Я выбираю свободу!

— А вы, юноша? — женщина насмешливо вскинула брови, а Инталор смешался и смутился, не зная, что на это можно ответить. — Посмотрим, что можно сделать, — наконец, обратилась она уже ко мне. — Если у него действительно остались родные, которые его примут, это будет замечательный выход из ситуации. Только... боюсь, придётся немного подождать. Особого смысла спешить я не вижу, а мы шли сюда с определённой целью, и дети расстроятся, если придётся сбежать прямо сейчас, — извиняющимся тоном добавила она, бросив взгляд в сторону шумной ватаги на дальнем конце пляжа. Двое мальчишек стояли чуть в стороне от остальных, действительно собиравших ракушки, и пристально наблюдали за нами — контролировали обстановку.

— Согласен, торопиться некуда, — я пожал плечами.

Тилль кивнула и вдоль кромки воды двинулась к детям, а я зачарованно наблюдал, как осторожно узкие изящные стопы касаются песка, по-эльфийски почти не оставляя на нём следов, ветер игриво треплет подол подобранной юбки, а прибой шаловливо облизывает щиколотки.

— А она правда светлая? — отвлёк меня от волнующей картины Инталор, и я был благодарен мальчику за своевременность и нетерпение: мысли не успели перескочить с созерцания на куда более фривольные темы.

— Она же назвала своё имя, — как мог обтекаемо отозвался я, опасаясь реакции на более точную формулировку и при этом не желая врать. — И в этом она не солгала.

Тилль

Дети войны — это всегда страшно. Наверное, именно потому, что мы разумны, и понимаем: они тоже хотят жить и, в отличие от взрослых, ещё ничем не запятнали себя и смерти не заслужили. Они не принимают решений, многого не понимают; главное, не понимают, зачем всё это? Зачем война, зачем погибли родители, зачем нечего есть и зачем небо плюётся на землю огнём? Им что-то объясняют, и им даже кажется, что они поняли. Начинают повторять за взрослыми — прямо, наивно, по-детски отдаваясь каждой эмоции полностью. Мои мальчишки и Инталор по-волчьи скалились друг на друга, косились с неприязнью и даже почти ненавистью, совершенно не понимая на самом деле, в чём между ними разница. Да её, честно говоря, и не было почти, этой разницы, разве что светлый был явно истощён гораздо сильнее.

Забота светлых о детях вошла в поговорки и даже анекдоты у других видов; орки и люди гораздо меньше ценят своё потомство. В отличие от них, биологически наши тела позволяют нам рожать где-то раз в десять лет, да и зачатие происходит сложнее и с куда меньшей вероятностью. Поэтому нормальной эльфийке даже в голову не придёт мысль вытравить плод, когда бы и при каких обстоятельствах он ни появился: это преступление против собственной природы. Даже если это событие — результат случайности или ошибки. Наверное, если бы мы жили действительно вечно, дети бы появлялись ещё реже, а так... потенциальная способность не гарантирует вечности. Нас равно убивают слишком сильные эмоции и их отсутствие; "умирать от скуки" в применении к эльфам — не метафора. Некоторые очень быстро перестают чувствовать вкус к жизни, и даже без войн пятисотлетний рубеж пересекают немногие, не говоря уже о более долгом веке.

Может, отчасти поэтому мы так цепляемся за детей, за своё продолжение: ребёнок удержит по эту сторону Грани и тогда, когда чувство потери подстёгивает уйти за любимым, даже если это была пресловутая "истинная любовь". На самом деле, удержать может не только ребёнок, но чувство долга, какие-то другие сильные эмоции, пусть это жажда мести. Всё-таки, история о "двух половинках целого" — в большой степени метафора и легенда, порождённая нашей способностью чувствовать возлюбленных, чем реальность.

И, может быть, отчасти потому, что своих детей у меня не было, все нерастраченные на них чувства доставались чужим.

Поведение Бельфенора же... озадачивало. То есть, я уже поняла, что считать его безжалостным монстром — несколько опрометчиво, и то, каким он был в роли врага и боевого мага, мало характеризовало его как личность. Да и вывод о том, что к детям он относится с неприязнью, сделанный в первый день знакомства, был, мягко говоря, преждевременным. Стоило помнить, кто передо мной, и понимать, что человеческих детей он вряд ли приравнивает к эльфийским. И если он ответил безразличием на возможность гибели Марьяны, это совсем не значит, что точно так же светлый отнесётся к ребёнку своей крови.

Собственно, подтверждение именно этой мысли я и могла наблюдать: о странном оборванном мальчишке, умудрявшемся успешно прятаться в пещерах много лет, Фель заботился. По-мужски скупо, сдержанно и без излишних сантиментов, не бледнея при виде выпирающих ключиц и тощих коленок в просветах драных штанов, но — искренне.

Только дело было не в этом, а во взгляде. В больном, тяжёлом, тёмном взгляде, которым огненный маг порой смотрел на этого мальчика. Было в нём что-то настолько глубоко личное и пугающее, что я не рискнула заострять внимание и спрашивать, но...

А с чего я вообще взяла, что Бельфенор — одинокий мужчина? Вполне могло статься, что там, по ту сторону границы, у него осталась семья. Да, вчерашнее его поведение мало соотносилось с образом благородного приличного семьянина. Но он вчера явно был не в себе, как и я, и, может, корил себя сейчас не столько за измену стране, вышвырнувшей его прочь, сколько за измену женщине, оставшейся по ту сторону границы? Которую он, конечно, будучи светлым, не мог обречь на прозябание на этой... помойке, и теперь вдохновенно страдал от разлуки.

Было стыдно за неуместное любопытство, но я решила всё-таки выяснить, что и как у светлого с личной жизнью. Зачем мне это было нужно и какие мной двигали эмоции... Боюсь, гордиться здесь было нечем. Двигало мной обычное женское любопытство; то самое, иррационально-безжалостное и всесокрушающее. Ну, и, стоило признаться в этом хотя бы себе, присутствовала нотка ревности и мелочной обиды. Мол, я уже вся извелась из-за него и никак не могу толком отвлечься от ночных событий, с огромным трудом заставляя себя отводить взгляд от великолепно вылепленного обнажённого торса, не прослеживать изгибы мышц, и самое главное не цепляться за пряжку ремня и не срываться ещё ниже...

В общем, мне трудно, а он в это время страдает о другой?! Несправедливо же!

Спрашивать у самого светлого было глупо, всё равно не ответит — и это только в лучшем случае, и будет совершенно прав. Наверняка в курсе подробностей был его друг хаосит, но разговаривать с ним хотелось ещё меньше, чем с самим огневиком: глаза цвета дымчато-серого кварца настойчиво напоминали о божественном покровителе мага и страшно нервировали, не говоря уже о том, что мне этот тип казался существом гораздо более опасным, чем Бельфенор. Даром что последний — чудовищно сильный и опытный боевой маг, но он прямой, простой и понятный, как вся его любимая стихия, а от хитрого хаосита можно было ожидать чего угодно.

Зато на примете был один удобный источник, способный легко и без лишних моральных терзаний снабдить меня нужной информацией, а именно — Мельхиор. Наплевательское отношение тёмных к семейным вопросам заставляло надеяться, что, если он в курсе, он не будет задумываться о чести и приличиях и выложит мне всё как на духу. А их манера общения со светлым явно намекала, что знакомы они давно и неплохо, и, значит, с большой вероятностью Миль знал ответы на мои вопросы.

Собственно, именно эти мысли терзали меня, пока я вместе с детьми бродила по пляжу, собирая ракушки. Порошок из толчёных раковин несёт в себе одновременно отпечаток жизни, стихии воды и стихии земли, и этим своим качеством особенно ценен при составлении зелий.

Об этом же я думала, пока мы с Бельфенором в окружении группы заметно притихших детей — мальчишки косились друг на друга враждебно и настороженно, — двигались в сторону города.

Именно эти размышления одолевали меня, пока я разыскивала в госпитале кого-то, с кем можно было оставить детей, а стихийник относил собственный улов в здание бывшего отделения темноэльфийского посольства. И потом, уже в Правлении, когда мы дружно разыскивали хоть одного пространственника, способного обеспечить связь, они же не оставляли меня в покое.

И, наверное, мысли всё-таки материальны, потому что когда мы уже вчетвером — я, найденный маг, Бельфенор и мальчишка, — двигались в сторону комнаты связи, навстречу попался искомый тёмный.

— Привет! Тебя-то мне и надо! — обрадовалась я, хватая озадаченного таким приветствием Мельхиора за рукав. — Идите, я догоню, — кивнула пространственнику и потащила тёмного к ближайшей двери, за которой обнаружился обжитый, но, к счастью, в настоящее время пустой кабинет. — Миль, у меня к тебе важный вопрос.

— Что, ты вспомнила некие подробности, способные помочь мне в расследовании? — уточнил он, вопросительно вскинув брови.

— Нет, не настолько, — несколько смутилась я и сбавила обороты. — Ты же неплохо знаешь этого светлого, да?

— Ну, есть такое дело, — растерянно кивнул он. — А что?

— Скажи мне, он женат?

— А что, заинтересовал? — просиял тёмный. — А говорила...

— Миль, я не поэтому интересуюсь, — возразила я, только теперь соображая, насколько неуместным выглядит моё любопытство со стороны.

— Ну да, ну да, — скептически хмыкнул он. — Нет, не женат. Но был.

— То есть как — был? — уточнила я, мгновенно забыв о своей досаде.

— Ну вам, светлым, виднее, как у вас проходят брачные обряды, — ехидно высказался тёмный. — Чин по чину, перед богами и честными эльфами. Ты не волнуйся, сейчас он полностью свободен, потому что вдовец. Этот бы с тобой на звёзды иначе смотреть не пошёл; ответственный, благородный, куда деваться... Вдовствует он уже давно и вряд ли сильно горюет по этому поводу. Насколько я знаю, большой любви там не было, исключительно расчёт.

— И сын у него есть? — понимающе уточнила я.

— Был, — спокойно кивнул Мельхиор, а я похолодела от осознания сказанного.

— Был? — переспросила потерянно. — То есть он... умер?

— Умер, — так же спокойно кивнул Миль.

— Сын погиб, потом жена из-за этого... — потрясённо пробормотала я.

— Ой, нет, вот Тайриаль ты сюда не приплетай, — поморщился он. — Она в принципе была какая-то отмороженная даже на мой взгляд и ко всему равнодушная, ей на этого сына плевать было, вообще на всех плевать. Она не от потери за Грань шагнула, а то ли со скуки, то ли по дури, я подробности не выяснял, мне как-то плевать.

— А отчего умер сын? — тихо уточнила я.

— Знаешь, Тилль, давай-ка ты будешь удовлетворять своё любопытство где-нибудь в других местах, а?

— Ты же никогда не считал зазорным распространяться на подобные темы? — недовольно огрызнулась я. Правда, злилась всё больше не на него, а на себя.

— И сейчас не считаю. Только я жить хочу, а насколько щепетилен в подобных вопросах Фель, я знаю. Если он двинул мне в морду за вопросы о, в общем-то, совершенно посторонней женщине, то за такие вот подробности может и убить. И я сейчас совершенно серьёзен. Очень я тебе не рекомендую в это лезть, от всей души. Нет, тебя-то он вряд ли убьёт, но... в общем, не рекомендую. Неужели он тебе настолько понравился? — с иронией уточнил он.

— Да, ты прав, извини, не стоило потакать своему любопытству, — глубоко вздохнула я, игнорируя последний вопрос. — Глупо получилось, я... не ожидала, что там всё вот так. Просто мы нашли мальчишку-светлого, ты его видел, и Фель очень странно к нему отнёсся. Я подумала, может, у него семья осталась там, на родине, а оно... вот так. Извини. Я пойду.

— Ну-ну. Иди, — кивнул он, провожая меня взглядом. Не насмешливым и ехидным, как обычно, а очень пристальным и понимающим. Будто на несколько мгновений из-под маски балбеса и охламона выглянул настоящий Мельхиор. Это было... неприятно.

Я медленно двинулась по коридору, не спеша догонять ушедших вперёд мужчин и пытаясь прежде взять себя в руки. А это было сложно, очень сложно. Самое страшное проклятье, которым может покарать судьба, — это проклятье родителям пережить своих детей. И мне было попросту жутко представить, что чувствовал этот светлый, жутко поставить себя на его место и даже в мыслях, даже на мгновение пропустить эти чувства через себя. Жутко было всегда, когда рядом кто-то умирал, оставляя родных навсегда одинокими, но сейчас ужас этот оказался особенно пронзительным. Наверное, потому, что война уже кончилась, и я успела отвыкнуть от постоянных смертей вокруг, излечиться от того морального отупения, которым разум отгораживался от чужой боли.

Сразу стало понятно и болезненное отношение Бельфенора к этому чужому мальчишке, и та застарелая мучительная горечь, которую я мимолётно уловила во время ритуала. Горечь вины. Любой родитель, провожая дитя за Грань, будет винить в этом себя, и не важно, был ли на самом деле шанс что-то изменить или нет.

Я не представляла, как теперь смогу смотреть в глаза Фелю и не думать об этом, не вспоминать о, должно быть, застарелой зарубцевавшейся уже ране, растревоженной сейчас мальчишкой, наверное, очень похожим на того, другого, которого больше нет.

Увы, путь оказался недолгим, и окончательно успокоиться за тот отрезок коридора, что разделял неизвестный кабинет и нужную переговорную, не сумела. Да что там — окончательно, мне не удалось даже толком справиться со вставшим в горле комом, отдающимся острой болью за грудиной.

По счастью к моменту моего прибытия пространственник уже всё наладил и ждал ответа с другой стороны. Кажется, дедушка Инталора был отнюдь не бедным эльфом и вполне мог себе позволить штатное связное устройство. Такие приборы, способные работать без участия мага, были придуманы уже во время войны, но ввиду громоздкости и дороговизны широкого распространения не получили, хотя маги всего мира активно бились над проблемой упрощения и уменьшения конструкции.

Небольшая круглая линза портала отразила сидящего в глубоком кресле с резными подлокотниками мужчину. Очень резкие острые черты лица его сложно было назвать идеальными или даже гармоничными, но зато они запоминались и привлекали внимание. Светлые, пронзительно-ледяные глаза сильного менталиста с приподнятыми и чуть оттянутыми к вискам уголками производили тревожное, тяжёлое впечатление, как будто были глазами статуи.

Интересно, почему мне последнее время то и дело попадаются маги исключительной силы вместо нормальных разумных существ?

— Светлого дня, эль... — формально и с явно звучащим в голосе уважением начал Бельфенор, но собеседник оборвал его мановением ладони.

— Не надо формальностей, мальчик мой. Счастлив видеть тебя в добром здравии, пусть и в подобной обстановке, — взгляд его красноречиво обвёл доступное пространство, в которое попадала облезлая стена, покосившийся шкаф и потёртое кресло. Комната убранством напоминала кабинет, Фель сидел во главе стола, а мы все — вдоль другого стола, приставленного ножкой буквы "Т", так что, кроме светлого, чужак никого видеть не мог, а мы могли рассматривать его чуть искажённое изображение с обратной стороны линзы. Законы оптики здесь соблюдались лишь отчасти, а линзой это окно называлось в основном за внешнее сходство. — Что-то случилось, Бельфенор?