказал бы.

— Нет, так нет, — вздохнул он. — Я хотел с тобой поговорить, но нужно ехать в Кремль, поэтому разговор отложим. Вику не дождёшься?

— Мне нужно ехать за Люсей. Я ей потом позвоню.

Сегодня мы немного опоздали и встретили Люсю на полпути от школы до места, где нас ждала машина.

— Не стала больше ждать на ветру, — сказала она, передёрнув плечами. — Холодно, пора уже надевать зимние вещи.

— Дай сюда! — Я забрал у неё из рук портфель. — Засунь руки в карманы, и пошли быстрее, ты вся замёрзла! Сейчас приедем, и буду отогревать чаем.

— А почему сегодня приехали позже?

— Белова забрала из секции по известному адресу, — объяснил я, — а там задержали. Извини, но приехать быстрее не получилось. А одеваться действительно нужно теплее. Привыкли повсюду разъезжать в машине, и вот результат. Как бы ты не простудилась на этом ветру.

К приезду у Люси потёк нос и стало побаливать горло. Я развил бурную деятельность. Нагрел в колонке воду и усадил её парить ноги, принёс от нас банку малинового варенья и приготовил чай, а после того, как она его выпила, сделал массаж особых точек.

— Ты ухаживаешь за ней прямо как за женой, — дрогнувшим голосом сказала Надежда. — Со мной так возился только Иван.

— А родители? — спросил я, вытирая подруге ноги. — Одевай быстро тёплые носки.

— Я в детстве ни разу не простужалась. Младшие у нас болели, с ними и возились.

— Значит, у Люси хорошая наследственность, — заключил я. — Не должна заболеть. Пойдём, уложу в кровать и расскажу сказку.

— Только не вздумай её целовать, — предупредила Надежда. — Ещё сам заболеешь. Если завтра пойдёт в школу, наденет зимнее пальто.

То ли помогла наследственность, то ли вовремя принятые меры, но утром Люся чувствовала себя прекрасно, продемонстрировала завидный аппетит и была отправлена в школу. День прошёл без происшествий, и мы вовремя за ней приехали.

— Не пойму, куда делись ухажёры? — спросил я подругу. — Неужели потеряла привлекательность?

— Нет, — ответила она, — подружилась с одним из них. Помнишь парня, которого отшил Сергей? Другие стараются с ним не связываться, а он не выходит провожать, потому что встречаете вы. А в благодарность приходится гулять с ним на переменах. Зато больше никто не пристаёт, а он просто ходит рядом и молчит.

— Какое изощрённое коварство! — делано возмутился я. — Мало того что мне, почти мужу, ничего не сказала о своём хахале, так ещё используешь бедного парня в своих целях. А если бы я по какой-то причине пришёл к вам в школу, а вы там ходите в обнимку? Ты не смотрела "Отелло"?

— Я его читала! — засмеялась Люся. — А что мне осталось делать? Бросил одну на растерзание, и выкручивайся, как хочешь. Да, завтра сдаю английский, а на понедельник договорилась насчёт географии, и останутся четыре экзамена. Во сколько завтра будем отмечать?

— Что вы собрались отмечать? — спросил Сергей.

— У моего жениха день рождения, — засмеялась Люся, — а через два месяца у меня, и всё!

— Что всё? — не понял Сергей.

— Конец одной жизни и начало другой! — объяснила она. — До завтра, мы пошли!

Я тоже простился, и мы вышли из машины.

— Вике позвонил? — спросила Люся. — Будет моя соперница на дне рождения или нет?

— Я ей, что ли, растрепал о своём дне рождения? Не могла сказать, что не знаешь?

— Не привыкла врать без необходимости. Зайдёшь?

— Позже, сейчас твоя мать потянет обедать.

— Тогда сегодня лучше не приходи, буду готовиться к географии. Да и уроки на завтра учить. Это ты у нас свободный человек.

Утром она заметно волновалась.

— Перестань трястись, — сказал я. — С твоим знанием языка меньше четвёрки не получишь. Займись медитацией, время у тебя будет. Ни пуха, ни пера!

— Придётся вам больше мотаться, — сказал я своим сопровождавшим, когда они заехали за мной после школы. — У меня большая работа, поэтому буду сокращать занятия мордобоем. Хватит трёх часов. В двенадцать отвезёте меня домой, а вторично приедете, когда нужно будет ехать за Люсей.

— Как скажешь, — согласился Виктор. — Нас закрепили за тобой, но если будем на выезде, я предупрежу, чтобы прислали других.

Тренер отреагировал на моё решение ожидаемо — без эмоций.

— Надо — значит надо, — сказал он. — Это нужно тебе, а не мне. Сократим время на отработку, но я советую дополнительно заниматься дома.

Когда приехали с тренировки домой, меня встретила растерянная мама. Причиной её растерянности был довольно большой сейф, который привезли и установили в моей комнате. Открывалась эта дура двумя ключами и набором кода.

— Сказали, что приедут менять дверь, тогда отдадут тебе ключи и покажут, как пользоваться. Для чего всё это, Гена?

— Это только меры безопасности. У меня будет длительная работа, а выполнять дома удобнее. Не обращайте внимания.

— Другие обратят, — сказала она. — На нас и так косятся из-за твоих машин, а теперь ещё поменяют двери. Надежда уже видела этот ящик. Сказал бы ты им. Или нельзя?

— Боюсь, — признался я. — Поженимся, тогда скажу.

— Это из-за возраста? — догадалась она. — Если так, то делаешь глупость. Они относятся к тебе, как к родному сыну, Надежда сама говорила. Стали бы они отдавать дочь кому-то другому в шестнадцать лет! Я сама к Люсе так же отношусь, да и вообще эта семья для нас уже вроде родственников. Ум и опыт — это не преступление, а телом ты молод. Меня на месте Надежды такое не оттолкнуло бы. Вот то, что ты держишь их в неведении, действительно неприятно. По себе помню.

— Ладно, уговорила, — решил я. — Сегодня всё расскажу. Но если они после этого уйдут, пойду и повешусь в ванной!

— Дурачок! И ты после этого будешь утверждать, что тебе восемьдесят лет? Куда они уйдут, если вы с Люсей так связаны, что не разорвёшь? Мальчишка ты, а не взрослый человек.

— Не вовремя они затеяли с дверьми, — сказал я, чтобы сменить тему. — Будут выбивать короб, а это грязь. Может, поговоришь с Надеждой и посидишь у них? Вы будете готовить, а я здесь прослежу за работой и всё уберу.

— Я поговорю, — пообещала мама. — Начнём готовить у них, а там посмотрим.

Она ушла к Черзаровым, а вскоре после её ухода приехали менять двери. Вместе с рабочими была Белова.

— Возьми ключи от сейфа, — сказала она, передавая мне два ключа. — На этой бумажке написан номер кода. Выучи и уничтожь. Сейчас вам поменяют двери, а чуть позже приедут штукатуры. Сигнализацию поставят завтра, тогда же тебе передадут документы.

— А можно покрасить штукатурку как-нибудь потом? — спросил я. — У меня день рождения, а тут эта вонь.

— Поздравляю! — сказала она. — Я предупрежу.

На замену двери с коробом ушло два часа. Внешне она почти не отличалась от той, которую сняли, но была в три раза толще и явно не из сосны. Мне не пришлось освобождать прихожую или заниматься уборкой, потому что рабочие всё сделали сами.

— Возьмите, — протянул мне бригадир связку ключей. — Здесь по пять ключей на оба замка. Сейчас должны приехать штукатуры.

К трём часам работы были закончены. Если бы не свежая штукатурка, я не сразу заметил бы, что здесь что-то меняли, разве что по замкам. Даже табличку с номером повесили со старой двери. Скоро позвонил Сергей, и я побежал одеваться.

— Поздравляем! — сказал Виктор, когда я забрался в машину. — Осторожней, не сядь на торт. Будете уходить, не забудь взять с собой. Это от нас.

— Спасибо! — поблагодарил я. — Давайте быстрее. У неё не будут долго принимать один экзамен.

Люся ждала нас за калиткой в компании того самого парня. Увидев меня с Сергеем, он попрощался и ушёл.

— Отношения развиваются на глазах! — сказал я, забирая портфель. — Уже и от меня не скрываетесь. Ладно, хвастайся. Что получила?

— Две пятёрки!

— Как две? — не понял я.

— Сначала сдала английский, а потом набралась нахальства и подкатила к географичке. Она почему-то задержалась. Так она меня почти и не спрашивала. А в следующую пятницу буду сдавать физику. Потом химия и история — и я свободный человек! Пошли к машине. Здесь я тебя поздравлять не буду, у меня подарок дома.

Когда приехали и поднялись на свой этаж, увидели моего отца, рассматривавшего новую дверь.

— Что у вас здесь было? — спросил он, увидев меня.

— Поменяли дверь, — объяснил я. — Покрасят потом. А ты почему сегодня раньше?

— В связи с твоим праздником отпросился со службы. Пришёл, а замки другие.

— Возьми свои ключи, — сказал я. — Мама вместе с Надеждой заканчивает готовку, а я сейчас подойду.

Иван Алексеевич тоже уже был дома и о чём-то разговаривал с женой и моей матерью в гостиной.

— Иди сюда, жених! — сказал он мне. — Твоя работа?

— Что именно? — не понял я.

— Сегодня утром ни с того ни с сего вызывают нас к начальству и сообщают о присвоении следующего звания.

— Вы уже долго ходите в майорах, — сказал я, сообразив, о каком подарке говорил Брежнев. — Выслуги достаточно.

— Ты мне голову не морочь! Выслуга здесь ни при чём. Офицерам с нашим образованием не светит ничего выше майора, а нас, вместо того чтобы выпроводить на пенсию, повышают в звании.

— Где Ольга? — спросил я.

— У подруги, — ответила Надежда. — А зачем она тебе?

— Хочу кое-что вам рассказать, — ответил я. — Ей нельзя это слышать.

Я быстро, не вдаваясь в подробности, рассказал им всё, что посчитал нужным.

— Из-за знания будущего со мной и носятся. А ваше повышение в звании — это подарок Брежнева на мой день рождения.

— Всякого ожидал, но не такого! — сказал Иван Алексеевич. — А почему молчал?

— Он боялся, что вы отлучите его от дочери, — сказала мама. — Как же, восемьдесят лет! А на самом деле мальчишка, разве что знает много.

— Так у тебя уже была жена? — спросила Надежда.

— И жена была, и дети, и даже внуки.

— И как вы жили?

— Сначала тяжело. Не из-за жены, она была замечательной женщиной. Просто не было своего жилья и пришлось раз десять менять съёмное. Да и зарплата у меня была небольшая, а она или сидела в декретах, или не вылезала из больничных из-за детей. Потом уже было всё: и деньги, и квартиры.

— Не захотел повторять жизнь? — спросил Иван Алексеевич.

— Сначала было только это, а потом влюбился в вашу дочь.

— Не трясись, — сказала Надежда. — Мне теперь, наоборот, будет спокойней. Одно дело мальчишка, пусть даже и умный, другое — человек с опытом.

— Спокойной жизни у вас не будет, — сказал Иван Алексеевич, — и меня это не радует. Но с дочерью говорить бесполезно: ты для неё — свет в окошке. Что-то говорить против — это только поругаться, и она всё равно сделает по-своему, не сейчас, так позже, поэтому мы не будем вам мешать. Ладно, давайте ставить и накрывать столы. Ты кого-то пригласил?

— Будет внучка Брежнева, — сказала Люся, которая промолчала весь разговор. — Он ей нравится, вот и напросилась на день рождения.

— И сколько лет внучке? — поинтересовалась Надежда.

— Тринадцать, — ответил я. — Её пригласили к шести. Кто же знал, что отцы так рано придут со службы? Я сейчас позвоню и узнаю, не сможет ли приехать раньше.

Около пяти приехала с работы сестра, а вслед за ней привезли Вику.

— Оставляю её у вас, — сказал мужчина, с которым она поднялась к нашей квартире. Перед тем как закончите, позвоните по тому же телефону.

День рождения провели весело. Перед его началом позвонили на квартиру, где была Ольга, и она через десять минут сидела за нашим столом. Я принял подарки, потом все ели, а в завершении включили магнитофон и стали танцевать. Закончили мой праздник в восемь.

— Через неделю уже зима, — сказал я Люсе.

Мы отправили домой довольную Вику, убрали со столов и разошлись кто куда. Я уединился с Люсей в своей комнате.

— Он не провалит пол? — спросила она, имея в виду сейф.

— Со временем прогнёт паркет, — ответил я, — но он нужен до лета. Напишу всё самое важное, и останутся только консультации. Надеюсь, что меня не будут часто дёргать. Знаешь, я очень рад, что всё рассказал твоим и они это нормально восприняли.

— Они тебя любят, особенно мама, — сказала Люся. — Ты сегодня назвал её мамой, так у неё на глазах выступили слёзы. Они с отцом хотели сына, а родились мы.

— Я буду благодарен им за тебя до конца дней. Как же я тебя люблю!

— А как? — спросила она, забираясь ко мне на колени.

— Потерпи два месяца, потом узнаешь.

— Смотри, пошёл снег! — сказала подруга, глядя в окно, за которым, кружась, падали редкие хлопья снега. Его с каждой минутой становилось всё больше, поднялся ветер, и вскоре за окном уже мела метель.

— За окном танцует вьюга, не прожить нам друг без друга, мы вдвоём! — запела Люся, обняв меня и положив голову мне на грудь.

— Пока не вдвоём, но скоро будем. Вместе и на всю жизнь.

— Необходимо менять структуру кормовой базы, — сказал академик Авдонин. — Без этого мы обречены на закупку импортного зерна, особенно в годы, неблагоприятные для зернового производства. Или же нужно сокращать поголовье мясного скота.

— Ни о каком сокращении скота не может быть и речи! — отрезал министр сельского хозяйства Мацкевич. — Что вы, Николай Сергеевич, можете предложить конкретно?

— Чем меньше мы заготавливаем сена, тем больше его недостачу приходится восполнять фуражным зерном. Если для собственного потребления зерна выращивается в избытке, то на корм скоту, да ещё при таком росте поголовья, в кризисные годы нам его однозначно не хватит. У нас большинство пашен по плодородию и климатическим условиям сильно уступают тому, что имеют основные экспортёры зерна. Целина — это пример того, как нельзя вести хозяйство, а ведь распашка целинных земель продолжается до сих пор. Американцы в своё время разбили на этом лбы, а мы упорно наступаем на те же самые грабли! Травополье запрещено, лесозащитные станции ликвидировали! Американцы восстанавливали плодородие своих почв, пользуясь работами русских почвоведов! Почему же у нас считают, что воля руководства превыше законов природы?

— Вы говорите, да не заговаривайтесь! — привстал Мацкевич.

— Не мешайте говорить! — раздражённо сказал министру Суслов. — Вас мы ещё послушаем!

— Если сказал лишнее, извините! — сказал Авдонин. — Просто наболело. Распахали пятьдесят миллионов гектаров, когда по плану нужно было в три раза меньше! Шесть центнеров с гектара — это урожайность? А степь загубили и продолжают губить. Нужно заниматься окультуриванием лугов и пастбищ, иначе скот скоро будет есть одно зерно. А для большинства районов, где мы его выращиваем, засуха раз в три-пять лет — это нормальное явление. Пока мы закупаем мало зерна, но если серьёзно не повысить культуру земледелия, со временем закупки возрастут многократно. О какой продовольственной независимости можно говорить? Если вы действительно хотите воспользоваться моими советами, могу разработать общую программу действий. Детализировать её по регионам — задача вашего министерства, уважаемый Владимир Владимирович, академия может в этом только помочь.

— Что-нибудь можете добавить? — спросил Косыгин.

— Мне непонятна наша гонка за мясом. Это чтобы догнать Запад или накормить народ? У нас громадные возможности по морепродуктам. Японцы, например, едят рыбы в пять раз больше мяса. Производство мяса нужно увеличивать, но не на столько и не любой ценой. Но это уже только моя личная точка зрения.

— Спасибо, Николай Сергеевич, — поблагодарил Косыгин. — Ждём вашу программу. Когда будете готовы, сообщите Владимиру Владимировичу, мы её рассмотрим. Теперь выслушаем вас, Мстислав Всеволодович.

— Исследованием новых технологий в области полупроводниковой техники и микроэлектроники по предложенной белорусами программе занято тридцать два научных учреждения, — сказал Келдыш. — В основном это академические институты, но есть и несколько отраслевых и специальные конструкторские бюро. Хочу поблагодарить Совет министров за большую и своевременную помощь в приобретении необходимого оборудования. Проведена очень большая работа, но на выходе только две темы, по остальным предстоит работать два-три года, а потом начнём внедрять в производство. Отдача будет очень большой, но не раньше чем через пять лет. Приходится решать очень много сложных вопросов. Но без этого этапа нечего даже и думать подходить к изучению и реализации второго пакета научно-технической информации. Пока мы не испытываем необходимости в дополнительном финансировании, вполне достаточно отпущенных средств.

— А если ускорить? — спросил Суслов.

— Если начнём подгонять учёных, получим на выходе сырой материал, — ответил Келдыш. — Это потом аукнется в производстве. Там всё цепляется одно за другое. Я сам хотел бы быстрее получить многие виды изделий, но, этого нельзя сделать, пока не отработана технология.

— Спасибо, Мстислав Всеволодович, — сказал Косыгин. — Давайте выслушаем Владимира Фёдоровича.

— В нашем министерстве рассмотрели те мероприятия, которые были отданы на экспертизу, — сказал Жигалин. — Большинство из них не по нашему профилю, но специалисты дали свою оценку. Реализация предложенных планов приведёт к экономии миллионов тонн металла, в основном чугуна и стали, и к снижению металлоёмкости изделий во многих отраслях производства. Но пока это только лозунги. Не существует оборудования для производства нужных материалов, в первую очередь высококачественных пластмасс. Необходимо заняться исследованиями свойств заявленных материалов и разработкой технологических процессов их получения. Мы рекомендовали институты соответствующего профиля. Часть работ можно провести в плане ОКР специализированных КБ Минхимпрома.

— Хорошо, передайте докладную записку секретарю. Всё, товарищи, на этом закончим.

Все, кроме Суслова и Косыгина, покинули комнату совещаний.

— Что будем делать с Чехословакией? — спросил Суслов. — В Политбюро мнения разделились.

— А что думает Леонид Ильич? — спросил Косыгин. — На последнем заседании он не высказал своё мнение, только слушал других. Вы обсуждали с ним этот вопрос?

— Он пока не определился, — ответил Суслов. — В Министерстве иностранных дел считают, что Дубчека и его окружение не удастся контролировать. В международном отделе ЦК очень скептически относятся к тому, что Новотный под нашим давлением оставит свои посты. Пономарёв считает, что у нас мало возможностей влиять на оппозицию.

— Значит, силовой вариант? — спросил Косыгин. — Реформы отставляем?

— Ему легко предлагать, — раздражённо сказал Суслов. — Контролируемые реформы! А как мы будем их контролировать? Через Гусака? Так ведь он был лояльным под прицелом наших танков. Хватит ли одной угрозы? И потом там надо убирать человек двадцать. Техническая возможность есть, но на такой падёж в рядах оппозиции не отреагирует только идиот, как бы это ни маскировалось под естественные причины!

— А если ввести танки не в шестьдесят восьмом, а сейчас? — предложил Косыгин. — Поговорить с Дзуром, он поддержит. Да и Новотный не должен сильно возражать. Оправдания можно придумать, а наличие наших сил должно остудить горячие головы. А если кого не остудит, можно будет ими заняться. А Новотного будем менять. Вот кем, нужно подумать, возможно, и не Гусаком. Надо посоветоваться с чехословацкими товарищами. Пусть Пономарёв пошлёт туда кого-нибудь из тех, кто курирует Чехословакию. Время ещё есть, хоть и немного.

Глава 15

Среда, седьмого декабря, была особым днём. Люся сдавала последний экзамен за девятый класс, и этим экзаменом была история. Я обратился к директору с просьбой, чтобы экзамен принимала не завуч, а другая учительница, которая тоже вела этот предмет, но получил отказ.

— Как бы Надежда Семёновна не относилась к Черзаровой, она не станет специально занижать оценку, — сказал он мне, — а ты хочешь, чтобы я выразил ей недоверие. Вы уйдёте, а мне с ней работать. Единственное, что могу сделать, — это присутствовать на экзамене.

Люся уехала в школу, и сейчас я ждал её возвращения. Меня по-прежнему по утрам возили на борьбу, но уже к половине первого был дома, обедал и садился писать. Два часа уходили на работу с документами, которые хранились в сейфе, потом давал себе отдых и садился дописывать книгу. Когда мне привезли документы, у куратора поселили двух крепких парней. У всех в наших семьях, кроме Ольги, взяли подписку о неразглашении любых сведений, касающихся меня и проекта в целом. Со времени последнего визита к Брежневу не было ни одной консультации, да и Леонид Ильич тоже не вызывал. Наверное, для работы хватало тех записей, в которых я давал подробные комментарии к событиям. За ними раз в два дня приезжала Белова. За прошедшие две недели мы так никуда и не выбрались отдохнуть. Люся, не разгибая спины, сидела за учебниками, да и у меня было много работы. Один раз пригласил её пройтись по улице. Дул небольшой ветер, а с неба густо сыпался крупный, пушистый снег. Я люблю такую погоду, поэтому решил погулять и сначала позвонил подруге, а потом — куратору. Сам он с нами не пошёл, а послал одного из парней. Этот тип пристроился в трёх метрах за нами и получилась не прогулка, а конвоирование. Вернувшись домой, подумал, что вопрос с охраной нужно решить как-то иначе, а пока придётся обойтись без прогулок.

Я посмотрел на часы и начал одеваться. Вот-вот должна была приехать подруга, и я хотел встретить её на улице. Сильного мороза не было, только градусов пять, да и ветер стих, поэтому с удовольствием стоял у подъезда и дышал свежим воздухом. Ожидание затянулось, и я уже начал волноваться, когда с улицы во двор въехала знакомая "Волга". Машина остановилась возле подъезда, и из неё вышла уставшая, но довольная Люся.

— Всё! — объявила она, отдавая мне портфель. — Я уже десятиклассница. По истории пять, и больше не нужно никуда ездить. Сказали, что документы будут через две недели, а заявление на экстернат по десятому классу напишу после каникул.

— Молодец! — сказал я. — Дома поцелую, сейчас слишком много свидетелей. Пошли быстрее, а то я уже давно жду и немного замёрз.

Я помахал рукой Сергею с Виктором, и мы зашли в подъезд.

— Я не виновата в задержке, — начала оправдываться Люся. — Это Надежда прицепилась. Я рассказала без ошибок, а она начала задавать дополнительные вопросы. Стерва она и есть стерва! Хорошо, что на экзамене присутствовал директор, а то она точно снизила бы оценку. Ему пришлось вмешаться.

— Чёрт с ней, — непочтительно отозвался я о завуче. — Чем думаешь заняться, свободная женщина?

— Если ты намекаешь на то, что я должна опять сесть за учебники, то объявляю забастовку! Даёшь развлечения!

— Хочешь в цирк?

— И в цирк хочу, и в театр, и в кино! Согласна даже на музей, только бы не сидеть в комнате! Сколько можно? Разве мы с тобой не заслужили? Заходи в квартиру, не обсуждать же это на лестничной площадке.

— Отдохнём, — согласился я, — а потом займёмся делом. Не бойся, заниматься с учебниками начнёшь после каникул. Мне Брежнев кое-что подсказал, и я думаю воспользоваться его предложением.

— И что он предложил?

— Больше выступать и писать книг. С точки зрения любой разведки, люди с моими знаниями должны охраняться не хуже ядерных секретов. Примерно так охраняют белорусского деда. За нами только присматривают, и я постараюсь сделать этот присмотр ещё более ненавязчивым. Во-первых, к лету дам развёрнутые комментарии лет на тридцать вперёд и уже не буду настолько незаменим, а во-вторых, смогу самостоятельно начистить рыло двум-трём противникам. Кроме того, со следующей недели у меня начинается стрелковая подготовка, а после неё пообещали выдать серьёзный ствол. Так что за нами будут присматривать, уже не наступая на пятки. И машину нужно закрепить за какой-нибудь цивильной конторой. Водитель вооружён, поэтому не вижу надобности во втором охраннике. По мнению генсека, вокруг нас должно быть как можно больше шума. Самая несерьёзная часть общества — это люди искусства, то есть мы, а у него слабость к молодым дарованиям. В проект вовлечены сотни людей, поэтому рано или поздно о нём узнают. Вначале посмеются, потом задумаются, а дальше начнут искать и разбираться, из какого источника льются знания о будущем. Понятно, что захотят захватить такую полезную вещь, а если это не получится, так хотя бы заткнуть, чтобы не пользовались другие. Леонид Ильич пообещал придумать что-то ещё, помимо центра в Белоруссии, но и мы с тобой поработаем. Приготовим концертную программу и выступим. К Новому году не успеем, а к майским праздникам — запросто. Если разучим пять-шесть песен, то, с учётом уже имеющихся в репертуаре, наберётся на полноценный концерт. Разбавим его шутками на основе моих анекдотов и нескольких юмористических рассказов, и народ будет в экстазе. Я думаю, что шума после такого концерта будет намного больше, чем если мы будем участвовать в каком-нибудь другом. А сцену Суслов обеспечит.

— Мне читать юмористические рассказы?

— А что в этом такого? Это сейчас их читают почти одни мужчины, а в моё время были женщины-комики и пародисты. Ну что, даёшь концерт!

— Я тебя люблю! — Она повисла у меня на шее.

— Вы долго будете топтаться в прихожей? — спросила из комнаты Надежда. — И не кричите так сильно. У нас никто дверь не менял, и ваши крики слышны на лестничной площадке.

— Извините, — сказал я. — Мы будем вести себя тихо-тихо.

— Мам! — сказала Люся. — У меня пятёрка по истории и перевод в десятый класс!

— Я уже поняла. Раз нет слёз и вы обсуждаете творческие планы на весну, значит, всё в порядке. Гена, вам действительно может угрожать опасность?

— Может, — ответил я, — но не сейчас. И руководство делает всё для того, чтобы на нас никто не вышел, а если выйдет, чтобы мы этого не заметили.

— Тогда зачем тебе пистолет?

— Действительно, расшумелись, — с досадой сказал я. — Оружие — это только дополнительная подстраховка, да и у нас будет больше свободы, если я смогу сам постоять за себя и свою подругу. Не ходить же повсюду в окружении телохранителей. С охраной быстрее привлечём внимание. Я влез во всё это не для того, чтобы водить дружбу с Брежневым и разъезжать на "Волгах", но не могу рассказать о своих делах.

— И знать ничего не хочу, — ответила Надежда. — Не нужны мне ваши секреты, за вас только боязно.

— Ладно, мам, мы пойдём в мою комнату, — сказала Люся.

Мы прошли через гостиную, где на диване с книжкой в руках лежала мать Люси, и вошли в комнату подруги.

— Моя мама приохотила твою к детективам и книгам о разведчиках, — заметил я, рассмотрев обложку книги. — Я не видел у вас "И один в поле воин".

— Да, это ваша книга. Сегодня вся школа шумела и спорила о сбитых американских самолётах. Никто не верит таким цифрам. То сбивали по одному-два, пусть даже пять, и не каждый день, а то сразу пятьдесят два!

— Помнишь, что я говорил о массовых бомбежках Ханоя? — напомнил я. — Американцы и раньше бомбили Северный Вьетнам, но не так сильно. Так вот, реальность уже изменилась и не только у нас. Я не знаю, что сделали наши, но, скорее всего, подбросили вьетнамцам ракетные установки в дополнение к тем, которые уже были, или разместили там наши части ПВО. Я думаю, что сделали второе, потому что не получится быстро научить местных. Начиная с середины ноября, потери американской авиации постоянно растут. А вчера массово бомбили Ханой и порт в Хайфоне и пытались уничтожить мосты. В моей реальности это произошло на неделю позже и сбили только один самолёт. Видимо, было сильное прикрытие и вьетнамцы не поднимали головы, а тех, кто поднял, раздолбали. Сейчас, наоборот, американцам не дали отбомбиться и из полёта не вернулась треть самолётов. Это очень чувствительный удар. И дело не только в технике. Каждый второй самолёт взлетел с одного из авианосцев. Пилоты морской авиации — это элита военно-воздушных сил США, и на их обучение тратятся много времени и средств. Посмотрим, какая на это будет реакция в Штатах. Американцев не интересует никто, кроме них самих. Это уже позже они убедят всех в том, что борются за права человека, сейчас им плевать на эти права, главное — национальные интересы США. И на гибель вьетнамцев большинству из них тоже плевать. Массовые выступления против войны начнутся только тогда, когда в Америку хлынут гробы с их мужьями и детьми. Похоже, что теперь это случится раньше. Ладно, это не наше с тобой дело, хотя я буду только рад, если этим сволочам надерут задницы.

— А ведь ты сильно их не любишь, — заметила Люся.

— Не за что их любить, — ответил я. — Отдельные американцы могут быть прекрасными людьми: умными, добрыми, талантливыми, а вот вся нация в целом... Пока они строили американскую мечту и не лезли наводить свои порядки в мире, всё было нормально, а потом... Вся послевоенная история прошла в попытках подгрести под себя как можно больше ресурсов, выстроить всех остальных в шеренгу и уничтожить Советский Союз, который мешал им устанавливать свои порядки. В конце концов это у них получилось, хоть и не полностью. Россия тоже постоянно мешала. И вменяемыми становились только тогда, когда получали по морде. Ну их к чёрту, давай лучше подумаем, куда пойдём в первую очередь.

— В нашем кинотеатре показывают фильм "Операция ы", — сказала Люся. — Даже ездить никуда не нужно. В классе многие ходили смотреть второй раз.

— В нашем фильме тоже снялись Никулин, Вицин и Моргунов, — сказал я. — Жаль, что все эпизоды снимались порознь, было бы интересно на них посмотреть. Давай посмотрим "Операцию", а потом можно сходить в цирк. А о театрах... Нужно сначала узнать, что в них идёт, а потом заказать билеты. Не знаю, как с этим сейчас, но в моё время было трудно попасть в Большой театр. Озадачим Елену цирком и театром, когда приедет за очередной порцией писанины, и пусть организует билеты и транспорт. Можно подкинуть идею, чтобы она нас там охраняла. Пусть женщина хоть немного отдохнёт в рабочее время за государственный счёт. Да, совсем забыл. Сегодня звонил Сааков. Не забыла такого? Приняли у него весь фильм без правок, так что в нём остались два защитника прав малолетних зрителей и ты сможешь на себя полюбоваться. И бывший наш класс посмотрит. Жаль, что у меня не будет ничьих адресов, кроме Сергея. Хотя вру! Я же переписывался в той жизни с Ленкой, и помню её адрес в Уфе. Можешь послать ей поздравительную открытку к Новому году. Только делай это пораньше: кто его знает, сколько времени проверяют нашу почту.

На следующий день я поговорил с Беловой, а куратор выделил охрану в кинотеатр. Через два дня мы съездили в цирк, а ещё через день попали в Большой театр на "Лебединое озеро". Я с удовольствием посмотрел балет, а подруга получила столько впечатлений, что пришлось на день отставить наши собственные репетиции.

— Жаль, что я не умею так танцевать! — сказала она мне, уже отойдя от балета. — Такому можно посвятить жизнь!

— Жизнь можно посвятить чему угодно, — возразил я. — Музыке, например, или пению. Так танцевать могут единицы, да и не пустил бы я тебя в балет. Очень мне нужно, чтобы там тебя лапали мускулистые балеруны. Я скоро сам этим займусь.

— Могли бы уже... — шепнула она. — Осталось меньше двух месяцев. Поговорил бы с отцом, он поймёт.

— Были бы мы совершеннолетние, я вообще ни с кем не стал бы разговаривать. Они и так переступили через себя, а ты хочешь, чтобы я на них давил. Потерпим. Там ещё месяц испытательного срока, но я думаю, что для нас его уберут.

На следующий день приехал Келдыш. Я познакомил его с мамой и увёл в свою комнату.

— У меня только один вопрос, — сказал он. — Точнее, вопросов несколько, но по одной теме. И ещё хотел спросить. Мне сказали, что ты пишешь комментарии к своим спискам. Не мог бы заодно осветить несколько вопросов, которыми мы начнём заниматься в самом ближайшем будущем? Темы интересные и перспективные, но уж больно кратко описаны.

— Передайте вопросы с Беловой, и, если мне будет что добавить, напишу. Я всё-таки не энциклопедия, читал только то, что изучали или меня интересовало, и не всё помню дословно. — Я взял бумагу и прочитал, что написали учёные. — Здесь у вас три вопроса. По первому могу дополнить много, по третьему — только уточнить отдельные детали. А вот второй... Кое-что вспоминаю, но не уверен, что это именно та технология. Я интересовался жидкими кристаллами, но не на таком уровне. Давайте напишу всё, что знаю, со знаком вопроса, а уж вы сами решайте, подойдёт вам написанное или нет.

Довольный Келдыш подождал, пока я напишу ответы, и уехал, а ко мне пришла Люся, и мы начали репетицию. Песни чередовали с репризами. Я вспомнил рассказ о типе, который хотел спереть кирпичи из служащей противовесом бочки. В моё время его рассказывал Задорнов, и я где-то читал, что подобное случилось в Штатах, и об этом даже была публикация в одной из американских газет. Оттуда, наверное, и содрали. Ничего, американцы не обидятся за плагиат. А вот с Люсей ничего не получилось: она или мямлила, или начинала смеяться сама.

— Юмористическая проза не для тебя, — сказал я. — Жаль, что не умеешь играть на гитаре, а то у меня есть классная вещь. Её пели под гитару. Это романс Книгиной. Не слышала? У Чехова есть рассказ "Из воспоминаний идеалиста". По нему сняли фильм, в котором эта песня и прозвучала. Это романс, с помощью которого хозяйка дачи охмуряла своего постояльца. Подожди, сейчас подберу мелодию.

Благодаря частой практике я уже научился подбирать мелодии влёт. Конечно, потом их приходилось шлифовать.

— Слушай. В юности матушка мне говорила, что для любви своё сердце открыла. Нынче другие пришли времена, бедная, как заблуждалась она! Ах нынче женихи твердят лишь о богатстве, костры былой любви навеки в них погасли, и лишь один из них — сам ангел во плоти, но где его найти, но где его найти? А у меня душа...

— Здорово! — оценила она. — Этот романс можно спеть и под рояль. В нём нет ничего такого, чтобы нельзя было петь. Сошлёмся на Чехова, вряд ли многие его читали. О чём этот рассказ?

Я рассказал историю незадачливого дачника, вызвав смех подруги.

— Нормально, учим! — сказала она. — Кто читал, тот поймёт, а остальные будут слушать как шуточный романс. А рассказы и анекдоты оставим тебе.

Пятнадцатого декабря после борьбы меня отвезли в один из тиров Комитета.

— Стандартные модели не подойдут, — сказал инструктор. — Не потому что не удержишь или не сможешь стрелять, поставлена задача подобрать что-нибудь малозаметное.

— Пистолет Коровина? — спросил я. — Толку от него! Мне уже давали тысяча девятьсот шестой Браунинг. Хорошо, что не пригодился, а то только рассердил бы противника.

— И как стрелял? — поинтересовался тренер.

— Из Коровина не стрелял, а из Браунинга результат был выше среднего.

— Карманный пистолет не игрушка, — сказал тренер, — особенно для человека, который хорошо стреляет. Не хочешь? Хорошо, попробуем "Вальтер ППК". Он немного тяжелей и больше карманных моделей, но это настоящее боевое оружие. Изготавливался под разные калибры, тебе подойдёт семь и шестьдесят пять сотых. Подожди, сейчас принесу.

Пистолет понравился красотой и небольшим весом. Я не стал выпендриваться и показывать свой профессионализм, а выслушал инструкции и повторил манипуляции тренера с разряженным пистолетом. Потом его зарядил и расстрелял семь патронов, выбив шестьдесят два очка. Вторая попытка увеличила результат ещё на два.

— Не чемпион, но уже близко, — сказал удивлённый тренер. — У нас никто не выбивает из него больше шестидесяти шести. Сейчас покажу, как делать разборку и осуществлять уход. Завтра в это же время здесь будет комиссия, которая должна подтвердить твою готовность к ношению оружия. Потом оформят документы и подготовят ствол. Перед получением нужно выучить несколько инструкций и сдать зачёт.

— Скоро буду вооружён и очень опасен, — сказал я Люсе. — Дадут настоящее оружие.

— Будешь носить?

— Только в тех случаях, когда не будет охраны, а так пусть лежит в сейфе. Люсь, сегодня печальный день.

— А что случилось? — всполошилась она.

— Умер один из тех американцев, ради которых этой нации можно кое-что простить. Знаешь Уолта Диснея?

— Кажется, что-то знакомое. Слышала или читала, но не помню где.

— Это великий человек. Именно он сделал мультипликацию такой, какая она сейчас, и заложил основы той, которая будет в моё время. Вы-то не видели ничего из его работ, разве что "Три поросёнка". Могли ещё смотреть "Бэмби", но я не помню, чтобы видел его в это время.

— "Три поросенка" видела, но это наш мультик.

— Знаешь, о чём я жалею больше всего? — сказал я. — Поменяется будущее, и многих произведений просто не создадут. Мы можем спеть песни, я могу воссоздать часть книг, но фильмы и мультики останутся только в моей памяти. Как бы я хотел показать тебе многие из них, например, "Рапунцель". Ты была бы очарована.

— Не создадут тех, будут другие, может, ещё лучшие.

— Может быть, — вздохнул я, — но мне будет жалко тех. И очень не хватает компьютера и всего того, что он давал.

— Ты рассказывал, но мне трудно такое представить. Ничего, когда-нибудь сделают.

— Боюсь, что не будет той свободы общения или она появится очень нескоро. Если останется борьба двух систем, на свободу пользования сетью наложат много ограничений. Той мировой сети, какую я знал, уже не будет. Да и компьютеры появятся у нас в личном пользовании только в следующем веке. Не потому, что не смогут сделать, просто посчитают это излишней роскошью и бросят все силы на обеспечение ими науки и производства. Хорошо хоть не будет геймеров. В моё время молодёжь из-за компьютерных игр забывала даже о размножении. Это было сродни наркомании. Смотри, какой повалил снег! Получу пистолет, и будем гулять во дворе одни. Если хотят, пусть наблюдают, но издалека.

Так я и сделал. Когда вальтер занял своё место в сейфе, я сходил к куратору.

— Фёдор Юрьевич, вы в курсе того, что меня вооружили? — спросил я. — Вот и прекрасно. Теперь не буду никого из вас брать на прогулки во дворе. В этом нет необходимости, и с вами мы не гуляем, а ходим под конвоем и привлекаем к себе внимание охраной. Я договорюсь и по поводу машины, чтобы она больше не заезжала во двор, а ждала на улице. И так уже судачат, что за шишки живут в наших квартирах. А вам я буду звонить, перед уходом и когда вернёмся. Если посчитаете нужным, можете наблюдать, но издалека.

Он промолчал, и мы начали гулять по вечерам, выбирая время после восьми часов, когда во дворе почти никого не было. Кто-нибудь из парней тоже дышал свежим воздухом, но нам они больше не мешали.

Я каждый день внимательно слушал сводки из Вьетнама. Налёты американской авиации на Северный Вьетнам участились, и резко возросли потери самолётов. Долго так продолжаться не могло, они просто обязаны были что-то предпринять помимо восполнения потерь, иначе пилоты откажутся совершать боевые вылеты. Как показала история, американские вояки при заметных потерях оказывались полностью деморализованы. Во Второй Мировой, когда они сражались с Японией или вели к нам караваны с помощью, такого не было.

Они эти меры приняли. В моей реальности стратегическую авиацию использовали против Северного Вьетнама только эпизодически и до шестьдесят восьмого года, а потом перестали. Массовые налёты начались только в семьдесят втором. Теперь всё изменилось. Двадцать четвёртого декабря с базы Андерсен на острове Гуам по районам предполагаемого базирования средств ПВО был нанесён удар двадцатью восемью стратегическими бомбардировщиками. В налёте приняли участие и тактические бомбардировщики, и прикрытие из штурмовиков и истребительной авиации. В небо Демократической Республики Вьетнам ушли полторы сотни американских самолётов. Больше шестидесяти из них не вернулись, в том числе и восемь "крепостей". Это был шок, вслед за которым в Соединенных Штатах разразилась настоящая истерия. Очень быстро связали свои потери с караваном судов, который сопровождали наши боевые корабли, и сделали правильные выводы. В адрес Советского Союза посыпались угрозы и обвинения. В ответ прозвучало заявление министра иностранных дел Громыко, в котором говорилось, что СССР оказывал и будет оказывать ДРВ военно-техническую помощь. Советских войск на территории Северного Вьетнама нет, а присутствующие в небольшом числе военные советники и добровольцы лишь оказывают помощь братскому народу в защите республики от варварских бомбардировок. Последовал ещё один массовый налёт авиации, после которого у Америки стало на сорок три самолёта меньше. После этого бомбардировки ДРВ прекратились вообще.

— Наши наверняка понесли большие потери, — сказал я Люсе. — Надо будет поговорить с Брежневым. Где только не воевали наши ребята после Кореи, и всегда это непонятно почему скрывали. Я читал, что родным погибших не делали никаких выплат. Может быть, и врали, но, если и платили, то гроши, а это неправильно. Одно дело, когда защищают свою Родину, хотя и это нужно прославлять и достойно вознаграждать, и совсем другое, когда посылают к чёрту на кулички.

Случай поговорить представился уже на следующий день, когда генсек прислал за нами машину.

— Оружие не бери, — предупредила Белова, — иначе придётся сдавать.

— Лежит в сейфе, — сказал я. — Сейчас уберу туда же документы и через две минуты будем готовы.

— Что так долго? — недовольно спросила Елена, когда мы сели в салон "Волги". — Это твои две минуты?

— Извини, забыл, что ни одна женщина не соберётся за две минуты, — ответил я. — Так что делайте поправку на мою подругу и приезжайте пораньше.

— Я лучше вообще никуда не поеду, чем ехать растрёпой, — обиделась Люся. — И не так уж много времени я у вас забрала.

— Не обижайся, — сказала Елена. — Просто Леониду Ильичу скоро нужно куда-то уехать, и он попросил доставить вас быстрее.

Водитель спешил, и уже через пятнадцать минут подъехали к нужному дому.

— Здравствуйте, молодёжь! — поздоровался Брежнев, когда мы зашли к нему в квартиру. — Хотел с вами пообщаться, но не думал, что вы так задержитесь. Можно было поговорить по телефону, но я уже стал забывать, как вы выглядите, да и Вика должна вот-вот прибежать. Не хотите посетить ёлку в Кремле?

— Спасибо, — поблагодарил я, — с удовольствием сходим. Леонид Ильич, не скажете, какие потери среди наших ракетчиков во Вьетнаме?

— Большие, — нахмурился он. — Пятая часть по людям и треть установок, но, по оценкам специалистов, спасли десятки тысяч вьетнамцев.

— Если бомбардировки не возобновятся, то не десятки, а сотни тысяч, — уточнил я. — И не обращайте внимания на тот хай, который поднимется на Западе, и наградите тех, кто достоин. И сделайте это открыто. Никто из наших противников не скрывает своих действий, одни мы всё засекречиваем. В результате страдают наши люди, а на Западе всё равно узнают и нас обвинят. Наплюйте! Семьям пострадавших нужно оказать материальную помощь. Кричим об интернациональном долге и всячески скрываем его исполнителей. Пошли на хрен все за бугром, кому это не нравится! В мире уважают силу, с ней и будут считаться. А наш народ это оценит! В моё время руководство сильно ругали за забвение тех, кто воевал во всех необъявленных войнах, начиная с Кореи.

— Мы рассмотрим этот вопрос на Политбюро, — пообещал он, — а я предварительно поговорю с Сусловым. Вы дождётесь Вику? Вот и хорошо.

На ёлку в Георгиевский зал мы не попали из-за Люси: поднимаясь по лестнице, она умудрилась потянуть связки на левой ноге.

— Уже двадцать шестое, а ногу ты растянула сильно, — сказал я плачущей подруге, — поэтому ёлка в Кремле однозначно накрылась. Ничего, живём не последний год, а пока хватит и наших ёлок.

Часть 3

Глава 1

— Я сама дойду!

— Я тебе дойду! — рассердился я. — Уже прошлась вчера сама, и какой результат? Обновила растяжение и теперь будешь опять валяться в постели. Поэтому скажи спасибо за то, что носят на руках!

— Спасибо.

— Так-то лучше! — Я взял подругу на руки и вышел с ней в прихожую. Здесь на ощупь обул старые осенние туфли, которые использовал для пробежек из одной квартиры в другую, открыл входную дверь и вынес Люсю на лестничную площадку.

Как назло, снизу поднимались соседи, живущие на пятом этаже.

— С наступающим Новым Годом! — поздравил я остолбеневшую пару. — Не обращайте внимания, у девушки травма ноги.

Пройдя мимо них, я открыл нашу дверь и занёс подругу в квартиру. Здесь уже собрались обе семьи. Два сдвинутых стола ломились от совместной готовки наших матерей, у окна стояла шикарная ёлка, а телевизор отодвинули и повернули так, чтобы всем было видно.

— Куда тебя сгружать? — спросил я. — Может, положить на тахту и кормить из ложечки?

— Посади на этот стул, — показала мама. — Здесь удобней сидеть и не придётся поворачиваться, чтобы смотреть телевизор. Садитесь, скоро начнут показ фильма!

— Давайте поедим, пока идут новости, — предложил я, — а то сейчас изойду слюной.

Мама принесла пюре, и все его наложили в тарелки, потом то же сделали с мясом.

— Остальное берите сами, — сказала она и села за стол рядом с отцом. — Наконец-то!

Объявили наш фильм, и в обвешенный гирляндами ламп самолёт начали грузиться Деды Морозы. Потом пошли титры, после которых показали заснеженную поляну с танцующими парами.

— Ешьте, пока всё не остыло, — сказал я, видя, что все уставились в телевизор. — Интересное не скоро, а нас покажут чуть ли не в самом конце.

Пока танцевали ряженые, мы утолили первый голод, потом с удовольствием послушали Пьеху. После её номера Хохряков выбрал себе в качестве охотников Леонова с Анофриевым и выдавал им музыкальные инструменты вместо ружей. Напевая шуточную песню, они пошли в лес искать артистов. Белоснежку с гномами, игру на пиле и братьев Мартьяновых с их плюшевым тигром смотрели без интереса. Интермедия Мироновых была откровенно слабой, но все смеялись. После азербайджанского квартета "Гайя", наконец, появилась троица комиков из "Кавказской пленницы". Сначала они просто бегали по лесу, а потом показали отрывок из фильма с песенкой о султанах. Выступление гимнастов и балет я посмотрел с интересом. Первая серия закончилась русским танцем.

— Когда покажут вас? — спросила Ольга. — Сколько ещё ждать?

— Примерно через полчаса, — сказал я. — Смотри балет. Красиво танцуют. "Вальс цветов" из "Щелкунчика". Всегда слушаю его с удовольствием.

— А почему Пьеха поёт второй раз? — спросила Ольга, когда зазвучал "Манжерок".

— Потому что она замечательная певица, — сказал я. — Магомаев тоже будет петь два раза.

— Уж басню можно было бы не рассказывать, — сказала Надежда. — Наконец-то он закончил!

— Майя! — обрадовалась моя мама, любившая Кристалинскую.

Певица поведала об ушедшем детстве, и начался танцевальный номер.

— Это Шубарин! — вскочила Таня. — Смотрите, как он будет танцевать!

— По-моему, ещё четыре номера, а потом будем мы, — припомнил я.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Ольга. — Этот фильм показывают в первый раз!

— Режиссёр сказал, — соврал я. — Оттанцевал твой Шубарин, Танечка. Сейчас сыграет оркестр, а потом начнёт танцевать толпа таких же шубариных, только чёрных.

— Как это? — не поняла сестра.

— Балет Дагомеи, — объяснил я, — или то, что негры называют балетом. Да, забыл, будет ещё петь Адамо.

— Мой рояль! — обрадовалась Люся. — Я играла на нём в нашем номере.

Сыграл оркестр Орбеляна, спел Адамо и закончился негритянский балет.

— Мама, вот они! — закричала Ольга.

Посмотреть наш номер было действительно интересно.

— Не думала, что удастся твоя затея, — сказала Таня. — Вам помогали?

— Только свели с режиссёром, — ответил я. — Если бы он зарубил номер, никто не стал бы вмешиваться. Почему так плохо едите? Скоро уже есть торт, а почти все закуски целые. Я же говорил, что нужно меньше готовить. Как хотите, а я поем. Никто не будет печень трески?

— Сейчас будут бить куранты! — сказала Люся. — Нужно выпить, а ты лопаешь!

— Я вам тоже плесну, — сказал отец, разливая по бокалам шампанское.

— А мне? — протянула свой бокал Ольга. — Хоть чуточку!

— Володя, дай ей самую каплю, — сказала Надежда. — И мне только на донышко.

— Ну что же, — сказал отец, поднимая бокал под бой курантов, — год был для нас... удивительным и полным сюрпризов. Давайте выпьем за всё хорошее, что в нём было, а было его немало!

В половине первого Ольгу отправили спать, а остальные просидели за телевизором до двух часов. Смотрели праздничную программу, обсуждали наше выступление и продолжали подъедать закуски. Потом убрали со стола, разместив недоеденное по двум холодильникам, и разошлись по своим комнатам спать.

— Ой, а мы забыли о бенгальских огнях! — вспомнила Люся, когда я перенёс её в их квартиру и посадил на кровать.

— И хорошо, что забыли, — отозвался я. — Их нужно жечь на улице. И вони не будет, и ничего не загорится. Да и что в них интересного?

— Когда ты так говоришь, я вспоминаю, что ты намного старше меня, — вздохнула она. — В тебе слишком много рассудительности. Всё-то ты знаешь, и ничего тебе не интересно.

— Я предупреждал о своём преклонном возрасте? Смотри, ещё не поздно выбрать кого-нибудь помоложе и безрассудней. Правда, тогда тебе придётся ждать два года, а мне — ещё больше, пока подрастёт Вика. Зато породнюсь с генсеком.

— Ах ты бессовестный! — Люся повалила меня на кровать и навалилась сверху. — Задушу! Не мне, так и никому!

Я кубарем скатился с кровати и отошёл к двери, застегивая пуговицы на рубашке. Доиграемся когда-нибудь...

— Пойду, а то твои родители из-за меня не ложатся, — сказал я и вышел из её комнаты.

— Уже уходишь? — спросила Надежда, которая стелила постель.

— Да, пойду. Спокойной ночи.

Странный вопрос. Что, уже можно не уходить? Я зашёл в нашу квартиру и запер за собой дверь. Родители легли, но из-за меня не выключили торшер. Это сделал я, после чего на ощупь прошёл в свою комнату и сел за стол. Слова подруги о возрасте неожиданно больно задели. Неужели я действительно такой скучный и нелюбопытный? Или дело в том, что мне неинтересно многое из того, что составляет жизнь людей этого времени? Я стал молодым, но воспринимал действительность больше как человек двадцать первого века. То, что заставляло смеяться других, вызывало у меня только улыбку, да и в отношении многого другого планка оценки была поднята выше. Старость в этом виновата, или я просто видел много такого, что современные люди даже не могли себе представить? Посидев ещё немного, я решил не травить душу, а сделать выводы и почаще интересоваться мнением подруги, а не только руководствоваться своим пониманием того, что для неё лучше.

Несколько дней мы только отдыхали, потом Люся нехотя села за учебники, а я тоже возобновил свою работу. В воскресенье, девятого, нас отвезли к Брежневу. Он увёл меня в свой кабинет, а в Люсю вцепилась Вика, которой было интересно, как нас снимали в фильме.

— Хочу поблагодарить, — сказал он, когда мы сели в кресла. — Наступление американских войск во Вьетнаме захлебнулось. Если бы не поддержка с воздуха, оттуда вообще мало кто ушёл бы. Бои ещё идут, но успеха у них уже не будет. А потери очень большие и у американцев, и у сайгонцев.

— Не было операции "Боло"? — спросил я.

— Нет, они больше не посылают авиацию в Северный Вьетнам.

— Значит, реальность сильно изменилась и остальные прогнозы по Вьетнаму можно выбросить в корзину. Теперь события там пойдут по-другому.

— Кое-что могут и повторить, — сказал Брежнев. — Ладно, этим занимаются, и всё на контроле. Давай поговорим о вас. С какого возраста в твоё время разрешали вступать в брак?

— По закону общепринятый возраст устанавливался в восемнадцать лет. При наличии уважительной причины он мог быть снижен органами власти для обоих супругов до шестнадцати лет, а в исключительных случаях ещё больше. Этот предельный возраст в разных местах был своим, обычно четырнадцать-пятнадцать лет.

— Совсем сошли с ума: женить детей! Я могу понять, когда шестнадцать лет, да ещё в виде исключения, но четырнадцать — это не лезет ни в какие ворота.

— Такое было редко, больше на Кавказе или в Азии. В России и в шестнадцать выходили замуж из-за беременности.

— У нас готовится новый закон о браке, — сказал Брежнев. — Органам местной власти будут даны права снижать брачный возраст на два года, как ты и говоришь, в исключительных случаях. Но его должны принять только в следующем году. Единственное законное основание для вашего вступления в брак — это решение Президиума Верховного Совета. Его указы и постановления часто носят закрытый характер. Я договорился с Подгорным, так что скоро мы вас поженим. Вы собираетесь жить в семье или отдельно?

— До восемнадцати лет я думаю жить вместе с родителями.

— Это хорошо. Когда вступит в силу новый закон, ни у кого не возникнет вопросов да и вы к тому времени станете старше. Надеюсь, ты не планируешь детей? Значит, через месяц поженитесь, а квартиру получите позже. Супругами будете только для родных, остальным необязательно об этом знать.

— Дадите свидетельство этого подпольного брака? — спросил я. — Или всё только на словах? А то у матери Люси случится инфаркт.

— Всё будет совершенно законно, в том числе и документы. Просто не хочется привлекать к вам ненужного внимания. Одно дело ваши выступления или твои книги, и совсем другое — постановление президиума высшего органа власти. Я этого не затевал бы, если бы не видел, что вы скоро поженитесь без загса.

— Подготовились к захвату посольства в Пекине? — спросил я, чтобы перевести разговор.

— Многих вывезли, — ответил он. — Остальным придётся перетерпеть.

— А что планируют делать с Солженицыным?

— А что бы ты сам с ним сделал? — с любопытством спросил он.

— Я затрудняюсь ответить. Понятно, что Солженицын для многих как геморрой в заднице, только не нужно изгонять его за границу, его туда вообще нельзя пускать. Сколько помоев выльет потом на нас этот святоша. В январе он должен дописать свой "Архипелаг ГУЛАГ", в который нас будут тыкать мордой.

— Ты не любишь его, но перекладываешь решение на других, — заключил Брежнев. — Почему? Не хочешь пачкаться?

— А за что его любить? — сказал я. — Человек старательно выискивает у нас самое плохое, не желая замечать ничего хорошего. Его, понимаете ли, обидели, когда раскулачили родню и арестовали за несдержанный язык, после чего он разочаровался в коммунизме. Достаточно посмотреть на то, кто потом делал его совестью русского народа, чтобы определить своё отношение.

— Ты помнишь наш разговор насчёт выступлений? — спросил Леонид Ильич. — Что-нибудь надумал?

— Готовим большой концерт на весну, — сказал я, — к первому мая или к девятому. Не хочу пристёгиваться к чужим выступлениям, поэтому готовы выступить где угодно, лишь бы сделали запись, а её потом можно показать на телевидении. Должны подготовиться к середине марта, так что можно не ждать праздников.

— Я поговорю с Сусловым, — пообещал Брежнев. — Он что-нибудь придумает. Ладно, пойдём есть торт и пить чай. Сегодня у внучки двойной праздник: вы и "Наполеон".

День рождения Люси, как по заказу, пришёлся на воскресение. Естественно, что на нём присутствовала и Вика. О том, что она подарила подруге, я узнал только вечером, после окончания праздника.

— Смотри, — Люся разжала ладонь, на которой лежали два золотых кольца. — Примерь своё, а то я могла ошибиться. Моё надевается идеально.

— Моё тоже нормально. Как ты умудрилась измерить мой палец?

— Не скажу. Вика передала слова деда, что нам не придётся ездить в загс. Документы подпишем задним числом. Я, конечно, рада, но так хотелось побыть невестой, надеть белое платье... Почему-то хочется плакать.

— А кто нам мешает сыграть свадьбу через год с небольшим? — сказал я. — К тому времени появятся и друзья, а сейчас и приглашать некого, разве что Брежнева с Сусловым.

Я добился своего: она рассмеялась.

— Есть ещё вариант, — предложил я. — Можно пригласить всё милицейское начальство Москвы, мы их знаем по "Сосновому". Люди ответственные и никому ничего не раззвонят, а вот насчёт Вики не уверен.

— Зря ты так к ней относишься, — защитила подругу Люся. — Она никогда не сделает ничего, что пойдёт тебе во вред. Знаешь, что она мне сказала? Я, говорит, люблю вас обоих, но Гену — больше. Жаль, что я так поздно родилась. Вот так! И дед с ней говорил, так что можешь быть спокоен: не будет она болтать.

— И когда же вас будем женить? — подошёл к нам Иван Алексеевич.

— Скоро, папа, скоро! — сказала Люся. — Вот посмотри на подарок Брежнева. Только наш брак зарегистрируют, а свадьбы пока не будет.

— А что так? — удивился он.

— Не хотят, чтобы мы выделялись, — объяснил я. — Скоро должны принять новый закон о браке, тогда и сыграем свадьбу задним числом.

— А если будет ребёнок? — спросила Надежда, которая слышала наш разговор.

— Мы пока не хотим детей, — сказал я, — но если так получится, просто прекратим скрывать наш брак. Он совершенно законный.

— Я сначала окончу институт, — покраснела Люся, — а потом будем думать о детях.

Всё произошло на редкость буднично. В очередной приезд Елена предложила нам написать заявления о вступлении в брак, а через день привезла книгу регистрации и оформленное свидетельство. Мы расписались и забрали книжечку, которая одним фактом своего существования полностью меняла наши отношения.

— Пойдём огорошим твою маму, — предложил я. — Или начнём с моей?

— Я жена? — до конца не веря написанному, уставилась она в свидетельство.

— Пока только формально, — сказал я. — Если родители кое-чем поделятся, сегодня станешь настоящей. Не рада?

— Ты даже не представляешь, как я рада! — ответила она. — Только сердце просит праздника, а мне тебя отдали, как билет в кино.

— Давай сначала скажем матерям, а потом я с кем-нибудь из парней куратора пробегу по магазинам, и вечером устроим пир! Вот и будет праздник. Пусть это не свадьба, но с нами разделят радость самые родные и близкие люди.

Надежда обрадовалась до потери сознания.

— Что это? — спросила она, когда дочь протянула ей наше свидетельство.

— Можешь нас поздравить, мама! — сказала Люся. — Мы теперь муж и жена! А это свидетельство о браке.

Сознания моя тёща не потеряла, но ей стало плохо, поэтому я помог лечь на диван, а Люся сбегала на кухню за водой.

— Ну что вы, мама! — сказал я. — Мы ведь давно говорили о том, что это скоро случится.

— Роди дочь и вырасти её, умник! — слабым голосом ответила она. — А потом к тебе подходят и говорят, что она уже не твоя, и суют под нос бумажку с печатью!

— Я не увожу её за тридевять земель, — возразил я. — И она не перестанет быть вашей дочерью из-за замужества. А к дочери получите сына. Чем плохо?

— Всем хорошо, — сказала она. — Плохо только то, что у вас всё слишком рано. А от такого сына, как ты, откажется только дура.

— Тогда вы полежите, а мы пойдём обрадуем мою маму, — сказал я, видя, что ей стало лучше. — А потом я сбегаю в магазин и наберу продуктов. Посидим вечером и семейно отметим.

Моя мама не стала падать в обморок. Поначалу она нам не поверила, а когда рассмотрела документ, прослезилась и принялась нас целовать, называя Люсю дочкой.

— Мам, — сказал я, — сейчас сбегаю в магазин и принесу всё, что нужно, а вы с Надеждой по-быстрому накроете столы. Я думаю, что не нужно ничего готовить, обойдёмся закусками. Сходи пока к Черзаровым, посмотри, оклемалась ли Надежда.

— А что такое? — всполошилась мама.

— Слишком много радости за один раз, вот ей и стало немного нехорошо.

Мама, как была в домашних тапочках, побежала к подруге, а я взял из шкатулки деньги, прихватил на всякий случай пистолет и пошёл одеваться.

— Я пойду с вами! — решила Люся. — Подождите, я быстро.

Я позвонил в квартиру куратора и сказал открывшему дверь парню:

— Вадим, нужно срочно организовать застолье. Помоги смотаться в гастроном и набрать всякой всячины к столу. Или позови Игоря, мне без разницы.

— Подожди в подъезде, — ответил он. — Я сейчас оденусь.

— Я взяла сумки, — сказала уже одетая жена. — Мог бы и сам подумать! Кто пойдёт?

— Сейчас соберётся Вадим. Пойдём к выходу. Пока его нет, буду тебя целовать, чтобы не тратить время попусту.

До гастронома было рукой подать. Продукты покупал сам, а телохранителя попросил купить бутылку водки.

— Что отмечаете? — спросил он.

Эти ребята из Комитета, как в своё время Сергей, поначалу относились ко мне... не очень, хотя добросовестно выполняли свои обязанности. Потом, когда мы лучше узнали друг друга, отношение изменилось. Им я мог открыть великий секрет своего бракосочетания. На их службе болтливость не приветствовалась, да и без этого они не были трепачами. Но всё равно ведь не поверят.

— Всё прогрессивное человечество отмечает третьего марта день писателя, а я тоже писатель. Эх, бухну!

— Трепло! — высказался он обо мне. — Поднимай выше сумку, а то грохнешь бутылку об ступеньки и чем будешь бухать?

Вадим нёс самую тяжёлую сумку, а вторую оставил мне.

— Я не имею права брать и одну, — объяснил он. — Взял только потому, что ты надорвёшь пуп, а с меня потом спросят. Но одна рука у меня обязательно должна быть свободной.

К нашему приходу обе матери, объединив усилия, уже провели ревизию холодильников и составили вместе столы.

— Вот надо было вам двигать мебель! — рассердился я. — Времени ещё вагон, я пришёл бы и помог!

— Ты и так помог, — сказала Надежда. — Как только тащил эти сумки! И водку продали? Ты предъявлял в магазине свидетельство о браке?

— Что толку его предъявлять без фотографии, — засмеялся я. — У меня есть персональная охрана, она и помогла. А Люся нам помогала морально.

Наши отцы, как обычно, вернулись со службы вместе. Мы заканчивали сервировку столов и мотались из квартиры в квартиру, не закрывая дверей. Первой их увидела Оля и тут же побежала докладывать нам.

— Что у вас творится? — спросил мой отец.

— Заходите оба в нашу квартиру, там и узнаете, — сказал я. — Не объяснять же вам на лестничной площадке.

Едва они вошли в прихожую, как Люся вручила своему отцу наше свидетельство.

— Не знаю, как дочь будет с тобой жить, но скучать ей не придётся, — сказал мне Иван Алексеевич. — Я за последний год уже разучился удивляться.

— Значит, выполнили то, что обещали? — сказал мой отец, в свою очередь рассматривая наш документ. — Ну что же, поздравляю обоих! Ого, какой стол! Давай, Иван, мой руки, я смотрю, у них уже всё готово.

— Сейчас придёт Таня, и начнём, — подтвердил я.

Сестра пришла минут через десять после отцов.

— Что вы затеяли? — удивилась она.

— Свадьбу, — сообщил я. — Держи и читай, ты у нас последняя, кто не в курсе. Только учти, что об этом пока нужно молчать.

— И здесь обошёл! — с завистью сказала она. — Ну братик! Поздравляю обоих! Жаль, что нельзя устроить нормальную свадьбу.

— Устроим, — пообещал я. — Люся, неси кольца!

Наша свадьба длилась два часа, и впервые на моей памяти Надежда выпила несколько рюмок водки и захмелела. Иван Алексеевич отвёл жену в свою квартиру и уложил спать, а потом вернулся и незаметно сунул мне в руки маленький свёрток.

— Тут два размера, — шепнул он. — Будь с ней нежней, совсем ведь ещё ребёнок.

— Спасибо, — тихо ответил я. — Не беспокойтесь, всё будет хорошо.

Он вздохнул и тоже ушёл, забрав с собой Ольгу.

После того как убрали посуду и начали расходиться на отдых по комнатам, мой отец молча дал мне завёрнутые в бумагу презервативы.

— Ну что, жена! — сказал я, закрывая дверь в свою комнату. — Вот мы с тобой вместе и на всю жизнь. Люсенька, да ты вся дрожишь!

— Да, дрожу! — ответила она. — Так сделай так, чтобы не дрожала! Ты же можешь!

И я сделал.

Проснулся до звонка будильника, который ставил для себя отец. Кровать была даже меньше той полуторной, какие были в моё время, и мы лежали на боку, обняв друг друга. Было жутко неудобно, но вчера я этого не заметил. Сегодня обязательно поменяю кровать. И книгу нужно быстрее заканчивать, пока не потратили все деньги. Рука, на которой лежала жена, затекла, и я слегка ею пошевелил. Люсе этого хватило, чтобы проснуться. Вначале она не поняла, где находится, но потом её глаза вспыхнули радостью и для меня исчезло всё, кроме неё.

Свой первый экзамен за десятый класс жена поехала сдавать в четверг, тридцатого марта. К этому времени я написал книгу и отправил в редакцию "Молодой Гвардии", предупредив, что к тексту будут добавлены иллюстрации. Сергею ушло объёмное письмо с выдержками из текста, по которым я предлагал нарисовать иллюстрации. Я даже кое-что набросал сам, чтобы показать ему, как я себе их представлял. Наша концертная программа тоже была полностью готова. Вот свою работу для проекта я выполнил только наполовину, но до лета должен был всё закончить. Теперь дело было за Люсей. Русский она сдала на отлично и сразу же договорилась о литературе. Не знаю почему, но бывший ухажёр к ней больше не подходил. Наверное, оказался умным парнем и понял, что ему ничего не светит. У Брежнева были только один раз, и три раза к нам приезжала Вика. Леонид Ильич приготовил Люсе в подарок золотые серёжки и расстроился, потому что она не прокалывала ушей и не носила серьги.

— Я и клипсы не люблю, — сказала она на всякий случай. — От них уши болят. Не надо, Леонид Ильич, никаких подарков. Вы и так уже подарили нам кольца и возможность быть вместе! Спасибо!

— Сам необычный и жену себе нашёл под стать, — пошутил Брежнев. — В первый раз вижу женщину, которая отказывается от украшений. Возьми, отдашь матери.

Глава 2

— Что можешь сказать? — спросил Брежнев. — Доложи полностью результаты полёта.

— Это первый из трёх запланированных беспилотных запусков "Союзов", — сказал Дербинин. — После выхода за пределы атмосферы не раскрылась часть солнечных батарей. Из-за недостатка электроэнергии было затруднено маневрирование. Начала сбоить система ионной ориентации и отказал солнечно-звёздный датчик. Что-то у них было по мелочи, я всё подробно написал в докладной записке.

— А парашют?

— Парашют открылся нормально, но я выяснил, что они его всё-таки дорабатывали. Точнее, не сам парашют, а крышки парашютных контейнеров. Создана комиссия, которая разбирается в причинах неполадок, а уже по результатам её работы будем решать то ли это конструкторские недоработки, то ли производственный брак. Понятно, что отложены остальные старты.

— Мишин больше ничего тебе не демонстрировал?

— Демонстрирует готовность разобраться и принять меры.

— Проследи за этой работой. Раз не напортачили в главном, пока не будем наказывать. Корабль экспериментальный, так что всякое может случиться. А вот по результатам второго запуска будем решать. Так там и скажи.

В четверг, двадцать седьмого апреля, Люся сдала экзамен по географии.

— Шесть экзаменов — шесть пятёрок! — довольно сказала она мне вечером. — Осталось три, и со школой можно прощаться.

— Молодец! — похвалил я. — Вижу, что у тебя хорошее настроение, поэтому давай займёмся концертом.

— А чем там заниматься? — спросила жена. — Всё уже отточено. Или ты хочешь включить в него что-то ещё?

— Мне не нравится, что ты только поёшь, а публику смешу один я. Это нужно исправить. Я подобрал два политических анекдота, и мы включим их в сценарий. Они не настолько смешные, чтобы ты их не рассказала, а публика воспримет нормально. Вот послушай один из них. Американка миссис Смит приехала в Париж. Её интервьюирует корреспондент французской газеты. "Миссис Смит, вы замужем?" "Да". "У вас есть дети?" "Да, мсье, три сына, и все в армии. Джон служит на японском острове Окинава, Дэвид — в Доминиканской Республике, а Боб — во Вьетнаме". "А ваш супруг, миссис Смит?" "К сожалению, он не смог меня сопровождать. Он совершает турне по разным странам с лекцией на тему "Вмешательство русских в дела других государств"". Сможешь такое рассказать?

— Такое смогу. Слушай, ты же написал в своих записях о фашистском перевороте в Греции, а он всё равно произошёл. Неужели ничего нельзя было сделать?

— Ты слишком многого хочешь, — возразил я. — У себя дома не всё могут поменять, а это Греция. Перевороты не происходят без причин. У них там лет двадцать политический кризис. Кстати, когда к нам приезжал Грушевой, я спросил о том же, так Константин Степанович ответил этими же словами. Компартию предупредили, так что коммунисты, наверное, подготовились, насколько это было возможно. Ладно, давай заниматься делом, а не "чёрными полковниками". В субботу концерт, так что мы сможем попасть в эфир только ко Дню Победы.

— Так даже лучше, — сказала Люся. — И праздник более важный, и в репертуаре у нас почти половина военных песен. А лучше показать его после праздника. Давай прервёмся и сходим к нам поужинать, я маме обещала.

С того дня, когда моя жена, весёлая и довольная жизнью, после первой брачной ночи появилась в квартире родителей, Надежда не чаяла во мне души и постоянно приглашала не на обед, так на ужин.

— Конечно, сходим, — согласился я. — Давай прямо сейчас.

Мы предупредили мою мать и направились к Надежде.

— Здесь кормят голодающих? — спросил я, поцеловав её в щёку.

— Идите мыть руки, голодающие! — сказала она, растаяв от ласки. — Сейчас всё будет готово.

— Ласковое теля двух маток сосёт, — сказал я Люсе, заходя в ванную комнату. — Учись, жена. Эй, а драться-то зачем? Что дочь, что мать — шуток не понимают!

— И это глава семьи! — сказала Надежда, отвесившая мне символический подзатыльник. — Пора становиться серьёзней.

— А зачем? — спросил я, садясь за кухонный стол. — С шуткой легче жить. Я давно заметил, что весёлым людям даже меньше хамят, и к ним не так сильно липнет всякая дрянь. А что не воспринимают всерьёз, так это только до поры до времени. И в этом тоже можно найти свои плюсы.

— Ешь, философ! — улыбнулась Надежда. — Ты и под старость был таким весёлым?

— До смерти жены, — ответил я. — После некому было демонстрировать свою весёлость. Да и не с чего было веселиться. Сытно, удобно и одиноко. Дети помогали и заботились, но человеку мало, чтобы кто-то убрал у него в квартире или приготовил поесть. Я их не виню: у каждого своя семья и свои заботы. Самый родной человек — это всё-таки муж или жена, у детей своя жизнь. Когда живут вместе, это не сильно заметно, но не у всех получается ужиться со стариками.

— Повезло тебе, дочь! — сказала Надежда. — Молодой муж с опытом прожившего жизнь человека для женщины — это драгоценность. Особенно такой, как твой.

— Да, я такой один! — заявил я, получив подзатыльник на этот раз от жены. — Люсь, перестань, чуть из-за тебя не подавился. Уже поела? Тогда иди мыть руки, а я помогу маме всё убрать.

— Идите, — сказала Надежда. — Нечего здесь помогать, я и сама прекрасно управлюсь.

Мы поблагодарили и ушли к себе, где занялись отработкой анекдотов. Мало знать хороший анекдот, его нужно уметь рассказать. Вот этому я и учил жену. На два коротких анекдота потратили полтора часа, прежде чем я остался доволен её исполнением.

— Нормально, — сказал я. — На будущее запомни, что смешные вещи нужно рассказывать с серьёзным видом. Если начнёшь смеяться, не дойдя до сути, может, и вызовешь смех, но не над анекдотом, а над собой. Помнишь, с каким выражением лица жених Дафны сказал: "У каждого свой недостаток"? С невозмутимым.

— Весь зал зашёлся от смеха, — засмеялась Люся. — Хорошо, что ты вытянул меня на этот фильм. С удовольствием посмотрела бы его ещё раз. Ген, у нас будет комиссия перед выступлением?

— У нас не будет предварительного прослушивания. Можешь поблагодарить Михаила Андреевича. Он спросил, есть ли в концерте что-то неподобающее, и я ответил, что нет.

— А что он?

— Сказал, что верит. Цени: немногим артистам доводилось услышать такое от Суслова. Но перед показом по телевидению запись будут проверять. Я думаю, что мы шокируем комиссию и песнями не по возрасту, и вольным поведением на сцене, и смешением жанров, но с поддержкой Брежнева утрутся и пропустят без купюр. Ещё и поможем нормально выступать другим. Если нам позволено пританцовывать, почему остальные должны стоять навытяжку?

Концерт состоялся в Центральном Доме Советской Армии. Зал был полон, причём люди в форме составляли только треть наших слушателей.

— Дорогие товарищи! — сказал я, когда раздвинулся занавес и мы вдвоём под прицелом кинокамер подошли к микрофонам. — Мы рады вас поздравить с приближающимся Днём Победы и постараемся сделать всё, чтобы этот вечер стал для вас приятным.

— Мы споём как те песни, которые уже звучали в нашем исполнении, так и новые работы, — сказала Люся, — и постараемся весёлой шуткой поднять ваше настроение. Жаль, что мы не успели привлечь к подготовке этого концерта какой-нибудь инструментальный ансамбль, как это было в минском Доме офицеров, поэтому всё придётся делать самим, а вам слушать песни под аккомпанемент только двух музыкальных инструментов, но мы будем стараться.

— Некоторые наши песни не подходят к возрасту исполнителей, — продолжил я, — но часть из них мы исполняли, когда были ещё моложе, и наше исполнение очень понравилось публике. К сожалению, более взрослые исполнители пока их не спели, поэтому это опять сделаем мы. Надеюсь, что вы будете снисходительны.

— Не будем утомлять вас речами, — закончила Люся, — и начнём работать!

Я долго сидел над сценарием концерта, придумывая, в какой последовательности представить публике наш разношёрстный репертуар, какими словами увязать каждый номер в нечто цельное, и когда и как вставлять рассказы и анекдоты. По-моему, всё получилось очень неплохо. Зрители горячо аплодировали после каждой песни, смеялись после шуток и анекдотов, а история с воришкой кирпичей, который угодил в реанимацию, заставила зал лечь от хохота. Без нескольких минут концерт длился полтора часа. Вроде немного, но за это время мы выложились полностью. Когда Люся объявила, что концерт окончен, все в зале встали и долго аплодировали, заставив нас вторично выйти на сцену. Наконец зрители начали двигаться к гардеробу, оживлённо обсуждая наши номера.

— Я как будто таскала кирпичи! — сказала жена. — Дай платок.

— Держи. — Я отдал Люсе носовой платок, которым она вытерла вспотевший лоб. — А ты хоть раз таскала кирпичи?

Она не успела ответить, потому что к нам подошёл полковник, которого я уже видел здесь несколько раз.

— Хочу поздравить, — сказал он, приветливо улыбаясь. — Ваш концерт просто замечательный. Я начальник Дома Советской Армии. Вы говорили, что в Минске вам помогал ансамбль. Если будет нужна помощь, обращайтесь ко мне. У нас большой музыкальный коллектив. Возьмите бумагу, на ней номер моего рабочего телефона. Сейчас вас проводят к машине, на которой доставят домой. Буду рад вас у себя видеть.

Дома пришлось рассказывать о выступлении сначала матерям, а потом отцам и Татьяне, а показали наш концерт вечером в воскресенье, седьмого мая. Вчера Люся сдала химию и сегодня бездельничала. В программе телепередач не было концерта, но за два часа до показа нам позвонили из телецентра, поэтому у нашего телевизора собрались обе семьи.

— Не ожидал, — сказал мой отец, когда всё закончилось. — Я уже слышал порознь многое из того, что вы исполняли, но всё вместе производит совсем другое впечатление. И все шутки к месту, а рассказ о кирпичах... Вы видели, как все хохотали?

— Я не видел, — сказал Иван Алексеевич. — Я в это время сам хохотал. Ребята, а ведь это настоящая известность. Этот концерт наверняка будут не раз показывать, и не только по центральному телевидению.

— Я скромный человек, — заявил я. — Мне известность не нужна, но страна должна знать своих героев!

— Ты от скромности не умрёшь, — засмеялась Надежда.

— А для чего от неё умирать? С ней нужно уживаться, загнав в какой-нибудь угол, чтобы не мешала.

Когда Черзаровы ушли к себе, нас огорошила Татьяна.

— Папа, — сказала она, — скоро я от вас уйду.

— Как уйдёшь? — не понял отец. — Куда?

— Я хочу выйти замуж.

— И за кого? — спросила мама, которая после моих выходок на удивление спокойно восприняла это известие.

— Вы его не знаете. Это хореограф. Мы с ним вместе работаем. Он очень хороший человек.

— А учёба?

— Неужели всем обязательно заканчивать институт? У меня и так хорошая работа, а вдвоём мы неплохо зарабатываем.

— Хоть тебе не нужно ничьё мнение, всё-таки найди возможность его показать, — попросил я. — Любовь слепа, может, он не такой хороший, каким кажется. У него есть квартира, или собираетесь жить в общежитии?

— Постараюсь привести в следующее воскресенье, — пообещала Таня. — У него двухкомнатная квартира, так что обойдёмся без общежития.

— Когда-нибудь и наши дети так же разбегутся! — сказала жена, когда мы удалились к себе.

— Нашла о чём печалиться, — засмеялся я. — Ты сначала роди, воспитай и помоги начать самостоятельную жизнь. Потом сама будешь рада тому, что они живут отдельно. Лишь бы не уехали к чёрту на кулички. Татьяна сейчас одна и никому не мешает, а если бы здесь появился её муж? Жила бы ты так же свободно, как сейчас? А потом у них появятся дети. Знаешь, какая нервотрёпка, когда у малыша болит животик или режутся зубки? Свои дети утомляют, когда не дают спать по ночам, терпеть выходки чужих ещё трудней. Так что квартира — это хорошо, был бы действительно хороший человек.

— Мне десятого сдавать историю и опять этой мымре.

— Подготовилась? Ну и ничего не бойся. Я, как и директор, думаю, что она не будет занижать оценку. А если будет, настоим на пересдаче.

На следующий день нам принесли извещение о том, что на почте на имя матери лежит бандероль от Сергея Деменкова. В ней было короткое письмо и тринадцать иллюстраций ко второй книге.

— Он специально рисует их в таком количестве? — спросила Люся. — Опять ведь забракуют. А нарисовано здорово! Ему не следователем надо быть, а художником.

— Рассказать анекдот про суеверия?

— Да ну тебя с этими анекдотами! Смотри, какая прелесть! Когда повезёшь в редакцию?

— Теперь только после праздника. Ты поедешь пудрить мозги завучу, а я — в редакцию.

— Ещё неизвестно, кто кому будет пудрить мозги! Слушай, муж, это ведь уже последний месяц весны, скоро лето. Опять ехать на море?

— Я чёрт-те сколько времени не видел родню, — сказал я. — Деды с бабками уже обо мне забыли, а кроме них есть и другие родственники. Закончу свои записи, и поедем сначала на Украину, а потом в Азов. А оттуда съездим в Таганрог к сестре мамы. Заодно поплаваем в море. Азовское — это не Чёрное, но всё равно море. Сейчас оно ещё чистое, это лет через сорок загадят до невозможности. А в следующем году можно будет съездить к твоим старикам. Не возражаешь?

Девятое мая опять отмечали вместе обе семьи, но без Тани. Она праздновала со своим женихом и его роднёй. А на следующий день я с утра вызвал машину и уехал в редакцию "Молодой Гвардии". В очередь к редактору становиться не стал, сразу пошёл к оформителям.

— Олег, — обратился я к одному из тех, кто занимался моей книгой, — посмотри рисунки. Их делал тот же человек, который иллюстрировал "Волкодава". В этом конверте его данные. В вашем минском отделении его знают. Если будут какие-то вопросы, позвоните мне.

— Прекрасно нарисовано, — сказал он, просмотрев рисунки. — Только решать, подойдут они или нет, буду не я. Я позвоню завтра или послезавтра. Да, поздравляю с выступлением. У нас сначала ругались из-за отмены фильма, а потом только радовались. Песни замечательные, а рассказы убойные! Все животы надорвали. Сегодня утром рассказывал твои анекдоты тем, кто не смотрел концерт.

— Спасибо, — поблагодарил я. — Мы старались. Буду ждать звонка.

— Я уже начала волноваться, — сказала Люся, когда я приехал и поднялся в квартиру. — Через сорок минут экзамен, а вас нет. Что с рисунками?

— Сказали, что позвонят. Давай не будем ждать и поедем сейчас? Ребята всё равно никуда не уедут, будут ждать на улице.

— Идём! — решила она. — Может быть, Надежда уже свободна и примет раньше. А то сидишь и ждёшь, как на приёме у зубного врача!

Я немного волновался и, чтобы отвлечься, полчаса, которые мы ждали её возвращения из школы, рассказывал Виктору с Сергеем анекдоты.

— Мы с тобой в расчёте! — сказал я Сергею, увидев вышедшую из школы жену, и сам вышел из машины и поспешил ей навстречу.

Видимо, Люся почувствовала моё состояние, потому что подняла вверх руку, растопырив пять пальцев.

— Кто принимал? — спросил я.

— Надежда принимала, — ответила она. — Директор простыл, так что мы были только вдвоём. На этот раз она меня не мурыжила. Выслушала ответы и поставила оценку, а потом поблагодарила за концерт! И тебя, кстати, тоже. Остался один английский. Я договорилась на завтра. Представляешь? Завтра свобода!

— Не представляю, — улыбнулся я. — Надеюсь, из-за английского не будет такой нервотрёпки?

— Тебе-то из-за чего нервничать? Сам говорил, что оценки...

— Я переживаю не из-за твоих оценок, а из-за тебя.

А на следующее утро началась война. Я узнал о ней уже позже, когда Люся уехала сдавать свой английский. Войска Египта, Сирии и Иордании нанесли удар по Израилю. Несколько позже, как и в известной мне "Шестидневной войне", к ним присоединились Ирак и Алжир. Подробностей не сообщали, сказали только что на всей границе с Израилем идут ожесточённые бои, стороны обмениваются авиаударами и у всех участников конфликта имеются многочисленные жертвы среди мирного населения и потери в войсках. Срочно созванный Совет Безопасности ООН призвал все стороны к незамедлительному прекращению боевых действий, но его призывы были дружно проигнорированы. Если кто и хотел выйти из драки, он уже не мог этого сделать. Сражения происходили с невиданным ранее ожесточением, перемалывая военные ресурсы участников войны. В вечернем выпуске новостей передали, что Египет срочно перебрасывает свои элитные бригады из Йемена.

— Что случилось? — спросила Люся, когда приехала с экзамена. — За мной не поехал, ходишь какой-то нервный.

— Что получила? — сказал я. — Пять? Я и не сомневался, что будет пятёрка. Ты отлично знаешь язык для школы, и никто не стал бы портить табель четвёркой. А нервный... Понимаешь, пятого июня Израиль должен был напасть на арабские страны и разнести их в пух и прах. Они сами хотели сделать то же самое, но мы им это запретили. Точнее, должны запретить двадцать пятого мая. А сейчас только одиннадцатое.

— Хочешь сказать, что поменялось будущее?

— Хочу сказать, что его поменяли. Наверняка в Египет передали, что не будут препятствовать войне. Даже не стали ждать визита их министра обороны в Москву. А теперь там такая каша! В той реальности Ближний Восток из-за действий США и Израиля постоянно был пороховой бочкой и рассадником терроризма. Израилю не удалось уничтожить авиацию противников, поэтому я думаю, что ему сейчас приходится туго. Но Штаты не должны допустить его поражения, если только успеют. Наверняка и наши, и американцы сейчас начнут подтягивать туда флоты. Закончиться может чем угодно, даже обменом ядерными ударами, хотя я не думаю, что до этого дойдёт. По идее, наши должны были это предусмотреть и заранее подготовиться.

На следующий день в Москву прилетел Государственный секретарь США Дин Раск, а через день Советский Союз и Соединенные Штаты Америки выступили с совместным заявлением к воюющим сторонам, но было уже поздно. Израиль проиграл войну и был оккупирован союзными арабскими государствами. Грабежи и насилия творились повсеместно.

— Этого стоило ожидать, — говорил я жене, после просмотра вечернего выпуска "Последних известий". — Нельзя так обращаться с соседями и рассчитывать на то, что они будут вечно это терпеть. Я всё же думал, что Израиль уцелеет, но сильно ослабнет и долго не сможет мутить воду. А вообще, образование там этого государства — это шило в задницу всем арабам. Мало ли где жили чьи-то предки много веков назад! Пытаться повторно воссоздать еврейское государство в Палестине — это безумие. Евреев нужно куда-нибудь расселять.

На третий день после захвата Израиля командованию Египта и Сирии удалось навести в нём хоть какой-то порядок, а остальные участники конфликта вывели свои войска из Палестины. К этому времени возле берегов Египта сосредоточилась ударная группировка шестого флота США, а в сотне миль от побережья Сирии ждали три десятка советских боевых кораблей из состава Черноморского и Тихоокеанского флотов.

— У американцев ничего не выйдет! — сказал Иван Алексеевич. — После того, что творили арабы, евреи начнут разбегаться. Они сами всё это затеяли, но даже дураку было ясно, что не получится вытурить арабов с их земель, а потом основать на них своё государство и жить в мире. Англичан я понимаю: эти подлецы повсюду наплодили конфликты, но наши-то чем думали? Главное, что прекратили кровопролитие. Земли в той Палестине с гулькин нос, а сколько народа из-за неё положили!

Утром следующего дня президент Египта Гамаль Абдель Насер обратился к правительствам США и СССР. Он сказал, что не считает законным создание еврейского государства на арабских землях. Египет, Сирия и Иордания собираются возродить палестинское государство, поэтому еврейское население бывшего Израиля и оккупированных им территорий должно быть выселено. Куда его выселять, пусть решает Совет Безопасности ООН. Насер предостерёг великие державы, в первую очередь Соединенные Штаты, от применения силы. Он заявил, что арабские государства будут сражаться до последнего человека, а в случае американской агрессии он не может гарантировать, что на землях Палестины уцелеет хоть один еврей.

Именно угроза уничтожения населения Израиля остановила американцев. Начались длительные переговоры и консультации. Пока они шли, арабы разрешили доставку в Израиль гуманитарных грузов.

— Драки уже не будет, — сказал я жене. — Сейчас начнут торговаться, а евреи побегут по всему миру. Не повезло этому народу с родиной! Надо было отдать им Антарктиду, там нет другого населения, кроме пингвинов.

— Не нужно издеваться, — сказала жена, — им и так плохо.

— Я не националист, — возразил я. — У русских национализм никогда не был в почёте. Были и у нас придурки, но мало. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что наш народ образовался из сотен племён и народностей. Мы не англичане, которые порабощали народы при захвате колоний. Мы сливались с другими народами и давали им свой язык, свою веру и всё своё государство! Говоришь по-русски и принял нашу культуру, значит, ты и есть русский! Какой уж тут национализм. А евреи... Их ведь и у нас до фига. Когда им разрешили уезжать за границу, уехали триста тысяч человек. Ну бросили вы страну, которая была вам Родиной, и чёрт с вами! Так ведь большинство потянулось в свой обетованный Израиль, туда, где им не сильно рады, где война и песок на зубах. Самые умные смылись в Штаты, но остальные-то остались! А ведь уезжали не придурки, а умные и образованные люди. И какая цель? Самая дрянная нация — это англичане. Они очень долго жили за счёт других, обдирая половину мира, и слишком привыкли считать себя выше всех прочих. Конфликт между Индией и Пакистаном дело их рук. Когда рушилась колониальная империя, они сделали всё, чтобы напакостить своим бывшим подданным. Наверное, и создание Израиля было запланировано не из-за любви к евреям. Выгнали арабов из половины Палестины и заселили её евреями. Понятно, что бывшие хозяева с этим не смирились и судьба Израиля — это бесконечная война с соседями. Иногда она затихала, потом вспыхивала вновь и длилась до моего ухода. Здесь этого, по-видимому, не будет. Ладно, это всё большая политика. Скажи лучше, когда получишь документы и медаль?

— Не знаю. У завуча есть наш телефон, должна сообщить.

На следующий день нам позвонили из телецентра. Узнав, с кем говорит, звонивший представился и сообщил, что по многочисленным просьбам телезрителей собираются повторить наш концерт. Выступать не нужно, будет передаваться запись. Перед передачей хотят показать интервью с исполнителями, поэтому он интересуется, когда мы сможем освободиться от школы и приехать в студию. Естественно, за нами пришлют машину.

— Да хоть сейчас, — ответил я. — Мы окончили школу экстерном.

— Сколько вам нужно времени на сборы?

— Не меньше получаса, но вам до нас столько же ехать. Высылайте машину, а мы начнём собираться.

Я объяснил задачу жене, а сам пошёл предупредить куратора.

— Можете ехать, — сказал он, — а я на всякий случай вызову сопровождение.

Собрались мы за десять минут и столько же ждали машину возле подъезда. Когда приехали в телецентр, нас отвели для интервью в одну из студий.

— Я Элеонора Беляева, — представилась нам ведущая. — Садитесь на эти стулья. Ваш концерт покажут в записи, а перед ним пройдёт это интервью. Пользуясь случаем, хочу предложить вам приходить с новыми песнями в наш "Музыкальный киоск". А сейчас будьте внимательны, начинаем запись. Здравствуйте, дорогие телезрители. Сегодня в нашей студии...

Рассказав о нас, она перешла к вопросам.

— Мне сказали, что вы закончили школу экстерном. Это правда?

— Да, — ответил я. — Я сдал чуть раньше, а Люся — дней десять назад. Всё на отлично. Так что теперь у нас будет больше времени для творчества.

— Если быть талантливым, то во всём?

— А чего мелочиться? — пожал я плечами. — Это многим по плечу, только не все хотят напрягаться. И не так легко расставаться с детством.

— Из ваших слов можно сделать вывод, что вы с ним расстались?

— А вы считаете нас детьми? Я думаю, что в четырнадцать лет ещё дети, в пятнадцать — уже подростки, а в шестнадцать — юноши и девушки. В этом возрасте люди быстро взрослеют, хотя многое зависит от того, кем считает себя сам человек. Можно и в восемнадцать остаться ребёнком.

— Вы сочиняете и поёте песни не по возрасту. Спеть можно всё, но как сочинять хорошие вещи о том, о чём не имеешь представления?

— Никак, — ответил я. — Только кто вам сказал, что мы не имеем представления? Своим опытом можно жить в любом возрасте, а для того чтобы творить, человек должен прожить большую и интересную жизнь или обратиться к опыту тех, кто её прожил. Я не смог бы написать "Прощание с Братском" без множества прочитанных книг, газет и журналов, без просмотра фильмов. Можно читать книгу только для развлечения, не сильно нагружая мозги, а можно брать из неё всё то ценное, что даёт чужой опыт. Я ведь и книги пишу, используя заимствованные знания.

— Понятно, — сказала Элеонора. — Теперь зададим вопросы Людмиле, а то она незаслуженно забыта. Скажите...

Глава 3

— Всё! — Я отдал Елене несколько исписанных листов бумаги, которые завершали мои комментарии. — По спискам мне больше нечего добавить, и не вижу необходимости в консультациях, разве что прояснить какой-нибудь упущенный эпизод или выслушать моё мнение. С научно-техническими знаниями будет сложнее, учёные ещё могут вытянуть что-то полезное.

— Наука — это не моя забота, — ответила Белова, укладывая мои листы в небольшой кейс. — Главное, что мне теперь меньше ездить. Что-то ты мало написал.

— А для чего расписывать? Всё равно ничего из написанного о последних годах моей жизни не повторится, кроме природных катастроф. Да и их может стать меньше, если не так раскачаем климат. А люди... Разве что почитать, чтобы понять, до чего могут дойти человеческая глупость и национальный эгоизм.

— Не знаю, — сказала она. — Я не имею права заглядывать в твои записи. Твои пожелания по лету передала, обещали ответить в ближайшее время.

— Разделался? — спросила жена, когда я проводил Белову и вернулся в нашу комнату. — Сейф заберут? А то он занимает много места.

— Отдал и свои заметки, и распечатки. А сейф пусть стоит, полезная штука. Пистолет есть где хранить, и драгоценности можешь положить, когда появятся.

— А когда они появятся?

— А что бы ты хотела? Уши не проколоты, а в нос пока ничего не вставляют. Диадемы даже в моё время надевали только "Мисс Вселенные". И что остаётся? Кольца, кулоны и бусы. Предлагаю кольцо поскромнее. Помнишь в "Хоттабыче" колечко "Носи, Петя, на здоровье"?

— Ну тебя, — засмеялась Люся. — Не даешь девушке помечтать.

— Купим что-нибудь, — пообещал я, — только не сейчас. Сейчас драгоценности будут смотреться слишком вызывающе, нужно малость подрасти. Так, к бездельнице добавляется бездельник.

— Мы не бездельники, — запротестовала она, — а отдыхающие после изнурительного труда. По лету не ответили?

— Елена сказала, что не будут тянуть. Люсь, сейчас в кинотеатрах премьера "Кавказской пленницы". Давай сходим, тебе будет интересно. Помнишь в "Сказках" показывали кадры из фильма? Хорошая кинокомедия, я смотрел её не меньше десяти раз.

— Иди к куратору, — сказала жена, — а я буду собираться. Пойдём на часовой сеанс?

— Да, должны успеть, если не будешь копаться.

Дверь открыл сам Фёдор Юрьевич.

— Есть идея, — поздоровавшись, сказал я. — В нашем кинотеатре классная кинокомедия. Хотим сходить на час. Составите компанию или дадите кого-то из парней?

— Заходи, — предложил он войти. — Нет больше парней. Елена забрала у тебя бумаги, они с ней же и уехали, так что с вами пойду я, тем более что предлагаете развлечься.

Был понедельник и до окончания занятий в школе осталось два дня, поэтому билеты купили без проблем и не пришлось стоять в очереди.

— Ещё пятнадцать минут, — сказал куратор. — Давайте посидим на лавочке, успеем зайти.

— Вы слушали новости, Фёдор Юрьевич? — спросил я. — А то я их пропустил. По Израилю ничего нового?

— А что там может быть новое? — сказал он. — Приняли решение о расселении евреев, и теперь те страны, у которых есть лишние деньги, вносят их в специальный фонд. От арабов добились, что вывоз еврейского населения растянется на год. Людей нужно не просто вывезти, а обеспечить всем необходимым. Их там как-никак около трёх миллионов. Наше правительство, кстати, тоже предложило принять часть беженцев. Не думаю, что будет много желающих. Наверняка большинство уедет в Америку.

— А во Вьетнаме?

— Дерутся по всему Южному Вьетнаму, — ответил куратор. — Были столкновения на окраине Сайгона. Американцы усиливают свой флот, а в самих Штатах на демонстрациях начали жечь флаги.

— Пойдём в зал, политики, а то опоздаем, — сказала Люся. — Осталось пять минут.

Есть фильмы, которые после одного-двух просмотров совершенно не тянет смотреть ещё раз, будь они хоть трижды прекрасные. Нет новизны — нет и интереса. "Кавказская пленница" была из тех, которые по прошествии времени с удовольствием смотрели снова и снова. Может, у других было иначе, а у меня так. Я и сейчас смеялся вместе со всеми, хоть и не сгибался пополам от смеха как те, кто смотрел этот фильм впервые.

— Давно так не смеялась! — вытирая слёзы моим платком, сказала Люся. — Замечательный фильм!

— Да, хорошая комедия, — согласился куратор. — Спасибо за то, что вытянули из дома. У вас какие планы на лето? Спрашиваю потому, что нужно кое-куда съездить. Если уехать во время вашего отсутствия, не придётся брать замену.

— У отца отпуск с десятого июня, — сказал я. — Мы думаем съездить с моими родителями сначала к родителям отца на Украину, а потом к родителям матери в Азов. Передал о своих планах Беловой, теперь ждём ответа.

— Надоело море? — спросил он.

— Море не может надоесть, тем более когда на нём долго не были. Только я уже три года не видел родственников и соскучился.

— А как успехи на секции?

— Неделю назад участвовал в зачётных поединках ваших стажёров. У меня было четыре противника. Одного хорошо так задел, второй уложил меня, и в двух случаях ни у кого не было явного преимущества и тренер остановил схватку. Вот достать его у меня не получается.

— И не получится, — усмехнулся Фёдор Юрьевич. — Он тебе не мальчишка-стажёр. Лет через пять, если будешь ежедневно над собой издеваться... Но ведь ты не будешь?

— Конечно нет, — ответил я. — Буду только поддерживать форму.

Куратор довёл нас до подъезда, после чего отправился по своим делам. На следующий день нас навестила Белова.

— Поезжайте в своё турне, — сказала она. — Ты должен взять с собой пистолет. Кроме того, с вами пошлют Сергея. На ноги он наступать не станет. Как вы обычно ездите?

— Прямого поезда нет. Едем до Помощной, потом пересадка и выходим в Капитановке. Пишем письмо моему деду, и он встречает с телегой и везёт конным ходом в Писаревку. А из Капитановки в Ростов-на -Дону можно добраться одним поездом.

— Деду можете написать, но встречать не нужно. Вам купят билеты, а Сергей поедет в соседнем купе. Он же организует транспорт. Обратная дорога тоже на нём. В Азове устроится отдельно и не будет вам мешать. Если куда-нибудь уйдёте, перед этим ему позвонишь. Номер телефона тебе дадут.

— Есть одно препятствие, — вздохнул я. — У моего деда нет телефона.

Кажется, она выругалась про себя.

— Пусть Сергей всё это решает на месте. Счастливо вам отдохнуть.

Когда Елена ушла, я рассказал Надежде о наших планах.

— Значит, забираешь дочь, — сказала она, выслушав мои объяснения. — Ладно, можете ехать, но в следующем году постарайтесь навестить моих родителей в Перми, а то они по Люсе сильно соскучились.

В кабинете Суслова сидели трое: он сам, Брежнев и Грушевой.

— Я решил отпустить Геннадия, — сказал Грушевой. — С его комментариями нет большой необходимости в личном присутствии. Он для того их и писал, чтобы немного освободиться. Учёным он тоже пока не нужен. Охрану обеспечим, да он и сам уже не так беззащитен. Можно на время поездки вооружить его отца. Боевой офицер и очень умный человек. Реальной опасности для него пока нет, просто страховка от случайности. В плане операции прикрытия в дополнение к белорусской инициативе в Управлении "Т" Комитета организована служба прогнозов. В неё передана ЭВМ Мир-2. Выпущен ряд документов, которые в случае утечки должны привлечь внимание иностранных разведок именно к этой службе.

— Как продвигается "Узбекское дело"? — спросил Брежнев.

— Яхъяева пришлось снять с должности, — ответил Суслов. — Рашидов вроде помогает. Арестовано больше четырёхсот человек. Половину уже можно судить, остальными занимается следствие. Аресты ещё продолжаются. Я не знаю последних данных, занимался проверками секретарей обкомов.

— Много накопал? — поинтересовался Леонид Ильич.

— Сигналы были на двенадцать человек. Подтвердили у троих, пятеро оправданы, а с остальными нужно разбираться.

— А у тебя, Константин, как идут дела?

— Большие подвижки в секторе перспективных вооружений. Мы и раньше занимались защитой танков с помощью взрывчатых веществ, а полученные данные по динамической защите "Контакт-5" позволят в ближайший год разработать и испытать опытные образцы и перейти к серийному выпуску. Увеличение живучести танков даст возможность пересмотреть программу их выпуска. Отмена избыточного производства бронетехники позволит сэкономить немало средств, и использовать их для выпуска перспективных видов вооружений, например, боеприпасов объёмного взрыва и кассетных бомб. Большой интерес вызывают данные по экранолётам и конвертопланам. По многим видам вооружений подробностей нет, лишь общие замечания. На основании этих данных мы предлагаем закрыть несколько неперспективных тем. К сожалению, многие идеи пока реализовать не удастся, потому что они требуют электронной техники, которую мы не получим в ближайшие годы. Выводы по вооружениям будут в ближайшее время представлены в ЦК.

— По космосу что-нибудь есть? — спросил Брежнев.

— По авариям? Союз-11...

— Это я читал, — перебил Леонид Ильич. — Я спрашиваю тебя о другом. Можно ли, используя записи, подстегнуть нашу космическую программу?

— Вряд ли. Когда будет отдача от тех программ, которые курирует Келдыш, можно будет увеличить надёжность и возможности электроники и снизить её вес и объём. По перспективным видам отмечен только плазменный двигатель, который использует совсем другую технологию получения плазмы, чем в наших разработках. При одинаковых тяговых характеристиках и расходе рабочего тела он в пять раз экономичней. Но без ядерного реактора...

— Видно, что тебя натаскали в проекте, — недовольно сказал Брежнев. — Можешь сказать коротко и своими словами?

— Если коротко, то не ждите реальной отдачи для космоса в ближайшие три года . По другим направлениям есть интересные мысли, например, аккумулирование электрической энергии. Транспортный сектор предлагает ограничить использование в крупных городах частных и служебных автомашин, бросив большие силы на развитие скоростного общественного транспорта. Это и чистый воздух, и огромная экономия горючего, и отсутствие транспортных проблем. Можно сразу ориентировать его на электропитание. Есть много рекомендаций по тем видам общественного транспорта, который стали использовать в последнее десятилетие жизни Геннадия. По-моему, это очень перспективно. Сейчас будем строить такие заводы, как в Тольятти, а потом получим массу проблем с личным автотранспортом.

— Предлагаешь отказаться от личных автомобилей? — спросил Суслов. — Боюсь, что нас никто не поймёт.

— Предлагаю убрать его с тех улиц, по которым будет ездить скоростной транспорт, увеличить в несколько раз плату за пользование своими машинами, а главное — обеспечить быстрый и удобный проезд в разные районы города, особенно туда, где нет метро. И нужно дать возможность строить гаражи за чертой города, позаботившись о том, чтобы люди могли быстро до них добраться. Число желающих ездить на своём авто резко поубавится, и нам будет легче обеспечить спрос.

— И много вы приготовили таких предложений? — спросил Суслов.

— Чисто технического плана, которые можно реализовывать в ближайшие два года, уже больше трёх сотен. А есть предложения по совершенствованию управления промышленностью, реорганизации армии и флота и улучшению бытового обслуживания населения. Отдельно идёт комплекс мер по сельскому хозяйству, но там есть спорные моменты, по которым мы консультируемся со специалистами ВАСХНИЛ. Судя по записям, жизнь в конце нашего века и в начале следующего будет густо замешана на электронике и так называемых информационных технологиях. В каждой второй семье будет стоять своя мощная ЭВМ. Если верить Геннадию, к тридцатому году их будут вообще носить на руках, как часы. Я говорил с Келдышем, и он уверен, что такое в принципе возможно.

— Вот что, Константин, — сказал Брежнев. — Пусть твои специалисты распишут для нас эти мероприятия по направлениям и без излишней зауми. По каждому должна быть ваша оценка и возможные сроки внедрения. Отдельно пусть укажут, что нужно предпринять для скорейшей реализации. С этим всё. Скажи, у тебя есть соображения, что делать с Израилем?

— Я над этим не думал. А что с ним можно теперь делать? Что говорят в министерстве?

— Они в растерянности, — ответил Брежнев. — Громыко сказал, что с арабами сейчас трудно говорить на языке дипломатии, а Косыгин прямо заявил, что был против войны. Довольны только военные, хоть и они не ожидали такого финала.

— А американцы?

— У них руки связаны Вьетнамом. Ты же знаешь, что там творится. Расхождения с записями огромные. Опыт этой войны показывает, что авиация начинает играть ведущую роль в локальных войнах. Это и нам нужно учесть. К нам у американцев, конечно, куча претензий, хотя мы пошли навстречу и выступили совместно с ними. Ну это и понятно, если учесть, чьим оружием воевали арабы. Ради спасения Израиля они были готовы на многое, разве что не рискнули бы применить ядерное оружие, просто ни у кого не хватило времени. Они, как и мы, не рассчитывали на такой финал. А теперь арабы упёрлись, и я понимаю Насера. После всего, что случилось, он не может допустить сохранения Израиля. Никто не поймёт, ни союзники, ни собственный народ. А после того, что они там творили, ни о каком сосуществовании с евреями не может быть и речи.

— Так что вы от меня хотите? Я тоже не в восторге от того, что случилось. Судя по записям, арабы не только бодались с Израилем, у них хватало войн между собой. А после двадцатого года из-за изменения климата и уменьшения добычи нефти там вообще все передрались. А сейчас Египет начнёт претендовать на роль лидера в арабском мире, особенно если мы продолжим помогать. Сирия окажет поддержку, а вот королю Иордании это не понравится. И недовольных будет много. На эту роль у них много желающих, помимо Насера. И как долго мы сможем на него влиять? Аппетит приходит во время еды. Если Египет станет по-настоящему серьёзной военной силой, это может привести к неприятностям. Сила есть, а нефти нет. А у соседей всё наоборот. И если Насера сменит кто-то менее вменяемый... Американцы тоже не станут спокойно на это смотреть и начнут вооружать тех, на кого сделают ставку. Боюсь, что регион может вспыхнуть раньше двадцатого года.

— Всё это так, — сказал Суслов, — но, зная это, можно сделать выводы и избежать многих неприятностей. Не разбрасываться кредитами и оказывать помощь в первую очередь гражданским секторам экономики. Зачем слишком усиливать их армию, если не существует реальной военной угрозы? Делать ставку нужно не на один Египет и пора, наконец, что-то иметь за свою помощь. Я вчера разговаривал с Горшковым, и он мне так и сказал, что пора что-то получать. Лично ему нужна база для флота.

— В дополнениях Геннадия есть записи о том, что для жителей России Египет был самым дешёвым и привлекательным курортом, — сказал Грушевой. — Они летали в него отдыхать миллионами. И что важно, там это можно делать круглый год. Летать для нас пока дорого, но можно отправлять отдыхающих морским транспортом. Заодно получат морскую прогулку. Конечно, это не сейчас, а когда там всё уляжется. Но египтян нужно настраивать заранее. Мы предложили части евреев переселиться к нам. А куда?

— Скорее всего, никуда, — ответил Брежнев. — Они и раньше не очень хорошо к нам относились, а теперь не будет ничего, кроме ненависти. Вряд ли кто-то захочет приехать. Но если будут желающие, найдём и место. Хотелось бы, чтобы их не было.

— Долго будешь сбивать? — облизнувшись, спросила жена.

— Сколько надо, столько и буду, — ответил я, орудуя маслобойкой. — А ты бы лучше не облизывалась. Тебе вредно есть много масла. И для здоровья и, главное, для фигуры.

— А я немножко. Очень уж вкусное, магазинное почему-то совсем не такое.

Мы уже три дня гостили у моей украинской родни. Дом родителей отца стоял на краю села, вытянувшегося вдоль пыльной дороги километра на три. Дома располагались только по одну сторону дороги, вторая была вся распахана и засажена пшеницей. За каждым домом был разбит небольшой фруктовый сад, а дальше в сторону озера шли огороды. У деда Тихона в хозяйстве было много живности: корова, парное молоко которой мы пили дважды в день, два кабана, ждавших своего часа, чтобы превратиться в ароматное солёное сало и колбасы, и с полсотни кур, служивших деревенским основным источником мяса. Лошадь для своих нужд дед брал в колхозе. Из средств передвижения у него был только старый велосипед, уже несколько лет пылившийся в сарае в ожидании моего приезда. На огороде стояли два улья. Когда-то их был десяток, но теперь у деда не хватало сил на такое хозяйство. Других мужчин в доме не было. Старики жили вместе с дочерью и её младшим сыном. Тётя Ирина была наполовину слепа, но работала в хозяйстве с раннего утра до позднего вечера. Бабка страдала полнотой и кучей болезней, и толку от неё было немного. Мой младший двоюродный брат родился на пять лет позже меня, а старший — на два года раньше и уже окончил школу, и уехал работать в районный центр. Соседняя изба принадлежала дядьке Аркадию, который сильно походил на отца. Он работал в колхозе бригадиром и имел мотоцикл "Иж", на котором часто катал меня "с ветерком". Третий брат отца и ещё одна сестра давно не жили в деревне. Вот такое семейство. Из удобств здесь не было ничего. По грунтовой дороге после затяжных дождей можно было проехать только на тракторе. Электричества и газа не было, а воду мы набирали из колодца. В туалет бегали в будку в конце двора, благо летом это было простым делом. Лет десять назад даже муку получали с помощью небольшой ручной мельницы, которая до сих пор стояла в сарае, а из неё потом пекли хлеб. Сейчас хлеб покупали в небольшом магазинчике в центре села. Там можно было купить селёдку, соль, сахар, спички и мыло. Водку завозили редко, потому что свой самогон обходился дешевле. Немудрено, что лет через десять молодёжь начала массово разбегаться, а когда я посмотрел по интернету, узнал, что там живут только семьдесят человек. Но пока до этого было далеко и мы наслаждались всем тем, что может дать городскому человеку деревня. Никогда не пробовали борщ, сваренный из только что бегавшей курицы и выкопанных на огороде овощей? Значит, вы много потеряли. От вареников из своего творога, плававших в домашней сметане, Люся была в полном восторге. Свежий мёд — это тоже было нечто особенное. Вишня в саду уже поспела, хоть и не была пока такой сладкой, какой станет дней через десять. Оборотной стороной этой благодати был каждодневный тяжёлый труд без отпусков и выходных. Дед Тихон только один раз выбрался нас навестить, когда мне было восемь лет. Я не только ел деревенские деликатесы и дышал свежим воздухом. За три дня мы с отцом напилили чурок, а потом я нарубил дров на год вперёд, нажив несколько водянок. Вся родня, от которой не скрывали наш брак, приняла Люсю как родную. О нашем творчестве никто не знал, а мы сами о нём не распространялись. Сергей устроился на постой за пять изб от нас и наслаждался бездельем.

Сегодня я привёл в порядок велосипед и смотался на нём за хлебом. Люся тоже покаталась, только для неё мне пришлось опустить седло.

— Раньше я любил спускаться на нём оттуда, — показал я на дорогу, поднимавшуюся на небольшой холм прямо за деревней. Подниматься долго, зато потом несёшься, как на мотоцикле!

— Я тоже так хочу!

— Пожалуй, нужно разобрать велосипед, — задумался я. — Не хочу, чтобы ты свернула шею. Как после этого жить и что сказать твоим родителям? Пойду и утоплюсь в озере. Финал в стиле "Ромео и Джульетты".

— Не буду я оттуда ездить, — обняла она меня. — Ген, твои родственники относятся ко мне как к родной. Все, кроме бабушки. Почему?

— Она так относится ко всей нашей семье. В своё время подобрала отцу невесту, а он взял и женился на городской, отсюда и неприязнь. Я на это уже давно не обращаю внимания.

— А сколько им осталось?

— Бабушка умрёт через два года, дед — через три. Ирина будет жить долго. В конце почти полностью ослепнет из-за катаракты, а потом прозреет из-за Кашпировского.

— А кто это? Врач?

— Психотерапевт, который лечил людей по телевизору. Потом расскажу.

— Какой телевизор, если ты говорил, что здесь не будет электричества?

— Ирина к тому времени будет жить в городе. Есть такой небольшой город Смела.

— Мы ещё долго здесь будем?

— Неужели надоело? Возьми послушай радиоприёмник.

Я перед поездкой купил "ВЭФ-Спидолу", чтобы слушать новости. Младший брат смотрел на неё жадными глазами, но дарить не имело смысла, потому что никто не станет мотаться для него за батарейками в районный центр.

— Наоборот, мне здесь очень нравится. И в сене очень понравилось. Давай туда сходим, а то здесь постоянно кто-нибудь мешает, а твоя бабушка не выходит из хаты. Сколько можно терпеть?

— Ещё два дня погостим и уедем. Я больше не увижу стариков, а отец приедет только на похороны, так что немного потерпи. А сено, наверное, уже вывезли.

На третий день после нашего разговора дед взял в колхозе телегу с лошадью и повёз нас всех, включая Сергея, на станцию. Ехали больше двух часов, поэтому я включил свой приёмник и настроился на "Маяк". Передавали эстрадные песни, а после них сообщили последние новости.

— Вот те раз! — сказал я, услышав об отставке Макнамары.

— А что не так? — спросила Люся. — Ты о демонстрации евреев в Москве?

— Всё так, — ответил я. Не говорить же при всех, что в моей реальности министр обороны Соединенных Штатов ушёл в отставку на полтора года позже.

Дед Тихон привёз нас на привокзальную площадь, где мы и попрощались. Сергей ненадолго исчез, а потом вернулся и сообщил, что билеты для нас будут за час до прихода поезда. Этого пришлось ждать пять часов. Билеты были только в плацкартный вагон. Нам с Люсей достались боковые места, родители заняли два места напротив, а Сергей ушёл в конец вагона. Пассажиров было много, в тамбурах не переставая дымили папиросами, но почти все окна были приоткрыты, и табачную вонь выдувало. Часам к десяти вечера пассажиры угомонились и улеглись на свои места. Потом выключили свет и наступил сон, прерываемый ором репродукторов на больших станциях и резкими рывками состава. В Ростов-на-Дону прибыли днём и сразу же отправились на автовокзал, откуда автобусом уехали в Азов. Сказать, что родители матери нам обрадовались — значит ничего не сказать. Когда они узнали, кем мне приходится Люся, долго приходили в себя. Мы никому не писали о своей свадьбе, и старики знали мою жену только по нашим выступлениям на эстраде.

— Фёдор Прокофьевич! — представился дед. — А это Наталья Яковлевна. Честное слово, мы за вас очень рады, просто это слишком неожиданно!

Жили они в двухкомнатной квартире на втором этаже двухэтажной "сталинки". Кроме комнат, была маленькая лоджия, которую застеклили и превратили в ещё одну комнату для летнего времени. Жилой площади было много, но кроватей на нас не хватало, поэтому из подвала принесли две раскладушки. Сергей довёл до дома и убежал устраиваться и решать вопрос со связью. Я ходил по квартире, которую не видел больше полувека, и испытывал те же чувства, как и тогда, когда в первый раз осознал себя в детском теле и смотрел на наши комнаты и воскресших родителей. Старые статуэтки, граммофон, волчья шкура на потёртом кожаном диване, сказки Пушкина... Каждый предмет был знаком и почему-то навевал грусть.

— Что это ты какой-то не такой? — заметила моё состояние жена.

— Слишком давно здесь не был. Всё связано с детством. Время не остановить, и все дети стремятся быстрее стать взрослыми. Это правильно и естественно, но больно. Тебе пока не понять. Я думал, что это чувство ушло, оказывается нет.

— Старичок! — она поцеловала меня в губы. — Пойдём ко всем. Сам же говорил, что главное — это не вещи и дома, а люди. Видел, как они тебе обрадовались? Дедушка у тебя кто?

— Был корреспондентом газеты "Молот", а бабушка Ната никогда не работала. Они замечательные люди, хоть и не без недостатков, но чтобы их заметить, нужно не приехать на две недели в отпуск, а пожить с ними год.

— Можно подумать, что у тебя нет недостатков! — сказала Люся. — Чем будем заниматься?

— Покажу тебе город, сходим в одно место, где должна жить моя жена из той реальности, и будем ходить на пляж. Слава богу, Дон ещё чистый. А если переедем на другой берег, будет песчаное дно. А чуть позже проедемся на "Комете" в Таганрог к родственникам. Там уже искупаемся в море. Устраивает тебя такая программа?

Глава 4

— Это она! — сказал я, во все глаза глядя на девчонку, вышедшую из подъезда старого двухэтажного дома.

Сейчас ей было одиннадцать лет.

— Не красавица, — сделала вывод жена, — но симпатичная. Только уж больно серьёзная.

Светлана, помахивая сумкой, прошла мимо, не обратив на нас внимания. Было видно, что её мысли бродят где-то далеко-далеко.

— У неё очень нелегко сложилась жизнь, — сказал я. — Родители уже разбежались. Сейчас она живёт с матерью, позже будет жить с новой семьёй отца. Такой я её не видел. Когда нас познакомили, ей уже было двадцать семь лет.

— И долго ты за ней ухаживал?

— С месяц, потом пошли в загс.

— Быстро у вас!

— А у нас была любовь с первой драки.

— Как это?

— Она после работы играла в азовском ТЮЗе, а меня пригласили на спектакль, чтобы мы познакомились. Спектакль был "Разговоры в учительской". С первого взгляда мы не приглянулись друг другу, но я, как джентльмен, пошёл провожать её до общежития. Дело было вечером в конце октября. Идём мы по берёзовой аллее и обгоняем двух подвыпивших парней. Они не собирались уступать дорогу, а обойти было нельзя, вот я и отодвинул одного. На мне тогда было что-то вроде утеплённого пальто, на голове — шляпа, а на ногах — югославские туфли с каблуками в три пальца. В общем, вид ещё тот. Парень, которого я слегка оттолкнул, махнул рукой и сбил мою шляпу в лужу. Сама понимаешь, что я не мог утереться и уйти, вот мы там и подрались. Я попытался применить то немногое, что знал из каратэ, и, как ни странно, всё получилось. Посмотрела она на то, как я прыгаю на югославских каблуках, и решила сразу со мной не рвать. Ну и я решил то же самое и потом не пожалел о своём решении. Надо будет помочь ей с квартирой, когда приедет сюда после фармацевтического института. Надеюсь, что ты не будешь ревновать.

— Я не буду против, даже если ты один раз поможешь материально. Не вздумай только из жалости подарить ей ребёнка, этого я точно не переживу. Помоги и забудь.

— Что за фантазии, — сказал я, обнимая её и притягивая к себе.

— Совсем потеряли стыд! — заорала на нас какая-то тётка из дома Светланы. — Вы бы ещё поцеловались!

— Люди просят, — громко сказал я, так развернул Люсю, чтобы тётке было лучше видно, и поцеловал в губы. После этого взял за руку и, не дожидаясь новых воплей, вывел со двора.

На выходе встретили возвращавшуюся с полной сумкой Светлану. Видимо, я как-то не так посмотрел, потому что девчонка смутилась и быстро заскочила во двор.

— Ну вот, напугал ребёнка! — сказала Люся. — Пойдём быстрее, пока сюда не заявилась твоя тёща из той жизни в компании моралистки, которая из-за нашего поцелуя чуть не выпала из окна. Что ты хотел мне показать?

— Местные достопримечательности. Сначала сходим на крепостной вал, а потом в пороховой погреб.

— Странно! — Она оглянулась назад. — Целый час ходим, и без присмотра. Не похоже на Сергея. Неужели из-за твоего пистолета?

— Размечталась, — засмеялся я. — Видишь возле акаций молодого мужчину? Он идёт за нами от центра города.

Мы прошли через крепостные ворота и взобрались на вал.

— Красиво! — сказала жена, осматривая Дон и небольшой островок напротив порта. — Такой простор! И река очень широкая.

— Завтра сядем в порту на катер и поплывём на ту сторону. Только нужно взять родителей.

— Без них не перевезут?

— Без них будем купаться по очереди, иначе у меня могут спереть ствол. Можно взять в прокате лодки и переплыть самим, но здесь ходят "Ракеты", так что есть риск с ними столкнуться. Если не потонем, Сергей точно убьёт. Не будем нервировать человека, он за нас отвечает.

— А когда в Таганрог?

— У всех уже пятидневка, так что поплывём в субботу, чтобы были дома. Пошли обратно, а то напечёт голову. Надо купить тебе панаму, здесь без шляпы ходить нельзя, перегреешься.

На следующее утро мы вместе с другими любителями песочка зашли на борт большого тихоходного катера, который за полчаса перевёз на ту сторону Дона, к старому деревянному причалу. Удобств, как на городском пляже, здесь не было, но при купании под ногами вместо ила был чистый песок. Народа было немного, поэтому мы без труда заняли часть песчаного пляжа рядом с ивами, в тени которых при желании можно было укрыться. В тень отправились вода и продукты, а мы постелили себе старое покрывало на самом солнцепёке. Родители купались мало и вскоре забрались в тень. И правильно: на таком солнце с непривычки легко можно было обгореть. Я с женой почти не выходил из чистой и тёплой воды. Конечно, не море, но тоже неплохо. Когда позагорали и решили перекусить, включил радио и настроился на "Голос Америки". Поблизости никого не было, но звук приглушил. Гудение, которым забивали станцию, сегодня было не очень сильное, и слова диктора можно было разобрать.

— Что услышал? — спросил отец, когда я выключил "Спидолу" и мы взялись за бутерброды с колбасой, вареные яйца и помидоры.

— Опять Ближний Восток, — ответил я. — Сейчас это у них основная тема. Рассказывают, как египетская армия пёрла награбленное барахло. На танках из-за узлов и чемоданов не было видно брони. Некоторые цепляли к танкам прицепы. Всё с колёсами тоже угнали. Наверное, наша армия столько не вывезла из Германии, сколько египтяне из Израиля.

— И ты в это веришь? — спросил отец.

— Думаю, что они говорят правду. В Египте порядок был только во времена фараонов. Продажный и жадный до денег народ. Им нужно помогать, но при этом держать одной рукой за горло. Мягкости не поймут и примут за слабость. А наши разбазаривают много средств на помощь другим государствам. Вьетнаму — понятно, там очень дружелюбный и работящий народ. Эти рано или поздно отдадут долги. Вот с арабами или с Африкой нужно быть осторожней, иначе просто выбросим деньги на ветер. Я всё подробно расписал, как только отреагируют? Ладно, незачем здесь об этом болтать. Люсь, неси гобелен в тень, а то останемся без шкуры. Это тебе не московское солнце.

Следующий день отдыхали на том же месте, а в пятницу пошли на городской пляж, взяли напрокат лодку и вволю наплавались и накупались. Утром в субботу забрали купленные в Москве подарки и направились в порт на девятичасовую "Комету". За полчаса до её прибытия купили билеты и подошли к причалу.

— Съездим в Таганрог, а потом отдыхайте с матерью, — сказал нам отец, — а я с дедом немного порыбачу.

— Не компанейские вы люди, — сказал я. — Смотрите, Сергей пришёл. Вот выпала человеку работа. Знает, что почти наверняка колотится зря, а выполнять нужно. Интересно, что он о нас говорит своим коллегам?

— Может ничего не говорить, — высказался отец. — У них любопытство не поощряется. Есть указание сверху — выполняй.

Вскоре из-за поворота реки показалась "Комета", которая быстро приблизилась и подошла к причалу, осев в воду. Несколько пассажиров вышли на пристань, а мы по перекидному трапу зашли на борт судна. Простояли минут пять, после чего матросы отвязали канат, оттолкнулись от причала и на "Комете" включили двигатели.

— Пойдёмте в носовой салон, — предложил я. — Там слабо слышен шум.

— А если постоять на палубе? — спросила Люся. — Я никогда на таких не ездила, интересно!

Родители ушли в носовое помещение, а мы остались. Двигатели взревели, "Комета" ускорила ход, поднимаясь над водой, а сзади вырос столб брызг.

— Здорово! — закричала жена, хватая меня за руку. — Вот это скорость!

Косу она уже не заплетала, просто отбрасывала волосы на спину, и сейчас сильный ветер трепал их, заставляя напрягать мышцы шеи. Это было красиво, но она быстро устала, и мы тоже зашли в салон. Скоро берега Дона разошлись, впереди была только вода.

— Залив, — сказал я. — Плыть ещё сорок минут, и не будет ничего интересного.

— Ты слышал, что утром передали о смерти Малиновского? — спросил своего соседа один из сидевших впереди.

В моей реальности он умер на три месяца раньше. Жаль, что я раньше не сообщил о его болезни, просто не подумал. Хотя в его возрасте это было бы бесполезно, разве что протянули бы ещё несколько месяцев.

Может быть, нас за время отпуска кто-нибудь и узнал, но подошли только в "Комете".

— Извините, — обратился к нам представительного вида мужчина. — Это не вы?

— Нет, — ответил я, — это не мы, вы обознались.

— Что за ерунду ты ему ответил? — спросила жена, когда спрашивавший сел в своё кресло.

— Какой вопрос, такой и ответ. Да и нет у меня желания с ним болтать. Смотри, показался Таганрог.

Из порта ехали автобусом, потом пересели на трамвай. В двенадцатом часу поднялись на второй этаж, к квартире Богданчиковых. Почтовую открытку не посылали, поэтому наш приезд оказался сюрпризом. Как я и ожидал, известие о моей женитьбе повергло их в шок. Украинская родня восприняла эту новость намного спокойней.

— Ничего не понимаю! — сказала тётя Вера. — Какая свадьба, когда им только шестнадцать лет?

Я молча достал из сумки свидетельство. Взяв в руки документ с печатью, она сразу успокоилась.

— Нам пошли навстречу, — объяснил я. — Предупредили, что о свадьбе лучше не распространяться, поэтому и вам не писали.

— Раз разрешили, значит, всё законно, — сказал дядя Миша. — Это дело нужно перекурить. Я сейчас вернусь.

— Не могу поверить в то, что ты теперь женатый человек, — растерянно сказала моя двоюродная сестра Наталья.

— Я тоже к этому пока не привык, — засмеялся я. — Хватит нас обсуждать, принимайте подарки. Надеюсь, что вам всё подойдёт.

Мы раздали подарки, после чего Наталья увела жену в меньшую комнату, где они шушукались, наверняка обмывая мне косточки.

— Так и курит? — спросил я тётю Веру. — Меня всё-таки три года у вас не было.

— Ещё хуже, — вздохнула она. — По полторы пачки в день.

Дядя Миша курил на улице, но после возвращения находиться рядом с ним было неприятно.

— Он всегда так курит? — спросила меня жена, когда Михаил в третий раз ушёл перекуривать.

— Он умрёт из-за папирос через четыре года, — ответил я. — Схватит летом двухстороннее воспаление лёгких и за неделю сгорит, как свеча. Когда сделают вскрытие, все лёгкие будут пропитаны этой дрянью.

— Может, как-то на него повлиять?

— Как ты себе это представляешь? Подойти к нему и сказать, что он сам себя убивает, или прочитать лекцию о вреде курения? Ему и так об этом постоянно говорят родные, толку-то. Знал я таких, как он, никто из них так и не бросил. Пусть всё будет, как было. Он сам выбирает себе судьбу, жаль только тётю Веру с Наташей. Я ничего не смогу сделать.

— Мне понравилась Наташа, — сказала Люся. — Как у неё сложится судьба?

— Плохо сложится, — ответил я. — В техникуме был парень, но родители запретили ему жениться. Она русская, а они татары — такое вот братство народов. Потом смерть отца подкосит мать, и с ней надо будет возиться. Мать, работа и дом. Друзей будет много, а замуж она так и не выйдет.

После обеда мы поехали на один из городских пляжей. К воде спускались через красивый парк с изумительными узорами цветов на клумбах.

— А здесь песок, а не камни, — сказала жена, разуваясь на последних ступенях лестницы. — Хорошо!

Народа было много, но не настолько, чтобы мы не нашли себе места. Расстелили два старых покрывала, сложили на них свои вещи и разделись. Старшее поколение купалось мало, больше сидели на покрывалах и беседовали. Скоро все, кроме дяди Миши, набросили на себя рубашки.

— Родители почти не ездят на море, — сказала Наташа, — а отец загорел на даче. — Я тоже пока не сильно загорела, так что лучше больше быть в воде.

— Пахнет морем, — сказала Люся, когда мы уже собрались уезжать, — и солёная вода до горизонта, но почему-то сразу чувствуешь, что это не Чёрное море.

— В Чёрном море отошёл на десять шагов от берега и утонул, — засмеялся я, — а в этом можно пройти сто шагов, и вода будет только по грудь. И волн нет, но иногда здесь прилично штормит.

— Когда ты мог видеть здесь шторм? — спросила Наташа.

— Неважно, я читал. Хорошо очищайте ноги от песка, а то натрёте обувью.

Дома немного отдохнули, поужинали и собрались в большой комнате возле телевизора. В выпуске "Телевизионных новостей" показали, как в пришедшие в порт Хайфы суда загружаются беженцы, которых вывозили в Соединенные Штаты.

— Жалко людей! — сказала тётя Вера. — Вчера передавали, что многие не хотят уезжать. Не понимаю, как там вообще можно было жить. Всё время на ножах с соседями, почти постоянная война. Я бы так не смогла.

— Мы всех жалеем, — сказал дядя Миша. — Победили арабы — жалеем евреев, а было бы наоборот, жалели бы арабов. Я ненадолго выйду.

— Косыгин полетел в Америку, — сказал отец. — Нелегко ему будет. Хоть мы выступили вместе с американцами за прекращение войны, понятно, кому они обязаны ликвидацией Израиля. А если заберут к себе большинство евреев, хороших отношений не будет.

— А их и так не было, — сказал я. — Забыли экономические санкции шестьдесят второго года? Из-за них у нас до сих пор нет нормальной торговли с Западной Европой. Ничего, на Америке свет клином не сошёлся, а всему миру они не прикажут, по крайней мере, сейчас. Придёт время, и мы своими нефтью и газом привяжем к себе не только Восточную Европу, но и Западную. "Дружба" — это только начало. Ещё и устроим ассоциацию с ОПЕК.

— Слова-то какие знаешь! — Тётя Вера поднялась с дивана и выключила телевизор. — Всё! Приехали один раз за сколько времени и сидите у телевизора! Расскажи лучше о том, как вы готовитесь к выступлениям.

— Изучил? — спросил Брежнев Суслова.

Они сидели вдвоём в кремлёвском кабинете Леонида Ильича.

— Ознакомился, — ответил Суслов. — Я не учёный и не хозяйственник, поэтому о многом судить сложно, но и мне видно, что некоторые мероприятия со временем сильно изменят жизнь к лучшему. Плохо, что наши возможности сильно ограничены. Не хватает средств и производственных мощностей, и многое нам не продадут. Понятно, что трубопроводы привяжут к нам страны Запада, но это будет только через несколько лет.

— Есть предложения по внутренним резервам, — сказал Брежнев.

— Видел я эти предложения. Кое-что принять можно, но я боюсь сильно сокращать армию и вооружения. Мало ли что нам не понадобилось! Может, потому и не понадобилась такая армия, Леонид, что она у нас была?

— Ну не настолько мы беззащитны. Новые предложения сделают стратегические ракеты практически неуязвимыми. Тогда зачем они нужны в таком количестве? Как видно из записей, значительную часть ядерных арсеналов придётся уничтожить. Для чего их тогда создавать? Только для того, чтобы было о чём торговаться с американцами? Модернизируем то, что есть, а дальше будет видно. По словам Келдыша, мы уже через два года развернём производство таких электронных деталей, которые позволят создавать ракеты с разделяющимися боеголовками. Это по ракетам. Численное сокращение личного состава тоже компенсируется изменением структуры вооружённых сил и улучшением качества оружия. В отличие от американцев, мы не ведём войн за границей, а война с НАТО начнётся с обмена ядерными ударами. Большая армия в этом случае не понадобится. Здесь целый комплекс мер по новым вооружениям. А старые виды оружия нужно срочно продавать, пока на них есть спрос. Позже упадут цены. Кстати, расплачиваться за старую технику могут продовольствием. Нам оно скоро будет нелишним.

— Меры по промышленности и вооружениям более или менее понятны, — сказал Суслов, — а вот социальные вызывают много вопросов. Я хотел поговорить с Геннадием, но он пока не приехал. Мне там всё не нравится. А программа по сельскому хозяйству затормозилась из-за позиции руководства ВАСХНИЛ. Они не согласны с рядом положений, а по другим пока не определились. Лобанов попросил ещё время.

— Что говорят в Проекте?

— Нецензурно говорят. Руководство сельскохозяйственного сектора уверено в своих предложениях, и Грушевой их поддерживает, но он не специалист.

— А какая позиция у руководства министерства сельского хозяйства?

— Им пока не показывали эту программу, — сказал Суслов. — Мацкевич и так просит увеличить ему штаты из-за работ, связанных с засухой. Их действительно очень сильно загрузили, так что просьба обоснованная.

— Не слишком ли решительно взялись за чистку партийных рядов? — спросил Брежнев. — Не проходит дня, чтобы мне кто-нибудь не плакался. Неужели всё так плохо?

— Нет, — ответил Суслов, — не так плохо, как показалось вначале. Такой гнуси, которую нужно убирать, а то и сажать, мало. Но вот обеспечить постоянный контроль работы партийных кадров просто необходимо. И жизненно важно искоренять семейственность. Действий преступного характера мало, а вот блата и протекции хватает. В обкомы разосланы инструкции, пусть изучают. Будем снимать к чёртовой матери, невзирая на заслуги. По-другому просто не получится.

— Знаешь, как тебя кое-кто называет?

— Знаю, — криво усмехнулся Суслов. — Как я тебе тогда и говорил — инквизитором. И это мы чистим только Россию и Узбекистан. Мне страшно подумать, сколько работы по другим республикам. Я при жизни точно не закончу. Кстати, нужно ограничить приём в аппарат ЦК бывших работников ЦК комсомола. Есть причины.

Поезд прибыл в Москву рано утром на Казанский вокзал. Здесь нас уже ждала "Волга" с Виктором за рулём. Сергей проводил до машины и попрощался. Через полчаса мы подъехали к дому. Была пятница, седьмого июля, и до окончания отпуска у отца остались два дня.

— Загорели, как негры! — сказала Надежда, когда мы зашли к ним сразу после приезда. — А Люся поправилась.

— Я же говорил, что незачем есть столько масла! — пошутил я, уворачиваясь от тычка локтем. — Скоро не пройдёшь в дверь. А где Ольга?

— Где-то бегает. В отличие от вас, у неё уже много друзей. Вы когда будете подавать документы в институт?

— Сразу после выходных, — ответил я. — А когда вы уезжаете?

— В понедельник уезжаем. Вам будет задание поливать цветы и убирать в квартире. Можете занять её на время нашего отсутствия.

Когда пришёл со службы Иван Алексеевич и приехала с работы сестра, собрались вместе и пообщались за чаем с пирожными. Выходные просидели дома. Делать было нечего, поэтому я часто включал радиоприёмник в надежде услышать что-нибудь интересное. Еврейская тема по-прежнему занимала центральное место в передаче "Голоса Америки", но они не сообщили ничего нового, только сказали о безрезультатности визита Косыгина в США. Этого следовало ожидать, непонятно, зачем Алексей Николаевич вообще туда сейчас полетел. Были и другие новости, так сообщили, что в Советском Союзе на сорок девятом году жизни от острой сердечной недостаточности скончался член союза писателей, видный борец за гражданские права Александр Исаевич Солженицын. В выпуске газеты "Правда" за седьмое июля на последней странице нашёл сообщение о ещё одной смерти. В Праге на сорок шестом году жизни в результате болезни скончался секретарь ЦК коммунистической партии Чехословакии Александр Дубчек.

В понедельник я вызвал машину, которая отвезла Черзаровых на Казанский вокзал. Они уезжали в Пермь поездом, потому что Надежда отказалась лететь самолётом, она панически их боялась. После этого Виктор вернулся за нами и отвёз во ВГИК. Мы прошли в приёмную комиссию, где нас сразу же узнали.

— Давайте ваши документы, — сказала немолодая женщина с грубоватыми чертами лица. — Присядьте на стулья, я ненадолго отлучусь.

Она вернулась через десять минут с молоденькой девушкой, посадила её на своё место и отвела нас в большую комнату непонятного назначения, которая, как я узнал позже, была актёрской студией. За стоявшим в углу письменным столом сидел почти лысый мужчина лет шестидесяти, с усиками, длинным носом и добрыми глазами.

— Здравствуйте, ребята! — поздоровался он. — Хотите у нас учиться? На каком факультете?

— Извините, — обратился я к нему, — мы можем узнать, с кем говорим?

— Сергей Аполлинариевич Герасимов, — представился он, с интересом меня рассматривая.

— И из-за чего нам такая честь? — спросил я. — Абитуриентов принимает завкафедрой и один из столпов отечественной кинематографии. Вам звонили по-поводу нас?

— Был звонок из тех, которые я не вправе игнорировать, — не стал он отрицать.

— Тогда будет большая просьба о нём забыть и взять у нас документы, как у других. Поступить хотим на актёрский факультет.

— А почему ты настроен против небольшого послабления, о котором меня попросили?

— Потому что нам у вас учиться, потому что об этом могут узнать другие студенты, потому что я принципиально против протекций. Продолжать?

— А что скажете вы, девушка? Людмила, кажется?

— В этом у нас одно мнение на двоих, — ответила Люся. — Не думаю, что будет так уж трудно сдать экзамены, вот не вылететь потом...

— Браво! — сказал он. — Вы умница. Поступить не так легко, но доучиться до выпуска намного труднее, здесь вы правы. Иной раз отсеивается половина студентов, особенно на актёрском. Вас я принял бы и без звонка. Есть у меня такое право, а на вас я уже налюбовался на экране и примерно представляю, на что вы способны. Это хорошо, когда актёр обладает такими вокальными данными. У вашего друга они слабее, но вот сценическое мастерство развито хорошо. Если действительно хотите учиться на нашем факультете, могу зачислить вас в свою студию. Экзамен в вашем случае — это пустая формальность, и, если об этом узнают, поймут правильно. Не вы одни такие, так что считайте себя уже зачисленными, приходите первого сентября и постарайтесь заниматься так, чтобы не вылететь из института. Если покажете свою непригодность, вам не поможет никакой звонок, да вы и сами не захотите остаться. Договорились?

— Если ваше решение вызвано нашими выступлениями, а не звонком, то договорились.

— Тогда расскажи мне анекдот, и можете быть свободными.

— У одного актёра спросили, кто сейчас, по его мнению, самый популярный артист. "Нас несколько", — скромно ответил он.

— Жулик! — констатировал мэтр. — Ладно, в следующий раз расскажешь что-нибудь подлиннее. Идите в комиссию к Инне Павловне. Она вернёт вам документы и выдаст памятку о том, что нужно для учёбы.

После посещения приёмной комиссии сели в ждавшую нас машину и вернулись домой.

— Поступили, — сказал я маме. — Теперь мы студенты ВГИКа. Приняли без экзамена.

— Это из-за ваших концертов? — спросила она.

— Завкафедрой сказал, что да, но был ещё звонок, по-видимому, из ЦК. Мне это не нравится, но не стал выделываться. В случае чего у Герасимова могут быть неприятности.

— А кто он? — спросила Люся.

— Выдающийся человек. Режиссёр, сценарист и актёр. Вместе с женой ведёт актёрскую студию. После смерти его именем назовут ВГИК. Так что нам с тобой повезло, если, конечно, не вылетим.

Глава 5

— Сегодня у вас вводная лекция, — сказал Герасимов своим первокурсникам.

Нас было у него двадцать восемь душ: шестнадцать ребят и двенадцать девушек. Первого сентября все принятые на актёрский факультет разошлись по студиям и внимали своим ведущим.

— У вас будет много предметов, — продолжил Герасимов. — Не сдадите любой из них, и вас отчислят. Но вы можете сдать их на отлично и быть отчислены, если не овладеете главным — мастерством актёра. В этих стенах вы будете делать себя мастерами, а я постараюсь в этом помочь. Не всем повезёт, и кто-то будет отчислен. Не стоит воспринимать это как личную трагедию: значит, это не ваше и нужно искать себе профессию по плечу. У всех сидящих в этой студии есть артистические способности, иначе вас бы здесь не было. Разовьёте вы их или покинете стены института, будет зависеть только от вас. Занятия в студии отличаются от занятий в аудиториях других вузов тем, что вас здесь мало и я буду работать со всеми вместе и с каждым в отдельности. А сейчас для поднятия духа Геннадий расскажет нам анекдот.

— Я не ослышался, мэтр? — спросил я, демонстративно ковыряя в ухе. — По-моему, этот жанр слабо сочетается с занятиями.

— Ты не прав. Каждый из вас должен правильно донести до слушателей любой рассказ, вот мы сейчас и посмотрим, как ты это сделаешь. Заодно поднимешь нам настроение. На сцене это у тебя получалось. Кстати, у тебя уже появились подражатели. Давай, не заставляй себя упрашивать.

— Надеюсь, что это не войдёт в систему, — пробурчал я. — Меня уже в школе достали просьбами рассказать анекдотик. Ладно, слушайте. На съёмках фильма главный герой должен броситься в воду с моста. По условиям крупного плана его нельзя заменить каскадёром. "Но я не умею плавать и сразу пойду ко дну!" — возмущается актёр. "Ничего, эта сцена в фильме заключительная" — успокаивает его режиссёр.

— Ты схалтурил, — сказал Герасимов, когда все отсмеялись. — Рассказал неплохо, но много хуже, чем мог. Есть причина?

— Люди очень падки на юмор, — мрачно ответил я, — причём практически все. Мне не хочется становиться штатным клоуном института. Одно дело веселить людей с эстрады, другое... ну вы поняли.

— Понял, — кивнул Сергей Апполинариевич. — У тебя не получится остаться незаметным, так что не избежишь и просьб рассмешить. Выполнять их или нет — решать тебе самому, а на моих занятиях я ни тебе, ни кому другому не позволю халтурить. Встань и расскажи что-нибудь другое в полную силу. Представь, что ты на эстраде.

— Актриса предъявляет претензии режиссёру: "Почему вчера в сцене выпивки реквизитор подал мне обыкновенную воду? Я требую, чтобы подавали настоящую водку!" "Согласен, — отвечает режиссёр, — но с условием, что в последнем акте вам подадут настоящий яд".

— Вот! — поднял руку Герасимов, когда стих смех. — Заметили разницу? В первый раз он просто рассказал смешную историю, во второй — сыграл её в лицах и сыграл прекрасно! Этому вы и будете учиться, конечно, не на анекдотах. Запомните, что актёр ни в кого не перевоплощается, а остаётся самим собой. Если вы будете перевоплощаться в каждой роли, скоро познакомитесь с санитарами. Но, оставаясь самим собой, он должен глубоко понять своего героя и изобразить его так, чтобы у зрителей не зародилось и тени сомнения.

Первая лекция не была занятием. Герасимов поднимал нас одного за другим и предлагал рассказать о себе. Он знакомился с нами, а мы — друг с другом. Ещё до начала лекции меня удивил возрастной состав студентов. Если судить по внешности, здесь были девушки моложе моей жены. Как потом выяснилось, я не ошибся и Наталья Белохвостикова была младше Люси. Были и другие, кого я сразу узнал. Наталья Бондарчук, родившаяся в один год со мной, Наталья Аринбасарова, которая уже имела маленького ребёнка и была старше нас на четыре года, и Николай Ерёменко. Георгия Николаенко я не знал в лицо, только по его работам. Ему, как и Аринбасаровой, уже исполнился двадцать один год. Дополняли список знаменитостей Наталья Гвоздикова и Талгат Нигматулин. Остальных я не знал.

— Сейчас у вас будет лекция по истории мирового кино, — сказал Герасимов. — Ведёт этот предмет Кира Константиновна Парамонова, она заведует кафедрой кинодраматургии. А я с вами прощаюсь до завтра.

— Расскажи анекдот! — попросил Ерёменко, когда мы вышли из студии. — Да шучу я, что ты так скривился! Вы с Людмилой приехали из Белоруссии? Я тоже оттуда.

— Не называй её Людмилой, — сказал я Николаю. — Ей больше нравится, когда зовут Люсей.

— Здорово вы выступаете, — подошла к нам Бондарчук. — Песни замечательные, и печёшь ты их как блины. Геннадий, что думаешь делать после занятий?

— Он уже занят, — со значением сказала Люся.

— Я не в том смысле, — засмеялась Наталья, — но хорошо, что предупредила, буду иметь в виду. Я хотела кое-кому предложить собраться в кафе. Если не хотите в кафе, можно у нас дома. Вас я приглашаю.

— Спасибо, Наташа, — поблагодарил я. — Наверное, пойдём. Но давай сначала дождёмся конца занятий. Пошли быстрее, а то опоздаем на лекцию. Нужно ещё найти аудиторию.

— Время есть! — махнула она рукой. — Герасимов отпустил раньше, а я знаю, где аудитория. Послушай, у тебя все анекдоты такие... приличные? Или это только для эстрады?

— А тебе нужна изюминка? — спросил я.

— Скорее перчинка, — засмеялась она. — Вижу, что ты не хочешь их рассказывать, но друзьям?

— Познакомишь с отцом?

— Без проблем. Поедем к нам, там и познакомлю. К четырём он должен быть дома.

— Так и быть, слушай. Режиссёр объясняет молодой актрисе сцену: "Вы сидите в комнате. Врывается грабитель, связывает вас и насилует. Понятно?" "Да. Но скажите, грабитель будет красив?" "Конечно". "Тогда зачем ему меня связывать?"

— Класс! — засмеялась Наталья. — Теперь пошли, а то действительно опоздаем.

Когда закончились занятия, выяснилось, что из приглашённых Бондарчук смогли пойти в гости только мы и Ерёменко, остальные по разным причинам отказались.

— У нас машина, — сказал я друзьям. — Думаю, что влезем. Только нужно будет сделать остановку, чтобы купить торт.

— Ничего себе! — присвистнул Николай, увидев "Волгу". — В неё точно влезем. А если нет, я посажу Наталью на колени. Откуда колёса?

— Подарок поклонников, — отшутился я. — Загружайтесь. Наташа, говори адрес. Виктор, забросите нас и уезжайте, я потом позвоню. И остановись где-нибудь, где продаются торты.

Вечер провели интересно. И с новыми приятелями было о чём поговорить, и познакомились с женой Бондарчука Ириной Скобцевой. Роль Элен в "Войне и мире" она уже отыграла и, когда мы приехали, находилась дома. Глава семейства был весь в делах, приехал уставший и с нами практически не общался. В шесть вечера попрощались и уехали на вызванной мной машине. Заодно забросили Николая в общежитие на Будайскую. Своих я предупредил по телефону сразу же, как только приехали к Наталье, так что они не волновались.

— Мам, мы не хотим ужинать, — сказал я матери. — Вчетвером слопали большой торт. Утром прибежим на завтрак, а потом меня начнёт кормить жена. Когда ослабею так, что не смогу таскать ноги, приползу к тебе. Люсь, только не дерись!

— Расскажите, как прошли занятия, — попросила Таня.

— Занятий почти не было, — ответил я. — В институте травил анекдоты, а после гонял чаи с Бондарчук и Скобцевой.

— Как хочешь, — обиделась сестра.

— Не обижайся! — обняла её жена. — Так всё и было. Заниматься начнём завтра. Ладно, мы пойдём осваивать временно подаренную квартиру.

— И с чего начнём? — спросил я, когда зашли к Черзаровым, заперли дверь и включили свет в большой комнате.

— С кровати, конечно! — сказала жена. — В нашей комнате всё время приходится сдерживаться, а тут мы одни! Красота! Заодно докажешь, что не разлюбил. Столько красавиц в группе, а Белохвостикова вообще почти англичанка и уже успела сняться в кино! И ты на них пялился! Сейчас будешь отрабатывать прощение!

Отрабатывал я дольше обычного.

— Совсем другое дело! — сказала она часом позже. — Как только не поломали кровать. Послушай, чего это ты в последнее время зачастил к Суслову? Ты же вроде всё им записал. Что ещё нужно?

— Он очень честный, но ограниченный человек, — ответил я, — и идеально подходит для чистки партийных рядов. Но его деятельность в Политбюро этим не ограничивается. Сейчас Суслов с Брежневым принимают все важные решения. С техническими новшествами он не спорит, в науку не лезет, даже в вопросах управления соглашается с экспертами и работниками Проекта, но предложения в социальных вопросах вызывают сопротивление. Ну не так он воспитан. Кое-что удаётся доказать, но его недовольство видно невооружённым глазом. Думаю, что скоро он перестанет меня дёргать. Брежнев и Суслов никогда не пойдут в реформах слишком далеко. Машеров мог бы, но его время ещё не пришло. В той реальности его пригласят возглавить Совмин только через тринадцать лет. Столько ждать нельзя, поэтому я и попытался протолкнуть часть новшеств через нынешнее руководство.

— Часть?

— Только то, что не вызовет большого сопротивления, усилит реформу и позволит избежать потерь и выиграть время. Я думаю, что если большую часть предложений реализуют, то к восьмидесятому году жить будем в два раза богаче, чем в то время жили мы.

— Здорово!

— Не очень это здорово. Сравнивать наш жизненный уровень с Западом сложно, но если грубо, то в ФРГ и тогда будут жить в два раза лучше нас, а в Штатах — в три. Нам нужно их обойти, а этого не добиться частичными мерами. Надо менять само общество и проводить реформы дальше. Не может и не должно государство заниматься вообще всем и всё контролировать. Такой подход плодит чиновничество, со всеми пороками бюрократического общества. Ладно, смешно, ей богу. Муж с женой отдыхают после занятий любовью, беседуя о судьбах страны. Кому бы рассказать!

— А мне интересно!

— Тогда скажи, чем государственный капитализм отличается от социализма?

— Не будь врединой!

— Ладно, если не хочешь думать... Внешне различий мало. В этой форме капитализма все предприятия и ресурсы принадлежат государству. А у нас?

— Народу, конечно, хотя распоряжается государство.

— Поэтому и говорю, что мало различий. В обеих формах всем управляют государственные чиновники, только делают это по-разному. У них тоже есть планирование, но одним из основных регуляторов является конкуренция. Любому производителю нужны кнут и пряник. Пряник — это прибыли и возможность дополнительных инвестиций, а кнут — возможность вылететь в трубу. Конкуренция — движущая сила капиталистической экономики, она придаёт ей динамизм, заставляет производителя не стоять на месте, а вкладывать деньги в модернизацию и расширение производства. Если ты выпускаешь продукцию лучшего качества, чем у других, да ещё и дешевле, выигрывают все, кроме твоих конкурентов. Если исчезает конкуренция, Запад начинает делать то, чего мы от него так долго и безуспешно ждём, — загнивать. Сговор крупных производителей ведёт к застою в экономике, росту цен и снижению качества продукции, поэтому на Западе стараются не допустить чрезмерной монополизации в любых областях жизни. Пока получается, хоть и с трудом. Оборотной стороной конкуренции являются разорение неудачников, рост безработицы и постоянные попытки экономического руководства поднять рентабельность, в том числе и ограничением доходов работников предприятий.

— И ты хочешь как-то ввести у нас конкуренцию? — догадалась Люся.

— Именно. Возьмём для примера нашу торговлю. Она не отличается большим разнообразием товаров, а то, чего не хватает на всех, попадает в разряд дефицита, исчезает с прилавков и продаётся только своим. Сейчас продавцам безразлично, больше они продадут товаров или меньше. Отсюда часто хамское отношение к покупателям. Видела бы ты, как они улыбались и благодарили за сделанные покупки, когда их прижала частная розничная торговля! Закончилось всё плохо. Государственную торговлю ликвидировали, а её место заняли крупные частные сети магазинов, которые делали накрутки цен на товары не в жалкие двенадцать процентов, как при социализме, а в пятьдесят или сто. Когда проводили реформы, были попытки создать элементы рыночного хозяйства. Установят предприятию план на продукцию и требуют его выполнения, а всё, что произвели сверх плана, могли продать желающим по повышенным ценам. И возможность потратить эту прибыль была существенно больше.

— И чем всё закончилось?

— Я уже рассказывал. У нас даже нужные вещи делали через задницу. И введение этих мер не отличалось последовательностью. К чему мне надрываться и увеличивать выпуск продукции, если в следующем году так скорректируют план, что её не хватит на свободную продажу? Система плановых показателей, отчётность и порядок использования прибыли — всё это душило инициативу предприятий. Да и техническое отставание очень многих давало о себе знать. Прежде чем работать в новых условиях, нужно было на трети заводов обновить станочный парк. Это очень сложный комплекс проблем. Я не экономист, но уверен, что чисто плановая экономика будет нормально работать только в теории. Дай всем управленцам технику, свяжи её в сеть, обеспечь объективной информацией о потребностях и возможностях и управляй. Где бы ещё взять два миллиона честных и добросовестных работников, которые к тому же знали бы своё дело! И они должны быть не только в низовых звеньях управления, но в первую очередь на самом верху. А у нас с управлением наверху через десять лет начнутся проблемы. Я надеюсь, что мы от многого убережём Брежнева, но он в Политбюро не один. Черненко так и не удалось убрать, и не его одного. Брежнев, когда постарел, просил об отставке, но я нигде не читал, чтобы это сделал кто-нибудь ещё из "кремлёвских старцев".

— Ты уверен, что квартира не прослушивается? — вздрогнула Люся.

— Не бойся. Я всё-таки специалист и осмотрел обе квартиры. Нет ни микрофонов, ни закладок в телефонах.

— Значит, ты не всё им сказал. А Машерову?

— Ему я выложил всё. Больше ставить не на кого. Если не получится у него, значит, не судьба! Устроимся в жизни получше...

— А если попытаться потом...

— Потом не получится. Россия будет в такой заднице, что выкарабкиваться придётся долго, а весь остальной мир не станет ждать. Европа и США окажутся в сложном положении, но по-прежнему будут долго рулить в мире. Появятся новые центры силы, а мы уже никогда не достигнем прежнего влияния. Можно попробовать забраться на жёрдочку выше в нашем курятнике, но теперь многое пойдёт по-другому. Поставишь не на того и пойдёшь на дно вместе с ним, хорошо если при этом не убьют. У нас в то время убивали направо и налево. Не всех, понятно, а тех, кто хотел урвать кусок покрупней.

— А для чего ты поступил во ВГИК?

— Здравствуйте, я ваша тётя! А ты для чего поступила? За компанию, что ли?

— Ген, я серьёзно спрашиваю. Ведь трудно представить более бесполезную специальность для изменения мира.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь в этом участвовать? Я хочу прожить жизнь с интересом, и чтобы она не была повторением предыдущей. Может, и полезу в реформаторы, но это будет нескоро. Да и не такая уж бесполезная специальность, если учесть, что у нас многие артисты становились режиссёрами, а я видел сотни фильмов, любой из которых можно взять за основу, чтобы снять свой.

— То же можно делать и с книгами.

— То же, да не совсем. Книги всё-таки читает намного меньше людей, чем смотрит фильмы. И кино сильнее действует на большинство людей, по крайней мере хорошее. А в фильм можно многое заложить. И потом есть ещё одно... Не хотел тебе говорить, но я начал терять память.

— Как это? — испугалась жена.

— Не бойся: не случилось ничего страшного. Память по-прежнему прекрасная, но я уже не помню в подробностях тексты многих книг. Сюжет помню, все его повороты, действующих лиц, отдельные диалоги, а весь текст — уже нет. Смогу написать книгу, но это будет именно написание, хоть и по чужому сюжету. Текст уже будет мой, и писанина займёт больше времени. Песен это не коснулось: какой в них текст! Поэтому и старался быстрее дописать комментарии. Я по-прежнему помню все события, но уже стал путаться в датах. Теперь это не страшно. Сейчас уже многое из того, что я записал, не происходит. Некоторое потому, что убирают опасных людей...

— Как убирают? — вздрогнула Люся.

— По-разному. Через два года один военный должен был совершить покушение на Брежнева, но только убил бы вёзшего космонавтов шофёра и кого-то ранил. Я не знаю, как и куда его убрали, но уверен, что этого теракта не будет. Уже сейчас меняются судьбы сотен тысяч и миллионов людей. Много изменений в экономике, сельском хозяйстве и в армии. Чем дальше, тем больше будут расхождения. Пока сохранится общая тенденция мировых процессов, потом может измениться и она. Тебе не надоело?

— А ты уже отдохнул?

— Ещё нет.

— Тебе понравилась Белохвостикова?

— Красивая девушка, а что?

— Просто спросила. А кто из них прославится?

— Она будет известной, Бондарчук, Николай тоже. Только он очень рано умрёт. Ему будет лет пятьдесят или чуть больше. Кажется, инсульт.

— А можно предотвратить?

— Я научу его йоге. Если долго стоять на голове, не страшен никакой инсульт.

— А кто ещё?

— Мы с тобой.

— Я серьёзно!

— Я тоже. А кроме нас, Аринбасарова. Она уже прославилась. Жаль, что её с ребёнком скоро бросит муж. Ещё будет известным Николаенко. Это мы пока знаем только своих. На общих занятиях я никого не узнал, но они такие молодые, что это немудрено. Впереди пять лет учёбы, ещё познакомимся. И на других курсах должны быть будущие знаменитости. В коридоре видел Спиридонова, тоже будет классный актёр. Но мы с тобой всё равно лучше всех!

— Этого следовало ожидать, — сказал Семичастный Грушевому. — У вас, Константин Степанович, в Проекте больше пятисот работников. Рано или поздно завелась бы какая-нибудь гнида. Хорошо, что вы по нашим рекомендациям выделили оба сектора, занятые военными вопросами. Этот Сергеев вообще ничего о них не знал.

— Несложно догадаться об их существовании, — ответил Грушевой. — Но вы, Владимир Ефимович, правы: по-настоящему важной информации у него было немного.

— Я могу узнать, что попало к американцам? — спросил Семичастный.

— Возьмите распечатку. Сергеев работал в секторе США и Латинской Америки, а здесь всё самое важное по этому региону за этот и следующий годы.

— Интересно... За этот год у вас совсем мало, только убийство Че Гевары в Боливии и старт Аполлона-4.

— Хрен им, а не Че, — сказал Грушевой. — Его уже убрали.

— По шестьдесят восьмому уже намного больше. Ого! Американцы действительно потеряют в Гренландии ядерную бомбу?

— У них загорится и рухнет стратегический бомбардировщик. Обломки трёх водородных бомб найдут, четвёртая так и не будет найдена. При этом сильно загадят территорию. Всё будет засекречено.

— Если не отреагируют на добытые данные, катастрофа может стать достаточно веским доказательством их правдивости. Опять Аполлон. Детройтская конференция. Что за "чёрное правительство"?

— Негры забавляются. Хотели организовать в южных штатах республику Новая Африка.

— А вот это серьёзно. Убийство Кинга, если оно будет, всколыхнет Америку. Ещё один Аполлон. Переговоры с вьетнамцами о мире. Я думаю, что теперь они начнутся раньше. Шестого июня убьют Кеннеди? Что за напасть на эту семью. Предотвратят?

— Кто их знает, — пожал плечами Грушевой. — Для начала во всё это нужно поверить. Часть событий точно не повторится, так что могут и не принять мер.

— Новый президент Эквадора, новый президент Панамы, переворот в Перу и национализация американской Интернешнл петролеум компани.

— Вряд ли генералу Альварадо теперь удастся этот переворот.

— Опять переворот, на этот раз в Панаме. Они что, сговорились? Снова Аполлон, на этот раз пилотируемый. А это уже важно! Выборы в США и имя нового президента! Военные власти Бразилии отменяют конституцию, выход на лунную орбиту Аполлона-8, и всё.

— Вполне достаточно, чтобы внимательно отнестись к полученным данным и заинтересоваться Проектом и источником наших сведений.

— Может, изолировать мальчишку в каком-нибудь уютном и надёжном месте?

— Думаю, что это преждевременная мера, да и Леонид Ильич не даст нам так поступить. Геннадий уже давно не мальчишка, и непосредственной опасности по-прежнему нет. Сначала они должны убедиться в том, что этот Сергеев передал что-то действительно ценное, потом убедить в этом руководство и начать работу. При этом рано или поздно след приведёт в Белоруссию. У нас треть работников Проекта знает, что сведения приходят оттуда. А к деду не так легко подобраться.

— Я созвонился с Петровым. Дед очень плох. Они боятся, что он долго не протянет.

— Может, это и неплохо, — сказал Грушевой. — Был дед — были предсказания, а его смерть обрубит все концы. О Геннадии знают только четыре десятка человек, и вероятность утечки незначительная. Да и не станет никто искать такую личность среди студентов-киношников. Подготовка у него уже неплохая, и он продолжает тренироваться, да и охрану мы не убрали.

— Морочите вы с ним голову! — сказал Семичастный.

— Он может понадобиться, — возразил Грушевой. — У Геннадия интересный взгляд на многие вопросы, да и учёные вытягивают из него немало полезного. Этот человек мог взлететь очень высоко и без всякого риска для себя, а вместо этого он пришёл к нам.

— Не к нам, а к Машерову, — хмыкнул Семичастный. — Но вы правы: мы многим ему обязаны. Ладно, примем дополнительные меры безопасности.

— Что дали допросы Сергеева?

— Только то, о чём я вам сказал, но у меня не было этого, — Семичастный показал на распечатку. — Теперь поговорим с ним более предметно. Может, вытянем что-то ещё.

— Что за чушь вы принесли, Гарви? — спросил директор по разведке Брайан Вильерс начальника отдела СССР Гарви Брендона. — Как можно в такое верить? За всё время, которое я возглавляю разведывательный директорат, из вашего отдела не поступало ничего подобного. Сколько за это заплачено?

— Нисколько, — ответил Брендон. — Человека, который это передал, взяли раньше, чем с ним успели расплатиться. Достоверность наличия большой группы специалистов разного профиля и администраторов, работающих при правительстве Советского Союза над неким Проектом, не вызывает сомнения. Этот человек был одним из них. Первичный анализ показал, что часть описанных событий вполне достоверна.

— А гибель Че Гевары?

— Если Советы об этом знали, становится понятно, почему провалилась наша операция и кто вывез отряд повстанцев. Старт Аполлона-4 действительно планируется на первые числа ноября. Давайте подождём двадцать первого января и посмотрим, разобьётся наш стратегический бомбардировщик или нет.

— Что по остальным событиям?

— Узнали по Детройской конференции. Что-то такое действительно готовят, но темнокожими занимается ФБР. Запуски Аполлонов в планах есть, но сроки пока не определены. Убийство Кинга очень вероятно. Многих раздражают его чрезмерная активность и выступления против войны. Я предупредил кого надо в Федеральном Бюро, пусть решают сами. По переговорам с Северным Вьетнамом спросите сами у Государственного секретаря. События по странам Центральной Америки аналитики сочли правдоподобными, а Ричард Никсон самый вероятный кандидат республиканцев.

— Почему из анализа выпало убийство Роберта Кеннеди?

— Потому что такие вещи не поддаются анализу. Если посчитаете нужным, я сообщу директору ФБР...

— Давайте подождём, время терпит. И к январю передайте на базу в Платтсбург наши рекомендации по усилению безопасности полётов. Пока эта бумага не пойдёт дальше вашего отдела. Поймите правильно, Гарви, если сейчас дать ей ход, мы с вами будем выглядеть идиотами. А дальше посмотрим. И усильте работы по этому Проекту русских. Было бы прекрасно найти там "крота". Раз предпринимают такие меры безопасности, значит, и нам нужно знать, чем они там заняты.

Глава 6

Я медленно брёл по заснеженной дорожке парка мимо закрытых павильонов. Тело привычно побаливало, а двигать ногами было тяжело. Что поделаешь, старость. Загребая снег ногами, вышел за ворота и увидел Ольгу. Она стояла не там, где я встретил её в прошлый раз, но так же без тёплой одежды и простоволосая.

— Здравствуй, — отдышавшись от быстрой для меня ходьбы, сказал я.

— Здравствуй, — на чистом русском языке ответила она. — Я вижу, что у тебя ничего не получилось. Хорошо прожил вторую жизнь?

— А ты откуда знаешь, что не получилось? Ты же здесь недавно.

— И не могло получиться, — сказала она, пожав плечиками. — Один человек не в состоянии изменить человечество. Сделать хуже, чем было, не очень сложно, а лучше — пуп надорвёшь. Все погибают, вы не исключение. Тебе надо было просить не о второй жизни, а о том, чтобы вам помогли перебраться в какую-нибудь другую реальность. Чистых и незанятых миров хватает.

— И вы помогли бы?

— Могли и помочь, — ответила она. — Миров много, а для нас это нетрудно. Ещё и общались бы потом, а я приходила бы к тебе за вафлями.

Я открыл глаза и увидел потолок своей комнаты, едва освещённый лунным светом. Рядом посапывала жена, привычно уткнувшаяся головой мне в плечо. До жути реальный сон ушёл, осталось облегчение и мысль о том, что действительно стоит попытаться попросить помощь. Необязательно бежать из родного мира, но чем плохо иметь запасной вариант? Интересно, можно ли сделать постоянный проход? Ответа предстояло ждать больше шестидесяти лет.

— Что за галиматья, Брайан? — спросил директор ЦРУ Ричард Мак-Гарра Хелмс. — Вы решили подработать гадалкой?

— Сэр, этот документ передал перед своим арестом человек, пришедший из секретного проекта правительства Советского Союза, — сказал Брайян Вильерс. — Возможно, это галиматья, но прочитайте выводы аналитиков отдела, а после этого распорядитесь этой бумагой по своему усмотрению. Я понимаю, как выгляжу в ваших глазах, но сегодня уже двадцать шестое. Если этот бомбардировщик действительно упадёт с водородными бомбами, вы не зададите мне потом вопрос, какого чёрта я никому это не показал?

— Меня ни в чём не убеждают выводы ваших аналитиков, Брайан, я в это просто не верю. Но я вас понимаю. Чего вы хотите?

— Если в самолёте есть скрытые неполадки, их не так просто найти. Самолёты проверяются самым тщательным образом. А раскрывать причины мы не можем: поднимут на смех. Откладывать полёт тоже бессмысленно. Экипаж спасся, погиб только самолёт. Если он совершит в этот день патрулирование без бомб...

— Идите, Брайан, и заберите свою бумагу. Я подумаю, что можно сделать.

Через четыре дня после этого разговора директор по разведке был срочно вызван в кабинет шефа.

— Зайдите ко мне, Брайан, — приказал Ричард Мак-Гарра Хелмс. — И не забудьте то, что приносили в прошлый раз.

Зайдя в кабинет главы ЦРУ, Вильерс, помимо самого шефа, увидел руководителя научно-технического директората Роберта Келли.

— Садитесь, — сказал шеф, — и давайте сюда вашу бумагу. Ознакомьтесь, Роберт. По вашему совету, Брайан, я кое с кем связался и передал рекомендации. Нам пошли навстречу, и двадцать восьмого с базы Платтсбург ушёл на патрулирование бомбардировщик, не имевший на борту водородных бомб. Не знаю, что подумали военные, но просьбу они выполнили. Самолёт нормально пролетел по обычному маршруту и приземлился на авиабазе. А вот тот, который взлетел сегодня, загорелся и упал в районе Туле. Экипаж спасся, но четыре бомбы упали на землю Гренландии. Всё, как в вашей бумажке. От меня тут же потребовали объяснений. Я связался с базой и выяснил, что сегодня вылетел самолёт, который должны были отправить вчера. Военные просто заменили его другим. Я по-прежнему не верю ни в гадалок, ни в машину времени, но таких совпадений не бывает. Если окажется, что мы не найдём одну из бомб, я поверю во всё, что у вас здесь написано. В связи с этим возникают несколько вопросов. Во-первых, что и кому говорить, во-вторых, что делать с этой бумагой, и наконец, откуда об этом знают русские. Если допустить, что у них много таких бумаг, у меня просто не хватит фантазии, чтобы представить, чем это для нас может кончиться.

— Время необратимо, — сказал Роберт Келли. — Я скорее поверю в то, что русские подожгли наш самолёт, а мы им в этом помогали. Предлагаю ничего не отвечать военным, пусть жалуются хоть президенту. Нужно посмотреть, чем всё закончится, и сравнить. И провести проверку по остальным фактам. До убийства Кинга осталось три месяца. Привлеките к работе ФБР. Если написанное соответствует действительности, я не исключаю, что это вообще их работа. Мне плевать на их разборки, главное — получить сведения. Если верить этой бумаге, многое должно произойти в Центральной Америке. Там у нас много агентов, надо их потрясти. Вот если убедимся, что всё соответствует написанному, будем думать. Вы сами что-нибудь предприняли?

— Пробуем подступиться к тому проекту, откуда к нам попала эта бумага, — ответил Вильерс. — Пока не получается из-за слишком плотного прикрытия. Но там работает много людей, так что кого-нибудь найдём, только на это нужно время.

— Хорошо! — решил шеф. — Будем ждать результатов работы комиссии по падению самолёта и проверять остальные факты, а потом сделаем выводы. Роберт, снимите копии с этой бумаги для себя и для меня. Свободны, господа.

О Роберте Кеннеди никто из них не сказал ни слова. На проверки ушло двадцать дней, после чего с результатами работ был ознакомлен президент.

— Никогда не любил фантастику, — сказал он, внимательно прочитав переданные ему документы. — Вы в это верите, Ричард?

— Скажем так, я это допускаю, — ответил директор ЦРУ. — Учёные в один голос говорят, что этого не может быть, в том же уверено большинство моих работников, которые готовили эти бумаги, но я не могу игнорировать факты.

— Считайте, что я тоже их не игнорирую, поэтому приложите усилия, чтобы на моём столе как можно быстрее появилось что-то более весомое, чем выводы ваших аналитиков. И постарайтесь, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Если всё окажется бредом, сами должны понимать, какие могут быть последствия.

Следующая утечка произошла в первых числах марта. В результате ЦРУ получило распечатку природных катастроф за период с шестьдесят восьмого по семидесятый год. Первым в списке стояло землетрясение тридцать первого августа в Иране, в результате которого должно было погибнуть двенадцать тысяч человек. К сожалению, предательство обнаружилось только через три месяца, когда провалилась попытка передать материалы по экономической реформе.

— Входите, товарищи! — пригласил Брежнев министра обороны Гречко и главкома ВМФ Горшкова. — Садитесь и докладывайте. Чем всё закончилось?

— Рассказывайте, Сергей Георгиевич, — сказал Гречко. — Не буду лишать вас славы.

— Вся слава досталась адмиралу Амелько, — улыбнулся Горшков. — Я буду пересказывать его доклад. Полученные данные были переданы экспертной группе Тихоокеанского флота. Подводную лодку и её системы вооружения проверили до предела возможного. Обнаружено несколько мелких неполадок, которые не могли привести к её гибели.

— Значит, всё-таки американцы? — спросил сидевший в кабинете Суслов.

— Выходит, что они, Михаил Андреевич. Подводная лодка проекта 629А относится к самым современным, разве что имеет дизель, а не силовую атомную установку. У неё новое ракетно-торпедное вооружение, в том числе имеются торпеды с ядерной боевой частью, и современное электронное оборудование для навигации и сжатия информации, которое сильно интересует американцев. Для них это лакомый кусочек. Ни одна из приложенных версий, кроме потопления лодкой "Суордфиш" не прошла проверки. Клапана работают идеально, системы оружия — тоже, да и не планировалось его применение. А взрыв водорода никогда не разрушил бы корпус. В пользу версии с американской подлодкой говорит ещё и то, что "Суордфиш" через несколько дней после гибели К129 была замечена в японском порту Йокосука с повреждёнными перископом, рубкой и носовой частью, а так же то, что американцы абсолютно точно знали, где она затонула. По вспышке взрыва можно лишь приблизительно определить район катастрофы. И это, кстати, не первый случай, когда они допускают столкновения, поэтому мы приняли в разработку второй вариант.

— Как всё происходило? — с интересом спросил Брежнев. — Я понял, что вы их потопили.

— Нашим подводникам запрещают доводить дело до обострения при любых инцидентах, и американцы это знают и пользуются. Наверное, в тот раз "Суордфиш" преследовала К129 в северной части Тихого океана, пока не догнала и не протаранила, вызвав затопление. Всё-таки дизельной лодке трудно соперничать с атомной. На этот раз всё было иначе. Во-первых, мы разместили большие противолодочные средства восточнее предполагаемого места конфликта. При любом исходе дела у них вряд ли получилось бы уйти. А потом выпустили К129. Риск был минимальный. Шестого и седьмого марта лодка двигалась в указанных координатах, пока акустики не засекли шум винтов. Надводных кораблей мы туда не пустили бы, и капитан это знал. Одним словом, они выпустили четыре торпеды и двумя попали. "Суордфиш" лежит на глубине порядка пяти километров.

— Достать можно? — спросил Суслов.

— Нет, — ответил Горшков. — Не знаю, как они хотели доставать с такой глубины нашу, но у их лодки наверняка разбит атомный реактор, так что вряд ли её достанут. Но спуститься и посмотреть можно. Вот пусть они сначала попытаются найти, а потом спускаются и смотрят, а мы в ответ на обвинения будем выдвигать свои версии. Они предполагали у нас самопроизвольное срабатывание оружия, почему мы не можем предположить то же самое?

— Молодцы! — сказал Брежнев. — Нагло, но в таких случаях иначе нельзя. Передайте адмиралу Амелько, чтобы представил список на награждения. А нашим сейчас нужно быть осторожней. Американцы могут попробовать отыграться.

— Как это было? — спросил я. — Больно?

— А ты как думаешь? — сказала жена. — Как проткнула мочку, я света невзвидела! А она ещё удивляется, чего я так ору! Еле уговорила дать второе ухо. Мама сказала, что у всех разная чувствительность.

— Это тебе компенсация. — Я вложил ей в руку золотые серьги.

— Гена, иди быстрее, — позвал сидевший у телевизора отец. — Что вы застряли в коридоре? Послушай, передают о выступлении Насера.

— Пойдём, — сказал я жене. — Послушаем, скажет он что-нибудь новое или нет.

Не сказал. Несмотря на победу, а не поражение, набор тезисов был тот же самый, что и в "Программе 30 марта" моей реальности.

— Чепуха это всё, — сказал я, — причём вредная. Ладно, мы пойдём к себе.

— Будем выступать на майские праздники? — спросила Люся. — На Новый год отказались, если откажемся сейчас, могут больше не предложить.

— Времени много, можем подготовить две песни.

— Гена! — раздался из-за двери голос отца. — Иди быстрее, Кинга убили!

Мы вместе вышли в гостиную и подошли ближе к телевизору.

— Видный борец за права темнокожего населения Соединенных Штатов Америки, — вещал диктор, — противник войны во Вьетнаме...

— Как это случилось? — спросил я.

— Возле его дома остановилась машина, и кто-то расстрелял из автомата и умчался. Представляю, что сейчас начнётся в Америке. Зря ушёл, передали, что завтра в Париже начинаются переговоры между США и Вьетнамом.

— Новости закончились, — сказал я. — Мы пойдём к себе.

— Из-за чего ты так взволнован? — спросила жена. — Из-за Кинга?

— Всё стало меняться, — ответил я. — Кинга убили сегодня в Монтгомери, а должны были убить в Мемфисе четвёртого апреля. И убили по-другому. Переговоры по Вьетнаму тоже начались раньше. Пока расхождения в мелочах, но они начнут нарастать.

— Всё равно полезно знать, как и что было! — возразила она. — Для того и писал, чтобы менялось. Заметил изменения у нас?

— Как я замечу, если в это время жил в провинции совсем другой жизнью? Но думаю, что большинство населения пока не заметило. Научные сведения на стадии ОКР или внедряются в производство, а реформы дадут отдачу только через год-два. То, что подготовятся к засухе, сократят армию, избегнут Чернобыля или проведут реформы, почувствуют миллионы. Кстати, в конце июня должны принять новый закон о браке, так что скоро закончится наше подполье. Будешь отгонять от меня студенток на законном основании, а мне не придётся бить морды ребятам.

— Кому я нужна!

— Между прочим, ты сказала эту фразу с сожалением!

— Ген, — она прижалась ко мне, — ещё два месяца — и мы с тобой перейдём на второй курс! Вот могла ли я мечтать о такой жизни?

— Держись за меня! — заявил я. — Ещё не то будет.

— А я и так держусь, — зашептала она мне в ухо. — Обеими руками!

— Если не уберёшь руки, я за себя не отвечаю! — сказал я, пытаясь вырваться. — Мама может в любой момент постучать в дверь!

— Вот поэтому нужно жить в своей квартире, — сказала она. — Что хочешь, то и делаешь.

Свою квартиру мы получили только через год, когда обоим исполнилось восемнадцать лет. Куратор переехал в другой дом, а мы заняли его двухкомнатную квартиру. К этому времени я написал пять книг, был принят в союз писателей и без напряга обставил квартиру мебелью. Занимались и песнями, выступая с ними на праздничных концертах. Учёба во ВГИКе давалась нелегко, но жилы не рвали, и Герасимов с Макаровой были нами довольны. С Брежневым и его внучкой по-прежнему встречались два-три раза в месяц, а вот Суслов меня избегал. Он больше не посылал за мной машину, и мы ни разу не встретились у Брежнева, хотя я знал, что он часто бывает в доме Леонида Ильича.

Друзей было много, а после того как дали квартиру, они стали часто проводить у нас вечера. Свой брак открыли вскоре после Нового года, сыграв свадьбу задним числом.

— Жаль, — сказал Люсе студент из нашей группы Олег Бежанов. — Когда Геннадий тебя бросит, учти, что я жду.

— Из-за чего ему меня бросать? — удивилась она.

— А где ты видела у артистов долгие браки? Почти у всех было по две-три жены, а то и больше. А я однолюб.

Таких однолюбов было ещё несколько. Вот известие о моей свадьбе не разбило ни одного сердца. Девчонки оказались практичней ребят. Видя, что я занят, они не допускали для себя ничего лишнего, поддерживая чисто дружеские отношения. По крайней мере, я о других не знал.

Консультации прекратились. Вслед за Сусловым от них отказался Грушевой, а последним понял их бесполезность Келдыш. Он, правда, и вытянул из меня больше других. Единственным человеком, которого иногда интересовало моё мнение, был Брежнев. Я не знал, следовал ли он в своей работе моим советам или нет. Именно Леонид Ильич в качестве новогоднего подарка сообщил о предательстве в Проекте и о том, что к американцам попали такие данные, которые не оставляли никаких сомнений в том, что мы как-то сумели заглянуть в будущее. А в феврале умер белорусский дед, и объект прикрытия был ликвидирован. Не прошло и месяца с того дня, когда сняли охрану, как в Асаново наведался корреспондент "Красной звезды". Он собирал материал о партизанском движении в крае, и кто-то посоветовал поговорить с Масеем. Те, кому следовало, быстро выяснили, что любознательный гость не имел никакого отношения к "Красной звезде". Два дня он расспрашивал о старом партизане, а потом попрощался и уехал. За ним проследили, но не стали трогать. Деза сработала, и, если бы не четыре десятка особо доверенных людей, знавших о моей роли в Проекте, можно было бы ни о чём не беспокоиться. У меня даже забрали Сергея, оставив только машину и заменив "Волгу" четыреста третьим "Москвичом". Шофёр был от Комитета, но уже другой. Если не считать этой машины и редких свиданий с генсеком, наша жизнь мало отличалась от жизни других студентов, которых в Москве пруд пруди. Конечно, имелась своя квартира и отсутствовала нужда в деньгах, к тому же благодаря своему творчеству мы за последние два года обросли такими связями, что, наверное, могли решить любой вопрос. Говорю "наверное", потому что мы пока не использовали эти связи.

Сегодня праздновали День Победы и, как обычно, собрались в квартире моих родителей, только теперь уже три семьи. Сестра в декабре вышла замуж и навещала нас не чаще, чем я ездил к Брежневу. Праздники она отмечала вместе с мужем и его роднёй.

— У вас хоть осталась Ольга, — вздыхала по этому поводу мама, — а у нас все разбежались.

— Далеко мы разбежались? — спросил я. — Можно перестукиваться через стенку.

— Всё равно, — сказала она. — У вас теперь своя жизнь, постоянно бывают друзья, а мы станем нужны, когда появятся внуки.

— Только после окончания института! — предупредила Люся. — Три года подождёте. Пап, ты долго будешь служить? Не тяжело?

— Думаю, что ещё два-три года, — ответил Иван Алексеевич. — Если вытяну три, уволят полковником, а это уже другая пенсия. При желании можно не работать.

— Так ты и усидишь дома! — с сарказмом сказала Надежда.

— Не усижу, — согласился он, — но смогу выбрать что-нибудь необременительное. Будем тогда с Володей ездить на рыбалку. А сидеть дома скучно, да и деньги пригодятся: у нас Ольга растёт.

— Выпьем за самый главный праздник! — сказал отец, поднимая рюмку. — А вы так и будете чокаться лимонадом? Друзья не смеются?

— Привыкли, — ответил я. — За победу!

— Вас будут сегодня показывать? — спросила мама.

Вчера в Центральном Доме Советской Армии был праздничный концерт, на котором мы выступали с двумя песнями.

— Обычно показывают, — ответила Люся. — Съёмку вели, и в программе есть праздничный концерт.

— Где думаете отдыхать, студенты? — спросила Надежда. — Не забыли мою просьбу?

— Деньги есть, так что можем съездить и на Урал, и на море, — сказал я. — Нужно только сначала сдать сессию.

— Счастливые вы люди! — сказала мама. — Всё у вас есть. Мы с мужем начинали совсем не так. Бараки, частные квартиры и два чемодана. Даже посуды своей не было, приходилось брать у хозяйки. А сейчас в магазинах всё есть, были бы деньги. Я заметила, что за последние два года в них заметно увеличился выбор товаров.

— Это не только в Москве, — сказал отец. — Друзья пишут из Белоруссии, что там то же самое.

Мы с час посидели за столом, потом посмотрели концерт, а когда он закончился и всё убрали со стола, позвонил Келдыш.

— Здравствуйте, Мстислав Всеволодович! — ответил я на приветствие. — Поздравляю с праздником! Сто лет вас не видел и не слышал. Чем обязан?

— Мы сейчас это исправим, — пообещал он. — Вы с Люсей не за столом?

— Нет, только что закончили праздновать.

— Тогда собирайтесь, я за вами приеду минут через пятнадцать. Форма одежды — парадная. — И положил трубку.

— Собирайся, — сказал я жене. — Келдыш хочет нас куда-то вытащить. Скоро подъедет, поэтому лучше подождать на улице.

Мстислав Всеволодович приехал даже раньше, чем обещал.

— Я уже отвык от "Волги", — сказал я, помогая Люсе сесть в салон. — И куда вы нас повезёте?

— На моей квартире собрались друзья, с которыми хочу вас познакомить. Мне неудобно перед тобой. Благодаря тебе мы в ближайшие годы совершим рывок во многих областях, а ты незаслуженно забыт. Мне уже осталось немного. Уйду, и никто не узнает, кому этим обязаны. Поэтому хочу вас кое с кем познакомить. Такие знакомства могут пригодиться. Заодно нам что-нибудь споёте. Но это только повод.

— Зря вы себя так рано хороните, — возразил я. — Медитации выполняете?

— И медитации делаю, и боярышник пью.

— Когда запустите в производство те сердечные препараты, которые я описал, обязательно пройдите курс лечения, продлите жизнь на много лет. И переживаете зря. Я получил всё, что просил, а известности и так хватает. Когда окончим институт, так сыграем, что все премии будут у нас.

— Не скажешь, почему именно кино? Ты же в прошлой жизни занимался техникой. Значит, были желание и способности? Или нет?

— Были, — подтвердил я, — и сейчас есть, но тяга к кино сильнее. Нам всегда приходится выбирать что-то одно, жертвуя другим. Вы ведь тоже пожертвовали авиацией.

— Откуда знаешь? — спросил он.

— Где-то вычитал. А почему кино... Я смотрел сотни фильмов, многие из которых никогда не создадут. А мы сможем кое-что вернуть, да ещё вложить в интересный сюжет правильные мысли.

— Тогда вам нужно было поступать на режиссёрский факультет.

— Это необязательно. Можно снимать фильмы, имея готовый сюжет и те знания по режиссуре, которые нам дадут, а вот сниматься в них самому без учёбы у Герасимова или кого-то другого будет уже трудно.

— А вам дадут снимать?

— В моё время актёры становились режиссёрами и наоборот. Да и сейчас есть такие, например, Бондарчук. А с моими связями...

— Сейчас мы их увеличим, — пообещал он, останавливая машину у подъезда.

У Келдыша мы пробыли до позднего вечера. Познакомились с его гостями, среди которых были несколько ректоров московских вузов, спели им под гитару с десяток наших песен и к концу вечера стали в этой компании своими.

— На сцене рассказываешь анекдоты, — когда прощались, сказал ректор МГУ Иван Георгиевич Петровский, — а нас не порадовал ни одним.

— Вы и так весело провели время, — засмеялся я, — но если хотите... Но только один, потому что я уже вызвал машину. Слушайте. Учёные изобрели новое атомное оружие. После испытаний корреспонденты спрашивают на конференции: "Скажите, какая, по вашим оценкам, была мощность взрыва?" "От 10 до 100 килотонн". "А почему такой большой разброс?" "Ну, мы сначала думали, что 10 килотонн, а оно как бабахнет!!!"

— Докладывайте, Ричард, — сказал президент. — Мы ждём.

"Мы" состояло из самого Ричарда Никсона, государственного секретаря Уильяма Роджерса и министра обороны Мелвина Лэйрда.

— С вашего позволения, господа, я не буду касаться истории вопроса, которую вы прекрасно знаете, а сразу же перейду к фактическому материалу, — сказал директор ЦРУ Ричард Хелмс. — Прежде всего скажу о тех документах, которые в разное время попали в наши руки в результате оперативных мероприятий в рамках операции "Проект". Это различные сведения о будущем ряда стран Азии, Латинской Америки и Соединенных Штатов. Самые дальние по времени события датировались семьдесят третьим годом. За прошедшее время часть этих событий исполнилось в точном соответствии с записями в документах, часть показала неполное соответствие по характеру или времени происшествия, и некоторые не произошли. Расхождения, скорее всего, вызваны действиями русских или нашими собственными. Все природные катастрофы сбылись абсолютно, в том числе совпали и цифры потерь. Специалисты нашего Управления пришли к однозначному выводу о том, что русским удалось каким-то образом получить информацию из будущего. Такое нельзя вычислить или предсказать никакими прогнозами. Косвенно это подтверждают разведывательные данные о взрывном характере успехов Советского Союза в электронике и ряде других областей техники. В рамках уже проводимой реформы промышленности и сельского хозяйства будут внедрены отдельные рыночные механизмы и перестроена вся система управления и планирования экономикой. Во многих институтах уже три года ведутся работы по разработке технологий создания интегральных микросхем и других компонентов радиоэлектроники. Некоторые из этих работ уже запущены в производство. Работы проводятся комплексно, и их масштабы поразительны для экономики Советского Союза. Большинство достижений внедряется не только в продукцию военного назначения, но и в гражданскую, что для них нехарактерно. В СССР даже собираются выпускать цветные телевизоры с использованием микросхем. Такие успехи в столь короткие сроки нельзя объяснить ничем, кроме одного: они откуда-то узнали, что и как следует делать, а в институтах только отрабатывали технологии. Кстати, три года назад у некоторых наших компаний было куплено высокотехнологичное оборудование, предназначенное для полупроводниковой промышленности. Видимо, закупки велись русскими через подставных лиц, так как нам не удалось найти ничего из проданного. Нужно принять меры к тому, чтобы в дальнейшем такое не повторилось.

— Как соотносятся наши уровни развития в области электроники? — спросил президент.

— По объёмам мы по-прежнему многократно опережаем, а по уровню можем отставать лет на пять-семь. Но русские только начали внедрять свои новшества в промышленность, и я не знаю, что у них в рукаве.

— А в области вооружений? — спросил министр обороны.

— Запущена реформа армии, но её содержание узнать не удалось. По косвенным признакам можно заключить, что планируется сокращение личного состава с одновременной модернизацией вооружения, в первую очередь тяжёлого. Наверняка используют свои наработки в электронике. Всё только началось, поэтому рано делать выводы.

— Я уже могу сделать вывод, что нас обошли! — сказал Никсон. — Выяснили что-нибудь новое о причинах?

— Ничего нового, сэр, помимо умершего старика, нет. Другого следа наши информаторы не дали. Но мы продолжаем работать.

— И что мы можем предпринять в этой ситуации? — спросил Никсон. — Я жду ваших предложений, господа.

Глава 7

— Могу я хоть раз в жизни воспользоваться блатом? — спросил я жену. — Или тебе приятней смотреть чёрно-белое изображение?

— Я недовольна тем, что ты купил сразу три телевизора и мы остались без денег, — ответила она. — Концертов не предвидится, написанных книг нет, а ты не хочешь брать у родителей деньги. И что будем делать со старым телевизором?

— Пойми, что эти телевизоры с импортными кинескопами лучше всего, что производят за бугром. Они и электроэнергии потребляют в три раза меньше, чем наш. А со следующего года начнут ставить отечественные кинескопы, и я уверен в том, что они будут хуже, потому что все слишком торопятся. Совсем без денег не остались, а до лета что-нибудь придумаю. Старый телек отдадим ребятам в общагу.

— Хорошо, что не стал покупать четвёртый для сестры, а то точно пришлось бы идти по миру с протянутой рукой!

— На четвёртый не хватило бы денег, — сказал я. — Если так боишься остаться без средств, можно продать твои серьги.

Я уклонился от подзатыльника и, поймав жену за руку, притянул к себе и принялся целовать. В результате был укушен.

— Если загрызёшь, денег больше не станет, — предупредил я. — Я тебя ими разбаловал. Если не станет хватать финансов, ты уйдёшь от меня к одному из своих поклонников. Придётся тогда подождать два года и жениться на Светлане. Она стойко переживала невзгоды и не кусалась.

Я пошутил, но реакция на шутку оказалась неожиданной: жена расплакалась и убежала в спальню. Пришлось идти утешать и вымаливать прощения. Конечно, я поступил опрометчиво, потратив почти все деньги на технику, но эти качественные даже по моим меркам и относительно дешёвые телевизоры быстро расхватывали, а тут представился случай. Второй раз я не стал бы обращаться. Было уже шестое апреля, и я не успевал до лета написать книгу, да ещё получить гонорар. Шёл семидесятый год, мы заканчивали четвёртый курс, и жена уже распланировала, когда и куда мы с ней поедем, а тут такой облом. В шкатулке, где мы хранили деньги, их осталось на месяц жизни. Ничего, телевизоры я, как и собирался, подарю, а деньги, если не успею заработать, займу у родителей. Они будут только рады помочь.

— Ты точно не помнишь текстов? — спросила Люся. — Может быть, что-нибудь не очень большое, чтобы успеть? И что ты зациклился на фантастике, неужели больше ничего не читал? Многие её не любят, но с удовольствием читают детективы. Я сама недавно прочла Юлиана Семёнова...

— По его книге в этом году начнёт снимать фильм Лиознова. Помнишь, я тебе о нём говорил? "Семнадцать мгновений весны". В нём двенадцать серий... — я похолодел. — Ты что читала? Как называется книга?

— Майор Вихрь. А что? Мы смотрели фильм, но я с удовольствием прочла и книгу. Юлька собирает детективы и книги о разведчиках, как твоя мама, так я у неё и взяла.

— Какой осёл! — Я сел на диван и обхватил голову руками. — Не будет ни книг, ни фильмов!

— В чём дело? — забеспокоилась жена. — Расскажи толком!

— Андропов не стал председателем КГБ, а именно он протежировал Семёнову, открыл ему доступ в архивы и дал заказ на эту книгу, а потом протолкнул съёмки фильма, когда Суслов был против, и оказывал в них помощь. Нет заказа — нет книги, и не только этой, но и других об Исаеве, которые вышли уже позже. А Семичастный мог вообще отказать Семёнову в допуске к архивам.

— Ну и что? Сам же говорил, что если не будет одного фильма, то снимут другой.

— Только не этот! В лепёшку расшибусь, но Лиознова его снимет, и с тем же актёрским составом! Ты не понимаешь, это не просто был очередной фильм, это было явление! Сейчас разнесу телевизоры и сажусь за написание сценария.

— Но ты же не помнишь текста!

— Я не помню слово в слово печатный текст, а этот фильм, который смотрел пять раз, помню наизусть. Кстати, он снят почти полностью по книге. После просмотра фильма я не мог её читать. Это тот случай, когда книга... так себе, но режиссёр и актёры сделали из неё конфетку. Недостатки были, но как же мы смотрели этот фильм, как ждали очередную серию!

Каждый вечер я писал часа по три, и в субботу сценарий был написан. Конечно, это был не тот сценарий, по которому снимают кино, скорее, я воссоздал книгу. Ничего, для начала это даже лучше. Нормальный сценарий не произведёт впечатления на обычного человека: слишком в нём много ненужных для чтения деталей. Утром в воскресенье я позвонил на квартиру Брежнева. Я не злоупотреблял его телефоном и за всё время звонил лишь трижды, в самых неотложных случаях. Сейчас, по моему мнению, был как раз такой. Телефон взяла Вика.

— Привет! — обрадовалась она. — Дед разъезжает по заграницам, а мы не видим вас целый месяц. Хорошо, хоть позвонил!

— Он и сейчас в отъезде?

— Вчера прилетел и сейчас дома. Вы приедете?

— Вика, спроси у него, можно ли ненадолго приехать для разговора. Для меня это важно. Он не спит?

В последний год Леонид Ильич уставал и, когда вырывался домой, позволял себе спать днём, слава богу, без применения снотворных.

— Дед не спит, и я и так знаю, что он вам скажет. Он по вам тоже соскучился. Представляешь, он разрешил мне после окончания школы поступить во ВГИК!

Я хотел вызвать машину и в первый раз получил отказ. Наш водитель ушёл в отпуск, его сменщик заболел, а сотрудника, который контролировал выезд служебного автотранспорта, заменили новым. О нас ему по какой-то причине не сообщили. Конечно, в журналах наверняка стояли наши фамилии, но я не стал разбираться и положил трубку.

— Собирайся, — сказал я жене. — Поедем на такси. Или останешься?

— Чтобы я отпустила тебя одного к Вике! — сказала Люся. — Она уже подросла и по-прежнему к тебе неровно дышит! Теперь нам ещё тратиться на такси!

Добирались больше часа.

— Что так долго? — спросила Вика, после того как я отдал пистолет охраннику и нас пропустили в квартиру.

— Не было машины, так мы на такси, — ответила Люся, снимая пальто.

— Дед, у них отобрали машину! — пожаловалась Вика сидевшему в гостиной Брежневу.

— Правда, что ли? — удивился Леонид Ильич. — Я разберусь.

— Не нужно разбираться, — вмешался я. — Это случайность.

— Это не случайность, а разгильдяйство! — рассердился он. — Ты по-прежнему одна из важных персон Проекта. Для его программы твоя ценность невелика, но для наших противников ты бесценен! А вы шляетесь на такси. В важных делах не должно быть таких случайностей. Что у тебя за дело, из-за которого вы пошли на нарушение правил?

— Леонид Ильич, мне надо встретиться с Семичастным, и в Комитете появляться нельзя, нужно выбрать другое место.

— А зачем тебе председатель Комитета? — спросил Брежнев. — Что он может такого, чего не могу сделать я?

— Девушки, вы не побеседуете о погоде? — сказал я Вике с Люсей.

— Очень мне нужны ваши секреты! — фыркнула Вика. — Пойдём в мою комнату.

— Семичастного правильно оставили председателем Комитета, — сказал я, когда девушки ушли, — но из-за этого не был заказан замечательный фильм. Это не поздно исправить, нужно только с ним поговорить. Вы были в восторге от этого фильма.

— А к чему такая спешка?

— Я не знаю, когда его начали снимать, — объяснил я, — знаю только, что в этом году. В фильме двенадцать серий, и работать над ним будут больше двух лет. Там большой актёрский коллектив, и я не хочу, чтобы в нём были замены. А если начать съёмки позже, кто-то из актёров уже будет занят, а то и сама режиссёр займётся другим фильмом.

— О чём хоть фильм?

— О работе советского разведчика в одном из отделов Главного управления имперской безопасности Третьего рейха.

— А такие были?

— Был один, но его разоблачили в сорок втором году. Неважно, фильм не обязательно должен повторять реальность. Главные события соответствуют истории.

— Раз ты так завёлся из-за этого фильма, значит, он того стоит. Завтра вам позвонят и объяснят, где и когда встреча. Или послезавтра, если завтра Семичастный будет сильно занят. И сами по городу не мотайтесь.

— Удачно съездили? — спросил я о поездке генсека по Ближнему Востоку.

— По Сирии удачно, по Египту... тоже всё выполнили. Теперь в дополнение к базе в Камрани у нашего флота будет база в Порт-Саиде. Кроме того, договорились о создании вдоль побережья курортной зоны для наших отдыхающих. Есть ещё планы. Пока им нечем рассчитываться за наши кредиты, пусть рассчитываются землёй. Поможем восстановить нефтедобычу на Синайском полуострове, тогда будет валюта. Есть газ, но в него тоже нужно вкладывать средства, а экспорт возможен только соседям. Пока страна нищая, и у них ничего нет, кроме памятников культуры. Принимали нас, правда, хорошо. Ну это и понятно. После уничтожения Израиля им никто, кроме нас, не поможет. Тоже вслед за Сирией хотят строить социализм. Наверное, думают, что это будем делать за них мы.

— В моей реальности строили, — сказал я.

— Мало ли что у вас было! — отмахнулся он. — Помогать будем, но немного, пусть работают сами. А договор на аренду базы подписали на сто лет, и плата будет идти в счёт погашения их долгов. Часть расходов на курортное обслуживание тоже будут оплачивать египтяне.

— А как сказалась ликвидация Израиля?

— Пока она вылилась в ругань по поводу Палестины. Скорее всего, её поделят между собой Сирия и Египет. Претендует и Иордания, но Абдаллу проигнорируют. А так... Жили арабы без Израиля тысячу лет, проживут и дальше и найдут с кем драться. Последствия будут для нас. Отношения с Западом ухудшатся, в первую очередь с Соединенными Штатами и Францией. Ладно, у тебя есть ещё что-то? Если нет, иди к внучке, а я немного отдохну. Когда будете уходить, предупреди охрану, чтобы подогнали машину.

С Семичастным я встретился вечером следующего дня у него на квартире.

— Вы едете один? — спросил прибывший за мной работник Комитета. — Оружие оставьте, оно вам не понадобится.

Владимир Ефимович встретил меня в гостиной и сразу пригласил в комнату, которая служила ему кабинетом.

— Какая у вас ко мне нужда? — спросил он, показав мне рукой на стул. — Приехали не по поводу машины?

Внешность председателя КГБ больше подходила не занимаемой сейчас должности, а комбайнёру, особенно когда улыбался.

— Я никогда не требовал для себя машину, поэтому не собираюсь жаловаться на её отсутствие, — ответил я. — Реальной опасности пока нет, так что нет необходимости в машине, хотя она сильно экономит время. Но я приехал по другому поводу. Скажите, писатель Юлиан Семёнов не обращался к вам с просьбой предоставить доступ к архивным материалам времён войны?

Мой вопрос его удивил.

— Лично ко мне не обращался, — ответил он. — А какое он имеет отношение к вам?

— Скажите, Владимир Ефимович, вы никогда не думали, почему вас оставили в этой должности? — спросил я. — Ведь после Шелепина должны были убрать и вас.

— И почему? — Он уже не улыбался.

— Мне не за что быть вам благодарным, — сказал я. — Именно вы дважды высказывались за мою изоляцию. А вот вы мне многим обязаны. Хотите знать, как было в моей реальности?

— Я получаю ограниченные данные по вашему Проекту, — ответил он. — Только то, что касается Комитета. По моей судьбе ничего не говорили.

— Тогда скажу я. Вам не помешает это знать, а секретом уже не является. После того как в шестьдесят седьмом убрали Шелепина, следом за ним избавились и от вас. Лет пятнадцать вы работали на Украине на вторых ролях, а потом руководили обществом "Знание". Выйдя на пенсию, умерли в две тысячи первом году.

— Это познавательно, — согласился он. — А для чего вы это рассказали?

— Я убедил Брежнева в том, что вы на своём месте и достаточно убрать Шелепина, а вас менять не нужно. А ведь уже была кандидатура.

— Насчёт последнего не сомневаюсь.

— Вы прекрасно понимали, что карьера закончилась и вас мягко "опускают". Наверняка такое было нелегко пережить, и это пагубно сказалось на вашем здоровье. Сейчас всё иначе, так что у вас есть шансы прожить дольше.

— И этим я тоже обязан вам?

— А вы как думаете?

В реальности было не так, но я знал, что он не побежит выяснять это к Брежневу.

— И чем же я должен расплачиваться?

— Лично мне ничего от вас не нужно, — сказал я. — То, что вы остались во главе Комитета, позволило избежать неприятностей, которые принёс бы новый председатель. Есть только одно "но". Он протежировал Юлиану Семёнову и дал ему заказ на роман о советских разведчиках, а потом помог с экранизацией. Естественно, ничего из этого не произошло в реальности. Для вас это может показаться мелочью, но на самом деле это не так. Каждая книга, каждый фильм оказывают влияние на умы миллионов людей, и тем больше, чем талантливей они выполнены. Сама книга не относится к шедеврам, хотя дала начало многим другим, а вот фильм, который по ней сняли, не был рядовым событием, иначе я у вас сейчас не сидел бы. Его смотрела вся страна, да и за рубежом он собрал огромную аудиторию. Рассказывать о нём сложно, его нужно смотреть.

— И чего вы хотите от меня?

— Фильм я смогу протолкнуть сам, вам нужно только оформить мне допуск к архивам. Я не собираюсь с ними работать, но книгу без архивов написать трудно.

— А почему допуск на тебя, а не на Семёнова? — спросил Семичастный, переходя на ты.

— Если обратится он, оформите и на него. Ничего лишнего он не опубликует, тем более без вашей проверки, а польза будет большая. А почему на меня... Семёнов просто не успеет. Он писал книгу почти год, а через год вряд ли удастся собрать тот же коллектив и использовать того же режиссёра, да книга теперь может получиться другой. Я восстановил фильм на бумаге, получив нечто вроде краткого сценария.

— И хочешь приписать его себе?

— Схожу к Семёнову, попрошу дать рецензию и посмотрю на его реакцию. Если он не писал ничего такого, буду оформлять, как своё.

— А если у него уже есть наброски?

— Вряд ли. Я изменил русскую фамилию главного героя на тот случай, если она уже есть в его замыслах. А этого сюжета почти наверняка нет. Но если есть, набьюсь в соавторы. Я всё равно буду писать дополнения по сценарию, чтобы фильм вышел максимально близким к тому, который я помню.

— Допуск я дам, это несложно. Что ещё?

— Когда снимали фильм, главным консультантом был ваш первый заместитель Цвигун, вторым консультантом — Георгий Пипия. Больше от вас ничего не нужно.

— Это сценарий? — спросил он, кивнув на мою папку. — Оставь почитать.

— Для того и принёс, — сказал я. — Только будет просьба его распечатать. И вам удобней читать, и мне меньше мороки.

— Сделаем, — кивнул он. — Может, подарить машинку?

— Я их не люблю. Ручкой лучше работать, а профессиональная машинистка отпечатает гораздо быстрее меня.

— Ладно, — сказал он, — я доволен, что познакомился с тобой лично. Возьми номер телефона, в случае необходимости звони. С машиной проблем не будет. Может, вернуть "Волгу"?

— Нет, спасибо, — отказался я. — Та, которая сейчас, не так бросается в глаза.

— Почему бросил тренировки?

— Потому что удалось набить морду тренеру.

— Не понял? — поднял он брови. — Объясни.

— Была у меня мечта — засветить Хаевскому, — улыбнулся я, — Это мой тренер от Комитета. Но всё никак не получалось.

— Неужели достал? — удивился Семичастный. — Сколько же ты занимался?

— Больше трёх лет. Сначала у вас, потом самостоятельно. А тренера всё же достал, чем сильно его удивил. Сейчас справлюсь с двумя вашими стажёрами, а большего и не нужно.

Мы попрощались, и я уехал, а через три дня вернули тетради и два отпечатанных экземпляра сценария. Я уже узнал адрес и телефон Семёнова, поэтому сразу же позвонил. Трубку взял его отец.

— Семён Александрович? — сказал я, услышав голос пожилого человека. — Это звонит член союза писателей Ищенко. Мне нужно встретиться и поговорить с вашим сыном. Он дома?

— Дома, — ответил Ляндерс. — Подождите, я позову его к телефону.

— Я вас слушаю, — раздался в трубке более молодой голос.

— Юлиан Семёнович? — сказал я. — Это писатель-фантаст Ищенко. Мне нужно срочно с вами встретиться. Вы можете уделить немного времени, если я приеду через полчаса?

— Приезжайте, — ответил он. — Я никуда не собираюсь.

Внешне Семёнов был один в один с теми фотографиями, которые я видел в Интернете, но ниже, чем я его себе представлял.

— Я не большой любитель фантастики, — сказал он, приглашая меня в гостиную, — но две ваши книги читал. Те, что о Волкодаве. Заходите, моих сейчас нет дома, так что разговору никто не помешает.

— У меня будет просьба, — сказал я, раскрывая папку. — Я написал сценарий для многосерийного фильма о советских разведчиках.

— А по какой книге? — спросил он.

— Ни по какой. Мне не хочется писать книгу. Это тот случай, когда фильм будет лучше неё, по крайней мере, я на это надеюсь. Вы можете прочитать и высказать своё мнение?

— О чём сценарий?

— Работа одного из наших разведчиков в Германии в конце войны.

— В такой работе много специфики, — заметил он. — Когда я писал "Майора Вихря", у меня был доступ к архивам, потом его сняли. Если вы писали только на основании книжных знаний, получится недостоверно.

— Я работал в архивах. Вам, если обратитесь, тоже не откажут. Я об этом договорился.

— Ого! — сказал он, удивлённо посмотрев на меня. — Если так, спасибо. Давайте ваш сценарий, постараюсь сделать побыстрей. Оставьте номер телефона, я позвоню.

— А если он уже что-то такое написал? — спросила Люся, когда мы уже легли в кровать. — Представляешь? Открывает твой сценарий, а там развитие его сюжета! Что он подумает?

— Если он что-то и написал, то только несколько зарисовок. На тот случай, если Исаев уже родился, я поменял фамилию. А если написал больше, буду брать в соавторы. Для того и понёс к Семёнову, чтобы потом не было недоразумений. Закончу с ним и начну обрабатывать Лиознову. Им отпустили на съёмки мало денег, последнюю серию вообще снимали на одном энтузиазме, а я это дело поправлю. Романова в Госкино должны предупредить, а если нужно, то нажмём и на руководство "Мосфильма".

— Но твои записи не тянут на полноценный сценарий.

— А чем я, по-твоему, начал заниматься? — сказал я. — Описание сцен, рекомендуемые места съёмок, актёрский состав и съёмочная группа, композитор и многое другое. Распишу так подробно, что Лиозновой и думать не придётся. Лишь бы она сама не взбрыкнула. Я ведь, по сути, выполняю часть её работы, навязывая свои решения. Одна надежда на то, что не устоит перед соблазном. Ну кому из наших режиссёров дают зелёный свет на съёмки? И импортную цветную пленку для них выбьем. С моим сценарием "Мгновений" потом будет проще снимать свои фильмы. Надо ещё проконтролировать, какую музыку напишет Таривердиев, и будет ли звучать нужная песня. У него там была замечательная музыка, повторит ли её сейчас?

Семёнов позвонил на следующий день.

— Я закончил, — сказал он после приветствия. — Когда вы можете приехать?

На часах было без четверти шесть вечера.

— Скоро приеду, — ответил я. — Через полчаса или чуть позже.

К моему приезду в гостиной перед телевизором сидели дочери Юлиана, поэтому мы ушли в одну из меньших комнат.

— Сценарий замечательный! — сказал он, глядя мне в глаза. — И фильм тоже должен быть интересный, особенно если будут сильные актёры и хороший режиссёр. Посмотрите эту тетрадь.

Я быстро просмотрел обычную ученическую тетрадь с набросками того, что я принёс ему в готовом виде. Было много расхождений, но, несомненно, это была работа над "Мгновеньями". Слава богу, что в черновиках была только фамилия Исаев, которую я заменил.

— Это ваш черновик? — спросил я. — Здорово! Если у меня столько совпадений с вашим текстом, значит, вещь действительно стоящая! Но мне неудобно, что перехватил вашу тему. Может, я отдам сценарий режиссёру от нас обоих?

— Об этом не может быть и речи! — решительно сказал он. — Это только черновые наброски, а у вас готовая работа. Вы ещё будете об этом писать? Спрашиваю, потому что сам хотел продолжить тему, особенно если не будет проблем с архивами.

— Меня не сильно влечёт такая литература, — ответил я. — Читать люблю, но вот писать... Слишком много приходится возиться с документами, а времени вечно не хватает. Образ разведчика получился симпатичный, если продолжите о нём писать, буду очень рад.

— Одного, слава богу, проскочил! — отчитался я жене после поездки. — Представляешь, он начал набрасывать сюжет, но всё отложил, когда не допустили к архивам. Как-то я не подумал раньше о его связях с Андроповым. Можно было вмешаться год назад и больше ничего не делать, всё пошло бы своим ходом.

— Не знаю, — пожала плечами Люся. — Ну прочитала я сценарий. В общем, интересно, но заламывать руки и всех тормошить...

— Посмотрим, что ты скажешь, когда снимут фильм. Теперь у Лиозновой будет цветная плёнка и намного больше денег, поэтому он должен получиться лучше. Знаешь, какой трещоткой они снимали в моей реальности? И закончат не в семьдесят третьем, а раньше.

— Когда с ней встретишься?

— Завтра отпрошусь с занятий у Сергея Аполлинариевича и съезжу на "Мосфильм".

Как только Герасимов узнал, что Государственный комитет по кинематографии заказал "Мосфильму" снять по моему сценарию многосерийный фильм, я был моментально освобождён от занятий.

— Жаль, что ты не показал свой сценарий нам, — сказал он мне. — Наверняка нашлось бы что подсказать. Ну ладно, ни пуха тебе ни пера!

Как положено, я послал его к чёрту, вызвал машину и через полчаса сидел в кабинете генерального директора "Мосфильма" Сурина.

— В первый раз вижу, чтобы из Госкино был такой заказ по работе начинающего сценариста, — сказал он, прочитав письмо, подписанное председателем комитета Романовым. — Мы найдём вам режиссёра.

— Извините, Владимир Николаевич, — решительно сказал я. — Я хочу снимать фильм только с Лиозновой.

— А почему именно у Татьяны Михайловны? — с любопытством спросил Сурин. — Она сейчас свободна, и у меня нет возражений, просто интересно, чем вызван выбор.

— Она прекрасный режиссёр, замечательная женщина и выпускница моего учителя. Этого достаточно?

— Дело ваше, — сказал он, поднимаясь из-за своего огромного стола. — Пойдёмте, я вас провожу, чтобы не заблудились.

Лиозновой было уже сорок четыре года, и я не видел её фотографий в этом возрасте, поэтому не сразу узнал. Директор представил меня, попрощался и вышел.

— Извините, — обратился я к присутствующим в комнате женщинам. — Мне нужно поговорить с Татьяной Михайловной наедине.

— Пойдёмте ко мне, — поднялась одна из них, с крупными чертами лица и курчавившимися волосами. — Это рядом, и никто не будет мешать... Рассказывайте, что у вас ко мне за дело, — сказала она, когда мы вошли в небольшую комнату, обставленную письменным столом, книжным шкафом и несколькими стульями.

— Прочтите, пожалуйста, письмо, — сказал я, передавая конверт.

— Заказ, — задумчиво сказала она, как-то странно посмотрев на меня. — И вы выбрали меня? Расскажите о теме.

— В фильме будет двенадцать полнометражных серий, — начал объяснять я. — В конце войны в самом сердце рейха работает наш разведчик. Для съёмки вам выделят любые разумные средства, современные кинокамеры и в необходимом количестве цветную импортную плёнку. Но есть и условие. Сценарий нельзя менять, как и состав актёров. То же касается композитора. Есть рекомендации по съёмочной группе и дополнения к основному сценарию. Здесь возможны изменения, хотя я был бы рад, если бы их не было.

— Шаг вправо, шаг влево... — насмешливо сказала она. — А если я откажусь работать на таких условиях? Вы же вяжете меня по рукам и ногам!

— Давайте договоримся так! — сказал я, раскрывая папку. — Я оставляю все материалы. Вот это основной сценарий, с него и нужно начинать. Это дополнения по съёмкам, а здесь организационные вопросы. Понравится — возьмётесь, нет — я найду кого-нибудь другого. Вот рецензия Юлиана Семёнова. Да, забыл сказать, что КГБ даёт консультантов и окажет всю возможную помощь. Вот мой телефон. Звоните, когда примете решение или в чём-нибудь будет нужда.

— Тебя Герасимов ещё не выгнал, демон-искуситель? — спросила Лиознова. — Откуда такая поддержка? Брежнев помог?

— Почему Брежнев? — спросил я.

— Пол-Москвы знает, что он неравнодушен к тебе с Людмилой, — ответила она. — Ладно, оставляй свой сценарий. Пока я с ним не ознакомлюсь, нам не о чем разговаривать.

— Ну как? — спросила жена, когда я встретил её возле института после окончания лекций. — Берётся?

— Сначала ознакомится, — сказал я. — Пойдём в машину. У меня нет ни малейших сомнений в том, что возьмёт сейчас, если взяла тогда на гораздо худших условиях. Считай, что фильм уже снят.

Глава 8

Мы только что вернулись со съёмок "Голубого огонька", немного устали и хотели отдохнуть, но не получилось: пришли друзья. Было уже двадцать второе декабря, и до праздника осталась одна неделя.

— Как снялись? — спросил Ерёменко. — Сколько песен?

— Спели одну песню и валяли дурака, — ответила Люся. — Этот "Огонёк" получился весёлым. В первый раз снимали почти без сценария, я думаю, что зрители это оценят.

— Вы так и не купили гостевые тапки? — спросила Белохвостикова.

— Забыл, — признался я, сбрасывая тапочки. — Надень мои. Заходите в комнату, сейчас поставим чай.

— Чай — это хорошо! — сказала Бондарчук. — Талгат, давай сюда торт. Раз эта ненормальная семья пьёт только воду, хоть подсластим жизнь тортом.

— Хочешь погибнуть в самом расцвете? — сказал я. — Это, Наташенька, смерть твоим зубам и фигуре.

— Ничего, — засмеялась она, — я успею выйти замуж, даже не один раз, а потом пусть всё гибнет! Будем стелить скатерть?

— Обойдётесь, — сказала вышедшая с кухни жена. — Николай, раздвигай стол. Вы сегодня по поводу или просто так?

— Тебе нужен повод? — спросила Белохвостикова. — Сейчас придумаю. Окончание семестра подойдёт? Нам, ребята, осталось учиться пять месяцев, а потом свобода!

— Свобода была в детстве, — сказал я, разливая чай по чашкам, — только никто её не ценил, наоборот, все стремились стать взрослыми. Теперь у тебя, Наташа, впереди одни обязанности. На работе придётся вкалывать, потом муж...

— Какой муж?

— А я знаю? Первый, второй, может быть, даже третий. С твоими внешними данными... И дети от первого брака, от второго...

— Люся, я сейчас загрызу твоего мужа! — пообещала Белохвостикова.

— Грызть не дам! — сказала жена. — Это можно только мне, а тебе разрешаю его стукнуть. Только он не почувствует твоей ладошки. Принести скалку?

— Если меня за каждую шутку бить скалкой, быстро кончусь, — предупредил я жену. — Пострадает весь мир, но ты — в первую очередь. Послушайте, может, кто-нибудь голоден? У нас ничего нет, кроме колбасы и паштета, но бутерброды можно сварганить.

— Мы не голодны, — отказался Николай. — Поели у Наташи, а потом со съёмок явился её отец и всех разогнал. Мы подумали, что вы уже дома, и не ошиблись. Так что хватит торта. Только включите телевизор, сейчас будут новости.

В ожидании новостей ели торт и говорили о новой песне Высоцкого. Осенью я попытался с ним сблизиться, побывав в театре на Таганке, но ничего не получилось. Мы познакомились, но взаимной симпатии не возникло, и я ещё раз убедился в том, что сам человек и его творчество — это совершенно разные вещи.

— Всё-таки жалко, что наши не побывали на Луне! — сказал смотревший выпуск новостей Талгат. — Луноход — это здорово, но не то.

— Знаешь, в какую копеечку обошлась бы такая прогулка? — спросил я. — Толку от неё немного, разве что престиж. А раз нас в этом обскакали, то и незачем тратиться. Правильно объявили, что приоритетным направлением будет создание большой орбитальной станции.

— Классный телевизор, — сказал Николай. — Как в форточку смотришь. Дорого только. Сейчас магазины завалили электроникой. Телевизоров пока мало, а приёмников, проигрывателей и магнитофонов — море! И качество намного лучше того, что было раньше.

— Ерунда твои магнитофоны! — сказала Бондарчук. — Отец сказал, что скоро будет лекарство, которое восстанавливает сердце! Вот это здорово! Будем жить по двести лет.

Интересно, откуда Сергей Фёдорович о нём узнал? Это лекарство пытались создать с моей подачи, и год назад Келдыш в последний раз консультировался со мной именно по поводу него, поэтому я был немного в курсе того, как обстоят дела.

— Не получится у нас жить двести лет, — сказал я Наталье. — Это лекарство восстанавливает только сердце, а в человеке много всего, помимо него. Да и лечить нужно, пока человек не слишком состарился, а то толку мало.

Со мной именно так и было. Когда профессор биохимии Сольберг изобрёл свой препарат в двадцать четвёртом году, мой поезд уже ушёл. Два года спустя его уже применяли в России, и деньги на лечение у меня были, толку-то... Я не знал точного состава, только то, что для его изготовления использовались два вида океанических водорослей и один из трёх видов морских ежей. Основное лечение заключалось в инъекциях небольших доз препарата прямо в сердце. Если человек не был развалиной, его сердце полностью регенерировало за два-три дня. А вот глубоким старикам делать такое было почти бесполезно. Всё равно делали. Почему не сделать, если человек готов платить деньги? Пробовали его использовать и для других тканей, но эффект был во много раз слабей, а лекарство стоило очень дорого. Из отходов производства делали таблетки. Не такие дорогие и эффективные, но если применять их месяцами, эффект был неплохой. Их я пил. Я записал в тетрадках вид водорослей и какие это были ежи, поэтому вскоре несколько научных коллективов занялись созданием нового препарата. Водорослей в южных морях росло много, а вот с ежами было хуже. Нужные виды были редки. Для исследования их достали, а для массового применения надо было разводить. Этим, как я узнал, занялись во Вьетнаме. Из сотен соединений необходимо было выделить нужные, потому что наличие примесей снижало эффективность препарата и вредило сердцу. Три года шли бесконечные опыты. Наши биологи и фармацевты шли опытным путем, а Сольберг, судя по тому что я о нём читал, с самого начала знал, что ему нужно. Это швед вообще был гением: почти все препараты, совершившие революцию в медицине, были созданы им. У нас таких гениев не нашлось, поэтому недостаток качества восполняли количеством, делая тысячи опытов. Келдыш приехал ко мне, когда работы уже дали первые результаты. Проблема была в том, что уколы нужно делать очень точно, а это трудно выполнить, не вскрывая грудную клетку. В моё время препарат кололи с контролем аппаратурой УЗИ, о которой я не упомянул в своих записях. Пришлось садиться и описывать принцип работы ультразвуковых зондов.

— Всё-то ты знаешь! — проворчала Бондарчук. — Люсь, почему он всё знает? Что ни спроси, сразу готов ответ. Анекдотов откуда-то набрал столько, что диву даёшься. Они у тебя когда-нибудь закончатся?

— Конечно, закончатся, — ответил я, — вместе со мной.

— Я вчера ездила в Быково встречать мать, — продолжила Наталья. — Так там сейчас повсюду поставили ворота, которые реагируют даже на связку ключей. Пассажиров заставляют выворачивать карманы. Непонятно, зачем это нужно.

— Поймёшь, когда какой-нибудь придурок захватит самолёт с твоими родными и будет требовать вывезти его на Запад, — объяснил я. — Скоро и вещи будут просвечивать рентгеном, чтобы никто не возил чего не надо, например, бомбу.

— Никогда не было такой ерунды! — возразила Белохвостикова.

— Всё когда-нибудь происходит в первый раз, ребята, — сказал я. — Из-за Израиля мы со многими испортили отношения, да и у нас в стране есть недовольные, так что всякое может быть. Лучше небольшие неудобства, чем гибель людей.

— Об ухудшении отношений узнал у Брежнева? — спросила Белохвостикова. — Я не читала о таком в газетах.

Наверное, о том, что мы близко знакомы с Леонидом Ильичом, в Москве знали даже дворники, поэтому я это и не скрывал, тем более от друзей.

— Что-то узнал от него, об остальном додумался сам. Думать иногда полезно. Знаешь, сколько евреев в Соединенных Штатах?

— Никогда не интересовалась.

— По официальным данным их там сейчас миллионов восемь. Вроде бы немного, но в американском обществе это очень богатая и влиятельная группа. Их много в органах власти, юстиции, торговле, финансовом секторе, медицине и верхушке армии. Среди них очень сильна сионистская пропаганда. Для еврейского лобби лояльность по отношению к Израилю была превыше всего, а лояльность по отношению к США зависела от того, насколько решительно США поддерживали Израиль. А теперь арабы с нашей помощью поставили на сионизме крест. И как, по-вашему, к нам после этого будут относиться? А ведь две трети евреев Израиля нашли пристанище в США. Остальные пополнили еврейские диаспоры в основных капиталистических странах Западной Европы. В результате свёрнуты работы по безопасности и сотрудничеству, а в США вдобавок к уже существовавшим торговым ограничениям ввели новые. В этом году они даже отказались продавать нам зерно. Мало того что сами почти прекратили торговлю, пытаются давить на тех, кто этого пока не сделал.

— И чем это закончится? — спросил Николай.

— ФРГ не выгоден бойкот торговли, поэтому немцы через несколько лет на него наплюют, а потом то же сделают и остальные. Составят список товаров, которые нельзя нам продавать, и на этом успокоятся. Мы сейчас очень быстро развиваем экономику и уменьшаем зависимость от Запада. Наше государство во многом уникально и могло бы почти обойтись без внешней торговли. Не сейчас, а лет через двадцать-тридцать. Покупали бы только такие товары, как кофе и бананы. Конечно, невыгодно всё производить у себя, а помимо выгоды у торговли есть и политические аспекты. Чем выше зависимость между соседями, тем меньше вероятность конфликтов. Война становится невыгодным делом.

— Зачем тогда было разрушать Израиль? — спросила Белохвостикова. — Сами себе навредили!

— У нас никто не собирался его разрушать, но судят не по намерениям, а по делам.

— А как идут съёмки фильма по твоему сценарию? — спросил Талгат. — Уже полгода снимают.

— Там очень много работы, — ответил я. — Вы уже определились, где будете встречать Новый год?

— Кто где, — ответил Николай. — У меня уже есть компания. Но на вечере в институте будем. Вы ведь придёте?

— Мы не отрываемся от коллектива, — сказала Люся. — Будем в обязательном порядке. Ребята, после окончания института нам дадут отдохнуть. Нет желания сделать это вместе?

— Я хотел съездить к родителям... — заколебался Николай.

— Успеешь, — сказал я. — Я предлагаю совершить поход в горы с выходом к морю. Точнее, выйдем недалеко от озера Рица и автобусом едем в Сухуми, а там с недельку поживём дикарями на побережье. На всё уйдут две недели, так что будет у тебя возможность съездить домой. Оборудование возьмём напрокат, а инструктора я обеспечу.

— Лучше гор могут быть только горы! — запел Талгат. — Я иду! Даже один пойду, если вы откажетесь.

— Пожалуй, я тоже пойду, — решил Николай. — Надо поспрашивать наших в студии, может, будут желающие. Шесть человек всё-таки маловато.

— Ну и я пойду, — присоединилась Бондарчук, — особенно если будут нести меня или хотя бы мой рюкзак.

— Я не против, но нужно посоветоваться с родителями, — сказала Белохвостикова. — А инструктор точно будет? Тогда, наверное, разрешат.

Посидев с полчаса, друзья ушли.

— Пойдём сегодня к родителям? — спросила жена. — Если честно, не хочется. Устала за сегодня. Занятия, съёмка, эти посиделки. Давай раньше ляжем?

— Неудобно, — ответил я. — Два шага ступить. Ты убирай со стола и стели постель, а я схожу.

Через двадцать минут мы уже выключили свет и легли в кровать.

— Ген, — сказала Люся, — а мы сами летом куда-нибудь поедем?

— Можно съездить в Минск к Деменковым, — предложил я. — Мы их уже столько лет не видели. Заодно поздравим с заключением брака.

Три месяца назад Сергей прислал письмо, в котором сообщил, что поженился с Ирой вопреки желанию её родителей, и сейчас они живут вместе с его отцом.

— Я только "за". А в городок не заедем?

— Можно и заехать, — согласился я, — только там ведь уже нет никого из ребят. Даже если служит кто-то из их родителей, сами они учатся или работают в других местах. Разве что посмотреть на дома и на школу, да прижаться щекой к деревьям, которые помнят тебя маленькой. Только ты слишком молода для тоски по детству. Вот лет через пятьдесят приедем и будем тереться о кору вдвоём.

Утром позвонили и предупредили, что в институт отвезут только Людмилу, а я нужен по делу.

— Что-то случилось, — сказал я жене, когда мы спускались к машине. — Раньше таких вызовов не было.

Рядом с шофёром в приехавшей машине сидел охранник. Мы поздоровались, заняли места сзади, и шофёр погнал машину к институту. Высадив Люсю, он через пятнадцать минут въехал в ворота на территорию Кремля. Сопровождающий о чём-то переговорил с охраной и вернулся к машине.

— У вас есть с собой оружие? — спросил он. — Давайте сюда, вам его вернут, когда поедете обратно.

Я молча достал и отдал ему пистолет. Надо было вообще его не брать. Он отнёс мой ствол и сел в машину рядом со мной.

После двух проверок документов меня пропустили в комнату для заседаний, в которой за большим столом сидели четверо. Я их знал: Брежнева и Суслова лично, а Косыгина и Громыко по фотографиям. Представил, как подхожу к столу и говорю им: "Здравствуйте, товарищи!", и стало смешно.

— Здравствуйте! — поздоровался я.

— Здравствуй, — повернулся Брежнев. — Что ты застрял в дверях? Быстро иди сюда и садись. Нужно кое-что обсудить. Андрей Андреевич, объясните ему в двух словах.

— Вас вызвали вот из-за чего, — сказал Громыко. — Польское правительство было вынуждено объявить о повышении цен на ряд продуктов питания, и это вызвало сильный рост недовольства. Противники коммунистического режима организовали забастовки в большей части страны. По вашим записям недовольство удалось устранить, заменив Гомулку на Герека, но масштаб выступлений таков, что есть опасения неконтролируемого развития событий. Кое-кто предлагает использовать войска. Мнения разделились, а международный отдел ЦК затрудняется дать оценку событиям.

— Хотите, чтобы их оценил я? Как-то это несерьёзно.

— Слушай, Геннадий! — раздражённо сказал Брежнев. — Сейчас трудно сказать, что явилось причиной расхождений, но обстановка очень серьёзная. Никто не говорит, что твоё мнение будет учтено, но мы хотим его услышать! Говори, не тяни время.

— Моё мнение, что Польша — это гнойник. Никогда она не была нашим союзником или другом и не будет. Корни неприязни, которая никуда не делась со строительством социализма, в последних трёх сотнях лет нашей истории. Мы уничтожили саму идею "Великой Польши", а потом и вовсе подгребли её под себя, заставляя плясать под свою дудку. Сколько крови пролилось с обеих сторон! У поляков, как и у любого народа, есть замечательные люди, сам же народ националистически настроен. Для поляков существуют только поляки. Они очистили свою страну от немцев и евреев, причём уже при социализме. Они не выстрадали свой общественный строй, им его навязали, и у него нет прочной социальной основы. В моей реальности поляки притихли не из-за замены Гомулки, а из-за того, что Герек нахапал кредитов у нас и на Западе, позволяя им жить в долг. А когда в восьмидесятом пришла пора возвращать долги, пришлось опять менять руководство, вводя, по сути, военное положение. И родилась "Солидарность"! Мы гнали им караваны с продуктами, а они избивали наших водителей и жгли грузовики со сливочным маслом! Все вложенные в них деньги пропали. К нам тогда приходили стойки для ЭВМ из Польши, так гадили прямо на электронные блоки! Откроешь, а там засохшее дерьмо! Это Ярузельский мог применить силу, он был свой! Попробуйте это сделать вы. Вряд ли Войско Польское будет так же спокойно смотреть на оккупацию страны, как смотрела в моей реальности чехословацкая армия. Мы умоемся кровью и зальём ею всю Польшу. И что потом? Ну задавим мы их ещё раз. Какой в этом смысл?

— Подпустить американцев к нашим границам? — спросил Суслов, с неприязнью глядя на меня. — И хороший пример остальным!

— Вы зря смотрите на меня, как на врага народа, Михаил Андреевич! — рассердился я. — Мне это нравится не больше вашего. Предложите выход! Их, собственно, только два: или давить поляков, не жалея ни их, ни себя, или кормить и лелеять тридцать миллионов человек, большинство из которых спят и видят, как бы вогнать вам в спину нож. Есть ещё один вариант: не делать вообще ничего, пусть они разбираются сами. Какой это к чертям социализм, который должен держаться на наших штыках или подпитываться нашим маслом! Мы выстрадали свой строй, поэтому и смогли столько выдержать и выстоять в тяжелейших условиях. Придут американцы? Ну и что в этом такого? В моей реальности они тоже пришли и даже хотели притащить свои ракеты, якобы от иранцев. Потом передумали. А знаете почему? Не из-за того, что исчезли классовые противоречия, плевать они на них хотели! Мы сейчас для американцев враги, и капиталистическая Россия тоже не стала другом. Мы для них в любом качестве будем конкурентами, мешающими строить американский мир. Только сам мир изменился. Слишком сильно оказались связаны самые разные страны. И рвать эти связи можно только тогда, когда ты уверен в результате, да и то может быть больно. Накопили горы оружия, затратили на это сумасшедшие ресурсы, но так и не пустили его в ход. Пусть и сейчас что-нибудь притянут. У нас нечем будет ответить? Я думаю, что это выйдет дешевле, чем подкармливать Польшу. А пример для других... Даже в восемьдесят девятом полякам долго было ой как несладко! Кто-то разбогател, а большинство положило зубы на полку. Потребовалось не так уж много времени, чтобы "Солидарность" бастовала уже против своего президента. И всё это с учётом наших вложений, сейчас им придётся ещё хуже. Сейчас Польша получает наши товары, в том числе и нефть, за бесценок, пусть попробуют их заработать. Со временем они, конечно, оклемаются. А нам надо работать так, чтобы друзья смотрели не на этих отщепенцев, а на нас самих! Смотрели и завидовали! Если будем жить лучше других, вам не понадобится и аппарат пропаганды!

— Значит, пустить всё на самотёк? — спросил Брежнев.

— Я такого не говорил, — запротестовал я. — Пусть разбираются сами, но это не значит, что польским товарищам нельзя подсказать и помочь. Только помогать не слишком сильно и один раз. Гомулку в любом случае нужно менять хотя бы на того же Герека. Правительство пойдёт на уступки, но и профсоюзы должны помочь. А воевать не советую. И ребят много потеряем, и репутацию угробим больше, чем американцы после Вьетнама. Они убивали каких-то азиатов, а мы убьём поляков, а они почти европейцы.

— У вас есть что добавить? — спросил Громыко.

— Есть, — зло ответил я. — Зачем меня притащили в Кремль? Нельзя было поинтересоваться моим мнением как-то иначе? Сказали бы, и я надиктовал бы всё на ленту! Долго продержится версия о ваших любимчиках, если студента ВГИКа будут возить консультировать правительство? А это видели с полсотни самых разных людей, и всем рот не заткнёте, кто-нибудь всё равно что-то ляпнет. И охрана узнала о том, что скромный киношник таскает ствол. Нельзя было сразу предупредить, куда меня повезут, чтобы я его не брал? Я понимаю, что вам нужно срочно принимать решение, но час-другой роли не играет.

— Не заводись, — сказал Брежнев. — Виноваты спешка и нервотрёпка. Немного не додумали, но ничего страшного в этом нет. Ты сейчас в институт?

— Да, но сначала съезжу домой, отвезу оружие.

Когда я приехал на занятия, все наши были в студии.

— Как идут съёмки? — спросил Герасимов. — Татьяна давно не звонила, вся в делах и заботах.

— Я тоже была в Бутырке, — подсказала мне жена свою версию моего отсутствия. — Жуть!

— Здорово всё оборудовано, — сказал я, — и работают с энтузиазмом. Должен получиться хороший фильм.

Теперь придётся звонить Лиозновой и упрашивать, чтобы подтвердила моё присутствие на съёмках, если вдруг позвонит учитель. Не хотелось, чтобы он уличил меня во лжи.

Больше меня не беспокоили из-за Польши. В газетах было упоминание о недовольстве части поляков временно возникшими трудностями, а на телевидении об этом не говорили. Как я узнал позже, диалог с оппозицией позволил приглушить недовольство и прекратить забастовки. Цены немного уменьшили, предоставили ряд свобод профсоюзам и организовали при правительстве консультативный комитет по экономическим вопросам, куда вошли Лех Валенса и ещё кое-кто из числа оппозиционеров. Вот и прекрасно, пусть попробуют не болтать, а работать.

Учиться мы прекратили за три дня до праздника и начали готовиться к студенческому вечеру. Программа была простая: сначала концерт силами актёрского факультета, потом чаепитие и танцы. Выступали не все. Отбор выступавших вели сами студенты в своих студиях. Мы спели на вечере две новые песни. Первой была "Снег кружится", а второй — "Мечта". Жена, как всегда, играла на рояле, а я рядом профессионально терзал гитару и выкладывался полностью, потому что для "Мечты" голос был слабоват.

— Вслед за ней, за мечтою иду я, всё сильней в мыслях тебя я целую. Может быть, в снах коротких ночами, может быть, я тебя повстречаю.

Закончились последние слова припева, и нам стали бешено аплодировать. Всё-таки запись на студии не сравнить с выступлением перед публикой, которая не жалеет рук, чтобы выразить свой восторг.

— Жаль, что вы не выбрали эстраду, — сказала Белохвостикова, когда мы вернулись за столик к друзьям. — Хороших артистов больше, чем хороших исполнителей, а песни у вас — это чудо!

— Так мы ведь не отказываемся петь, — сказала Люся. — А хорошего никогда не бывает много. Вот пойду в декрет и буду только петь.

— Уже? — спросил Николай. — А как же кино?

— Нет, это я говорю вообще, — порозовела жена. — Когда-то ведь будут дети. Давайте помолчим, а то мешаем другим.

— Пить чай под Новый год — это маразм! — проворчал Талгат, когда закончился концерт и началось чаепитие. — Николай, доставай рюмки.

Ерёменко достал четыре маленькие рюмки, которые Нигматулин заполнил чем-то розовым из маленькой бутылочки.

— Коньяк, — пояснил он мне. — Вам не предлагаю, пейте свой чай. Можете выпить и мой.

— Я лучше съем твоё пирожное, — сказала Люся. — С коньяком оно не сочетается, а с чаем будет в самый раз.

На танцах я жену не видел. Её как забрали в самом начале, так и перехватывали друг у друга до окончания вечера. Я не сильно расстроился: пусть у неё будет хоть какое-то разнообразие, а красивых девчонок на вечере было много, так что я не пострадал.

Когда всё закончилось, я позвонил насчёт машины и вместе с остальными начал приводить актовый зал в первозданный вид. Нашего шофёра не было, поэтому прислали дежурную "Волгу". Я поговорил с водителем, и он, прежде чем отвезти нас, развёз по домам наших друзей.

— Прекрасно отдохнули! — сказала жена, когда зашли в квартиру. — Хорошо, что сегодня только тридцатое и завтра будет целый день на подготовку к празднику. Уже почти час, давай быстрее спать.

— Сегодня был разговор о детях, — сказал я. — Как долго мы будем с ними тянуть? У тебя какие планы на этот счёт?

— Очень хочу малыша! — ответила Люся. — Только давай немного подождём. Должна же я сняться хоть в одном фильме! А с маленьким ребёнком можно сниматься только в эпизодах.

Этот Новый год отмечали точно так же, как и в прошлый, только праздничную программу смотрели по новому телевизору.

— Когда будут внуки? — спросил Иван Алексеевич. — До окончания института осталось всего ничего. Или мы раньше дождёмся их от Ольги?

— Я через год тоже буду поступать во ВГИК! — заявила Ольга. — Хочу быть артисткой!

— Не ждите внуков раньше чем через год или два, — ответила Люся. — Вы ещё молодые, так что потерпите.

— Давайте допьём шампанское, — сказала моя мама. — Последний тост. Выпьем за прошедший год! Он и для нас был хорошим и вообще... Война во Вьетнаме закончилась, а новых войн, слава богу, нет.

Действительно, боевые действия во Вьетнаме закончились на четыре года раньше, чем в моей реальности, но война в Индокитае ещё шла. В Камбодже убивали налево и направо, правда, уже сами камбоджийцы.

— Смотрите, какая чудесная погода! — сказала Люся, когда убрали со стола и уже собрались расходиться по квартирам. — Никто не хочет гулять? Какой снег повалил!

— Я пойду с вами! — решила Ольга.

— Больше никто не хочет? — спросила жена. — Тогда мы пойдём одеваться.

Через десять минут мы втроём вышли из подъезда и остановились, решая куда идти. Крупные хлопья снега, кружась, падали в почти полном безветрии. Сильного мороза не было, так, градусов десять.

— Пошли пройдёмся в сторону школы и назад, — предложила Ольга, ухватившая меня за левую руку.

Люся взяла за правую, и мы вышли со двора. Далеко уйти не получилось: дошли только до поворота к скверу, когда путь преградила компания подвыпивших парней.

Глава 9

Я сразу понял, что добром не разойдёмся. Фонари хорошо освещали улицу, и было видно, что, несмотря на выпитое, они крепко держатся на ногах. Мне очень не понравились выражения их лиц. На девчонках были дорогие меховые шубки, в ушах посверкивало золото, да и я одевался не бедно. Какого чёрта я послушался Ольгу и нарушил инструкцию, да ещё в это время! Час назад на улице ходили люди, сейчас на ней не было никого, кроме нас. Парни сбавили шаг, и двое вышли вперёд, чтобы отрезать нас от дороги. Разговаривать с ними не стоило, бежать не имело смысла, а махаться руками и ногами в зимней одежде с пятью противниками было несусветной глупостью. В такой ситуации и Сигал дал бы дёру. Я тоже удрал бы, но мешали испуганно жмущиеся ко мне девушки. Поэтому сделал единственное, что мог: достал пистолет, снял с предохранителя и выстрелил в ногу тому, кто был ближе других. Я не промахнулся, и раненый со стоном упал в снег. Больше ни в кого стрелять не пришлось. Они замерли на месте, глядя на меня не столько со страхом, сколько с удивлением.

— Развернитесь и идите назад, — сказал я девушкам. — Ну же! Вы мне мешаете.

Они взялись за руки и пошли по тротуару в сторону двора, постоянно оглядываясь.

— Стоять здесь, пока мы не уйдём! — сказал я компании. — Потом можете убираться. Понятно?

— Понятно, — процедил сквозь зубы один из них.

На этом переговоры закончились, и я, пятясь, прошёл шагов двадцать, а потом повернулся и быстрым шагом стал догонять девушек. На полпути обернулся посмотреть, чем они заняты. Двое взяли лежавшего под руки и тащили к тротуару, а остальные стояли и смотрели мне вслед.

— Откуда у тебя пистолет? — выкрикнула Ольга. — Ты его убил?

— Во-первых, не ори! — сказал я ей. — Пистолет мне выдали, и на него есть разрешение, а того типа я только ранил. И болтать об этом происшествии нельзя. Я понятно выразился?

— А родителям?

— И им не надо знать. Не потому что нельзя, просто зачем их зря волновать? Кому нужно, я скажу.

— А почему ты не сдал их в милицию? Они ведь хотели нас ограбить!

— Что ты орёшь на всю улицу, люди спят! Как я доведу их до отделения? Они начнут разбегаться, и что тогда? Стрелять в спины? Да и нельзя мне светиться. Мне теперь придётся отвечать и за эту прогулку. Мы не имели права уходить в такое время со двора без охраны.

— Но почему?

— По кочану. Хочешь узнать, дай сначала подписку о неразглашении. Кому надо, те в семье знают, а ты сначала подрасти. А тебе на будущее урок — не шляться по ночам. Не было бы у меня с собой оружия, самое малое, что с тобой сделали бы, это вывернули из шубы, сорвали серьги и стукнули по голове, чтобы не орала. И хорошо, если отделалась бы так легко!

— Изнасиловали бы? — испуганно спросила она.

— Размечталась! — насмешливо сказал я. — Стали бы они заниматься этим на улице, да ещё в мороз. Бросили бы тебя без сознания и убежали. Пока очухалась, что-нибудь точно отморозила бы, а то и вовсе замёрзла. Возвращаемся домой.

Моих дам не пришлось уговаривать, они и сами рвались быстрее очутиться дома.

— Испугалась? — спросил я жену, когда помогал ей снимать шубу в прихожей.

— Конечно! — ответила она, прильнув ко мне. — Тебе сильно попадёт?

— Сейчас узнаем, — сказал я, садясь за телефон. — По инструкции о любом применении оружия должен сразу докладывать.

Приехали к нам минут через двадцать. Приехавших было двое, оба в штатском.

— Проходите, — пригласил я в комнату.

— Где применили оружие? — спросил один из них. — На улице? Тогда давайте сначала пройдём на место происшествия. Это далеко?

— Минут пять ходьбы. Мы далеко не ушли бы. Хотели пройти до сквера и вернуться. Возле сквера на них и нарвались.

— Почему ушли без охраны, вы будете объяснять не мне и не сейчас. Раз это рядом, пойдём пешком.

— Почему открыли огонь? — спросил он же, когда шли по улице.

— Вы не открыли бы, если с вами две девушки, а вас молча окружают пять жлобов? Были бы они в дупель пьяны, тогда другое дело, а эти приняли на грудь граммов по сто и крепко держались на ногах. Рожи очень неприятные, я сразу понял, что с ними не о чем говорить. Видели шубу жены? У её сестры примерно такая же, да и я неплохо одет. Однозначно хотели вытряхнуть трёх лопухов из шмоток, сорвать золото и почистить карманы. И просто так нас не бросили бы. Хорошо, если бы просто врезали по голове, а могли и пырнуть ножом. Я уверен, что они своего пострадавшего не повезут в больницу. Я ведь с одним из них перебросился парой слов.

— И что? — с любопытством спросил второй.

— Это трудно объяснить, — сказал я. — Выражение лица, то, как он цедил слова... Одним словом, мне захотелось выстрелить ему в рожу. Пришли. Вон там должна быть кровь.

— Уже припорошило снегом, — сказал второй, отойдя к дороге и подсвечивая себе фонарём, — но немного крови есть. Покажите, кто где стоял.

Я показал и рассказал, как всё было.

— Сейчас мы проводим вас домой, — сказал старший, — а сюда приедет дежурная группа. Правда, толку будет мало из-за снега, но хоть возьмут пробу крови. А завтра посмотрим, обратится кто-нибудь с огнестрельным ранением или нет. Если нет, значит, вам действительно не повезло нарваться на криминальную компанию. Обычные пьяницы не занимаются грабежом. Могли набить морду и потискать девушек, но и только. Я доложу о происшествии, пусть с вами разбираются те, кому следует.

Тот, кому поручили со мной разобраться, приехал на следующий день к одиннадцати часам.

— Майор Юрий Фёдорович Загребин, — представился он. — Я теперь отвечаю за вашу безопасность.

— Приятно познакомиться, — приветливо сказал я. — Проходите, пожалуйста, в комнату. Извините за то, что вас из-за меня в праздник выдернули на работу. Не хотите поесть или попить чай?

— Нет, спасибо, — отказался он. — Благодарить мне вас действительно не за что. Наслушался я сегодня всякого.

— Были обращения к медикам?

— Нет, не было. Скорее всего, вам действительно не повезло нарваться на какую-то шваль. Действовали вы правильно, претензий к вам нет. А вот нарушение инструкции...

— Поймите правильно, — решительно сказал я. — Обычно я не рискую без причины и стараюсь выполнять ваши указания, но уже давно пользуюсь относительной свободой. На поездки дают транспорт, но по магазинам и возле дома я хожу без охраны. Для того меня обучили и вооружили, чтобы не таскать её на хвосте. Единственное нарушение в том, что пошли ночью. Но мы вышли минут на пятнадцать и в то время, когда людей на улицах практически не бывает. Просто сильно не повезло. Зато, может быть, спасли кому-то жизнь или здоровье. Попался бы им кто-нибудь другой...

— Меня не интересуют другие, — возразил он. — С меня снимут голову конкретно из-за вас. Как вы в него стреляли? Волновались?

— С чего бы это? — удивился я. — Было опасение, что могу не успеть положить всех, если кинутся скопом. Бежать-то я не мог из-за жены и её сестры, иначе и до стрельбы не дошло бы. Они всё-таки были выпивши, так что никто меня не догнал бы. Вы не в курсе моей личности?

— Что вы имеете в виду? — удивился он.

— Значит, не в курсе. Вам не нужно опасаться за мою психологическую подготовку. Давайте я пообещаю не ходить по ночам, и на этом закончим. Я и сам не хочу влипнуть в неприятности, и не имею желания подвести вас. Одного урока достаточно. Давайте лучше поговорим о другом. Вы можете найти в Комитете человека, который ходил в походы по горам Кавказа?

— А горы вам зачем?

— После окончания института студенты нашей группы планируют совершить поход в горы. Пока набирается десять человек. Не нужно так меняться в лице. Мы не полезем на ледники и не будем карабкаться на скалы с отрицательными углами. Обычный горно-пешеходный маршрут. Выйдем из Красной поляны, пройдём несколько не самых больших перевалов, спустимся к Рице и автобусом доедем до Сухуми, а потом с неделю побудем у моря. Это удовольствие уложится в две недели. Фактически это то же самое, что прогулка по лесу, только вверх-вниз.

— Уже ходили?

— Ходил, но не имею права вести группу.

— Тогда ладно, — сразу успокоился он. — Найду я вам инструктора, даже двух, а может, и сам схожу за компанию. Когда это планируется?

— Примерно десятого июня. Возьмём напрокат снаряжение...

— Снаряжение — это моя забота, а вы постарайтесь дожить до лета и не трепать мне нервы. Дней за двадцать скажете точный состав группы, и я всё приготовлю.

— Вот до того дерева... — расслышал я бормотание за спиной.

— Что ты бормочешь? — спросил идущую за мной Белохвостикову.

— Это я намечаю место, где упаду и не пойду дальше, — сообщила она.

— И какое оно по счёту?

— Не помню.

— Стой! — Я подошёл к ней со спины, развязал рюкзак, вынул большую банку со смальцем и пять банок сгущёнки и переложил их в свой рюкзак. — Пошли быстрее догонять остальных, а то Люся выцарапает мне глаза.

— Спасибо! Жаль, что ты рано женился. Почему всё порядочное быстро разбирают? Давай идти не так быстро. Семёныч говорил, что скоро привал, так что догоним.

— Чем вы здесь занимаетесь? — спросила вышедшая из-за поворота тропинки жена.

— Ничего особенного, — сказал я, обходя её стороной. — Я поцеловал Наталью, а она расплатилась со мной сгущёнкой.

— Может, ты и мне облегчишь рюкзак, сердобольный? — с сарказмом спросила Люся. — Я ведь могу расплатиться не только поцелуем.

— Лучше включи приёмник, послушаем "Маяк", — сказал я. — И давайте быстрее, девочки. Не знаете Семёныча? Сейчас всех бросит и примчится. Вечером я посмотрю, что у тебя можно взять.

— Ничего не нужно брать, — отказалась жена, пристраиваясь за мной. — Вы и так облегчили девчонкам ношу, а я не такая дохлая, как некоторые. Слушай свой "Маяк".

— Удачно включила, — сказал я. — Как на заказ, новости. Я этого не переживу!

— Что ты услышал? — спросила подтянувшаяся Наталья. — Запустили второй фрагмент станции?

— Какая станция! — ответил я. — Ливия решила строить социализм. Теперь и этим будем помогать. Курортов у нас хватит и в Египте, а что полезного можно взять у ливийцев? Нефти и без них навалом.

— А что в Ливии? — спросила жена. — Я уже не помню.

— Преимущественно песок, — объяснил я. — Девять десятых их территории — это пустыня. Хотя у них огромная протяжённость побережья. Половину населения нашей страны можно вывезти на отдых за один раз.

— И многие туда поедут? — сказала Наталья. — Дайте кто-нибудь флягу.

— Выдула всю воду? — спросила Люся. — Тогда понятно, отчего ты еле ползешь. Говорили же только по глотку!

Под новую песню "Эти глаза напротив" в исполнении Ободзинского мы вышли на перевал, где уже отдыхали остальные. Наталья со стоном сбросила рюкзак и растянулась на траве.

— Выключи радио, — попросил я Люсю, — и посмотри, как красиво!

— Да, красиво, — согласилась она, осматривая горную панораму. — Видно далеко, и всё кажется таким близким. Нам ещё долго идти?

— Уже надоело? — спросил наш инструктор, которого все, несмотря на сорокалетний возраст, почему-то называли по отчеству. — Завтра пройдём последний перевал...

— И вы меня там закопаете! — под общий смех сказала Белохвостикова. — Кинематограф понесёт невосполнимую утрату.

— Если вниз, то я тебя снесу на руках, — пообещал Владимир — второй человек Комитета, который ушёл с нами в поход.

Он был нашего возраста и уже на следующий день стал у нас своим. Здоровый, как лось, и весёлый парень понравился всем. Он мог бы, в случае необходимости, нести кого-нибудь из девчонок на руках или на закорках.

— Отдыхаем сорок минут, — сказал Семёныч, — потом спускаемся к воде и ставим лагерь. Сегодня в нём переночуем, а завтра пройдём последний перевал. Успеем выйти к дороге — хорошо, а если нет, то заночуем ещё раз. До озера доедем автобусом, им же доберёмся до побережья. Крепитесь, скоро ваши страдания закончатся.

— Гена, ты бы хоть рассказал анекдот, — попросил Олег Свечин — единственный парень который был не из нашей группы, а учился в студии Таланкина, — а то девчонки приуныли.

— Запросто, — отозвался я. — Слушайте разговор двоих. "Где провёл отпуск?" "Первую половину — в горах..." "А вторую?" "В гипсе".

— Мог бы рассказать и что-нибудь повеселее, — мрачно сказала Ирина Шевчук.

В поход она пошла не из-за гор, а из-за Талгата. Что-то у них не сложилось, вот она и переживала.

— Можно и повеселее, — согласился я. — Язык — это единственная часть тела, которая у меня не устала. Экскурсовод в автобусе: "А сейчас мы проезжаем мимо самого известного в Лас-Вегасе борделя". Советский турист вскакивает с места: "А почему мимо?!"

— Почему у тебя такие короткие анекдоты? — спросил Талгат.

— В основном из-за девушек, — ответил я. — Всем известно, что у них короткая память. Если я начну рассказывать что-нибудь длинное...

— У вас был включен приёмник. Новости слушал? Второй модуль не запустили?

— Что вы как малые дети с этой станцией, — отозвался я и сделал глоток воды из фляги. — Этих модулей будет десятка два, а строительство запланировано на три года. Вот и посчитай интервал между запусками.

— Плохо, что не запустили! — с сожалением сказал Талгат. — Дай хлебнуть воды, моя закончилась.

— И мне оставьте, — приподнялась Белохвостикова.

— Запустили строительство социализма в Ливии, — сообщил я, отдавая им свою флягу. — Утешает то, что ливийцев только несколько миллионов, а территории до фига.

Немного поболтали, потом Семёныч скомандовал подъём и погнал нас вниз. Когда под ногами утоптанная тропинка, спускаться намного веселее, чем идти вверх по склону, поэтому за два часа добрались до подножья горы и остановились у небольшой, но быстрой речки. Парни быстро поставили палатки и собрали сушняк. Через час девушки разливали в алюминиевые миски одуряюще пахнущий суп из говяжьей тушёнки.

— Чтобы ценить блага цивилизации, надо на время их лишиться! — изрекла Бондарчук, поставившая горячую миску в траву рядом с собой.

— Ты сейчас и супа лишишься, — сказал я ей. — Убери его из травы. Там уйма насекомых, которые нападают в миску и добавят навара. Будешь ли потом есть?

— Я сейчас всё съем! — сказала она, но взяла платок и переставила миску.

В поход ушли два инструктора и десять бывших студентов. С собой взяли четыре палатки: две двухместные и две на четыре персоны. У нашей семьи была двухместная, и ставил я её подальше от остальных. Первые три дня мы себя не ограничивали в любви, потом из-за усталости всё лишнее отложили до моря.

— Ноги болят, — пожаловалась жена, когда мы застегнули полог и забрались в спальники.

— Давай сделаю массаж, — предложил я.

— Знаю я, чем закончится твой массаж, — отказалась она. — Устала так, что ничего не хочется.

— Тогда терпи. Когда я ходил в такие походы, ноги тоже болели, зато потом мышцы становились как камень, не продавить. Будешь прыгать, как горная серна. Это такая коза.

На козу она не отреагировала: уже спала.

Хоть мы подъели продукты и облегчили рюкзаки, последний переход стал самым тяжёлым. Этот перевал был выше остальных, на нём даже были снежники. К дороге мы в тот день не вышли, а вот на следующий, ещё до обеда, ввалились в шашлычную "Озеро Рица". К шашлыкам многие взяли вино.

— Зря берёте эту кислятину, — сказал я Ерёменко, который на пару с Нигматулиным взял бутылку цинандали. — Лучше вообще не пить, а если приспичило, берите что-нибудь вроде псоу. И на вкус приятней, и крепость меньше.

— У них больше ничего нет, — ответил Николай. — Слушай, Талгат, оказывается, наш трезвенник разбирается в винах.

— И это шашлык? — спросила Люся, оторвавшись от своего мяса. — Его же невозможно жевать!

— Это халтура, — сказал я. — Готовят для проезжающих лохов. Ты не разжуёшь и оставишь на столе, а его согреют и продадут другому...

— Ну тебя! — сказала она, откладывая шампур с жёстким, пригоревшим мясом. — Я сейчас захлебнусь слюной, а у них нет ничего съедобного.

— Держи, — я протянул взятую про запас шоколадку. — Берёг для себя, но не лишаться же жены из-за этих халтурщиков.

Долго в этой забегаловке не сидели, бросили недоеденные шашлыки и пошли на остановку автобуса. До Нового Афона ехали около трёх часов, а потом выбрали место на побережье и поставили палатки. В городе запаслись огромными круглыми буханками хлеба, которые голодные девчонки начали уничтожать сразу же после покупки.

— Маленькая, а умяла половину буханки! — сказал Талгат, отбирая у Белохвостиковой хлеб. — Приготовишь суп, тогда получишь.

Супа мы в тот день не дождались. Сказались усталость и близость плещущегося в десяти шагах моря. Открыли тушёнку и поели её с остатками хлеба, после чего спешно поставили палатки, разделись и бросились к воде. Для двадцатого июня она была тёплой.

К вечеру, накупавшись, всё-таки разожгли костёр и заварили чай. Вскоре подошли пограничники, и Семёныч отошёл в сторону со старшим наряда. Больше нас за всё время отдыха не беспокоили. Каждый день вода становилась чуть теплее, дождей и штормов не было, поэтому мы загорели и накупались на полжизни вперёд.

Был последний вечер перед отъездом, и наша компания лежала на берегу, у самой воды, и обсуждала планы на будущее.

— Ты всё-таки поедешь в Ташкент? — спросил я Нигматулина.

— Я уже договорился на "Узбекфильме", — сказал он, — но и с вами не откажусь сыграть, если пригласите.

— Вы будете играть на "Мосфильме"? — спросила нас Бондарчук.

— Не знаю, — ответил я, — может быть, и на Горького. Есть у меня идея снять фильм. Кое-что из истории борьбы с монголами. Точнее, фильм будет не по реальной истории. Что-то вроде исторического боевика с нами в главных ролях. Масштабные съёмки вроде тех, которые проводил твой отец в "Войне и мире", города придётся строить, а потом разрушать. Простыми декорациями не обойдёмся. Деньги я, наверное, выбью, захотят ли браться? Работа не меньше чем на два-три года.

— Вечно у тебя масштабные сюжеты, — сказал Николай. — Когда закончит Лиознова?

— Месяца через два должны закончить съёмки, — ответил я. — Потом монтаж и всё прочее. Фильм покажут только через полгода. Жаль, его выход на экраны мне сейчас помог бы.

— Тебе Брежнев поможет лучше Лиозновой с её фильмом, — сказала Бондарчук. — Если действительно разрешат снимать и будет подходящая роль, приглашай. Всё брошу и приду к тебе сниматься.

— Смотри, — предупредил я, — обратной дороги не будет. А вот шум будет большой. Если бы не Леонид Ильич, я за такое не взялся бы. Съели бы без хрена. Твой отец будет недоволен.

— Он сам по себе, а у меня своя жизнь! — отрезала она. — А зачем ты хочешь так намутить? Неужели нельзя снять обычный исторический фильм?

— Обычный исторический вяжет мою фантазию по рукам и ногам, — ответил я. — Хочу во всём переплюнуть Голливуд. Исторические события трогать не буду, а по действующим лицам малость подправлю в нужную сторону. Что в фильме самое главное?

— Ты как Герасимов, — засмеялась Белохвостикова. — Он тоже любит задавать этот вопрос.

— Самое главное, чтобы народ пёр на него валом! — высказался я. — Зрелищность, интересный сюжет и привлекательные герои. Если всё это есть, то останется вложить в фильм нужные мысли.

— И какие мысли будут у тебя? — спросил Талгат.

— Патриотизм и тема любви, — ответил я. — В нём будет много эпизодов, показывающих, как именно должен жить человек. Я хочу сделать картину, которая заставит многих думать после того, как они выйдут из кинотеатров. Просто зрелищный фильм не стоит тех денег, которые тратят на его создание. Вот американцы сняли "Клеопатру", потратив огромные деньги...

— Где ты его мог видеть, если ещё не покупали? — спросил Николай.

— Я не видел фильм, только фотографии, и прочёл несколько статей. Он очень зрелищный, но, посмотрев один раз, пересматривать не идут.

— А на твой пойдут?

— Если не схалтурим, то пойдут.

— Тогда оставь в нём роль и для меня, — сказал Николай.

— Я не подойду на роль Чингиза? — спросил Талгат. — Татары в роду были.

— У меня будет Бату, — ответил я. — Он в то время был постарше. Я, ребята, хочу пригласить монголов. Много денег на это не уйдёт, но придаст достоверность. А массовку уже будем снимать с нашими. А тебе роль найдём, драк там будет много.

Проболтали до двенадцати часов, а перед тем как идти спать, поплавали в тёплой воде. Было облачно и почти полностью отсутствовало волнение. Небо, берег и вода — всё было черным-черно, и, наверное, можно было бы потерять направление, если бы не проносящиеся по шоссе автомашины.

— Уже час, — сказала Люся, когда забрались в палатку. — Завтра не выспимся.

— Отоспимся в поезде, — зевнул я. — Будешь спать или...

— Никаких "или", только спать. Ген, завтра уезжаем, а потом ребята разбегутся. Я привыкла к ним за эти пять лет как к родным.

— Половина группы останется работать в Москве, так что при желании можно увидеться. Это жизнь, она постоянно меняется. Что-то мы теряем, что-то находим.

— Когда ты так говоришь, я невольно вспоминаю о твоём возрасте.

— Это не возраст, просто чужой опыт. Но кое в чём я чувствую в себе старика.

— И в чём же?

— В восприятии времени. В юности оно никогда не летело так быстро, как сейчас.

— Старичок! — она обняла меня, прильнула к губам и принялась торопливо расстёгивать рубашку.

Утром перекусили остатками продуктов, свернули палатки и двинулись к автобусной остановке. До Сухуми добрались за полчаса. Там нас ждал сюрприз: на привокзальной площади проходила демонстрация протеста. Мы не поняли, против чего протестовали три десятка демонстрантов, потому что транспаранты были разрисованы грузинскими буквами. Уже когда уходили, я увидел и один с надписью на русском: "Нет арестам!". Возле них стояли две милицейские "Волги" и прохаживались сотрудники милиции. Семёныч сходил к ним, показал удостоверение и расспросил, в чём дело. Оказалось, что пока мы бродили по горам и купались в море, после Узбекистана и Таджикистана настал черёд Грузии. Мжаванадзе вывели из состава союзного ЦК, лишили поста первого секретаря республиканского ЦК и посадили под домашний арест. Центральный Комитет компартии Грузии за несколько дней лишился двух третей своего состава. Были произведены аресты кое-кого из министров и руководителей рангом ниже. В МВД и КГБ республики сменилось почти всё руководство, а в Тбилиси приехал Суслов с большой группой следователей и работников аппарата ЦК. По результатам первых же допросов были проведены оперативные мероприятия, подтвердившие большинство обвинений. Последовала вторая волна арестов. В связи с тем, что места следственного содержания оказались переполнены и некоторым из задержанных помогли скрыться, арестованных начали вывозить в Россию. Три дня назад по Тбилиси, Батуми, Рустави и Кутаиси прокатилась волна митингов и демонстраций. Когда они проходили мирно, демонстрантов фотографировали, но не трогали. Там, где демонстрации перерастали в погромы, их разгоняли с применением водомётов и других средств. В ряде случаев протестующие использовали антисоветские лозунги. По всей стране проводились собрания первичных партийных организаций, а союзное правительство перебрасывало в Грузию дополнительные воинские части.

— Здесь пока спокойно, — сказал Семёныч, — но лучше быстрее уехать.

— Охрану железнодорожных тоннелей усилили? — спросил я.

— А я знаю? — пожал он плечами. — Должны были. Это ведь единственная железнодорожная линия в этот район, да и отдыхающих много. Но я думаю, что обойдёмся без эксцессов. Не тот народ, чтобы драться до победного конца, да и было бы ещё из-за чего. Прижмут — притихнут. Хорошо, что со следующего года многих будем отправлять на отдых в Египет. Здесь какое-то время будет неспокойно. Свою семью я сюда не повёз бы.

Билеты взяли без проблем, погрузились в поезд и благополучно проехали тоннели.

— Хорошо отдохнули, сказал Николай, который ехал в нашем купе. — Теперь отправлюсь в Минск к родителям.

— Мы через два дня тоже едем в Минск, — сказала Люся. — Можем составить тебе компанию. Да и назад можно вернуться вместе. Как ты думаешь?

Глава 10

Если бы я заранее знал, с чем придётся столкнуться при съёмках этого фильма, никогда за него не взялся бы, а когда пробил его через Госкино, получив сумасшедшие по меркам "Мосфильма" деньги, отступать было поздно. Если бы не Брежнев, я никогда его не снял бы, но и с его поддержкой приходилось нелегко. К самим съёмкам приступили только через год. Весь этот год полторы сотни плотников строили сразу два города. Всё делалось вручную, машинами только доставлялись на стройку пиломатериалы и кругляк, и с помощью техники укладывали брёвна. В той части древнего Зарайска, который мы возводили для съёмок, не было ничего каменного, кроме печей, а вот там, где строился Великий Новгород, выкладывали из камня Николо-Дворищеский собор и некоторые другие постройки Ярославова Дворища.

Конечно, строили мы небольшую часть города, ставя дома и выкладывая тротуары, а каменные двойники только внешне походили на оригиналы. Никто строго не придерживался того, что можно было увидеть на немногочисленных рисунках и гравюрах, а больше приноравливались к местному рельефу, строя так, чтобы можно было снимать с разных направлений. Построенное планировали использовать не только в моём фильме, но и в других. А вот Зарайск или Красный, как его называли во времена нашествия Батыя, должны были полностью разрушить, поэтому многое на стройке делалось на живую нитку. Привлечённые историки срывали голос, лаясь с бригадирами, а я мотался по десяткам учреждений и организаций, добывая, согласовывая и обеспечивая всё, что требовалось для работ. Занимался я этим до тех пор, пока не прибыл китаец. Китаец был самый настоящий и такой, какой мне требовался, — мастер Кунг-Фу. Привезли его из Хабаровска, соблазнив высокой оплатой. Русский язык он знал в совершенстве, в том числе и матерную ругань, которую часто применял при нашем обучении. По фильму учителя звали Вейж Луанем и было ему семьдесят лет. Недостающие десять лет добавили с помощью грима. Я переложил нерешённые вопросы на снабженцев и вместе с женой отправился на занятия. По фильму старик должен был учить больше года, реально он гонял нас в хвост и гриву пять месяцев. За это время мастером не станешь, но можно было освоить Кунг-Фу настолько, чтобы профессионально заучить отдельные киношные схватки. Сценарий был таким. Я играл Ивора Абаша — сына одного из сотников князя Фёдора Юрьевича. Фёдор Юрьевич получил Зарайское княжество от своего отца — великого рязанского князя Юрия Игоревича. Женой нашего князя была та самая княгиня Евпраксия, которая бросилась на камни с малолетним сыном, чтобы не достаться Батыю. Люся играла Анну — дочь боярина Ильи Сувора и подругу княгини. Можете не спрашивать, откуда на границе Дикого Поля взялся китаец, это осталось за кадром. В фильмах Голливуда нелепостей куда больше, и все смотрят. Да и после разгрома Китая монголами прошло уже двадцать два года. Вполне можно было раз десять пройти пешком до Китая и обратно. Обнаружили его на границе княжества дружинники во главе с моим отцом. Отроки хотели позабавиться со стариком, подколов его копьями, но были сброшены с сёдел и избиты древком копья. Старик поразил Глеба Абаша, и его волей был доставлен к князю. Там он и прижился, а меня учил, чтобы отблагодарить отца. Понятное дело, что у нас с Анной была любовь. Её отец меня не привечал, поэтому встречаться могли только тогда, когда Анна бывала у княгини. Она была единственным ребёнком, поэтому ей разрешалось многое из того, что выходило за рамки дозволенного для боярышень. Отец разрешил Анне обучаться оружию и ездить верхом, но когда она попросила позволения учиться у китайца борьбе, он отказал наотрез, поэтому такие занятия проводились втайне. Потом пришла беда. Мой отец отправился вместе с князем в ставку Батыя, вместе их там и убили. Чёрную весть привёз Апоница — единственный выживший из княжеской свиты. А вслед за ним пришли монголы. По сценарию нас штурмовали воины Берке. Незадолго до этого меня вызвал воевода и приказал уходить из города и затаиться. Он не верил в то, что можно будет отбиться, поэтому в нескольких схронах спрятали детей лет пяти-восьми с тремя молодыми женщинами. Старшие помогали в обороне, более младшие не выжили бы, да и мало было тех схронов. После сражения я должен был вернуться и увести этих детишек в безопасное место. Единственным безопасным местом тогда был находившийся в трёхстах вёрстах Великий Новгород. И эти триста вёрст нужно было пробираться по январским сугробам, в мороз и вьюгу с маленькими детьми. Когда воевода отдавал приказ, он отвёл взгляд. Я пришёл проститься с учителем, у которого была Анна, и он уговорил её уйти со мной.

— Я их знаю, — сказал старый китаец о монголах. — Защититься у вас не получится, а живую добычу сейчас брать не будут. Уходи с ним, здесь только зря погибнешь.

Я принёс ей зимнюю одежду, а учитель отдал своё оружие, и мы ушли.

Съёмки сражения за Зарайск, в которых мы не участвовали, были очень впечатляющими. Используя специальные приёмы, мы восемь тысяч наших всадников превратили в тридцать. Отдельные эпизоды схваток отличались непривычным для наших фильмов уровнем владения оружием и натуральностью гибели сражавшихся. Позже приёмная комиссия требовала вырезать самые страшные кадры, а зрители в кинотеатрах стискивали зубы и сжимали кулаки.

Мы не стали уходить далеко от города, за что и поплатились, встретив десяток монголов. К счастью для меня, они не приняли нас всерьёз. Эту схватку мы отрабатывали девять дней и отыграли её безукоризненно. В результате оставшиеся в живых два воина смогли разорвать дистанцию и пустить в ход луки. Мы сделали то же самое, но в лесу от этого оружия мало толку. Поняв это, монголы убрались и вскоре вернулись с полусотней воинов. Отстреливаясь, мы пытались скрыться. Мне это удалось, Анна осталась лежать со стрелой в спине. Ночью я вернулся, собрал хворост, обложил её тело и сжёг. Насыпал в ладанку горсть ещё тёплого пепла и спрятал на груди, а потом пошёл к городу. Незадолго до рассвета наткнулся на тех монголов, которые гоняли нас по лесу и убили Анну. В погоне за нами воины слишком далеко ушли от города, а начавшийся снег засыпал следы, поэтому они разожгли большие костры, нарезали лапника и пережидали ночь. Мы смогли выбить из сёдел некоторых из них, так что я насчитал сорок два человека. Лошадей было больше. Время от времени кто-то из воинов отправлялся в лес за сучьями. Умерли семеро, прежде чем остальные забеспокоились. Когда они схватились за оружие и бросились в ту сторону, откуда летели стрелы, их стало на пять человек меньше. Я уводил от поляны оставшихся в живых монголов, давно бросив лук. Стрелы закончились, и теперь он только мешал. В каждой руке у меня было по клинку. Два раза я задерживался, давая себя настичь. В лесу было темно, да и ветви мешали, поэтому за мной тоже гонялись с мечами. Две схватки — и ещё шесть тел остались лежать в снегу. Всё немного подсветили, чтобы было видно зрителям, а я кого-нибудь не убил на самом деле. Для меня эти сцены были самыми сложными. Кто никогда не брал в руки две сабли и не дрался ими сразу против нескольких противников, тот не поймёт. Пусть мы репетировали раз двадцать, всё равно... После их выполнения я целый день не мог ничем заниматься, так сильно дрожали руки.

Оставшиеся двадцать воинов уже не рисковали разбегаться, а шли по моим следам тесной группой. Мне это было только на руку. Обманув их, я побежал в сторону поляны с лошадьми. Я хорошо запомнил уроки старого китайца, и четверо стороживших лошадей монголов умерли раньше, чем остальные добежали до поляны. У них не было с собой луков, у меня теперь был. Я стрелял быстро, укладывая их одного за другим, пока несколько оставшихся в живых не укрылись за лошадьми. Их нельзя было отпускать, но я не смог помешать, когда сразу пятеро вскочили на лошадей. Один упал со стрелой в спине, но остальным удалось скрыться. Они не вернулись, как я боялся, потому что тумены Берке сожгли Зарайск и ушли вместе с остальными к Рязани.

Я не смог управиться со всеми лошадьми, поэтому развязал их и в несколько приёмов вывел из леса три десятка. На моё счастье волки были напуганы людьми и бродили где-то в других местах.

Города не было. Снег засыпал остатки строений и прикрыл густо лежавшие тела. Над этим кладбищем возвышались только частично уцелевшие печи домов побогаче, всё остальное превратилось в пепел. Я прошёл мимо лежавшего на боку колокола сгоревшей церкви, нашёл место первого схрона и начал втыкать в землю меч, ища крышку. Продухи были завалены, и люди в убежище сомлели. Я оставил их и направился ко второму схрону, потом к третьему. Слава богу, все были живы. Пока женщины и дети приходили в себя, я вытаскивал мешки с едой и укладывал их на лошадей. Я им не нравился, но, видимо, перспектива остаться наедине с волками нравилась ещё меньше. Самые противные твари скалились и пытались укусить, но мне удалось нагрузить их провизией, а потом усадить детишек и женщин и сесть самому. Детей сажал по двое и по трое, так, чтобы старшие заботились о малышах. Удивительно, но как только на монгольских лошадей сажали детей, они сразу же переставали проявлять враждебность.

По сценарию мы должны были ехать до Волхова шесть дней. На съёмках проехали километров тридцать и устроили две остановки, на которых я сооружал укрытия с помощью жердей и шкур, используя громадные ели. Хорошо, что такие ещё были в лесах. Я всю ночь проводил у костра, охраняя лошадей. Монголы прошли широким фронтом, поэтому и здесь мы дважды натыкались на сожжённые деревни, в одной из которых подобрали уцелевшего крестьянина. Его близкие погибли, погиб бы и он, не пройди мы рядом с пепелищем. Ему уже было на всё наплевать, в том числе и на собственную жизнь. Увидев детишек, он принялся нам помогать, найдя смысл в жизни. Дважды пришлось отбиваться от волков. Один я этого сделать не смог, но у женщин были охотничьи луки. На этих съёмках измучились и намёрзлись все. Главным было не застудить никого из детей. Их одели как медвежат, постоянно поили горячим и разводили костры. Единственной игрой детей было терпение. Отыграли они великолепно: никто не капризничал и не доставил нам хлопот. За время этих съёмок я понял, что смог бы и на самом деле пройти с этими детьми такой путь. Выложился бы, конечно, полностью, возможно не довёз двух-трёх самых слабых, но остальных спас бы.

Вышли мы не к самому Новгороду, а к Волхову, который замёрз только у берегов. Там в первый раз наткнулись на людей. Лесорубы хотели нас побить и забрать лошадей, но, рассмотрев сидевших на них детишек, передумали и даже дали провожатого.

— Нешто мы не люди? — говорил мне их старший. — Идите прямо к Ярославичу, он и вам поможет, и ребят пристроит.

Третья часть домов в "Новгороде" была сделана жилыми и сейчас в них жили многочисленные статисты, изображавшие жителей города. Я предстал перед князем, которого играл Ерёменко, чуть живым. Грима на мне было мало: усталость и худоба были натуральные, заработанные на съёмках.

— Помоги, Ярославич! — поклонился я ему. — Сохрани корень Зарайского княжества. Всех сожгли и побили поганые, может где и остались люди, но надолго ли?

— Кто таков? — спросил Невский.

— Ивор Абаш сотников сын.

— Если останешься у меня, приму в дружину. Сотником тебе не по возрасту, десятником будешь.

— Благодарствую, князь, — упрямо сказал я. — Я вернусь. Мне жизнь не в радость, своим я долги отдал, мунгалам — нет!

— Один только сгинешь зря, от тех же волков, — сказал князь. — Нам мунгалы тоже враги, а жизнь тебе господь дал не для того, чтобы ею бросаться! Ты сильный воин, твоё семя не должно пропасть! Остаёшься — и дело с концом!

Так я остался в Новгороде. Вскоре меня женили. Я не мог забыть Анны и не желал другой женщины, но надавил сначала князь, а потом и архиепископ Спиридон.

— Нельзя жить горем! — втолковывал он мне. — Это противно воли Его! Если нет своего ума, слушай князя, он дурного не присоветует.

Женили меня на дочери одного из купцов Младе, которую сыграла Бондарчук. Гримёрам пришлось постараться, чтобы сбросить ей лет пять. Сцена нашей брачной ночи была первой такого рода в советском кинематографе. Сколько потом потребовалось нервов, чтобы она осталась в фильме! По сюжету я не смог себя перебороть и не тронул молодую жену, из-за чего та тихо рыдала, видимо, проклиная про себя и свою жизнь, и мужа-недоумка, который думает только о себе. Закончилось всё довольно откровенной сценой. Наталья вошла во вкус и допустила лишнее, из-за чего я получил пощёчину от жены, а с Бондарчук она потом долго не разговаривала. Фильм продолжился моей жизнью и службой у новгородского князя. Шли годы, появились дети. Я стал сотником и одним из близких к князю людей. До сорока лет меня успешно старили гримом, заключительные кадры, когда я уже был стариком, играл другой актёр. В молодости мне пришлось один раз сопровождать Ярославича в ставку Батыя. Зная о моей ненависти к монголам, князь старался не брать меня в такие поездки, но в тот раз пришлось съездить, да ещё побывать на пиру, куда пригласили Невского с ближними людьми. Видимо, я чем-то себя выдал на приёме и заинтересовал монгольского владыку, потому что Батый приказал, чтобы на пиру был и я.

— Редко можно встретить человека, который так меня ненавидел бы! — с улыбкой сказал он Ярославичу, который сидел недалеко от хана. — И который не боялся бы это показать. Твой человек глуп или ищет смерти? Смотри, он не съел на моем пиру ни кусочка. Тот, кто оскорбляет гостеприимство хозяина, оскорбляет его самого. В чём причина?

В то время князь уже говорил по-монгольски, но для удобства съёмок разговор вели через толмача.

— Прости его, великий хан! — побледнев, сказал Невский. — Это один из моих лучших воинов. А ненависть... Нукеры Берке убили его родных, в том числе и любимую девушку. Время залечит раны, а я сделал ошибку, взяв его сюда.

— Один из лучших, говоришь! — довольно сказал Батый. — Я помогу найти выход его ненависти, а мы потешим душу доброй схваткой. Давай, кнез, твой воин против моего. Всё в руках бога, победит — отпущу.

Противником мне выбрали здоровенного, как лось, монгола с на редкость кривыми ногами и длинными мускулистыми руками. Мы обнажились по пояс, взяли мечи и вошли в круг. Выйти из него я мог только победителем. Противник был сильнее меня и наверняка искусно владел своим кривым мечом, поэтому я не мог вести затяжную схватку. Я её и не вёл. Не хотел тешить забавой эту сволочь. Съёмка была комбинированной, потому что я не мог метать меч в живого актёра. Я никогда не двигался так быстро и, несмотря на разминку, получил сильное растяжение. В фильме моё изображение чуть смазалось, и тут же монгол, выронив свой меч, завалился назад с моим в груди. Меня отпустили, но к монголам я больше не ездил. Когда умер князь, мне исполнилось сорок три года. Итогом жизни с Младой были три сына и две дочери. На этом фильм для меня закончился. Заключительный эпизод смерти играл не я. За этот эпизод мне тоже досталось. Старый воин приходит на погост к могиле своей жены, где его и находит мёртвым один из внуков. Старик обхватил руками могилу, рядом лежала пустая ладанка, а по протянувшемуся в бесконечность лучу уходил я, держа за руки и свою погибшую любовь, и молодую Младу.

Четырёхсерийный фильм "Воин" получил много наград, но за границу ездили только в Канны за "Пальмовой ветвью". Это был единственный раз, когда меня выпустили из страны. Наверное, этот факт сыграл роль в том, что на меня вышли так поздно. Ни у кого в ЦРУ просто не укладывалось в голове, что такого человека, как я, можно выпустить из-под контроля. А поскольку выпустили, я на время выпал из круга подозреваемых. На экраны фильм вышел весной семьдесят третьего года, всё лето мы отдыхали, а к следующей работе думал приступить осенью. Тогда же узнал, что началось применение сердечного препарата. Одним из первых, кому сделали уколы, был Келдыш. Через неделю он приехал к нам с большим тортом.

— Всё прошло, — говорил он за чаем, — и боли, и плохое самочувствие. Я вообще не замечаю сердца. Но таблетки сказали пить ещё месяц.

— Таблетки и мне помогли, хотя уже был в возрасте, — сказал я. — Они способствуют оздоровлению всего организма. Теперь проживёте намного дольше.

— Препарата производим много, — сказал он, — остановка только за ультразвуковой аппаратурой, и нужно обучить самих врачей. Зонды начнём выпускать в этом году, а подготовка кардиологов уже идёт. Через два-три года планируется оказать помощь всем, кто в ней нуждается, и обслуживать пациентов из-за границы. Приняты меры, чтобы дольше сохранить монополию на это средство. По таблеткам не удастся определить ничего, кроме химического состава, а он очень сложный. Кстати, пробовали синтезировать основные компоненты искусственно, но эффекта почти нет. Видимо, чего-то пока не могут учесть.

— А как дела с термоядерным синтезом? — спросил я. — Есть хоть какие-то подвижки?

— А как же! — оживился он. — Ты рассказал много интересного, да и новая техника даёт дополнительные возможности. Когда у вас запустили первый реактор?

— В двадцать пятом году, — ответил я. — Но их не стали массово строить. Сложно, дорого и низкий кпд. Чтобы получить миллион киловатт, нужно было затратить семьсот тысяч. Кому это нужно?

— Подвижки есть, но много и проблем. Я думаю, что экспериментальный реактор будет не раньше восьмидесятого года. Только и нам по этой схеме придётся тратить немало энергии. По расчётам, это будет треть от получаемой.

— Это уже терпимо, — сказал я, — лишь бы цена была не запредельной. А как дела с вычислительной техникой? Интересно, я ведь всё-таки специалист.

— Пока производим ЭВМ на микросхемах средней степени интеграции. Их и используем для разработки больших интегральных схем. Первые микропроцессоры должны быть в следующем году. Будем сразу же выпускать тридцати двух разрядные. А восьмибитные процессоры уже серийно изготавливаются, но не для вычислительной техники. Половина тем из запущенных пять лет назад только начинает внедряться в производство, слишком много было разного рода трудностей. По твоим тетрадям сейчас работают с полсотни институтов и КБ. К сожалению, результаты будут не сразу, но когда будут...

— Теперь доживёте и увидите, — сказала Люся. — Интересно, делали уколы руководству страны?

— Брежневу будет шестьдесят семь, — сказал я. — Возраст подходящий. Ещё несколько лет, и будет поздно. А Суслову уже поздновато, толку будет немного.

— Пока об этом не говорили, — ответил Келдыш. — Наверное, ждут результатов клинической практики. Сначала пропустят таких, как я, а потом уже будут делать им.

— Плохо, что укольчики сделают и таким, как Черненко, — сказал я жене, когда уехал Мстислав Всеволодович. — Попробуй его потом убрать. Пока он заведует общим отделом ЦК, но Брежнев тянет наверх. Я один раз позволил себе высказаться, но он быстро поставил меня на место, поэтому больше не касаюсь кадровых вопросов.

Я как сглазил. Примерно через час после нашего разговора зазвонил телефон.

— Геннадий, можете сейчас приехать? — раздался в трубке голос Леонида Ильича. — Тогда я отправляю за вами машину.

— Поздновато для посиделок, — сказала Люся, заканчивая наводить марафет. — Он не сказал, для чего мы нужны?

— Тебе, наверное, судьба сидеть с подругой.

— Ну и ладно. Мне не больно интересна ваша политика. Расспрошу Вику о ВГИКе, я давно в нём не была.

С сентября внучка Брежнева поступила на первый курс и училась в студии Герасимова, так что у них теперь были общие темы, кроме обсуждения меня. Встретила нас Виктория Петровна, которая обняла обоих и увела Люсю, сказав, что меня ждут в кабинете. Помимо Брежнева, в нём сидел Суслов. Я увидел его в первый раз за последние два года. Что же у них случилось?

— Удивлён? — спросил Михаил Андреевич. — Не беспокойся, ничего не случилось, просто хочу посоветоваться, делать уколы или нет. Врачи говорят разное, поэтому хочется знать твоё мнение.

— Большого эффекта не будет из-за возраста, — откровенно сказал я. — Возможно, проживёте немного дольше. А вот таблетки пить советую. Они не так сильно действуют, но оздоравливают весь организм. Мне неплохо помогли, а я был старше вас. А вот Леониду Ильичу будет большая польза.

— А побочные эффекты? — спросил Брежнев.

Я не только подрабатывал у него совестью, но уже стал кем-то вроде родственника, поэтому решил сказать всё, что думаю.

— Побочный эффект может быть один для всего Политбюро. Вы почувствуете себя лучше и моложе, и многие будут продолжать зубами цепляться за власть. В моей реальности старение членов Политбюро принесло немало бед. Я об этом писал. Главное — это вовремя уйти, отдав всё в надёжные руки.

— В руки Машерова?

— Если найдёте кого-нибудь лучше, отдадите ему, — сказал я, — только не таким, как Черненко. Константин Устинович — чистый аппаратчик. Он может быть очень полезен, даже незаменим, но только на вторых ролях, первые не потянет.

— Это мы решим сами, — недовольно прервал меня Брежнев. — А уколы сделаю и твои таблетки попью.

— Спасибо, — поблагодарил я Суслова. — Я ведь знаю, кому обязан тем, что фильм не укоротили на треть.

— Кто бы мне раньше сказал, что буду отстаивать эротику в кино, — вздохнул он. — Фигурально выражаясь, плюнул бы ему в лицо. И тебя не стал бы защищать, но уж больно талантливо снято. В твоё время был такой фильм?

— Нет. Сценарий я придумал на ходу и написал на коленке. Не всё же переписывать чужие вещи, тем более что я уже плохо их помню.

— Почему? — спросил Брежнев.

— Подсела память, — объяснил я. — Сюжет помню, а текст — только местами. Написать смогу, но книга будет уже моя, хоть и с ворованным сюжетом. Михаил Андреевич, можно задать вопрос? А то когда я вас ещё случайно встречу.

— Встретимся ещё, не собираюсь я от тебя бегать. А вопрос задавай.

— Чистка партийного и государственного руководства была у меня в первом пункте рекомендаций. Вы взялись за этот неподъёмный труд и, судя по сообщениям в газетах, продолжаете им заниматься. Можете в двух словах сказать, какой результат?

— В двух словах описать работу нескольких лет? — усмехнулся Суслов. — Это у меня не получится. Всё очень сложно. Нельзя только карать. Слышал легенду о гидре? У неё рубят голову, а взамен вырастают две других. Вот нам и нужно сделать так, чтобы не вырастали. Легко было Гераклу: прижёг — и готово! У нас всё намного сложнее. Я трачу большую часть времени на контроль своих людей. У них сейчас огромная власть, а люди бывают всякие. Не дай бог развязать то, что у нас уже было раньше! Всякой мерзости убрали много. Сейчас заканчиваем с Российской Федерацией и занимаемся Киргизией.

— Не выступают?

— Киргизы? После Грузии все сидят тихо, как мыши, так что не зря пролили кровь. А с грузинами работает новое руководство. Они люди умные, и всё поймут. Есть, конечно, и шваль, и просто обиженные, но эксцессов уже нет. Нужно было один раз проявить твёрдость и показать стремление идти до конца. Мы показали и проявили, наплевав на хай с Запада. Теперь всё пойдёт тихо. Кстати, в Киргизии стали сами приходить с повинной, раньше такого не было. Я думаю издать постановление о том, что в случае явки с повинной, дела будут рассматриваться с очень большой скидкой.

— Хорошая мысль, — одобрил Брежнев, — поддерживаю. Сейчас у провинившихся нет выхода, только ждать, пока ты до них доберёшься, или пускаться в бега.

— Вы сами побереглись бы, — сказал я Суслову. — Я даже представить не могу, сколько в прошлом влиятельных людей спят и видят вас мёртвым. А ведь вы при всём желании не рвёте все связи.

— Спасибо за заботу, — кивнул Суслов, — поберегусь. Леонид, уже поздно, я поеду. Вы тоже уже ехали бы.

— Сейчас поедут, — сказал Брежнев. — Будешь уезжать, скажи, чтобы им тоже подогнали машину.

Через полчаса мы подъехали к дому и поднялись к себе. У родителей сегодня уже были, поэтому к ним не пошли и занялись ужином.

— О чём болтали с Викой? — спросил я жену, которая готовила на кухне бутерброды.

— Немного о тебе, немного об институте и много о том, что тебе знать необязательно. Скажи лучше, когда будем снимать фильм. Убил меня в конце первой серии, и больше я такого не допущу! Наверное, избавился от родной жены, чтобы Наташка хватала тебя под одеялом за что не надо! И это перед камерой! Совсем потеряли стыд, чуть было не провели в натуре брачную ночь!

— Не надо преувеличивать, — примирительно сказал я. — Это получилось случайно.

— Случайно можно даже зачать ребёнка! Кстати, я уже хочу своего. Только сначала сыграю хоть в одном фильме. Если будешь тянуть, уйду сниматься к Бондарчуку. Он сказал, что будет сценарий специально для меня.

— Будешь бить морды? — спросил я. — Ты же у нас королева мордобоя, лучшая из лучших!

В Каннах жюри присудило моей жене на пару с Натальей приз за лучшую женскую роль. Организаторы кинофестиваля пришли в такой восторг от боевых сцен с участием моей жены, что придумали ещё одну награду для женщин. Назвали её "Королеве боя".

— Сейчас как врежу! — замахнулась она на меня недоеденным бутербродом. — Из-за твоей картины и этого Лю я стала психованная. Тебе Ерёменко не жаловался?

— Нет, а что?

— А то, что он из-за меня пострадал. Вы научили меня сначала бить, а потом думать, так я никак теперь не избавлюсь от этой науки. Он схватил сзади за плечи, я ему и врезала! Хорошо, что успела остановиться, и он отделался одним ударом.

— Хорошо, что предупредила, — сказал я. — Буду подходить осторожно и только спереди. А о фильме начну думать в самые ближайшие дни, так что Сергей Фёдорович подождёт.

Глава 11

— Сегодня мы отмечаем день рождения сына! — сказал отец, подняв бокал с шампанским. — В свои двадцать четыре года он очень многого добился в жизни и, я надеюсь, добьётся ещё большего! А для нас главное, что скоро будут внуки!

Внуки у них действительно должны были скоро родиться, и именно во множественном числе. Этот день рождения был первым за несколько лет, на котором присутствовала сестра со своим мужем. Размером живота она могла поспорить с моей женой. После второго фильма мы перестали предохраняться, и уже через три месяца Люся обрадовала нас будущим ребёнком. Я временно забросил кино и, чтобы быть рядом с женой, сел за написание книг. Кроме того, мы с ней, пока не мешала беременность, выступили на нескольких концертах с новыми песнями.

— Хоть в чём-то я тебя обогнала! — засмеялась сестра. — У вас только первый, а у нас с Валентином второй!

— Жаль, что вы не взяли с собой Маринку, — сказала мама, когда выпили за внуков. — За всё время привезли её только три раза!

— Далеко ехать, — ответил ей Валентин, — а машины нет. Ей только годик, когда станет старше, она вам ещё надоест.

Мы сидели уже два часа, разорили стол и, наговорившись, включили телевизор, когда зазвонил телефон. Звонила Вика.

— Извини, что не смогла приехать, — сказала она. — Подарок за мной. А дед не может позвонить. Убили Суслова, так он умчался и до сих пор не появлялся.

— Как убили? — только и смог сказать я.

— Я не знаю подробностей, только то, что взорвали автомашину. И его, и ту, в которой ехала охрана.

— Спасибо, что позвонила, — сказал я. — Присмотри за дедом, ему будет тяжело.

— Кто звонил? — спросила мама, когда я вернулся к столу.

— Вика поздравляла, — объяснил я. — Она не смогла приехать.

О смерти Суслова промолчал. Для всех, кроме жены, он был посторонним. Ей я сказал, когда были уже у себя. Не хотелось расстраивать, но всё равно узнает.

— И что теперь? — растерянно спросила она.

— Это не сведение счётов, — ответил я. — Вика сказала, что взорвали обе машины одновременно. Это и понятно, потому что он их менял. Возле машин постоянно дежурит охрана, поэтому заминировать могли только в гараже Комитета, а подрыв осуществляли дистанционно радиовзрывателем. Это не уровень какого-то обиженного чинуши, а разборки в верхах. И я не исключаю того, что посодействовали наши западные недоброжелатели. А во что это выльется, узнаем из сообщений прессы. Брежневу сейчас не до нас.

Я ошибся, и Леонид Ильич позвонил на следующий день, сразу же после официального объявления о гибели Михаила Андреевича.

— Извини, что не позвонил, — сказал он, сильно удивив меня и своим извинением, и тоном, которым оно было сказано. — Было слишком много дел. Завтра будем прощаться. Ты придёшь?

— Во сколько начало церемонии? — спросил я.

— В десять. Михаил хотел, чтобы ты пришёл. Сам мне как-то говорил, что если... — он замолчал, потом добавил: — Он не во всём был с тобой согласен, но очень уважал и ценил. И ему было не всё равно, как его оценишь ты.

— Нашли виновных? — спросил я.

— Потом поговорим, — ответил он, — не по телефону.

Я появился в Колонном зале Дома Союзов за полчаса до начала церемонии прощания. Возле гроба Михаила Андреевича из членов Политбюро были только Брежнев и Щербицкий. Пятерых мужчин я не знал, а женщина и военный, которые стояли особняком, наверное, были его детьми.

Мы с Брежневым на несколько минут отошли в сторону.

— Место Суслова займёт Машеров, — сказал Леонид Ильич. — Сначала в структуре той службы, которая занимается проверками, а на ближайшем пленуме введём в Политбюро уже не кандидатом.

— Кто? — спросил я. — Есть зарубежный след, или это у нас нашёлся кто-то шустрый? Наверняка ведь завязан Комитет!

— Об этом потом, — оборвал он меня. — Пошли, сейчас всё начнётся. Постоишь с нами хоть немного. Следствие только началось, так что говорить о чём-то ещё рано.

— Сильно попорчено тело? — тихо спросил я, пока возвращались к закрытому гробу.

— Очень сильный заряд, — ответил он. — Михаил был в машине только с водителем, так что разобрались, что кому принадлежит. Во второй машине, помимо шофёра, были четыре человека охраны, так там вообще...

Я постоял возле гроба минут пятнадцать и ушёл перед тем, как в зал начали пускать людей. Суслова было жаль. Он сильно навредил в моей реальности, но в этой сделал необходимое, крайне важное и лично для него неприятное дело, заплатив за это семью годами своей жизни. А теперь его место займёт Машеров. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо тем, что Пётр Миронович будет членом ЦК и обретёт огромную власть раньше, чем это должно было произойти по планам. Плохо тем, что с ним тоже могли расправиться. И на кого тогда ставить? Интересно, найдут ли гниду в Комитете? Это должен быть влиятельный человек, если только устранение Суслова не дело рук какой-нибудь западной спецслужбы. Тогда действительно могли обойтись одним-двумя исполнителями. Могли убрать и Брежнева, особенно если не вычистить Комитет. А за границей таких возможностей море. После перерыва, вызванного охлаждением в отношениях из-за ликвидации Израиля, опять начались поездки в Западную Европу. На него там через два-три года будут готовить покушение, если история в этом повторится. Ладно, последую совету древних и не буду ломать голову над тем, в чём ничего не могу сделать. Интересно, чем мне аукнется сегодняшнее стояние у гроба второго по значению руководителя партии? В зале хватало людей, которые смотрели на меня больше, чем на гроб. На гроб смотреть неинтересно, а вот на невесть каким ветром занесённого к нему артиста и певца... Наверняка о нас с Люсей болтали всякое. Множество концертов, несколько дисков, песни, книги и кинофильмы. Мы уже стали такими же обязательными приметами "Голубых огоньков", как Муслим Магомаев, Эдита Пьеха и уцелевший в этой реальности Юрий Гагарин. Теперь нас при случайной встрече на улице узнали бы даже урки. О нашей дружбе с Брежневым тоже знали многие, а теперь ещё и это. Но я не мог отказаться. Нужно немного поубавить творческую активность. Из-за беременности жены я не планировал на следующий год новых фильмов, концерты тоже исключались. В семьдесят пятом взойдёт звезда Пугачёвой, так что народу будет о ком поговорить, а я пока ограничусь книгами.

— Простился? — спросила жена. — Семья была?

— Дочь и сын, — ответил я. — Я немного постоял и ушёл до того, как начали прощаться, но там и так были люди, в том числе и пресса. Наверняка опять пойдут слухи.

— Их и так много ходит. Мы почти не общаемся с соседями, а матери рассказывали. У нас многих хлебом не корми, дай только посплетничать, а если чего не знают, так придумают. Она узнала, что после "Воина" ты собирался меня бросить и жениться на Бондарчук. Так что пощёчину заработал за дело.

— Родишь ребёнка, и сразу заткнутся, — сказал я, — тем более что Наталья выходит замуж. Меня сейчас интересуют другие сплетни. Ты не отправила письмо Ире? Вот и спроси, что о нас говорят в Минске.

— Спросил бы у сестры, она тоже общается с людьми.

— Спрошу при случае. Брежнев сказал, что вместо Суслова будет Машеров. Я думаю, что он займётся только чистками, а кто теперь будет придерживать Главлит? Как бы опять не разгулялась цензура.

— Твой Суслов не больно-то придерживал Романова.

— Он был консервативный, но честный человек, а в последние годы сильно поменял стиль работы. Я вообще не знаю тех, кто сидит в Агитпропе, и с Михайловым из Госкомитета по делам издательств шапочное знакомство.

— Ну и наплюй. Сам советовал мне жить спокойней. Ещё ничего не поменялось, а ты уже начал ломать себе голову. Думай лучше о другом. Мне через месяц рожать, а мы с тобой ничего не купили для ребёнка. Давай, пока я ещё могу с тобой ездить, возьмём машину и всё приготовим.

Машеров переехал с семьёй в Москву через двенадцать дней после похорон, а в первый раз мы встретились в субботу, четвёртого января. Уже прошёл внеочередной пленум ЦК, на котором решился вопрос его членства в Политбюро, а я десять дней назад стал отцом. Он поздравил меня и спросил, какой вес у дочери.

— Три двести, — ответил я. — Для девочки хороший вес. Прекрасный ребёнок: ест и спит. У меня дети были беспокойнее, правда, оба мальчишки. Пётр Миронович, вы не скажете, чем закончилось расследование? А то Брежнев не хочет говорить.

— И правильно делает, — сказал Машеров. — Дружба не основание для того, чтобы он выдавал тебе государственные секреты. Есть общее правило, что знание каких-то тайн не даёт права знать их все. Зачем тебе это? Слышал поговорку, что крепче спит тот, кто меньше знает. Это как раз для тебя.

— Я буду спать хуже. Это ведь не любопытство! Моя жизнь напрямую зависит от вас и Брежнева. Если с вами что-нибудь случится...

— Ты уже достаточно известен, чтобы не тронули.

— Вы сами верите в то, что сейчас сказали? Долго ли организовать фатальную случайность? Я слишком много знаю и гуляю на свободе только благодаря личным связям. Уйдут Брежнев и Косыгин, заменят Семичастного, и что тогда? Придут новые люди, для которых моё имя — это только набор букв. Я достаточно долго прожил, чтобы понять простую истину: чем выше по лестнице власти забирается человек, тем меньше он руководствуется человеческой моралью. Его собственное окружение не в счёт. К счастью, я стал для Брежнева своим, иначе мы бы с вами сейчас не разговаривали. Нет человека — нет проблемы. Этим ведь руководствуются не только на Западе. А оправдание всегда под рукой — это интересы государства. Если раньше могли где-то изолировать, то сейчас уже нет! И пользы от меня для Проекта немного, и известность мешает. Не дай бог узнают! Проще мне чем-нибудь отравиться или упасть с лестницы.

— Значит, я, по-твоему, тоже аморальный тип?

— Бросьте, Пётр Миронович! Вы прекрасно поняли, о чём я сказал, и знаете, как я к вам отношусь. Вы во многом исключение, поэтому я к вам и пришёл. И сейчас я хочу знать, вычистили ли Комитет и есть ли в покушении заграничный след.

— По обоим вопросам "да". И в Комитете кое-кого арестовали, в том числе и в руководстве, и есть след на Запад. Расследование не закончилось, а больше я тебе ничего не скажу. Не имею права, да тебе и не нужно.

— Вы приехали один? Я имею в виду не семью, а команду

— Кое-кого взял, может быть, позже возьму ещё. С Юрковичем встретишься.

— С полковником? Это хорошо.

— Он уже имеет генеральское звание.

— Меня хоть не брали в армию, звание по погонам разберу.

— Он надевает эти погоны только по праздникам. У меня к тебе вопрос. Почему до сих пор не вступил в партию?

— Да как-то не было необходимости. В той жизни рвался, а меня отшили. Потом уже уговаривали, но я передумал. А к чему этот вопрос?

— Ты ещё не наигрался в своих фильмах? Не хочешь поработать со мной? Не обязательно ставить крест на творческой работе, но на время отвлечься-то можно? На память не жалуешься?

— Не абсолютная, но неплохая. Что нужно делать?

— Вступить в партию и поступить в заочную Высшую партийную школу. Там, правда, требуется партийный стаж и опыт общественной работы, но это поправимо. С высшим образованием нужно учиться три года, но ты вполне мог бы уложиться за год, работая в это время у меня. Подумай хорошо. Если не будешь в этом году снимать фильмов, ничего не потеряешь, а свои возможности существенно увеличишь. Узнаешь всю систему изнутри, а это в дальнейшем может здорово пригодиться. Ты думаешь, что отдал тетради — и всё? Я, к твоему сведению, тоже не вечный.

— Я всю жизнь старался избегать руководящей работы!

— Никто не хочет трудностей, но ты ведь полез в режиссёры? А это и административная работа. Был бы просто актёром и выполнял бы чужие указания, так нет, захотелось самостоятельности.

— А что за работа?

— Мне нужно как можно быстрее проверить кадры Суслова. Я думаю, что такая работа тебе по силам, а у меня здесь мало опытных людей, которым можно полностью доверять. Суслов знал своих людей, и они его знали и побаивались. Теперь его нет, а я для них человек новый. Поэтому буду сильно удивлён, если не начнутся злоупотребления. С нашими правами это очень опасно.

— Об этом быстро узнают, — сказал я. — В мою сторону будут плевать. Скажут, что променял талант на место у кормушки. Для художника это смерть. Администратор может творить, если прорезался талант, творец не имеет права уйти в администраторы. Я готов вступить в партию и даже могу какое-то время помочь, так сказать, частным образом. Но никаких ВПШ и официальных должностей.

Когда я приехал домой, жена распеленала Машеньку и вдвоём с моей матерью с умилением наблюдала, как малышка дрыгает ножками.

— Быстрая будет! — довольно сказала мама. — Будет бегать туда-сюда. Всё, подвигалась — и хватит. Пеленай, а то застудишь.

Я вспомнил Машу из мультика с её "туда-сюда и обратно" и вздрогнул.

— Девочка должна ходить нормально, — сказал я обеим. — Помню, как этажом выше скакала одна почти до двенадцати ночи. Так и хотелось что-нибудь у неё оторвать.

— Где ты видел тихих детей? — спросила мама. — Я прекрасно помню, какие ты делал баррикады из мебели! А в твоём случае что-то отрывать надо было не ребёнку, а родителям за то, что они не уложили её вовремя спать. Чтобы дети никому не мешали, с ними нужно заниматься. А то, небось, уселись у телевизора, а девочку предоставили самой себе!

— Уела она тебя? — сказала жена, когда мама ушла. — Тоже мне воспитатель! И этот человек прожил восемьдесят лет!

— Тоже мне бином Ньютона! — ответил я. — А то я не понимаю таких простых вещей. Я и родителям что-нибудь оторвал бы, но когда в двенадцать часов ночи эта малая зараза забиралась на кресло, а потом прыгала буквально мне на голову или бегала с притопом... А я тогда работал и просыпался в пять утра. Не поспи нормально неделю-другую, я на тебя посмотрю. Рассудок говорит одно, а сердцу хочется другого. Когда были свои, я терпел. И возраст такой, что можно долго безнаказанно над собой издеваться, да и дети свои. Знаешь, за что терпишь.

— А поговорить с родителями?

— Думаешь, я тупой? Попробуй о чём-нибудь договориться с хамами. Ладно, наших детей я готов терпеть до смерти. Люсь, Машеров предложил мне заняться партийной работой, а я отказался.

— Правильно сделал. Насмотрелась я, как ты руководил. Не твоё это. И потом у тебя талант актёра и уйма других, которые придётся убить. Ты помрёшь от тоски, а я останусь матерью-одиночкой. Пусть сами работают, ты и так много сделал.

На следующий день нас пригласил Брежнев. Было воскресенье, и Вика находилась дома, поэтому девушки вместе с Викторией Петровной ушли агукать над дочерью, а мы с Леонидом Ильичом прошли в его кабинет.

— Никак не привыкну к тому, что нет Михаила, — вздохнул он. — Садись, не стой столбом. Расскажи, о чём говорили с Машеровым.

Я рассказал.

— Хорошая мысль, — одобрил он. — Что ты решил?

— В партию готов вступить хоть сейчас и помочь не отказываюсь, но учиться не буду и не должен нигде числиться.

— Что за блажь? — удивился он. — Ты понимаешь, что тебе предлагают? Тебе не придётся десятилетиями толкаться на низовых должностях. Несколько лет поможешь Машерову, и возьмём в аппарат ЦК. Потом поработаешь года три в каком-нибудь комитете и станешь секретарём...

— Не моё это! — сказал я, видя, что он меня не понимает. — Ну был я какое-то время начальником цеха и замом главного энергетика крупного завода, но с какой радостью я потом оттуда слинял! Не то чтобы не получалось, наоборот, но меня постоянно напрягало руководство. Нельзя бросить то, что доставляет радость, и работать из-под палки. И я буду страдать, и порученное дело. Люди ждут от меня книг, песен и фильмов, а я пошлю всё на... и притулюсь ближе к власти. Понятно, что не из-за самой власти, но всем-то этого не объяснишь! Потом хоть завали их шедеврами, всё равно многие будут помнить.

— Жаль, — сказал он. — Но заявление в партию напиши, это давно нужно было сделать.

— Вы прошли курс лечения? — спросил я. — Или продолжаете собираться?

— А я разве не говорил? — удивился он. — Три месяца назад сделали уколы. С нового года начинаем коммерческое лечение пациентов из-за рубежа. Мне говорили, что мы завалены заявками.

— Лишь бы в погоне за валютой не наплевали на собственных пациентов, — сказал я. — У нас это запросто.

— Не один ты такой умный, — проворчал он. — С самого начала предусмотрено, что лечение иностранцев будет проводиться в отдельных клиниках. Лекарства хватит на всех, пока не хватает оборудования.

Ещё немного поговорили, а потом я забрал семью, и мы уехали.

— Удивительный ребёнок, — сказал я о дочери, когда заходили в квартиру. — Она хоть раз кричала?

— Орала как резаная, когда родила, — засмеялась жена, — Отнеси её в детскую. Она уже заснула, а ты сейчас включишь свои новости.

Я почти каждый день смотрел программу "Время". Она уже началась, поэтому поспешил включить телевизор. Сначала шла ерунда вроде событий в Африке, потом рассказали об очередном чёрном бунте в США. В моей реальности после шестьдесят девятого года масштабных волнений темнокожего населения не происходило вплоть до девяносто второго года, сейчас почему-то было иначе. В конце передачи показали нашу орбитальную станцию, на которой работали двенадцать человек. Шесть из них занимались наукой, остальная шестёрка обеспечивала функционирование систем станции и работу установок, производивших монокристаллы полупроводников. Ежемесячно около ста килограммов кристаллов забирались кораблём, доставляющим на станцию всё необходимое. К сожалению, наша промышленность ещё не могла потребить всю продукцию, поэтому излишки у нас скупали немцы и французы. Выручка от этих продаж покрывала значительную часть расходов на эксплуатацию станции. Потом показали выступление Фиделя Кастро по поводу подписания нового договора о поставках на Кубу нефтепродуктов. Об этом я уже читал в газете, поэтому не стал слушать и выключил телевизор. Как выяснилось, зря.

— Ты уже выключил? — спросила жена. — Включи, пожалуйста. Забыла сказать, что с сегодняшнего дня после новостей будут показывать "Семнадцать мгновений весны".

— Ты же уже видела два раза, — удивился я. — Неужели будешь смотреть ещё?

— Если не собираешься спать, я немного посмотрю. Очень уж хороший фильм.

Фильм, действительно, получился просто прелесть. Качественная цветная плёнка, отсутствие необходимости экономить на многом и проработанный сценарий, позволивший Лиозновой работать без спешки — всё это сделало его лучше того, который был в моё время. Фильм купили десятки стран. Его показали все ведущие страны Запада, кроме Соединенных Штатов, но американцы редко покупали чужие фильмы, и наших среди них не было.

Следующие полгода я видел Машерова только по телевизору. Не думаю, что он обиделся, просто было не до меня. В партию я вступил, но к работе так и не привлекли. На последней странице газеты "Правда" по-прежнему публиковали краткие сообщения о результатах действия его комиссии. Сейчас они взялись за Прибалтику. Пока было тихо.

Четвёртого августа, на полгода раньше, чем это было в моей реальности, начался двадцать пятый съезд КПСС. Запомнился он двумя событиями: подтверждением курса Политбюро на очищение партийных рядов и одобрением планов правительства увеличивать заработную плату всем категориям трудящихся на десять процентов в год в течение следующей пятилетки, начиная с января семьдесят шестого года. О расширении ЦК, слава богу, не говорили. Увеличение зарплат было необходимостью. Магазины завалили товарами, а спрос был невелик. Не потому, что производили ненужное, у людей просто не хватало денег. Накопленные резервы позволяли поднимать доходы более высокими темпами, но решили ограничиться принятым. Результатов расследования гибели Суслова так и не опубликовали. Я думал, что Семичастного заменят, но ему удалось удержаться. Через три месяца после покушения на Суслова США ни с того ни с сего сняли часть торговых санкций. Наверное, западный след в этом преступлении превратился в натоптанную американскую тропинку, и отмена санкций была платой за молчание.

Этим летом мы не уезжали из Москвы, только два-три раза в неделю вызывали машину и гуляли по одному из московских парков. Сегодня тоже собрались на такую прогулку. Мы стояли у подъезда и ждали машину, когда ко мне подошёл высокий симпатичный мужчина.

— Здравствуйте, — поздоровался он. — Позвольте представиться. Я второй секретарь американского посольства Бальдер Роуз. Меня просили передать вам письмо посла.

С этими словами он вручил небольшой конверт из плотной бумаги.

— И что в нём? — спросил я.

— Приглашение посетить посольство в любое удобное для вас время, — ответил он. — Господин Уолтер Стессел является большим поклонником вашего таланта и хочет познакомиться с вами и вашей очаровательной женой. К сожалению, мы уже отпраздновали День Независимости, но вы можете стать почётными гостями Спасо-Хаус и без такого повода. Подумайте и позвоните, в письме есть номер телефона.

Он попрощался и ушёл, а через несколько минут подъехала машина.

— Едем в парк? — спросила Люся.

— Конечно, — ответил я. — Не вижу причин откладывать поездку. Садись в салон.

Дочь не умела толком ходить, но на ножках стояла, особенно когда при этом можно было за что-то держаться. Вот и сейчас, пока я разговаривал с американцем, она стояла на асфальте, ухватившись за мою ногу. Увидев машину, малышка радостно заулыбалась и потянула ко мне руки, едва не бухнувшись на попу. Машина — это катание и прогулка в парке — целое море удовольствия. Я подхватил Машку на руки и следом за женой устроился на заднем сидении. Последнее время шофёры у нас часто менялись, и сегодня тоже был новый. Следуя инструкции, он показал удостоверение и спросил, куда везти.

— Поедем в парк Горького, — решил я. — Поездка примерно на час.

— Тебя раскусили? — спросила жена, когда мы с ней, взяв дочь за руки, медленно шли по одной из аллей, приноравливаясь к заплетающимся шажкам малышки.

— Вычислить меня не могли, — ответил я. — Раз действуют в открытую, значит, заложил кто-то из тех, кто знал точно. И сходить придётся. Вопрос в том, что можно говорить, а чего нельзя, и о чём с ними договариваться. Но об этом уже нужно говорить с Брежневым и Семичастным. Сегодня вечером позвоним Леониду Ильичу. Эти вопросы будут решаться не мной и не в один день. Если не найдём общего языка с американцами, придётся полностью менять жизнь.

— Ты так спокойно об этом говоришь...

— Я был уверен в том, что это рано или поздно случится. Хотелось бы попозже, но это от нас не зависит.

Когда я вечером со второй попытки дозвонился до Брежнева и коротко доложил о произошедшем, он сразу выслал за нами машину. Как обычно, женская часть его семьи развлекалась с дочерью, а мы прошли в кабинет.

— Расскажи подробно, — приказал он. — Всё, что случилось, и свои соображения.

Я описал сцену вручения письма и отдал ему вскрытый конверт.

— Наверняка сдал кто-то из тех, кто обо мне знал, иначе они не действовали бы так прямолинейно. Я не собираюсь прятаться всю жизнь, поэтому нужно сходить. Кричать, что это не я, тоже глупо. Вопрос в том, что можно сказать и чего от них добиваться. Моя ценность для американцев заключается в знании технологий, до которых они додумаются через десятки лет. Ну и природные катастрофы, остальное становится всё более недостоверным. Естественно, что я не собираюсь передавать технические знания, об этом пусть договариваются с вами. Можно сообщить о катастрофах в самих Штатах и рассказать, до какой они докатились жизни и почему. Это и для нас может быть полезно. В моей реальности вы уже договаривались об ограничении вооружений. Если бы не Афганистан, возможно, добились бы большего.

— Этот вопрос рассмотрят эксперты Проекта, — сказал Брежнев, — и дадут свои рекомендации в том, что тебе можно сказать. Документы и разрешение получишь через Комитет. Когда они закончат, мы ещё поговорим. Может быть, всё сложится к лучшему.

Глава 12

— Вы всё-таки пришли один! — на чистом русском языке сказал посол. — Зря, ваша жена получила бы от этого визита немало удовольствия.

— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я. — Она не хочет надолго оставлять дочь, а везти сюда маленького ребёнка — это перебор.

— Я запомню, — улыбнулся Уолтер Стессел. — Раз вы приняли моё предложение, значит, должны догадываться, о чём пойдёт речь.

— Возможно, — вернул я улыбку. — Но вы объясните, а то, может быть, я заблуждаюсь.

— Как там в будущем? — перестав улыбаться, спросил Уолтер.

— Если честно, то очень плохо, — ответил я. — Это не в последнюю очередь послужило причиной моего возвращения.

— А для кого плохо?

— Для всех. Давайте я коротко кое-что расскажу, а потом поговорим более предметно.

— Я вас слушаю.

— Ваши учёные сильно кипятились, когда узнали о путешествии во времени?

— Не то слово, они в него до сих пор не поверили.

— И правильно сделали. Материальное тело не может двигаться против потока времени. Мне сказали, что это один из фундаментальных законов Вселенной. Я не попадал в будущее и не возвращался обратно. Я прожил свои восемьдесят лет и умер, а в моё молодое тело вернули только память прожитой жизни.

— Кто вернул? — подался он ко мне.

— Люди другого мира. Нам до такого было далеко даже в конце моей жизни.

— И чего они хотели добиться? Чем вы с ними расплатились?

— Вы не поверите, Уолтер! — засмеялся я. — Я отдал килограмм отличных вафель! И не нужно искать в этом скрытый смысл: ребёнку, который оказал мне такую услугу, она ничего не стоила, он сделал бы это и так, просто из симпатии ко мне.

— Допустим, — согласился он. — А как же причинно-следственные связи?

— Они так же фундаментальны, как и законы природы. Одним из следствий переноса моей личности в прошлое стало исчезновение той реальности, которую я знал. Её ещё нет, и я не могу сказать, что будет вместо неё. В результате наших действий сильно меняются даже события ближайшего будущего, что уж говорить о более отдалённом времени.

— И какая цель? Вывести в лидеры Советский Союз?

— Одна из целей. Можете мне не верить, но ваше лидерство не принесло ничего хорошего ни миру, ни вам самим. И потом абсолютное лидерство, как и мировое господство, — это фикция. В следующем веке будет много новых центров сил, а все прежние придут в упадок.

— И вы тоже?

— Вашими стараниями! — ехидно улыбнулся я. — Вы делаете всё возможное, чтобы разорить Советский Союз гонкой вооружений, а ведь мы ускоряем ваше развитие самим фактом своего существования. Видели бы вы, до какого маразма докатится западная цивилизация. Рассказал бы, но вы не поверите.

— А вы попробуйте.

— Хорошо, — хмыкнул я. — Как вы относитесь к геям?

— Мерзость, — скривился он.

— К вашему сведению, в начале второго десятилетия следующего века однополые браки были узаконены во всех ведущих западных странах. За их права так яростно боролись, что кандидат в президенты, осмелившийся сказать хоть слово против, мог считать себя проигравшим. К тридцатому году в Европе, если не считать нас, такой была каждая пятая семья. Мы, естественно, не приняли эту мерзость.

— А мы?

— Вы ушли в этом недалеко от остальных, просто в США творилось такое, что вам было не до статистики. И это я сказал, в сущности, о мелочи.

— А что в вашем понимании крупное?

— Ну хотя бы фундаментальные научные исследования и космонавтика. Они не дают быстрой отдачи и требуют огромных вложений. Пока ими занимались мы, вы старались не отстать, а кое в чём нас опередили. Как только мы вынуждено свернули свои работы, вы тут же бросились сокращать свои. В результате первый термоядерный реактор, который европейцы с горем пополам запустили в двадцать пятом году, стал последним. А нефти к тому времени осталось самое большее лет на двадцать. Попробовали гнать горючее из кукурузы, но обострившийся продовольственный кризис положил этому конец. С защитой Земли от астероидов тоже ничего не получилось.

— А зачем её от них защищать? — удивился он. — Тысячи лет жили без всякой защиты...

— Динозавры когда-то думали так же, — сказал я. — Где они сейчас? Ваши соотечественники создадут каталог потенциально опасных небесных тел диаметром свыше ста метров, которые могут вызвать при падении на Землю громадные разрушения и жертвы. Их там было тысяч пять, а более мелких вообще немерено. Один такой мелкий взорвался в тринадцатом году в небе над Челябинском с мощностью четыреста килотонн. К счастью, взрыв был высоко и полторы тысячи человек пострадали в основном от осколков стёкол. Второй, который был намного крупнее, упал недалеко от окраин Бангкока в двадцать четвёртом году. Мегатонный взрыв унёс жизни ста тридцати тысяч человек, и полмиллиона были ранены. А в две тысячи тридцать втором году впритирку с Землей должен пройти астероид диаметром в четыреста метров. Пролетит мимо или врежется — это большой вопрос. Мы пытались создать службу защиты, но дело не пошло дальше болтовни, а вам, как я уже говорил, было не до того. Спасать всех собрались Китай, Индия и Бразилия.

— Эти?

— Сколько пренебрежения! Я говорил вам о новых центрах сил? К вашему сведению, к двадцатому году Китай догнал вас по валовому внутреннему продукту. Хотя по производству он догнал гораздо раньше. У вас оно будет только двадцать процентов от вала, потому что большая доля вашего бюджета — это обслуживание и банковское дело, а у Китая доля производства была шестьдесят процентов! И первая станция на Луне была у Китая! По остальным говорить не стану, догадывайтесь сами.

— А что явилось причиной нашего упадка?

— Уродливая экономика, уродливая политика и национальный эгоизм. И ещё ваша идиотская пропаганда. Не возмущайтесь, я сейчас расшифрую. Ваша экономика очень долго сохраняла лидирующее положение в мире. Ещё бы, ведь ваш доход составлял четверть мирового! Реально он был намного меньше из-за характера ВВП. Вы существовали практически без инфляции, затыкая бюджетные дыры печатанием денег. Огромная долларовая масса ежегодно выбрасывалась на внешние рынки. Её фактическая стоимость равнялась стоимости печати. Ваша ФРС только за двенадцатый год раздала друзьям и союзникам шестнадцать триллионов долларов. Большинство этой напечатанной бумаги давалось в долг под проценты. Вы, дорогой Уолтер, замкнули на себя рынки большинства государств мира. Накачивая мировую экономику ничем не обеспеченными деньгами, продавая налево и направо свои "ценные" бумаги, вы разгоняли инфляцию в других странах. Неужели кто-то думает, что так будет вечно? После мирового финансового кризиса, спровоцированного вашей банковской системой, некоторые страны начали вводить региональные валюты, отказываясь от вашего доллара. От ваших казначейских обязательств, валюты и прочей макулатуры начали усиленно избавляться. И вот тут вы показали всему миру кукиш. Напечатали новые банкноты только для внутреннего употребления и отказались принимать к расчёту всё остальное. И объявили дефолт по внешним займам. А многие государства хранили в ваших бумагах свои резервы. Разразившийся кризис не имел равных в мировой истории. Те, кто перешёл на региональную валюту, пострадали меньше, но и им было несладко. Мировая экономика восстанавливалась восемь лет и, когда я уходил, так и не достигла докризисного уровня. Вам этого не простили ни враги, ни друзья. Собственно, друзей у вас больше не было. От вас отвернулась даже Англия. Американские предприятия за границей и активы в банках национализировали, а внешние рынки для вас закрыли. И оружие не помогло, его у всех было слишком много, чтобы можно было безнаказанно им размахивать.

— Это экономика, — сказал посол. — А что не так с политикой?

— А всё не так. Сколько было любителей подмять под себя мир! Вроде бы должны понимать, что это бесперспективное занятие, так нет! Вы развязали гонку вооружений, израсходовав в ней за пятьдесят лет ресурсы, которых всему человечеству хватило бы на сто лет мирного развития! Я долго и много мог бы говорить, но не буду. Вы уже давно на дипломатической работе и были у нас сразу же после войны. Должны помнить, как мы относились друг к другу во времена президента Рузвельта. Американцы были для нас друзьями! А сейчас вы враги, и полностью по своей вине! Советский Союз и Соединенные Штаты могут либо дружить и сотрудничать, либо враждовать и конфликтовать. К сожалению, вы выбрали второе. У меня был разговор о том, чем можно с вами поделиться. Знания политических событий вам не нужны. Как я уже говорил, всё начало меняться, и ориентироваться на то, что я рассказал, становится опасно. Научные секреты и технологии вам не дадут и за деньги. Такое не дают врагам, только друзьям. Намёк поняли? Единственное, что можно дать, — это этот список.

— Что в нём?

— Перечень природных, техногенных и транспортных катастроф в вашей стране. По транспорту указаны аварии ваших самолётов и кораблей и за границами Штатов. Сюда не входят военные потери в ваших заварушках. Транспортные катастрофы могут теперь вообще не произойти или случиться в другое время. Ураганы и торнадо в более позднее время тоже могут не состоятся, если не разогреем атмосферу. А вот землетрясения и извержения вулканов произойдут точно в срок. Естественно, потери в людях теперь могут быть намного меньше.

Посол взял в руки три принесённых мной листа и бегло просмотрел.

— А это что такое? — удивился он.

— Разрушение всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Два угнанных арабскими террористами самолёта протаранили башни-близнецы, вызвав их обрушение. История очень мутная. Когда начали расследование, выявилась масса нестыковок, почему-то замелькали имена агентов ваших спецслужб, а многие авторитетные эксперты назвали официальную версию насквозь лживой. Одним словом, есть большое подозрение, что вы это сами и устроили, подгадав время, когда в башнях было мало народа. А причина проста, как апельсин. В то время у вас президентом было дерьмо под названием Джорж Буш-младший.

— Почему дерьмо? Очень приличная семья.

— Насчёт отца спорить не буду, потому что не знаю. Может, он был достойным человеком. Вы даже назвали его именем авианосец. А вот сынок... Война в Ираке под выдуманным предлогом — это не единственный его грешок. Он сам и его окружение были заинтересованы в этом теракте. Запугать нацию, развязать войну против терроризма, бросив на это десятки миллиардов долларов, создать оправдание для последующих войн с арабами и для открытого беспредела ваших спецслужб внутри страны и за рубежом. Борьба с терроризмом — это святое, на неё многое можно списать.

— Ладно, спасибо, мы это изучим. К вам можно обращаться, если будут вопросы? Естественно, что любая работа...

— Вот мой телефон. Обращайтесь, только сразу обговорите, что вас интересует. Таких бесед больше не будет. Я составлю письменный ответ, и, если руководство сочтёт это возможным, вам его отправят. О вознаграждении можете не говорить, оно мне не нужно. Посоветуйте лучше своему президенту выступить с инициативой ограничить стратегические ядерные вооружения. В моей реальности такой договор уже был подписан. Сейчас из-за Израиля всё зависло.

— Не мы его уничтожили.

— И не мы. Его вообще не собирались уничтожать. В моей реальности первыми ударили евреи, раздолбали арабов в пух и прах, а потом десятки лет являлись, наряду с вами, главными возмутителями спокойствия в регионе. Я считаю, что это государство вообще не нужно было создавать.

— Они имели право создать своё государство.

— На чужой земле?

— Их предки...

— Дорогой Уолтер! Если все те, чьи предки когда-то где-то жили, начнут предъявлять претензии на чужую землю... Например, ваши индейцы. Найти поводы и оправдания можно всему, было бы желание. В Югославии есть такая провинция — Косово. Не так давно там жили одни сербы, но постепенно начали селиться албанцы, которых со временем стало большинство. Подстрекаемые исторической родиной косовские албанцы решили, что им будет удобнее жить в Албании, и надумали уйти туда вместе с югославской провинцией. А поскольку жившие там сербы стали возражать, они взялись за оружие. Вы сочли это прекрасным поводом вмешаться. Были сфальсифицированы фотографии, на которых бедные албанцы выглядели страшнее узников Освенцима. О том, что фотографии сделаны в Албании, узнали уже позже. Но вы настроили общественное мнение против сербов, поэтому, когда ваши самолёты без санкции ООН бомбили Белград, многие восприняли это как должное. Как видите, когда надо, быстро забыли о сербских корнях. Сербы — это не евреи.

— Вы сильно не любите американцев, Геннадий?

— Это сложный вопрос. Я благодарен тем американцам, которые переживали за нас и оказывали нам помощь, иной раз жертвуя своими жизнями, и был бы рад видеть их своими друзьями. Но мне не за что любить тех, кто с равнодушием сбрасывали из люков на головы вьетнамцам тысячи тонн бомб и вынуждал нас из последних сил тянуться за ними в создании самых смертоносных видов оружия. А более поздние американцы — это вообще мрак. Мне очень не хочется, чтобы всё закончилось так же, но боюсь, что так и будет. Я не наивный мальчик, чтобы верить в ваше изменение только из-за знания того, в какой заднице окажется Америка. Многие просто не поверят. Конечно, это красная пропаганда! Кто-то просто наплюёт, а остальные, как и в моей реальности, будут руководствоваться своими интересами. Тот же президент десять раз подумает, стоит ли круто перекладывать руль. А вдруг машина перевернётся и придавит? Кеннеди никто не забыл. Интересы миллионов американцев связаны с производством вооружений, там влиятельное лобби и огромные деньги. У этих людей деформировано сознание, поэтому бесполезно взывать к их разуму или совести. Положение можно выправить, но это долго и трудно, и нужно желание обеих сторон. Запись вели?

— А вы как думаете?

— У вас ещё есть вопросы?

— У меня миллион вопросов, — вздохнул посол.

— Я вас понимаю, Уолтер. Сам на вашем месте прыгал бы от любопытства. Только мы на этом закончим. Нам ведь разрешили поговорить, чтобы вы определились в этом вопросе. Если появится желание сотрудничать, милости просим. Только всё обычным порядком через правительство. И перед этим нужно убрать введённые вами санкции и обеспечить обоюдную безопасность. Хочу предостеречь от попыток как-то на меня воздействовать. Я не юнец, каким кажусь, поэтому ничего не получится, даже если использовать моих близких.

— За кого вы нас принимаете!

— Не надо обижаться. Как человек вы мне симпатичны, но если прикажут, будете делать и то, к чему не лежит душа. Так вот, вы должны знать, что ничего не получится. В крайнем случае я просто уйду. Я уже прожил одну жизнь и не прочь прожить вторую, но не любой ценой. Наши ничего не потеряют из-за моей смерти, а вы ничего не приобретёте, разве что получите много недоброжелателей из числа моих друзей, которые не оставят это без последствий. А среди них много влиятельных персон.

— Я передам, — сказал он. — Не думаю, что до такого дойдёт. Вас и ваших близких наверняка охраняют, а просто причинять неприятности никто не будет. Спасибо за то, что пришли, и за этот список, который, возможно, спасёт тысячи жизней.

Мы простились, и я вышел к машине, которая ожидала на другом конце площади. Посол выглядел угрюмо. Наверное, я выглядел бы не лучше, услышав такое о своей стране. Даже если он не во всё поверил, ничего хорошего в моих словах не было. В машине, кроме шофёра, сидел охранник. Теперь нам запрещалось куда-либо отлучаться без охраны, а соседям из тридцать второй квартиры поменяли жильё, и в неё заселили двух парней из девятого управления Комитета. Я мог гордиться тем, что нас по важности приравняли к руководителям государства, но гордости не было, была неловкость, как будто я занял чужое место в театре и жду, придёт хозяин или досижу до конца.

— Записали? — спросил посол вошедшего первого секретаря Роберта Фултона. — Как он?

— Писали на двух комплектах, — ответил секретарь. — Качество обеих записей превосходное. Гость чист: никакой электроники у него не было, посторонних шумов тоже не слышали.

— Роберт, срочно отправьте одну запись президенту, а вторую принесите мне. Хочу прослушать ещё раз. Какое у вас сложилось впечатление о нашем госте?

— По разговору показался старше, чем выглядит. Молодые немного не так строят фразы. Вроде говорил искренне, но это может быть результатом игры. Он всё-таки хороший актёр.

— Какое мнение по поводу сказанного?

— Наверное, не врал, хотя почти наверняка сгустил краски. Вряд ли там всё было так уж плохо. А вообще, конечно, дерьмо. Я не думал, что ФРС отдаёт столько денег за рубеж.

— Он говорил о следующем веке, наверняка сейчас суммы намного меньше.

— Взять бы его, вывезти из страны и качественно потрясти. А можно забрать жену с ребёнком: тогда сам прибежит. Не верю я в то, что он их бросит — не тот человек.

— Оставьте свои идеи при себе, Роберт, — недовольно сказал посол. — Такие акции могут выйти боком и ничего не дать взамен. В любом случае решать будут в Вашингтоне.

— И как будем теперь жить? — сказала жена, когда дочь наконец угомонилась и заснула, а мы с ней только готовились лечь.

— Как жили, так и будем жить, — ответил я, раздеваясь. — Старайся не обращать внимание на охрану. Есть ещё один вариант. Забираем Машку и забиваемся в какой-нибудь медвежий угол на Алтае или в Сибири и крестьянствуем себе помаленьку. Не хочешь?

— Не смогу. Я уже больше года не снимаюсь и не выступаю. Знаешь, как тоскливо? Терпела только из-за дочери, но она уже подросла, вполне можно на несколько дней оставить с родителями. Нет желания написать сценарий?

— Обязательно напишу, только сначала разучим несколько новых песен. И музыкантов нужно взять из ЦДСА, чтобы было нормальное сопровождение. А пока будем этим заниматься, я допишу книгу и подумаю над сюжетом.

— А Брежнев постарел. Вика говорит, что он сильно устаёт и вечером уже никакой. Ложится и засыпает.

— Ему через несколько месяцев будет шестьдесят девять. Сердце должно работать, как мотор. Наверное, слишком много работает, да и смерть Суслова пережил тяжело. Ему продержаться бы два года, пока Машеров укрепит свои позиции в Политбюро, а потом нужно уходить на пенсию.

Двух лет не получилось, потому что второго марта семьдесят седьмого года, возвращаясь с совещания Политического консультативного комитета стран Варшавского договора, Брежнев погиб при падении самолёта. Вместе с ним были член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны маршал Дмитрий Фёдорович Устинов и маршал Советского Союза Виктор Георгиевич Куликов. Мы в это время находились на съёмках в одном из павильонов "Мосфильма" и узнали о трагедии от Вики, которая дозвонилась в студию и добилась, чтобы меня позвали к телефону. Всё бросив, я вызвал машину и вместе с женой поехал на квартиру Брежневых. Открыла нам Галина, которую увидели в первый раз. Она молча посторонилась, и мы прошли в прихожую. Охранник был здесь, но, похоже, просто не успел уехать. В гостиной встретила заплаканная Вика.

— Спасибо за то, что позвонила, — сказал я.

— Бабушка очень плоха, — заплакала она. — Идите в спальню, она уже о вас спрашивала.

При виде Виктории Петровны у меня сжалось сердце. Я по себе знал, что потеря близких после долгой и тяжёлой болезни переносится легче, чем их внезапная смерть. Мучаясь с больным и видя, как он постепенно угасает, привыкаешь к мысли о неизбежном. Наверное, у неё так было в моей реальности. Сейчас несчастье ударило внезапно, и она не выдержала.

— Скорую вызывали? — спросил я у вошедшей следом за нами Вики.

— Была скорая, — ответила мне Виктория Петровна. — Сделали уколы. Ты не беспокойся, ничего со мной не случится. Подойдите ближе.

Я поставил второй стул рядом с тем, который уже стоял у кровати. Мы сели, а я взял безвольную сморщенную руку и поднёс к лицу.

— Лёня так молодо выглядел после этих уколов, — сказала мне она, — только уставал, но ведь и работать приходилось много. Как несправедливо! Он хотел через год уйти на отдых, мы уже обсуждали, куда поедем... А теперь ничего не будет, а я осталась совсем одна. У детей своя жизнь, Вика тоже вечно занята. И вам теперь не к кому приезжать.

— Мы будем вас навещать, честное слово! — пообещала Люся. — И Машку привезём.

— Не нравится мне её вид, — сказал я Вике, когда мы через десять минут вышли в гостиную. — Хорошо бы здесь подежурить медсестре.

Я подошёл к телефону и набрал рабочий номер Келдыша. Мне повезло: Мстислав Всеволодович был в своём рабочем кабинете. Я объяснил ситуацию:

— Охрана разбежалась, Косыгина не хочу сейчас беспокоить и не знаю, где Машеров. Поможете?

— Ждите, — сказал он. — Скоро приедут.

— Ты побудешь здесь? — спросил я Вику. — Тогда встретишь медиков. Где её сын?

— Дядя в командировке в Румынии, но скоро должен подъехать муж. Спасибо вам за то, что приехали.

Вика была уже замужем и училась на пятом курсе ВГИКа.

О гибели нашей делегации сообщили на следующее утро. Съёмки я отменил, и мы после завтрака сели за телевизор. В стране объявили пятидневный траур и были отменены все развлекательные передачи. Сообщалось, что прощание будет проходить с четвёртого по шестое марта. Вскоре позвонила Вика.

— Если бы не ты, бабушки уже не было бы! — сказала она мне. — Ночью случился инфаркт, и врач сразу отреагировал. Он еле её вытянул, скорая не успела бы. Я никогда этого не забуду!

Едва я положил трубку, позвонили вторично. Это был Юркович.

— Звоню по поручению Машерова, — сказал он. — Вы будете дома? Тогда я скоро заеду.

Через двадцать минут я открыл дверь и впустил в квартиру одетого в форму Илью Денисовича.

— Я уже начал забывать, как вы выглядите, — сказал я ему. — Сколько лет мы не виделись?

— Много, — ответил он. — Вот что, ребята, времени у меня на разговоры нет, поэтому слушайте и не отвлекайте. С падением самолёта много неясностей. Ил-62 упал через двадцать минут полёта с высоты десять километров. Связь сразу прервалась, а самолёт не планировал, а рухнул на лесной массив. На борту было шестьдесят тонн горючего, которое воспламенилось и зажгло лес. Там был настоящий ад, поэтому надежд на то, что уцелели бортовые самописцы, почти нет. Пожар потушен, но к работам пока не приступали.

— Много было людей? — спросила Люся.

— Кроме них, ещё восемь человек сопровождения и пять членов экипажа. Завтра нужно выставлять гробы, так что сейчас первым делом начнут искать останки, а уже потом заниматься остальным. Ладно, вас это не касается. Я приехал вот из-за чего. В день похорон у гробов будет стоять руководство, а пока только родственники и друзья. В первый день постоишь и ты, если не против. Мне сказали, что он этого хотел. Начало в десять, но прийти нужно немного раньше. Заодно увидишься с Машеровым, он там будет.

— Уже решили, кто заменит Леонида Ильича? Или вы не в курсе?

— Я в курсе. Были две кандидатуры: Кириленко и Машеров, но Андрей Павлович отказался из-за возраста. Так что до пленума ЦК обязанности генерального секретаря выполняет Машеров. Ещё вопросы есть? Приезжай минут за десять до начала, я тебя встречу.

Глава 13

В той жизни я любил море и мечтал поселиться на его берегу. Мечта сбылась: третий год мы жили в Балаклаве.

В первое время после смерти Брежнева для нас ничего не изменилось. Похороны были ещё пышней, чем запомнившиеся по той жизни, и старшие офицеры несли на шёлковых подушечках не меньше наград. Только на этот раз награды принадлежали троим, а у Брежнева была только одна "Золотая Звезда" вместо четырёх. Виктория Петровна не смогла принять участие в похоронах мужа. Она так и не встала после инфаркта. На третий день я организовал выезд к ней на дом бригады врачей для уколов в сердце регенерирующего препарата, но они ничего не сделали из-за её состояния.

— Она может не перенести операцию, — заявил мне старший в группе. — Почему этого не сделали раньше?

— Она не захотела, — ответила Вика. — По-моему, просто боялась.

— Теперь нужно ждать, пока ей не станет лучше. Возраст, переживания, ещё и диабет. Позвоните, когда полегчает.

Виктории Петровне не полегчало, и через три недели её похоронили на Новодевичьем кладбище. Были только мы, Вика с мужем и подвыпившая Галина. Юрий опять уехал в командировку, а от его семьи почему-то так никто и не пришёл.

Сразу после похорон Леонида Ильича объявили, что генсеком избран Машеров. Я был не в курсе того, что творилось в те дни в политбюро, и уже много позже узнал о разгоревшихся в нём баталиях. Петру Мироновичу тогда пришлось нелегко, и пробился он только благодаря поддержке Щербицкого, Громыко и Косыгина. На состоявшемся через три месяца пленуме ЦК Машеров объявил о начале масштабных реформ в экономике, направленных на ускорение социально-экономического развития страны. По его предложению в Политбюро были проведены кадровые изменения. Не все были в восторге от того, что предлагалось, но никто не пошёл дальше осторожной критики. В руках Петра Мироновича по-прежнему был аппарат партийного контроля, и никто из недовольных в обновлённом на треть ЦК не захотел рисковать.

За всё это время я не встречался ни с кем из команды Машерова или руководства Проектом. Если бы не охрана, можно было подумать, что обо мне забыли. Прошло больше двух лет, и люди стали жить заметно лучше. Хоть и не сильно, но постоянно росли зарплаты, и уже не было больших сложностей с покупкой нужных вещей, хотя отдельные виды товаров всё ещё были в дефиците, да и выбор был не очень большой. Десятого сентября семьдесят девятого года объявили, что в Советском Союзе осуществлён успешный пуск экспериментального термоядерного реактора мощностью один миллион киловатт. Этим же вечером я созвонился с Келдышем, которому уже исполнилось шестьдесят восемь.

— Да, запустили, — довольно сказал он. — Теперь будем разрабатывать проект промышленного реактора на пять миллионов киловатт. Для его работы потребуются те же двести тысяч киловатт, а отдача будет в шесть раз больше. Думаем управиться за два года. Возможно, что я на таблетках до этого доживу.

Таблетки мы принимали сами. Учёные установили, что они при регулярном приёме замедляли процесс старения. Как только об этом узнали, несмотря на высокую цену, из аптек вымели всё. Начали срочно расширять производство, а таблетки отпускать в первую очередь тем, кому они нужны по предписанию врача, а уже потом всем остальным. У меня не было с ними сложностей, поэтому покупал и для себя, и для родителей, и для семьи Татьяны. Мы ещё удерживали монополию на регенерирующие препараты, но не могли скрыть то, чем занимаемся в южных морях. Вскоре такие же лекарства должны были появиться и у других, но пока поток желающих обновить сердце не иссякал, принося государству огромные прибыли.

Сотрудничество с американцами у нас не заладилось. Они дважды обращались ко мне, и один раз мои записи передали в посольство. Во второй раз на них был наложен запрет, а третьего обращения не было. Не было и каких-либо попыток к сближению. Они так и не выступили с инициативой об ограничении стратегических наступательных вооружений. С Западной Европой отношения были лучше. Наш газ уже использовала ФРГ, и строили газопровод во Францию и Италию. То же было и с нефтью, но пока её продажей только расплачивались за трубы. Мы не вмешались в гражданскую войну в Афганистане. Зря американцы подкармливали и вооружали моджахедов, теперь это обернётся против них. Радикальный ислам — это не то, с чем стоит заигрывать. Мы сильно укрепили границу с Афганистаном, дополнительно разместили в Среднеазиатских республиках несколько дивизий, и запустили спутник, отслеживающий приграничную территорию. Просьбы президента Тараки о помощи были отклонены. Полмесяца назад в конфликт вмешались американцы, а мы приняли беженцев из Афганистана. Остатки правительственной армии перешли границу с боевой техникой, а гражданские ехали на чём могли и шли пешком. Всего к нам перебралось около ста пятидесяти тысяч человек. Американцы пока не схлестнулись с исламистами, но это было ненадолго. Англичане в своё время там намучились, теперь это же ждало янки.

Мы переехали в Балаклаву не из-за моей любви к морю. Я почти закончил съёмки своего четвёртого фильма, осталось отснять несколько эпизодов. Мы вышли из студии к машине и в нерешительности остановились: в салоне, кроме водителя, кто-то сидел.

— Что вы стоите как неродные, — послышался насмешливый голос Юрковича. — Забирайтесь в машину.

— Что-то сдохло в лесу? — сказал я. — Люся, о нас вспомнили!

— Не хватает внимания? — спросил он. — Это можно быстро исправить. Или ты претендуешь на внимание главы государства?

В октябре семьдесят седьмого года на внеочередной седьмой сессии Верховного Совета СССР, которая приняла новую конституцию, Машеров был избран Председателем Президиума высшего органа власти.

— Дело не во внимании, — отозвался я, помогая сесть жене.

Она была на втором месяце беременности. Это пока не бросалось в глаза, но генерал заметил.

— Вас можно поздравить? — сказал он.

— Когда рожу, тогда будете поздравлять, — ответила Люся. — Вы будете говорить здесь или зайдёте в квартиру?

— Поговорим у вас, — сказал Юркович. — Заодно посмотрю на вашу дочь. Сколько ей?

— Через три месяца будет пять лет, — ответил я. — Из-за съёмок не заметили, как она выросла.

— Долго вам снимать? — спросил он.

— Заканчиваю этот фильм, а других пока не планирую. Жена будет набирать вес, а я — писать книги. Может быть, споём несколько песен, а то уже больше года не выступали на эстраде. Надо потеснить Пугачёву. Это уже опробовано в прошлую беременность.

Когда приехали и поднялись в нашу квартиру, Илья Денисович остановил Люсю, которая хотела сходить к моим родителям за дочерью:

— Подожди, давайте обговорим один вопрос. В американской, прессе появились публикации, объясняющие наши успехи полученными из будущего знаниями. При этом делаются ссылки на некие разведывательные материалы.

— Вряд ли многие в это поверят, — сказал я.

— Смотря что и как говорить, — возразил он, — и кто будет говорить. Кто-то не поверит, а у многих зародятся сомнения. Ну не можем мы обогнать Америку, а если обогнали, то дело явно нечисто.

Мы обогнали США не по объёму производства, а в науке и самых наукоёмких технологиях. Всё то, что было отдано в разработку многочисленным институтам и КБ, вышло на производство, давая возможность использовать более поздние темы. Большая часть новаций внедрялась не только в военное, но и в гражданское производство. Это приносило большой эффект и позволяло выпускать продукцию с высокими потребительскими свойствами, но давало возможность промышленно развитым странам Запада быстро заимствовать наши новинки. Шевелились они быстрее нас, поэтому начали наступать на пятки. Но кое-какие технологии были засекречены, и обеспечивали наше лидерство в некоторых видах оружия, связи и в энергетике лет на двадцать. Понятно, что это вызывало раздражение и страх.

— Моё имя ещё не мелькало? — спросил я. — Если допустили утечку...

— Нет, имён пока не было, не было и официального обращения. Они понимают, что никто не станет делиться знаниями просто так, и не готовы идти на уступки.

— А как идёт реформа? — спросил я. — В наших газетах при любом ходе событий всё будет на пятёрочку.

— Могу сказать лишь в самых общих чертах. И времени мало, и я не занимаюсь экономическими вопросами. В промышленности дела идут неплохо. Полностью перестроены управление и планирование и введены рыночные механизмы.

— Что получится, если скрестить ежа и змею? — спросил я, и сам же ответил: — Два метра колючей проволоки. И как такое удалось?

— Ты же сам писал о двух сегментах экономики, — удивился он. — Идею развили и дополнили. Всё будет вводиться поэтапно. Отдача уже есть, но по-настоящему почувствуем через два-три года. Нужно ещё обновить парк оборудования на нескольких сотнях предприятий, а то оно там работает чуть ли не со времен Петра Великого. В сельском хозяйстве всё традиционно запаздывает. Изменений много, но эффект от них будет в более поздние сроки, чем в промышленности. Хорошо, что многое сделали при Брежневе, но зерно будем закупать несколько лет, хоть уже и не в таких объёмах.

— А почему так медленно поднимают зарплаты? — спросила Люся.

— Сейчас резервы перебрасывают на село. Горожанам дали достаточно, года три подождут. Надо удержать молодёжь в деревне, а это не получится без больших затрат. Через десять лет все сёла должны быть не только электрифицированы, но и снабжаться газом. И дороги нужны нормальные, а при наших просторах это не так легко сделать. Добавь сюда школы, клубы и фельдшерские пункты. Если не сделаем, придётся держать молодых в деревнях силой или тратить золото и валюту на покупку продовольствия.

— Где возьмёте столько оборудования? Нефть и газ?

— Только частично. Процентов на шестьдесят будет своё, остальное купим. Пока нам мало что продают, но скоро всё изменится, по крайней мере, в Европе. Всё, нет у меня больше времени трепаться, поэтому слушайте внимательно. Из Москвы вам лучше уехать.

— В Сибирь? — горько спросила жена.

— Ну зачем же сразу в Сибирь? — улыбнулся Илья Денисович. — Поедете в курортное место, но в такое, куда сложно попасть посторонним. Рядом с Севастополем есть закрытый городок — Балаклава. Там наш атомный объект, поэтому доступ строго ограничен. Подумайте сами. Раз допустили такие публикации, сомнительные с точки зрения большинства, значит, на этом не остановятся. А у нас хотят этим воспользоваться.

— Моя мысль насчёт ООН? — спросил я.

— Да, Машеров хочет выступить, поэтому нам выгодна возня американцев: больше будет веры его словам. Твоё имя не прозвучит, но его знаем не мы одни. А вы очень уязвимы, хотя бы из-за детей. Через два года Мария пойдёт в школу, и что, водить её туда с охранником? Так одного будет мало. Мы ведь никому не открыли много перспективных технологий, а ты их знаешь, так что ещё долго будешь представлять интерес для наших противников. В Балаклаве вам будет безопасно. Вооружим обоих серьёзными стволами, а дерётесь вы на загляденье, особенно Люся. Ты человек свободный, поэтому будешь прогуливаться со своими детьми в школу и вообще приглядывать. И родители ваши могут поехать. Через месяц сдаётся дом, в котором для вас забронированы три квартиры. Море и солнце. Зимой, правда, мерзко, а в остальное время там курорт.

— А как же наша работа? — растеряно спросила Люся. — Ставить на всём крест?

— Всё не так трагично, — улыбнулся генерал. — Ты можешь играть в одном из севастопольских театров. Там же есть студия, где можно сделать записи песен, а книги Геннадий сможет писать везде. Когда подрастут дети, сможете ездить на съёмки. И вот ещё что... Охрану вам будут давать только при необходимости. Не стоит привлекать лишнее внимание. Вам дадут в пользование машину, только нужно будет сдать на права, и лучше это сделать обоим. Выше носы! Вас посылают не в ссылку. При необходимости сможете куда-нибудь поехать, только предупредите заранее того, кого вам укажут. Извините, ребята, но гулять по Москве, как вы это делали раньше, вам не позволят. Опасно и для вас, и для государства.

— Что будем делать? — спросила жена, когда Юркович ушёл.

— А у нас есть выбор? — отозвался я. — Неприятно, конечно, но нужно сказать спасибо Машерову. Другой на его месте не возился бы с нами, а закатал куда-нибудь далеко-далеко, где выживают только русские люди. Балаклава — это по-царски. Будем жить на одной лестничной площадке с родителями, только сестра останется здесь. Но она к нам и так ездит несколько раз в год.

— А друзья, а съёмки?

— Отпуск для чего? Если позволит обстановка, повидаем и друзей, и сестру. А сниматься не обязательно в моих фильмах, можно и на "Одесской киностудии". Ты не о том думаешь. Нам с тобой ещё жить да жить, особенно если учесть эти таблетки. Успеем создать немало ролей. Хреново будет, если всплывёт моё имя. Многие догадаются, что я занимался плагиатом, а воров у нас не любят. Я, конечно, объясню свои резоны, и многие поймут, но осадок останется. И потом сколько ни пиши своих вещей, никто не поверит, что они твои.

— Говоришь глупости! — горячо сказала она. — Да за всё, что ты сделал, люди поклонятся в ноги! Новые товары, новые лекарства, новые возможности государства! Скольких ты спас, сколько их из-за тебя будет намного лучше и интереснее жить! И для них всё равно, откуда твои песни, главное, что они есть. Нельзя украсть то, что ещё никем не создано, а благодаря тебе они их услышали на годы раньше. А могли не услышать совсем! Или их не создали бы, или просто из-за возраста. И не настолько у нас глупые люди, чтобы не понять твоих объяснений. Песни за тебя тоже кто-то пел? И роли играл? Хватит трепать нервы себе и мне!

Через два месяца я защитил фильм, и мы уехали в Балаклаву. Прибыли туда в самое паршивое время — в начале декабря. Сначала приехали и устроились мы, потом почти одновременно прибыли наши родители. К Новому году уже обжились в квартирах и перезнакомились с соседями. В отличие от Москвы, здесь все знали друг друга, а нам очень обрадовались. По приезде в первое время ничем не занимались, только отдыхали дома и ходили к морю смотреть на прибой. Незадолго до отъезда у меня забрали пистолет и отдали его жене, проведя с ней перед этим несколько занятий. Мне выдали АПС, который сразу не понравился размером и весом.

— Не надо кривиться! — сказал мне инструктор. — У вашей жены тоже не игрушка, но это настоящее боевое оружие. В опытных руках...

Вот мы и ходили по набережной городка, пряча под одеждой оружие. Когда были вместе, Люся не брала пистолет, а я должен был, выходя из дома, всё время носить с собой. Из-за беременности жены и ветреной погоды гуляли только в центре и на набережной. Длинная извилистая бухта гасила большие волны с моря, и мы не видели их даже при сильном ветре. Можно было подходить к краю набережной без риска, что тебя окатит водой. Может, в шторм было иначе, но после нашего приезда пока не штормило.

— Если бы не сырость и ветер, было бы замечательно! — сказала Люся после часовой прогулки. — Соседи говорят, что видели снег только несколько раз, да и то он сразу же таял.

Моя мама на второй день после приезда выразилась в том же духе, что если бы не ветер и сырость...

— Привыкнете, — сказала ей единственная соседка на нашей лестничной площадке. — Я тоже когда-то жаловалась. Это только зимой здесь неприятно, в остальное время живётся очень хорошо. Если бы не режим, здесь было бы полно отдыхающих.

В середине января нам пригнали "Москвич" и занялись обучением вождению. Правила учили сами, а потом сдали на права. В первый раз в Севастополь поехали с инструктором, который сидел за рулём и показывал город. До центра Севастополя оказалось только пять километров, которые по хорошей дороге проехали за минуты. Заодно заехали в драматический театр поговорить о работе для жены. Директора не было, были его зам и режиссёр театра. Вопрос решили сразу, только предупредили, что вряд ли в ближайшие полгода получится выступить.

— Мы не планируем новые постановки, — объяснил режиссёр, — поэтому будете изучать наш репертуар и вживаться в коллектив, а завтра ждём вас с документами. Если захотите и вы, Геннадий Владимирович, будем рады.

— Может, тебе действительно к ним устроиться? — спросила жена, когда ехали обратно.

— Посмотрим, — ответил я. — Как тебе город?

— Очень чистый и красивый. Наверное, летом в нём вообще замечательно. Только, на мой взгляд, слишком много боевых кораблей.

На следующий день за руль сел уже я и повёз Люсю устраиваться на работу.

— Если американцы проболтаются, и этой свободе настанет конец, — сказала она, когда мы оставили машину возле театра и гуляли по городу. — Без охраны никуда не отпустят. Неужели так будет всю жизнь?

— Не всю, — ответил я. — Ещё лет двадцать — и в моих знаниях не будет ничего ценного. Но недоброжелатели останутся, так что надо будет соблюдать осторожность. Из-за меня у многих поменялась жизнь, и не всегда в лучшую сторону. Возьми тот же Израиль. Не так трудно догадаться о моей роли в проигранной евреями войне, а психов хватает. Ничего, получишь автомат... Перестань драться, люди смотрят. Нас с тобой сейчас не узнает только слепой. Скоро поползут слухи, что мы поменяли Москву на Севастополь. Ничего, главное, что наши старики и Машка в безопасности, а мы с тобой вооружены и очень опасны. Хорошо всё-таки жить при социализме!

— Это ты к чему?

— К тому, что при капитализме никто не взял бы на работу актрису с четырьмя месяцами беременности. Играть не сможешь, а через три месяца вообще уйдёшь в отпуск. А с малышом от тебя тоже толку мало, будешь только на подмене.

— Ты прав, — пригорюнилась она. — Зря я напросилась в театр, только выдала, где мы живём.

— Глупости! — обнял я её. — Ничего не зря. Займёшься изучением репертуара. Человек должен жить полноценной жизнью. Ну что хорошего было бы в твоём сидении в квартире? А о нас всё равно узнали бы, пусть и немного позже.

Каждое утро я отвозил Люсю в театр, а потом забирал обратно. Сам писал книгу и возился с дочерью, когда её отдавали бабушки. Мой отец наконец-то дорвался до рыбалки, приохотив к ней и Ивана Алексеевича. Поэтому, когда позволяла погода, оба отставных полковника отправлялись на рыбную ловлю. Я смотрел выпуск новостей, когда передали сообщение о выступлении Машерова на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Сообщили очень коротко, со ссылкой, что полный текст выступления будет опубликован в газетах. После выступления Машеров провёл большую пресс-конференцию. Небольшие выдержки из неё показали через два дня, когда все желающие уже ознакомились с содержанием речи. Таких было много, и газеты из киосков быстро раскупили. А в иностранных СМИ разразился такой шторм, какого никто не помнил с момента полёта первого человека в космос. Пришелец из будущего... Поверить в такое было трудно, но люди понимали, что советский руководитель не стал бы говорить подобные нелепости, да ещё с главной трибуны ООН. Да и выступление было убедительно подтверждено многочисленными фактами использования полученной информации и обещанием предоставить мировому сообществу перечень всех крупных аварий и катастроф. В своём выступлении Машеров привёл три крупных природных катаклизма для этого года: извержение вулкана Сент-Хеленс восемнадцатого мая в США и два сильных землетрясения с большими человеческими жертвами. Десятого октября должно было тряхнуть Алжир, а двадцать третьего ноября — Южную Италию. Мы выписывали "Известия", поэтому мне не пришлось бежать в ларёк. На следующий день я прочитал два газетных листа с речью Петра Мироновича. Сначала он, не вдаваясь в подробности, объяснил суть явления и рассказал, как я на него вышел, а потом сразу же перешёл к описанию тех работ, которые развернулись по полученным данным и ускорили реформу в народном хозяйстве, укрепив его научно-технический потенциал. В последней части выступления он рассказал о бедственном положении человечества в двадцать первом веке и призвал уже сейчас принять меры, чтобы предотвратить такой ход событий.

— Неконтролируемый рост населения в ряде стран и гонка вооружений и потребления в странах Запада приведут к быстрому исчерпанию природных ресурсов, вырубке тропических лесов, загрязнению суши и океана, изменениям климата и деградации почв, — говорил он оторопевшим представителям мирового сообщества. — Добыча в океане нефти с больших глубин должна быть запрещена, а эксперименты с геномом микроорганизмов взяты под жёсткий международный контроль. Всё это и многое другое изложено в нашем меморандуме, копии которого будут вручены всем вам.

На пресс-конференции были заданы интересные вопросы.

— Господин Машеров, — обратился к советскому лидеру итальянский корреспондент, — вы обошли стороной личность человека, который оказал вашей стране такую услугу. Почему вы не хотите назвать его имя? Из соображений безопасности?

— Этот человек оказал услугу не только нам, а всему миру, — ответил Пётр Миронович. — Приведу два примера. В две тысячи четвёртом году от цунами из-за мощного землетрясения в Индийском океане погибло до трёхсот тысяч человек, а в двадцать четвёртом году взрыв суперболида в Таиланде унёс жизнь ста пятидесяти тысяч человек и искалечил ещё полмиллиона. Понятно, что теперь эти жертвы можно свести к минимуму. И это только самые крупные стихийные бедствия, а есть много техногенных катастроф с очень тяжёлыми последствиями. Мы избежали серьёзной аварии на атомной электростанции, подобное должно произойти и в Японии. Но всё это можно считать мелочами, если мировое сообщество должным образом отреагирует на наше заявление. У человечества появится шанс на достойное будущее. А имени его я не назвал потому, что он сам этого не хочет. О нём уже знают на Западе, так что безопасность здесь ни при чём.

— Вы так и будете продолжать пользоваться достижениями будущего в одиночку? — спросил один из американских журналистов.

— Мы не скрываем часть полученных знаний, — ответил Машеров. — Их заимствуют другие, что приводит к ускорению научно-технического прогресса. Остальное будет только для внутреннего использования. Я уверен, что в аналогичной ситуации вы не предложили бы нам вообще ничего.

— Как сообразуются ваши призывы к ограничению рождаемости с её стимулированием в Советском Союзе? — спросил другой американец.

— Ресурсы нашего государства ещё долго позволят нам развиваться, не сдерживая рождаемость, — сказал Машеров. — Со временем меры её поощрения будут сняты, а когда это понадобится, введём и ограничения. Речь шла о тех, у кого уже сейчас недостаточно ресурсов или их не будет хватать в ближайшем будущем. Нежелание ограничивать рождаемость по религиозным или любым другим причинам приведёт их к ещё большей бедности и уничтожению среды обитания. Таким странам мы не будем оказывать никакой экономической или продовольственной помощи.

— Вы ратуете за экономию природных ресурсов, а сами держите в секрете всё, касающееся термоядерных реакторов, — сказал французский корреспондент. — Будете пользоваться дешёвой электроэнергией, а остальные должны жечь нефть и уголь? А как же чистота атмосферы?

— Мы не можем предоставить вам наши технологии, потому что большинство из них имеют двойное назначение. Пока мир разделён на два лагеря, а наша страна окружена военными базами враждебных нам государств, такого вам никто не даст. Но можно найти выход. В ближайшие десять лет мы будем строить термоядерные электростанции только для себя, отрабатывая при этом технологии и повышая их безопасность. Потом начнём строить такие же электростанции на своих границах, экспортировать электроэнергию соседям и устанавливать реакторы в дружественных нам странах при условии нашего контроля за их работой.

— Кто пойдёт на такую зависимость от вас!

— Можно подумать, что сейчас вы не покупаете у нас газа или нефти. Наша зависимость друг от друга со временем будет только увеличиваться, нравится это кому-нибудь или нет. Может быть, это явилось одной из самых важных причин того, что за Второй мировой войной не последовала Третья.

— А вы сами применяете полученные знания для производства новых видов вооружений? — спросил корреспондент из ФРГ.

— Не в таких объёмах, как могли бы, но применяем. Это позволяет сэкономить средства на производство вооружений и численно их сократить.

— А этично пользоваться вам одним тем, что наработано всеми? Смахивает на воровство.

— У кого мы украли? — засмеялся Машеров. — Пока ничего этого нет. После пресс-конференции каждому из вас выдадут копии нашего меморандума. Это объёмный документ, в котором есть ответы на многие ваши вопросы. Наверняка некоторые из вас начнут кричать о том, что мы подтасовываем факты с целью направить мировое развитие в выгодном для себя направлении. Мы к этому готовы, как готовы и к сотрудничеству с самыми разными силами, для того чтобы наш мир не превратился в грязную и плохо приспособленную для жизни свалку.

— И вы думаете, что многие включатся в эту работу?

— Я на это надеюсь.

Глава 14

Шум в средствах массовой информации не утихал. Обсуждения, критические высказывания учёных, язвительные оценки — чего только не было. По мере приближения указанной даты извержения американского вулкана, нарастало напряжение: всё должен был решить Сент Хелес. Через неделю после выступления советского лидера окрестности вулкана сотрясла серия подземных толчков, а двадцать седьмого марта раздался сильный взрыв с выбросом пепла и газов. Выбросы пепла наблюдались весь апрель. С шестнадцатого по семнадцатое мая в район вулкана началось настоящее паломничество. В десяти километрах от него скопились сотни автомобилей, хозяева которых устроили возле своих машин палаточный городок. Там же были съёмочные группы основных американских телеканалов, много журналистов с фотокамерами и даже несколько сенаторов. Попытки американских вулканологов убедить людей, что здесь слишком опасно, успехом не увенчались. Закончилось всё очень трагично. В половине девятого утра мощный толчок опрокинул большинство палаток. Из-за землетрясения вся северная часть вулкана сползла вниз, и из разлома хлынул поток лавы. Прогремел сильнейший взрыв, и из кратера на высоту двадцать пять километров взметнулся столб пепла и раскалённых камней. Растаял ледник, и ринувшийся вниз грязевой поток начал на глазах приближаться к лагерю. Стало темно, как ночью, а из-за приносимых от подножья вулкана газов было трудно дышать. Обезумевшие от страха люди бросились к автомашинам, но уйти удалось немногим, и накативший на лагерь лахар похоронил под слоем грязи и камней больше тысячи человек. Отдельные лахары удалились от склона вулкана больше чем на сорок километров, вызвав гибель ещё нескольких сотен любопытных. Выброс пепла был так велик, что в ста сорока километрах от вулкана его толщина на земле составила двенадцать сантиметров, а в четырёхстах видимость не превысила трёх метров. Вся территория вокруг вулкана площадью в шестьсот квадратных километров выгорела полностью. Повторившееся через неделю извержение было в несколько раз сильнее, и выбросы пепла загрязнили значительную территорию двух штатов. Последовавшую за этим во многих странах реакцию можно было назвать шоком. Ехидный тон исчез, хотя кое-кто и высказывался, что нужно подождать землетрясения в Алжире. Алжирцы не стали ждать, они начали активно готовиться, расселяя население города Аль-Аснам и укрепляя дома в более отдалённых районах. Именно в это время всплыло моё имя. Конечно, проболтались американцы. Это была целенаправленная компания обливания грязью, благо было к чему прицепиться. Я украл много чужих песен и книг и выдал их за свои. Что хорошего может исходить от такого мерзавца? Будучи по сути стариком, соблазнил молодую девушку, купив её своими гонорарами. Там было много всего, включая угрозы расправы со стороны евреев-ортодоксов. По советскому телевидению выступил Косыгин. Это было за месяц до его ухода на пенсию. Он подтвердил, что именно я передал правительству всю имеющуюся информацию и в дальнейшем оказывал помощь в проведении реформы и научных изысканиях, за что меня награждают орденом Ленина. Кроме того, за выдающиеся заслуги в области музыки и киноискусства мне и Люсе присвоили звания заслуженных артистов РСФСР. Это был перебор, но, как я понял, присвоение званий сделали в пику западной компании клеветы. А на следующий день в Балаклаву приехал Юркович.

— Здорово у вас! — сказал Илья Денисович. — Курорт!

— Конечно, курорт, — отозвалась Люся. — Сейчас середина июля, попробовали бы вы пожить здесь в декабре.

Она два месяца назад родила сына и на днях должна была выйти на работу.

— Я не отказался бы и в декабре, — вздохнул он. — Где можно повесить китель? Во-первых, позвольте поздравить с орденом и со званием, причём тебя со многими.

— С какими многими? — не понял я.

— Ты теперь почётный гражданин одиннадцати арабских государств. Есть много приглашений посетить их столицы вместе с женой. Даже король Халид ибн Абдель Азиз Аль Сауд прислал официальное письмо. Понятное дело, что никуда вы не поедете.

— От вас, Илья Денисович, одно расстройство, — вздохнула жена. — Только начала мысленно примерять хиджаб...

— В верхах решили, что нечего тебе отсиживаться, — сказал Юркович. — Нужно подготовиться и выступить с обращением к соотечественникам. Ты не Машеров, но не уступаешь ему популярностью. Компания клеветы не стихает, и это начинает мешать. Нужно, чтобы ты сам всё объяснил нашим, а потом провёл пресс-конференцию. Сколько тебе нужно времени на подготовку?

— Завтра утром буду готов, — ответил я.

— Тогда я завтра заеду к вам часов в десять, и вместе съездим в Севастополь. Сделаем запись, а время и место пресс-конференции уточним позднее.

Запись на студии делали в одиннадцать часов. Я собрался с мыслями и начал рассказ с того, каким был мир, который я покинул. Закончив его описание, сказал:

— Возможно, это была ещё не агония и жизнь на планете просуществовала бы несколько столетий, но это было бы именно существование. Поэтому, когда появилась возможность прожить ещё одну жизнь и что-то изменить к лучшему, я не колебался ни минуты.

О встрече с Ольгой и переносе я не рассказывал, были у меня на это причины.

— В первое время личность старика подавила личность подростка, — продолжил я. — Я чувствовал себя всё тем же восьмидесятилетним стариком в молодом теле. Потом обе личности слились, и это сильно повлияло на моё поведение. Жизненный опыт никуда не делся, но ощущал я себя молодым человеком. Я решил не повторять свою жизнь. В течение длительного времени вспоминал и записывал всё, что узнал ценного в своей жизни, а такого было очень много. Помогало то, что в результате переноса сильно улучшилась память. Чтобы прикрыть свою работу, сказал родителям, что пишу книгу. Мне и в самом деле пришлось её написать.

Я продолжал свой рассказ, очень похожий на исповедь, стараясь не касаться личных отношений с Люсей.

— Изменения в нашей жизни действительно привели к тому, что не появились многие произведения. В качестве примера могу привести фильм "Семнадцать мгновений весны". В моё время его заказал человек, занимавший пост председателя КГБ. В вашей реальности его не было на этом посту, поэтому, если бы я не вмешался, не было бы создано и фильма.

Я рассказал всю историю, начиная с написания сценария и визита с ним к Семёнову.

— Несколько лет назад ухудшилась память. Она у меня и сейчас на зависть многим, но уже не помню дословно текст книг. Помню только сюжеты, а тексты по ним писал уже сам во всех последующих книгах. Единственная чисто моя работа — это фильм "Воин", в остальных я в той или иной мере что-то заимствовал из созданного в прежней жизни. Я помню много песен, сюжетов книг и снятых фильмов. Что-то из этого будет создано, остальное сотрёт изменение реальности. В ближайшее время я опубликую список заимствованных работ с указанием, кем они были созданы в той жизни. Я прошу прощения у тех поэтов, композиторов и писателей, чьи ненаписанные произведения использовал. Обращаюсь к правительству с просьбой снять с меня звание заслуженного артиста и обещаю в дальнейшем найти для себя работу, не связанную с художественным творчеством.

— Наговорил много глупостей, — одобрительно сказал генерал, — но так даже лучше. Список приготовил? Давай его мне. Запустим это в эфир и подождём реакции.

Реакции не пришлось долго ждать. Моё выступление показали на следующий день перед программой "Время", а потом ещё два раза в субботу: утром и вечером. Первой откликнулась соседка по этажу, поймавшая меня в подъезде.

— Вы что это обещали? — сердито сказала она. — Как можно дать пропасть хорошим песням? И вашими книгами люди зачитываются. Напишет их кто-нибудь другой, тогда ладно, а если нет? Только из-за того, что сюжет придумал кто-то, кто, может быть, теперь вообще не родится? Плюньте в глаза тому, кто обвинит вас в воровстве, а если не можете сами, позовите меня!

Следующим отреагировавшим стал Добронравов, интервью с которым показали этим же вечером.

— Николай Николаевич, — обратился к нему репортер. — Как вы можете прокомментировать выступление Ищенко? В перечне использованных произведений много песен на ваши стихи.

— Какие же они мои, если я их не писал? — засмеялся поэт. — Жена тоже не имеет никаких претензий. С песнями могли пострадать только певцы. Хороших не так уж много, и певцам постоянно их не хватает. Если кто-то перехватит репертуар, вы как певец можете не состояться. Но Геннадий брал песни разных авторов, написанные в разные годы, поэтому и певцам нечего жаловаться.

— По-моему, всё это вообще высосано из пальца, — сказал интеллигентного вида прохожий, которого остановили для интервью. — Наши поэты и композиторы не сидят без дела. Не написали одну песню, напишут другую, ещё лучшую. Все от этого только выиграют. А фамилии писателей, кроме Можейко, вообще незнакомые. Жизнь сильно изменилась, они вполне могут заняться чем-нибудь другим, а уж написать такую же книгу — это, простите, ерунда. Зря Геннадий давал это обещание, будет лучше, если он о нём забудет. А на заграницу плевать.

— Слышал, что говорят люди? — сказала Люся. — Не майся дурью и садись за книгу. У тебя их на восстановление уже десяток.

— Показывают тех, кто высказывает правильные мысли, — отмахнулся я. — Интервью с тем, кто назовёт меня ворюгой, в эфир не выпустят. Интересно, что по этому поводу сказал бы Герасимов. Давай подождём, чем всё закончится.

Закончилось тем, что Люсе запретили работать в драматическом театре, где она успела сыграть только одну роль. В Севастополь жену отвозила охрана, а в театре за ней, естественно, никто не ходил хвостом, этим и попытались воспользоваться. Работавшая костюмером пожилая еврейка брызнула Люсе в лицо серную кислоту. Уроки китайца не прошли даром: на автомате отбив руку с флаконом, жена ударом ноги свалила женщину, а потом бросилась ей помогать. Охране ничего не сказала, но о происшествии доложил директор, которому вменили в обязанность сообщать обо всех ЧП.

— Пока не подрастут дети, посидишь дома, — сказал я. — И не надо на меня так смотреть. Ну попала бы тебе эта стерва в лицо, много бы ты сыграла слепая? Тебе тридцать лет, а не дашь больше двадцати с небольшим. Никто не знает, насколько эти таблетки продлят жизнь. Думаю, что проживём без дряхлости лет до ста, а это значит, что мы с тобой не прожили и четверти взрослой жизни. Не спеши, всё ещё у нас будет.

Десятого октября сильное землетрясение разрушило в Алжире город Аль-Аснам. Благодаря принятым мерам число жертв удалось свести к трём десяткам человек и уцелело много укреплённых строений. Больше ни у кого не осталось сомнений в том, что Машеров говорил правду, а я стал почётным алжирцем. Интересно, выберут меня почётным итальянцем, когда в ноябре тряхнёт Италию? Я был уверен в том, что этого не сделают, так и оказалось. Но благодарность от президента республики всё-таки прислали.

Тема плагиата сошла на нет, когда во многих странах показали моё выступление, а потом и пресс-конференцию. О чём меня только не спрашивали, вплоть до интимных вопросов, но были и те, кто действительно пытался понять.

— Почему вы взялись петь чужие песни и выдавать их за свои? — спросил меня пожилой француз. — Я не понял этого из вашего выступления.

— Причин несколько, — ответил я. — Я уже говорил о том, что для передачи записей потребовалось стать известной личностью. Кто из серьёзных людей стал бы разговаривать с обычным мальчишкой? Мне очень хотелось подарить людям песни, которые знал один я, и сделать это можно было только под своим именем. К тому же я люблю петь, а у моей любимой оказался замечательный голос. Пробиться со старым репертуаром, да ещё детям, было нереально, новые песни сразу же привлекли внимание.

— Я понял, — сказал он. — В этом нет ничего недостойного.

— Вы просто так отдали все знания, ничего не потребовав взамен? — спросил корреспондент итальянской газеты. — Почему? У вас нет даже собственного автомобиля! У нас вы бы имели миллионы!

— Или сидел бы под замком, — ответил я, вызвав смех. — Зря смеётесь. Меня могли запереть и здесь. Слишком рискованно оставлять на свободе человека с такими знаниями. Повезло, что здесь поверили, у вас могли не поверить. А деньги... Их предлагали, но я зарабатывал достаточно, чтобы ни в чём не нуждаться. Машину предоставляли по первому требованию вместе с охраной, да и в другом помогали, так что у меня нет поводов для недовольства.

— В чём причина того, что вы уехали из Москвы в закрытый город? — спросил американский корреспондент. — Боитесь? Кого?

— Руководство опасается, что из меня попытаются вырвать научные секреты, — объяснил я. — Опасения не беспочвенные, а обеспечить охрану в Москве было бы намного сложней. Помимо интересов к секретам может быть желание отомстить. Я всё-таки очень многим отдавил ноги.

— Долго терзали? — спросила жена, когда меня привезли с проходившей в Севастополе пресс-конференции.

— Два десятка человек, и каждому нужно ответить. Только одного отшил за хамство. Так, это что за явление природы?

Вопрос был задан дочери, которая вошла в гостиную, придерживая разорванное платье.

— Я не явление, — ответила Машка, задрав нос. — Явление скоро будет.

— И кто же к нам явится? — спросила жена. — Рассказывай, из-за чего подралась.

— А что они обзывают папу вором? — сказала дочь. — Скажут ещё, я им второй раз врежу!

— И кому же ты врезала? — спросил я, переглянувшись с женой.

— Вовке и Славке из соседнего подъезда.

— Надеюсь, что ты никого из них не убила? — спросила Люся. — Ну и хорошо, молодец, всё правильно сделала. Иди поменяй платье и пока не выходи на улицу. Если придут жаловаться родители, мы разберёмся.

Мальчишки, о которых говорила дочь, уже учились в первом классе и были детьми гражданских специалистов, обслуживавших коммунальное хозяйство Балаклавы.

— Зря ты научила её драться, — недовольно сказал я, — и ещё похвалила за драку. Такие вещи не доказываются кулаками, а теперь о Машке пойдёт слух, как о хулиганке. Малолетняя зараза, которой нет и шести лет, лупит двух мальчишек на два года старше себя! Мало о нас говорят? Не удивлюсь, если многие запретят своим детям с ней водиться, а сверстников у неё и без того немного.

— Всё правильно! — не согласилась жена. — Если хочет заниматься, пусть занимается. Что плохого в том, что девочка может за себя постоять, а не приходит к тебе вся в слезах? И за тебя она вступилась правильно. Моего отца кто-то обзывал бы ворюгой, а я молча это терпела бы? Молчишь, значит, нечего сказать. Ей и шести нет, ответила, как смогла. Пусть приходят разбираться, я найду что сказать.

Пришли не разбираться, а извиняться, причём не матери, а отцы.

— Я своему дополнительно всыпал, чтобы не повторял за другими всякие глупости, — говорил отец Вовки.

— Я сделал так же, — присоединился к нему отец Славки. — Вы, пожалуйста, не наказывайте свою дочь. Молодец девочка.

— Слышал? — сказала жена, когда мужчины ушли. — Это и есть глас народа, а не подборки телевидения. Не майся дурью, а садись и пиши. Можешь выпускать книгу под двумя фамилиями: того, кто писал тогда, и своей. А то взял бы и написал свою обо всём, что случилось в твоей жизни в исчезнувшей реальности. И о распаде Союза, и обо всём, к чему это привело. Ты уже давно пишешь профессионально, так что получилось бы очень интересно и познавательно. А то ещё больше подсядет память, и уже не сможешь нормально описать, а подсказать будет некому.

На следующий день мне привезли в подарок компьютер. Их уже давно выпускали в большом количестве, но всё шло в науку и производство. В ближайшие годы собирались оснастить этой техникой институты, а потом и школы. До продажи населению в этом веке вряд ли дойдёт. Как я позже узнал, для личных надобностей хотели организовать что-то вроде интернет-кафе. Сами компьютеры выпускали двух типов: менее мощные для офисной работы и управления, которые составляли большую часть выпуска, и мощные графические станции для проектирования и некоторых других работ. Офисные имели встроенные звуковые и видео контроллеры, позволявшие смотреть и слушать не очень сжатые записи, а графические по своим возможностям соответствовали компам, которые выпускались в начале следующего века. К каждому из них прилагалась флэш-память, которая и служила основным носителем информации. Оптические дисководы поставлялись отдельно, и подключение шло через универсальный интерфейс. Первые мониторы были на трубках, потом их сменили чёрно-белые ЖК-панели, а сейчас они выпускались только цветные. Единой сети по Союзу пока не было, но ею занимались. Старые АТС заменялись цифровыми, прокладывались новые линии связи и готовились базы данных. Такой заразы, как компьютерные игры, у нас пока не было, хотя программисты писали простенькие игрушки, которыми народ развлекался в перерывах. На это смотрели сквозь пальцы. В своих тетрадях я привёл раскладку клавиатуры, и её повторили без изменений, так что не пришлось переучиваться, а скорость набора текста была выше, чем при работе с авторучкой. Если бы ещё не мешала дочь, которая заявила права на папину игрушку...

Жена сидела дома два года, начав от безделья сочинять стихи. До уровня Пушкина не дотягивала, но получалось очень неплохо, она даже выпустила сборник стихов. Когда Машка перешла во второй класс, а Олегу пошёл третий год, мы снова начали сниматься, выезжая для этого в Одессу. Сначала в одном фильме снялась жена, потом в другом мы сыграли вместе. Люся была счастлива, и я тоже изображал счастье, чтобы её не расстраивать. На самом деле работа в чужих фильмах оставляла чувство неудовлетворённости. Хотелось снять свой, но для чего-то по-настоящему хорошего у меня не хватало возможностей. В том же году мы вдвоём побывали в Москве и навестили семью Татьяны и Ольгу с мужем. Приехали и во ВГИК. Дождались, когда закончатся занятия в студии, и зашли пообщаться с Герасимовым. Сергею Аполлинариевичу было уже семьдесят шесть лет, но выглядел он заметно моложе и не жаловался на здоровье.

— А всё твои таблетки! — говорил он, выпроводив не желавших уходить студентов. — За одно это лекарство тебе нужно поставить памятник! Дорого, но с ними я совсем не чувствую своих лет. И с женой то же самое. Теперь их хоть можно без труда купить в любой аптеке, а одно время исчезли, и пришлось использовать связи, а вы знаете, как я этого не люблю!

— Скажите ему, учитель, своё мнение о плагиате! — попросила жена. — А то до сих пор не хочет работать, всё делает из-под палки!

— Серьёзно? — удивился Герасимов. — Я считал тебя умнее! Какой плагиат, где ты его увидел? Плагиат — это воровство. Человек вложил ум, силы, время и талант, а кто-то всё это присвоил. И у кого крадёшь ты? По-твоему, восстанавливающий чужие полотна реставратор тоже вор? Ты труженик, видел я, как ты работаешь. И талантлив во всём. Я прочёл много книг и не жалуюсь на память, но вряд ли смогу так восстановить хоть одну, чтобы читалась не хуже, чем у автора. Указывай в своих работах, так сказать, первоисточник и не думай о том, что могут сказать глупцы. Главное в творчестве — это доставлять радость людям, а ты это делал. И Люся тоже. Многие до сих пор вспоминают ваши концерты и говорят, что с вами "Голубые огоньки" были веселее. А ваш "Воин" — это один из лучших фильмов отечественного кинематографа! Его купили даже американцы. Не знали? Вам по-прежнему нельзя жить в Москве? Жаль, я по вам соскучился. Расскажи хоть анекдот, давно я от тебя их не слышал...

В этот приезд впервые за последние пять лет встретились с Машеровым. И он внешне мало постарел и выглядел бодрым. На сколько же лет увеличится наша жизнь, если мы так рано начали устранять повреждения в организме?

— А вы почти не изменились, — сказал он, когда мы вошли в его кремлёвский кабинет. — Садитесь ближе.

— Вы тоже прекрасно выглядите, — сказал я. — Таблетки?

— Они, — кивнул Пётр Миронович. — Нам пришлось открыть секрет. Всё равно к нему уже начали подбираться, а так хоть заработали на лицензии. Теперь по всему тихоокеанскому побережью США выгребают водоросли и ловят ежей. Со временем это приведёт к росту населения в наиболее богатых странах. Медики считают, что при раннем приёме можно увеличить срок жизни чуть ли не вдвое. Тебе за это многое спишут. Думаю, что вам придётся просидеть в затворниках лет десять, а потом можно жить нормально. Ты уже не будешь знать никаких секретов, да и злости в отношении вас поубавится. Твоя популярность на Западе растёт, поэтому со временем вряд ли кто пожелает сводить счёты. И дети за это время подрастут. Если надоела Балаклава, можем поменять на что-нибудь другое.

— Пока всё нормально, — ответил я. — А как дела с реформой?

— Газеты читаешь? — спросил Машеров. — Значит, должен быть в курсе. У нас в них теперь не врут... почти. Не всё и не везде так хорошо, как хотелось бы, но с недостатками борются. Революционных изменений больше не будет, только доведение до ума уже сделанного. Хозяйство большое, да и кадры кое-где оставляют желать лучшего. На всё нужно время.

— Хотел задать вопрос, — сказал я. — Люся подала одну идею. Что, если написать фантастический роман из моей жизни о том, как всё было раньше? Должна получиться очень поучительная вещь. Люди стали жить гораздо лучше, чем в моё время, и всё равно наверняка есть много недовольных. Мы не выиграем у Запада соревнование по производству барахла, да и нет в этом никакого смысла. Люди должны жить комфортно и интересно, а не гнаться за новинками только потому, что их на это толкает реклама. В моё время специально не делали долговечных вещей, чтобы иметь гарантированный сбыт. Даже ткани выпускали такие, которые быстро протирались и рвались. Прочитают, что принёс капитализм, будут больше ценить то, что имеют.

— Написать о развале Союза? — задумался Машеров.

— От проблем не закрыться лозунгами, — сказал я. — И не настолько уж крепка эта новая общность людей, как нам хотелось бы. Вот пусть и подумают, стоит ли делиться, а после пускать кровь соседям, с которыми до того мирно жили сотни лет. Разрыв хозяйственных связей ударил по всем. После этого десять лет не могли оправиться. А войны и вражда? И потом это же фантастика.

— К тому, что исходит от тебя, присматриваются очень внимательно. Я пока не готов ответить на этот вопрос. Книга будет большая?

— Будут три книги, и все не тонкие.

— Тогда договоримся так. Ты пишешь первую книгу и отсылаешь её мне. Мы посмотрим и скажем, пойдёт ли она в печать. Если не захочешь писать на таких условиях, лучше не браться.

— Попробую, — согласился я. — К вам будет просьба. Я хотел сделать это сам, но поскольку связан в передвижении...

— Не тяни, — недовольно сказал Машеров. — Говори что нужно.

— Есть одна женщина, с которой мы в следующем году моей реальности образовали семью. Ей было нелегко в жизни: семья родителей распалась, а своей она не создала и квартиры не получила, жила в общежитии на пару с одной девушкой. Жить стали лучше, и с квартирами теперь намного легче, но, если не вышла замуж, вряд ли для неё что-то поменялось. Мужа вы ей не найдёте, но квартиру-то можно дать? Хоть бы однокомнатную. И я был бы признателен, если бы мне о ней хоть что-нибудь написали.

— Интересно?

— Дело в другом. Я чувствую себя немного виноватым. Понимаю, что это глупо, но все равно... Я ведь прожил с ней всю жизнь. И если сейчас она останется без семьи, или попадётся какая-нибудь дрянь...

— Понятно, — сказал Машеров. — Не так это и глупо. Возьми ручку и блокнот и пиши её координаты. Что можно, мы для неё сделаем. А вам самим что-нибудь нужно?

— У нас есть всё, — ответил я, — разве что отцу с тестем не помешала бы небольшая мотолодка. Оба заядлые рыбаки. Деньги у меня есть, нужно только купить и доставить.

— Сделаем. Им выделят лодку с базы подводников. Что-нибудь ещё?

— Спасибо, — ответила Люся, — больше ничего не нужно.

На следующий день мы собрали друзей на квартире Герасимова и хорошо посидели. Все регулярно употребляли таблетки и мало изменились. Утром следующего дня вылетели в Севастополь.

— Вроде ненадолго уехала, а успела соскучиться! — сказала Люся, тиская детей. — Не только по ним, но и по родителям и даже по квартире. А посижу неделю, и снова станет скучно. Когда возьмёшься за книгу? Мне страшно интересно её почитать. Одно дело, когда просто рассказываешь, а другое — роман.

— С сегодняшнего дня и возьмусь, — решил я. — Остальное можно отложить.

Первую книгу я написал за три месяца, но отсылать не стал, пока на стол не легла толстая пачка отпечатанных листов второго тома. В нём было много такого, что могло подтолкнуть руководство к опубликованию книги, один первый том могли и не напечатать. Книги были отправлены в адрес Машерова в начале апреля восемьдесят третьего года, а через десять дней от него пришло сообщение из двух слов: "Пиши третью".

Квартиру Светлане дали вскоре после нашего возвращения. Об этом говорилось в присланном мне письме. В остальном, пока не вмешался я, её жизнь поменялась мало. Я очень надеялся, что двухкомнатная квартира и должность заведующей аптекой позволят ей лучше устроить жизнь. О последнем я не просил, но, видимо, азовское начальство проявило инициативу, узнав, что судьбой молодого провизора заинтересовались в ЦК.

Все три книги были отпечатаны одновременно и вышли в продажу в сентябре. Несмотря на большой тираж, они были моментально разобраны, во многих случаях вообще не дойдя до прилавков магазинов. Вскоре тираж повторили с тем же результатом. Вещь получилась сильная, пожалуй, лучшего я ещё не писал. Много спорили, придумал я это, или так и было в действительности. Споры прекратились после интервью, в котором я сказал, что хоть книга отнесена к жанру фантастики, в ней описаны реальные события. А Пётр Миронович заявил, что такая книга должна стоять на книжной полке каждого партийного работника. Вот удружил! Ясно, кому теперь пойдёт весь третий тираж, решение о выпуске которого уже было принято.

Глава 15

— Мы находимся в Командном Центре управления космических войск Советского Союза! — говорил репортёр, проходя мимо терминалов, за которыми сидели военные.

За ним с небольшой камерой следовал оператор, передававший в студию панораму огромного зала Центра.

— Как вы знаете, через два часа на окраине Бангкока должен упасть метеорит, взрыв которого привёл бы к разрушению значительной части города и гибели огромного числа его жителей. В настоящее время население столицы Таиланда эвакуировано, а город окружён армейскими подразделениями, цель которых — предотвратить грабежи и оказать помощь пожарным. В Советском Союзе принято решение, согласованное с правительством Таиланда, попытаться изменить траекторию полёта метеорита с целью сместить точку его падения на семьсот километров западнее, в Андаманское море. Это может вызвать волну цунами, высота которой будет зависеть от глубины моря в месте падения метеорита, его остаточной массы и скорости. По расчётам учёных, она вряд ли превысит пять метров. Население в прибрежных районах тоже эвакуировано в безопасные места. Как известно, в ООН принято решение, что использование ядерных зарядов для уничтожения потенциально опасных космических объектов не противоречит запрету на их применение в космическом пространстве в военных целях. Запрет на хранение в космосе такого оружия остаётся в силе, поэтому метеорит будет атакован звеном истребителей МИГ-51, которые выйдут в космическое пространство и произведут пуски ракет с ядерной боевой частью. Точнее, действовать будет один истребитель, остальные выводятся только для страховки. Глобальная система радиолокационного поиска космических объектов уже больше двух часов следит за метеоритом, который по приблизительным оценкам имеет диаметр около сорока метров и массу сто сорок тысяч тонн. В настоящее время скорость полёта метеорита относительно нашей планеты составляет восемнадцать километров в секунду. Сейчас нам сообщили, что истребители стартовали с палубы советского авианосца "Пётр Машеров", находящегося на боевом дежурстве в Индийском океане. Время подлёта...

— Пойдём на кухню, — сказала Люся. — Успеем поесть, пока они выйдут на нужную орбиту.

Мы с ней смотрели телевизор, на большом экране которого в объёме показывалось одновременно несколько изображений.

— Сейчас пойдём, — ответил я. — Выключи этого болтуна и авианосец. Достаточно бортовых камер истребителей. И оставь комментатора первого канала, он если что скажет, то по делу. Что нам приготовили на ужин?

— Я заказывала Миле пудинг, — сказала жена, орудуя дистанционным пультом, — ну и твоё любимое какао.

Мы уже пять лет жили в этом доме, который по моей просьбе построили в Азове. Точнее, не в самом городе, а в нескольких километрах от его окраин. Десяти комнат хватало для жизни и приёма родственников и многочисленных друзей, которые не оставляли нас вниманием. Инженерные коммуникации протянули не из города, а из совхоза, до которого было ближе. Возле дома разбили небольшой парк в тридцать соток, за которым ухаживал живший в совхозе садовник. Оттуда же приезжала наша кухарка и домработница. Весёлая и славная восемнадцатилетняя девчонка стала для жены объектом приложения материнских инстинктов. Она не захотела оставлять своих стариков и переселяться к нам, поэтому каждое утро приезжала на своём ролере, оставаясь у нас ночевать только в непогоду. Езда в дождь и сильный ветер на открытом электромотоцикле то ещё удовольствие, даже если она занимает всего десять минут. Сами мы выезжали редко, пользуясь одним из двух электромобилей, стоявших в подземном гараже. Их конденсаторов хватало только на полсотни километров, но нам больше и не требовалось. Азов рядом, а до Ростова добирались за десять минут монорельсом. В свои семьдесят четыре года мы выглядели и чувствовали себя не больше чем на пятьдесят. Да здравствуют таблетки! Геронтология, как наука, больше не существовала. Искать средства для продления жизни или изучать старение было бессмысленно. Учёные установили, что приём регенерирующего препарата с двадцатилетнего возраста продлевает жизнь человека до предела возможного — двухсот лет. Это породило немало проблем в развитых странах. В конечном итоге повсеместно пришли к выводу, что по достижении пенсионного возраста проводится медико-биологическая экспертиза, по результатам которой этот возраст могут увеличить ещё на десять лет и не один раз. И правильно. Зачем человеку пособие, если он стар только по возрасту?

Этот мир болел всеми болезнями, существовавшими в той реальности, которую я наконец стал забывать, но многое проявлялось слабее, чем тогда. В Советском Союзе потребности в электроэнергии обеспечивали термоядерные станции. Атомные были законсервированы, а тепловые полностью демонтированы. Уже больше десяти лет мы строили такие же станции для других и экспортировали электроэнергию соседям. Ещё раньше реакторы подобного типа начали выпускать в США, но пока американцы строили их только для себя. Благодаря дешёвой электроэнергии основным видом транспорта в городах стали метро и монорельсы, а для дальних перевозок использовали скоростные электропоезда. Шесть лет назад мы рассекретили конденсаторы, которые позволяли накапливать и долго удерживать огромный электрический заряд. До этого их применяли только в военной технике, теперь стали использовать для поездок на небольшие расстояния в дешёвых и удобных электромобилях и ролерах. Обычными автомашинами по-прежнему пользовались, но в основном для дальних поездок, поэтому в городах не было смога. Под нашим давлением ООН приняла запрет на бурение скважин в морях на глубинах свыше пятисот метров и ввела ограничение на тоннаж танкеров. Потребность в нефти была небольшой и постоянно уменьшалась, поэтому человечеству хватало и того, что добывали на суше. Океан, конечно, загадили, но уже не так сильно. И с потеплением ситуация была некритичной, хотя изменения климата уже чувствовались. С контролем численности населения в Азии и Африке было так же плохо, как и в моей реальности, а вот во многих странах Латинской Америки удалось снизить рождаемость и поднять уровень жизни. В мире уже двадцать лет использовались пять валют, в том числе и рубль, который раньше применяли только для безналичных расчётов. Три года назад сняли ограничения по рублю, и его теперь свободно обменивали на другие валюты в большинстве стран мира. В США тоже было много изменений. Запрет на иммиграцию они не сняли, наоборот, ужесточили закон и избежали тем самым многих неприятностей. С экономикой тоже было меньше проблем, так что дефолта пока не ожидалось. Мы с ними не дружили, но и не враждовали. В мире появилось много государств, демонстрировавших растущую экономическую и военную мощь, поэтому в Штатах распростились с идеей американского мира, а на нас смотрели, как на неизбежное зло. Самая тяжёлая обстановка была в Чёрной Африке. Бесконтрольный рост населения вынудил сводить леса для внутреннего использования древесины и её экспорта, а также увеличения площадей пахотных земель. Из-за этого начал меняться климат, становясь более засушливым. В прошлом году они впервые испытали, к чему приводит подобное безрассудство. Два месяца в нескольких странах Южной Африки не стихали пыльные бури, необратимо уносящие тысячи тонн плодородной почвы. Войны, которые во множестве бушевали на этом континенте в моё время, сейчас начались с запозданием, но были более ожесточёнными, а государства Европы не пускали к себе беженцев. В арабском мире тоже воевали, но, как правило, всё ограничивалось локальными конфликтами, а исламского терроризма этот мир так и не узнал.

В ООН был организован специальный комитет. Все государства, ведущие работы в области генетики, должны были отчитываться ему и беспрепятственно допускать инспекторов на свои объекты. Это не было гарантией от неприятностей, но лучше такой контроль, чем никакого.

В Советском Союзе коммунизм пока не построили и, судя по всему, построят нескоро. Уровень жизни был примерно такой, как в ФРГ, только без их крайностей в его распределении. Сложностей хватало, и постоянно появлялись новые, но так и должно быть в государстве, занимавшем шестую часть суши. Постоянной проблемой была коррупция, которой не избежало ни одно развитое государство. Чем выше были доходы населения, тем больше выявляли злоупотреблений части чиновничества. У нас с этим боролись, сажая взяточников и конфискуя их имущество, в Китае, как и в моё время, их расстреливали. И всё равно желающих "подработать" не становилось меньше. С Китаем у нас была "осторожная дружба". Мы с ними торговали и заключили договор о совместной обороне, но отклонили все предложения китайского руководства о контролируемой иммиграции и совместном освоении наших территорий. С Японией были нормальные отношения. Благодаря нам они смогли подготовиться к стихийным бедствиям и избежать больших потерь в людях и аварии на Фокусиме. Японцы даже пошли на то, что разрешили нам строить на их территории свои термоядерные станции и продавать им электроэнергию. Как только в США построили первый реактор, мы продали Японии свои станции и договорившись о совместном владении проблемными островами. После этого был подписан мирный договор, согласно которому через десять лет на территории Японии не должно было остаться иностранных военных баз. Не дожидаясь этого срока, американцы потихоньку сворачивали своё хозяйство на всех пяти базах.

Мы с женой уже двадцать лет обходились без охраны, наслаждаясь свободой. Сюда переехали из Москвы, где жили всё последнее время. Занимались в основном съёмками фильмов, кроме того я продолжал восстанавливать не написанные в этой реальности книги, а жена писала стихи. Семь лет назад меня выбрали в Верховный Совет, который численно сократился в три раза и стал постоянно действующим органом. Пришлось пять лет поработать в комиссии по культуре. В последние годы жизни в Москве я почувствовал, что работа в кино перестала приносить удовольствие, всё потихоньку приелось. Песни мы уже тоже не пели на публике, только дома для себя и друзей. Появилось много замечательных певцов, а у жены, несмотря на таблетки, были уже не те способности. Всему своё время. Наши родители были живы, хотя мужчины несколько лет назад отметили столетний юбилей. Таблетки помогли, но принимать их начали поздно, поэтому всем осталось жить очень недолго. Я заказывал дом в Азове в расчёте и на них тоже, но никто не захотел уезжать из Москвы. Нас каждый год навещали, но жили по-прежнему в Москве на одной лестничной площадке. Там были их друзья и Татьяна с Ольгой и многочисленными внуками, а здесь одни мы. Маша окончила биофак МГУ, вышла замуж и сейчас жила с семьёй во Вьетнаме, выращивая на наших морских фермах ежей и водоросли. Олег стал военным лётчиком и служил в тех самых войсках, которые пытались сейчас отвести смерть от Бангкока. Он развёлся с первой женой и женился вторично. От обоих браков были дети. Обе жены, прежняя и теперешняя, регулярно приезжали к нам с внуками, а прежняя навещала даже после того, как вторично вышла замуж.

После переезда в Азов Люся два года играла в одном из ростовских театров, потом всё бросила и занялась азовским театром юного зрителя. Под её руководством этот самодеятельный коллектив постепенно превращался в профессиональный.

Мы съели свой пудинг и вернулись к телевизору.

— Истребители вышли на расчётную орбиту, — сообщил комментатор. — До времени применения оружия осталось двадцать минут. Все три машины находятся в состоянии боевой готовности, системы функционируют нормально. Параметры орбиты...

— Зря поспешили, — сказала жена. — Надо было поесть фрукты. Будешь мандарины? Я могу принести.

— Не стоит. Пульт у тебя? Включи спутник и побережье.

На экране появились вид из космоса той части Индийского океана, куда мог после обстрела упасть метеорит, и участок побережья Таиланда с морским пляжем, пальмами и брошенными шезлонгами.

— Осталось семь минут, — напомнил о себе комментатор. — Точно определить степень воздействия ядерного взрыва на метеорит невозможно, поэтому трудно сказать, какую часть массы он потеряет при взрыве, и посчитать изменение его траектории. К счастью, предполагаемый район падения...

— Может вообще разлететься на куски, — сказал я. — Тогда всё закончится фейерверком. А если в нём полно железа...

— Помолчи, — попросила жена. — Сейчас должны начать.

— Внимание! — сказал комментатор. — Пуск ракеты!

Камера одного из истребителей передала изображение соседней машины, от которой отделилась сигара ракеты и почти мгновенно исчезла с экрана. Картинка сменилась, теперь на ней были только звёзды. Через несколько секунд среди них вспыхнул ослепительно-яркий шарик ядерного взрыва.

— Подрыв в заданной точке, — сказал комментатор. — Взрыв вам показали через светофильтры. Внимание, метеорит уцелел и поменял траекторию. Сейчас она вычисляется системами слежения. Есть предварительный результат! Точка падения должна сместиться на сто километров к западу. Это за семьдесят километров от побережья. Данные пока...

— Смотри, — сказала Люся. — Он засветился. Вон на том экране, где океан.

Вскоре светящаяся точка достигла поверхности воды и погасла, а от места падения во все стороны пошла волна.

— Метеорит сохранил тридцать процентов своей массы, — сообщил комментатор. — Цунами идёт к побережью. Пока высота волны ориентировочно шесть метров, время подхода составит тридцать пять минут. Истребители выполнили задание и возвращаются на авианосец. А мы с вами подождём волну. Чтобы вам было не скучно ждать, мы расскажем...

— Я выключу, — сказала жена. — После японских цунами на эти неинтересно смотреть. Как ты думаешь, Олег принимал в этом участие?

— Позже узнаем, — ответил я. — В войсках полсотни таких машин, а пилотов ещё больше. С этим булыжником справились, как-то справятся через десять лет! Там не обойдёшься ракетой.

— Нам ещё шесть лет ждать твою гостью, — сказала Люся. — Не надоело строчить книги? Может, найдёшь себе другое занятие?

— Что такое шесть лет? — отозвался я. — Пролетят, и не заметишь. С писательством буду заканчивать, нужно только решить, чем его заменить. Ковыряться в земле не для меня, а что здесь ещё можно делать? Можно попутешествовать, и нас уже отпустят, только не хочу собой рисковать, пока не увижу Ольгу.

Шесть лет прошли быстро. По внешнему виду и самочувствию я не заметил этой прибавки в возрасте. Никакого сравнения с тем, что было в той жизни.

— И когда, наконец, появится твоя девочка? — спросила стоявшая рядом жена. — Начало темнеть.

— Ничего не понимаю, — расстроенно ответил я. — Она должна была появиться три часа назад. Поехали домой.

В одной руке у меня была не понадобившаяся детская шубка, второй я взял за руку Люсю, и мы пошли к стоявшему недалеко электромобилю.

— Бросай свою шубу в машину, — сказала она. — Я тебя отряхну, а потом то же сделаешь ты. Нужно было подождать в машине, а то похожи на снеговиков.

— Кто же знал, что так получится, — отозвался я, отряхивая её от снега.

Я чувствовал досаду и растерянность. Мы замёрзли и хотелось быстрее очутиться дома, поэтому я вёл машину по пустому шоссе на предельной скорости и потратил на дорогу минут пять. С помощью встроенного в машину пульта управления открыл ворота и подогнал электромобиль к крыльцу.

— Пошли в дом, — сказал я Люсе. — Чёрт с ней, с машиной, поставлю в гараж завтра.

— Не расстраивайся! — сказала жена. — Сейчас всё лучше, чем было. Можем обойтись и без посторонней помощи. Дверь открыта... Ты точно её запирал?

— Подожди! — сказал я, вернулся к машине и достал из бардачка один из наших пистолетов. — Теперь можно идти. Только на всякий случай держись сзади.

Мы вошли в прихожую, потом по коридору прошли к гостиной, в которой я сразу же включил свет.

— Здравствуй! — послышался знакомый голос. — Оружие можешь спрятать, оно тебе не понадобится.

— Ольга! — растеряно сказал я при виде сидевшей на диване девочки. — Ты откуда взялась?

— Ждал меня на том месте? — догадалась она. — Ну и зря. Я же говорила, что все вероятностные миры находятся в одном потоке времени. Это для вашей реальности всё исчезло, а я сохранила о ней воспоминания. Я знала, что ты придёшь, если сможешь, но не могла прийти в то время. Для меня оно стало прошлым.

— А здесь как меня нашла? — спросил я.

— Это было несложно, — сказала она и вытянула вперёд руку, в ладони которой засеребрился неизвестно откуда взявшийся шарик. — Это разведчик. В считанные минуты подключается к любой компьютерной сети и скачивает из неё всё, что может представлять интерес.

— Ты и в прошлый раз так же скачала? — спросил я.

— Она говорит по-русски без всяких присосок! — сказала жена. — Гена, что-то здесь не так!

— Объяснишь? — спросил я.

— Объясню, конечно. Садитесь. Не бойтесь, Людмила, никакого вреда от меня не будет.

Мы сели в кресла и приготовились слушать.

— Я не человек, — спокойно сказала Ольга. — Я рассказала тебе правду, только не о своей цивилизации, а об одной из человеческих. Наши миры находятся очень далеко отсюда. В ваших единицах это примерно тридцать световых лет. Мы с отцом прибыли в домен Земли с целью изучения вероятностных миров. В наших звёздных системах это делать запрещено. Вариатор вероятностей не изготовить кустарно, это слишком сложная машина. Сами исследования не запрещены, запрещено что-то менять в наших мирах. В каждый вариатор встроен маяк, который невозможно выключить. Следят за ними очень строго. Если кто-то попытается высадиться на одну из наших планет с вариатором, его просто сожгут вместе с кораблём. Если включат вариатор на планете, с одного из следящих спутников последует энергетический удар. И спутнику всё равно куда стрелять, потому что реальность важнее.

— А у нас, значит, можно? — спросила жена.

— Миры чужих не попадают под запрет, — подтвердила Ольга. — Проводить эксперименты в мёртвых мирах можно, но неинтересно, а человеческие цивилизации часто оказываются на грани гибели. Мы помогаем им, а заодно проводим исследования. Той цивилизации, о которой я тебе рассказала, проход в новый мир открыли мы. Вам развиваться до такого уровня тысячу лет. И потом, чем вы недовольны? Я только поверхностно сопоставила факты и то вижу, что в результате вмешательства состояние вашего мира стало намного лучше. Я не надеялась на такой результат. Конечно, отец на базе проведёт более полный анализ.

— А зачем вам изучать особенности развития человеческих цивилизаций? — спросил я. — Что это может дать?

— Мы не вас изучаем, — ответила Ольга. — Это только вспомогательные исследования, позволяющие понять, чем одна реальность отличается от другой. Основная сложность — это понять, что происходит с прежней реальностью.

— Ты же говорила, что она исчезает! — сказал я. — Разве нет?

— Материя просто так не исчезает и не берётся ниоткуда, — ответила она. — Для этого домена реальностей она действительно исчезает. Вот мы и хотим понять, куда именно и как в неё можно попасть. Если это будет решено, возможно, и в наших мирах не будет таких строгостей с исследованиями.

— А нам можете помочь? — спросил я. — Хотелось бы получить доступ в какой-нибудь полный жизни мир.

— Об этом нужно говорить с отцом, — сказала Ольга. — Я сама не решаю такие вопросы. Наверное, можем. Только много ворот не будет: вариатор — штука редкая. У тебя есть вафли?

— Тебе сколько лет? — спросил я.

— Ваших примерно двадцать, но для нашего вида я ещё ребёнок. А что?

— А как ты выглядишь? Неужели человеком?

— Нет, — ответила она. — Мы похожи, но не настолько.

— И отец не боится отпускать тебя к нам одну? — спросила Люся.

— А чего ему бояться? — по-человечески пожала она плечами. — Я под защитой. У вас никто не сможет мне навредить, разве что обрушат из космоса мощный лучевой удар или подорвут поблизости атомный заряд. Так что насчёт вафель?

— Чтобы я тебя ждал и не приготовил вафель! — сказал я. — Бери хоть мешок.

— Ловлю на слове! — сказала Ольга. — Давай!

— Сейчас принесу. Когда будешь уходить?

— Возьму твой подарок и уйду.

— А как мы узнаем о решении твоего отца?

— Не хочется мне брать вас на базу, — задумалась она. — Там повсюду защита, настроенная на наш вид. Да и отец может быть недоволен. Давай я сбегаю, отдам отцу разведчик и передам твою просьбу. Ну и сама за вас попрошу. Отработаю твой подарок, а потом сообщу при любом результате. Вы не хотите вернуться в прошлое уже вдвоём? Попробуете изменить будущее ещё раз, а мы опять проведём замеры.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Второй раз с опытом двух жизней, да ещё не одному, шансов, конечно, больше, но во всём этом слишком много случайностей. Может получиться не лучше, а гораздо хуже. И миру будет плохо, и мы проживём меньше, чем сейчас. Да и неохота прожить одно и то же по третьему разу. Я тогда точно не доживу до старости, раньше сдохну из-за того, что всё осточертеет.

Она была разочарована, но простилась тепло, забрала две сумки с вафлями и, развернув вокруг себя радужный диск, исчезла.

— Использовал тебя, мой дорогой, инопланетный разум, — сказала жена, когда мы остались вдвоём. — Шустрая девочка.

— Я тоже их использовал, — ответил я. — Нам с тобой грех жаловаться на жизнь. А если откроют новый мир, будет для меня занятие. Представляешь, сколько там всего!

— Новый мир за две сумки вафель? — хмыкнула жена. — Как бы папаша Ольги не решил, что это неэквивалентный обмен. И кто мешает им набрать у нас сладостей?

— А я знаю? Может, воспитание не позволяет грабить аборигенов?

— Пойдём на кухню, абориген, — сказала Люся. — Попьём горячего и поужинаем. Сегодня она точно не придёт.

Ольга пришла через два дня.

— Еле уломала отца! — довольно сказала она. — Держи!

— Что это? — спросил я, рассматривая два шарика размером с теннисные, только такие тяжёлые, будто их сделали из свинца.

— Это те же вариаторы, но с усечёнными функциями. Созданы только для того, чтобы открыть и держать проход, и настроены на мысленное управление. Откроют проход в тот мир, который подобрал отец. Проход держится не всё время, а только тогда, когда кто-то подходит к вариатору. Он не нуждается в питании, а в ворота пройдёт ваша машина. Имеет встроенные функции. Во-первых, отпугивает всё живое. Вы тоже будете испытывать страх, но разумный сможет его преодолеть, а зверь — нет. Второй функцией является абсолютная дезинфекция. Ни один микроорганизм не пройдёт с тобой на ту сторону, и ни один не попадёт сюда. Вероятность заболеть какой-то гадостью, с которой не сможет справиться ваш организм, невелика, но она есть. Если заболеете, то пройдёте через врата и исцелитесь. Правда, и в кишечнике не останется ничего полезного, но это малая плата за безопасность. Эту функцию можно отключить, но я не советую этого делать. Когда будешь пробовать?

— Сейчас и попробую, — волнуясь, сказал я. — Что нужно сделать?

— Положи куда-нибудь в приметное место, а лучше закопай, а потом мысленно потребуй открыть проход. Да, забыла сказать. Если ты выбрал неудачное место и в сопряжённой точке вода, огонь или обрыв, проход не откроется. Ты куда? Сошёл с ума от радости? Это возле ворот не будет зверья, а отойдёшь на несколько шагов — и сожрут. У вас схожий аминокислотный состав, так что вы взаимно съедобны. И можешь не идти за пистолетом, он тебе не поможет. Посмотрела я уже, кто там бродит. Возьми, дарю на память. И Люсе тоже.

Ольга протянула нам две небольшие трубки с отверстием на одном конце и большой кнопкой на боковой поверхности.

— Это что-то вроде вашего лазера. Направьте на цель и нажимайте кнопку. Он сканирует ваши мысли, поэтому не сработает от случайного нажатия. Это оружие, как и ворота, настроено только на вас. Пройти сможет кто угодно, но забрать их, включить вторично или изменить функции можете только вы.

— А от чего она питается? — спросил я, направив на всякий случай трубку отверстием вверх.

— От поля планеты, — непонятно сказала она. — Хватит на двести выстрелов, потом нужно ждать несколько часов. Если учёные захотят разобрать, только зря испортят. Это пока не ваш уровень. Давайте в первый раз зайду сама.

Ольга шагнула к лежавшему на земле шарику и исчезла, а через минуту появилась на том же месте.

— Всё в порядке, — сообщила она. — Только ноги запачкала в чьём-то дерьме. Большая, наверное, тварь, а в траве не видно. Приготовил вафли?

— Люся сейчас принесёт, — пообещал я. — И помоем тебе обувь.

— На базе помоют, — сказала она. — Давайте вафли, и я ухожу. Как-нибудь наведаюсь ещё. Будьте осторожны. Это всё-таки новый мир, можно погибнуть и с мощным оружием. Лучше посмотрите одним глазом — и назад. Идти на разведку нужно большим отрядом.

Она забрала свои вафли и исчезла.

— Держи, — протянула мне пистолет жена. — Трубки — это хорошо, но со стволом как-то спокойней.

Сама она надела пояс с кобурой.

— Ну что, Люся? — сказал я. — Посмотрим одним глазом?

И держа в одной руке инопланетное оружие, а в другой готовый к бою пистолет, я, преодолевая наведённый страх, шагнул во врата. То же сделала и жена.

Конец

291