Когда детская радость Элари по поводу подарка прошла, он понял, что ему... становится скучно. Не плохо, — еда, наполовину состоявшая из даров моря, была куда лучше прежней, а бытовые неудобства мало его трогали. В деревне он месяцами спал в хлеву, и не особенно страдал от этого. Но он не знал файлина, языка файа, — пробовал учить, но Суру оказался неважным учителем, — и потому чувствовал себя глухонемым. И, кроме языка, всё было слишком хорошо знакомо, — постоянный тяжелый труд, тот же строй, почти та же архитектура...
Но под этой скукой прятались свои странности. Через дворы, вдоль каждой улицы, шли туннели, в них днем и ночью шумела соленая грунтовая вода, — они исполняли функции дренажа, канализации и мусоропровода одновременно. Впервые увидев едва прикрытое широкое жерло, ведущее в такой туннель, Элари чуть было не шарахнулся. Свались он туда, он пропал бы бесследно.
Он сразу вспомнил рассказы Суру о тайной полиции, — эта подземная система была буквально создана для убийц. Стоило сбросить труп в одну из неприметных дыр, — и вода вынесет его далеко за город, в море, где прожорливая живность уже через сутки объест его до костей. С недавних пор он очень не любил подземелий, а это особенно ему не понравилось. Он мало что знал о системе этих туннелей, но они выглядели старыми, — так же как пристань, как мол. Что было здесь раньше? Почему весь город был срыт и отстроен заново?..
То, что уцелели лишь подземные или чрезвычайно массивные сооружения, привело его к ещё более невеселым мыслям. Он начал, наконец, понимать, что это за город. Не просто вместилище для избыточного населения, ради отвода глаз названное столицей. Нет — нечто, чем в случае крайней нужды можно пожертвовать, чтобы спасти остальное. Сначала Си-Круана, потом Байгара... Файа были очень расчетливы. Они предусмотрели даже вероятность катастроф... но Элари надеялся, что всё это, — лишь его мальчишеские домыслы.
7.
Утром третьего дня их, наконец, пригласили к правителю, — но не в его замок на окраине, а за город, в старую цитадель Байгары. Туда пришлось идти пешком, но Элари был только рад этому. Старинная парадная дорога была очень широкой, и ему нравилось шагать по ней.
Поднявшись на плато, он увидел уходящую вдаль бескрайнюю открытую равнину, — поразительное зрелище полной черноты. Сплошной покров аспидно-черной щебенки был здесь столь плотным и блестящим, что казался прикрытой битым стеклом бездной. Ни единой былинки не росло здесь. Ни ящерица, ни насекомое не нарушали мертвой неподвижности равнины. Лишь столбы и вихри нагретого воздуха поднимались над ней, причудливо дробя лучи солнца, и пустынные призраки, — огромные и едва заметные или маленькие, словно бы слепленные из густого тумана, — колыхались, дрожали и кланялись над развалами мертвых камней. В них черные глыбы, словно плавясь, сами принимали зыбкие, струящиеся очертания.
Щебнистое плато переходило в такие же откосы, а те — в низкие горы, словно отлитые из мутного гагата, но и горы тут расступались. Усыпанное блестящим щебнем плато тянулось до самого горизонта. Там, неожиданно далеко, посреди колоссальных естественных ворот, высилась восьмиугольная крепость из черного базальта. Она казалась ещё больше на фоне бескрайних просторов пустыни Темраук. Отсвет этих черных пространств лег на небо, и его потускневшая синева приняла страшный железный оттенок.
Элари решил, что строители крепости думали больше о внешних эффектах, чем об надежности. В совсем близких горах ей было бы самое место, но тогда она не производила бы и половины этого впечатления. Сначала ему показалось, что крепость безмерно велика, что она высится не у горизонта, а за горизонтом, словно огромная гора, но иллюзия быстро рассеялась. Её строили с расчетом лишь на эстетическую мощь, — вогнутые, без зубцов, стены, наклонные сверху и снизу, далеко выступающие прямоугольные башни и одна гигантская пирамидальная башня в центре, опоясанная острыми ребрами отклоненных наружу уступов. Её острая черная вершина зловеще вонзалась в нежную синеву небес.
Когда они подошли ближе, Элари услышал шум воды. Она рушилась с плотины скрытого за твердыней водохранилища, текла каскадами в восьмиугольном рве и исчезала в подземных туннелях. Сама крепость была не столь велика, как ему показалось сначала, но всё же огромна. Её стены вздымались метров на тридцать, а центральная башня — на все сто пятьдесят. Громадные глыбы были пригнаны столь искусно, что всё сооружение казалось единым монолитом.
Вогнутый внутрь массив ворот с острыми выступами сверху угрожающе нависал над головой. Под ними на камне был выбит барельеф, — громадный, бдительно открытый глаз с файским вертикальным зрачком. Он пристально всматривался в невидимый отсюда простор моря, и сами ворота почти терялись под ним.
Элари осторожно пересек узкий каменный мост без перил. Глубоко под ним, в мрачной темноте рва, похожего на ущелье, ядовитая даже на вид соленая вода бурным потоком обмывала стены, и, закручиваясь тугой спиралью, исчезала в жерле шахты с каким-то мерзким, чавкающим громом. Его плечи невольно передернулись от отвращения.
Ворота впечатляли. Не из стали или дерева, а каменные, — две монолитных плиты, каждая размером с небольшой дом и толщиной метра в два. За ними открылся громадный, — во всю высоту стены, — и длинный, доходивший до центральной башни зал. Элари был буквально раздавлен, — он ещё не бывал в столь больших помещениях. Толстенные, — два его роста в поперечнике, — колонны подпирали столь же массивные балки плоского потолка и широкую, с могучим перекрытием, галерею на половине высоты почти темного зала. Смутный свет пробивался откуда-то из-за колонн, словно из иного мира. Он мертвенно отблескивал на древней резьбе и почти не падал вниз, — его спутники казались юноше таинственными зыбкими тенями. Впереди, в конце зала, поднималось что-то массивное, — то ли алтарь, то ли трон, то ли целое здание.
Элари ожидал чего-то необычайного, какого-то тайного откровения, и был разочарован очень сильно, когда они свернули вбок и через тяжелую стальную дверь вышли в залитый ярким солнцем пыльный двор, мощеный каменными плитами. Слева, по внутренней стороне стены, тянулись террасы жилых комнат, столь же пыльных и явно пустых. Справа поднималась центральная башня, такая огромная, что её уже нельзя было охватить взглядом, — она казалась просто стеной, ограждающей внутренний двор. Вход в неё, как обычно в крепостях, был с другой от наружных ворот стороне, и им пришлось пройти полдвора, в котором застоялась пыльная духота. Никто не попался им по пути.
Массивные каменные ворота и здесь оказались открыты. За ними тянулся длинный сводчатый проход в невероятной толщины стене и скрытый в центре башни каменный зал с пирамидальным сводом, завешанный тканями и освещенный гроздьями электрических ламп, был не слишком большим. В нем молча ожидало около тридцати файа, очевидно, тоже приглашенных на выступление правителя. Элари никогда не бывал на столь важных собраниях, и ему стало тут неуютно.
Через несколько минут появился сам Атхим Ир, но он не впечатлил его, — высокий, сильный и красивый юноша очень походил на Суру. Элари никому не посмел бы в этом признаться, но все файа казались ему пока на одно лицо. Правитель был в длинном темном одеянии, богато украшенном синим и золотым, но с короткими, по локти, рукавами, что придавало ему несколько свирепый вид, — словно он, закатав рукава, решил сам поучить уму-разуму непонятливых подданных. Его любимая и соправительница, Иситтала Меттхай-Ир, была одета так же, — рослая, крепкая девушка с красивым высокомерным лицом. Элари она показалась строгим врачом, который при случае не прочь помучить своих пациентов. Она со скучающим видом оглядывала зал, потом остановила взгляд на нем, — наверное, потому, что его светлое лицо было здесь единственным. Юноша начал мяться, не зная, куда деть руки, и вдруг Иситтала подмигнула ему. Элари ощутил, как непонятно почему густой румянец пополз по лицу и предплечьям. Он спешно спрятал руки за спину, и тут заговорил Атхим Ир — негромко, но внятно. Юноша, увы, понимал лишь интонации, — спокойные, печальные и чуть-чуть насмешливые интонации мечтателя, привыкшего всю жизнь озвучивать чужие решения.
Суру пытался переводить ему шепотом, но не поспевал за речью и Элари путался в обрывках. Как он понял, это было что-то вроде напутствия командирам взводов, — все они собрались здесь. Маленькая армия файа не изобиловала офицерскими званиями, — лейтенанты, капитаны и майоры. Даже выступавший здесь главнокомандующий носил звание полковника. Поскольку лишь лейтенанты сами вели солдат в бой, он обращался прямо к ним. Элари не мог понять, зачем его сюда пригласили, — он в жизни не держал в руках настоящего оружия.
Насколько он смог разобрать торопливый шепот друга, новости были невеселыми. Самое плохое, — никто не знал, каковы силы и намерения противника. Си-Круана пала. Все, кто был в ней, погибли, или, большей частью, были превращены сурами в живые консервы. Они могла попасть сюда лишь с запада, посуху, в обход моря, кипевшего осенними бурями. Путь по суше занимал не меньше двух месяцев, и сурами не стоило ждать раньше. Ими двигали явно не поиски пищи, очень редкой в этом пустынном краю, а желание окончательно очистить Айтулари от других рас. Неизвестно, насколько могли сократить их армию бури и голод, но в любом случае, сюда их дойдет несколько десятков тысяч. К тому же, перед ними шли люди, беженцы из Си-Круаны, — десятки тысяч, тоже настроенные отнюдь не дружелюбно.
Положение же файа было скверным. Половина их армии, — гарнизоны Ай-Курьеха и Си-Круаны, — уже погибла, сурами захватили весь южный берег Нанг-Ламина, гарнизоны в Лабахэйто были отрезаны и должны были один за другим погибнуть в безнадежной осаде. В Байгаре осталось лишь пятьсот солдат с винтовками. С такими силами нечего было и надеяться на успешную защиту города, — это уже не имело бы смысла. Достаточно нападающим разорить поля, разрушить оросительные системы, — и все защитники умрут сами, от голода. Единственное, что оставалось файа, — послать все силы навстречу приближавшейся орде и встретить её на дальних подступах. Их отрядам предстояло нападать из засад, внезапно, ночами, — и уничтожать обозы с продовольствием. Без него нападающие умрут с голоду или повернут назад.
Атхим Ир не скрывал, что при таком неравенстве сил шансы на успех ничтожны. Практически, все, собравшиеся здесь, и все их подчиненные шли на верную смерть, чтобы спасти город. В случае разгрома армии оставалось защищать столицу силами её населения, но все понимали, что это будет уже агония.
"Интересно, где ещё двести солдат? — подумал юноша. — Наверняка, в Лангпари. Если не задержать сурами у Байгары, ещё через месяц-полтора они будут там. И тогда всё. Конец. Точка".
В этот миг он вздрогнул. Правитель заговорил на родном языке Элари — о том, что его друг подлежит казни.
8.
Иситтала прервала чтение приговора, грубо дернув Атхима за рукав, словно строгая мамаша. Похоже, здесь мало кто его уважал, — в зале захихикали. Правитель растерялся и смолк, смутившись как мальчишка, каким он, в сущности, и был, — Элари не дал бы ему больше двадцати пяти лет. Вместо него заговорила Иситтала, — закрыв глаза, Элари бы поклялся, что говорит светлолицая девушка, а не смуглая дочь пустыни.
— Я не посмею упрекнуть никого из вас в трусости. Однако, ваш товарищ Атхей Суру дважды бежал с поля боя, бросив своих солдат. Такое дважды заслуживает смерти, но: первый раз он бежал ради жизни друга, который сражался вместе с ним, и сейчас стоит перед вами.
Тридцать пар любопытных глаз сошлись на Элари, пытаясь отыскать в нем нечто особенное. Юноше стало очень неуютно. Когда он заметил, что Суру здесь нет, то с ужасом подумал, что его друг сбежал в третий раз, который ему уж точно не простят.
— Второй раз он бежал, не в силах делать то, что нам велит долг, но что противно нашей сути. Такое можно понять и простить, но ещё он убил лучшего друга этого юноши, — убил на его глазах, — и поэтому виновен перед ним, а не перед нами. Примешь ли ты искупление кровью, Айскин Элари?
— Да, — совершенно не представляя, о чем идет речь, ответил юноша. По его позвоночнику пробежал неприятный холодок. Не обрек ли он друга на смерть?
— Быть по сему.
Вдруг в зале стало очень тихо. Проследив за направлением взглядов, он увидел Суру. Тот показался в одном из темных боковых проходов и теперь шел к нему, странно покачиваясь, явно нетвердо держась на ногах. Обеими руками он сжимал синюю чашу из глянцевитой керамики, украшенной странным узором. В чаше плескалось что-то красное... с недавних пор Элари был очень хорошо знаком этот цвет — кровь.
Лицо Суру, всего несколько минут назад смуглое, стало пепельно-серым, и, увидев его левое запястье, обмотанное тканью, Элари догадался, чья это кровь. Её было много, — ровно столько, сколько может отдать файа, ещё оставаясь на ногах. Юноше вдруг стало страшно. Он почувствовал, как слабеют ноги.
Суру остановился перед ним. Элари увидел, как дрожат его крепкие руки, сжимающие чашу, и увидел его глаза, совсем не такие яркие, как недавно, — взгляд существа, уже лишь наполовину осознающего мир, наполовину плавающего в сонной темноте. Он представил, каких усилий стоит Суру просто стоять на ногах... крови было так много... совсем свежей — над ней ещё поднимался пар.
— Я убил твоего друга, — Суру говорил очень тихо, но понятно. — Убил в приступе безумия, чтобы избавить от мучений, хотя мой долг требует бороться за жизнь товарищей до последнего вздоха, — моего или их. И я ранил тебя больнее, чем мог бы оружием. Если ты согласен простить меня — прими этот дар, — он протянул Элари чашу.
Тот осторожно взял её, с ужасом чувствуя, какая она тяжелая... и теплая... теплая, как кожа, под которой минуту назад текла эта кровь...
— Что... что я должен... с этим делать? — с трудом проглотив комок в горле, спросил Элари.
— Выпить. Всю, до капли. Прямо сейчас.
Элари заглянул в чашу и его замутило.
"Она же ещё живая! — с ужасом подумал он о крови. — Живая! Она ещё его плоть! Я не могу пить кровь друга, который смотрит в мои глаза! Не могу! Не могу!"
— Я убил часть твоей души, твоей жизни, — она умерла вместе с твоим товарищем, — сказал Суру. — Взамен я даю тебе часть своей жизни. Это справедливо. Ты можешь принять её... или не принять.
— А если нет? — голос Элари задрожал.
— Отказаться от уже принятого дара жизни, — смертельное оскорбление. Тогда через три дня мы сойдемся в поединке, и смерть рассудит, кто из нас прав.
— Прощение — дело добровольное, да? — голос Элари зазвучал неожиданно зло. — Хочешь — прощай, не хочешь, — умирай, да?
— Ты можешь выбрать любое оружие, место — всё, кроме времени.
— Да? Мне уже предлагали, какой смертью умереть. Ты же... — Элари задохнулся от злости.
Суру промолчал, спокойно глядя на него, и юноша вдруг понял, что этот прирожденный боец просто позволит себя убить, — чтобы он, дурак, не умер от собственной глупости... или заставит убить, если он не захочет.
