Аромат лимонной мяты. Книга вторая

Мелисса бросила на 'Избранные произведения' несколько диагностических заклинаний, не обращая внимания на закатившего глаза Арга, всем своим видом демонстрирующего, что томик абсолютно безопасен, а затем, не обнаружив ничего криминального, взяла книжку в руки и неторопливо пролистала ее.

Книга была самой обыкновенной. То есть абсолютно. Правда, по нынешним временам антиквариат-антиквариатом — все же издание конца прошлого века. Видно было, что читали ее много и часто: томик просто пестрил пометками, подчеркиваниями и непонятными значками. Но больше всего внимания неизвестный хозяин книжки — а Мелисса очень сомневалась, что ее полоумный двоюродный дед зачитывался творениями французского вольнодумца! — уделил предисловию. Очевидно, особенно его заинтересовал абзац, рассказывающий о псевдониме автора.

'Arovetli'(5) — латинская анаграмма имени остроумного француза — была обведена в рамку, рядом с рамкой поставлен знак равенства, после которого четким, красивым, даже изысканным почерком было приписано 'Voltaire' и стояло аж три восклицательных знака: 'Arovetli=Voltaire!!!'

Да, это действительно было забавно! Впрочем, какая, по большому счету, ей, Мелиссе, разница, кто владелец книги и что именно он пытался найти у Вольтера? Куда больше девочку сейчас интересовало, зачем Арг притащил сюда эту шмыгающую носом жертву родительской начитанности?

Все оказалось просто. Слухи о краже из сейфа Гонтов, разумеется, никуда не просочились, но внутри банка циркулировали со страшной силой. Чтобы прекратить пересуды, нужно было найти виновного. Обвинять уже сто раз успевшего сгнить в могиле вора Джеронимо было глупо, а гипотетического маглорожденного, разукрасившего дверь сейфа, по имени Том — если он вообще существовал в природе! — нужно было еще отыскать. И если Мелисса, холодея от ужаса и всеми правдами и неправдами стараясь убедить себя, что Томов(6) на свете — вон, взять хоть бармена в 'Дырявом котле'! — вагон и две маленькие тележки, предполагала, кто именно мог ломануть гоблинов, то клан Гринготт, руководствуясь тезисом 'Банк неприступен!', пошел по пути наименьшего сопротивления и назначил виновным Бодрига — гоблина из другого клана.

По большому счету, Бодригу — если, конечно, поиск по крови был произведен правильно! — было уже все равно. Не все равно было семье Бодрига. Жена и обе дочери пропавшего хранителя сейфа в мгновение ока и со свистом вылетели из родного клана с формулировкой 'За нелояльность': его главе и представителям вовсе не улыбалось веками слушать шушуканье за спиной и наблюдать, как на них косятся соплеменники. Будущее всех трех ...гоблинок? ...гоблиних? ...в общем, трех гоблинских дам рисовалось исключительно в мрачных тонах.

— И что вы хотите от меня? — напряглась девочка.

— Я прошу найти тело моего отца, госпожа, — прошептала Кунигунда, уткнувшись взглядом в стол.

Мелисса мгновенно выставила вперед руки.

— Стоп-стоп-стоп! По пунктам. Во-первых, я вам не госпожа: вассальную клятву вы мне не давали. Во-вторых, если вы не заметили, я как раз поставила свою подпись на договоре о неразглашении обстоятельств дела вашего отца. И нарушать его в ближайшие, — на мгновение она запнулась, подсчитывая, — ну, да, три года не намерена! В-третьих, как я должна искать тело? И наконец, даже если — подчеркиваю, если! — я бы и могла это сделать, то, простите, зачем? Мне-то какая в этом выгода?

Какое-то время царила гробовая тишина, а потом гоблинов прорвало: и Оглаф, и Арг, и Кунигунда говорили громко, быстро и перебивая друг друга.

Как оказалось, выгода Мелиссе была самая что ни на есть прямая.

В мире гоблинов царил весьма своеобразный патриархат: женщины занимались только и исключительно домашним хозяйством. Правда, в понятие этого домашнего хозяйства у гоблинов входил весь дом целиком: от фундамента до крыши.

Грубо говоря, дамам-гоблинам предлагалось собственными ручками построить для своего избранника этот самый дом — причем, чем больше и затейливее постройка, тем сильнее любовь! — и содержать его в идеальном порядке, не отягощая разум гоблинов-мужчин такой прозой жизни, как протекающая черепица, шатающиеся стены, скрипящий пол и так далее. Ибо гоблины-мужчины размышляли исключительно о глобальном: о вселенском господстве, о вопросах войны и мира, о том, как заработать все деньги на свете. Ну, может, еще создавали потрясающее по красоте холодное оружие и мощнейшие по силе артефакты. Но кто сказал, что у гоблина не может быть маленького безобидного хобби?

— У вас ремонт на носу, госпожа! — увещевал поверенный давящуюся смехом Мелиссу, представляющую себе в этот момент толпу женщин-гоблинов в строительных спецовках и ярких касках, матерящих подрядчиков на все лады.

— А тут три — три, госпожа! — особы, каждая из которых с пеленочек училась строительной магии и, поверьте, мантикорку на этом съела! — подхватывал Арг.

— Вам же это выгоднее будет, госпожа, чем нанимать работниц со стороны! — шмыгала носом Кунигунда, упорно отказываясь называть Мелиссу по фамилии. — Нам же иначе только помирать. Уфч! Мама уже в возрасте, а нас с Жанной все равно замуж никто не возьмет — изгои ведь. Уфч! Мы с радостью дадим вам вассальную клятву и полностью возьмем на себя заботы по восстановлению вашего родового гнезда. Уфч! Да и потом будем поддерживать его в порядке!

— И не нужен им никакой скандал! — снова подключался Оглаф. — В клан их не вернут: это же все равно, что расписаться в своей полной несостоятельности.

— Глава их на это не пойдет, — согласно кивал головой Арг. — Ему конфликтик с Гринготтами — себе дороже.

— Мы просто хотим похоронить отца! Как положено! Со всеми ритуалами! — Кунигунда шмыгнула носом в последний раз и разрыдалась.

В общем, сопли и слезы ни в чем не повинной Кунигунды стали последней каплей, и Мелисса согласилась.

* * *

Уже на следующий день семейство Бодрига дало ей вассальную клятву, и они всей толпой отбыли на Слизеринские болота: кто-то оценить масштабы предстоящего строительства, а кто-то провести поисковый ритуал в скрытом и защищенном всеми возможными чарами подземелье замка, не опасаясь, что в самый ответственный момент из ниоткуда возникнут бравые авроры и заметут чертящую пентаграмму и бормочущую заклинания на латыни Мелиссу в Азкабан.

Надо сказать, не слишком опытная некромантка не особо верила в стопроцентный успех своего предприятия. Все же искать живое существо — это одно, а мертвеца — совсем другое. Тем не менее, 'Зеркальный коридор' — а именно этот ритуал на стыке некромантии и демонологии она использовала — сработал. Видимо, большую роль сыграло то, что искомый 'труп' был относительно свежим: с момента предполагаемой смерти Бодрига не прошло и недели.

Тень гоблина, возникшая в установленном на сигиле зеркале, показала последние минуты жизни Бодрига достаточно четко и подробно. Выяснилось, что похитили его в Лютном переулке всего за два дня до ограбления. В тот момент гоблин вышел из лавки 'Боргин и Бэрк', купил у пробегавшего мимо чумазого пацаненка 'Ежедневный Пророк' и, завернув за угол, успел лишь развернуть газету и взглядом ухватить дату выпуска 'двадцать девятое июля', как ему в спину прилетел мощный невербальный Ступефай.

Потом потерявшего сознание гоблина аппарировали в какую-то неизвестную ему местность. Единственное, что он успел заметить, придя в себя после перемещения, так это мелькнувшее среди кустов, через которые его несли, не слишком ухоженное магловское шоссе и выцветший на солнце дорожный щит: 'Добро пожаловать в Литтл Хэнглтон!' Именно тогда гоблин попытался освободиться, но похитивший его волшебник даже не стал заморачиваться заклинанием, а просто приложил дернувшегося Бодрига головой о дуб, мимо которого как раз шел.

В следующий раз, гоблин очнулся на пороге какой-то полуразвалившейся хижины. Похититель пинком открыл покосившуюся дверь и с размаха швырнул Бодрига в стену. Поцеловавшись с каменной кладкой, гоблин снова отрубился.

Оставшиеся до смерти дни Бодриг провел, лежа лицом в стену, периодически теряя сознание и приходя в него, умирая от жажды и стараясь не шевелиться: каждое движение вызывало спиральные желто-черные круги перед глазами и тошноту до рвоты. Похититель к нему практически не приближался. Лишь пару раз, всплывая из небытия, Бодриг чувствовал, как он что-то делает с его волосами — то ли гладит, то ли дергает. Его мучения прервала Авада, зеленоватый отсвет которой он увидел на стене, очнувшись в последний раз.

Вынырнув из зеркальной глубины, Мелисса некоторое время приходила в себя. Потом, проанализировав увиденное, она поняла: шансы найти тело Бодрига минимальны. Единственная зацепка — дорожный указатель. Гарантий, что потерявшего сознание гоблина больше никуда не аппарировали, нет, но, возможно, следует смотаться на экскурсию в этот самый Литтл Хэнглтон и поискать увиденную в отражениях лачугу. И если им повезет — хотя 'везение' в данном случае не то слово! — и гоблина бросили или похоронили там, то посох, один из камней навершия которого изначально настроен на поиск разлагающейся плоти, должен будет его почувствовать. Как компас. Правда, почувствует он и дохлых мышей, и раздавленных дождевых червей, не говоря уже о похороненных на местном кладбище людях. Но это уже другой вопрос: в конце концов, определять размер и ауру захоронения она уже умеет неплохо. Даже хорошо. Во всяком случае, Халид ею доволен.

Именно поэтому сейчас, прижимая к боку, невидимый для маглов посох, Мелисса стояла на главной — да что там, единственной! — улице Литтл Хэнглтона, и крутила головой во все стороны, пытаясь определиться с направлением движения.

Рядом с ней практически подпрыгивал от нетерпения невысокий усатый толстячок в шортах, обмахивающийся ярким бумажным веером, этакий колобок на ножках, и терпеливо ждала шмыгающая носом грустная старушка в легком платье с розочками и пластмассовыми красными бусами на шее.

— Что за прелестненькая штуковинка! — неожиданно громко восхитился колобок и ткнул пальцем куда-то вверх, а потом, подумав секунду, добавил. — А, кстати, да... Что это за штуковинка?

Мелисса посмотрела в указанном направлении и не сдержала удивления.

— Черт возьми! Это же гиббет(7)! Вариация виселицы, — пояснила она, поняв по лицам Арга и Кунигунды, скрывающихся под гоблинскими чарами отведения глаз, что слово 'гиббет' им ни о чем не говорит. — Видимо, поэтому и деревушка так и называется(8), и паб.

Обойдя несколько раз вокруг столба и пожалев, что, учитывая траурный характер мероприятия, она не взяла с собой фотоаппарат, Мелисса мысленно успокоила себя, рассудив, что без скелета преступника этот гиббет смотрится как-то ненатурально.

— А он мог бы там быть, — раздался за спиной чей-то голос.

Поняв, что последнюю свою мысль она все же озвучила вслух, Мелисса обернулась, встретилась глазами с пожилой дамой около семидесяти, очевидно, местной жительницей, с дружелюбным любопытством смотрящей на нее и ее спутников, и уточнила:

— Скелет какого-нибудь средневекового душегуба, мэм?

— Нет, современного, — усмехнулась неожиданная собеседница. — Да, Фрэнк у нас, говорят, во время войны целую семью укокошил. Так его тогда чуть не линчевали: сунули в гиббет, мол, пусть его судьбу птицы решают.

— Какой Фрэнк? — машинально спросила Мелисса вместо того, чтобы выяснить у аборигенки, есть ли в округе полуразрушенные хибары, и тут же мысленно обругала себя.

В конце концов, ей было глубоко наплевать, что там за Фрэнк и кого он там грохнул, а эту даму, судя по всему, соскучившуюся по сплетням, теперь вряд ли удастся быстро заткнуть.

— Так Брайс же! Я-то сама поселилась тут только в конце пятидесятых, но старожилы говорят, его из гиббета уже полиция достала. Ну, наручники надели, увезли в столицу графства — все чин чином. Всё, думали, не вернется Фрэнк. Повесят уж по закону. Но нет, выкрутился, — подтверждая все опасения Мелиссы, затараторила местная сплетница, а потом вдруг резко осеклась, кивнула в сторону хмурого седого мужчины, который, опираясь на крючковатую палку, споро хромал по противоположной стороне улицы, и оглушительно прошептала. — Это он! Фрэнк! Выполз опять!

В этот момент пробегавшая мимо ватага самых обыкновенных деревенских мальчишек с растрепанными волосами, ссадинами на локтях и коленях и потертым, видавшим виды, футбольным мячом неожиданно изменила маршрут и, пристроившись за стариком, начала во всю мочь горланить явно самопальную песенку:

Есть старик у нас в Хэнглтоне

В детстве тайно от всех он курил на балконе,

Поскользнулся, упал

И на клумбу попал

Прямо в заросли красных бегоний.

Презабавнейший вышел скандал!

Вырос он и пошел на войну:

Честь британцев в Египте(9) была на кону.

Но в тылу он напился

И в канаву свалился

И, хромая, вернулся в страну.

Вот такой вот герой получился!

Стал работать садовником он:

Перепутал однажды компост и бетон.

Им удобрил, полил

И в асфальт превратил

Клумбы, грядки и ровный газон.

Он, должно быть, бегониям мстил!

Все над ним потешались подряд,

А хозяева выгнали (так говорят).

Отомстил, отравил

И в тюрьму угодил,

Но пять дней — и вернулся назад:

Замечательный в Африке яд!

Старик изо всех сил старался не обращать внимания на потешающихся над ним пацанов, хотя периодически не выдерживал, грозил сорванцам своей клюшкой и даже срывался погнаться за ними, но, прохромав пару шагов, неизменно останавливался, а потом вновь шел в нужном ему направлении. Мальчишки тем временем продолжали орать, а почему-то резко разонравившаяся Мелиссе дама, шипеть ей на ухо:

— Ага, освободили за недоказанностью. Не оправдали, то есть.

— Однако, непочтительно тут у вас относятся к маньяку-убийце, — вмешался в разговор посерьезневший Арг, видимо, тоже обескураженный увиденной сценой.

— А за что его уважать? — вскинулась местная сплетница.

— По этому поводу, мадам, мне вспоминается старый анекдотец, — хмыкнул гоблин. — Встречает как-то один джентльмен человека с ножом и спрашивает: 'Зачем тебе нож, идиот?' А тот и отвечает: 'Не идиот, а Ваша Милость!' 'В смысле?' — не понял джентльмен. 'В том смысле, что к человеку с ножом нужно обращаться: Ваша Милость!' Думается мне, все вы тут прекрасно знаете, что этот ваш Фрэнк ни в чем не виновен. Иначе поостереглись бы дергать тигра за усы.

— Ничего подобного! Это он! Он убил Риддлов! А не какой-то там Гонт, на которого он пытался свалить вину и которого, говорят, к тому моменту уже лет двадцать никто не видел!

Аборигенка выпалила все это на одном дыхании, а потом резко кивнула, словно заново обдумав собственные слова и еще раз согласившись с ними, будто припечатывая: 'Так-то, мистер! И не спорьте со мной!'

— Кого-кого он убил? — медленно спросила побледневшая до синевы Мелисса и подняла на даму глаза.

— Так Риддлов же! — опешила собеседница.

— И кого он в этом обвинял? — заторможенно уточнила девочка.

— Так Гонта!

На какое-то время Мелисса замерла, уставившись невидящим взглядом в пространства, а потом так же, как в банке, не сдержавшись, прошептала: