Долгая дорога к дому

Сейчас я могу рассказать эту невероятную историю. Она уже давно закончена, но лишь сейчас я решился записать её. Тому было много причин. Большинства её участников уже давно нет в живых, а судьба оставшихся мне самому не известна.

Меня зовут Сергей Куницын, мне уже больше ста лет. Я родился и вырос на Земле, в городе... впрочем, сейчас уже неважно, в каком. Там у меня были родители, дом, друзья. Сейчас я лишился всего этого, — как, впрочем, и многих других человеческих черт. У меня появились новые друзья, но я пока не могу писать об них.

Это будет история обычного мальчишки, который по воле случая столкнулся с темной бесконечностью мироздания. Я не был единственным её героем, хотя мне повезло больше, чем всем остальным. Теперь, когда мне осталась лишь память, я вспоминаю о них, и они, живущие сейчас лишь в моей душе, вновь обретают плоть.

Это будет история о знании, любви, ненависти и смерти. А так же, — о вечном пути всех великих рас, о Бесконечности, и о Вратах Мэйат, у которых всё это случилось.

Пока у меня много времени, и я могу писать не таясь. Они сами попросили меня написать об этом. Вы спросите — кто такие они?

Вы узнаете это и многое другое, что не принесет вам радости. Здесь не будет намеков и красивых фраз. Я буду писать обо всем, как есть. Вам это может не понравиться? Ну что ж... Однако знание должно быть превыше страха, — это моя единственная надежда. Впрочем, начнем.

Пролог: образцы

1.

В сумрачной, холодной пустоте возник свет, — голубоватая, размытая туманность. Она тут же стянулась в шар, вспыхнув неистово-ярким сиянием. Через ничтожную долю секунды оно разорвалось на части, потускнело и погасло, разметанное вихрем мятущейся пустоты. Из неё вынырнула огромная, темная, бесформенная масса. Быстро уплотняясь, она приобрела вид правильного эллипса, но её края остались размытыми, словно лишенную всяких деталей поверхность покрывал слой мглы.

В пятистах миллионах километров сияла звезда, -крохотный ярчайший диск, окруженный жемчужной короной. Рядом с ним, теряясь в сиянии, скрывалась планета, — голубая искра, неотличимая от бесчисленных звезд. Её обитатели не увидели яростной вспышки, пропавшей в сиянии Солнца. Лишь чувствительные сейсмографы отметили содрогание планеты в волнах гравитации, но их слабым сигналам не придали никакого значения.

Масса, неподвижно висевшая в пустоте, внешне оставалась инертной, хотя в её глубине шла напряженная деятельность. Через несколько минут, сверкнув мгновенной вспышкой, по ней волной пробежал свет, — и отделившийся от носителя корабль-разведчик, окутанный тающим голубым ореолом, стремительно ушел в космос. Он был такой же мглисто-темный, но почти четкий, похожий на равносторонний треугольник, более выпуклый сверху, чем снизу, толстый, со скругленными углами и гранями. Он летел к планете, разгоняясь с огромным ускорением, но далекий мир сначала, казалось, не приближался. Лишь солнце, сперва медленно, затем всё быстрее росло, становясь гигантским пылающим шаром. Корабль облетел его по пологой дуге, пронесшись над самыми лучами широко раскинувшейся пылающей короны.

Теперь планета быстро разгоралась в черноте космоса. Она стала сперва маленьким голубовато-белым пятнистым диском, затем надвинулась гигантским шаром в синем сиянии атмосферы, сверкающей белыми спиралями и полосами облаков.

Всего через час после старта корабль затормозил возле планеты и сделал несколько медленных витков на высоте двадцати тысяч километров, всей своей поверхностью впитывая исходящее от неё излучение почти во всех диапазонах, включая и те, на которых работали её радио и телевизионные станции.

Закончив первичный сбор информации, корабль за мгновение погасил орбитальную скорость, и, повернувшись ребром к солнцу, нырнул к ночной стороне планеты. Она быстро надвигалась, заслоняя небо, — огромная сфера, голубовато-белая, пятнистая на дневной стороне, синевато-черная — на ночной.

По мере стремительного снижения корабля края планеты уходили за горизонт, её поверхность распластывалась. Сверкнув радугой заката, ушло за край планеты солнце. На небе остались лишь вечные звезды космоса, луна, и слабые огни городов далеко внизу.

Ещё раз мгновенно снизив скорость, корабль вошел в атмосферу, не оставляя огненного следа. Быстро теряя высоту, он спустился к слою облаков, подобных воздушным горам в зеленоватом свете полной луны. Глубоко внизу сверкнула большая река, перегороженная бело-ребристой стеной плотины. За ней блестело огромное водохранилище. Разведчик — три тускло-белых пятнышка — беззвучно проносился над серебристо-зелеными в призрачным лунном свете лесами, полями, пустынными дорогами. Потом внизу вновь замелькали проволочные заборы, постройки, тускло блеснуло наклонное зеркало гигантского радара. Но на его экранах не промелькнуло даже мимолетной тени...

Затем вдали стало разгораться зарево огромного города. Оно распалось на мириады синих, медно-оранжевых и желтых огней, похожих на плоскую галактику. Дороги начали сгущаться, по ним всё чаще скользили фары машин, проплывали тусклые поселки. Наконец, под кораблем протянулись ярко освещенные коридоры улиц, окруженные темными массивами домов с редкими пятнами освещенных окон. От света уличных фонарей на его днище лег слабый, текучий, как вода, отблеск. На улицах было немало людей, но почему-то никто не догадался поднять голову...

Корабль сделал плавный круг над центром города, где, несмотря на позднее время, кипела жизнь. Сюда, на километровую высоту, звуки не доносились, и всё движение внизу казалось совершенно нереальным. Но корабль и не нуждался в столь примитивных средствах. Невидимкой пролетая над крышами домов, он напрямую видел сны, мысли и чувства их обитателей. Наконец, он замер на миг, словно задумавшись, и, описав короткую дугу, нырнул, зависнув у одного из окон. Здесь он парил около минуты, словно заглядывая в комнату — едва заметная в темноте треугольная глыба, лишь по углам которой мерцали размытые белые пятна двигателей. От него отделилось облачко "пыли", которая, рассеявшись, через незаметные щели устремились в помещение. Затем корабль по крутой дуге взвился вверх, и, тускло блеснув отраженным светом, исчез в небе.

2.

Когда в палате вдруг погас свет, мы ещё не успели заснуть. Почему — понять несложно. Если вас вдруг, ни с того, ни с сего, посадят в машину "Скорой помощи", отправят в больницу и устроят дотошный медосмотр, не отвечая ни на один ваш вопрос и даже не давая позвонить родителям, вы вряд ли сможете спокойно спать. Как нетрудно догадаться, мысли в моей голове бродили самые разные и совершенно невеселые...

Всё началось со странного ощущения присутствия чего-то, стоящего выше и знающего неизмеримо больше. Я замер, пытаясь понять, что это со мной происходит, — и в этот миг почувствовал прикосновение, легкое, почти незаметное: моего лица внезапно коснулся странный ток тёплого, полного пыли воздуха. Я вдохнул его, — и он обжёг мне грудь. В носу защипало, захотелось чихнуть, — и тут мгновенная острая боль пронзила голову. Мне вдруг стало очень жарко, сознание на миг раздвоилось, — я словно смотрел на себя со стороны, — а потом я словно уснул. Нет, я продолжал сознавать реальность, но вот то, что я делал, от меня уже не зависело...

— Давай убежим, — предложил я Петру.

Он был моим ровесником и соседом по палате. Я знал его всего несколько часов, — нас вместе привезли сюда, — но сразу ощутил к нему симпатию. Может быть, потому, что он был лучше меня, по крайней мере, внешне — стройный, темноволосый, мускулистый (насколько может быть мускулистым четырнадцатилетний подросток), с живыми серыми глазами и круглым лицом. Те несколько часов, что нас осматривали и обследовали, он с любопытством посматривал в мою сторону. Я отвечал ему тем же. Теперь мне вдруг показалось, что я знаю его много лет.

— Давай.

Он отбросил одеяло и встал, настороженно осматриваясь. Палата походила на гостиничный номер, — с полированными кроватями, тумбочками и ковром на полу, но матовые стекла пропускали в неё лишь мутное подобие света. В двери тоже были стекла, прозрачные, — чтобы нас видели, — и она не была заперта. Нам сказали, что туалет в конце коридора. Там, рядом, была лестница.

Петр молча показал на себя, потом на меня и на дверь. Я кивнул, потом легко, одним движением, поднялся. Беззвучно ступая босиком, мы выскользнули наружу. Я почувствовал какую-то смутную, бесполезную неловкость, — нас раздели до трусов, не дав взамен никакой одежды.

Петр поднял руку, прислушиваясь. Его плавки казались белым пятном на смутном призраке тела. Коридор утопал в непроницаемой тьме, лишь в его конце, — там, где в туалете еле слышно журчала вода, — сквозь стекла лестничной двери пробивался синий свет уличных фонарей. Петр махнул рукой.

— Всё тихо. Пошли.

Мы быстро, но осторожно пошли к лестнице. Ковер на полу делал наши шаги совершенно бесшумными, а моё тело в теплом воздухе казалось невесомым...

Белая двустворчатая дверь, ведущая на лестницу, была, конечно заперта. Я несколько раз дернул её ручку, словно не желая с этим соглашаться. За ней было окно, — обрезанная резким светом снизу таинственная темнота, а справа — две лестницы, одна вниз, вторая, ближняя, — вверх.

Услышав странный тихий скрип, я поднял голову. Стекло в прямоугольном окне над створками двери вдруг рассыпалось в пыль и растаяло в воздухе. Странно, но я совсем не удивился, — просто подпрыгнул и крепко вцепился в острый край рамы.

Я подтянулся, поджав ногу, зацепился её большим пальцем за дверную ручку, — и застрял. Высунувшись по пояс, я никак не мог развернуться и спрыгнуть вниз.

Переводя дыхание, я взглянул в окно. Стекла были столь прозрачны, что их, казалось, совсем нет. Дальше была ночь — яркие синие фонари освещали ворота в ограде и цепочкой уходили вдаль. Там, за темным простором поросшей бурьяном земли, за рекой, где-то на границе с небом, тоже горели огни, похожие на удивительное, бесконечно далекое созвездие, и мне вдруг захотелось оказаться там...

Петр подхватил меня под колени, выталкивая в проём. Мое сердце обморочно бухнуло, я чуть не вскрикнул, на миг потеряв равновесие и падая. Мои руки перекрутились и соскользнули с рамы, пятки с силой ударили в пол, — и я понял, что сижу на корточках, уже по ту сторону двери. Над ней, в проеме, показалось лицо Петра. Он подтянулся и протянул мне руку. Я без слов сжал её. Он высунулся до пояса... перегнулся вниз...

Я попятился, отступая под весом его тела. Петр неловко, боком перевалился через проем и тоже приземлился на ноги. Мы вздохнули, с радостью глядя друг на друга. Откуда-то я знал, что на нашем пути больше не будет столь серьёзных препятствий.

3.

Вновь набрав километровую высоту, корабль завис над центром города. Волны неощутимых импульсов хлынули вниз, и, возвращаясь обратно, несли множество отдельных фактов, которые внутри корабля выстраивались в ряды и системы. За пять минут он узнал о городе больше, чем человек мог узнать за всю жизнь. Затем вновь двинулся, скользнув вдоль бесконечно длинной улицы, ярко освещенной, но всё быстрее пустевшей по мере удаления от центра. Она свернула в сторону, под кораблем поплыли промышленные районы, частью ярко освещенные, но в большинстве — замершие на ночь.

Корабль пересек несколько шлейфов дыма, беловато-синих в свете фонарей, иногда ненадолго зависал над цехами и перелетал дальше. Затем он вернулся назад и какое-то время парил неподвижно. Его двигатели вспыхнули чуть ярче, затем потускнели, когда он спустился почти к самой поверхности и завис в метре над землей, став почти незаметным. Корабль ждал.

4.

Мы шли вниз, беззвучные, как привидения, — наши босые ноги, соприкасаясь с прохладным цементом лестницы, не производили никакого шума. На втором этаже сквозь мутное армированное стекло запертой двери пробивался слабый жёлтый свет и смутные, непонятные звуки. Дверь на первом этаже была приоткрыта. Мы видели за ней лишь стену ярко освещённого коридора, но слышали слабые голоса сидевших в вестибюле охранников или санитаров.

На миг мы замерли, потом Петр показал вниз. Там была ещё одна лестница, короткая, — всего в четыре ступеньки, а дальше — белая филенчатая дверь. На ней не было замка и она открылась, когда я нажал на неё посильнее.

Мы оказались на самой нижней лестничной площадке. Слева была наружная дверь, — большая, двустворчатая, сваренная из толстого железа. В щель над ней пробивался слабый свет, но здесь было почти совсем темно. Пальцы моих босых ног ощутили движение воздуха — внизу была ещё одна щель. Лестница справа уходила в подвал, в теплую влажную черноту.

— Здесь заперто, — шёпотом сказал Петр. Тонкая, как шнур, полоса синего света упала на его лицо, и какой-то миг я видел лишь его расширенные глаза.

Протянув руку, я нащупал внушительный замок. Мои пальцы бесполезно скользнули по его глухому шершавому корпусу, и, словно сами по себе, потянулись к огромным стальным шпингалетам, державшим вторую створку двери. Нижний поддался легко, но до верхнего я мог достать, лишь поднявшись на цыпочки, и мне не хватало сил повернуть его. И тут я вновь ощутил прикосновение странного тепла, — оно текучей змейкой скользнуло по руке, и послышался звук, такой слабый, что я не смог его определить. А потом шпингалет вдруг поддался, дверь распахнулась, — и мы ошалело замерли.

Перед нами была низкая плита окантованного ржавым уголком бетонного крыльца, вокруг которого росла трава. А дальше — пустота. Свободная пустота, из которой налетал прохладный ветерок. Мы, переминаясь (я даже на ощупь чувствовал, какой грязный здесь пол), смотрели на неё, стоя на краю заросшего бурьяном пустыря, в нескольких сотнях метров от ограды, — увы, с внутренней её стороны.

Мимолетная летняя ночь кончалась. На востоке уже занималась заря, над ней яркой, немигающей белизной горела Венера. На западе плыла медлительная лавина уходящих вслед за темнотой облаков. Многоэтажные корпуса больницы виднелись неожиданно далеко вокруг, мерцая редкими огоньками окон. Было удивительно тихо, — странная, живая тишина. Под порывами предрассветного ветра шелестела трава — слабый, печальный звук, словно воспоминание о чём-то...

Первые же шаги по земле заставили нас скривиться от боли. Тем не менее, идти оказалось довольно легко. Мы незамеченными пересекли огромный двор. Петр быстро взобрался на ограду и протянул руку, помогая взобраться мне. Спускаться оказалось сложнее, и, если бы он не поддержал меня снизу, я бы наверняка упал.

— Стой!

Оглянувшись, мы увидели бегущего к нам мужчину. Мы не смогли рассмотреть его в полумраке, но, даже не понимая, зачем, тоже бросились бежать.

Я ещё никогда не бегал так, в одних трусах, да ещё на рассвете — удивительная легкость и напор прохладного воздуха создавали ощущение полета. Не раздумывая, мы бежали к реке — туда, где пустырь обрывался в туманное море. Над ним возвышались только темные фермы моста.

Мы слышали за собой частый топот и бежали всё быстрее, изо всех сил. Вдруг Петр прыгнул, и я увидел впереди ров шириной метра в два, а может, и в три, — у меня не было времени разглядывать его.

Я не успел испугаться. Ноги сделали всё сами, одним сильным рывком отправив тело в короткий полёт, и понесли его дальше, как ни в чем ни бывало. Я не знал, как это у меня получилось. Будь у меня время подумать, я никогда не решился бы на такой рискованный прыжок.

Мы вмиг взлетели на насыпь, бежать по которой было куда проще. Мы больше не слышали погони, но не остановились даже на мосту, когда между шпалами забелела туманная пустота. Этот бег был похож на волшебство. Никто из нас не споткнулся, я даже не думал об этом. Наверное, именно поэтому мы ни разу не упали.

Рельсы впереди плавно спускались, уходя в туманный сумрак, словно в другой мир. Мы скатились с насыпи, и, не знаю почему, свернули на что-то вроде дамбы, — она отделяла песчаную равнину с лужами воды от приречных зарослей. Туман был не таким густым, каким казался сверху, — мы видели дорогу далеко вперед. Бежать по рыхлой земле было тяжело, но мы почему-то бежали, пока я не увидел смутно черневшую впереди массу, парившую над землей.

Петр бежал прямо к этому предмету, и мне оставалось только следовать за ним. Я хотел остановить его, — но для этого его нужно было хотя бы догнать. Я захотел крикнуть, — но горло вдруг перехватило и из него вырвался лишь какой-то придушенный писк. Странный сон в одно мгновение превратился в кошмар — и мне очень хотелось проснуться, вот только от яви не было пробуждения. Проклиная всё на свете, я бежал вслед за Петром, уже не понимая, что творится со мной... и вдруг, неожиданно, совсем рядом увидел огромную треугольную массу.

Её едва освещало мерцающее белое сияние, исходившее из-под днища по углам, — бледный отсвет ложился на траву. Странная, туманная черная поверхность была на расстоянии протянутой руки. Я захотел коснуться её, но она всколыхнулась, — и мне показалось, что в мою душу тысячами глаз смотрит сама вечность. Это длилось только миг, но он никогда не изгладится из памяти.

Потом — лишь видения во тьме, которые мне не дано было запомнить.

5.

Поглотив двух мальчишек, борт корабля сомкнулся, как темная вода. Затем он стремительно взмыл вверх, — к негаснущим звездам космоса, за пределы атмосферы.

Поверхность уходила вниз, тускло просвечивая огнями городов сквозь начавшие розоветь облака. Затем по горизонту разлилась радужная полоса восхода и корабль вылетел в вечный день космоса, всё набирая и набирая скорость. Планета ярким, сияющим шаром отходила назад, быстро уменьшаясь и тускнея. По отлогой дуге корабль обогнул солнце и всего через час вернулся к черному эллипсу носителя, висевшему в пустоте.

Он на мгновение завис, словно приветствуя его, а затем нырнул внутрь и исчез, не оставив ничего, кроме мгновенной вспышки. Через минуту эллипс начал сжиматься, обретая нестерпимо четкие очертания и одновременно окутываясь ореолом стремительно разгоравшегося света. Когда он засиял, словно солнце, свет иглой протянулся к одной из бесчисленных звезд, и, неистово завихрившись, погас, оставив лишь сумрачную пустоту.

Я никогда не говорил об этом, но Космос заселен, прежде всего, такими же существами, как мы, — не просто человекообразными, а похожими на нас, как две капли воды.

Половина обитаемых планет, — это та же Земля, чуть побольше или чуть поменьше, с более холодным или более жарким климатом, — но разве это различие? А их обитатели... Люди — ибо, в сущности, это люди, — так похожи на нас, что различия лишь подчеркивают сходство. Почему я не рассказывал о них? Что же тут странного? Подумайте. Смотришь на звезды. Вспоминаются разные происшествия, разные картины встают передо мной, но охотней всего я возвращаюсь к необычным. Может, они страшны, или противоестественны, или кошмарны, может, даже смешны, — и именно потому безвредны. Но смотреть на звезды, друзья мои, и сознавать, что многие из этих крохотных голубых искорок, — если ступить на них ногой, — оказываются царствами безобразия, печали, невежества, всяческого разорения, что там тоже полно развалин, грязных дворов, сточных канав, мусорных куч, заброшенных кладбищ... Разве рассказы человека, исколесившего Галактику, должны напоминать сетования лотошника, слонявшегося по захолустным городишкам? Кто захочет его слушать? И кто ему поверит, — в наше-то время? Нет, я не буду молчать. Вы ощутили бы себя обманутыми. Я расскажу, что было дальше.

Станислав Лем. Из воспоминаний Ийона Тихого.

Часть 1:

Дар жизни

1.

...Постепенно я сообразил, что лежу, прижавшись щекой к мокрой земле. Голова раскалывалась от боли, меня тошнило. Я смог лишь приподняться на четвереньки, — и меня тут же вырвало с такой силой, что я чуть не задохнулся. Потом, когда спазмы прекратились, мне стало легче. Я смог встать на колени, хотя мышцы были как ватные, и даже дышать было тяжело. Делать это приходилось осознанно, и я пришел в себя именно потому, что начал задыхаться. В глазах всё плыло, я не мог ничего рассмотреть. Вдруг дикая боль пронзила сердце, — меня словно ударили ножом. Я осел, сжался в комок, пережидая её.

Не знаю, сколько это длилось. Возможно, я потом уснул, потому что помню, как проснулся. Меня разбудил резкий кашель Петра. Моё тело закоченело от холода, и я с трудом сел на верхушке голого земляного бугра, у основания которого лежал Петр. Он медленно ворочался, пытаясь приподняться, и всё время кашлял. Наконец, ему тоже удалось сесть, и наши глаза встретились.

— Где мы? Что это было? — незнакомым, хриплым голосом спросил он.

— Не знаю.

— Посмотри.

Я осмотрелся. Равнина вокруг нас не слишком изменилась. На ней лишь появились темные купы деревьев, в полумраке казавшихся холмами. Далеко на востоке (восток всегда там, где встает солнце) виднелись настоящие холмы. Все признаки цивилизации, — здания, фермы моста, темневший далеко слева корпус ТЭЦ с рядом дымящих труб, — всё это исчезло. Изменилась даже заря — она как будто стала дальше и тусклее. Венера тоже стала тусклее... потом я заметил ниже, на фоне зари, вторую звезду, — незнакомую и желтоватую. От моих ног тянулась длинная тень. Свет походил на лунный, только был синим. Я поднял голову и обернулся.

На западе за деревья заходил огромный сине-белый пятнистый диск, — раз в восемь больше земной луны.

2.

— Где мы? — довольно глупо спросил я, хотя уже всё понял. Но одно дело, — читать истории про попаданцев в иные миры, и совершенно другое — "попасть", во всех смыслах, самому. Как ни странно, я поверил в это сразу, и не ощутил ничего, кроме интереса и ещё удивления.

Небо здесь было очень странное. На нем виднелось лишь несколько ярких звезд, которые, впрочем, скорее всего были планетами. Одна из них, серовато-белая, отбрасывала заметную тень. Потом я увидел ещё кое-что, — смутный, тусклый многогранник, похожий на ежа. Точнее, окаймленное тусклым, мертвенным ореолом чёрное солнце с бахромой острых лучей разной длины. Я понял, что это, очевидно, шар, сплошь усаженный длинными шипами. Он был раз в пять больше луны, а может, и в шесть, — такое трудно определить на глаз. Потом я заметил тусклые полосы, — они пересекали всё небо, слишком правильные для облаков или туманностей. Что-то в их расположении наводило на мысль о тёмных реках, текущих по небесной тверди.

Я смотрел на них несколько минут, потом окинул взглядом безнадёжно пустынный горизонт. Лишь за холмами тянулось облако пара, как от электростанции или вулкана, но я не видел ни труб, ни горы, — лишь едва заметно поднимавшиеся унылые тёмно-синие клубы.

— Это какой-то другой мир, — сказал Петр. — Наверное, эта штука была... ну, не знаю... воротами. — Он поднялся, поёжившись от холода. На его боку змеились полосы грязи. — Здесь могут быть звери, — добавил он.

Я прислушался. Кроме шелеста листвы — ничего... кроме каких-то неясных звуков, которые могли быть шумом невидимой отсюда реки... а могли и не быть.

— Нам нужно укрытие, — сказал я.

— И оружие, — добавил Петр. — А ещё — одежда и еда. С чего начнем?..

— Нам нужно осмотреться, — предложил я. — Надо пойти к тем холмам. Они, кажется, довольно близко. И тот пар — рядом с ними. Может, это какие-нибудь гейзеры... а может, там люди.

— Или не люди, — добавил Петр. — Здесь всё другое. Даже воздух. И мне кажется, что я стал тяжелее.

Я прислушался к своим ощущениям. В самом деле, я тоже стал тяжелее, — ненамного, но заметно. А раз сила тяжести здесь больше, атмосфера тоже плотнее... вот почему мне так трудно дышать.

Лишь в этот миг до меня действительно дошло, что здесь — совершенно другой мир, в котором, возможно, нет больше ни одного человека, а есть твари, которым ничего не стоит убить нас, — из научного любопытства или просто из-за голода. Мне стало очень страшно, но пока ничего ужасного не было, и страх быстро прошел. В конечном счете, всё зависело от нас самих, — от нашей осторожности и наблюдательности.

Я встал, чтобы спуститься вниз, но ноги тут же подкосились, и я просто упал, скатившись с бугра. Лишь сейчас я заметил, что земля — единственное, что осталось неизменным в этом мире. Наш побег и появление инопланетного корабля явно не были простым совпадением. Но что с того? Всё равно, я ничего не знал.

— Нам надо дождаться восхода, — сказал Петр.

Я охотно согласился. Нам нужно было прийти в себя после этого... перехода, когда нас лишь случайно, — я это чувствовал, — не разорвало на куски.

Раньше я никогда не ждал восхода. Ожидание казалось бесконечно долгим. Я дрожал от холода, к тому же, здесь было полно местной мошкары и она пребольно кусалась. Мы сели на корточки, прижавшись спиной к спине для тепла, и, то и дело хлопая себя по плечам, смотрели на пылавший всё ярче восток. Вдоль горизонта пополз розовый столб, отмечая движение невидимого пока светила. Он разгорался, становился всё выше, и вот из-за холмов неторопливо выползло солнце...

Сначала мне показалось, что его как-то странно закрывают облака, потом, когда оно поднялось целиком, я с трудом сдержал изумленный крик, — оно было... это был целый рой крохотных солнц.

Все, как один, — шестиугольные.

3.

Огненные шестиугольники составляли другой шестиугольник, побольше. Потом я заметил несколько тёмных ячеек и понял... хотя и не мог в это поверить. Впервые в жизни мне стало действительно не по себе. Я бросился на землю, зажимая голову руками. Мне хотелось вернуться... проснуться от этого кошмарного сна...

Холодная земля — хорошее средство от паники. Я приподнялся, глядя на кошмарное светило. Впрочем, не такое уж и кошмарное, — только раза в два больше земного солнца и тени от него падали какие-то размытые. Оно было того же цвета, и так же грело. Я невольно поднялся во весь рост, всем телом впитывая его живительное тепло и стараясь не думать о радиации, вирусах, бактериях и более крупных тварях, которые могли ждать нас здесь...

4.

До холмов было километра три — примерно, поскольку мы шли до них около часа. Это был самый длинный час в моей жизни, — мы шли, то и дело оглядываясь, не зная, что встретится нам в следующую минуту. Однажды мы спугнули зверя, — похожего на леопарда и явно хищного, но мы не успели его рассмотреть. Вообще-то мы были уже вооружены, — если наспех обломанные большие ветки можно назвать оружием. С ними мы чувствовали себя куда увереннее, чем с голыми руками, но мы замерзли, проголодались и уже начали хромать, — наши босые ноги не привыкли к таким переходам и приходилось хорошенько думать, куда ступать.

До нас постепенно начало доходить, что любая мало-мальски серьёзная рана на подошве здесь равносильна смерти, — если не от заражения крови, то просто от голода. Кстати, мы не видели здесь ничего (и никого), что было бы пригодно в пищу. Впрочем, пока я не думал об этом, — огромный неведомый мир лежал у наших ног. Облако пара на вид не стало ближе. До него было километров двадцать или больше, и я понял, что мы сможем добраться до него лишь завтра, — если оно для нас наступит. Дымка и расстояние не давали рассмотреть детали, но пар поднимался скорее над озером или расщелиной, чем над трубой или жерлом вулкана. Мне показалось, что посреди белых туч темнеет правильной формы холм, — нечто вроде пирамиды со срезанным верхом, но крошечной, — просто неясный силуэт на фоне горизонта. Но всё же... это были первые признаки разума. Больше мы не видели здесь ничего похожего.

На востоке, рядом с пирамидой, блестела вода, — озеро или река, не разобрать. Поросшие кустарником холмы, на которых мы стояли, тянулись с юга на север. Там, очень далеко, призрачными силуэтами высились горы. А к западу, — бесконечная, открытая, навевающая тоску равнина. Оттуда ползли облака, то и дело закрывая солнце, ветер шумел вокруг нас, и мы ощущали себя бесконечно одинокими.

— Как ты думаешь, какие они? — спросил Петр. Он уже не сомневался, что встретит там... ну, если не людей, то существ разумных и доброжелательных.

— Я не знаю. Тут всё такое... странное. Особенно небо. Похоже, там всё искусственное, и не имеет никакого отношения к астрономии.

Я сам испугался своих слов. Для цивилизации, способной создать искусственное солнце, у меня просто не было подходящих понятий. Но я очень сомневался, что они окажутся похожими на нас.

— Нам надо идти туда, — сказал Петр. — Пока мы ещё не ослабели от голода. Ведь мы даже не знаем, что здесь съедобно, а что — нет. Не обязательно сразу показываться им. Сначала мы посмотрим... а потом решим.

Это было наивной отговоркой, но что нам ещё оставалось? Я кивнул.

5.

Пирамида оказалась высотой метров в сто, несомненно, искусственной, — обложенной громадными бетонными плитами. Она возвышалась над дальним берегом озера, над ним стлался тучами поднимавшийся вверх пар. Вода в нём была нестерпимо горячей, — мы поняли это, когда душащая туча пара обволокла нас. Здесь не росла даже трава, — лишь осклизлая рыжая глина хлюпала под ногами. Спуститься к воде мы не могли, хотя пить нам очень хотелось, — берег обрывался бетонной стеной высотой метров в двадцать. Над такой же стеной на другом берегу возвышалась насыпь, похожая на гигантский крепостной вал. С северной стороны в озеро впадал канал. С южной всё исчезало в сплошных тучах пара, и оттуда доносился глухой мощный рёв, похожий на рёв водопада.

— Это похоже на крепость, — сказал Петр. — Нам надо отыскать мост... или ворота... если они здесь есть.

— Да. Второй такой ночи мы не выдержим.

Нет нужды говорить о трудностях этого похода, — сейчас был уже полдень нашего второго дня в этом мире. Это путешествие далось нам нелегко, и мы смертельно устали, — не столько от дороги, сколько от голода. Я понимал, что нам, если мы хотим жить, скоро придется рыть землю в поисках корневищ и личинок, но пока я оголодал всё же не до такой степени. Было чудом, что мы вообще сюда добрались. Ещё вчера утром нам пришлось отбиваться от стаи тварей, похожих на динозавриков, — у них были маленькие зубастые головы и руки, как у кенгуру. Мы лупили их своими палками, пока они не разбежались. Мы не смогли убить ни одной, — зато каждый из нас получил по несколько небольших ран. Они почти не кровоточили, зато воспалились и ужасно болели. Пару раз мы видели других "динозавриков", но столь больших и массивных, что предпочли обойти их подальше.

Но хуже всего была ночь. Едва стемнело, как вся равнина, казалось, заполнилась зверями, — в ярком, как уличное освещение, свете огромной луны над ней висели звуки, которые, наверное, оглашают ночью африканский вельд. Мы не видели этих зверей. Всю ночь мы просидели, забившись в крону развесистого дерева, прижавшись друг к другу, — страх, а главное, холод не оставили места для условностей. Я не поверил бы, что в такой ситуации вообще можно заснуть, — но мы заснули и спали крепко, не боясь свалиться вниз. Сплетение веток было достаточно густым. Утренний холод стал настоящей пыткой, но, отправившись в путь поутру, мы встретили кое-что похуже, — следы войны. Окопы, заросшие воронки, размытые дождями пепелища, кости — целые груды их, подозрительно похожих на человеческие... Мы очень внимательно смотрели под ноги, опасаясь ещё и мин. Я понял, что всё время здесь мы не выпускали друг друга из виду, даже на секунду, — одиночество было для нас хуже смерти.

— Ладно, мы дошли, — сказал Петр, когда мы перевели дух и осмотрелись. — Если что-то греет тут воду, кто-то должен следить за этой... за этим... короче, нам надо обойти озеро и подойти поближе к... к пирамиде.

Но сказать было куда легче, чем сделать. Это путешествие стало для нас новым кошмаром. Сперва мы пошли прочь от жаркой, душащей тучи пара, вдоль канала, и скоро добрались до реки. От канала её отделяла клиновидная бетонная стена с острым, словно нож, гребнем, впечатляюще высокая и массивная, осклизлая от сырости и древняя даже на вид. Острое зеленовато-серое ребро, и по обе стороны от него вода, с одной стороны — горячая, с другой — холодная. Мы повернули назад.

Не знаю, смогу ли я описать всё наше путешествие. Мы шли к невидимому водопаду, и его шум становился всё громче. Потом нас вновь накрыла туча пара, жаркая, удушающая. Мы мгновенно вспотели, даже не заметив этого, — мы и так в один миг промокли до костей. Пар душил нас, словно наши рты набили мокрой ватой. Мы хотели выйти из тучи, но в сером полумраке земля под ногами была видна всего на несколько шагов, неровная и скользкая. Мы постоянно спотыкались, поскальзывались и поднимались вновь. Рыжая глина ручьями стекала с наших тел, и скоро мы сами стали мокрыми и рыжими, — словно две не успевших просохнуть глиняных куклы, отправившихся на прогулку. Однажды мы заскользили по голому склону вниз, прямо в горячий, ревущий полумрак. Я уже приготовился к ванне из кипятка, но врезался в бетон, в верх ограждающей стены. Взобраться наверх по скользкому, как мыло, склону мы не смогли и пошли вдоль него.

Теперь заблудится было невозможно, но шли мы явно не в ту сторону. В конце концов, мы увидели в разрывах паровых туч водопад, где вода рушилась одновременно в обе стороны, — и в озеро, и в канал, судя по идущему от неё жару, нагретая почти до кипения.

Мы вновь повернули назад, задыхаясь от жары, хватая воздух ртами, как рыбы, и истекая потом, но пить нам больше не хотелось, — мы буквально дышали водой.

Не знаю, сколько длился этот бредовый поход. Бетон стены был неровный, мы постоянно спотыкались и падали, разбивая колени до крови, но уже слишком устали, чтобы замечать даже боль. Горы оползшей глины иногда полностью перекрывали верх стены, и нам приходилось карабкаться по скользкой наклонной массе, рискуя каждую секунду свалиться в кипяток и судорожно хватаясь друг за друга. Не знаю, смог бы я одолеть этот путь в одиночку. Наверное, нет.

В конце концов, мы выбрались на наветренную сторону и пошли быстрее, — по крайней мере, теперь мы видели путь. Но после влажного жара порывы ветра пронизывали ледяным холодом, и мы начали дрожать. Нас уже бил озноб, мы чувствовали, что больны, но всё равно шли, просто потому, что пока мы хоть что-то делали, нам не надо было думать. А начни мы думать, — нас бы охватил страх, дикий, беспредельный...

Отупев от усталости, мы мало что замечали, да и смотреть тут было не на что. Затянутое серыми облаками небо наверху, заросший травой склон слева, серая, в плывущих клубах тумана, пропасть справа. За ней однообразно тянулся высоченный земляной вал, тоже густо заросший травой. Через равные промежутки на нем торчали башни, — серые, угловатые, с узкими амбразурами, больше похожие на доты. Но там никого не было... да мы и не пытались привлечь чье-либо внимание.

Мы шли, наверное, несколько часов, не замечая, что канал вновь начал поворачивать к реке, шли, настолько ошалев от усталости, что шатались, как пьяные, и несколько раз чуть не упали в ров. Не будь верх стены таким неровным и шершавым, мы бы немедленно легли на него и заснули.

Как ни банально это звучит, но мы ничего не замечали перед собой, и остановились лишь наткнувшись на оплывший земляной пандус. Он поднимался над каналом, но от моста остались лишь опоры. За ними зияли ворота, — высоченный бетонный портал, прорезанный черной дырой туннеля. По бокам от него возвышались громадные, размером в двенадцатиэтажный дом, башни, — серые, обкрошенные, неровные, в выбоинах и трещинах, среди которых терялись узкие амбразуры. Все эти укрепления казались заброшенными уже лет двести назад, но на галерее над воротами что-то двигалось, — вроде бы люди, но мы не могли толком их рассмотреть: нас разделяла добрая сотня метров парового тумана.

Окончательно забыв об осторожности, мы замахали руками и закричали, хотя крики получились совсем негромкими. И тут же мы услышали другие крики — нечеловеческие, и совсем близко.

6.

Обернувшись, мы увидели нескольких... существ, совсем не похожих на людей, скорее, на орков из книжки, — здоровенные, как гориллы, и с волосатыми мордами, лишь наполовину человеческими. Только у горилл никогда не бывает рогов, и на их мордах никогда не бывает написано столь зверское выражение. Впрочем, рога, скорее всего, были не их собственные. На них было нечто вроде шлемов с доспехами, — кольчуги, поножи, а в руках (лапах?) они держали оружие, — секиры, мечи... и ружья. Или что-то похожее.

Это настолько походило на кадр из какого-нибудь фантастического фильма, что мы даже не пытались бежать. Впрочем, мы настолько устали, что при всем желании не могли ни бежать, ни сражаться. Свои дубинки мы давно бросили... и просто не могли поверить, что всё это происходит наяву.

Мы услышали сзади, на той стороне канала, слабые, приглушенные расстоянием крики, потом, — безошибочно узнаваемый звук выстрелов, но смутно, словно во сне. Потом я услышал ещё один знакомый звук, — стрекотание вертолёта. Обернувшись, я увидел нелепую машину, похожую на летающий ящик, — она направлялась прямо к нам.

Когда я отвел взгляд, "гориллы" были уже совсем рядом. Одна из них со всего размаху ударила мечом по голове Петра. Из-под широкого лезвия брызнула кровь вместе с мозгами, и оно остановилось, разрубив череп и шею до рёбер. Пока я оторопело смотрел на это, существо (орк?) одним сильным рывком высвободило меч и повернулось ко мне. Я тупо смотрел на его украшенные золотыми узорами доспехи. Когда оно замахнулось вновь, я попытался прикрыться руками, но меч прошел сквозь них, как сквозь воздух, и сильно ударил меня по груди. Ещё не понимая, я смотрел на брызжущие кровью обрубки, не чувствуя, что удар откинул меня назад, и что я падаю.

Падения я не заметил, боли тоже не было. Просто земля плавно опрокинулась, уступив место небу. Потом я увидел секиру, — громадное ржавое лезвие, насажанное на грубо оструганную палку. Секира плавно опустилась и с кошмарным хрустом врезалась мне в грудь. В один миг стало трудно дышать, рот моментально наполнился чем-то горячим и солёным.

Я еще раз попытался вдохнуть... но тут мне вдруг стало очень легко, а вокруг начало темнеть. Последнее, что я запомнил, — зелёное, в ржавых пятнах, днище вертолета, зависшего прямо надо мной. Потом меня пронзила страшная боль, и я решил немедленно уснуть, зная, что потом мне станет легче.

Проснувшись, я понял, что это правда.

7.

Я проснулся легко, словно не умер, лёжа на мягкой постели. Металлические стены комнаты подпирали белый светящийся потолок. Место было незнакомое, и я несколько секунд удивленно смотрел вверх, потом, поняв, что это был сон, ощутил величайшее облегчение. Там мне отрубили руки, а теперь они, конечно, были на месте.

Я взглянул на ладонь.

Да, она была на месте, — но она была не моя.

8.

Я растерянно смотрел на неё. У меня не могло быть такой руки, — загорелой, твёрдой, с мозолями на ладони. По ощущениям она была моя, на вид — нет.

Как ни странно, я ничуть этому не удивился, хотя впору было сойти с ума. Тело тоже оказалось не моё, тело взрослого мужчины или юноши, а не костлявого подростка, — поджарое, худое, мускулистое, и, разумеется, совершенно целое. Я ощупал лицо, потом голову, — волосы, похоже, стали длиннее, но ничего больше сказать я не мог. Я сел, осматриваясь, потом поднялся.

Комната оказалась небольшой, квадратной, метра четыре высотой, с голыми, синеватыми стенами. Здесь было тепло (я лишь сейчас сообразил, что обнажен), пол покрыт чем-то пушистым, похожим на ковёр. У стены, — диван, где я лежал, ещё кресло и стол. Над ним — вделанное в стену квадратное зеркало размером в метр. Дверь я не сразу заметил, — так плотно она прилегала к стене. Судя по петлям, она открывалась внутрь. Ни ручки, ни замка, — просто гладкий лист толстого металла. Тюрьма.

Взглянув на зеркало против двери внимательней, я уже не сомневался, что это — просто окно, в которое видно лишь снаружи. Ещё — две вентиляционные решетки под потолком. И всё. В комнату проникал слабый гул, — словно где-то работал вентилятор, но больше — ничего.

Я подошел к окну-зеркалу. Неважно, кто за ним стоит, — я хотел увидеть себя.

Из зеркала на меня смотрел серьёзный молодой человек, — рослый, гибкий... правильные и чёткие черты высокоскулого лица... гладкая золотистая кожа... четкий изгиб губ... большие, длинные глаза, тёмно-синие, опушенные густыми ресницами... лохматая грива густых рыжеватых волос, падающих на плечи... крепкие, мускулистые руки... он был хорошо сложен, строен, и даже по-взрослому красив. На его лице застыло растерянное выражение. Но это был я!!!

Я узнавал и не узнавал себя, и это ничуть меня не удивляло. Наконец, оторвав взгляд от стекла (толщиной сантиметра в три, что окончательно укрепило мои подозрения относительно тюремной камеры), я вновь осмотрел комнату. На спинке кресла лежала одежда, — нечто вроде туники сложного покроя, из плотной зеленой ткани, с продетым в петли ремешком. И больше — ничего. Ни обуви, ни белья. Но выбора не было — или одевайся, как хотят хозяева, или ходи голый.

Одевшись, я вновь подошел к зеркалу. Туника не доходила мне даже до колен, но была удобной, и я-здешний выглядел в ней совсем неплохо, — если не смотреть на голые ноги. И что-то во мне сказало, что здесь над этой одеждой никто не будет смеяться.

9.

Я просто вспомнил это, — без страха, без удивления. А кстати, кто я? Айскин Элари. Раньше меня звали по-другому, но вот как? Я не мог вспомнить. Как я сюда попал? Я вспомнил, но что было ДО больницы?..

Я вспомнил на удивление красивый город-сад, сплошное море огромных деревьев, и в нём — ещё большие здания-острова, белоснежные, окрашенные багрянцем заката, — этажей по двадцать или по тридцать. Они, как утесы, высились над зеленью и над водой каналов. Я никогда не видел Тар-Ратты, но я её помнил!

От бешеного вихря двойных воспоминаний у меня закружилась голова, и я сел на пол, пытаясь собраться с мыслями. Это было... часть моей памяти заменили разрозненные воспоминания совершенно другого человека (юноши, чье тело, — я это чувствовал, — я занял). Я не сошел с ума лишь потому, что моё сознание осталось прежним, и я мог четко отделить свои воспоминания от чужих. Я помнил, какие переживал, а какие — нет. Но всё же, я изменился. Прежде всего, я стал старше — лет на десять. И...

Я сжал голову руками. Мне не хотелось думать, вспоминать эту чужую жизнь. Хотелось только одного — добраться до постели, и спать, спать, спать... Так я и поступил.

10.

Скорей всего, я просто задремал, — меня разбудил лязг открытой двери. В проеме стоял смуглый юноша в тунике похожего покроя, но белой, с золотой отделкой, как и я, босой. Он тоже был мне наполовину знаком, — рослый, сильный, с крепкими руками и сумрачным лицом, твердым и правильным, — красивым и грозным лицом воина.

— Кто ты? — спросил юноша — и, к своему удивлению, я его понял.

11.

Я лишь сейчас осознал, что говорю теперь совсем на другом языке. Слова, построение фраз, — всё было другим. Но этому я уже не удивился.

— Элари. Айскин Элари.

— В какой мере? — взгляд юноши потемнел, стал острым. Но у парня было что-то неладное с глазами, что-то такое страшное, что я не сразу решился посмотреть. Наконец, я понял. Зрачки. Они были узкие, и... и овальные, — две узких вертикальных щели, какими никогда не бывают человеческие зрачки. Вроде бы ничего страшного в этом не было, — но эти глаза с серо-стальной радужкой казались чужими на смуглом человеческом лице. Они тоже были живыми, — но иначе, и меня вдруг охватил чудовищный ужас. Мне показалось, что внутри, под чистой кожей, прячется чудовищная хищная тварь, притворяясь сильным живым юношей, — и смотрит, смотрит неотрывно...

Я зажмурился и помотал головой, прогоняя наваждение. Пусть это были глаза скорее кошки, чем человека, они смотрели на меня с дружелюбным любопытством. Этого хватило.

— Я не знаю. Во мне его память... частично.

Юноша опустил взгляд. Я был готов поклясться, что он с трудом сдерживает слезы. Но он быстро справился.

— Так и должно было быть. Он спас твою жизнь ценой своей. Нет, не так. Его жизнь — теперь твоя жизнь. Понимаешь?

— Нет.

— Хорошо. Я расскажу. — В голосе юноши уже не было горечи, — только бесконечное терпение. — Садись.

Он прикрыл дверь, и сам сел на поручень кресла. Я присел на край стола. Наши глаза встретились.

— Я Атхей Суру, — представился юноша. — Лучший друг Элари... был. А кто ты?

— Элари. Я не помню, как меня звали раньше.

— Пусть так, — Суру опустил взгляд.

— Что с Петром? — спросил я.

— Он мёртв, — сразу поняв, о ком идет речь, ответил Суру. — Ты тоже был мертв... но тебя мы ещё могли спасти — хотя бы частично. Твоё тело было безнадежно разрушено... но мозг ещё цел. А у... Пит... Петра — нет.

— Я не понимаю.

— Ты не такой, как мы. Хотя сознание... мозг, в общем, у всех работает одинаково. Индивидуальность человека, он сам, — это его память. Только память. Пока мозг ещё цел, её можно переписать в другой мозг... ну, не только туда, но у нас не осталось такой технологии. Это как переливание крови, — переливание памяти. Только... память донора... того, кто предоставляет свой мозг... она затирается. Как в компьютере. Но память Элари затерлась не совсем. Мы не успели переписать твою память полностью, — что-то пропало, что-то осталось от... прежнего владельца. Но, как личность, Айскин Элари так же мёртв, как недельный покойник.

— Значит, он... отдал мне свою жизнь?

— Да.

— А... а зачем?

Суру поднял голову. Я увидел его печальные глаза.

— Зачем? Откуда я знаю — зачем?

Теперь я понял, что чувствуют те, за кого другие отдают свои жизни. Это был жгучий, мучительный стыд.

12.

Несколько минут мы молчали. Наконец, я сказал:

— Он... Элари был хорошим человеком.

— Очень хорошим. Но не всегда. Может быть, поэтому... А теперь Элари — ты. Хоть на треть, на четверть, — мне без разницы. Ты по-прежнему мой друг.

Я не почувствовал радости. Мне вновь стало стыдно... но отказаться от этого я тоже не мог.

— Но всё же, почему вы так поступили?

— А как мы должны были поступить? — удивился Суру (я так и не знал, как его звать, — по имени, или по фамилии... если это, конечно, фамилия. Таких деталей память Элари не сохранила). — Бросить раненого мальчишку умирать в грязи? После того, как его друга убили у нас на глазах? Кем бы мы были, после этого? Впрочем, раны тут ни при чем... Даже если бы вас не... убили, твоё тело через пару дней сгнило бы заживо, — вас покусали олки, а у них на зубах трупный яд. Для нас это не очень опасно, но ты ведь не из этого мира, верно? К счастью, мы поняли это достаточно быстро... Будь ты обычным мальчишкой... не буду врать, вряд ли. Всё это делалось ради одного вопроса — откуда ты?

Я помолчал. Мне не хотелось прослыть сумасшедшим, но я был в неоплатном долгу перед этими людьми, и поэтому рассказал всё.

13.

Это был длинный рассказ — длинный, несмотря на то, что я многого не мог вспомнить. Суру слушал меня молча, подперев подбородок кулаками. Его смуглое лицо не отражало никаких эмоций.

— Где я? — спросил я, рассказав всё, что мог. — И что это за место? Как называется ваш мир?

— Ленгурья.

— Это...

— Планета. Здесь две планеты-близнеца, Ленгурья и Ирулана, отдаленные на сто тысяч миль. Они вращаются вокруг общего центра масс. У каждой — по искусственному солнцу, и по восемь мелких спутников, тоже искусственных... но их размер — десять миль. Планеты вращаются вокруг Звезды Ночи. Больше здесь ничего нет. Мы не знаем, что это, но это — не астрономическая Вселенная.

Я вспомнил темные реки, текущие по небу, и мне вновь стало очень неуютно.

— Звезда Ночи — это та чёрная штука, похожая на ежа?

— Что такое ёж? А, да. Она похожа на звезду — по размерам, по массе, по орбите, по которой мы вокруг неё вращаемся. А что это такое... об этом лучше вовсе не думать.

— А почему у вас такое странное солнце?

— Солнце? В этом мире нет солнца, Элари. Я никогда не видел его... никто из нас не видел. Это просто термоядерная лампа на суточной орбите. У Ируланы такая же.

— Это...

— Заповедник. Живой уголок. Называй, как хочешь. Мы ничего не знаем о... наших хозяевах, — но это, наверное, к лучшему.

— А как я попал сюда? Вы знаете?

— Иногда один из Древнейших, Ньярлатхотеп, Наблюдатель, подбирает различных людей... или существ... в других местах, и оставляет их здесь. Очень редко, но порой так бывает. Каждый раз они весьма... необычны. Вот что, Элари: в... твоём мире скорость света предельная?

— Да. То есть, наши ученые так считают.

Суру (я вдруг определился, как мне его называть), задумался. Его лицо стало хмурым.

— В чем дело? — тревожно спросил я.

— Похоже, что ты с той стороны.

— С какой?

— У Вселенной есть две стороны, или есть две Вселенных, — не важно.

— Светлая и тёмная?

— Нет. Просто две стороны. Звезда Ночи — это ворота между ними.

— Выходит, я оказался в параллельном мире?

Суру вдруг улыбнулся.

— Параллельном? Таких просто нет. Только ребёнок может думать, что внутри пространства может быть другое... что может быть несколько видов пустоты... Нет, всё гораздо проще. У нашей материи другой набор физических свойств, и она просто не взаимодействует с материей вашего мира. Кроме гравитации, разумеется.

— Но мы бы заметили, если бы внутри нашей планеты была другая, невидимая, — по её притяжению.

— Да. Похоже, он перенес вас ещё и в пространстве... и на очень большое расстояние. Но зачем он это сделал? Как? Я не знаю.

— Можно ли вернуться? — с надеждой спросил я.

— Нет — по крайней мере, в этом теле. В твоём мире оно будет столь же недолговечно, как твоё тело — в этом. Это почти наверняка, но не совсем. И ещё. Межзвездные полеты на вашей стороне обычно требуют... времени. На них уходят эпохи... или эры. Возможно, твой мир уже не существует... Я не знаю... Если хочешь, постарайся узнать сам. Я попытаюсь найти людей, которые знают больше.

Но он не сказал "люди". Он сказал "файа" — и это было совсем не одно и то же.

— Файа — это ваш народ? — спросил я.

Суру вздрогнул.

— Да. Мой народ, — добавил он с улыбкой. — Элари тоже был файа, хотя и не по крови.

— Кто напал на меня?

— Сурами.

— Кто это?

— Враг. Я не знаю, откуда они взялись. Раньше их не было. Теперь есть. Может, это плод генного эксперимента. Может, нет. Все мы — лишь гости в этом мире...

— А что это за место? — спросил я, поведя рукой вокруг. Суру усмехнулся.

— Крепость, убежище... мы называем это Твердыней. А канал, что нас окружает, — Прорвой.

— Вы укрываетесь здесь от сурами?

— Да. Они боятся радиации, как огня, куда больше, чем мы, например, и канал с радиоактивной водой, — для них непреодолимое препятствие. К счастью, пар не активен... Реактор греет воду, — и, поскольку у него всего один контур, облучает её. Правда, он тоже скоро сдохнет. А если и нет, у нас больше не осталось урана. Здесь всё идет к концу... Ты хочешь вернуться домой?

— Я не знаю. Я многое забыл. Вряд ли. Теперь мой мир — здесь.

— Да. Может быть. Но если ты захочешь вернуться, — я постараюсь помочь тебе. Я сделаю всё, что смогу. Ну, а пока... хочешь посмотреть, где ты оказался?

— Да. Конечно!

Мы вышли в узкий коридор с множеством дверей, отделанный так же, как и комната.

— Это космический корабль? — спросил я.

— Был. Раньше.

Суру открыл ещё одну дверь и мы вошли в просторную светлую комнату с шкафами вдоль стен и огромным люком. Под ним стояло несколько пар сандалий.

— Это твои, — показал Суру. — Мне нужно переодеться, — он открыл один из шкафов.

Я отвернулся. Через минуту Суру сказал мне:

— Я думал, что все мальчики устроены одинаково, но у вас, наверное, иначе.

Я взглянул на него. Теперь он был в сером комбинезоне из грубой ткани, очень ладно сидящем на его стройной фигуре, но в таких же сандалиях, как у меня. За плечом у него торчал массивный ствол снайперской винтовки, на поясе висел длинный нож, а многочисленные карманы были оттопырены явно не плитками шоколада.

— Я Защитник, — пояснил он. — Нас не очень много.

— А кем был Элари?

— Никем, в том-то и беда. Но теперь Элари — это ты, и я не знаю, кем ты станешь, — он одну за другой нажимал кнопки на щитке пульта.

Массивная плита люка опустилась, словно мост крепости. По ней мы вышли на какое-то подобие перрона, — над ним возвышалась плоская металлическая стена корабля. Сквозь пыльные окна снаружи падал мутный серый свет. Здание походило на ангар, но перед носом корабля поднималась глухая стена.

Я хотел рассмотреть корабль получше, — сбоку он был похож просто на огромную плоскую цистерну, — но Суру направился к выходу. Мы миновали небольшую комнату, где сидело двое похожих на него смуглых парней в такой же одежде, и вышли на улицу, в пасмурный мутный день. Клочья тумана тянулись над самой землей.

— У вас всегда так?

— По большей части, — Суру свернул с тротуара на тропинку. Перед нами высился поросший травой гребень вала высотой метров в двадцать. Вокруг, среди деревьев, виднелись низкие постройки. Тут было сыро — сыро, но не холодно. Похоже, что тело Элари куда легче переносило холод, чем моё... моё прежнее тело.

— А кстати, что с моим прежним телом?

— Кремировано и погребено, — печально ответил на мой вопрос Суру. — Тебе не стоило на это смотреть.

— А мой друг?

— Тоже. Если хочешь, можешь взглянуть на его могилу.

Но этого я не хотел, — ведь рядом должна быть и МОЯ могила, а я не горел желанием её увидеть. Я чувствовал, что если задумаюсь над этим всерьёз... нет, не сойду с ума, конечно, — просто безнадежно запутаюсь в том, кто я, и где. Это могло подождать.

— Сколько сейчас времени?

— Уже за полдень. Видишь, все ушли на обед?

— А почему меня никто не встречает?

Суру скосил глаза:

— А тебе этого хочется? О том, что произошло с тобой и Элари, знают лишь несколько файа, моих друзей. Всё это в высшей степени неофициально...

— Вот как...

Через несколько минут мы поднялись на гребень вала и неспешно побрели вдоль бетонного парапета над исходящей паром Прорвой, пытаясь разглядеть тот берег. Прорва очень парила, поднимавшийся от неё туман клубился вокруг и мельчайшими каплями оседал на густой черной гриве и серой одежде Суру, словно покрывая их тончайшим серебром.

— Вообще-то не стоит гулять здесь, — как бы между прочим сказал он. — В меня сегодня стреляли с той стороны. Если бы не туман...

— Когда ты пытался спасти меня?

— Нет, это было вчера. Перенос памяти — довольно долгий процесс... Собственно, сначала стрелял я, — добавил он, помолчав. — Я стрелял в сурами, который перебрался через Прорву, а уж потом его товарищи — в меня. До этого за все тридцать лет существования Прорвы через неё ещё не удавалось перебраться никому, — для этого её и построили.

Я взглянул вниз. Там, под крутым откосом, зияло бетонное ущелье с отвесными стенами. Между его высокой внутренней стеной и склоном вала тянулись густые заросли колючей проволоки, растянутой на белых роликах. Дальше, невидимая в тучах пара, текла с глухим громом река. Очень, очень горячая река. И радиоактивная. А до того берега, едва проступавшего в разрывах тумана, было метров сто...

— Как же он перебрался?

Суру скривился, услышав мой вопрос. Но ответил.

— Он соорудил воздушный шар, надутый тёплым воздухом. Тот едва перенес его через Прорву и тут же грохнулся, прямо на склон вала. Сурами чуть не скатился на ограду... скатился, когда я его пристрелил.

Мы помолчали. Теперь мне казалось, что на том берегу кишат фигурки с ружьями, ожидая только, когда в тумане появится достаточно большой разрыв, чтобы удалось прицелиться. А теперь нам угрожали и с неба...

— Наверняка это был какой-нибудь псих, — с неожиданным ожесточением сказал я. — Только психу могла прийти в голову такая идея. Это же надо — лететь через Прорву!..

Суру промолчал.

— Ты не знаешь, сколько раз сурами пытались пересечь канал? — через минуту спросил я.

Суру усмехнулся.

— Не очень много. Этот воздушный шар — первый. И за все тридцать лет в нас стреляли всего несколько раз. Я имею в виду, из пушек. Последний раз давно уже. Тогда в Твердыне погибли многие...

— А перебраться никто не пытался?

— Пытались. Несколько раз пробовали забраться на наш берег с лодок — это на озере. Раза три пытались построить мост. А раза два — запрудить саму Прорву. И запрудили бы — если бы мы не помешали. Что тогда творилось! Их было столько, что в глазах рябило. Теперь меньше.

— Почему?

— Пища. Всё дело в пище. Сурами плодятся, как крысы, и жрут всё подряд. Пищи становится всё меньше, — там, снаружи, и они начали жрать друг друга. Однажды их совсем не останется... если раньше не сдохнет наш реактор. Там выживают лишь самые сильные и злобные, знаешь ли... — он замолчал.

Тем временем, незаметно усилившийся ветер разогнал туман, и я, наконец, увидел Твердыню, — плоский, в десяток квадратных километров, клочок земли, со всех сторон огражденный валами. За ними повсюду поднимались тучи пара. Почти целиком его занимали унылые возделанные поля. Слева, у пирамиды реактора, тянулись ряды освещенных изнутри теплиц. Справа высились привратные башни. У них, почти под нами, простёрся город, — точнее, просто поселок, десятка в три кварталов, застроенных длинными серыми пятиэтажками, на вид совершенно земными. Меня вдруг охватила тоска.

— У меня... у Элари есть дом?

— Конечно, — удивился Суру. — Пойдем, я покажу...

14.

Жилище Элари оказалось более чем скромным, — одна крохотная комната, ещё меньшая кухня, душ и короткий коридор. Когда Суру ушел, мне стало очень неуютно здесь, в совершенно незнакомом месте, — жилище человека, отдавшего за меня жизнь. Или подарившего мне свою?

Я прошелся по комнатке, разглядывая вещи. Их оказалось немного: несколько книг со странным, но понятным мне шрифтом, какие-то безделушки, неумелый рисунок — лицо девушки — на стене... всё чужое, чуждое...

Я лёг. Если закрыть глаза, то словно ничего и не изменилось, — я по-прежнему дома. Но каким был мой дом? Я помнил это... отчасти. Верить в то, что ничего не изменилось, было легко. Но в моей памяти жил иной человек, — пусть лишь отдельные его воспоминания, но это был по-прежнему Айскин Элари. А кем был я?..

Ни я, ни Элари уже не были отдельными. Мы слились, — точнее, ещё только начинали сливаться, — во что-то третье. Но во что?..

Мне стоило подумать об этом, но я стал вспоминать Элари, — это было единственное, что я ещё мог для него сделать, мой долг перед этим юношей, отдавшим мне свою жизнь. Конечно, это было нелегко. Прошло много дней, прежде чем его история стала понятна мне, — по крайней мере, в самой существенной её части. Я запишу её, как записываю сейчас свою, и расскажу вам, пусть это и будет рассказ от третьего лица. Но Элари продолжает жить, хотя бы лишь в моих воспоминаниях, — и, хотя это и небезопасно, я хочу, чтобы однажды он вернулся к настоящей жизни. Я знаю, что этому не бывать никогда, и хочу лишь, чтобы у нашей общей истории был хороший конец.

Часть 2:

в расщелинах мира

Глава 1:

Утро

1.

Сегодня Элари разбудило струившееся в окно утро, ясное и солнечное. Вчера он полночи бродил по таинственно-темным улицам города и проснулся много позже обычного.

Юноша пару минут, сощурившись, смотрел на солнце, потом вскочил и потянулся, хотя сегодня, в выходной день, никаких особых дел не предвиделось.

Теперь он жил один, и мог потягиваться нагишом, не боясь получить подзатыльник. К тому же, под одеялом он вспотел и мысль об одежде не привлекала.

С минуту он рассматривал свою стройную тень, потом открыл окно, впустив утренний ветер в маленькую, обычно полутемную, но всё же свою комнату на улице Листьев. Втекающий в окно воздух дышал легкой прохладой, но теперь потному Элари стало холодно. Он не любил мерзнуть — как, впрочем, и потеть.

Свет в крохотной душевой казался тусклым после ослепительного солнечного. Юноша, ёжась, забрался под шумные струи, и вода лишь сначала показалась ему ледяной, — другой, впрочем, не было. Вытираясь, он посмотрел в зеркало. Пять последних лет он работал наравне с взрослыми, и его фигура не вызывала нареканий. А лицо... он знал, что девушки считают его красивым, а мнение ровесников не очень его волновало. Одеваться он по-прежнему не стал — кто его может увидеть?

Комнату он получил всего год назад, окончив школу, и до сих пор жил один, без подруги, — странный выбор для юноши его возраста, но выросший в сиротском приюте Элари больше всего на свете ценил одиночество, и пока оно не успело надоесть ему. Впрочем, в восемнадцать лет редко думают над такими вещами, особенно когда впереди — целый свободный день, и у тебя много друзей... ну, не очень много. Приятелей — половина мальчишек с южной окраины, а друзей... разве что Эльт и Атхей Суру, Житель Пустыни по крови. Суру был воин, Защитник, и Элари старался брать с него пример, хотя сам был не очень осторожен и чересчур любопытен.

Он позавтракал оставшейся с вечера кашей и хлебом, — теперь он мог питаться и получше, но привык к такой простой еде. Потом вымыл посуду и вновь подошёл к окну. Хотя ночь уже давно кончилась, было странно тихо, даже для выходного дня. Редкие прохожие, ещё более редкие машины... Под небом плыли редкие облака, на асфальте разлились лужи, — под утро шёл дождь. Шелестела листва. Элари захотелось погулять, и он стал собираться.

Одеваясь, юноша включил радио, — просто чтобы узнать, что происходит в мире. Из динамика донёсся слабый голос витийствующего диктора:

— ...весь народ. Великий народ Айтулари, спасенный своим Председателем в этой благословенной земле...

Элари поморщился. Ещё мальчишкой он возненавидел эти официальные восхваления — но, получив для начала ремня, научился держать свои мысли при себе. Приятно, конечно, когда тебя хвалят, — но когда хвалят всех, да ещё в расплывчатых выражениях, да ещё так неуклюже, словно человек, писавший речь, делал это торопливо и с отвращением... поневоле поверишь, что лесть есть суесловие и грех. Порой Элари жалел, что в Айтулари запретили все религии, — хотя и сомневался, что проповеди закона божьего доставили бы ему удовольствие.

Диктор вдруг смолк на полуслове, словно подавившись фразой. Элари показалось, что в студии идет яростный спор, но по доносившимся до него глухим звукам не мог ничего разобрать. Юноша подумал, что может быть он проснулся волшебником, способным телепатически внушать свою волю, — и тут же помотал головой. Недаром ему говорили, что безделье — злейший враг разума... и тут он навострил уши. Диктор начал читать официальное сообщение, — и у Элари вдруг словно остановилось сердце.

2.

— ...Сегодня, в четыре часа утра, нарушив соглашение о вечном мире, орды сурами вторглись на нашу территорию. Защитная Стена взорвана. Подробности неизвестны. Вдоль границы идут тяжелые бои. Правительство свободного Айтулари, и сам Председатель Гантай-Кев призывают всех боеспособных мужчин вступить в ряды армии и разгромить самого злейшего врага человечества. Запись добровольцев производится в...

Айскин рывком выключил радио. Его охватила обморочная слабость, ноги подкосились, и он не заметил, как сел на постель. Страх ледяной лапой сдавил его сердце. Война с сурами висела над всеми жителями Айтулари вечной тенью, — с рождения и до смерти. Поколение за поколением уходили в страхе, так и не дождавшись её. Но теперь...

Юношу поразил не столько сам факт начала войны, — об этом давно говорили, — сколько прорыв оборонительной линии, считавшейся неприступной. Не приходилось сомневаться, что орды сурами, сожрав всё, пригодное в пищу, теперь в немыслимых количествах обрушатся на последний оплот человечества в Айтулари.

Три века назад люди заселили этот пустынный северный континент. Никто не знал, откуда появились дикие и ненасытные сурами, но после долгой войны люди отступили на свою родину, в Ленгурью, отгородившись от врага военным флотом. А если часть колонистов захотела независимости и решила остаться, — это их проблемы. Никто в метрополии не придет на помощь шестистам тысячам отщепенцев, — что бы ни случилось.

Но Айскин отчаянно хотел жить.

3.

Желание сделать хоть что-то быстро прогнало оцепенение. Быстро одевшись, Элари выскочил на улицу, невольно поёжившись в тени своего старого дома. На нем были серые рабочие штаны, синяя просторная рубаха с короткими рукавами и сандалии на босу ногу, — почти весь его гардероб. Он пошел к центру города, и его шаги скоро превратились в бег. Мучительный страх подгонял его. Элари хотел найти друзей и едва воспринимал окружающее. Он был наполовину уверен, что всё это происходит в каком-то диком сне.

Сияющему солнцу и голубым небесам не было дела ни до каких человеческих трагедий. Но Элари едва замечал их, как, впрочем, и улицы, по которым бежал.

Правду говоря, к Лахоле вряд ли подходил пышный титул столицы. Хотя в ней жила почти четверть всех людей Айтулари, — сто шестьдесят тысяч, — застроена она была длинными четырех— и пятиэтажными домами с высокими деревянными крышами, серыми от пыли и облезлыми. Её улицы, обычно пустынные в столь ранний час, сейчас заполнились народом, — сообщение переполошило всех. Многие будили соседей, спеша поделиться с ними ужасной вестью, другие бежали на площадь, — на общее собрание жителей. Не все успели одеться, как положено, и картина весьма походила на панику.

— Эй, эй, стой!

Юноша замер, тяжело дыша. Лишь через несколько секунд он узнал лучшего школьного друга.

— Ты уже знаешь?

— Ага. Кошмар, верно?

— Ты не знаешь, что будет?

— Нет.

Феминист замолчал. Он заработал это прозвище, где только можно вступаясь за девчонок. Те его тоже любили. Вообще-то его звали Эльтифаргом Кари, или просто Эльтом, но эта дурацкая кличка так прочно прилепилась к нему, что по-другому его уже никто не называл. Несмотря на ранний час, Эльт и сейчас был не один. Его новую подругу звали Янгута, — невысокая красивая девушка с тёмными волосами. Эльт говорил, что она его последняя подруга, — он решил на ней жениться. До этого Янгута была подругой Элари, и это едва не разрушило их дружбу.

Вместе, взяв друг друга за руки, они уже спокойно пошли на центральную площадь. Там собралось несколько тысяч человек, — похоже, новость разнеслась гораздо раньше, чем о ней сообщили по радио. Минут через десять на каменной трибуне, сооруженной перед белеными колоннами Дворца Правительства, появился сам Председатель Гантай-Кев, бывший правитель земель Атымья, — средних лет мужчина с усами и в белом кителе с открытым воротом. Айскин раньше видел его только на портретах. Председатель с ходу обрушил поток проклятий на сурами, перемежая их с призывами защитить родину. Главнокомандующий Ханмэй стоял молча. Казалось, он не слушает своего правителя.

— Ему нечего сказать, — горячо зашептал Эльт. — Они на пару с Председателем развалили всю армию, — мол, на фиг она, раз вечный мир! Деньги, мол, сэкономим. Сэкономили... А у нас и промышленности толковой нет, — так, пара заводиков. Председатель даже булавки вез из Ленгурьи, а теперь... даже оружие делать негде!

— Тише, дурак! Если тебя услышат, — повиснешь на фонаре.

Элари увлек друга в боковую улицу. Втроем они медленно побрели к северной окраине. Улица была пуста, — они одни шли сейчас от центра. Навстречу им шел только один человек... впрочем, нет. Это был Житель Пустыни — и, узнав его, Элари облегченно вздохнул.

— Я как раз пошел тебя искать, — Атхей Суру выглядел сумрачным, что, впрочем, не мешало ему смотреть сразу во все стороны. В любой толпе он выделялся, — высокий, гибкий, в сером армейском комбинезоне, сандалиях на босу ногу, с длинными волосами и отличными мышцами. Дело даже не в том, что он был Жителем Пустыни, — а они очень редко встречаются в Айтулари. Элари не замечал, чтобы их чёрные волосы, серые глаза и смуглая кожа привлекали особое внимание, хотя от обитателей Айтулари, — светлая кожа, просто темные волосы и синие глаза, — они всё же здорово отличались. У Суру на лице часто появлялось насмешливое выражение, его большие, чистые, серьёзные глаза были причиной тайной влюбленности нескольких подруг Элари. Больше ничего особенного в нем не было, хотя он и считался потомком, — правда, очень дальним, — легендарного Анмая, основателя всего племени Жителей Пустыни.

— Что ты здесь делаешь? — удивился Элари. — Ты же должен быть в посольстве... Что случилось?

Суру промолчал. Лишь на два года старше друзей, он уже был лейтенантом и командовал охраной Емс-Самзы, посольства Жителей Пустыни в Айтулари. Ему подчинялась дюжина солдат, тоже Жителей Пустыни, и он, как знал Элари, всегда носил с собой оружие, хотя в глаза это не бросалось. Рослый и крепкий Атхей обычно был немногословен и никому не врал. Элари познакомился с ним случайно, — Суру вмешался в драку, в которой юношу вполне могли убить. Они быстро подружились и теперь Айскин работал в посольстве Жителей Пустыни, — один из немногих лахольцев, допущенных туда. Там он узнал многое, в том числе и историю двух народов Айтулари.

Три века назад обитатели Ленгурьи, — очень большого и очень богатого континента, занятого единственной страной, именуемой так же, как и её материк, и вся планета, — заселили другой, меньший материк, лежащий ближе к северу, — Айтулари. В годы расцвета его населяло восемьдесят миллионов людей. Сейчас же подвластные им земли свободного Айтулари простирались лишь от скалистого хребта Лабахэйто до Внешнего Моря, отделяющего его от метрополии. А Жители Пустыни, — коренное население Айтулари, — ныне вынуждены укрываться за горами Лабахэйто, на диких и пустынных землях. Раньше они упорно воевали с колонистами, но теперь давно признаны независимым государством, и даже завели с Айтулари дипломатические отношения...

— Не записавшиеся в добровольцы подлежат призыву, — Суру, не удержавшись прокомментировал донесшуюся до них фразу, одновременно отводя друзей в сторону. На безопасном расстоянии от толпы он продолжил: — Ребята, дело дрянь. Час назад пал Шулемез.

Айскин вздрогнул. Шулемез, — город-порт Внешнего Моря, стоявший в устье реки Супра-Кетлох, был первым городом Айтулари, и вторым по значению, после столицы. Грузооборот его был, разумеется, не очень велик, — но он насчитывал около ста тысяч жителей. Элари довелось родиться в нем, и он помнил старые невысокие каменные дома в три и четыре этажа, железные крыши, мощеные кривые улочки... Шулемез был больше, чем просто единственным портом, — он был единственной связью Айтулари с остальным человечеством. А теперь эта связь оборвалась, — и, похоже, навсегда.

4.

— Как это случилось? — испуганно спросил Эльт.

— Не знаю. Связи нет. Говорят, в городе ещё идут бои, но... Флот ушел. Ваш единственный крейсер, все десять торговых кораблей, даже траулеры, — все ушли в Ленгурью. Нагруженные доверху. Вот так.

— "Непобедимый" ушёл? — ошарашено переспросил Айскин. — Они дезертировали?

— Да. Все, кто мог сбежать, уже сбежали.

Какое-то время они молчали. Переварить эту новость оказалось непросто. Элари она задела даже больше, чем известие о начале войны.

— Как вообще идет война? — наконец спросил он.

— Всё началось в четыре утра, — тихо ответил Суру. — Сурами пробили туннели под Стеной. Вы не заметили. Они вышли на поверхность одновременно в нескольких местах, и сразу захватили ворота. Укрепления считались надёжными, и потому гарнизон был небольшой, — один полк. Больше тысячи солдат погибли, даже не успев схватиться за оружие. Остальные... Во всяком случае, пушки не выстрелили ни разу.

— А сколько сурами? — Эльт, пошептавшись, отослал Янгуту домой. Айскин видел, что она еле сдерживает слёзы.

— Сто или двести тысяч, — никто не знает точно. В газетах Ленгурьи писали, что, судя по снимкам со спутников, вся местность за пределами Стены превратилась в пустыню, и сурами огромными ордами идут сюда. Им никто здесь не верил. Сколько их всего в Айтулари? Миллионов пятьдесят, наверное. Тебе понятно?

— Неужели они все... — Элари не смог говорить дальше.

— Не все, но миллион наверняка. Ленгурья не вмешается. Там знают, что сурами опустошат последние плодородные земли в долине Супра-Кетлох, и потом передохнут с голоду. Но прежде они съедят нас.

— Если не научатся потом строить корабли, — мрачно вставил Эльт.

— Уже научились. Ты думаешь, Ленгурья от скуки держит флот с восемнадцатью линкорами и армию из двухсот дивизий? Это почти три миллиона солдат.

— Но сурами же почти животные! У них и оружия нет! По крайней мере, огнестрельного. Неужели нельзя отбиться? Наша армия...

— Сурами так же умны, как и люди, — жёстко ответил Суру. — С той единственной разницей, что они считают нас едой. У них нет техники и артиллерии, — но в остальном их армия лучше вашей по качеству и имеет огромный численный перевес. А армия Председателя...

Элари уже знал, что армия Председателя являла собой крайне жалкое зрелище. До его прихода к власти она состояла из трёх дивизий, включая в себя тридцать восемь тысяч солдат и около тысячи единиц автотехники. Теперь же, как писали в газетах, "численность наших вооруженных сил успешно сокращена до 2011 офицеров и 23614 солдат", — то есть всего до двух дивизий, причем тяжелого оружия они, по сути, не имели. Даже эти небольшие силы были разбросаны по восточным границам страны, и управлять ими было затруднительно, — как сказал Суру, на всю армию Председателя приходилось шесть радиостанций. Правда, Гантай-Кев содержал ещё 6 тысяч полицейских и 9700 человек в силах безопасности, — но Элари сомневался, что от этих сил, предназначенных для борьбы с "врагом унутренним", будет хоть какой-то толк в настоящей войне.

— ...Ханмэй соберет тысяч десять солдат в землях Атымья, плюс тысяч двенадцать здесь, в столице, — продолжал Суру, обращаясь к Эльтифаргу. — И тысяч сорок ополчения. Эти сорок тысяч, — тоже огромная сила. Но, как ты заметил, оружия нет. Есть вилы, камни и палки. Ленгурья не продавала нам оружия, а своего мы делать не умеем.

— Черт возьми, — возмутился Эльт. — Мы же всего лишь общины крестьян! У нас нет ни руды, ни нефти. Ты знаешь, сколько в мире людей? Говорят, миллиард. Там, на юге, в Ленгурье, — огромные богатства, океанские корабли, стоместные самолёты, — но им всем на нас плевать. Наш флот они примут. Но свой не пошлют.

— Неужели мы сами не сможем отбиться? — спросил Элари. — Нам надо записаться в ополчение!

— Чем и кому отбиваться? — ответил Суру. — Пятьсот бойцов, — вся морская пехота Айтулари, — уплыли на "Непобедимом", вместе с семьями, а гарнизонная бригада Шулемеза уже бездарно полегла у Стены. Гвардия Председателя, — двести солдат в Гумье и триста здесь, — и с места не сойдет, будет стеречь столицу, и... как её там? Священную родину Гантай-Кева, — пока их всех не перебьют на месте.

— Но у них винтовки, пулеметы, ручные гранаты, а у сурами, — лишь копья, дубины и луки со стрелами! Я сам видел, как на юг ушло тридцать обшитых броней грузовиков с пулеметами! — воскликнул Эльт.

— Ушли? Тогда дело действительно дрянь. У Председателя больше нет бронемашин, и, раз он решил послать их в бой...

— Одна такая машина передавит тысячу сурами! А когда мы вооружим ополчение, то прогоним их прочь!

— Чем вооружим? Знаешь, сколько всего было в арсенале у Стены? Триста пулеметов, пять тысяч винтовок, пять миллионов патронов! Знаешь, чей это теперь арсенал? Государственный арсенал Айтулари был в Шулемезе. Одних винтовок, — десять тысяч, пятьсот пулеметов, патронов — двадцать миллионов, полсотни тысяч ручных гранат, да ещё снаряды... Знаешь, что с ним стало? Взорван со всем содержимым, — иначе оно досталось бы сурами! "Непобедимый" дал всего один залп, — и всё взлетело на воздух, вместе с половиной города!

— Зачем они это сделали?

— Не знаю. Но сурами уже были в городе, понимаешь? А солдат не было. Ни одного. Едва поступило сообщение о прорыве Стены, все, кто мог, — где-то тысяч десять, — погрузились на корабли и уплыли. Те, кто поумнее, ушли в горы, а оставшиеся... Городские власти, конечно, бежали самыми первыми, и военные моряки были с ними заодно...

— Я их не виню, — мрачно сказал Элари. — Шулемез — скорее Ленгурья, чем Айтулари, его жители всегда мечтали вернуться туда... Когда орды сурами отрезали их от войск Председателя, они решились. Зачем торговцам и рыбакам сражаться за его власть и терять близких в борьбе за тех, кто сам не хочет позаботиться о себе? Ещё пять лет назад Метрополия предложила вывезти всех жителей Айтулари. Председатель — будь он проклят! — отказал. Ещё бы, он ведь лишится власти! А народ, конечно, его поддержал. Они-то ведь не знали, что заметили первые спутники Метрополии! Запретить эмиграцию! Пусть весь мир следил за тем, как сурами мигрируют к долине Супра-Кетлох, — мы об этом не знали. Пусть они превратили свой мир в пустыню... Так зачем жителям Шулемеза за нас умирать? Их знают и ждут во внешнем мире. Нас — нет.

— Но ведь есть ещё арсеналы у гвардии Председателя, — сказал Эльтифарг, — в Гумье, здесь...

— Я знаю, — ответил Суру. — Но они маленькие. В Лахоле — две тысячи винтовок, сорок пулеметов, пять миллионов патронов, восемьдесят тысяч ручных гранат, в Гумье всего этого раза в три меньше. Это всё оружие для ополченцев. Остальным достанутся вилы. А сурами сильнее и крепче людей. И их луки бьют точнее наших винтовок.

— Неужели у нас больше ничего нет? — как ни странно, но Элари успокоился. Наверное, на него подействовало спокойствие друга.

— Насколько я знаю, это всё. Может, у сил безопасности есть что-то ещё, но существенно это ничего не меняет.

— И что же мне делать? — теперь в голосе Элари прорезалась ярость. — Вешаться, что ли? Или самому пойти к сурами, чтобы сожрали и избавили от мучений? Нет уж!

— Вам лучше всего было бы уплыть в Ленгурью, пока всё морское побережье не занято сурами, но вот на чём, — я не знаю...

Они вышли на смотровую площадку. Глубоко под ней катила желтоватые воды великая река Супра-Кетлох, — ныне единственная река страны. Начинаясь в горах Лабахэйто, она впадала во Внешнее Море. Правду говоря, в ней было едва полсотни метров, — в самых широких местах. На том берегу зеленели луга, за ними стеной поднимался лес. Восточные отроги гор Лабахэйто казались под солнцем смутными синеватыми силуэтами. Именно они отделяли долину от бескрайних земель, опустошённых сурами. За западным, более низким отрогом, начиналось море. Скалистые массивы главного хребта на севере казались стенами неприступной крепости. Горы замыкали долину со всех сторон, и пройти в неё можно было лишь с востока, по узкой дороге между горами и морем, к тому же, перегороженной Стеной. Но теперь враг был уже внутри...

— Так что же нам делать? — вновь спросил Айскин.

— Не знаю! — огрызнулся Суру. — Идти в ополчение не советую, — это верная смерть. Сражаться теперь поздно. Сурами уже вторглись в Атымью, и даже если не пойдут дальше, все тут к весне умрут с голоду.

Айскин нахмурился. Два последних года в приюте он провёл на обширных полях Атымьи, — плодородных землях в нижнем течении Супра-Кетлох. Эти земли, населенные богатыми и свободолюбивыми крестьянами, были главной житницей Айтулари. Он знал, что их разорение будет равносильно смерти для страны. А Суру говорит, что это уже произошло...

— Может, нам действительно... уплыть? — неуверенно предложил Эльтифарг.

— Как? — ответил Суру. — Сделать плот и грести до Ленгурьи? Три тысячи миль, в сезон осенних бурь?

— Неужели нам больше никто не поможет? — возмутился Айскин. — Мы же тоже люди!

— Ленгурья — нет. Они будут с интересом следить за агонией Айтулари, но не вмешаются в неё.

— Но ведь есть ещё два материка... — начал Эльт.

— Если уж ты вспомнил вдруг географию, — скучным тоном ответил Атхей, — то, наверное, знаешь, что полярные материки сплошь покрыты льдом толщиной, — если не ошибаюсь, — в две мили. А в окружающих их морях живут такие звери... Ты слышал о ревунах? Говорят, они величиной с дом, — с многоэтажный дом, — и своим хоботом могут легко перевернуть корабль. И делают это, если какие-нибудь дураки туда заплывают. Они тебе точно помогут!

— А если уйти в пустыню? — неуверенно предложил Айскин. — На север?

— В Уса-Ю? К внутреннему морю Нанг-Ламин? Это — смерть.

— А как же там живёте вы, Жители Пустыни?

— Мы выживаем в Пустыне потому, что нас немного, Элари, по сравнению с народом Председателя, — но всё же слишком много для того, чтобы жить хорошо. Так что не стоит рассчитывать на наше гостеприимство, — у нас просто не хватит еды, чтобы прокормить беженцев. И слишком многие из нас помнят, что ваши предки уничтожили большую часть нашего народа, а уцелевших изгнали в такие места, где никому не стоит жить. Файа любят вас не больше сурами, — и, как и они, мы не люди. Вы знаете слишком мало... Я постараюсь помочь вам, но это вряд ли понравится моим соплеменникам.

5.

На несколько минут воцарилось молчание. Потом Айскин всё же сумел найти верный вопрос.

— Что ты собираешься делать?

Атхей задумался.

— Это решать не мне. Но я бы отступил в места, которое можно удержать с нашими силами, и ждал.

— Кого?

— Может, в Ленгурье кто-то всё же решит помочь вам, и пришлет флот. Больше надеяться не на что... Но даже если они уже выслали корабли, те придут лишь через неделю. А сурами уже в полдень будут у Гумьи.

Айскин вздрогнул. Он жил в ней, и хорошо помнил это сказочно богатое селение, стоявшее ниже Лахолы на Супра-Кетлох, — столицу земель Атымья, родное селение Гантай-Кева. Тогда это была маленькая, грязная, полупустая деревня. А теперь, — несколько тысяч жителей, чистота, белые невысокие дома с соломенными крышами, много-много детей и садов. Он не мог представить всё это отданным на расправу черным сурами.

— Ханмэй даст там решающее сражение, — продолжил Суру. — Но, независимо от его исхода, у сурами хватит сил, чтобы просто обойти Гумью. Завтра днём они будут уже здесь. А в Лахоле нет даже символических укреплений! Ну, здесь есть несколько укрепленных мест, — дворец Председателя, казармы у реки, электростанция... но защищать их я бы не стал, не стал бы защищать даже Емс-Самзу.

Айскин посмотрел на север. Чуть выше по течению реки из зелени выступало восьмиэтажное бетонное здание с башнями, старое и мрачное. Во времена владычества Метрополии, когда тут ещё стояла армия Ленгурьи, в нём размещались колониальные власти. Сейчас там было посольство. В нём работало и одновременно жило около двухсот Жителей Пустыни. Все знали, что построенное больше ста лет назад огромное здание изобиловало множеством запутанных проходов и тайников. Но ведь от сурами не спрячешься, правда?..

— Я предложил бы уйти дальше на север, — продолжил Атхей. — Или за западные горы, в леса. Но мы, Жители Пустыни, ещё никогда не пускали врагов на свои земли.

Они помолчали, глядя на север, на единственную брешь в неприступной горной стене, — перевал Ай-Курьех, Солнечные Ворота на языке Жителей Пустыни. Сквозь них шёл путь из холодной пустыни Уса-Ю к плодородным равнинам Айтулари. Не очень высокий, без снегов, но неприступный из-за крутых высоких скал, хребет Лабахэйто некогда остановил колонистов из Ленгурьи. Жители Пустыни укрепили несколько проходимых перевалов, поставив на них шестидюймовые пушки. Самый удобный из всех, — перевал Ай-Курьех, — они перекрыли каменной стеной с башнями, в которых тоже стояли пушки. За ней, в селении-гарнизоне Ай-Курьех, жило шестьсот охраняющих перевал солдат.

Ещё дальше к северу, за перевалом, лежала Уса-Ю, — относительно узкая необитаемая полоса песка, камня и скал между горами и солёным внутренним морем Нанг-Ламин, разделяющим пустыни Уса-Ю и Темраук. На его берегах и обитали Жители Пустыни, промышляя рыболовством и земледелием. Население обеих берегов моря составляло две области, и у каждой из них была своя столица. На южном берегу Нанг-Ламина стоял город-порт Си-Круана, — грязное, одно-двухэтажное селение, утопающее в песке и мусоре. В нем было около десяти тысяч жителей, — в основном, беглецов из Айтулари, — и гарнизон из трёхсот солдат. На северном берегу моря стояла столица Жителей Пустыни — Байгара.

6.

— Ну, так что вы решите? — спросил Атхей. — Мне выбирать нечего. Когда эвакуация Емс-Самзы завершится, я уеду на родину. Это же не моя страна. А что сделаете вы?

— Ты трус! — крикнул Айскин. — Ты думаешь лишь о том, чтобы выжить! А как же остальные, Защитник?

— А разве ты не хочешь жить? Может, я и трус, но не дурак. Айтулари конец. Знаешь, сурами, — это больше, чем просто дикие твари. Они сильнее, чем мы и люди. И я не собираюсь жертвовать жизнью ради уже обреченных. Я хочу победить. Пусть я пока не знаю, как, но для этого я сначала должен выжить. Я сам знаю, что это мерзко, и что мой план глуп. Это план улитки. Но что вы сами можете предложить?

— Я не знаю, — Айскин закусил губу. — Но прятаться, как червяк, я тоже не буду!

— Как знать, как знать... Ты не видел сурами. Я видел. Но я не хочу ссориться с тобой.

Айскин отвернулся. В этот миг он и сам не мог понять своих чувств.

— А ты? — Атхей повернулся к Эльту.

— Я с тобой. И к чёрту Председателя с его "благословенной землей"!

— И ты тоже! — Айскин почти кричал. — Вы что, сговорились?

— Успокойся, Айс. Я думаю не о себе. Мне нужно сохранить Янгуту. Я люблю её, понимаешь? Знаешь, сегодня я впервые обрадовался, что у меня нет семьи. Нам, сиротам, надо заботиться лишь о друзьях, и... любимых. И ради неё я сделаю всё, что сочту нужным, понял?

Юноша отвернулся и пошел прочь. Весь мир в этот день обернулся против него. Даже друзья, — единственное, что у него было, — предали его. После этого даже смерть казалась уже не такой страшной.

Но, когда он вернулся на площадь и увидел длинные вереницы добровольцев, его охватил внезапный и постыдный страх. К тому же, его острые глаза не пропустили и того, что никому из записавшихся не выдавали оружия. Потом он услышал переданные шёпотом подробности вторжения, — от крестьянина, окруженного кучкой испуганных горожан. Они совпадали с рассказом Суру. Слишком совпадали, чтобы быть просто паническими слухами.

Тогда Айскин Элари вернулся в свою комнату, заперся в ней, и, растянувшись на постели, затрясся в рыданиях. Успокоившись, он застыл. Ему не хотелось ничего. Единственное, о чём он мечтал, — чтобы весь мир за дверью его комнаты перестал существовать.

Глава 2:

День

1.

Элари проснулся с тяжёлой головой. Судя по солнцу, было уже далеко за полдень, — он и сам не заметил, как рыдания перешли в глубокий сон. Теперь и страх стал таким же, — мутным и тяжёлым. Он включил радио, но там царило мертвое молчание, — казалось, всё уже кончено, и он остался последним человеком. А если и нет, молчание радио всё равно пугало, — властям нечего было сказать.

Наспех приведя себя в порядок, Элари вышел на улицу. Сидеть в четырёх стенах, ожидая врага, было просто невыносимо. Он не знал, что навсегда покинул своё уютное жилище.

А когда узнал, не очень огорчился.

2.

Ему сразу бросились в глаза происшедшие перемены. Город опустел. Все следы организованного властью ополчения бесследно исчезли. Все, кто имел дом, заперлись. Попадавшиеся навстречу редкие люди были сосредоточены и суровы. Почти все они тащили тяжёлые мешки. Пару раз Элари видел, как опустошались магазины, — не грабились, а именно опустошались. Люди молча, толкаясь, расхватывали и выносили вещи, даже не думая за них платить. Им никто не мешал. Казалось, в городе больше не осталось власти. Повсюду раздавался стук молотков, — жители спешно чинили заборы, забивали досками окна и двери. Элари это показалось диким, — он знал, что сурами не удержишь никакими запорами.

Наконец, он добрался до центральной площади. Она почти опустела, на ней осталось всего несколько сот человек, наблюдающих за мрачной процессией, — одетые в парадную форму гвардейцы выносили пышно украшенный гроб. Они словно не замечали окружающих, всецело поглощённые своим делом.

Айскин узнал, что это, — похороны главнокомандующего Ханмэя. Он застрелился два часа назад. Эта новость повергла его в ужас. Раз уж сам главнокомандующий, самый близкий друг Председателя, прирожденный воин и офицер, лучше всех знавший положение дел и находившийся в наибольшей безопасности, решил покончить с собой, значит всё уже кончено. Всё.

Он больше не решался расспрашивать, но собравшиеся говорили друг с другом, и на него обрушился шквал панических слухов. Судя по ним, председатель Гантай-Кев заперся в своих апартаментах, — он был мертвецки пьян. Так что власти в городе действительно не было. Его оборона разворачивалась как бы сама собой.

В Лахоле удалось собрать лишь половину от ожидаемых пятнадцати тысяч добровольцев, — да и те, в основном, лишь баррикадировали выезды из города, мешая и без того немногочисленным беженцам укрыться в нём. Лишь полторы тысячи ополченцев получили оружие: четверть винтовок в городском арсенале оказалась негодной. Те, кому их не досталось, вооружились стальными прутьями и тому подобным хламом, вплоть до мотыг.

Что же до сражения под Гумьей, то сведения поступали самые противоречивые. Одни уверяли, что сурами разгромлены, другие, — что селение осаждено, и что огромные орды идут прямо на город. Эти последние ссылались на слова экипажей нескольких броневиков, сумевших вырваться из кольца. Элари заметил один такой броневик, — он стоял возле дворца Председателя. Возле него собралось несколько десятков человек, в основном, ополченцев, вооруженных чем попало. Некоторые уже успели побывать в бою, и Айскин узнал одного из них, — крепкого юношу в белой рубашке и чёрных брюках. Его звали Яршор. Бритый наголо, с грубыми чертами лица, он резко выделялся среди лохматой столичной молодёжи. Элари подошел к нему.

Яршор не сразу заметил приятеля, но всё же заговорил, — и за несколько минут сбивчивого разговора Элари узнал очень много. В сражении под Гумьей армия Гантай-Кева ещё не была разбита, — её загнали в безвыходный мешок. Основные силы сурами двинулись на Лахолу. Остановить их было нечем. Город был обречён.

3.

— Нас было десять тысяч, — возбуждённо рассказывал Яршор. — Десять тысяч на трехстах грузовиках. Нас собрали со всей страны и послали в Атымью, хотя у нас почти не было оружия, — винтовки были только у солдат, да и тех собралось всего тысячи три. В бою нас разбили и рассеяли. Каковы потери, я не знаю. Из кольца вырвалось всего несколько сот человек, из них половина раненых. У сурами есть винтовки, огненные стрелы, горшки с маслом. Стреляя из засад, они сожгли почти все наши машины, в них сгорела большая часть боеприпасов. Они преследуют уцелевших ополченцев, те в панике разбегаются. Армия тоже бежит. Ей никто не командует, солдатам не подвозят патронов, — а штыками с сурами не справиться. Их во много раз больше. Армейцы расстреливали их тысячами, но их несчетные орды. Они лезут на смерть, не боясь ничего. Их стрелы отравлены, — одной царапины хватает, чтобы человек начал гнить заживо. У нас нет никакой брони и потери огромны. Их пращники разбивают черепа за сто шагов. Единственный шанс с ними справиться, — держать их подальше ружейным огнем. Если дело доходит до рукопашной, — людям конец. Нам говорили — средний человек весит семьдесят килограммов. А средний сурами — сто двадцать. Они просто здоровее, сильнее нас в десять раз, понимаешь? И это не люди. Их труднее убить. Боли они словно не чувствуют. Даже кровь из ран у них почти не идет. Они чудовища. Чтобы справиться с ними, оружия мало. Надо что-то ещё... более сильное. Те, кто понял это, догадались вовремя сбежать, — и то, еле-еле успели. Теперь нам остается только спрятаться и ждать, — может, Метрополия всё же решит прислать помощь...

Элари растерялся. Ему не хотелось уходить из города, — он совершенно не представлял, куда идти и чем там жить, но понимал, что единственный шанс выжить, — плюнуть на всё, и на свой страх и риск пробираться к западному берегу моря. Потом он вспомнил рассуждения Эльта, и предложил немедленно пойти к нему. Ненависти к другу он уже не испытывал, но его дом был пуст, — пара, несомненно, уже перебралась в Емс-Самзу, и Яршор привел его к Шухтунгорту. Начальник учебных мастерских, в которых в приюте они оба работали, был невысоким, полным, почти лысым пожилым мужчиной с круглым лицом и маленькими собачьими глазами. Характер у него был вовсе не воинственный, и вторжение сурами напугало его до смерти. Он совершенно искренне решил, что ему нужна охрана. Двое крепких парней подходили на эту роль как нельзя лучше, хотя он и не мог предложить им оружия.

Элари, тоже совершенно искренне, послал его к чёрту, и отправился прямо в Емс-Самзу. Там для него могла найтись не лишенная смысла работа и относительно надежный приют. Так все его проблемы будут решены, — пусть и на время. О своём будущем он теперь предпочитал не думать.

4.

Разыскав Суру в Емс-Самзе, он стал невольным свидетелем спора друга с послом Жителей Пустыни Эккенаем Юмзином, едва замечавшим простых смертных с высоты своего положения. Элари вежливо склонил голову и терпеливо ждал, пока посол не удалится. Суру с облегчением перевёл дух.

— Я едва смог убедить его, что оставаться здесь бессмысленно. Здание не приспособлено для обороны. Здесь собралось уже больше трехсот наших. Я не хочу приносить их в жертву непонятно чему. Короче, посол приказал возвращаться в Си-Круану. Сражение под Гумьей проиграно. Через сутки сурами будут здесь.

— Но ты вооружил ваших юношей, у тебя здесь уже тридцать шесть стрелков, целый взвод! — возмущенно заявил Элари. Суру усмехнулся.

— Острые глаза. Ещё мне удалось раздобыть броневик, шесть ручных и три станковых пулемета. Но что я могу сделать там, где не справилась вся армия Айтулари? У меня в арсенале было тридцать семь винтовок, из них одна снайперская. Ах да, ещё мой собственный пистолет. Ты думаешь, этого хватит, чтобы остановить, минимум, сто тысяч голодных сурами? У нас всего десять тысяч патронов и вовсе нет гранат. Ты подумал, как вывезти отсюда детей? А вещи, мебель, документы, припасы, библиотека, наконец? Как вывезти всё это в Си-Круану? Главная дорога забита, а окольные почти непроходимы. Дожди...

Элари промолчал. Он только что видел эту дорогу, — похожую на выставку машин. Любому, кто захочет проехать отсюда к Ай-Курьех, придется потратить много часов, — если у него, конечно, есть машина...

— Ладно, к чёрту вещи, — решил Суру. — У Емс-Самзы есть пристань для катеров. Их тут не меньше дюжины, — все войдем. Мы поплывем вверх по Супра-Кетлох, — и быстрее, и проблем меньше. Ты тоже. Это приказ.

— Нет, — Элари отвернулся. — Во-первых, я не твой солдат. Во-вторых... я должен защищать свою страну. Я не хочу бежать из неё, как трус!

— Да? Ты хочешь умереть? Знаешь, раз уж я спас твою жизнь, то, полагаю, отвечаю за неё и теперь. Так как?

— Я остаюсь.

— Ну и дурак. Надеюсь, остальные так не думают.

5.

Другие и впрямь так не думали... в большинстве. Большая часть собравшихся в Емс-Самзе с энтузиазмом восприняла приказ посла. Они деловито, как муравьи, перетаскивали коробки и ящики с документами в катера. В здании решило остаться всего человек тридцать, — местные работники, которых Жители Пустыни пугали больше сурами. В их числе оказался и Эльт со своей подругой. Янгута была напугана, но старалась ничем не выдавать страха. Они все собрались в большой комнате, заставленной столами, — раньше здесь был учебный класс для детей дипломатов. Споры не утихали. Кое-кто предлагал, пока не поздно, присоединиться к файа, вторые предлагали положиться на тайные убежища здания, третьи молчали. Элари был среди них. Ему было всё равно, что решат остальные, — он просто не знал, куда ещё идти. Это высокое здание, — гораздо шире и массивнее, чем городские, с толстыми, как у крепости, стенами и немногочисленными окнами казалось ему идеальным убежищем. Может быть потому, что Суру тоже решил остаться здесь, или ему это приказали, наказав за своеволие, — точно Элари не знал. По крайней мере, присутствие лейтенанта давало оставшимся надежду, — хотя теперь его "армия" состояла из трёх солдат, сорока местных добровольцев и шести брошенных за ненадобностью джипов. На всех было четыре ручных пулемета и дюжина винтовок, — остальное забрали ушедшие. Впрочем, группа добровольцев притащила полсотни старых, но вполне исправных пистолетов, — вероятно, захваченных в разграбленном или брошенном полицейском участке.

Больше всего юношу терзала неизвестность, — радио Айтулари молчало, словно там уже никого не осталось в живых. В посольстве была своя радиостанция, но слишком слабая, чтобы связаться с Ленгурьей. Она, правда, могла принимать радиопередачи Метрополии, — но в них о вторжении сурами в Айтулари сообщалось лишь мельком. В её новостях говорилось о чём угодно, — о добыче угля, о нашествии картофельной совки, о погоде, — но только не о том, что за морем гибнут шестьсот тысяч человек. Правда, большая часть этих тысяч была парализована страхом, — они не смели даже бежать.

Но чудо всё же случилось. Без просьбы Председателя Ленгурья направила на помощь Айтулари флот: линкор, три тяжелых крейсера, несколько эсминцев, — и девять сотен лёгких десантных судов, которые могли забрать разом девяносто тысяч человек...

Эта помощь была совершенно бесполезной, — спасательная армада могла прибыть лишь через пятнадцать суток, — но новость о ней странным образом развеяла душивший юношу страх. Она давала хоть какую-то надежду выжить, пусть и призрачную. Тут же ожило радио Айтулари, сообщив, что армия Председателя полностью мобилизована. Также сообщалось, что вооружено восемь тысяч ополченцев. Все эти силы развёрнуты для защиты столицы и смогут продержаться до прибытия помощи из Метрополии. Суру поблизости не было и Элари не мог выяснить, насколько всё это соответствует истине, да ему не очень и хотелось это знать.

В своей короткой жизни он пока видел немногое. Он никогда не был за пределами Айтулари, и не надеялся побывать. Где-то там, в устье огромной реки Раттау, по сравнению с которой Супра-Кетлох была просто ручьем, стояла столица Ленгурьи, девятимиллионная Тар-Ратта. Её колоссальные бетонные здания возвышались среди парков и каналов. По реке плавало множество кораблей, в столице через неё построено несколько гигантских, в милю длиной, мостов, подвёшанных на тросах...

Элари долго представлял, как смотрит на Тар-Ратту с великого моста, восхищаясь её красотой, размышляя о себе и о своём мире прекрасным ясным вечером. А Жители Пустыни? У них тоже есть города, правда, далеко не столь огромные. По рассказам Суру их столица, Байгара, — это трёх-пятиэтажные дома из красного кирпича, с деревянными перекрытиями и высокими крышами. Её населяло шестьдесят тысяч Жителей Пустыни, — и это был их крупнейший город. Всего их народ насчитывал около двухсот тысяч, — он был очень невелик, но столь же сплочён. Суру рассказывал, что в Байгаре, в замке, — четырёхэтажном кирпичном кубе за высокой стеной с башнями, — живет их молодой правитель, Атхим Ир. Его любимая, — Иситтала Меттхай-Ир, высокая крепкая девушка, красивая и жестокая, всюду следовала за ним...

Чудесные новости и мечты о неведомых землях не просто отвлекли Элари, они словно повернули в его голове невидимый переключатель, — он просто не мог долго бояться. После долгих часов страха его охватило возбуждение и жажда деятельности. В конце концов, даже в самом худшем случае сурами будут в Лахоле лишь через сутки. Элари сам не знал, чего ему хочется, — но он больше не мог сидеть в душной комнате, набитой испуганными людьми. Когда он выбежал на улицу, никто и не подумал его остановить.

Глава 3:

Вечер и ночь

1.

Два часа на улицах Лахолы сделали Элари почти прежним. Теперь он уже не очень верил в неизбежную гибель Айтулари. Конечно, он не мог забыть о том, что их всех ожидает, но смотрел на вещи уже не столь мрачно. Предстоящая осада казалась ему необычайно интересным предприятием, и даже возможная смерть уже не настолько пугала. Здесь был его дом, его родина, его друзья, — а вместе трудно бояться.

Он встряхнул своей растрепанной гривой, падавшей на плечи, и улыбнулся, чувствуя себя странно лёгким и свободным, — на нем была лишь короткая зеленая туника и сандалии. Эта одежда нравилась ему гораздо больше, чем рабочая, или даже военная форма. Он взял её в разбитом магазине, — просто выбрал по вкусу и надел, и никто не помешал ему, хотя это легкомысленное одеяние стоило больше его месячной зарплаты. Он знал, что совсем скоро ему придеться драться, бежать или умереть, — но весь этот последний день принадлежал ему. Лахольскую молодежь трудно заставить делать то, что ей не нравится, и если она решила провести последний день мира в веселье, — что ж...

Элари знал, что ему не стоило уходить из Емс-Самзы, — на тот случай, если Суру и остальные всё же решат покинуть её, — но он должен был увидеть этот, возможно, последний для него мирный день. Он не представлял, что станет делать завтра, когда сурами будут здесь. Впрочем, это ничуть его не волновало. Пока он просто шёл по улице, наслаждаясь теплым ветром и царившим повсюду оживлением. Не верилось, что это — последний день. Никто не пытался остановить его. Он мог пойти куда угодно, — в любое место, до которого только мог добраться.

Не долго думая, Айскин направился на юг, — в государственные жилые районы. Эти унылые кварталы почему-то казались ему самыми уютными. Он жалел лишь о том, что ему не с кем разделить свою радость. Друзей он сам бросил, а девушки у него не было, — хотя он вовсе не был к ним равнодушен. Но пока ему не встретилось такой, с которой он готов был вместе жить. Элари порой злился на свою разборчивость, но поделать ничего не мог...

Он замедлил шаг. Навстречу ему брела группа молодежи, — человек десять, вперемешку смуглые и белокожие лица, улыбки, смех...

— Эй, зелёный, — обратилась к нему стройная девушка с русыми кудрями до плеч, в куцем белом платьице и босая, — ты мальчик или девочка?

Элари широко улыбнулся.

— Мальчик.

— Годится.

Она потянула его за руку.

— Пошли с нами.

— Куда? — спросил Элари, уже идя бок о бок с ней.

— В парк. Говорят, там собираются все наши... сколько тебе лет?

— Восемнадцать, — юноша улыбнулся.

Он не решился бы разделить с этой девушкой всю свою жизнь, но этот день — да.

2.

Элари старательно стремился развлечься и избегать всего, связанного с войной, но это ему не удалось. Он увидел, как вверх по улице бежит худой бритый человек в измятой одежде, а за ним с воплями гонится несколько растрёпанных парней.

— Держите его! Это шпион сурами!

Хотя обвинение было абсолютно бредовое, компания кинулась наперерез. Беглец попытался увернуться, но ему умело подставили ногу и он растянулся на асфальте. Встать он уже не смог, — на него обрушился град ударов и мостовая скоро окрасилась кровью. Упавшего били ногами, причём девушки старались больше парней, — те, которые были обуты. Но и его девушка, — Элари сообразил, что даже не знает её имени, — рвалась вперед. Слов она не слышала, и он удержал её, перехватив руками поперёк живота. Она поняла его жест по-своему, — извернулась и впилась в его губы своими. От неожиданности, — впрочем, не только от неё, — у Элари перехватило дух. Он слышал звуки ударов, хрип умирающего, — но всё это ему не мешало, напротив, — он чувствовал, как его затягивает тёмный водоворот. Девушка совсем не вырывалась, но, даже когда расправа закончилась, он продолжал держать её. Весь спятивший мир вокруг него исчез. Осталось лишь её тёплое гибкое тело в объятиях.

Вскоре появились ополченцы и уволокли труп. Компания побрела дальше, к парку. Расправа вызвала у Элари омерзение и страх, — словно на его глазах стая бешеных собак разорвала человека. Но безумное чувство последней, предсмертной свободы всё же победило. Он гордился своей принадлежностью к этой дикой стае, — это было самое приятное... и страшное.

3.

Поначалу парк Председателя показался ему совершенно обычным, — любимое место отдыха лахольской молодежи, полное в любой вечер любого дня. Его новые друзья побежали купаться, но Элари застыл на берегу. Он, наконец, заметил разбросанную повсюду одежду, судьба которой, похоже, совсем не беспокоила владельцев. И нагие пары, что занимались любовью, не стесняясь сотен жадно глядящих на них глаз. И скользящие по реке катера. И толпы беженцев на том берегу. И дым пожарищ, сплошной стеной идущий с юга, — он впервые увидел его, но узнал почти сразу.

Никто не обращал внимания на него, — все смеялись, говорили, пели, вокруг повсюду мелькали лица, руки, висел гвалт, — словно на огромном птичьем базаре. Вода у берега буквально бурлила от массы купающихся.

— Не хочешь купаться, хочешь сразу...? — спросила девушка.

Элари смутился, чувствуя тепло на щеках. В безалаберном приюте Председателя мальчишки и девчонки всегда жили вместе, и опыт отточил хитрости чувственных удовольствий. Уже в пятнадцать лет он узнал их все. Там у него было несколько девушек, — и они не слишком огорчались, когда он уделял внимание то одной, то другой. Потом всё как-то само собой закончилось. Его подруги выросли и покинули приют, он сам вышел на волю и жил один целый год, — пока не наступил конец...

Голова у юноши кружилась, всё вокруг казалось ему нереальным. Он тупо смотрел, как девушка разорвала платье и сбросила его на песок. Под ним ничего не было. Когда крепкое нагое тело плотно прижалось к нему, Элари смог подумать лишь о том, как она намерена идти домой, — не в таком же виде?..

Девушка расстегнула его пояс и начала сдирать с него тунику. Элари не сопротивлялся. Запутавшись в скользкой зелёной ткани, он спешил выбраться из неё, и, когда туника соскользнула с него, сам избавился от плавок. Потом...

Он не представлял, что сможет делать такие вещи в шумной толпе и ощущать при этом дикое, сумасшедшее удовольствие. Впрочем, на них смотрели уже немногие. Потом рядом с ними оказалась ещё одна пара, и они пытались превзойти друг друга в страсти и выносливости...

Потом Элари заснул, мирно улыбаясь и обнимая песок. Ему казалось, что всё это происходит во сне, и его сон был неотличим от реальности.

4.

Его разбудил крепкий пинок в зад. Элари вскочил, дико озираясь. Уже совсем стемнело и синий свет уличных фонарей сочился на пляж через тучи листвы. Все вокруг собирались и шли куда-то. Девушка исчезла без следа. Юноша вспомнил, что на нём из одежды осталась лишь грива волос, — и присел, судорожно сжавшись, нашаривая свою тунику и сандалии, — они тоже исчезли. Вокруг него стояло несколько парней — они дружно заржали при виде его беспомощного смущения. Элари медленно поднялся. К таким вот вещам ему было не привыкать.

— В чём дело? — неожиданно ровно спросил он, и смех как отрезало, — наверное, от удивления.

— Парад, — наконец сказал один из парней. — Все идут смотреть. Пойдешь с нами?

— Где моя одежда? — спросил юноша.

— Иди так, — хихикнул кто-то.

— Где одежда? — его тон и злые сузившиеся глаза сбили веселье шутников, — кто-то бросил ему его смятую тунику.

— Пояс! — натянув её, потребовал Элари.

Застегнув его, юноша усмехнулся. Серебряный поясок, — он подобрал его в разбитой витрине ювелирного магазина, — слишком ценная вещь, чтобы её отдали просто вот так, особенно сейчас, когда все запреты пали... но они все всё же были люди...

Кто-то дружелюбно хлопнул его по плечу. Элари улыбнулся в ответ и пошел к улице, — вместе со своими новыми друзьями.

Вдруг он вспомнил, что не узнал имени той девушки — и уже никогда не узнает.

5.

Парад не произвел на Элари никакого впечатления, — зажатый в сплошной массе тел, он видел лишь вытянутые шеи нетерпеливо толкающихся людей и слышал рёв толпы. Но потом, когда началось стихийное шествие, он, неожиданно для себя, оказался в самой его гуще. У него не было никакого оружия, — как, впрочем, и у большинства его соседей. Лишь немногие несли самодельные копья из арматурных прутьев. Но у всех глаза светились, словно у зверей, и все стремились на юг, — туда, где есть враги, которых можно убивать.

Элари было жутковато оказаться в этой орде, — но, в то же время, ему очень нравилось ощущать себя её ловкой, сильной и безжалостной частью. Ему казалось, что стоит им только добраться до сурами, он будет убивать их голыми руками, как те парни и девушки убили их шпиона... Казалось, что их поход ничто не сможет остановить, — но, наткнувшись на стену солдат в конце проспекта Председателя, толпа смешалась и стала тихо расходиться. Вновь оставшись в одиночестве, Элари бездумно побрёл назад. Ему хотелось спать, голова у него кружилась, и он воспринимал окружающее лишь отчасти, — как, впрочем, и большинство в этом живом потоке.

Ноги сами несли его к Емс-Самзе. Он не сразу понял, что глухие раскаты, — это не шум в ушах, не гроза, а залпы орудий, — армия сурами начала штурм города. Это словно подхлестнуло юношу, туман в голове стал постепенно рассеиваться. Он ускорил шаг.

Перед воротами парка он замер. Там по-прежнему толпилась молодежь, горели костры. Там пели, танцевали, занимались любовью, но уже исступленно, как бы через силу, — те, кто не смог найти забвения в войне.

Элари вдруг стало страшно. Там почти ни на ком не осталось одежды, — ни на парнях, ни на девушках. Ему хотелось скинуть и свою, и войти туда, чтобы...

Элари встряхнул головой и сжал зубы. Он — сильный, он ещё может уйти на берег западного моря, когда здесь всё будет кончено. А они... Айскин не смел их осудить. Но он не мог к ним присоединиться.

Он усмехнулся и пошел наугад по полутемной боковой улочке. Массивы зданий скрыли зарево пожаров в низовье реки, но дым плыл над крышами и Элари заметил, что с неба стал падать тонкий, почти неощутимый черный пепел. В воздухе повис острый, будоражащий запах гари.

Глава 4:

Последний день мальчишки

1.

Старый Замок был действительно старым. Его построили адепты какой-то давно забытой религии, искавшие убежища в дикой тогда долине, — больше трехсот лет назад. Сейчас в нём размещался молодёжный центр, являвшийся, по сути, отделением ЧК. Но пришла пора вспомнить о его исходном назначении...

Здесь Элари оказался не у дел. Он не был военным, а его профессия (его работа в посольстве Жителей Пустыни состояла из надзора за системой вентиляции и болтовни с Суру) потеряла уже всякое значение. Он с радостью ушёл бы в Емс-Самзу, — если бы его в неё впустили. Но у её входа стояли совсем незнакомые ему солдаты, так что оставался только Замок...

Вчера вечером он долго и бесцельно бродил по городу, пока не оказался здесь, привлечённый скоплением молодёжи. Он смутно помнил, как все жадно ели и пили в большом, ярко освещённом зале, охваченные мутным, лихорадочным возбуждением. Потом он вдруг оказался в маленькой и совсем тёмной комнате с какой-то девушкой. Они заперли дверь и полночи занимались любовью, забыв обо всём, кроме друг друга. Потом Элари забылся мёртвым сном, а поутру обнаружил себя нагишом на диване, — с ободранной до крови спиной и такой ломотой во всех мышцах, словно ночь напролёт таскал камни. Его тело словно превратилось в сосуд из тонкого стекла, набитый ватой. Пришлось залезть под ледяной душ и стоять под ним едва ли не полчаса, чтобы прийти в себя и вспомнить, как он здесь оказался, — и ещё полчаса он потратил, чтобы привести себя в относительно приличный вид. Элари не помнил, где в последний раз видел свои сандалии. Он нигде не смог найти новых, — и, если на то пошло, вообще никого. Замок вымер, все его многочисленные обитатели исчезли, словно сон, и он уже начал сомневаться, что они вообще были.

Наконец, он наткнулся на остатки вчерашнего пиршества и жадно набросился на них, не брезгуя и объедками, — его терзал волчьий голод. Потом Айскин возобновил свои поиски, — и, наконец, забрёл в радиостанцию. Один из приемников всё ещё был включен. Там, в одиночестве, присев на спинку кресла, он слушал невеселые сообщения о решающей битве Айтулари.

Основу защищавшей Лахолу группировки составляла 2-я ударная дивизия. Сейчас она насчитывала шестнадцать тысяч солдат, пять тысяч вооруженных ополченцев и около двух тысяч бойцов сил безопасности, но тяжелого оружия не хватало катастрофически. На вооружении имелось 30 старых счетверённых зениток, 12 пятидюймовых гаубиц, 6 лёгких ракетных установок, 5 речных канонерок и 16 десантных катеров, — каждый на двух моряков и 20 солдат в полном снаряжении. Им противостояло примерно семьдесят тысяч сурами, и исход боя легко было предсказать. На рассвете сурами прорвали наспех возведенные укрепления и теперь почти беспрепятственно двигались к городу. Элари пытался представить, как это происходит. Укрепления наверняка выглядели грозно, — но под натиском сурами стены обваливались, пылало пламя, раскалывались, как орехи, черепа солдат, — и в бреши врывались черные полчища. Немногочисленные уцелевшие защитники отходили в беспорядке и спешке. Юноша сидел, словно в бреду, — его мир рушился, а он — он ничего не мог сделать.

— ...Всё бесполезно, — доносился из динамика безжизненный, искажённый голос. Его разбивали шумы, — то ли помехи, то ли шум боя. — Слишком длинная линия обороны, и не эшелонированная. Достаточно им было прорваться у реки, — и всё полетело к... Мы уносим ноги... Да, а что мы ещё можем сделать? Их десять на одного, и все с винтовками... Нас, похоже, окружили... — голос смолк, послышался вновь. — Отходим к городской линии обороны... попытаемся удержать... последняя надежда на отраву... нет времени на перегруппировку... А? Что? А! А! А-х-х-р-р... — голос перешёл в замирающий хрип, потом взорвался диким треском и смолк.

Элари выключил радио. Ситуация была ясна, — разбитая армия Председателя отступала к столице, надеясь задержать врага на укреплённой окраине. А если ей это не удастся, — их всех ждет один конец. Ему не хотелось верить в это, но он уже невольно прикидывал защитные возможности Замка. Для своего времени он был первоклассной крепостью. Но теперь...

В сущности, Замок был лишь дворцом, окружённым высокой кирпичной стеной с башнями. Но эти башни кое-где обвалились, а стена была большей частью разобрана. Наверное, поэтому все ушли отсюда, оставив его одного.

Элари встряхнул волосами. Его душил тоскливый страх обречённого. Пытаясь отвлечься, он вспоминал прекрасную довоенную Лахолу. Но его мысли невольно вернулись к войне, к тому, что он делал в ночь решающей битвы, — и он не узнавал себя.

Вконец запутавшись, юноша отправился в город, чтобы отыскать хоть кого-нибудь, — даже сурами.

2.

— ...Нам придали спецотряд сил безопасности — два взвода. Всего человек восемьдесят, с тремя гранатомётами и дюжиной джипов, — восемь спаренных тяжелых пулеметов и четыре безоткатных орудия. Командовал ими капитан Плаун, — тот самый, помнишь? Они поперли в атаку напролом, — решили, что сурами разбегутся от одного их вида. Те встретили их ёще на дороге и хорошо проредили ружейным огнем, — подожгли пять джипов. Они попытались укрыться за насыпью, но сурами их там уже ждали. Половина госбезов легла сразу, остальные попёрли в штыки. Тут-то их всех и покрошили. Сурами дрались в рукопашной, как звери. В моём взводе восемь человек убито, дюжина ранена... — оба офицера злобно посмотрели на Элари, и тот счёл за благо идти дальше.

Казалось, в Лахоле не осталось никого, кроме солдат. Он охотно присоединился бы к ним, — если бы ему дали оружие, — но с ним никто не хотел говорить. Элари мог их понять. Армия Председателя славилась тем (это говорили по радио), что могла в любой момент посадить всех своих бойцов на грузовики и доставить их в любое место. Сейчас же, судя по тому, подслушанному им разговору, двести сорок армейских грузовиков из трехсот уже оказались в Си-Круане, — понятно, не с солдатами, а с их начальством, родней начальства и вещами начальства. Остальные были сожжены сурами. В столице уже не осталось исправных автомобилей, — а без буксируемой ими артиллерии боевая мощь армии стала, по сути, равна нулю. Конечно, ещё оставалось личное оружие, — самозарядные винтовки и гранаты, но не осталось самого главного — боевого духа. Из восьми тысяч бойцов, собравшихся в столице, триста уже были ранены, а ещё больше просто спятили, и их пришлось запереть.

Лишившаяся командиров армия не шла на помощь своим, ожидая неведомо чего. Немногие оставшиеся офицеры даже не пытались как-то заменить сбежавшего Председателя. Что же до бойцов, — то многие из них спешили убраться из Лахолы, пока у них ещё есть такая возможность. Элари не видел, чтобы кто-нибудь задерживал их, даже если они уходили, прихватив оружие. Если такое творилось в армейских частях, что говорить об ополчении? В сущности, сопротивляться могло не больше трёх процентов населения, — и дело было даже не в отсутствии оружия, а в психологии. Вызванное вторжением оцепенение и шок через несколько часов сменились лихорадочным возбуждением, а оно — вялой обреченностью. Конечно, многие ещё ничего не знали о положении дел, но большинство уже осознало тщетность защитных усилий. И они стали думать, — а стоит ли защита столицы их драгоценной единственной жизни? Элари думал, что стоит, — но что он мог сделать в одиночку? Другие, наверное, думали так же. И в результате...

Его размышления прервал глухой рёв, похожий на рёв воды или пожара. На него частным треском накладывались выстрелы. Все вокруг бросились бежать, словно стадо испуганных оленей. Юноша растерянно застыл, потом побежал тоже. Он понял, что означает этот рёв. Сурами уже были в городе, бесчисленные полчища, миллионы, — и от них нет никакого спасения, кроме бегства. Но вот куда? Ведь Айтулари был последним островом человечества во враждебном море сурами, — а Жители Пустыни тоже вовсе не являлись людьми...

3.

Он не думал о том, куда бежать, и ноги сами вынесли его в знакомое место, — к приюту и школе. Что ж, в качестве убежища она ничем не хуже других мест...

Элари рванул дверь. Она была заперта, но он, не замечая этого, рванул её ещё раз, изо всех сил. Дверь с треском распахнулась, и лишь тогда он понял, что сорвал замок. На миг он растерялся, представив, что ожидает его за такую проделку, потом бросился внутрь.

В коридоре он столкнулся с пожилым мужчиной, вооруженным топором. Тот решительно двинулся навстречу, но вдруг шарахнулся назад, как от огня.

Элари узнал Юкана Руми, школьного сторожа. Он попробовал подойти к нему, но сторож вновь попятился. В его глазах возник страх. Как ни странно, именно чужой страх привел юношу в себя.

— Что с тобой? Ты что, меня не узнаёшь? — его голос гулко раскатился в пустоте коридора.

— Элари? — Руми неуверенно опустил топор. — Что с тобой?

— А что со мной? — юноша удивленно посмотрел на себя, и вдруг рассмеялся.

Да, его можно было испугаться, — рослый, сильный парень, босоногий, в мятой тунике, с дико встрепанными длинными волосами (в приюте его всегда стригли коротко), и глаза наверняка горят, как у сумасшедшего. Да...

— Пойдем быстрее, — Руми сунул топор за пояс. При его небольшом росте это выглядело комично. — Наши уже все спрятались.

— Где?

— Тут есть тайное убежище — мы подготовили его на крайний случай. Пойдем, быстрее!

Убежище? Элари думал, что знает родную школу, как свои пять пальцев, но уже ничему не удивлялся. А медлить не стоило, — глухой рёв становился все сильнее, и выстрелы звучали, казалось, совсем рядом. Он пошёл за сторожем.

4.

Полутемный коридор, казалось, тянулся бесконечно. Наконец, Руми свернул в одну из гардеробных комнат, — тонкая деревянная дверь, шкафы в стенах, груды тряпья на застеленном коврами полу. За окном тлел дождливый, серый день, казавшийся ещё гаже из окна первого этажа. За полуоткрытыми дверцами шкафов таилась темнота.

— Это здесь? — удивленно спросил Элари.

Руми кивнул, запирая дверь. За ней открылась ещё одна дверца встроенного шкафа, — когда входная дверь была открыта, увидеть её было нельзя.

— Да. Сюда.

Они полезли в шкаф, точнее — в глубокую нишу в стене, завешанную одеждой. Запах пыли и нафталина ударил в нос. До дальней стенки было не больше метра, — но этот метр был забит тряпьем, свисавшим с вешалок, протянутых пониже их голов. Наконец, они прижались к задней стене, — не каменной, а деревянной.

Руми поскреб ногтями и сдвинул фанерную панель. За ней открылась вторая деревянная каморка, такая тесная, что они едва втиснулись в неё вдвоем.

Когда Руми задвинул панель, что-то щелкнуло и прямо над их головами вспыхнула яркая лампочка, осветив пыльный ящик из красноватых мебельных панелей. Руми щелкнул вделанным в стену тумблером. Пол ушел вниз.

Узкий самодельный лифт спускался почти бесшумно, лишь над их головами тихо гудело. Прямо перед носом Элари поплыла грязная стена из красного кирпича. Через несколько секунд они уже вышли в подвальный коридор, спустившись едва ли больше, чем на три метра. Прямо перед ним...

Элари вскрикнул.

— Не бойся, это я, — улыбнулся Суру.

5.

Элари ошалело осмотрелся. Перед ним стояло четверо вооруженных парней. У Яршора было самодельное копьё, на боку косо висел нож, — ножны удерживались переброшенным через плечо пушистым шнуром, очевидно, оторванным от шторы. Яршор выглядел старше Айскина лет на пять и казался уже взрослым. У гибкого, как стальная пружина, Эльтифарга, одетого не лучше, чем сам Элари, на боку тоже висел нож, но на его бедре красовалась кобура с крупнокалиберным пистолетом. У тонкого, стройного, незнакомого парня была снайперская винтовка Суру. Его черную гриву стягивала сине-золотая лента Защитника. Из кобуры на бедре Суру тоже торчала потертая рукоять крупнокалиберного пистолета, но не она притянула взгляд юноши. На правом бедре Суру висел меч, — короткий, но массивный клинок из темной стали, на вид способный легко разрубить человека пополам.

— Трофей, — пояснил Суру, перехватив его удивленный взгляд. — У меня осталось мало патронов, вот и... где же ты был?

Они обнялись. Элари вздрогнул, когда рука друга задела свежие царапины на спине, — и Суру ощутил это.

— Ты чем занимался, козлик? — он с силой нажал на вздувшиеся борозды, зная, что причиняет ему боль. — Когда все...

Элари посмотрел ему в глаза. Их лица разделяло всего несколько дюймов. Суру вдруг смутился и отошёл.

— Это Иркс, — представил он юношу с винтовкой, тоже Жителя Пустыни.

— Что ты здесь делаешь? — удивленно спросил Элари. — Ты же должен быть в Емс-Самзе...

— У меня острый приступ глупости. Мне вдруг захотелось отыскать тебя и присмотреть, чтобы ты оказался в безопасности. Я искал тебя повсюду, но нашел лишь его, — Суру показал на Эльта. — Дома тебя не было, и мы решили, что ты придешь сюда... глупо, верно? А тут как раз для нас нашлась работа. На, держи, — он протянул Элари нож в ножнах и самодельное копье из арматурного прута, — одно из нескольких, стоявших у стены. — Всё же лучше, чем кулаки.

Приняв оружие, Элари осмотрелся. Коридор с белеными, покрашенными понизу в зелёный цвет стенами был тупиком длиной метров в семь. Его освещали две голых лампочки. Здесь слабо пахло пылью и подмоченной известью. Пол покрывала коричневая плитка, кабина лифта пряталась в глубокой нише, лишенной даже подобия дверей. В дальнем от неё конце коридора, сбоку, зияла квадратная дыра высотой в полметра. И всё.

— Это вход в убежище, — пояснил Руми, — но вам туда нельзя. — И сам нырнул в дыру. Ему пришлось ползти в неё на четвереньках.

Элари догадался, почему их не пустили внутрь. Из дыры доносился приглушенный гул разговоров, — безошибочно узнаваемый треп девочек-подростков.

— Их там четырнадцать штук, — пояснил Суру. — Они сироты, никому не нужны, а что с ними сделают сурами, — сам знаешь...

Элари видел, что для Феминиста тут самое подходящее место, а для него... но он отыскал своих друзей, и это было главное.

6.

Охрана оказалась очень скучной работой. Даже говорить было нельзя, разве что шёпотом, — их могли услышать наверху. Они молча сидели у стен, глазея на них и друг на друга. Элари пришлось устроиться на корточках, — на его заду тоже не осталось живого места.

Потом Руми принес им еду. Элари вяло поковырял холодное мясо в консервной банке, и вдруг с аппетитом напал на него. Что бы ни творилось в мире, его желудок это, почему-то, не трогало.

Изнывая от скуки, он несколько раз подходил к лифту и прислушивался, но сверху не доносилось ни звука. Элари тщетно пытался представить, что происходит снаружи, — ему не хотелось сидеть под землей. Здесь было не слишком жарко, — особенно в таком одеянии, — но душно. В конце концов, он сунул руку в щель между крышей лифта и стеной шахты, — воздух в неё шёл, но вверх.

— Ты тоже понял? — шепотом спросил Суру, когда Элари вновь уселся у стены.

— Что?

— Воздух. Он идет через выход наружу, — а у сурами очень острый нюх. Я не знаю, смогут ли они нас услышать, но учуют почти наверняка. Стоит им заглянуть в комнату наверху, — и нам придется отрабатывать своё место. Этот бункер — дурацкая затея. Если бы у этих, — он показал на дыру, — были головы на плечах, они бы сбежали отсюда ещё вчера. Лучше всего, — на западное побережье. Там ещё есть шанс дожить до подхода кораблей из Ленгурьи. Или на север, к нам. А сидеть и ждать помощи, которая никогда не придет, — это самоубийство.

— И что же ты тут делаешь?

— Я хотел найти друга и подумал, — чисто инстинктивно, — что он придет сюда. Это была смертельная глупость, — я стал дезертиром, знаешь ли, — но я не мог тебя бросить. Твоя жизнь досталась мне слишком дорого.

— Ты хороший друг, — Элари улыбнулся. — Я ведь тоже пришел сюда чисто инстинктивно, то есть, не думая. Это чудо, что мы встретились...

— Почему бы и нет? По идее, нам надо бежать отсюда, всем, но они меня не слушают, а девочки...

Они вновь замолчали. Элари не чувствовал в сущности ничего, кроме скуки. Первым сдался Яршор, — он пролез в дыру, прихватив с собой оружие. Элари думал, что его со скандалом выкинут обратно, но всё было тихо. Через минуту за Яршором последовал Эльт. Вновь тишина. Элари стал с тоской посматривать на дыру.

— Ладно, иди, — Суру усмехнулся. — Мы постережем.

7.

Выпрямившись, Элари осмотрелся. Просторная комната с низким, — чуть выше его головы, — потолком была заставлена раскладными кроватями. На них сидели девочки в одинаковой одежде сиротского приюта. Они были не такие уж и маленькие, — лет по четырнадцать-шестнадцать, и по телу Элари пробежала резкая нервная дрожь. Когда он и его безымянная подруга занимались любовью этой ночью, для них не было ничего запретного, ни одно из тайных мест их тел не осталось нетронутым. Элари казалось, что всё это написано у него на лбу.

Девушки захихикали при виде его испуга, и он сел у беленой, покрашенной понизу синей краской стены, продолжая осматриваться. Единственная полукруглая белая лампа была ярче, чем в коридоре, воздух — чище и свежее. Он потрогал грубую, колючую ткань коричневых одеял. Квадратную дыру закрывало нечто вроде печного шибера, — вмурованная в стену железная рама с пазами. Сама крышка стояла у стены, — лист толстого, в сантиметр, некрашеного железа, с загнутым верхним краем. Сверху её должен был запирать пропущенный в раму штырь.

Элари комната показалась довольно уютной, только слева, в боковой стене возле торца, зиял темный, широкий проем, чуть выше его плеча.

— Что там?

Руми не ответил. Он сидел под лампой рядом с Хено Гердизшором — старшим воспитателем приюта. Перевоспитанные им "трудные" дети считали его своим настоящим отцом, но Элари не принадлежал к их числу. Он всегда предпочитал быть сам по себе, и потому плохо поддавался какому бы то ни было воспитанию. К тому же, ему не нравился педагогический метод Гердизшора: тот сначала ломал своих учеников, а потом лепил их заново. Эффективность метода сделала его широко известным в Айтулари, но Элари оказался слишком стойким — или, может быть, слишком цельным для такой обработки. Впрочем, когда они встретились, ему было уже лет пятнадцать, и он мог постоять за себя. Что было бы, попади он к нему раньше, Элари не знал, и даже не хотел представлять.

Гердизшор был пожилой, невысокий, но крепкий мужчина с коротко стриженными полуседыми волосами и помятым, некрасивым лицом. Юкан Руми, старый солдат, слыл его лучшим другом, а Яршор — лучшим из его учеников, верным, как собака... вот только сейчас на его месте сидел Эльт. Они о чем-то шептались втроем, и это неожиданно больно задело Элари. Гердизшор ненавидел его за независимость, которую не смогли сломить ни голод, ни побои, но, по крайней мере, уважал. Эльт же был подобен воде. Он постоянно ускользал, подчиняясь требованиям, но не принимая их, — может быть, потому, что единственным для него миром были девушки, а всё остальное не имело значения. Он был неглуп, но чувственен и влюбчив, и легко уживался со всеми. Гердизшор просто не принимал его всерьёз, — и вот...

Элари поднялся. Не слушая протестующие возгласы, он прошёл вдоль стены и заглянул в проем. Оттуда тянуло холодом. Сверху пробивался серый дневной свет. В первые секунды он увидел лишь его, потом, когда его глаза расширились в темноте, — узкую комнату с деревянными стеллажами, забитыми коробками и консервными банками. У дальней стены стояли ржавые бочки с водой, и там же — заменявшие туалет большие баки с крышками. Свет и воздух проникали сюда через узкое, в два кулака, незастекленное окно под самым потолком. Оттуда доносился неясный шум, крики, редкие выстрелы...

Заметив странную возню в углу, Элари подошёл поближе. Лишь через несколько секунд он узнал Яршора. Тот молча, с непонятным ожесточением занимался любовью с одной из девчонок, не удосужившись даже разуться.

— Пошёл вон, — сказал Яршор не оборачиваясь.

Элари молча подчинился. Он сел на прежнее место у стены и стал думать, что в своей ненависти к людям сурами, возможно, совершенно правы.

8.

Яршор вернулся через несколько минут, вместе с девчонкой. Вид у них был довольный. Элари стало неловко. Яршор скользнул по нему презрительным взглядом и сел в центре кружка старших. Ему освободили место. Эльт отошел в сторону и сел у стены. Лишь тогда Элари понял, кто здесь главный. Не учитель, и уж точно, не сторож. Яршор.

Элари стал жалеть, что оказался в этом месте, но вполне представлял, что с ним будет, если он попытается уйти. Ему давно не нравились бандитские замашки Яршора... и Гердизшор с Руми тоже не нравились, — слишком уж отчаянно-забитый вид у них был. Он инстинктивно ощущал, что такие люди опасны.

В это мгновение погас свет, — не сразу, а с той мягкой плавностью, которая бывает лишь когда отключают сразу большой район. Девушки завизжали, и Яршор тут же заорал:

— Тише, дуры!

Стало очень тихо. В кромешном мраке Элари ощутил, что к нему кто-то испуганно прижимается. Через несколько секунд Гердизшор зажег свечку. Комната странно переменилась, — она превратилась в сумрачную пещеру, полную страха. Девушка отчаянно вцепилась в шею Элари. Когда он попробовал её отстранить, её ладони сжали его руку, и никак не хотели отпускать её.

Прошло несколько минут. Не происходило ничего, и тихие разговоры возобновились. Элари заметил, что девушка играет с его рукой, — сгибает и перебирает пальцы, рисует ногтем какие-то узоры на ладони. Он не сопротивлялся, — эта детская игра ему неожиданно понравилась, он даже не знал, что его ладонь столь чувствительна. Когда тонкие пальцы коснулись его ступни, Элари с готовностью неловко подвернул босую ногу, лишь бы ей было удобнее. Девушка возобновила игру, трогая, поглаживая вздрагивающую подошву, находя всё более чуткие места, и перебирая их одно за другим. Его бедро тоже вздрагивало, вторая из её легких рук легла на него под туникой, впитывая это содрогание...

— Тише, тише, не шевелись, — прошептала она, и Элари застыл, изо всех сил стараясь не двигаться, — иначе он бы проиграл эту удивительную игру. Она легко водила по его подошве кончиками пальцев. — Ты красивый...

Сердце юноши невольно замирало, по его коже бегали мурашки, несколько раз он глубоко вздыхал, стараясь сдержать дрожь, и вдруг подумал, как мало знает о любви — эта невинная игра понравилась ему куда больше, чем...

В этот миг сверху донеслись шаги. Тяжелые, очень тяжелые шаги, — так не могут шагать люди.

9.

В один миг в подземелье воцарилась гробовая тишина. Затем из-за дыры донеслись тяжелые удары и треск расщепляемого дерева. В неё, извиваясь ужом, пролез Иркс, за ним последовал Суру. Вновь раздался тяжелый удар и треск, — что-то массивное рухнуло в шахту лифта и проломило его крышу. Залязгало железо, вновь донеслись тяжелые шаги, — уже из коридора!..

Суру с усилием поднял тяжелую крышку и вставил её в пазы. Шибер со скрежетом скользнул вниз, — и всего через несколько секунд что-то начало бить в него с силой и звуком кузнечного молота. Девчонки завизжали.

Элари вскочил, хватаясь за оружие. Стук смолк, из коридора донеслась возня, смутный гул чужих голосов, потом в стену начали бить чем-то тяжелым, — так, что с неё посыпалась побелка.

— Всё в порядке, — сказал Яршор. — Им не выбить заслонку. А если и выбьют — не пролезут. Мы специально...

— Через несколько минут они просто проломят стену, — перебил Суру.

Как прикинул Элари, стена была толщиной всего в полтора кирпича. Похоже, Суру был прав.

— К счастью, здесь есть запасной выход, — с неожиданным самодовольством сказал Гердизшор. Похоже, идея этого убежища принадлежала ему. — За мной, быстрее!

Все толкаясь полезли в проем. Свечку уронили и наступил мрак, во мраке — сущий ад. Кто-то жег спички, но в их свете ничего нельзя было разобрать. Вокруг визжали, толкались, царапались, кто-то ткнул Элари пальцами в лицо, едва не выбив глаз. Разозлившись, он бесцеремонно расталкивал визжащих девчонок локтями. Сразу несколько голосов истерически призывали к порядку.

Протолкавшись в склад, Элари нос к носу столкнулся с Шухтунгортом, — очевидно, начальник мастерских всё это время где-то здесь спал. Пока они удивленно пялились друг на друга, Гердизшор с Яршором оттащили один из стеллажей. За ним в стене жутко зияло огромное круглое отверстие. Элари невольно подался назад. Гердизшор взял лежавший на полке электрический фонарик и включил его, но с места не двинулся.

— Кто первый?

Все они смотрели друг на друга. Элари оглянулся. Суру здесь не было, — он, вместе с Ирксом, остался у готовой в любой миг рухнуть стены. Юноша чувствовал, как от ударов под ногами содрогается пол, видел, что остальные с трудом сдерживают визжащую толпу. Неожиданно для себя он вышел вперед и протянул руку.

— Первым пойду я.

10.

Удивляясь своей смелости, Элари углубился в дыру. В правой руке он держал копьё, в левой — фонарик. Вслед за ним двинулся испуганно дышащий Руми, за ним, толкаясь, — остальные.

Тут было нечто вроде трубы, неровно составленной из бетонных колец, диаметром метра в полтора, — идти пришлось, сильно пригнувшись. Воздух был затхлый, сырой, и, казалось, недвижимый годами.

До Элари донесся шум воды и шагов через двадцать он вышел в бетонный колодец. По полу поперечного туннеля бежал ручей, — холодный, и, судя по кошмарному запаху, нечистый. В метре над головой юноши виднелась массивная ржавая крышка, но без лестницы, — выбраться здесь было нельзя. Морщась от вони, Элари заглянул внутрь. Справа, вниз по течению, уровень воды поднимался, и он видел, что вдали она доходит до потолка. Слева, насколько доставал свет, туннель был свободен.

Элари вздохнул, задержал дыхание, и, ёжась, двинулся налево. Ледяная вода обжигала его босые ноги, под ней лежал вязкий ил. Он старался не думать о его природе, и шёл по нему так быстро, как мог.

Шагов через сто он попал в новый бетонный колодец. Здесь можно было подняться, но, едва он взялся за скобы, Руми приказал ему идти дальше.

Скоро спина Элари заныла от полусогнутого положения, босые ноги онемели. Ледяная вонь забивала легкие, — но он всё шёл и шёл, стараясь не думать о том, что происходит сзади. Оттуда долетал только усиленный и искаженный трубой неразборчивый гул и плеск.

Он миновал уже шесть или семь колодцев. Судя по всему, они приближались к западной окраине города и это внушало ему определённые надежды. Но в следующем колодце труба кончилась. Вода падала из трех меньших труб в его стенах, сливаясь в вонючий ручей. В них могла пролезть разве что крыса, но из бурлящего озера вверх по стене вели ступеньки. Сунув фонарик в карман, Элари полез по ним. Через пять ступеней он достиг железной крышки, ржавой и очень тяжелой, — сначала он не смог её сдвинуть. Вздохнув, он уперся пальцами ног в ржавую скобу и нажал изо всех сил. Крышка со скрежетом сползла, но света, к его удивлению, не было.

Элари выбрался наверх, в пустой, душный и низкий подвал, засыпанный песком. Узкий проем в блочной бетонной стене вел в некое подобие коридора.

Из люка вылез Руми, за ним, — Яршор, затем полезли девушки. В маленьком помещении скоро стало тесно.

Элари вышел в коридор. Дальний его конец был завален щебнем, второй вел к узкой лестнице. Поднявшись по ней, он попал в какой-то тамбур. Обе двери оказались заперты, но наружная была пригнана неплотно и в щели пробивался свет. Элари жадно припал к одной из них.

Лучше бы он этого не делал.

11.

За эти несколько часов улица неузнаваемо изменилась. Сперва Элари показалось, что она пуста, — людей видно не было. Но тут он заметил громадные чёрные фигуры, бродившие по ней, казалось, без всякой цели.

При виде сурами юношу сковал ледяной страх. Он много раз видел их раньше, — но на картинках они вовсе не казались страшными. Их было всего несколько, но звуки их голосов, сам их вид приводили его в панический ужас. Они казались настоящими чудовищами из чёрной шерсти и железа. Они говорили, смеялись и что-то ели, — в нескольких метрах от двери лежал труп обнажённой женщины с отрубленными ногами и распоротым животом. Её внутренности были размазаны по мостовой.

Элари замутило, он зажмурился и прислонился к косяку. Его ноги жалко обмякли, он чуть не упал и начал всхлипывать, не сознавая этого. Появившийся сзади Яршор грубо толкнул его вниз.

— Пойди, утри нюни, трус!

Внизу юноша наткнулся на Суру. Тот сделал вид, что не заметил его состояния.

— Вот что, ребята. Мы закрыли дыру, но они всё равно скоро её обнаружат и полезут сюда. Здесь оставаться нельзя. Если мы хотим жить, — надо уходить из города. Всем. И чем быстрее — тем лучше.

— Ты хочешь убить всех нас, — зашипел Шухтунгорт. — Если мы выйдем наружу... — его оборвал резкий стук снизу в крышку люка и визг девушек.

Суру первым бросился наверх. Сдвинув щеколду, он распахнул дверь и оказался на улице.

Девчонки и компания Гердизшора сразу же кинулись бежать к темневшему в конце улицы лесу. Элари бросился было за ними, но тут же заметил, что Суру, Эльт и Иккин остались на месте. Юноша замер в нерешительности, потом посмотрел вслед убегающему Яршору.

— Куда же ты, трус!

— Всё правильно, — Суру говорил быстро, но спокойно. — Они пойдут с девушками, мы прикроем их отход. Теперь слушайте. Сурами неуклюжие. Большие, но неуклюжие. Их можно убивать. И запомните, — если струсит ещё хоть один, погибнем все.

Времени на разговоры не осталось. Сурами приближались, и страх Элари вдруг прошел. Теперь он был твердо уверен, что умрет, и всё скоро, сейчас закончится, надо лишь немного потерпеть. Он не хотел лишь умирать, защищая девочек-сирот, — слишком уж глупо, по-театральному это выглядело, слишком нелепо для реальности... но сурами подходили всё ближе. Их лица были карикатурами на лица людей, нарисованными жестоким художником, их мощные зубастые пасти могли принадлежать только хищникам. Они действительно казались неуклюжими, но Элари знал, как обманчиво в таких случаях бывает первое впечатление...

Сурами рассыпались, окружая их полукругом, — около дюжины против четырёх сильных, вооруженных юношей. Хотя у тварей не было винтовок, соотношение сил явно не внушало им страха. Их враги встали в ряд, спиной к стене, — и тут же начался бой.

Иркс первым вскинул винтовку, — пуля пробила бок одной из тварей, и та завертелась на месте, словно стараясь рассмотреть кровоточащую рану. Суру выхватил свой пистолет. Четыре выстрела слились в один короткий раскат, — и второй сурами задергался, пятясь, словно под ударами невидимых кулаков. Через несколько секунд он опрокинулся, забился в судорогах и застыл, — вся его кровь вытекла через четыре рваных дыры на спине, каждая размером в блюдце. Но остальные сурами, казалось, не заметили потерь, с рычанием бросившись на юношей. Прежде, чем испуганный Эльт успел пустить в ход свой пистолет, они подошли вплотную.

Пуля Иркса пробила грудь третьей массивной фигуре, затем он подпрыгнул, избегая низко мелькнувшего меча. Сурами рухнул, чтобы уже не подняться. Суру повезло меньше, — его последние пули застряли под пластинчатым панцирем другого сурами, не причинив ему заметного вреда. Уворачиваясь от его булавы, он налетел на Эльта, чуть не сбив его с ног, и тут же повернулся, перехватывая оружие. Его меч с хрустом вошел в шею напавшей на Иркса твари, разрубая ей позвоночник.

Остального Элари уже не видел. Бросившийся на него сурами отпрянул перед остриём копья. Юноша бездумно сделал выпад, — узкое скошенное остриё вошло в глаз, с тошнотворным хрустом кроша кость, и легко вышло. Из дыры фонтаном хлынула темная кровь, сурами упал... тут же появился второй... наконечник копья застрял в его морде, оружие с дикой силой вывернуло из рук, и вдруг совсем рядом оказалась смрадная пасть. Элари выхватил кинжал, всадил его по самую рукоять в косматый бок... дубинка ударила его по ногам... он упал... чья-то тяжелая когтистая лапа вцепилась в грудь и одним рывком вздернула его на ноги. Элари не глядя отмахнулся клинком... визг... затем пронзительный крик сзади... он вновь упал, попытался подняться... и всё кончилось. Уцелевшие сурами обратились в бегство. Юноша встал.

Восемь тварей были мертвы.

Иркс тоже.

12.

Элари сжался, тщетно пытаясь уснуть, — не потому, что хотел спать, а чтобы сбежать из этой реальности. Убежище было неудобным, — просто плоская крыша небольшого, примыкавшего к глухой стене жилого дома склада. Они забрались сюда по узкой лесенке, втянув её за собой.

Суру и Эльт сидели совсем рядом, но юноша на них не смотрел. Царапины на груди вспухли и сильно болели, — он хорошо мог представить, что чувствует Эльтифарг. Нога Эльта была разрублена ниже колена. Он едва смог подняться сюда, и найти лучшее укрытие они не смогли.

Перед глазами Элари ещё стояло растерзанное тело Иркса, — жуткие раны на коленях и локте, горло разорвано в клочья, живот распорот, и везде кровь, очень много крови... Один из сурами подсёк ему ноги, он упал, — и на него набросились сразу трое. Суру зарубил двух, Эльт расстрелял последнего, но было уже слишком поздно. Прежде, чем они успели опомниться, сурами надвинулись живой стеной, — все в броне, устрашающие дубины, усаженные ржавыми крючьями... тёмные туши, вдвое тяжелее людей...

Если бы не приказ Суру бежать, они все бы погибли, — лишь бы тело Иркса не досталось сурами, которые избавлялись от своих и чужих покойников самым эффективным способом — съедая их. А так... они остались живы, но вот надолго ли? Винтовку Иркса захватили сурами, боезапас к ней, — около восьмидесяти патронов, — остался на теле юноши. Пистолет Суру был разряжен, в обойме пистолета Эльта осталось лишь несколько патронов. У них не было еды и даже бинтов. Впрочем, хорошо хоть, что сурами не увязались за ними, — вокруг было полно свежей жратвы...

Элари вдруг вспомнил, что Иркс не был добровольцем. Он последовал за Суру по приказу, а теперь был мертв, лишённый даже погребения. Как они смогут пойти к его соплеменникам с такой вестью? То есть, они-то смогут, но Суру придется заплатить своей жизнью. Он знал, что виновен, и был готов к смерти, — лишь бы его друзья смогли спастись. Но они не хотели выжить такой ценой, и просто не знали, что им делать дальше. Куда идти? Стоит ли им вообще жить?..

Они пробежали совсем немного, но видели, во что превратился город, — выбитые окна, выбитые двери, трупы на улицах, части трупов... Местами уже занимались пожары, местами ещё стреляли, но здесь, на окраине, пока было тихо. Сейчас ни одна из сторон не контролировала город полностью, но это изменится очень скоро. Если они хотят жить, — надо бежать сейчас, немедленно, но один из них не может даже идти. Что же им делать?..

Бегство тоже могло быть гибельно. Они не знали, что стало с компанией Гердизшора, но уже видели, что такое смерть труса, — стрела между лопаток. Именно так умер Шухтунгорт. Они с трудом узнали его, — руки и ноги толстяка были отрублены и исчезли. Элари не представлял, что сможет смотреть на такое равнодушно, — но он смотрел. Сейчас его волновало другое.

— Ему худо, — тихо сказал Суру, повернувшись к Элари. — Похоже, меч был отравлен. Я ничего не могу сделать.

Взглянув на рану, юноша торопливо отвернулся. Нога Эльта распухла и почернела, из раны сочилось что-то мерзкое, испускающее гнилостный смрад. Чёрные пятна появились уже и на лице, и на руках Эльта, — жить ему явно оставалось недолго. Он метался в лихорадке и слабо, сквозь зубы, стонал. Смотреть на это было выше сил юноши. Ему было стыдно, что сам он ранен так легко.

Вдруг Эльтифарг открыл глаза и протянул руку, пытаясь дотянуться до Элари. Тот склонился над распухшим, неузнаваемым лицом.

— Янгута, — сказал Эльт изменившимся, напряженным голосом. — Найди Янгуту... Она в сто седьмой комнате... в Емс-Самзе... я запер её... думал... что так... безопаснее... вот ключ, — Элари осторожно взял его с пылающей жаром ладони. — Позаботься о ней... пусть она... простит меня... я поступил с ней... как с вещью... позаботься... поклянись... я умираю... так хочется жить... помогите... сделайте же хоть что-нибудь, ну! Это больно, так больно... — он попытался приподняться, но Элари уложил его. Эльт тяжело задышал, глядя в мутные небеса уже невидящими глазами.

— Ты можешь что-нибудь сделать? — спросил он Суру.

— Нет. Можно было... когда его ранили, надо было... отрезать ему ногу... сразу же... но я... не смог. Я боялся, что он умрет, — если не от потери крови, так от боли. А теперь...

Эльтифарга скрутило судорогой, выгнуло дугой. Он дико закричал, потом крик захлебнулся в фонтане кровавой рвоты, обрызгавшей одежду юноши и стену над ним. Потом крик возобновился, не прекращаясь ни на секунду. Распухшее тело Эльта сводили страшные судороги. Элари не мог на это смотреть. Он чувствовал, что сейчас тоже закричит, и не сможет остановиться, и будет бежать, бежать прочь, бежать и кричать, — пока какой-нибудь сурами не проломит ему голову.

Суру выхватил нож и одним заученным движением всадил его глубоко под челюсть умирающего, прямо в мозги. Эльт мгновенно затих и успокоился, — словно щелкнули выключателем. Когда Суру извлек нож, кровь из раны уже не пошла.

Элари вскочил и попятился. Даже в кошмарном сне он не мог представить, что на его глазах один его лучший друг убьет другого. Он чувствовал, как плавятся его мозги, погружаясь в черную пропасть безумия. Сердце бухало, казалось, прямо в горле, перед глазами темнело, — он словно смотрел на Суру сквозь длинную чёрную трубу. Тот невозмутимо вытер нож, вложил его в ножны и закрыл глаза Эльта. Лишь потом он взглянул на Элари, — и в его глазах отразился испуг... нет, настоящий страх.

— Эй, эй, что с тобой? Я... он...

Элари плавно повернулся, прыгнул с крыши и побежал. Суру помчался за ним. В военной школе он был одним из лучших бегунов и считал, что легко сможет догнать перепуганного усталого мальчишку, к тому же, босоногого.

Он ошибался.

13.

Элари опомнился лишь уткнувшись в двери Емс-Самзы. Он отчаянно старался убедить себя, что ничего этого не было, что ему показалось, — но знал, что это не так. Его сознание словно расщепилось на две части. Одна вопила от ужаса, вторая, верхняя, смотрела на это, как на забавную игру. Наверное, именно это спасло его рассудок. И ещё, — у него была цель. Эльт просил его позаботиться о Янгуте, проследить, чтобы она оказалась в безопасности, — и он постарается, даже если ценой станет его жизнь. На короткое, ужасное мгновение юноше показалось, что он выронил ключ, — но нет, вот он, крепко зажатый в кулаке...

Он осмотрелся, почти бездыханный после бешеной гонки. Суру исчез. Элари надеялся, что никогда больше его не увидит. Окна Емс-Самзы были выбиты, во дворе перед огромным зданием лежали сотни трупов сурами, но внутри было пусто. Все, кто мог уйти, уже ушли, а сурами пока ещё не добрались до этого места. Похоже, у него ещё есть надежда...

Найти сто седьмую комнату оказалось нетрудно, — это был небольшой склад продуктов на первом этаже. Едва Элари отпер дверь, Янгута бросилась ему на грудь.

— Эльт, Эльт, я знала, что ты вернешься!

Лишь через минуту она взглянула ему в лицо.

— Элари? А где Эльтифарг? Что... что с ним?

— Он уехал. Уехал... э-э-э... в Си-Круану и поручил мне привезти тебя к нему, — ложь вылетела из его губ легко, без малейшего усилия, словно его устами говорил совсем другой человек. — Извини. Так уж получилось. Он поручил мне...

Врать дальше Элари не пришлось. Из вестибюля донёсся топот и яростный рев: сурами ворвались в Емс-Самзу, чтобы отыскать убийц своих товарищей. Янгута взвизгнула, вновь спрятав лицо на груди юноши.

— Нам надо быстро идти, — сказал Элари, одновременно подталкивая девушку к двери, — из-за неё доносились злобные вопли, с каждой секундой всё более громкие. Но Янгута не хотела идти навстречу опасности. Она упиралась, как осёл. Элари подхватил её на руки и понёс.

Это получилось у него на удивление легко, — но, как только он миновал дверь и кошмарные вопли стали ещё громче, девушка вырвалась и побежала. Элари погнался за ней, но его босые ноги, разбитые во время бегства, болели, и он никак не мог догнать её.

Янгута скрылась за поворотом коридора, но через несколько секунд он вновь увидел её. Она бежала в заднюю часть здания, подальше от воплей. Она опять пропала из его глаз, свернув на лестницу. Тут же он услышал, как Янгута трясёт наружную дверь. Та была наглухо заперта, и до него донеслись слабые звуки ударов, когда маленькие кулачки молотили по металлу. Потом — тишина.

Когда он подбежал к лестнице, та была уже пуста. На миг Элари растерялся, потом догадался прислушаться, и тут же услышал частую дробь лёгких шагов. Сначала он подумал, что девушка бежит вверх, но тут же с замиранием сердца понял, что звук доносится из подвала.

"Нет, только не это, — взмолился Элари, взглянув на зияющий чернотой проем. — Только не в подвал. С меня достаточно. Я не хочу повторять всё сначала".

В следующую секунду он пережил миг жестокой борьбы. Ему очень хотелось открыть окно этажом выше, выпрыгнуть в него и бежать, бежать, бежать... но ему стало стыдно своей трусости. Сжав зубы, Элари нырнул в темноту.

14.

Он спускался, осторожно касаясь руками стен, потом услышал, как Янгута пыхтит, пытаясь открыть дверь подвала. Та не была заперта, но разбухла от сырости и распахнулась с резким звуком, громко ударившись об стену. Юноша напряжённо застыл. В полосе бледного света (в посольстве ещё было электричество) он увидел тревожно расширенные глаза девушки. Наверху нарастал дикий рёв, но в подвале всё было тихо.

Янгута исчезла в проеме и Элари поспешно последовал за ней. Он с усилием закрыл толстую, тяжелую дверь и запер её на массивный квадратный замок.

Короткий проход вывел их в узкий, высокий коридор, освещённый круглыми плафонами. В его стенах белели застеклённые двери, ведущие в совершенно тёмные комнаты. Многие из них были открыты.

— Странно здесь как-то, — шепотом сказала Янгута. Она больше не пыталась убежать от юноши, напротив, держалась поближе к нему.

Они пошли налево, к белой филенчатой двери в конце коридора. Доски скрытого под линолеумом пола то и дело издавали предательский скрип. Пару раз им казалось, что в темноте комнат кто-то сопит и ворочается, но они были слишком испуганы для того, чтобы остановиться и проверить это.

Дверь распахнулась легко, пропустив их в просторный гимнастический зал. На застеленном коврами полу в беспорядке стояли тренировочные снаряды, у стен белели кабинки раздевалок. Прямо перед ними широкая, настежь распахнутая дверь вела в другое просторное помещение, залитое холодным ярким светом длинных ламп, — пустое, с пятью обитыми железом дверями, несомненно, запертыми. Слева у глухой стены стояли старые стальные шкафы, пустые и побитые. Справа наверх вела серая цементная лестница — вытертая, с облезлыми перилами. Оттуда доносились нечеловеческие голоса и глухие звуки ударов, — сурами ломали ведущую в подвал дверь.

Пара замерла на пороге, внимательно осматриваясь. В ярком искусственном свете Элари чувствовал себя беззащитным, кожа Янгуты в нём казалась бледной и нездоровой. Юноша посмотрел на свою руку, — его кожа выглядела не лучше. Не было похоже, что отсюда можно пойти ещё куда-нибудь, а возвращаться было уже поздно, — Элари слышал, как ломают закрытую им дверь. Потолок над головой гудел от топота. Он чувствовал, что сурами буквально кишат внутри здания и всех, кого они найдут здесь, ждет смерть. Жить им осталось очень мало... и тут его внимание привлекла дверь под лестницей, — такая же, как остальные, но открытая, и помещение за ней ярко освещено. Но что там могло быть? Разве что чулан для швабр...

Пока он медлил, не зная, что делать, Янгута вышла на середину зала. Там она выглядела столь беззащитной, что Элари захотелось кричать. Но вместо этого он просто пошел вслед за ней, с той внезапной решимостью, которая иногда убивает страх.

Они встали плечом к плечу, продолжая осматриваться. Отсюда Элари смог заглянуть за ту, открытую дверь. За ней не оказалось даже пола, и удивленное любопытство заставило его подойти ближе. Он увидел ведущую вниз лестницу ступенек в пятнадцать и ещё одну дверь в стене. Дверь была из цельного стального листа, с винтовым запором, а стена — бетонная, с отпечатками досок. Он жестом подозвал Янгуту — и в этот миг наверху с оглушительным треском рухнула дверь подвала.

15.

Они вместе скатились вниз. Убедившись, что дверь не заперта, Элари, упершись босой ногой в стену, распахнул её. За ней была лестница, ведущая ещё глубже. Её освещали зарешеченные лампы на стенах. Стены были влажными, воздух тяжелым, но сейчас юноше было не до этого. Он изо всех сил потянул броневую дверь на себя, спеша закрыть её, — в проход уже лезли сурами, гремя железом. Тяжелый лист с трудом поддавался усилиям, двигаясь медленно, словно в кошмаре.

Враги были уже на расстоянии вытянутой руки, когда дверь с лязгом захлопнулась, плотно войдя в раму, — и теперь её тяжесть не позволила сурами вновь распахнуть её в те короткие секунды, когда Элари крутил штурвал замка. Он повернул его три раза, до упора, — а потом колесо с кошмарной силой рванулось назад. Юноша отчаянно, разрывая мышцы, рванул его обратно, на какой-то миг вернув на место, — и в этот миг сдвинул блокирующий запор рычаг. Потом бессильно сполз по стене, жадно хватая ртом воздух. За эти короткие секунды он весь взмок, словно мышь. Янгута села рядом с ним. Звуки ударов доносились сквозь дверь глухо, как сквозь подушку.

— Не похоже, что её можно взломать, — сказал Элари, переведя наконец дух. — Она весит не меньше тонны, наверное.

— Ты такой сильный, — Янгута провела ладонью по обнажённой выше локтя мускулистой руке юноши. Рука ещё дрожала после мгновений страшного усилия, спасшего им обеим жизнь.

— Ага, — Элари погладил её по плечу. — Пошли. Здесь должен быть второй выход.

Когда они побрели вниз, не раздалось ни звука. Они даже дышали бесшумно, а лестница вела их всё глубже. Никаких ответвлений, никаких дверей. Они миновали один этаж, второй, третий...

И тут лестницу вышибли у них из-под ног.

16.

— Так значит, мы одни? — спросила Янгута, когда Элари, наконец, включил свет.

— Похоже, да, — ответил юноша. — Я обошёл все комнаты, — кроме тех, что заперты снаружи. Да здесь и спрятаться особо негде...

Они осмотрелись. Грубые бетонные стены квадратного каземата, — высокого, сводчатого от пола до потолка, — заливал холодный свет длинных ламп. В нём не было ничего, кроме шести привинченных к полу железных кроватей. Матрацы и подушки с них от сотрясения при взрыве частично свалились на пол. В воздухе ещё висел едкий туман пыли, две лампы были разбиты и темны. За приоткрытой дверью из дюймовой стали темнел длинный коридор. В него выходили все казематы, в основном, жилые. В остальных нашлись ящики с консервами, железные баки с водой, душевая с туалетом, запертый на амбарный замок медпункт, дизель, аккумуляторы, дающие им сейчас свет, и баки с соляркой. В дизельной стояли и мёртвые, покрытые ржавчиной вентиляторы. Толстые железные трубы вели от них в каждую комнату, но сейчас влажный, холодный воздух был недвижим и ещё относительно свеж: им дышали нечасто. Квадратные стальные двери в торцах коридора, — по две, одна за другой, — сейчас были наглухо закрыты. Короткие туннели за ними вели в четырёхэтажные лестничные шахты.

Когда ступени вдруг вышибло у них из-под ног, свет погас, раздался страшный грохот. Стены заходили ходуном, пара в кромешном мраке покатилась вниз, чудом избежав синяков и едва не разбив головы. Когда Элари, взобравшись ощупью наверх, включил фонарик, — он забыл, что положил его в карман, — они увидели, что толстая железная дверь прогнулась, намертво застряв в раме. Её уже нельзя было открыть без помощи взрывчатки или автогена. Когда первый шок прошел, они, гонимые ужасом заживо погребенных, добрались до задних дверей бункера и с большим трудом смогли отвалить их восьмидюймовые плиты. Низкий коридор привёл их к шахте аварийного выхода. Поднявшись наверх, Элари в неверном свете фонаря увидел, что люк вместе с массивной стальной плитой перекрытия вдавлен внутрь с такой силой, что верхняя часть железобетонных стен шахты раскрошилась. Всё остальное он запомнил плохо. Какое-то время он сидел в полной прострации, и к реальности его вернул лишь поток хлынувшей сверху ледяной воды. Её оказалось так много, что юноша и думать забыл о том, что обречён. Скатившись вниз, он закрыл двери бункера на все запоры, какие нашёл, — вода потекла и с другой стороны. Нервно обойдя подземелье, он убедился, что в потолке течей нет, — а также что в убежище, рассчитанном на двести человек, они с Янгутой совершенно одни...

К этому времени его фонарик уже едва тлел. Он просто чудом смог отыскать выключатель в одной из комнат, — и свет, к его большому удивлению, зажёгся.

— Как ты думаешь, что случилось? — спросила Янгута, тревожно прислушиваясь. Сквозь толщу железобетона и земляную подушку сюда не проникало ни звука и понять, что происходит наверху, было совершенно невозможно.

— Взрыв, — сухо ответил Элари. — Суру говорил мне, что файа решили заминировать посольство. Очень разумно: сурами займут его — и бац! Емс-Самзы уже нет. Похоже, всё здание над нами рухнуло и завалило нас. — Юноша помотал головой, не веря в происходящее. Он погребен заживо вместе со школьной подругой, — но это далеко не худший исход, особенно по сравнению с другими.

— Они наверняка рассчитывали, что сурами набьются и в бункер, — наконец, добавил он. — Слишком уж хорошо всё подготовлено... Интересно, что ещё для них подстроили? Тут есть даже радио, но оно молчит...

— И сколько мы сможем прожить в этой норе? — спросила Янгута. — Вентиляцию тоже наверняка завалило. Скоро мы задохнёмся...

Элари слабо улыбнулся.

— Это вряд ли. Я видел воздухозаборники, — от них до здания добрых метров семьдесят, а дизели я смогу запустить, — там от взрыва просто выбило предохранители. Солярки здесь хватит на месяц, а продуктов и воды для нас двоих... года на два, если экономно расходовать. Только вот что мы будем здесь делать?

— Отдыхать, наверное. Я устала...

Когда Янгута села на постель, Элари бездумно сел рядом. Прижавшись к её боку, он ощутил её тепло... обнял её... как-то вдруг их губы встретились. Юноша понимал, что это безумие, но оттолкнуть отчаянно прильнувшую к нему девушку было выше его сил...

— Ты храбрый... — с внезапным волнением сказала Янгута, отстранившись от него. — Я дура, раз бросила тебя. Позволь мне... — прошептала она, взяв в свои его ладони. — Я знаю, у тебя никого не было после меня... И я помню, какой ты красивый, когда... — Её легкие руки коснулись его вздрогнувших плеч, оглаживая спину юноши.

К своему стыду, Элари не испытал даже мига колебаний. Он просто не думал, — очень старался не думать, — о чем-либо, кроме её взволнованного лица...

17.

Усталый, он откинулся на спину, задумчиво глядя в потолок. Рядом с ним лежала любимая мертвого друга, — друга, которого убили у него на глазах, — но это его уже как-то не трогало. Это было явно нужно им обоим — теперь он чувствовал себя почти нормально. Вполне могло быть, что эти несколько минут страсти спасли его рассудок...

Отдышавшись, Элари подумал, что должен встать и вымыться, — они с Янгутой не жалели сил, и стали мокрыми от пота. Но сонная истома уже охватила его, он перекатился на живот и задремал. Вдруг тёплые пальцы девушки скользнули по его спине, лаская тонкий ножевой шрам, спускавшийся к пояснице — память о драке, из которой Суру вытащил его буквально на руках... Суру, которого он так долго считал своим другом...

Юноша вздрогнул и приподнялся на локте, глядя на Янгуту. Их глаза встретились.

— Ты подрался из-за девушки? — спросила она.

Элари усмехнулся.

— Если бы. Просто им моё лицо не понравилось...

— Завидуют. Ты красивый. Мне вот нравиться смотреть на тебя...

Элари вновь прикрыл глаза, но задремать не получилось. Ему пришлось срочно посетить туалет, — а поскольку там он в спешке отбил пальцы босой ноги, пришлось заняться и дизелем. Все дело и впрямь оказалось в выбитых предохранителях, — едва он отжал ползунки и пустил в цилиндры сжатый воздух, как дизель, пару раз чихнув, заработал. Почти немедленно зажегся свет. Комнату наполнил низкий, давящий на уши гул, и Элари убрался в коридор, наглухо закрыв за собой дверь. Здесь звук был едва слышен.

Он чинил дизель нагишом и теперь, в холодном люминисцентном свете, ему стало неуютно. Янгута, впрочем, не испытывала ни малейшего смущения. Они вымылись в душе, — вполне целомудренно, так как сил на разврат у них уже не осталось, — потом оделись и пошли осматривать свои владения. Почти сразу Элари заметил на стене надпись "Аварийный воздухозаборник". Белый треугольник под ней указывал на глубокий проем в полу, перекрытый массивными стальными жалюзи. Рядом с ними торчал длинный рычаг, и, когда он потянул за него, жалюзи со скрежетом сдвинулись. Снизу немедленно хлынул поток прохладного, — но, увы, далеко не ароматного воздуха, и юноша спешно отвёл рычаг назад.

— Фу! Откуда это? — спросила Янгута, демонстративно морща нос. Элари думал не более секунды.

— На берегу реки, под Емс-Самзой, есть водосток, — я сам видел его, когда купался. Он здоровенный, как туннель, по нему легко можно пройти. Наверняка, где-то здесь есть вход в него...

Вход искать не пришлось. В соседнем проеме темнел квадратный железный люк, очень тяжелый, — лишь вдвоем взявшись за ручку, они смогли его поднять.

Дальше вниз вела стальная лестница-стремянка. Спустившись по ней метра на три, они ступили на дно круглого туннеля. Он был где-то на треть выше человеческого роста, с темно-серыми ребристыми стенами из соединенных болтами бетонных блоков. Под люком горела яркая синяя лампа из тех, что вешают на улицах. Туннель уходил вдаль в обе стороны, насколько доставал её постепенно тускнеющий свет.

— Вот это да! — сказала Янгута. — Как ты думаешь, куда нам идти?

Элари на миг замер, прислушиваясь. Да. Туда, откуда доносилось едва слышное журчание. К реке.

18.

Здесь было холодно и душно, их тела сразу покрыл озноб, их тени, бесконечно длинные, прыгали перед ними. Вода здесь уже не текла, но остался скользкий ил на полу и вонь. Грязные полосы высоко под потолком отмечали уровень прежних наводнений.

Здесь царила абсолютная тишина, какая бывает лишь в подземельях, лишь откуда-то спереди доносился слабый, едва заметный шум воды, — по мере их движения он постепенно становился громче.

Потом впереди показался свет. Туннель выходил в железобетонный короб с низкой аркой, в ней бурлила тёмная вода. За скрывавшими её зарослями блестела под солнцем река, но сама арка была забрана круглыми прутьями толщиной в руку, поставленными так часто, что между ними едва прошла бы голова Элари.

— Мы сможем жить здесь, когда у нас кончится топливо и даже запасы воды, — подошедшая сзади Янгута обняла его за талию. — Интересно, что с другой стороны?

Они пошли обратно. Когда люк в бункер остался далеко позади и свет лампы уже почти померк, впереди показалась вторая массивная арка, забранная такой же решеткой. За ней туннель кончался ведущей вверх круглой шахтой. На её стене Элари увидел узкую вертикальную лестницу. Здесь щель между решеткой и стеной была достаточно широкой, чтобы попробовать протиснуться в неё.

Янгута буквально ввинтилась в щель, отчаянно упираясь ногами, но её широкие бедра прошли с трудом. Элари сбросил тунику и полез вслед за ней. Руки и голова прошли легко, плечи и грудь застряли. Как юноша не бился, царапая кожу, он не мог двинуться ни вперед, ни назад. Янгута схватила его за руки и потащила с неожиданной силой. Он вскрикнул, когда ржавая сталь сорвала свежие струпья на груди и врезалась в обнажённое мясо, обжигая, как огнем. Живот и бедра проскользнули удивительно легко, и ещё через несколько секунд Элари поднялся. Царапины и грязь покрыли всё его тело длинными вертикальными полосами. Янгута вскрикнула, увидев это.

— Ой! Ты весь в крови! Надо что-нибудь сделать...

— Что? — Элари невольно поёжился.

— Ну, я не знаю... — она попыталась стереть грязь возле ссадин, но её легкая рука вдруг невольно скользнула по его почти не пострадавшему животу...

Элари силой отстранил девушку.

— Потом. Не здесь. Тут грязно.

Янгута быстро кивнула, потом они полезли вверх. В едва проникавшем снизу свете темнело несколько жерл выходивших в шахту труб, но они были зарешечены столь часто, что лишь крыса смогла бы протиснуться в них. Сама лестница оказалась длиной метров в пятнадцать. Её верхняя крышка запиралась изнутри, но задвижка была отодвинута.

Элари попытался поднять люк, однако он был привален сверху чем-то тяжелым. С минуту юноша мучился, напрягая все мышцы. Янгута внизу нетерпеливо дышала на его босые ноги. Лишь когда они встали на лестнице плечом к плечу и навалились на люк вдвоем, он поддался.

Они выбрались наверх, в маленькую круглую комнату с закрытой дверью и окном против неё. Взгляд Элари сразу упал на проволоку, протянутую между дверной ручкой и металлическим стержнем, вставленным в ящик с какими-то жёлтыми брусками. Именно этот ящик не давал им вылезти. Лишь благодаря тому, что он сполз к двери, не произошло взрыва. Юноша понял, что они чудом избежали смерти... но ничего не почувствовал. Никогда раньше он не имел дела с минами, и счёл за благо не трогать ящик. Окно оказалось распахнуто, защищавшая его решетка сорвана и посажена обратно на живую нитку, — очевидно, этим путем ушли неведомые минеры. Сразу за окном начинались непролазные заросли.

— Мы сможем здесь выйти, — возбужденно сказал он, невольно улыбаясь.

— Прямо в лапы сурами? — спросила Янгута.

Элари прислушался. Кроме слабого шелеста листвы до него доносились лишь редкие, далёкие выстрелы.

— Не думаю, что здесь, рядом, они есть. Мы уже практически в лесу, за городом. Но если мы не уйдем прямо сейчас, потом будет поздно. Да, флот Ленгурьи поможет эвакуироваться беженцам, — но неужели ты думаешь, что они станут отвоевывать Айтулари? Никто не придет к нам на помощь, и мы в конце концов просто умрем в этой дыре.

Янгута задумчиво наморщила лоб. Она была весьма неглупой и практичной девушкой, не страдала избытком идеализма, так что ответ не заставил себя ждать.

— Хорошо. Давай. Но не так же! Подожди, я сейчас сбегаю за едой.

Элари смущённо опустил глаза. Ему даже в голову не пришло подумать о еде, — а без неё они бы ушли недалеко...

Янгуты не было довольно долго. В конце концов, он спустился вниз и сел у решётки, поджидая подругу. Она вернулась с объемистой сумкой на плече.

— Здесь консервы, сколько я смогла поднять, — сказала она, передавая ему сумку, потом ловко проскользнула между прутьями.

Элари потянулся за туникой, но Янгута остановила его.

— Подожди. Может быть, наверху мы умрём. Очень скоро. Возможно, это наш последний шанс... побыть вместе.

— Но у нас нет на это времени...

Вместо ответа Янгута поднялась на пальцы ног и поцеловала его. На этом всё сопротивление, какое мог оказать Элари, закончилось. Он рывком сел на пятки, и она оседлала его, резко двигая бёдрами.

Они двигались вместе, молча, часто дыша, обнявшись, вцепившись друг в друга... казалось, это уже навсегда... потом юноша вдруг вскрикнул от пронзительно-резкого наслаждения, и сжал бёдра девушки, останавливая её. Они замерли, опустив ресницы. Их тела были единственным источником тепла в окружающем ледяном холоде. Элари подумал, что несмотря на боль и всю окружающую мерзость ему хорошо...

— У нас, наверное, будет ребенок, — прошептала Янгута почти прямо в его ухо. — Мальчик. Такой же, как ты.

Элари кивнул. Ему очень хотелось в это поверить.

19.

Они помогли друг другу одеться, потом поднялись, и Элари снял решётку. Они вылезли в окно, с наслаждением дыша лесным воздухом. Из-за того, кто должен нести сумку, возник небольшой спор: Янгута напихала туда не меньше пуда всякой всячины, и Элари решил, что такой груз не для девушки. Она же настаивала на том, что таскать вещи за мужчиной — как раз женское дело: как же он сможет защищать её, если будет обвешан барахлом?..

В конце концов, Элари уступил ей. Пара выбралась из кустов, буйно разросшихся вокруг круглой кирпичной будки. От её дверей шла свежая тропинка, — похоже, именно по ней ушли последние защитники Емс-Самзы. Но едва Элари сделал несколько шагов, сзади вновь затрещали кусты — и из них вывалилась дюжина сурами.

Юноша не колебался ни мгновения. Он выхватил нож, одновременно толкнув Янгуту на тропу.

— Беги. Беги же, дура!

Она взглянула на него, — глаза в этот миг у неё были совершенно дикие, — и кинулась бежать. Через несколько секунд она исчезла в зарослях.

Элари так никогда и не узнал, что же с ней сталось.

20.

Юноша застыл, подняв нож. Он знал, что сейчас всё будет кончено, — и так, что этого не придется стыдиться. Умереть, защищая любимую девушку, для него было совершенно естественным... теперь.

Сурами неторопливо приближались, не пытаясь стрелять, хотя у половины были луки. Огромный вожак вышел вперед, помахивая дубинкой, не трогая длинный меч на поясе, — грязный, ободранный юноша явно не казался ему достойным противником. Элари пригнулся, пытаясь сделать выпад... дубинка мелькнула с быстротой молнии, ударив его по руке. Её пронзила дикая боль и она мгновенно отнялась — до самого плеча. Элари даже не заметил, как выронил оружие. Он перехватил отшибленную руку и выпрямился, с трудом сдерживая злые, бессильные слезы. Сурами окружили его... сейчас всё кончится...

Он ждал последнего удара по затылку, невольно втянув голову в плечи, но его всё не было. Почему? Ведь им не нужны ни пленники, ни даже рабы, — лишь мясо мертвецов, которое они с жадностью поедали...

Вожак вышел вперед, коснувшись ярко алеющих кровавых отметин на груди юноши, — отметин, оставленных другим сурами, которого он убил...

— Ты очень храбрый, не как обычный человек, — на миг Элари показалось, что он сошёл с ума. Вожак сурами говорил на приличном айрине, языке Айтулари, только его голос словно звучал в бочке. — Ты дрался, и ты убивал. За это я убью тебя быстро. Или ты хочешь испытать свой дух, и умереть медленной смертью? Или очень медленной?

Элари захотелось сказать, что он предпочитает первое, но он никак не мог разлепить губ. В глазах дрожали слёзы, но лицо вождя стояло перед ними со сверхестественной четкостью, — волосатая образина получеловека-полузверя, отвратительная, жестокая, и, в то же время, умная. Впрочем, это не помешало юноше разглядеть, что происходит за его спиной, — двое сурами крушили обитую железом дверь будки тяжёлыми топорами. Он мгновенно вспомнил ящик с желтыми брусками, безобидными только на вид. Сколько там тротила? Тридцать килограммов? Сорок?

— Я готов умереть самой медленной смертью, какую ты только в состоянии придумать, — с вызовом ответил Элари. — И клянусь, что ты не усомнишься в твердости моего духа. — Юноше вновь показалось, что за него говорит совсем другой человек. На самом деле он отнюдь не был уверен, что сказал правду.

— Так и быть. Я надеюсь, что ты не солгал. Мои воины сейчас проверят это. Сними свои лохмотья, чтобы нам не пришлось излишне унижать тебя.

Вождь перевел свои слова остальным сурами. В ответ раздался одобрительный рёв.

Под пристальными взорами десяти пар глаз Элари медленно расстегнул пояс, и ещё медленнее потянул ворот туники. Он очень боялся, что сурами, ломавшие дверь, тоже придут посмотреть, и тогда ему останется лишь подтвердить то, что он сказал, делом... но тут за его спиной пронзительно затрещали расщепленные доски, — дверь подалась. Поняв, что через миг его изрешетят осколки, Элари прыгнул.

До вождя было всего три шага. Юноша подкатился ему под ноги, увернувшись от дубинки, и прижался к земле. Но взрыва, увы, не было, — ломавшие дверь воины оставили её и обернулись.

Элари самым жалким образом растерялся, — ему вовсе не хотелось умирать мученической смертью. Пинок вождя отбросил его в сторону, чуть не переломав ребра, сурами расступились. Их вождь вытащил меч, не отводя глаз от Элари. Юноша не попросил о пощаде лишь потому, что не смог толком вздохнуть. Сурами, стоявший у двери, повернулся, запустил в пролом лапы, и, крякнув, сорвал её с петель...

За спиной вождя брызнуло жидкое солнце. Элари словно ударили по голове: он слышал, как что-то щёлкнуло в черепе, но не услышал взрыва. Всё окуталось пылью. Тело сурами плавно поплыло в небесах, и, пролетев метров десять, разбилось о дерево. Остальных тоже разметало как пустышки, они покатились по земле, над их головами клубилось пламя. Упавшие сурами корчились, пытаясь подняться. Но двигалось всего несколько из них, — остальные были изломаны и разбросаны.

Через минуту Элари поднялся и бросился прочь, — ему досталось меньше всех, и он первым пришёл в себя. Он проскочил меж двух сурами, перепрыгнул через ноги третьего и оказался снаружи их кольца.

Отбежав в сторону, он обернулся. Будка исчезла, на её месте дымилась воронка обвалившегося колодца. Осколки раздробленных стен буквально выкосили лес на много метров вокруг. От отряда сурами осталось чуть меньше половины. Элари не успел толком их разглядеть, потому что увидел ещё кое-что, — вождь сурами уже вполне твердо стоял на ногах и целился в него из лука. Не не было никаких сомнений, что с двадцати шагов он не промажет. Элари не хватало лишь мгновения, чтобы скрыться в зарослях, — и тут произошло нечто, вновь заставившее юношу усомниться в собственном здравом рассудке.

Вождь сурами опустил лук.

21.

Элари не нужно было подгонять, — он вмиг исчез в кустах и вскоре выбрался на дорогу у тыльных ворот электростанции — распахнутых настежь и никем не охраняемых. Из-за бетонной ограды доносились яростные вопли и плотная стрельба. Очевидно, после взрыва в Емс-Самзе всех сурами охватило бешенство, и здесь они нашли ему выход, набросившись на батальон охранявших электростанцию солдат. Пройдет немало времени, прежде чем сурами покончат с ним (Элари уже не допускал возможности иного исхода) и примутся за поиски беглецов.

Юноша усмехнулся, затянул пояс и вновь бросился в заросли. Его ноги работали независимо от головы, и он бежал, не слыша погони и не чувствуя ног, бежал, бессознательно, к северу, бежал, пока совершенно не обессилел и не упал. Он был голоден, его роскошная туника превратилась в грязные лохмотья, едва скрывавшие измученное тело, — но он был жив. Пока жив.

Элари долго лежал на земле, полуголый, дрожащий от холода, не в силах подняться, не представляя, где находится, пока до него не донеслись тяжелые, мерные шаги. Человеческие ноги не могли так ступать...

"Вот и сурами, — равнодушно подумал он. — Теперь я попрошу их убить меня сразу. Больше не соглашусь принять мучения".

Всё же он с трудом встал и осмотрелся. На него надвигался огромный черный силуэт, — корова, очевидно, отбилась от стада или её нарочно спрятали в лесу. Она подошла вплотную, ткнулась мордой в его живот и замычала.

Элари сел на землю и заржал. Его душил неудержимый смех, — он не представлял, что при виде обычной коровы с ним случится истерика. Лишь боль в отшибленных вождем сурами рёбрах остановила его.

Что ж, раз он всё ещё жив, надо что-то делать. Он решил, что будет пробираться к западу, — неважно, имеет это смысл или уже нет. Если добраться до автотрассы (он знал, что она где-то недалеко) можно остановить какой-нибудь автомобиль... если они ещё остались. Но...

Его голова кружилась и гудела, руки дрожали. Бежать он уже не мог, — его ступни были все в крови, в глазах двоилось. Дикое возбуждение боя прошло и теперь каждый шаг причинял невыносимую боль. Он вряд ли сможет пройти даже сотню шагов, — разве что на четвереньках.

Он взглянул на свои босые ноги. Подошвы превратились в сплошное месиво из налипшего сора, земли и чёрной застывшей крови. Через трещины в ней сочились свежие алые струйки. Если он ещё и не заработал заражения крови (Элари коснулся запёкшихся, нестерпимо зудящих ссадин на груди), то очень скоро это произойдет. Пока он не ощущал лихорадки и жара — пока.

Он вздохнул и углубился в лес, направляясь на запад, — там проходила дорога, соединяющая Лахолу с Ай-Курьехом. Большую часть пути он прополз на четвереньках, — и вскоре его ладони тоже начали кровоточить.

22.

Где-то через час измученный Элари увидел дорогу с гребня выемки, — пустую, насколько хватал глаз. Нигде ни души, не слышно выстрелов, не видно зарева пожарищ. Лишь слабый тёплый ветер шелестел листьями. Всё казалось таким спокойным, таким мирным...

У юноши до боли сжало сердце. Всё происшедшее казалось ему жутким сном, но... с юга, затягивая небо, наплывали тяжёлые тучи, — страшные, совершенно чёрные, плотнее любых грозовых. Уже через несколько минут они закроют солнце и мир погрузится во мрак. Это помогло бы скрыться от сурами, но Элари боялся, что в темноте его истрёпанные нервы сдадут уже окончательно. Он понимал, что вот-вот на дороге появятся вражеские колонны. А тогда ему останется только уползти в лес, забиться под какой-нибудь куст и умереть, — что, само по себе, тоже не было плохо, но Элари, во-первых, боялся, что процесс окажется мучительным, и, во-вторых, затянется на несколько дней. У него осталось совсем мало времени. Если здесь не появится хоть какая-нибудь машина, — он обречён.

Юноша усмехнулся. Машина! Вряд ли они ещё сохранились в разрушенном мире, — а если и да, то наверняка захвачены сурами, рвущимся вглубь страны. Они прикончат его, а потом просто съедят. Да и люди, — даже простые беженцы, — отнесутся к нему не лучше. А он, измотанный и безоружный, не сможет захватить машину, будь в ней и всего один человек, — если она, конечно, вообще остановится.

Дымные тучи закрыли солнце, начало темнеть. Элари мрачно смотрел на тающую полоску света. Он один выжил в чудовищном аду, — чтобы умереть от заражения крови в темном лесу, всеми забытый, и...

И тут он увидел свет фар.

23.

Элари бросился на дорогу, размахивая руками и не обращая внимания на сумасшедшую боль в покалеченных ногах. Ему было уже всё равно, кто окажется в начавшем тормозить грузовике.

— Эй ты! Лезь сюда! — закричали из кузова.

Забравшись в него, он с удивлением увидел солдат армии Председателя, — настроенных, впрочем, весьма дружелюбно. Их было не больше десятка, все безоружные, с нашивками военной школы, — испуганные юноши, его ровесники, как увидел Элари, ни одного старше двадцати лет. Все молчали.

Когда они проехали несколько миль и поднялись на возвышенность, он вздрогнул, взглянув назад. Там, на ведущей к Лахоле дороге, растянулась бесконечная чёрная лента. О том, из кого она состоит, гадать не приходилось, — вдоль неё вспыхивали и разгорались пожары.

Слушая тихие разговоры солдат, Элари задумался. Он видел участь столицы. В ней за несколько часов штурма полегло около пяти тысяч бойцов, — и ещё больше двадцати тысяч тех, кто не мог бросить свои семьи, или тех, кто не понимал, какая участь ожидает людей под властью сурами, не щадивших ни женщин, ни детей.

Он смотрел назад. Выстрелов он не слышал, они были уже далеко, — но на южном горизонте, над Лахолой, стояло быстро растущее зарево колоссального пожарища.

24.

Машина мчалась со скоростью шестидесяти миль в час. Дымные облака словно поплыли назад, — и, когда над головой Элари простерлось чистое предвечернее небо, он расслабился, слушая тихий, бессвязный разговор. Солдаты мало что знали о случившемся. Война, внезапная передислокация, а потом нападение сурами стали для них совершенно неожиданными. Потеряв почти всех близких, они оказались почти в невменяемом состоянии. Элари с большиим трудом смог их успокоить, но они мало что могли ему рассказать. Они в панике бежали с автобазы, бросив бесполезную радиостанцию, — их приставили её охранять, но никто из них не получил оружия. Они сумели как-то починить сломанный грузовик, брошенный беженцами на обочине дороги, и теперь ехали к своим, которых надеялись найти не ближе, чем в Си-Круане.

Юноша задумался. При такой скорости они меньше чем через три часа будут в городе, — но вот что их там ждёт? В самом деле?..

Постепенно молодежь расслабилась, — стремительная езда в открытом кузове по широкой пустынной дороге не располагала к унынию. Но мирный сельский пейзаж вдруг показался Элари удивительно зловещим, — нигде ни души, ни звука, все попрятались, даже постов на дороге нет... впрочем, это и к лучшему.

Они мчались по высокой насыпи среди просторных, открытых полей, — но Элари казался себе одиноким и чужим. Потеряв девушку, которую поклялся сберечь, он уже ничего не чувствовал, — там, где было сердце, застыло что-то тяжёлое, словно осколок камня. Другие вряд ли это понимали, но юноша уже знал, что обречён. И постепенно на него снизошло огненное спокойствие предзакатных небес и всего великого неорганического мира.

25.

Элари недолго пришлось размышлять о превратностях судьбы. Его попутчики постепенно оживились и он, — единственный раненый, — оказался в центре их внимания. Помочь ему было, собственно, нечем, но юноши, как могли, перевязали его ноги и грудь. Он попросил одежды поприличнее, чем лохмотья туники, но у них ничего не было. Они засыпали его вопросами, и Элари вдруг почувствовал себя старше их всех, — взрослым среди детей, может быть, потому, что видел и знал гораздо больше их.

Рассказывая о своих приключениях, он, впрочем, понимал, что есть вещи, о которых нужно молчать, — не только о своих любовных похождениях, но и о вещах, на вид безобидных, — например о том, что вождь сурами пощадил его. Или о корове. Это были его личные дела, и никого больше они не касались. Он много рассказывал о Жителях Пустыни, — тут пригодились длинные беседы с Суру, вроде бы ни о чем, — и его слушали с жадностью. Элари поражался их невежеству, и мысль о том, что благодаря войне он избежал призыва в армию, лишь сейчас пришла ему в голову. Начнись она всего недели на две позже — и он оказался бы в числе этих, ничего не понимающих ребят, — или, что куда более вероятно, в числе тех, из кого сурами сейчас резали окорока. И, кстати, если бы они не напали — он никогда в жизни не покинул бы пределов Айтулари, и, скорей всего, вскоре пал бы жертвой своей дружбы с Суру, окончив жизнь в тюрьме Председателя. Чрезвычайная Комиссия Государственной Безопасности уже сделала ему предложение, над которым он обещал поразмыслить, но которого не мог принять...

Простая мысль о том, что у любого явления, даже столь ужасного, есть и своя хорошая сторона, показалась Элари настоящим откровением. Он понял, что впервые после начала вторжения всерьез надеется выжить... и устыдился этого.

Он не сразу заметил, что солдаты спрашивают его советов, — как старшего, — а заметив, охотно воспользовался своим авторитетом. Сейчас его единственным желанием было ехать не останавливаясь до самой Си-Круаны, — и он легко убедил в этом солдат. Он убедил их свернуть и ехать окольными дорогами, когда главная оказалась забита беженцами. Он убедил их не останавливаться и не подбирать никого, сделав исключение лишь для трёх девушек, навьюченных узлами. Он убедил их не останавливаться, даже когда их пытались задержать, — всего несколько раз, и однажды им пришлось удирать от пуль.

В конце концов, окольные дороги оборвались и они вновь выехали на главное шоссе, — но основная масса беженцев осталась позади, и сама страна Председателя кончалась. Впереди простерлись голые равнины, — вначале поросшие травой, потом каменистые, они плавно поднимались вверх, к скалистой иззубренной стене хребта Лабахэйто. Уже хорошо была видна седловина Солнечных Ворот. Все, кто ехал, сейчас были впереди, идущие отстали, — их машина оказалась единственной на огромном пустынном склоне, наверное, последняя из всех, что проезжали здесь. Склонявшееся к западу солнце уже окрасило закатным золотом тянувшийся за ними длинный шлейф пыли и весь поднебесный мир.

Громады гор вблизи уже нельзя было охватить взглядом. Они возвышались над ними, словно грозовые тучи, но не туманные, а твёрдые, пугающе реальные, в рыжих рёбрах выступов и синих извивах провалов. Их острые золотые вершины вонзались в глубокую синеву неба на страшной высоте.

Элари оглянулся назад. Долина Айтулари лежала перед ним огромной чашей, наполненной невесомым воздухом. В нём, плавно спускаясь вниз, растворялась наклонная равнина. В этом призрачном море парили темные острова дымовых облаков, — уже не вверху, на одном уровне с ними, но на таком расстоянии их ужасная природа не осознавалась, и это было просто красиво.

Всё вместе, — пики хребта, вздымавшиеся над бескрайней равниной, простор, огненное спокойствие заката, — всё это вызвало у Элари странное ощущение сна, теперь очень счастливого, какие снились ему в раннем детстве, и он не хотел, чтобы этот сон кончался, он хотел снова быть малёньким...

Перевал, — он же граница, — показался неожиданно. В сущности, перевала тут не было, равнина, — точнее, плато, — тянулась дальше за горами, плоская, как стол, а здесь был узкий перешеек её, стиснутый скалистыми отрогами. В самом узком месте он был перегорожен бетонным забором чуть выше человеческого роста. Возле дороги забор загибался внутрь, в короткий коридор, перекрытый с обеих концов шлагбаумами. За ним, сбоку стоял небольшой дом для часовых, — и всё. Артиллерийских батарей Элари не увидел, хотя и знал, что они стоят по обе стороны прохода, — столь искусно они были скрыты в скалах. У шлагбаумов стояли часовые, — солдаты Жителей Пустыни в таких же, как у Суру комбинезонах, и с такими же винтовками.

К удивлению Элари, их пропустили почти беспрепятственно, после чисто символического осмотра, — правители Жителей Пустыни приказали пропускать всех беженцев, мудро рассудив, что у них просто нет выхода.

Пока машина стояла между шлагбаумами, юноша осматривался. За забором возилось множество солдат — солдат Айтулари. Они рыли траншею и долбили амбразуры в монолитном бетоне. Дальше возвышалась древняя стена с единственными чугунными воротами. Она упиралась в крутые скалы и впечатляла даже на вид, — большое двухэтажное, под зелёной крышей, здание таможни казалось рядом с ней игрушечным. Стену облепили многочисленные, как муравьи, люди, приводя её в порядок. Перед ней, почти вплотную, стоял ряд серых железобетонных башен, уже более современной постройки, — похожих на шеи насторожившихся гусей. На скалах по обе стороны прохода тоже копошились тысячи людей.

Элари обернулся. Вся предгорная равнина лежала перед ним, — голая, открытая, бесконечная. Сюда никто не мог подобраться незаметно, и он решил, что сурами никогда не смогут пройти здесь, — ни сейчас, ни вообще когда-либо.

Когда они миновали белое здание таможни и внушительные ворота стены, Элари встрепенулся. Окруживший их пейзаж казался ему невероятным сновидением. Отвесные кручи красных скал по обе стороны прохода алели настоящим пламенем в лучах заходящего солнца. По дну ущелья разлилась густо-синяя тень, столь глубокая, что казалась мрачным туманом. Над ней высилась сплошная стена алого огня, испещренная синими провалами. Из них выступали башни, террасы, арки и лестницы, также ярко пылавшие, — целый фантастический город из пламени. Прямо впереди, в теснине Солнечных Ворот, сходились две стены: левая — огневая, правая — исчерно-синяя. Небо хмурилось и с востока над пылавшими скалами сплошной стеной шли низкие, быстрые серые облака. Зрелище было столь впечатляющим, что все они застыли в невольном молчании.

Когда скалы хребта расступились, Элари увидел разбросанные по равнине ряды палаток, мачты полевых радиостанций. Дальше, скрываясь за каменистыми отрогами, виднелись ряды длинных крыш, — гарнизонный городок Жителей Пустыни. Едва заметные дороги вели к укрытым в скалах складам оружия, и наверх, к артиллерийским фортам. Он не ошибся, — это место действительно было неприступным.

Потом всё это осталось позади и вокруг потянулась пустыня, — голая каменистая равнина с чёрными провалами круглых озер, разбросанных повсюду. Суру говорил, что вода в них сносна на вкус, но отравлена ядовитыми солями, и её лучше не пить. Элари представил себе толпы беженцев, бредущих под палящим солнцем через эту равнину шириной в два дневных перехода, — и содрогнулся. Ему и в самом деле повезло, но он не чувствовал радости, — один лишь жгучий стыд.

26.

Раньше ему никогда не приходило в голову, что пустыня может быть красива. Но испещрённая синими провалами бескрайняя открытая равнина была красива. Клочковатые лимонно-рыжие облака плыли, казалось, прямо над их головами. Далеко впереди, над невидимым отсюда морем, словно ало-золотые башни, неподвижно стояли кучевые облака.

Дорога здесь шла очень ровно, и Элари незаметно задремал. Когда он проснулся, спустившееся к западу солнце светило слева, в щель между горизонтом и низко плывшей над ними огромной тёмно-лиловой тучей. Вся равнина стала светло-золотой в полукольце красных гор. Впереди она прогибалась, скатываясь вниз, в огромную, обрамленную песками котловину. Её дно было из ровной, словно выглаженной глины. На её восточном краю высились грозные барханы. Дальше они превращались в настоящие горы песка высотой с сорокаэтажный дом, и Элари смотрел на них, как во сне. Он не мог поверить, что эти невыразимо огромные и безупречно правильные массивы создал ветер.

Тучи на западе опустились уже совсем низко, горы потемнели, лишь по дну открытой на запад котловины на цепь барханов лился яркий алый свет и пески казались волнами раскалённой лавы перед гребнем сумрачно-фиолетовых гор. Серпы чёрных теней разделяли их гигантские холмы, как циркулем очертив полумесяцы острых вершин. Ветрено, пусто и угрюмо было в этой котловине. Потом тучи опустились ещё ниже, долина потухла, пески начали сереть и в сумерках приняли страшный свинцовый оттенок.

Лежавшая на дороге пыль в последних лучах заходящего солнца казалась багрово-фиолетовой, а дно котловины повсюду стало кроваво-красным. Вишневые отсветы легли на свинцовые склоны барханов. Зловещая дорога стелилась вдаль под ними, как путь мрачной судьбы в мёртвой стране, и у Элари до боли сжало сердце...

Солнце коснулось края земли, на несколько мгновений мир стал тёмно-пурпурным, потом коричневым и погас. Горизонт впереди темнел с каждой минутой. Но, как только они выехали из угрюмой котловины наверх, сразу сделалось светлее, хотя последние отблески заката уже гасли под приливом тяжёлых, коричнево-фиолетовых туч. Уса-Ю стала просто Тёмной Пустыней, — бесконечно однообразная равнина, песок и камни, ничего больше. Лишь на востоке всё тянулись огромные барханы, — более низкие, странно правильной пирамидальной формы, они бесконечными рядами уходили во мглу густеющих сумерек.

Элари начало клонить в сон, — сказалась многолетняя привычка ложиться вместе с солнцем. Но в тряской машине он никак не мог заснуть. Стоило ему задремать, как очередной жестокий рывок будил его, и в конце концов он просто отупел, глядя на мир слипавшимися, бессмысленными глазами.

Уже давно спустилась ночь, когда машина вновь запетляла по опасным извивам дороги, спускаясь вниз, к морю. На его берегу, словно россыпь драгоценностей, лежала Си-Круана, — удивительное созвездие огней среди моря мрака. Их путешествие закончилось незаметно. Элари не сразу понял, что машина уже стоит где-то на окраине городка. Стоило прекратиться тряске, как он растянулся прямо на досках кузова и забылся крепчайшим сном.

Глава 5:

На мертвом берегу

1.

Элари разбудил странный, зловещий рассвет. Кровавое марево туманного восхода озаряло свисавшие вниз драные клочья серых мохнатых облаков. На западе от гигантских прибрежных дюн поднимались косые столбы мутного отражённого света. В них парила необычайно крутая бледная радуга, — углом, а не дугой, как обычно. Пылевой радуги юноша не видел никогда, и даже не слыхал о подобном явлении — или, может быть, знамении? Все вокруг ещё спали, и ему было очень одиноко. К тому же, он замёрз.

Ежась от холода, Элари свернулся клубком, как собака, спрятал лицо в руки и снова незаметно уснул. Когда же проснулся, солнце уже стояло высоко — он проспал четырнадцать часов и очнулся в какой-то другой жизни.

Прежде всего, юноша решил вымыться, — он чувствовал себя нестерпимо грязным. Ему удалось уговорить солдат отвезти его к морю.

В первые минуты вид огромных валов, с грохотом катившихся на берег, напугал его, но чистоплотность скоро взяла верх. Элари и так плавал очень хорошо, а тут солёная вода сама выталкивала его. Она также жгла его ссадины, но юноша чувствовал, что вреда это ему не принесёт, совсем наоборот. Ободранные ноги не мешали ему плавать, и он резвился, пока не замёрз. На берегу его ждали неожиданные трудности, — соль стягивала кожу, а смыть её было нечем. Туника, которую он тут же выстирал и его волосы покрылись белым налётом, но это было всё же лучше грязи.

Потом Элари долго глядел на прибой, чувствуя, как испаряется его хорошее настроение. Дело даже не в том, что всё вокруг было чужим, — всё было мертвым. Край плато напоминал руины, — рыхлые кривые выступы, скаты рыжей трухи, извивы оврагов. Сама мысль о зелени казалась тут дурацкой шуткой. Всюду его взгляд находил лишь щебень, оползни, груды треснувших пород — то, что геологи называют остаточной россыпью. Море было серо-зелёное, в мутной влажной дымке, на узкой глинистой полосе между прибоем и съеденными эрозией руинами берега лежали бурые груды гниющих водорослей, источавшие едкую вонь. В осыпях обрывов торчали причудливые трухлявые кости давно вымерших зверей. Ничего живого. Никаких птиц. Край света. Гиблое место. Тупик.

Элари чувствовал, что попал в ловушку. Поездка в город окончательно испортила его настроение. Си-Круана была просто россыпью одно-двухэтажных строений, расползшихся по берегам бухты без всякой определённой системы. Вода в бухте была мутной, буро-зелёной, цвета протухшей крови. В самом городе его больше всего поразила вонь, — груды отбросов лежали прямо по краям узких немощёных улочек. Построенные из замешанной на морской воде глины дома напоминали по виду покрытый инеем навоз. Потолки в них делались такими, чтобы только не ушибить голову. Окна без стекол, ставни и двери из щелястого, выбеленного пустыней дерева, — всё это очень древнее на вид. Здесь не было даже земли, — лишь песок пополам с грязью. Песок был повсюду. Прямо к окраине подступали барханы высотой в трёхэтажный дом и из-под их склонов виднелись остовы погребённых развалин. Невероятная толчея на улицах, постоянные крики, брань и драки, жадные тучи мух и пыли, — именно так, по мнению юноши, должен был выглядеть ад.

2.

Элари провел в Си-Круане лишь одну неделю, но она стала чуть ли не самой тяжёлой в его жизни. Дело было даже не в том, что он болел. Ссадины не доставляли ему особого беспокойства, — но он не мог ходить, чтобы не растревожить ранки, и не начать всё сначала. Когда твоё тело полно сил, сидеть на одном месте без дела мучительно, и он подолгу отжимался от пола кузова, — просто чтобы утомить себя. Он даже на миг не мог остаться в одиночестве, и это мешало ему больше всего остального. Но население Си-Круаны выросло в несколько раз, и найти жилье было совершенно нереально. Беженцы спали в кузовах своих машин, и юноша был рад, что у него есть хоть такое пристанище. Другим везло гораздо меньше, да и жизнь под открытым небом не очень его тяготила, — благо, погода была относительно сносной. Куда больше его угнетала обстановка в городе, — с каждым днём она всё больше накалялась.

Здесь не было Жителей Пустыни, — лишь их гарнизон в триста солдат, призванный поддерживать в городе хотя бы внешнее подобие порядка. Теперь они не решались выходить за ограду, и вся власть здесь принадлежала Председателю, — он прибыл сюда чуть ли не первым, вместе с прихлебателями и верной гвардией. Основное население Си-Круаны составляли беглецы из его государства, и теперь они были практически на положении рабов. Все, кто только мог, сбежали, но таких оказалось немного. Си-Круана была небольшим портом с десятком приписанных траулеров, — в первый же день они ушли в Байгару со всеми экипажами. На рейде остался лишь один большой пароход, — его прислали из столицы, чтобы вывезти гарнизон, если дела станут совсем плохи. Отдельные счастливчики владели тут парусными двухкорпусными лодками, на которых плавали Жители Пустыни, но пересекать на них море было довольно неразумно. Никаких сухопутных дорог из Си-Круаны не было — настоящий край света, ловушка. В обход моря, до Байгары, вел тысячемильный путь через скалы и зыбучие пески.

Ощущение западни, из которой надо немедленно бежать, стало у Элари пронзительно-острым. Здесь не хватало пресной воды, — лишь на питье и приготовление пищи, но не больше, и вода здесь стоила дороже еды. С едой тоже обстояло неважно. Беглецы привезли с собой немалый запас продовольствия, но его могло хватить максимум на месяц. А что будет, когда сюда подойдет основная масса беженцев, у которых вообще ничего нет? Пока здесь были лишь те, кто сумел завладеть машинами, — чиновники и тому подобная публика.

Больше всего юношу поразило, что никто даже не пытался вернуться за оставшимися, — все достигшие Си-Круаны машины становились табунами на вечный прикол. Но призрак голодной смерти равно висел надо всеми. Жители Пустыни ничем не могли тут помочь, — их земля, как видел юноша, была совсем не изобильной.

Беженцы пробовали ловить рыбу с берега или собирать съедобные водоросли, но Элари понимал, что если так пойдет дальше, через месяц населению Си-Круаны останется либо жеребьевка, либо свободные выборы кандидатов в суп простым большинством голосов, — здесь не могло выжить больше людей, чем жило раньше.

Правда, вначале сам он жил относительно неплохо, — солдаты приносили ему еду, и воду тоже. Но его крохотная армия таяла с каждым днём, и вскоре он остался один в пустом грузовике с проколотыми хулиганами покрышками. Юношу они не трогали, — отчасти потому, что он выглядел слишком сильным для безответной жертвы, большей же частью потому, что у него было просто нечего взять. Серебряный пояс Элари спрятал в кармане, — более надёжного места у него не было, — и подпоясывал тунику простым шнурком, сняв его с бесполезных ножен.

Одетый в лохмотья, босой, растрёпанный, он имел довольно дикий вид, но девушки всё ещё посматривали на красивого парня с симпатией, и Элари уже думал, не согласится ли одна из них накормить его в обмен на несколько минут удовольствия. Нельзя сказать, что эта мысль внушала ему отвращение. Он вполне хладнокровно обдумывал её, как, возможно, единственный способ выжить, по крайней мере, в ближайшее время.

Из-за совсем не райской жизни совесть не слишком его мучила. Да, он чувствовал себя виноватым за то, что жив, но всё же, не настолько, чтобы сделать из этого практические выводы. Гораздо больше его терзало отсутствие хотя бы одного знакомого лица.

Здесь он не завёл новых знакомых, — отчасти из-за сидячего образа жизни, отчасти из-за того, что не видел людей, симпатичных ему. Здесь собрались не самые лучшие жители Айтулари, и он не спешил обзавестись друзьями, искренне надеясь, что не останется тут надолго.

3.

Никаких официальных известий не было, но весь город жил слухами о продвижении сурами, — какие селения они захватили сегодня и где будут к исходу следующего дня. Никто не боялся, что они прорвутся сюда, — на перевале собралось уже две бригады солдат из армии Председателя. Правду говоря, всех боеспособных солдат оставляли там, и в Си-Круане почти не было военных, если не считать гвардии Председателя и гарнизона Жителей Пустыни.

Армия Гантай-Кева лишилась своей страны, но всё ещё представляла собой огромную силу, — в ней было пять тысяч автоматчиков. Автоматы взяли из секретного арсенала Сил Безопасности, — во время вторжения их просто не успели раздать. Боеприпасов тоже успели вывезти очень много, — пятьдесят тысяч ручных гранат и пять миллионов патронов. Кроме того, в гарнизоне Ай-Курьеха была дюжина шестидюймовых гаубиц, сорок счетверенных зенитных орудий в башнях на стене, пятнадцать многоствольных ракетных установок и даже десять 36-тонных танков. Учитывая характер местности, естественные и искусственные преграды, сурами могли захватить перевал только чудом.

Элари был рад, что угроза нашествия удерживает армию Председателя на перевале, но что будет потом? Не смогут же сурами штурмовать Ай-Курьех вечно. Рано или поздно они отступятся, — и что тогда? Не решит ли Гантай-Кев покорить Жителей Пустыни, на землях которых он уже устроился?

Суру рассказывал, что их армия невелика, — всего тысячи две, из них половина стояла гарнизонами на перевалах Лабахэйто. В их арсеналах были самозарядные винтовки, пушки, броневики, даже четырехдюймовые реактивные снаряды, — этого хватало, чтобы отражать разрозненные налёты сурами, но хватит ли, чтобы справиться с Председателем? Малочисленность армии возмещалась обширными и неприветливыми просторами земель Жителей Пустыни, — но лишь отчасти. Быть больше она не могла, — двухсоттысячный народ просто не мог прокормить большую, и, как говорил ему Суру, число прирожденных воинов у каждого народа ограничено. Не было смысла раздувать армию сверх меры за счёт тех, кого убьют в первом же бою.

Элари не удивился, когда Председатель предложил основать на этих землях Новый Айтулари, "очистив их от нелюди".

Его удивило, что никто не решился возразить.

4.

После нескольких дней в Си-Круане Элари решил, что его жизнь более-менее устроилась. Нельзя сказать, что здесь ему нравилось. Обстановка всеобщей враждебности, постоянный шум, драки, — он не мог спокойно спать, опасаясь, что его изобьют спящим, просто ради развлечения, ночные расстрелы в пустыне, трупы, находимые поутру на улицах, — всё это действовало ему на нервы. Юноша стал раздражительным и злым, — большей частью, из-за вынужденной привычки спать вполглаза. Он чувствовал, как мелкая ежедневная суета затягивает его, не давая думать о главном, — как вырваться отсюда. Он понимал, что идти одному через пустыню, — самоубийство, а его шансы попасть на идущий за море корабль равны нулю, — таких просто не было. Но покорно умирать ему тоже не очень-то хотелось.

Ему казалось, что хуже быть уже не может, но он ошибался. Вечером пятого дня произошли две очень неприятные вещи: сурами вышли к перевалу Ай-Курьех, и в город хлынула основная масса беженцев.

Хотя Си-Круана и раньше не выглядела раем, сейчас она превратилась в сумасшедший дом. Как прикинул Элари, не меньше трети населения его страны, — примерно двести тысяч человек, — ушло сюда, в пустыню, просто потому, что иного пути у них не было. Остальные либо решили попытать счастья на западном побережье, -хотя спасательные корабли из Ленгурьи подойдут лишь через неделю, — либо, большей частью, были просто убиты сурами. Его грузовик, брошенный на окраине селения, теперь оказался в самом центре гигантского табора.

Беженцы были озлоблены до крайности. Лишившись практически всего, они пересекли пустыню, буквально устилая путь своими трупами, — и юноше пришлось кулаками отстаивать свое скромное обиталище. Вначале получалось неплохо, — но против нескольких крепких мужчин с палками устоять он не смог. У Элари хватило ума убраться добровольно. Захватчики зачем-то выбили стёкла в кабине грузовика и тут же стали сооружать над кузовом самодельный тент.

Юноша несколько минут смотрел на них, потом заковылял прочь, проталкиваясь сквозь толпу. К счастью, ссадины на подошвах уже успели поджить и струпья понемногу отваливались, обнажая свежую розовую кожу.

Он шел наугад, пытаясь убедить себя, что ничего особенного не случилось. Теперь он мог рассчитывать, самое большее, на место у стены, где он сможет дремать, сидя на корточках. Это не казалось ему страшным, но он всерьез начал тревожиться, сможет ли теперь добыть где-нибудь пищу, и, главное — воду.

Тут он услышал знакомые по той, прежней жизни голоса.

5.

Элари бросился туда, орудуя локтями и толкаясь без всякой жалости. Его сердце колотилось в радостном возбуждении. Всего через пару минут он увидел тех, кого не без оснований счел погибшими, — Гердизшора и его компанию. Яршор шагал впереди, в руках у него была винтовка и перед ним расступались. Учитель семенил за ним, навьюченный какими-то узлами, за ним тянулись девушки — уже всего тринадцать. Руми с топором наготове замыкал шествие. Все они выглядели истощёнными и больными, сожженные солнцем, покрытые пылью, обтрёпанные, — один Яршор буквально лучился силой. Вид у них был вовсе не гостеприимный, но Элари был безумно рад их видеть. Ему казалось, что теперь всё пойдет хорошо.

— Привет, — юноша подошёл к ним, дружелюбно улыбаясь. Они все удивлённо уставились на него, — словно на привидение. Не было похоже, что они рады видеть его. Яршор, — понятно почему, но остальные?..

— Ты знаешь, где тут можно остановиться? — спросил Яршор. Ни приветствий, ни ответной улыбки — ничего.

— Нет, — Элари покачал головой. — Меня самого только что выгнали.

— Ну, а еда у тебя есть? Вода?

— Нет.

— А вообще хоть что-то у тебя есть?

— Только я сам, — Элари попытался улыбнуться.

— Пошёл вон, — Яршор говорил как тогда, без всякого выражения.

— Но... но я... — Элари растерялся от неожиданности.

— Подожди, — Гердизшор вышел вперёд. — Что с остальными?

— Эльт и Иркс мертвы. Где Суру — я не знаю. Последний раз я видел его в Лахоле.

— Очень жаль. Что здесь происходит?

— Много людей, мало места, — Элари пожал плечами. — Мне здесь не нравится.

— Где твоё оружие? — спросил Яршор.

— Потерял. В бою. Мне пришлось...

— Потерял, но уж точно не в бою, — перебил учитель. — Это на тебя похоже. Бросил всё и удрал. А тут явился попрошайничать.

— Попрошайничать? Я готов делать всё, что вы скажете! Чем я могу вам помочь?

— Послушай, ты! — рявкнул Яршор. — Это не твоего ума дело. Нам надо сохранить девчонок. Знаешь, сколько на них охотников? Мы ничем тебе не обязаны, и лишний рот нам не нужен. И кстати, давно ты здесь?

— Пять дней. У меня был грузовик, но его отняли.

— Пять дней? Так ты уехал тогда?

— Ну да. А что?

— Так ты ехал на машине?

— Да. А что...

— Пять дней жируешь здесь, а мы всё это время брели по пустыне! Ярума умерла, а ты! Ты...! Пошёл вон!

Элари уже понял всё. Ему хватило увидеть их глаза, — злобные, подозрительные глаза хозяев, оберегающих драгоценное сокровище, — чтобы понять, что в этой компании он точно лишний. Вдобавок, один его вид мог вызвать взрыв злобы у измученных людей: почти чистый, — он купался каждый день, — и все они казались просто скелетами по сравнению с ним, проделавшим большую часть пути на колёсах. Как ни странно, ему стало смешно, — возможно, от того, что на свете есть люди ещё хуже, чем он. Но злоба тоже говорила в нём.

— А ты — содержатель гарема и не стоишь людей, которые умирали ради тебя, — обращаясь исключительно к Яршору отчеканил он, повернулся и пошёл, очень довольный собой.

Но стоило ему сделать всего два шага, как на его плечо опустилась тяжёлая рука, пытаясь повернуть назад. Элари повернулся сам, и безо всяких затей двинул Яршора кулаком в ухо. Парень без слов ткнулся в пыль. Одна из девчонок хихикнула.

Элари пошел прочь, на ходу потирая отшибленную руку. Через минуту он стал свидетелем живописного зрелища, — тщедушный учитель вырывал винтовку из рук своего дюжего ученика, который орал:

— Стой! Убью гада!

Элари был уже достаточно далеко, чтобы считать себя в безопасности, и остановился посмотреть. К его удивлению, учитель всё же вырвал у Яршора оружие, и, вдобавок, наградил здоровенной оплеухой, от которой тот вновь упал. Заслуги Гердизшора в том не было, — его ученик ещё нетвердо держался на ногах. Продолжения не последовало, и Элари пошёл прочь, неприятно удивленный этим.

Через минуту он узнал, что сурами прошли перевал Ай-Курьех, уничтожив попутно обе армии, — Председателя и Жителей Пустыни. В его сознании одно событие неразрывно связалось с другим, и он почувствовал себя виноватым, — словно именно безжалостный удар, нанесённый другу, решил их судьбу.

6.

Ужасная новость буквально оглушила Элари, — он брёл, куда глаза глядят, пока не выбрался за город, в пустынные, безлюдные ущелья морского берега. Однообразный плеск волн раздражал его, и, свернув от побережья в теснины размывов, он попал в угрюмый мир кирпично-красных скал и красновато-коричневых теней. Вечер, как назло, выдался жаркий. Солнце палило нещадно, пока он, обливаясь потом, бродил в лабиринтах промоин, то и дело спотыкаясь об камни, словно плавая в жарком и душном застойном воздухе. Здесь, на дне узких оврагов, в сырых и глубоких расщелинах скал, росли крупные белесые цветы на длинных липких стеблях. Их сильный дурманящий запах, поначалу приятный, затем казался отвратительным, словно сладковатый аромат трупной гнили. В размытых обрывах красных глин выступали странные кругляки из крепкого жёлтого песчаника. Выпав из породы, они во множестве лежали на дне оврагов, словно огромные орехи. Элари бездумно разбивал их, один за другим, — в наполнявшем их рыхлом и лёгком беловатом прахе скрывались тонкие окрёменелые стволики каких-то ископаемых растений, испускавшие странный аромат. Ветер вырезал необычные формы в крутых рыжих стенах, — в каждом ущелье почему-то новые. В одном виднелись громадные столбы, — сужаясь сверху и снизу, они выстроились, как ряды чудовищных бочек. В другом поражали правильностью и сложностью отделки бесконечные ряды колонн, уходившие в теневую глубину склона плато, — а за следующим, залитым солнцем гребнем вся стена казалась усаженной огромными песочными часами, раздёленными сеткой чёрных теневых треугольников. В отвесных стенах четвёртого ущелья зияли тысячи глубоких ниш, обрамленных сверху и снизу плотными слоями песчаника, — по их сторонам ветер изваял маленькие точёные колонны со вздутиями и перехватами. Всё эти формы, повторяясь без конца и без изменений, вызывали необъяснимую тревогу и даже страх, — словно Элари наткнулся на след исступленного фанатизма какой-то додревней, непостижимой для человека расы.

Поднимаясь всё выше, он незаметно добрался до самого края плато, под красное запылённое небо с низкими тучами. Цепь узких сторожевых башенок стояла у края тёмно-серой, поразительно плоской и безотрадной равнины, за которой едва виднелась цепь голубых гор, скрывавших неотвратимую угрозу. Элари лишь секунду смотрел на них, потом повернулся спиной и сел на кромке обрыва. На севере, над сумрачной равниной моря, из высоких серых туч синими столбами падал дождь. С запада мрачным багровым маревом надвигалось низкое облако, просвеченное сиянием заката. Добравшись до него, оно выбросило, точно щупальца, горизонтальные струи мелкого песка и пыли, несомой ураганным ветром, и Элари бросился в расщелину, пытаясь прикрыть лицо воротником туники. Буря бушевала несколько часов, как нельзя лучше отвечая скверному настроению юноши, — но, забившись между скалами, он впервые за последнее время почувствовал себя в безопасности и крепко заснул.

Когда он проснулся, была уже глубокая ночь. Буря давно кончилась и в прояснившемся небе царила Ирулана. Непроглядно-чёрные тени лежали вдоль подножий восточных обрывов, клиньями взбирались по промоинам, рассекая стены скал на отдельные выступы, — тёмные, без деталей, призрачные и невещественные. Западные обрывы, рыжие днём, казались отчеканенными из синей матовой стали. Крупный черный щебень и отполированные ветром камни на дне котловин блестели, словно куски серебра. Тишина здесь стояла такая, что Элари отчетливо слышал стук собственного сердца. И лишь далеко внизу, уныло и размеренно, плескали неутомимые волны.

7.

Два следующих дня стали настоящим кошмаром. Всех в Си-Круане охватила паника, — с той разницей, что бежать было уже некуда. Все исправные машины, — их нашлось на удивление много, — нагруженные до предела ушли на запад, к Байгаре. Элари знал, что их шансы равны нулю. Даже если они отыщут проезжую дорогу, всё равно не хватит горючего и продуктов на пеший путь. Его утешало лишь то, что на этих машинах Си-Круану покинул Председатель, вкупе с гвардией, правительством и прочим. Юноша искренне надеялся, что если не пули Жителей Пустыни, то осенние бури положат конец его славному пути.

Сам он не пошёл вслед за ним, хотя уходили многие, — Суру достаточно рассказал о своей родине, чтобы Элари смог отличить смертельный риск от самоубийства. Оставшиеся лихорадочно готовились к обороне, — насыпали какие-то валы, рыли ямы. Все деревянные части домов были разобраны, — либо на палки, которые считались копьями, либо на постройку плотов. Элари не сомневался, что утонуть гораздо приятней, чем умереть от жажды. Тем не менее, и этот путь его не привлекал. В сущности, он уже ни на что не надеялся. Конечно, он мечтал попасть на пароход, всё ещё стоящий на рейде, — Жители Пустыни никак не решались эвакуировать гарнизон, очевидно, не смея оставить беженцев совсем уж без защиты, — но понимал, что с таким же успехом может мечтать о полёте на луну. Он слышал, что на Ирулане тоже есть жизнь, но это его уже как-то не трогало. Он понимал, что умрёт, защищая свою шкуру, и думал лишь о том, можно ли считать такую смерть достойной.

Впрочем, ему не пришлось размышлять о таких вещах долго. Пускай он ходил, как в воду опущенный, но его тело исправно требовало есть и пить, не взирая на состояние сознания. С едой ещё было не так плохо, — он наловчился вылавливать в море толстые бурые водоросли, на вкус совсем не такие противные, как на вид. Беда была в том, что после солёных водорослей ужасно хотелось пить, а достать воды было негде, — резервуары Си-Круаны опустели. Суру как-то хвастался, что может добыть воду даже в самом сухом месте, однако тогда юноше просто не пришло в голову его расспросить.

Жалеть об этом было глупо, но что ещё ему оставалось? Элари начал понимать, до чего могут довести человека мечты о глотке воды, — особенно когда все вокруг думают о том же. Он знал, что день-другой сможет просто потерпеть, — вряд ли больше, — а потом пить ему уже никогда не захочется. Но, ослабевший и измученный, он не сможет хорошо сражаться, а умирать просто так ему не хотелось. К тому же, его тело неотступно требовало воды. Он был готов на самый отчаянный шаг, — и, как ни странно, лишь упреки Яршора удержали его от того, чтобы вырвать искомое силой. К тому же, он пару раз видел, как били здесь воров, и сомневался, что глоток воды стоит переломанных рёбер.

Несколько раз он с самым искренним видом просил попить у ещё имевших воду. На него смотрели, как на сумасшедшего, которых здесь, впрочем, уже было немало. Наконец, один мужик сказал, что даст столь красивому юноше сколько угодно воды, — если тот согласится разделить с ним постель. С Элари случился приступ истерического смеха, — до этого он ещё не дошёл... хотя понимал, что через пару дней с радостью согласится и на такое предложение. Тем не менее, он повернулся и ушёл с царственным видом.

"Интересно, ты и в самом деле согласишься ублажать старого козла в обмен на чашку воды? — спросил он себя. — Ещё как согласишься, стань ценой тому твоя жизнь! И, наверное, будешь очень стараться. Нет уж, приятель, за тобой нужен глаз да глаз, иначе ты и впрямь... А идея совсем неплохая. Противная, но неплохая".

Элари принялся искать дом, где имелся бы свой водяной резервуар и достаточно симпатичная девушка, а главное, — целый. Большинство домов в городе уже разрушили охотники за деревом.

Его поиски долго оставались напрасны, но наконец на окраине он обнаружил искомое. Остановившись под окном, он начал пристально смотреть на девушку, словно стараясь её загипнотизировать. Его большие глаза смогли передать всё, что он никогда не решился бы выразить словами. Всего через минуту они непринуждённо болтали. Ещё через минуту девушка протянула ему руку, помогая взобраться к ней. Потом она заперла ставни.

8.

Когда пронзительные вопли возвестили о том, что сурами штурмуют городскую окраину, Элари уже вновь был на улице. Всё прошло гораздо лучше, чем он смел надеяться. Она оказалась дочью офицера, и, что самое забавное, не потребовала с него платы за гостеприимство. Несколько часов они просто болтали о всяких пустяках, — большей частью, о той, довоенной жизни. Оба были рады выговориться, хотя Элари и не стал говорить всё о своих приключениях. Они сидели в щелястой пыльной комнатке, взявшись за руки, то и дело косясь на запертую дверь, — её семья не одобрила бы незваного гостя. Утром юноша был обнаружен и с позором изгнан, но эту ночь он, впервые за несколько дней, провёл в настоящей постели и сытый, — действительно сытый, до отвала. Сам он не решался просить ни о чем, но его голодные глаза не ускользнули от её внимания. Она принесла ему целый поднос с едой, но Элари прежде всего схватился за кувшин. Вода оказалась затхлой и совсем невкусной, — но её было много. Зато еда была выше всяких похвал, — мясные консервы из довоенных запасов.

Элари ел медленно, стараясь не показать, насколько он голоден. Всё это время она молча смотрела на него. Потом они снова говорили. Потом, когда пришла ночь, легли спать. Они лежали вместе, обнажённые, нельзя сказать, чтобы совсем невинно. Но не больше. Юноша не поверил бы, что такое возможно, но был рад, что всё так получилось, как бы само собой. Она была гораздо мудрее его, и понимала, что ему нужен лишь покой. Элари не стал отпираться, и она гладила его худую спину, пока он не уснул. Ему было очень уютно. Он пожалел, что не решился на это раньше, — и лишь потом, уже на улице, понял, чем за это придется платить. Он уже любил её, и расставание было мучительно. Хотя его вышвырнули силой, он понимал, что сам бросил её, побоялся силы своей привязанности. Она не дала бы ему ничего, кроме возможности умереть за любимую, — а он так хотел жить!..

Его размышления прервал рёв толпы. Юношу подхватило и понесло как пушинку, уже совершенно независимо от его воли. В толпе возникали вихри, противотоки, и Элари никак не мог понять, куда же все так рвутся. Все оглушительно вопили, раздавалась плотная стрельба, — почему-то в центре города, где никак не могло быть сурами. За поднявшейся пылью ничего не было видно дальше десяти шагов. Его окружали перекошенные страхом лица, он напрягал все силы, стараясь не упасть. Падение означало смерть, иногда он чувствовал, что ступает по мягким, ещё живым телам, но сильные локти и крепкие рёбра давали ему преимущество, — по крайней мере, он мог свободно дышать. Вдруг он буквально нос к носу столкнулся с Атхеем Суру, — на миг они застыли, оторопело глядя друг на друга.

— Ты? — Суру приоткрыл рот, его глаза стали совершенно бессмысленными от удивления.

Толпа начала растаскивать их. Элари машинально протянул руку и схватил Суру за шиворот, чтобы вновь не потерять. Он вдруг подумал, сколь мала вероятность такой встречи... и заодно всех других счастливых случайностей, спасших ему жизнь, — тут невольно поверишь в Бога. Суру испугался, он не понял, что юноша до смерти рад видеть друга, — пусть ненавистного, но всё же друга, единственное знакомое лицо среди этой обезумевшей толпы. Он попытался разжать пальцы Элари, но тот вцепился в него намертво.

— Нет времени! — крикнул он. — Я знаю, я виновен, но я хочу помочь тебе!

— Дурак! — Элари вцепился в него второй рукой и потащил к стене, где было относительно спокойно. — Давай уберемся отсюда, а потом будем выяснять отношения!

Суру словно очнулся. Его взгляд стал по-прежнему острым.

— Тогда у нас есть шанс. "Ариламия" не уйдет, пока есть надежда, что выплывет хоть кто-то из наших. Тебя они не подберут, но вместе со мной — возьмут. Главное, — добраться до моря. Даже если утонем, сурами хотя бы не достанутся наши окорока.

— Идет, — Элари отпустил его. — Что в городе? Почему стреляют? Сурами уже здесь?

— Нет. Наш гарнизон. Они попытались добыть оружие и просто стоптали всех, — у них не было ни единого шанса.

— Люди? — с ужасом спросил юноша, одновременно прислушиваясь. Стрельба в центре распалась на отдельные выстрелы и вдруг совсем стихла.

— А кто ещё? Меня там не было, — добавил Суру почти с сожалением.

Элари ощутил, как на глаза вновь навернулись злые слёзы. В этот миг он стыдился своей принадлежности к человеческому роду.

— Эмоции потом! Если будем живы! — крикнул Суру и юноша вдруг крепко обнял его.

Ему не нужно было больше объяснять, что такое настоящая дружба.

9.

Элари на всю жизнь запомнил это короткое путешествие. Без Суру он никогда не смог бы закончить его, — тот безошибочно выбирал свободный путь, большей частью пролегавший по дворам, и ему оставалось лишь спешить за ним, прыгая через заборы или ужом извиваясь в толпе. Он изо всех сил старался держаться как можно ближе к мелькающей спине Суру, чтобы вновь его не потерять. Иногда им приходилось пускать в ход кулаки. Тут Суру был на высоте, — одного короткого тычка ему хватало, чтобы сбить противника с ног. Но чаще парням оставалось просто положиться на силу своих мышц. Всё это продолжалось от силы минут пятнадцать, но впечатлений, — развалин, пыли, криков и перекошенных лиц, — Элари хватило бы на целую жизнь.

Неожиданно для себя они выбрались на берег моря. Там собралось так много народа, что за телами не было видно воды. Тем не менее, Суру сумел найти относительно свободное место. Люди вокруг них кричали как безумные и дрались из-за мест на плотах. Но Суру с Элари были хотя бы внешне спокойны.

Погода портилась. Сильный ветер дул с берега, но с моря навстречу ему упорно ползли клубящиеся низкие облака, тяжёлые и серые. Под ними едва угадывался смутный силуэт "Ариламии".

— Будет ураган! — крикнул Суру. — Настоящий, без шуток, на все двенадцать баллов!

— Что же нам делать?

— Плыть! Что ещё? Кстати, — Суру опустил голову и коснулся пальцами глаз, — там у всех вот такие глаза! Не пугайся! — Он бросил на песок две скорлупки, — контактные линзы, как понял Элари, — и поднял голову. Его глаза ничуть не изменились, — разве что стали чуть ярче. Только их зрачки, ещё минуту назад круглые, стали овальными, словно у хищной кошки. Элари уже слышал об этом, и это не слишком его поразило.

— Не страшно? — спросил Суру.

— Нет! Так даже красивее!

— Ну я и дурак. Ладно. Поплывём так, — это быстрее, — Суру вытащил из кармана крупнокалиберный пистолет, секунду смотрел на него, потом швырнул в воду. Когда он сбросил свой комбинезон, Элари увидел, что к его мускулистой руке шнурком примотаны ножны. Затем юноша скинул свои лохмотья и бросился в воду нагишом.

Ветер дул с берега и помог легко преодолеть прибой. Но с воды "Ариламия" была почти не видна. Элари не представлял, как сможет проплыть такое расстояние.

— До неё не меньше мили! — крикнул он. — А вода холодная! Я не уверен, что смогу!

— Человек плывёт всего вдвое медленнее, чем идет, — ответил Суру. — Через полчаса мы будем там оба. Не веришь?..

10.

Через двадцать минут Элари решил, что друг ошибся. Да, "Ариламия" стала заметно ближе, но он больше не мог плыть. Он не столько устал, сколько замёрз, — руки и ноги окоченели и с трудом подчинялись. Юноша чувствовал, что сможет барахтаться ещё минут пять, а потом просто пойдет на дно и встретит смерть с великим облегчением.

Чёрная голова Суру прыгала на волнах, как поплавок, — они старались держаться поближе друг к другу, но его друг тоже выбился из сил. Они понимали, что сделали уже всё, что могли. Оставалось надеяться на экипаж "Ариламии", — но разве можно с такого расстояния разглядеть на свинцовых волнах две головы, и увидеть, что одно из этих двух лиц — смуглое?

О том, что в мире существуют бинокли, Элари просто забыл.

11.

У капитана "Ариламии" был отличный морской бинокль с двенадцатикратным увеличением и впридачу к нему, — очень острые глаза. Он видел всё, что надлежало замечать, и через несколько минут, когда Элари держался на воде благодаря скорее воздуху в лёгких, чем своим усилиям, — его тело словно превратилось в промёрзшую колоду, — он увидел катер. Ловко лавируя среди плотов, тот направлялся прямо к ним, и через минуту замер совсем рядом. Моряки хотели вытащить из воды лишь Суру, но тот отстранился и что-то крикнул, показывая на Элари. Его собратья явно не любили пустых дискуссий, — сразу две пары сильных рук схватили юношу за плечи и в один миг выдернули из воды. Ещё через пару секунд к нему присоединился и Суру. Им дали одеяла, — чтобы они согрелись и прикрыли наготу, — затем моряки развернулись и на полной скорости помчались к кораблю, не обращая никакого внимания на мольбы и проклятия остальных. Элари стало стыдно от этого ледяного равнодушия, но он даже при желании не смог бы это выразить. Его нагое тело, сжавшееся в тугой комок под тёплым одеялом, била крупная дрожь и он боялся, что просто откусит себе язык, если попробует сказать хотя бы слово.

Когда они пришвартовались к борту корабля, юноша уже достаточно согрелся, чтобы подняться по трапу на своих ногах, хотя всё ещё дрожал. На палубе ему стало неуютно под взглядами дюжины одетых в чёрное моряков и капитана. Он чувствовал себя нелепым и жалким, инстинктивно пытаясь соорудить из одеяла некое подобие тоги.

Суру быстро заговорил на своём родном языке. Элари отвели вниз, в пустую каюту, и дали горячего молока. Он не представлял, о чём рассказывал Суру, но догадался, что новости были невеселыми. Он услышал, как заработали машины и загремели якорные цепи: "Ариламия" набирала ход, поворачивая в открытое море. Через пару минут Суру присоединился к нему, — он уже успел переодеться в новый комбинезон. Они сели на койки, глядя друг на друга. Элари дали грубую рабочую куртку и теперь, если не замечать его голых ног, он выглядел относительно прилично. У рта он обеими руками держал исходящую паром огромную кружку.

— Похоже вы, Жители Пустыни, не пьете ничего крепче, — сказал он, отхлёбывая молоко.

— Да. Таков обычай. Только забудь это дурацкое имя. Мы файа. Просто файа. Но мы не любим, когда чужие говорят это.

— А я теперь один из вас? — спросил Элари.

Суру долго смотрел на него.

— Да. Один из нас. Знаешь... я не надеялся тебя больше увидеть. Я видел, как Емс-Самза взлетела на воздух. Я думал, что ты там, и что тебя похоронило под её руинами.

— Так и было. Но я выбрался.

Суру помолчал.

— Извини. Больше я никогда не назову тебя мальчишкой. Ты нашёл Янгуту?

— Нашёл. И потерял. Я не знаю, что с ней. А что будет со мной?

— Откуда я знаю? — Суру пожал плечами. — Тебе виднее.

— Почему они подобрали меня? Что ты им сказал?

— Что я спас твою жизнь. Этого хватило.

— Мне нравится ваш народ... файа.

— Наш... хотя вряд ли. Ты всё же человек. Я думал, что знаю вас, людей, — но ведь на самом деле я совсем вас не знаю. Я не представлял, что можно так бегать. Я просто потерял тебя из виду, — а ведь в училище я был самым быстрым среди ста сорока сильных парней!

— У меня был хороший стимул, — мрачно сказал Элари.

— Да. Сейчас ещё не время для этого. Извини. Потом.

— Расскажи, что с тобой было? — спросил юноша, чтобы рассеять возникшую между ними неловкость.

— Ничего веселого. Когда я решил, что ты мёртв... ну, я не стану повторять слова, которыми себя называл.

— Мы в ответе за тех, кого приручили, — вставил Элари, и Суру против воли хихикнул.

— Может, и так. Потом я решил, что вряд ли принесу пользу своему народу, лишив его пары сильных рук... на самом деле я просто хотел жить. Я шёл домой... вместе с другими... до перевала. Он... Сурами прошли его на наших плечах. Знаешь, как? Они гнали впереди себя толпы людей, — женщин, детей... Нам оставалось выбирать, — или погибнут заложники, или погибнут все. Но, чтобы выжить, надо было стрелять в своих... возможно, в своих родных, понимаешь? Некоторые стреляли... а некоторые — нет. Все файа были среди тех, кто стрелял. Потом... те, кто не стрелял, тоже начали стрелять. В нас. Это была просто бойня. На долю сурами почти не осталось работы, — к их приходу всё было уже кончено. Я стрелял... в них... в детей... я убил нескольких... а потом просто не смог стрелять дальше. Я бросил винтовку и бежал, — лишь поэтому я ещё жив. Мои крепкие ноги спасли меня... пока. Я дезертир и убийца. Меня будут судить. Скорей всего, повесят, я не знаю...

— Я могу помочь тебе? — Элари был потрясен простотой этого рассказа.

— Скажешь, что я спас твою жизнь? Может быть.

— Ещё кто-нибудь спасся?

Суру покачал головой.

— Из наших — нет. Они все стояли до конца. Так их учили. Там не было трусов, — кроме меня, разумеется. А другие гарнизоны... отрезаны. Им нечем помочь. Они все умрут, — ещё не умерли, но умрут.

— Постой, а как же они тогда узнают, что ты дезертир, — удивился Элари, — если не от тебя же?

— Любое преступление лучше лжи соплеменнику. Так меня учили. Иначе я не могу.

Элари помолчал.

— У тебя хороший народ, — наконец сказал он. — Не думаю, что они осудят тебя.

Суру промолчал. Элари смотрел в иллюминатор поверх опущенной головы друга. Издалека Си-Круана казалась просто смутным пятном, размазанным по подножиям изъеденных эрозией откосов. Над ней клубился дым или пыль. И люди, и сурами на таком расстоянии стали неясной шевелящейся массой. Больше там уже ничего нельзя было разобрать. Что там происходило? Элари не думал, что когда-либо узнает об этом.

Или захочет узнать.

Глава 6:

Искупление Суру

1.

Друзья задумчиво сидели в каюте. Сильно качало, доносился шум большой волны. Очевидно, они вышли из бухты в открытое море.

Элари попытался прилечь, но пароход качало всё сильнее. "Ариламия" то поднималась вверх, то опускалась. В иллюминаторе, один за другим, возникали высокие пенистые валы. Небо было затянуто серой клубящейся мутью. Море кипело. Волны одна за другой яростно ударяли в толстое стекло и скатывались вниз.

Элари любил смотреть на непогоду. В детстве, когда начиналась гроза, он всегда выбегал на улицу, не боясь промокнуть до костей. Сильный ветер приводил его в восторг. С годами детские причуды забылись, но урагана на море он никогда ещё не видел...

— Ты куда? — спросил Суру, едва Элари открыл дверь каюты.

— Наверх. Посмотреть.

— На ураган? — большие глаза Суру широко открылись от удивления. — Тебя не тошнит?

— От чего? — удивился юноша. — Ну, у меня немного кружится голова от качки, и я не уверен, что смогу есть, но...

— Из тебя выйдет отличный моряк. Только давай пойдем вместе, — я не хочу, чтобы тебя смыло за борт.

Едва они поднялись на палубу, тяжелая волна ударилась в левый борт, и, разбившись, веером опала на корабль, залив их с головы до ног. Корабль перестал оседать, встречной волной его захлестнуло, вода с шипением прошлась по всем закоулкам и надстройкам и чуть не сбила их с ног. Затем корабль начало поднимать. Он долго и медленно полз в гору, — на "Ариламию" шла новая, ещё более страшная волна. Перевалив её гребень, корабль стремительно соскользнул в кипящую бездну и на миг остановился, словно раздумывая или ища выхода. Мелкие, злые волны, словно свора собак, стремительно накинулись на него со всех сторон. Они угрожающе шипели и лезли на борта, а новый огромный вал с седой и лохматой вершиной, поднимаясь над ними, уже готов был подмять их под себя. Но корабль, направляемый опытной рукой капитана, медленно полз вверх, почти отвесно поднимаясь по водяной стене...

Теперь Элари знал, что такое двенадцатибалльный шторм. Резкий порывистый ветер выл в снастях, яростно трепал парусину на спасательных шлюпках, пробирая холодом до костей. Он так давил на уши, что ничего не было слышно, — друзья понимали друг друга лишь по движению губ. Грязные беспокойные тучи вереницей бежали на юг, хлеща ливнем. Среди волн мелькали какие-то крупные животные, — касатки или киты, отсюда нельзя было рассмотреть, — но потом исчезли и они. Осталось лишь бушующее море и воющий ветер. Всё усиливаясь, он разбивал в пыль загривки волн. Море поседело, словно вспухло, и вода стала похожа на снег. Водяная пыль мелкой поземкой неслась им навстречу. "Ариламия" скрипела, стонала, взбираясь на крутые волны, затем скатывалась в кипящие пучины. Элари никогда не думал, что вода может быть такой злой, а пароход с его мощной машиной, — таким беспомощным и жалким. Каждый раз, как корабль ложился на волну, он думал, что наступает конец, что у "Ариламии" не найдется сил выпрямиться. Но проходила минута, другая, — и она со скрипом тяжело поднималась... чтобы вскоре снова завалиться на борт.

2.

Ураган продолжался три дня. Всё это время Элари провел лёжа, чувствуя, как в животе переливаются внутренности. Ничего нельзя было делать, все под его руками и ногами ходило ходуном: палуба, стол, стулья, тарелка... Иногда палуба и потолок пытались поменяться местами, и с полок на голову сыпалось всё, что не было закреплено. Огромный морской корабль подбрасывало на волнах, как щепку. Мощные машины работали вхолостую, — винты, как говорили моряки, "не выгребали". Несколько часов "Ариламия" вовсе не имела хода, и лишь благодаря искусству капитана шторм не пустил её ко дну.

На четвертый день волны улеглись. Утро было чистое, ясное. Элари вышел на палубу, глядя на медленно встающее из-за далекого горизонта солнце и на ещё еле приметный северный берег Нанг-Ламина. Несмотря на теплую одежду, он поёживался от дохнувшего из полярного океана студеного воздуха. После сильной трепки, заданной им посреди моря ураганом, пароход шел быстро, подминая под себя волну. Было приятно ощущать, как содрогается его корпус, и видеть, как стелется за кормой широкий хвост пены. Великая сила и мощь ощущались в его движении. Море лежало спокойно и лишь мелкая зыбь, — отголосок недавнего шторма, — пробегала по его поверхности. Свежий ветер посвистывал в вантах.

Между тем, с севера вновь внезапно наплыли облака и закрыли солнце. К обеду погода испортилась: небо заволокло тяжелыми тучами, вода стала зеленой и на волнах появились барашки. Северный ветер загудел в вантах. "Ариламия" стала черпать бортом воду, но это было не самое худшее, — с северо-востока надвигался густой туман. Он окутал корабль, заливая, точно молоком, весь горизонт. Свободным остался лишь запад, хотя и там туман уже начинал ткать тонкую белую паутину. Он стелился по воде, как жидкость, и, поднимаясь вверх, закрывал небо.

Под пологом тумана ослаб ветер и меньше стала волна. Элари обрадовался, но Суру, стоявший рядом с ним, не разделял его радости.

— Это не предвещает ничего хорошего. В безветренную погоду туман здесь может держаться целую неделю, а движется он сплошной беспросветной стеной... вот как сейчас.

Туман сгущался. Клочья его уже скрывали клотик фок-мачты, и дым из трубы утопал в нем. Туман опережал "Ариламию".

Около трех часов они плыли по компасу, потом из тумана показались прибрежные скалы и капитан приказал отдать якорь. Огромный корабль застыл на волнах, едва заметно покачиваясь. Туман висел над морем тяжелым белым саваном. Он полз по береговым скалам и курился над водами необитаемой бухты, в которую они зашли, перемещаясь то в один, то в другой её конец. А там, где лежало открытое море, стояла сплошная белая стена. Лишь тяжкие вздохи волн, да острый йодистый запах водорослей доносились оттуда.

— Суру, расскажи мне о своей стране, — попросил Элари, когда они стояли на палубе, вглядываясь в таинственный белый полумрак.

— Как хочешь. Эти скалы — предгорья хребта Эхоттал, он идет вдоль всего северного берега Нанг-Ламина. За ним начинается Темраук — Внутренняя или Сумрачная пустыня. Она во много раз больше Уса-Ю. Там никто не живет... вообще нет никакой жизни. Все наши селения стоят вдоль северного берега моря, в предгорьях Эхоттала. Байгара — просто самое большое из них... В ней живет треть моего народа.

— А что дальше к северу? За пустыней?

— Ещё один горный хребет... горы Безумия.

— Веселое название. А что дальше?

Суру помолчал.

— Дальше? Этого никто не знает. Видишь ли, горы Безумия названы не просто так. Всякий, кто пытается их пересечь, или просто к ним приближается... сходит с ума.

— Почему? — Элари пробрал озноб.

— Я не знаю... никто из нас не знает. Говорят, что за ними лежит некая равнина Вечности... её никто не видел.

— А ещё дальше?

— Океан и ледяная шапка, что ещё?

— И никто не пробовал обогнуть горы с севера?

— Многие пробовали... немногие вернулись. Там океан почти круглый год забит льдом. А подо льдом — ревуны. И ещё бури... ураганы... полярная ночь. Тебе достаточно?

— А туманы? У вас часто так?

— Да. Особенно зимой. Здесь часто свирепствуют бури и холодные туманы, — низкие туманы, как мы говорим, они стелются прямо по воде. В переводе с нашего языка Нанг-Ламин и будет "мешок туманов". Сомневаюсь, что где-нибудь на свете они могут быть сильнее и продолжительнее.

Элари всматривался в туман. Холодный, как лед, мокрый, как испарения в тропических лесах Ленгурьи, — впрочем, юноша там никогда не бывал, — он забивал всё.

— И мы будем стоять здесь целую неделю? В этом тухлом молоке?

— Если потребуется — да. Туман настолько густ, что даже опытный капитан "Ариламии" не сможет найти вход в бухту, когда мы подойдем к столице.

Тугой и липкий туман растекался по волнам, закрывая от них берег. В нем даже всплески волн звучали тревожно, и Элари вдруг стало не по себе. Он вернулся в каюту и больше не покидал её.

Лишь на седьмой день плавания, вся белая от морской соли, "Ариламия" вошла в бухту Байгары.

3.

Здесь был безрадостный край. Северный берег Нанг-Ламина оказался просто каменистой пустыней без единой травинки. Галечный пляж переходил в усыпанную щебнем равнину, и она полого поднималась вдаль, до руинных силуэтов далеких гор, пробивавшихся вверх сквозь толщи собственных обломков. У Байгары горная цепь была разорвана и исполинский выступ плоскогорья выдвигался на юг. Город стоял там, где его гигантская скалистая стена подходила к морю, под ним, на широкой возвышенности. Здесь не было естественной бухты и файа построили циклопический мол из громадных гранитных глыб, впечатляюще массивный по сравнению со зданиями города. За ним, у пирсов, стояло множество кораблей, большей частью траулеров и небольших парусников, — здесь добывали нефть, но не слишком много.

Элари вдруг вспомнил, что всю нефть Айтулари покупал здесь... как и золото, без продажи которого страна Председателя просто не смогла бы прожить. Но теперь этот путь перекрыт, и долго ли файа смогут оставаться цивилизованным народом без машин и прочего?..

Он недовольно помотал головой. Сам город, — ровные ряды одинаковых пятиэтажек из красного кирпича, — не произвел на него особого впечатления. Файа не признавали частных домов, к тому же эти обходились дешевле. Вот корабли — другое дело. Элари никогда не видел столько их в одном месте, — не меньше сотни, но большинство вмещало лишь несколько файа. "Ариламия" оказалась самым большим кораблем, хотя в порту стояло и несколько танкеров.

Пристань тоже производила впечатление — ровно сложенная из гигантских глыб серого гранита, с широкими лестницами, спускавшимися к самой воде. Она выглядела древней, — гораздо старше, чем городские здания. Широкий проспект, начинаясь от неё, вел на север. Он рассекал весь город и исчезал, поднимаясь на склоны плато. Юноша пожалел, что его скалистые склоны закрывали обзор, — ему захотелось увидеть, к чему ведет эта дорога.

Вдруг он понял, почему Байгара показалась ему столь обычной, — там были деревья! Они плотными полосами тянулись вдоль улиц, зеленели во дворах. По обе стороны от города простерлись возделанные поля, расчерченные дорогами, по ним ползли трактора...

Юноша уже начинал догадываться, сколько труда пришлось приложить, чтобы создать эти поля и вырастить деревья на каменистой почве. Здесь не было даже глины, как в Си-Круане, только суровый гранит и пыль, и он ощутил уважение к упорному народу Суру.

"Ариламия" уже пришвартовалась и им оставалось лишь сойти на берег. Элари уже пошел к трапу, когда Суру остановил его. Его рука легла на плечо юноши.

— Вряд ли это срочно, но я должен сказать. В общем... когда будешь общаться с нашими девушками, не пытайся их облапить или поцеловать против их воли.

— А что тогда? — Элари резко стряхнул его руку.

— Получишь здоровенную оплеуху или коленом по яйцам — тоже удовольствие не слабое.

— Ну и что в этом такого?

— Если ты в ответ ударишь девушку, она, скорее всего, попытается тебя убить. А если сама не справится, любой наш парень ей охотно в этом поможет. Понимаешь?

— Они что, бешеные?

Суру рассмеялся.

— Нет. Совсем нет. Просто ты не знаешь, чему их учили мамы.

— А чему они их учили?

Вместо ответа Суру резко выбросил правую руку вверх, словно копьё. Элари отшатнулся, но понял, что опоздал. Файа остановил ладонь с вытянутым средним и указательным пальцами всего в сантиметре от его левого глаза, который он даже не успел закрыть.

— Это называется "рука-кинжал", — Суру повернул ладонь, показывая, как сжаты его пальцы. — Если бы я ударил, они вошли бы до третьего сустава. Этого мало, чтобы достать до мозга, но ты всё равно скоро бы умер, — ведь руки у нас не слишком чистые, особенно под ногтями. Это очень мучительная смерть. А если ты и выживешь, то... сам понимаешь.

Элари вздрогнул, но Суру безжалостно продолжал, сжав руку в кулак так, что получилась как бы лесенка с выставленным указательным пальцем.

— А если ударить вот так вот сюда, — он откинул голову и провел пальцем по горлу, — можно повредить блуждающий нерв. Тогда твое сердце просто остановится. В твоем теле около ста чувствительных точек. Семь из них настолько уязвимы, что достаточно одного тычка указательным пальцем, даже не сильного. В конце концов, она может просто пнуть тебя по яйцам, а прежде, чем ты поднимешься, — бить ногами по голове и горлу, пока ты не перестанешь дышать. Это грубо, но эффективно.

— Что это? — Элари уже решил, что не подпустит ни одну местную девушку на расстояние вытянутой руки.

— Боевое искусство, калиджат. Этому учат всех наших девчонок, — всех без исключения.

— А мальчиков — нет? — догадался Элари.

— Мальчиков — нет. Считается, что они и так сильны. А девчонкам надо чем-то компенсировать разницу в силе. В конце концов, неважно, сколько приложить сил — надо их правильно направить, и тогда можно обойтись немногим.

Юноша задумался. Вообще-то он умел драться, но...

— Расскажи мне про калиджат, — вдруг попросил он.

Суру улыбнулся.

— Я клялся не рассказывать об этом никому. Но это не только искусство убивать. Можно лишить сознания... или равновесия одним прикосновением, — поверь мне, в бою и этого обычно вполне достаточно. В общем, это искусство обращения с человеческим телом... или телом файа, без разницы. Нас учили, что надо делать, если ты заболел. Или ранен. Или ранен твой друг. Если нажать на особые точки на руке или ноге, они совсем перестанут чувствовать боль... ну, и так далее.

— А если нажать на другие точки, можно заставить человека говорить, не оставив на его теле никаких следов? — догадался Элари. — Это тоже искусство, да? И вас ему учили?

Суру вздрогнул.

— Да, учили.

— А как, интересно?

— На своей шкуре. Это очень доходчиво. И когда знаешь, что такое настоящая боль, не станешь причинять её никому без крайней нужды. Это всё же лучше, чем раздробить человеку руку или вырвать глаз, для чего не надо вообще ничего уметь. Если бы мне пришлось тебя пытать, ты бы в любом случае остался живым, неискалеченным и быстро поправился. А заодно разучился бы задавать такие вопросы.

— Попробуй.

Суру встретил спокойный взгляд широко открытых глаз Элари. Минуту они смотрели друг на друга, потом файа опустил глаза.

— Я не смогу. Мне... вообще не приходилось никого пытать. И я не хочу больше об этом говорить. Я сказал глупость. Извини, — голос Суру звучал глухо, его голова была опущена.

— Тогда зачем ты мне всё это рассказал?

— Потому, что девчонки бывают разные. Кое-кто любит бить мальчиков по яйцам, я таких видел. А другим может понравиться не твоя душа, а только симпатичная мордашка. Она затащит тебя в постель, а утром скажет братьям, что ты её изнасиловал. И тогда они выпустят тебе кишки на её глазах.

— Зачем же вы тогда их этому учите?

— По мне, пускай уж лучше девчонки бьют мальчишек, чем наоборот. Нельзя же просто так привить уважение к женщине, если оно не будет ни на чем основано! У нас всякий знает, что рискует жизнью, замахиваясь на женщину. И таких находится очень немного.

— Например воины? Ведь их тоже учат этому?

— Да. Но это страшный позор. Это карается смертью, Элари. Я не должен этого говорить, но у нас есть особые... файа, которые следят за этим. И тайно, с помощью яда... или иных средств устраняют таких... всех, кто действует во вред остальным. Это важный труд... но совсем не почетный.

— Тайная полиция?

— Если хочешь — так. Это как лимфоциты в твоем теле. Без этого не обойтись. Ладно, хватит. Пошли.

4.

К удивлению Элари, никаких пограничных формальностей не было, — здесь не бывало гостей извне. Их даже не пропускали в город, — они просто вошли в него, как возвратившиеся с лова рыбаки.

— Куда мы идем? — спросил юноша.

— У меня тут есть комната... даже две. Нам нужно отдохнуть. Потом нас примет правитель, Атхим Ир.

— Зачем?

— Я единственный выживший солдат из половины его армии. А ты мой друг, и видел больше меня. Неужели не ясно?

— Но если это так важно, то почему не сейчас?

— Правитель не желает, чтобы его взор оскорбляли истощенные замарашки, которые, к тому же, не могут и слова сказать от волнения. Нам дали пару дней, чтобы прийти в себя. К тому же, он правитель лишь формально. Вся власть принадлежит Совету, а он... как бы это сказать... его представитель. И всё.

— Я вижу, вы всё делаете вместе, — сказал Элари.

— А как иначе? Тут трудно жить. Мы или будем вместе работать... или вместе умрем.

Юноша лишь кивнул. Он был занят — жадно осматривался по сторонам. Байгара, запретный город, в который он давно мечтал попасть, вдруг перестала ему нравиться. Слишком уж здесь всё было одинаковым, — одинаковые дома-коробки без всяких украшений, одинаковые кварталы, одинаковые улицы. Без номеров на домах тут ничего не стоило заблудиться. От самого облика этих домов, — красный кирпич голых стен, высокие деревянные крыши, дощатые балконы, узкие двери и окна, — веяло духом унылой скучной старины. Серое пыльное дерево тоже было старым. Первые этажи сплошь занимали какие-то магазинчики, учреждения и мастерские, в которых файа делали то немногое, что могли сделать из местного сырья или привезенных из-за моря деталей. В магазинах местами попадались витрины, но обычные застекленные рамы были здесь редкостью. Чаще всего окна закрывали плотные ставни, на первых этажах иногда дополненные решетками.

— Почему у вас почти нет стекол? — удивился юноша. — Разве вам не мешает пыль?

— Стекло дорого, — равнодушно ответил Суру. — И легко бьется. Дерево тоже дорого, но зато долговечнее.

Элари скривился. В глаза ему лезли всё новые признаки убожества, — электрические провода, протянутые на столбах чуть ли не посреди улицы, сложенная из каменных плиток мостовая... каменные, а не бетонные фундаменты домов... Этот город был построен сразу, целиком, и целиком состарился. Нигде никаких новых построек, лишь кое-где — следы ремонта. Всё сделано очень добротно, никакого сравнения с Си-Круаной... но они были похожи — два старых городка на самом краю света.

— У вас водопровод-то хоть есть? — спросил он.

— Есть. Ну, не везде, конечно. Мы же залезли в дома прямо с деревьев.

Элари обиженно замолчал. Он знал, что бессмысленно высмеивать город, в котором ему придется жить... особенно зная, чего стоило вообще его построить. Но, как не говори, смотреть на прохожих было гораздо интереснее. Он думал, что окажется здесь единственным человеком, но нет — среди шести-семи смуглых лиц попадалось одно светлокожее.

— Я и не знал, что здесь живут люди, — сказал он. — Я думал, что вы оставляете всех беглецов в Си-Круане.

— Беглецы бывают разные, Элари. Когда к нам приходят и просят защиты, мы не можем отказать, — это недостойно. Но преступников мы оставляем в Си-Круане, а остальных... берем сюда. У них рождаются дети...

— И у тех, кто живет в Си-Круане, тоже рождаются дети? И тоже остаются жить там?

— Если ты сам видел, — зачем спрашивать?

Элари промолчал. Иногда лица были странными, — черные волосы со светлой кожей, синие глаза на смуглых лицах, кожа разных оттенков...

— Это полукровки? — удивился Элари. — Я думал, у нас не может быть общих детей.

— У нас с тобой — не может, — ответил Суру, и Элари невольно хихикнул. — Раньше мой народ был другим... но это было так давно, что я не знаю, было ли. Но мы не любим говорить об этом. Если ты не принадлежишь ни к одному народу, жить трудно. С обеих сторон всегда полно радетелей за чистоту крови. Пожалуй, если бы у нас не рождалось общих детей, было бы лучше.

— Тогда почему вы это допускаете?

Суру удивленно взглянул на него.

— А что делать? Запретить любить, кого не надо? Уже пробовали. Это был такой идиотизм... Мы даже поселились одни, в этом гиблом месте, где больше никто не жил, чтобы не... раствориться. Куда же дальше? И кстати, ты заметил, что полукровки красивее чистокровных?

Элари кивнул, продолжая рассматривать прохожих. Всё же, в них было нечто странное. Одежда? Нет. Во всяком случае, не настолько, чтобы выйти за пределы личных причуд. И вдруг он понял. Возраст. На улицах не было никого, моложе двадцати лет... или двадцати пяти, если говорить о женщинах. Были старики, даже дряхлые, но не было ни девушек, ни юношей, ни молодых женщин, ни, тем более, детей, — всего, что составляет будущее народа.

— А где они? — спросил он. — Где дети? Вы их что, прячете?

Суру остановился и долго смотрел на него.

— Об этом тоже не стоит говорить, но... Ладно. На самом деле все наши дети живут лишь в одном месте, — в оазисе Лангпари, к северо-востоку отсюда. А когда вырастают — приезжают сюда... или в другие селения. Таков обычай... хотя никто не хочет уезжать оттуда. Там красивое место... зеленая долина, похожая на Айтулари. Я тоже там вырос... и не знаю, кто это придумал. Наверное, просто не хватило места, — а кому отдать лучшее, как не детям?

5.

Квартира Суру оказалась очень скромной — две небольших комнатки на пятом этаже длинного дома, с низкими потолками, почти пустых. Зато в её узких окнах были настоящие стекла, хотя они и пропускали мало света. Элари подумал, что Суру очень неприхотлив, — в его жилище почти не было личных вещей.

Его друг рассмеялся в ответ на такое предположение.

— Я здесь просто не живу. Все мои вещи остались в Емс-Самзе. Да и не мой это дом, тут всё принадлежит государству... как и повсюду у нас. Но зато он достался мне совершенно бесплатно, как подарок к совершеннолетию.

— У тебя хороший народ, — Элари захотелось вдруг хоть этим отблагодарить друга, спасшего ему жизнь, — и не один раз. — Я слышал, вы все живете очень дружно, — не воруете, не ссоритесь, не пьянствуете.

Суру пожал плечами.

— Тот, кто затуманивает свой разум, для нас уже не свой. Таких убивают... убивали раньше. Теперь такие просто исчезают. А насчет дружбы... бывают и ссоры, и драки, — между парнями из-за девушки, или просто так.

— Но вы не убиваете друг друга.

Суру посмотрел на него. Глаза у него были печальные.

— И убиваем. Мы не ангелы. Просто об этом не говорят... особенно чужим...

Он помолчал.

— Ты уже знаешь, какие у нас девушки. Некоторые... могут заколоть соперницу... — его голос звучал ровно и тихо. — Так погибла моя любимая. — Элари не посмел бы его спрашивать, но Суру продолжил: — Я просто полюбил другую девушку. Полюбил потому, что она была красивее. Я не знал, как... как моя прежняя любимая любит меня. Как бы ты поступил с человеком, который отнял у тебя всё, ради чего стоит жить? У неё был неплохой характер... только с внезапными вспышками ярости. Она взяла нож и убила её... подстерегла, когда они шла от меня... буквально искромсала в клочья. А потом пришла ко мне... что мне было делать? Донести на девушку, которая носит моего ребенка? Зная, что всё произошло из-за моей глупости? Мы решили... я сказал, что сам убил её... сознался в самом страшном преступлении для моего народа. Это было невыносимо. Со мной так обращались... на меня так смотрели... пожертвовать своей жизнью не так уж и трудно, но пожертвовать своей честью? Рассказывать, как убивал любимую... лгать над её телом... — Суру замолчал. Он сжался в комок, сидя на постели, и юноша заметил, что он весь дрожит. Его мучительно расширенные глаза тревожно смотрели в пустоту, не замечая друга. — Я очень старался, но я не умел лгать. Они быстро всё поняли. Меня отпустили... но я не смогу забыть, что говорил, чтобы со мной поскорей покончили, потому что терпеть это дальше просто не было сил... это так... мерзко... Ведь я ничего не сделал! — эти слова Суру почти выкрикнул. — В бою легко отдать свою жизнь — разом. А вот так... по кусочкам, вместе с клочьями души, зная, что в любой миг можно всё прекратить... это страшно. Но я любил её... я знал, что она продолжит меня в себе... в своем ребенке... так мы поклялись друг другу. И не нарушили клятвы. Просто она оказалась бесполезной. Они всё поняли сами... ведь мы были ещё почти детьми.

— Что с ней стало? Что с ней сделали? — Элари сам испугался своего вопроса.

— А что они могли с ней сделать? Может быть, лишь ради меня, но её не тронули. Она живет в Лангпари, как раньше. Но она сильно изменилась... стала совсем другой... выжгла в себе всё это — злобу, зависть... иногда так бывает. У нее родился сын... сейчас он уже бегает. Я по-прежнему люблю её... но не хочу видеть. Она стала на двадцать лет старше, — по характеру, не по внешности, — а я остался, как был.

— Я бы так не смог, — задумчиво сказал Элари. — Я трус.

— Ты думаешь, я лучше тебя? — юноша кивнул. — Нет. Впервые я убил в пятнадцать лет... убил файа, учителя.

— За что? — Элари был изумлен.

— Он хотел изнасиловать мою сестру. Достаточный повод, верно? Она очень красива... мы купались... порознь. Я услышал крики... побежал... оттащил его, — хотя он был раза в два старше меня... мы дрались... хотя... нет. Не думаю, что он хотел причинить ей вред, по крайней мере, сразу, — скорее, просто потерял голову. Ему было уже всё равно, — девушка или мальчик. Мы упали... боролись... голые. Он подмял меня... — Суру проглотил комок в горле и продолжил. — Вот тогда я испугался и пришел в дикую ярость. В пятнадцать лет я был уже сильнее взрослого мужчины. Я прижал его к земле, уперся коленом между лопаток и сломал шею, — сцепил руки на лбу и рванул назад и вбок. Он умер сразу, едва хрустнул его хребет. Когда я стоял над ним... мне это понравилось. Не само убийство, нет, а именно этот миг, когда я понял, что он мертв, а я — жив, что я одолел его. Это была чисто звериная радость, и я не смог этому сопротивляться. И не хотел. Меня никто не осудил за это, — осудили, если бы я этого не сделал, — но я сам понял, что хочу убивать.

— И ты стал воином?

— Да. Ты думаешь, туда идут те, кто хочет защищать родину? Есть и такие, но они плохие бойцы. Знаешь, что говорил мне мой командир? "Я убиваю за родину не потому, что люблю родину, а потому, что люблю убивать". Прирожденный воин, — это прирожденный убийца, хищник. Мы все хищники. Ваш народ произошел от обезьян. Мой — от зверей, которых вы назвали бы леопардами, и наше сходство с людьми, — лишь доказательство мощи эволюционной конвергенции. От предков нам достались лишь глаза... и часть души. Я пытаюсь сдерживать её... но это тоже я.

— Она проснулась после того, как ты убил?

— Нет. Меня всегда тянуло к жестокости. В детстве у меня были совершенно дикие фантазии... хорошо хоть, мне хватало ума держать их при себе. А подростком я выдумывал и рисовал всякие пыточные машины, и у меня неплохо получалось. Когда мой учитель увидел один рисунок, то сказал, что такая машина работала бы, и очень эффективно. Он знал, о чем говорил, — он учил нас... ну, это неважно. Я чуть не сгорел со стыда... наверное, с тех пор я и начал следить за собой. После первого убийства мои нервы просто звенели... и не только нервы. В конце концов, я пошёл к знакомой девчонке, наговорил ей массу всяких нежных слов... А потом... Мы целую неделю ходили ободранные и искусанные, особенно я. Над нами смеялись... но беззлобно.

— Это была та, которая потом заколола соперницу?

— Да. Она. Я думаю, что на сегодня нам хватит откровений, а? Ты не хочешь помочь мне в уборке?..

6.

Два дня в Байгаре пролетели незаметно. Элари быстро привык к городу, и порой ему казалось, что он живет здесь уже очень давно. Столица файа была не очень велика, — он мог пересечь её пешком в любом направлении самое большее за полчаса. В ней жило шестьдесят тысяч файа, — и десять тысяч людей. Элари ни с кем из них не познакомился, — пока ему хватало Суру и своих впечатлений. Друг подарил ему новую одежду, — зеленую тунику, точно такую же, какую он бросил в Си-Круане. Элари истерически рассмеялся, но принял подарок. Новые, хорошо пригнанные к его ступням сандалии обрадовали его куда больше, — ему уже надоело ходить босиком. Как приятно было шагать, не думая о том, куда ставить ногу!..

Когда детская радость Элари по поводу подарка прошла, он понял, что ему... становится скучно. Не плохо, — еда, наполовину состоявшая из даров моря, была куда лучше прежней, а бытовые неудобства мало его трогали. В деревне он месяцами спал в хлеву, и не особенно страдал от этого. Но он не знал файлина, языка файа, — пробовал учить, но Суру оказался неважным учителем, — и потому чувствовал себя глухонемым. И, кроме языка, всё было слишком хорошо знакомо, — постоянный тяжелый труд, тот же строй, почти та же архитектура...

Но под этой скукой прятались свои странности. Через дворы, вдоль каждой улицы, шли туннели, в них днем и ночью шумела соленая грунтовая вода, — они исполняли функции дренажа, канализации и мусоропровода одновременно. Впервые увидев едва прикрытое широкое жерло, ведущее в такой туннель, Элари чуть было не шарахнулся. Свались он туда, он пропал бы бесследно.

Он сразу вспомнил рассказы Суру о тайной полиции, — эта подземная система была буквально создана для убийц. Стоило сбросить труп в одну из неприметных дыр, — и вода вынесет его далеко за город, в море, где прожорливая живность уже через сутки объест его до костей. С недавних пор он очень не любил подземелий, а это особенно ему не понравилось. Он мало что знал о системе этих туннелей, но они выглядели старыми, — так же как пристань, как мол. Что было здесь раньше? Почему весь город был срыт и отстроен заново?..

То, что уцелели лишь подземные или чрезвычайно массивные сооружения, привело его к ещё более невеселым мыслям. Он начал, наконец, понимать, что это за город. Не просто вместилище для избыточного населения, ради отвода глаз названное столицей. Нет — нечто, чем в случае крайней нужды можно пожертвовать, чтобы спасти остальное. Сначала Си-Круана, потом Байгара... Файа были очень расчетливы. Они предусмотрели даже вероятность катастроф... но Элари надеялся, что всё это, — лишь его мальчишеские домыслы.

7.

Утром третьего дня их, наконец, пригласили к правителю, — но не в его замок на окраине, а за город, в старую цитадель Байгары. Туда пришлось идти пешком, но Элари был только рад этому. Старинная парадная дорога была очень широкой, и ему нравилось шагать по ней.

Поднявшись на плато, он увидел уходящую вдаль бескрайнюю открытую равнину, — поразительное зрелище полной черноты. Сплошной покров аспидно-черной щебенки был здесь столь плотным и блестящим, что казался прикрытой битым стеклом бездной. Ни единой былинки не росло здесь. Ни ящерица, ни насекомое не нарушали мертвой неподвижности равнины. Лишь столбы и вихри нагретого воздуха поднимались над ней, причудливо дробя лучи солнца, и пустынные призраки, — огромные и едва заметные или маленькие, словно бы слепленные из густого тумана, — колыхались, дрожали и кланялись над развалами мертвых камней. В них черные глыбы, словно плавясь, сами принимали зыбкие, струящиеся очертания.

Щебнистое плато переходило в такие же откосы, а те — в низкие горы, словно отлитые из мутного гагата, но и горы тут расступались. Усыпанное блестящим щебнем плато тянулось до самого горизонта. Там, неожиданно далеко, посреди колоссальных естественных ворот, высилась восьмиугольная крепость из черного базальта. Она казалась ещё больше на фоне бескрайних просторов пустыни Темраук. Отсвет этих черных пространств лег на небо, и его потускневшая синева приняла страшный железный оттенок.

Элари решил, что строители крепости думали больше о внешних эффектах, чем об надежности. В совсем близких горах ей было бы самое место, но тогда она не производила бы и половины этого впечатления. Сначала ему показалось, что крепость безмерно велика, что она высится не у горизонта, а за горизонтом, словно огромная гора, но иллюзия быстро рассеялась. Её строили с расчетом лишь на эстетическую мощь, — вогнутые, без зубцов, стены, наклонные сверху и снизу, далеко выступающие прямоугольные башни и одна гигантская пирамидальная башня в центре, опоясанная острыми ребрами отклоненных наружу уступов. Её острая черная вершина зловеще вонзалась в нежную синеву небес.

Когда они подошли ближе, Элари услышал шум воды. Она рушилась с плотины скрытого за твердыней водохранилища, текла каскадами в восьмиугольном рве и исчезала в подземных туннелях. Сама крепость была не столь велика, как ему показалось сначала, но всё же огромна. Её стены вздымались метров на тридцать, а центральная башня — на все сто пятьдесят. Громадные глыбы были пригнаны столь искусно, что всё сооружение казалось единым монолитом.

Вогнутый внутрь массив ворот с острыми выступами сверху угрожающе нависал над головой. Под ними на камне был выбит барельеф, — громадный, бдительно открытый глаз с файским вертикальным зрачком. Он пристально всматривался в невидимый отсюда простор моря, и сами ворота почти терялись под ним.

Элари осторожно пересек узкий каменный мост без перил. Глубоко под ним, в мрачной темноте рва, похожего на ущелье, ядовитая даже на вид соленая вода бурным потоком обмывала стены, и, закручиваясь тугой спиралью, исчезала в жерле шахты с каким-то мерзким, чавкающим громом. Его плечи невольно передернулись от отвращения.

Ворота впечатляли. Не из стали или дерева, а каменные, — две монолитных плиты, каждая размером с небольшой дом и толщиной метра в два. За ними открылся громадный, — во всю высоту стены, — и длинный, доходивший до центральной башни зал. Элари был буквально раздавлен, — он ещё не бывал в столь больших помещениях. Толстенные, — два его роста в поперечнике, — колонны подпирали столь же массивные балки плоского потолка и широкую, с могучим перекрытием, галерею на половине высоты почти темного зала. Смутный свет пробивался откуда-то из-за колонн, словно из иного мира. Он мертвенно отблескивал на древней резьбе и почти не падал вниз, — его спутники казались юноше таинственными зыбкими тенями. Впереди, в конце зала, поднималось что-то массивное, — то ли алтарь, то ли трон, то ли целое здание.

Элари ожидал чего-то необычайного, какого-то тайного откровения, и был разочарован очень сильно, когда они свернули вбок и через тяжелую стальную дверь вышли в залитый ярким солнцем пыльный двор, мощеный каменными плитами. Слева, по внутренней стороне стены, тянулись террасы жилых комнат, столь же пыльных и явно пустых. Справа поднималась центральная башня, такая огромная, что её уже нельзя было охватить взглядом, — она казалась просто стеной, ограждающей внутренний двор. Вход в неё, как обычно в крепостях, был с другой от наружных ворот стороне, и им пришлось пройти полдвора, в котором застоялась пыльная духота. Никто не попался им по пути.

Массивные каменные ворота и здесь оказались открыты. За ними тянулся длинный сводчатый проход в невероятной толщины стене и скрытый в центре башни каменный зал с пирамидальным сводом, завешанный тканями и освещенный гроздьями электрических ламп, был не слишком большим. В нем молча ожидало около тридцати файа, очевидно, тоже приглашенных на выступление правителя. Элари никогда не бывал на столь важных собраниях, и ему стало тут неуютно.

Через несколько минут появился сам Атхим Ир, но он не впечатлил его, — высокий, сильный и красивый юноша очень походил на Суру. Элари никому не посмел бы в этом признаться, но все файа казались ему пока на одно лицо. Правитель был в длинном темном одеянии, богато украшенном синим и золотым, но с короткими, по локти, рукавами, что придавало ему несколько свирепый вид, — словно он, закатав рукава, решил сам поучить уму-разуму непонятливых подданных. Его любимая и соправительница, Иситтала Меттхай-Ир, была одета так же, — рослая, крепкая девушка с красивым высокомерным лицом. Элари она показалась строгим врачом, который при случае не прочь помучить своих пациентов. Она со скучающим видом оглядывала зал, потом остановила взгляд на нем, — наверное, потому, что его светлое лицо было здесь единственным. Юноша начал мяться, не зная, куда деть руки, и вдруг Иситтала подмигнула ему. Элари ощутил, как непонятно почему густой румянец пополз по лицу и предплечьям. Он спешно спрятал руки за спину, и тут заговорил Атхим Ир — негромко, но внятно. Юноша, увы, понимал лишь интонации, — спокойные, печальные и чуть-чуть насмешливые интонации мечтателя, привыкшего всю жизнь озвучивать чужие решения.

Суру пытался переводить ему шепотом, но не поспевал за речью и Элари путался в обрывках. Как он понял, это было что-то вроде напутствия командирам взводов, — все они собрались здесь. Маленькая армия файа не изобиловала офицерскими званиями, — лейтенанты, капитаны и майоры. Даже выступавший здесь главнокомандующий носил звание полковника. Поскольку лишь лейтенанты сами вели солдат в бой, он обращался прямо к ним. Элари не мог понять, зачем его сюда пригласили, — он в жизни не держал в руках настоящего оружия.

Насколько он смог разобрать торопливый шепот друга, новости были невеселыми. Самое плохое, — никто не знал, каковы силы и намерения противника. Си-Круана пала. Все, кто был в ней, погибли, или, большей частью, были превращены сурами в живые консервы. Они могла попасть сюда лишь с запада, посуху, в обход моря, кипевшего осенними бурями. Путь по суше занимал не меньше двух месяцев, и сурами не стоило ждать раньше. Ими двигали явно не поиски пищи, очень редкой в этом пустынном краю, а желание окончательно очистить Айтулари от других рас. Неизвестно, насколько могли сократить их армию бури и голод, но в любом случае, сюда их дойдет несколько десятков тысяч. К тому же, перед ними шли люди, беженцы из Си-Круаны, — десятки тысяч, тоже настроенные отнюдь не дружелюбно.

Положение же файа было скверным. Половина их армии, — гарнизоны Ай-Курьеха и Си-Круаны, — уже погибла, сурами захватили весь южный берег Нанг-Ламина, гарнизоны в Лабахэйто были отрезаны и должны были один за другим погибнуть в безнадежной осаде. В Байгаре осталось лишь пятьсот солдат с винтовками. С такими силами нечего было и надеяться на успешную защиту города, — это уже не имело бы смысла. Достаточно нападающим разорить поля, разрушить оросительные системы, — и все защитники умрут сами, от голода. Единственное, что оставалось файа, — послать все силы навстречу приближавшейся орде и встретить её на дальних подступах. Их отрядам предстояло нападать из засад, внезапно, ночами, — и уничтожать обозы с продовольствием. Без него нападающие умрут с голоду или повернут назад.

Атхим Ир не скрывал, что при таком неравенстве сил шансы на успех ничтожны. Практически, все, собравшиеся здесь, и все их подчиненные шли на верную смерть, чтобы спасти город. В случае разгрома армии оставалось защищать столицу силами её населения, но все понимали, что это будет уже агония.

"Интересно, где ещё двести солдат? — подумал юноша. — Наверняка, в Лангпари. Если не задержать сурами у Байгары, ещё через месяц-полтора они будут там. И тогда всё. Конец. Точка".

В этот миг он вздрогнул. Правитель заговорил на родном языке Элари — о том, что его друг подлежит казни.

8.

Иситтала прервала чтение приговора, грубо дернув Атхима за рукав, словно строгая мамаша. Похоже, здесь мало кто его уважал, — в зале захихикали. Правитель растерялся и смолк, смутившись как мальчишка, каким он, в сущности, и был, — Элари не дал бы ему больше двадцати пяти лет. Вместо него заговорила Иситтала, — закрыв глаза, Элари бы поклялся, что говорит светлолицая девушка, а не смуглая дочь пустыни.

— Я не посмею упрекнуть никого из вас в трусости. Однако, ваш товарищ Атхей Суру дважды бежал с поля боя, бросив своих солдат. Такое дважды заслуживает смерти, но: первый раз он бежал ради жизни друга, который сражался вместе с ним, и сейчас стоит перед вами.

Тридцать пар любопытных глаз сошлись на Элари, пытаясь отыскать в нем нечто особенное. Юноше стало очень неуютно. Когда он заметил, что Суру здесь нет, то с ужасом подумал, что его друг сбежал в третий раз, который ему уж точно не простят.

— Второй раз он бежал, не в силах делать то, что нам велит долг, но что противно нашей сути. Такое можно понять и простить, но ещё он убил лучшего друга этого юноши, — убил на его глазах, — и поэтому виновен перед ним, а не перед нами. Примешь ли ты искупление кровью, Айскин Элари?

— Да, — совершенно не представляя, о чем идет речь, ответил юноша. По его позвоночнику пробежал неприятный холодок. Не обрек ли он друга на смерть?

— Быть по сему.

Вдруг в зале стало очень тихо. Проследив за направлением взглядов, он увидел Суру. Тот показался в одном из темных боковых проходов и теперь шел к нему, странно покачиваясь, явно нетвердо держась на ногах. Обеими руками он сжимал синюю чашу из глянцевитой керамики, украшенной странным узором. В чаше плескалось что-то красное... с недавних пор Элари был очень хорошо знаком этот цвет — кровь.

Лицо Суру, всего несколько минут назад смуглое, стало пепельно-серым, и, увидев его левое запястье, обмотанное тканью, Элари догадался, чья это кровь. Её было много, — ровно столько, сколько может отдать файа, ещё оставаясь на ногах. Юноше вдруг стало страшно. Он почувствовал, как слабеют ноги.

Суру остановился перед ним. Элари увидел, как дрожат его крепкие руки, сжимающие чашу, и увидел его глаза, совсем не такие яркие, как недавно, — взгляд существа, уже лишь наполовину осознающего мир, наполовину плавающего в сонной темноте. Он представил, каких усилий стоит Суру просто стоять на ногах... крови было так много... совсем свежей — над ней ещё поднимался пар.

— Я убил твоего друга, — Суру говорил очень тихо, но понятно. — Убил в приступе безумия, чтобы избавить от мучений, хотя мой долг требует бороться за жизнь товарищей до последнего вздоха, — моего или их. И я ранил тебя больнее, чем мог бы оружием. Если ты согласен простить меня — прими этот дар, — он протянул Элари чашу.

Тот осторожно взял её, с ужасом чувствуя, какая она тяжелая... и теплая... теплая, как кожа, под которой минуту назад текла эта кровь...

— Что... что я должен... с этим делать? — с трудом проглотив комок в горле, спросил Элари.

— Выпить. Всю, до капли. Прямо сейчас.

Элари заглянул в чашу и его замутило.

"Она же ещё живая! — с ужасом подумал он о крови. — Живая! Она ещё его плоть! Я не могу пить кровь друга, который смотрит в мои глаза! Не могу! Не могу!"

— Я убил часть твоей души, твоей жизни, — она умерла вместе с твоим товарищем, — сказал Суру. — Взамен я даю тебе часть своей жизни. Это справедливо. Ты можешь принять её... или не принять.

— А если нет? — голос Элари задрожал.

— Отказаться от уже принятого дара жизни, — смертельное оскорбление. Тогда через три дня мы сойдемся в поединке, и смерть рассудит, кто из нас прав.

— Прощение — дело добровольное, да? — голос Элари зазвучал неожиданно зло. — Хочешь — прощай, не хочешь, — умирай, да?

— Ты можешь выбрать любое оружие, место — всё, кроме времени.

— Да? Мне уже предлагали, какой смертью умереть. Ты же... — Элари задохнулся от злости.

Суру промолчал, спокойно глядя на него, и юноша вдруг понял, что этот прирожденный боец просто позволит себя убить, — чтобы он, дурак, не умер от собственной глупости... или заставит убить, если он не захочет.

Элари захотелось грохнуть чашу об пол и завопить во весь голос... он уже сделал движение, когда Суру схватил его за руки. Они дрожали... но их хватка была крепкой.

— Слушай, ты, идиот! Если ты так поступишь с жертвенной кровью, ты смертельно оскорбишь не только меня, — весь мой народ. Такого мы не прощаем никому. Здесь тридцать Воинов — лучших из лучших. Разбив чашу, ты не проживешь и секунды. Ради своей жизни, и ради моей тоже, — прими дар!

— Ладно! — Элари стряхнул его руки, чуть не расплескав содержимое чаши. — Всё как хочешь! — он поднял чашу и резко припал к краю, чтобы покончить с этим побыстрее. В последний миг он ощутил запах... и его замутило. Он испугался, что сейчас его вырвет, — прямо в чашу.

"Интересно, что они со мной тогда сделают? — подумал он с внезапно холодным любопытством. — Заставят умереть медленной смертью? Или очень медленной?"

Эта мысль придала ему мужества и он сделал глоток. Его рот наполнился кровью... ещё живой кровью. В первый миг его желудок взбунтовался, но потом...

Потом он понял, что значит быть хищником, — он пил кровь друга, и ему нравился её вкус.

9.

Когда Элари опустил чашу, Суру невольно попятился. Перед ним стоял совсем другой юноша, — гибкая фигура подобралась, мускулы напряглись, лицо стало твердым, глаза смотрели внимательно и остро. От их пристального блеска файа стало не по себе, — они даже не просили добавки, а спокойно оценивали, — взять ли её сейчас или подождать удобного случая.

Потом Элари моргнул и наваждение исчезло... но осталась эта невесомая легкость движений... и этот внимательный взгляд...

— Что с тобой? — спросил Суру.

— Я не знаю, — юноша прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. — Словно я...

— В тебе — часть моей жизни. Теперь мы братья — ты и я.

— Наверно. Я чувствую... — Элари несколько раз повернулся с пугающей грацией, потом вдруг прямо с места прыгнул на целый метр вверх, кувыркнулся в воздухе и вновь стал на ноги. Его сандалии ударили в пол с шумом пистолетного выстрела, но тело даже не дрогнуло, — оно осталось пружинистым и твердым. Вдруг он заметил, как смотрит на него Иситтала — совсем как...

Прежде, чем он успел понять это, Суру начал оседать, и юноша подхватил его на руки, не удивленный тем, насколько он легок.

Глава 7:

В садах Лангпари

1.

— Интересно, почему они послали со мной тебя? — спросил Элари, отвернувшись от окна. За ним был уже вечер, — вечер дня, когда он обрел брата. — Ну, я, — это понятно. Мне восемнадцать лет, по вашим законам я не могу здесь жить. Но ты — Воин, а их осталось так мало!

— Это просто. Побежавший дважды побежит вновь. Лучше отправить его туда, откуда бежать уже некуда. Так будет лучше для всех и для него самого. А Воины нужны везде... и я сам рад вернуться домой. Я познакомлю тебя с моей мамой.

— Она жива?

— В отличном здравии. И ещё, там у меня три сестры — три старших сестры. Благодаря им я и стал воином, — иначе мне не удалось бы выжить, — Суру широко улыбнулся.

— А у меня никого нет, — просто ответил Элари.

— Извини, — Суру помолчал. — Я совсем забыл, кто ты. У нас почти нет сирот.

— Извиняю. Надеюсь, это не потребует от тебя нового искупления кровью?

— Только пары приятельских затрещин, — Суру улыбнулся ещё шире. — Кстати, как ты?

— Всё прошло, — Элари задумался. — Только... только что-то во мне теперь всегда будет хотеть крови. Ты не представляешь, как это было приятно — чувствовать себя невесомым, как воздух, и твердым, как сталь. Все мои чувства обострились... я словно проснулся! И не хотел засыпать. Теперь я стыжусь этого, но не жалею. Увы.

— Ты думаешь, что в искуплении кровью платил только я? Ты тоже — своей наивностью. Теперь ты — не совсем прежний. Кстати, ты проживешь этот вечер без меня? Мне надо пойти кое-куда...

— Куда?

Суру смутился.

— Ну...

— Она красивая?

Суру промолчал, опустив голову, но смуглая кожа на его щеках стала чуть-чуть — самую малость — темнее.

— Извини. Я такой глупый...

— Ты красивый, — Суру как-то странно смотрел на него. У него был задумчиво-мечтательный взгляд. — У вас были одинаковые глаза.

— У кого?

— У Иситталы и у тебя, во время искупления кровью. Она смотрела на тебя... боюсь, у вас похожие души. Это опасно... но я плохо её знаю, Элари. Наши женщины свободны в своём выборе. Если она полюбила тебя, Ир не сможет её удержать... никто из нас не сможет. Это тоже закон — выбор в любви священен. Нельзя запретить любить.

— Мне надо её избегать? Чтобы мне не выпустили кишки?

Суру рассмеялся.

— Она сохранила мне жизнь, наплевав на законы, — всего лишь затем, чтобы ты не расстроился. По-моему, огорчать такую девушку довольно неразумно. К тому же, она была лучшей в Садах, а ты будешь там жить... может быть, она...

— А короче нельзя?

— Короче, я завидую тебе. Ты можешь обрести великое счастье. В любом случае, она не причинит тебе вреда... умышленно. А ободранные плечи заживают быстро.

Теперь Элари тоже смутился и покраснел.

— Ладно, я пошел. Только не замечтайся. Нам этим же вечером на корабль, не забыл? Если я не приду в девять, иди в порт и жди там. На крайний случай... названия ты всё равно не прочтешь... такой синий парусник с белыми мачтами. Он там один, так что не спутаешь. Если я не приду, — спокойно садись и уплывай. Я найду другой корабль и через пару дней догоню. Идет?

— Ага.

Хлопнула дверь. Элари остался один. Он сбросил сандалии и с ногами забрался на стул у окна. Ему нравилось смотреть на эту чужую жизнь... но его сердце уже пело в сладком предчувствии новых приключений. Ночное плавание на паруснике среди ароматов осени, — о чем ещё можно мечтать?

Но сегодня этой мечте не суждено было исполнится.

2.

Элари не сразу понял, что надвигается буря. На северо-западе и севере небо резко потемнело от наползающих из пустыни мощных туч, — они плыли, казалось, прямо на него. Под основном их слоем, кое-где спускаясь почти до земли, неслись рваные, бурлящие низкие облака. В тучах непрерывно сверкали молнии. Их непрестанные розоватые вспышки дополнял гром, словно катавшийся по небу.

Скоро небо потемнело, словно опустившись на землю. Ветер всё усиливался. Что-то упруго било по стеклам... снег! Элари поспешно натянул теплую куртку и кинулся наружу. Пропустить такого он не мог.

Дверь на улицу открылась с трудом. Ветер промывал двор, поднимая вместе с крупинками песка кинжально заостренные камешки, бумагу, мусор и стебли бурьяна. Всё это бешено кружилось в маленьких смерчах, что метались меж стен, пытаясь найти выход и продолжить свой бег. Они то и дело налетали на юношу, мешая смотреть и забивая пылью рот и нос. Он спешно вернулся назад и жадно припал к окну.

Пыль окутала город, становясь всё гуще и превращая день в ночь. Она просачивалась даже в мельчайшие щелочки. Как ни были плотны добротно сделанные рамы, пыль всё же находила, куда проникнуть, и на подоконнике появились узкие, постепенно растущие полоски.

Наконец, Элари начало казаться, что дом поднимает на воздух. Ветер гудел в кровле, неистово, почти до земли, склонялись деревья, беспомощно размахивая ветками, — они стали черными, будто их окунули в мазут. Город продувался насквозь. Машины подбрасывало на ухабах, — на улицах уже появились наносы песка и намерзлины.

Уже должна была начаться настоящая ночь, но Суру не возвращался. Элари мог его понять, — он и сам бы не сунулся на улицу, а в такую погоду ни один корабль не выйдет в море. Он успокаивал себя, — такие бури тут наверняка дело обычное... ведь ветер ничего не ломал...

На улице повалило столб, снопы искр на миг осветили сумрачную комнату, дерево с разметенными ветвями, провод змеисто завился, прожег бурьян. Погасли огни и улица потеряла очертания. Элари весь обратился в слух. Из звуков, кроме настойчивого гула ветра, доносились обрывочные крики файа, судя по густому рокоту тракторов, заводивших тросы на крыши, — чтобы их не снес ураган.

В сплошном ночном мраке терялись и изменялись ранее приметные ориентиры. Полосы деревьев гудели и сгибались в полудужия. Свет фар автомобилей выхватывал странные картины: казалось, что гнулись столбы, хотя они должны были ломаться, а не гнуться.

Ветер нес снег и пыль, они оседали на крыши домов, засыпали окна, двери. Кровля над головой юноши уже потрескивала в разных местах. Оборванные провода тревожно стучали по стеклам. Элари видел, как бульдозер раздвигает бугристые кучи мелкозема, чтобы файа могли выйти из засыпанного песком подвала. Черная буря обрушилась сразу, как лавина. Но благодаря многолетней привычке паники не было.

Элари больше не мог сидеть дома, — тут, в темноте, было попросту жутко. Он не мог заснуть, ему постоянно казалось, что происходит что-то непоправимо страшное. Напялив на себя всю теплую одежду, какую смог найти, он снова выбрался на улицу.

Хотя было уже далеко за полночь, ураган не прекращался. Всю Байгару окутал мрак, столь густой и клокочущий, что Элари приходилось с опаской передвигать ноги и держаться за стену, чтобы не потерять равновесия. Мороз деревенил губы, обжигал пальцы в рукавицах, и, казалось, леденил даже кровь. Юноша не мог поверить, что всего несколько часов назад ходил здесь в одной тунике и сандалиях на босу ногу.

Наносы снега и пыли росли прямо на глазах. Аллейка молодых тополей, посаженная явно этой весной, укрылась ползучим сугробом, а одно старое дерево рухнуло, — Элари вскрикнул, когда толстый ствол переломило, как корабельную мачту. Его крик потерялся в гуле ветра, словно писк комара.

В облаках пыли, еле пробивая её, ползли трактора с зажженными фарами. В них возникали и пропадали фигуры файа, едва одолевавших неистовые порывы ветра. Где-то горело, растрепанный дым несло вместе с мусором, бумагой, снегом, палыми листьями. Всё труднее становилось дышать, — воздух наполнился перетертым в пыль камнем. Бугор, канава, кустарник не мешали ветру и лишь ненадолго задерживали его. Встретив препятствие, ураган быстро заметал его пылью, сравнивал, — и мчался дальше, в море. Насмерть замерзший Элари вернулся домой, в гулкий мрак, и вновь приник к окну.

Ветер не ослабевал, удерживая устойчивое северо-восточное направление. Он продолжал свою густую, будто сотканную из зловещих стонущих звуков песню. Элари уже слышал и утробное гудение сорванных дождевых труб, и плеск разбитого стекла, и скрежет отдираемых от кровли досок. Иногда наметала ледяная крупа, и тогда по стеклам будто шуршали и стучали намерзшими прутьями метел.

Внезапно рев урагана усилился, — словно работающий вполсилы мотор запустили на полную мощность. Элари ощутил, как задрожало здание. На улице вырывало с корнем вековые деревья. Падая, они как паутину рвали электрические провода. Крыша пятиэтажки напротив плавно поднялась в воздух и уже там рассыпалась на части, — доски и бревна унесло, как перышки. В магазине на первом этаже одно за другим выдавливало наружу толстые зеркальные стекла витрин. Над ним из окна верхнего этажа торчали какие-то балки, — Элари не сразу понял, что это балки рухнувшего перекрытия.

"Мне повезло", — подумал он. Ветер бесновался, валя электрические столбы, стены дома содрогались так, что, казалось, вот-вот рухнут. Потом Элари вспомнил, что стекло хрупче, чем кирпич, и вовремя, — стоило ему отойти от окна, как его разнесло вдребезги. Ветер ворвался в помещение.

"Интересно, какова его скорость? — подумал он, сидя в углу. — Тридцать метров в секунду? Сорок? Мороз явно больше десяти градусов. А что творится на плато? — Он вдруг вспомнил стены крепости, — обветренные, неровные, похожие на старую скалу. — Не хотел бы я сейчас стоять под шпилем главной башни... — И тут его пронзила ещё одна мысль. — А что происходит на полях?"

Ответ был страшен и прост, — сейчас ветер сносил в море тонны самой плодородной земли, её верхний почвенный покров. Ураган сдирал с земли кожу. Ветер звенел и дул всё сильнее, даже здесь, в комнате, он пронизывал, обмораживал голые руки и лицо, осыпал измельченной землей, смешанной с сухим снегом... а снаружи он склеивал мелкозем, прессовал его, давлением урагана превращал в черные дюны.

С моря принесло птиц, похожих на чаек, — они погибали на лету, становясь из белых черными, и кричали страшно. Даже когда они умирали в воздухе, буря еще долго трепала их тела в своих струях, а потом бросала окоченевшие трупы на землю. Поваленные столбы размахивали на ветру оборванными проводами.

Вдруг яркая сине-белая вспышка осветила комнату. За ней последовал необычайный по силе взрыв, подобный взрыву мощной бомбы. Элари испуганно сжался, но любопытство вновь потащило его к окну.

Минуты через две он увидел оранжевый шар диаметром в полметра, — ветер нес его прямо на стену дома. Прежде, чем он успел это осознать, ярко-голубая вспышка ослепила его, и в тот же миг раздался гром, подобный пушечному выстрелу. Элари даже не сразу понял, что он сам и дом напротив совершенно целы.

Секунд через двадцать над крышами пролетел второй шар, — белый и яркий. За ним оставался длинный туманный след. Шар исчез, и секунды через три донесся раскат грома. Элари не представлял, что это могло быть, но продолжал смотреть, охваченный любопытством.

Словно в награду, из низких темных облаков выпал третий шар. Он плавно спланировал к земле и закружился по улице, то быстро, то зависая, не замечая бешеных порывов ветра и переливаясь тусклой радужной желтизной. Вокруг него четко выделялся туманный слой. Элари с тревогой следил, как шар носит по улице, — он был не меньше метра в диаметре. Затем шар скрылся с его глаз, а секунд через пять снова раздался мощный взрыв.

На этом его нервы, наконец, сдали. Он пробрался в ванную и заперся там, затаившись в кромешной темноте. Когда стало светло, он не сразу понял, что очередной огненный шар внезапно возник возле двери. Перепуганный, он замахнулся на него, — и шар вдруг исчез, не причинив вреда, как галлюцинация. Элари уже не мог понять, было это или нет, и испугался за рассудок. Ему казалось, что он сходит с ума... нет, уже сошел.

Словно ребенок, он сжался в углу и заплакал, размазывая грязные слезы по щекам. Они принесли ему неожиданное облегчение. Он забрался в ванну и мирно уснул под вой ветра. Там его поутру нашел вернувшийся Суру и они долго смеялись.

За стенами, вторя их смеху, ревел ураган.

3.

Ураган продолжался пять дней. Поднятая в воздух земля засыпала оросительные каналы полей. Полосы деревьев также недолго служили защитой. Черная буря наметала на них мелкозем, заваливала до макушек, и свободно неслась дальше, уже по гребню дюны.

Пятое утро поразило всех тишиной. Ветра как и не бывало, но последствия урагана виднелись повсюду, — сломанные и вывернутые с корнем деревья в скверах, развалившиеся крыши и снежные заструги, перекрывшие все улицы города. Там, где ветер снес снег, тротуары и мостовые были покрыты словно в ступах истолченным стеклом и изломанными ветками деревьев. Старые здания Байгары выдержали бурю, пострадали лишь окна и крыши. Были и раненые, но благодаря организованности файа их оказалось немного.

Зато полям был нанесен страшный ущерб. Гигантские метла бури долго скребли почву, пока не выбрали её верхний плодородный слой и не добрались до более твердого камня. Местами сохранилась желтая размочаленная зелень бывших озимых посевов. Весной поля придется засевать заново, иного выхода не было, — но даже при лучшем исходе Байгару ждал голод.

4.

Теперь Элари не хотел уезжать из столицы, — он видел, как смотрели на него те, кто не мог попасть в уютный оазис. Во время урагана он работал вместе со всеми, и даже черный от грязи, падающий от усталости, был счастлив. Сейчас же он ощущал себя предателем, и ненавидел это чувство. Но закон был непреклонен. Все юноши, не достигшие двадцати лет, должны жить в Лангпари. Исключений не было.

Теперь он знал загадку огненных шаров, — шаровых молний, приносимых каждой бурей из пустыни Темраук. Молва уверяла, что огненные шары бродят там и когда никакой бури нет, но Элари не верил этому... точнее, не хотел верить. Он боялся, что земля, на которой ему предстоит отныне жить, перестанет ему нравиться... и, в то же время, его тянуло самому узнать, — а что там?..

Но пока его ждали более простые заботы. Переезд в Лангпари в сезон осенних бурь не обещал быть легким, — Элари помнил свое первое морское путешествие. Но всё оказалось проще. Прекрасным ясным утром он, вместе с Суру, взошел на палубу корабля, — просто взошел, ведь и теперь все его вещи легко умещались в карманах. Вопреки ожиданиям, плавание оказалось неожиданно спокойным и легким. Элари понравился парусник и к концу путешествия он уже совсем неплохо управлялся с треугольными парусами... он уже мечтал, что путешествие затянется...

На исходе пятых суток плавания они вошли в гавань Лангпари.

5.

Долина Лангпари была продолжением обширного залива, — самого северного угла моря. Залив стискивали два сближавшихся хребта, — голых, угрюмых, скалистых, обросших понизу темной зеленью. Гавань занимала небольшую бухту в устье неширокой реки. В ней стояло несколько траулеров, парусники, и, к удивлению Элари, сторожевик, — единственный военный корабль на всем море Нанг-Ламин. Выглядел он не слишком внушительно, — всего с двумя пушками и полудюжиной пулеметов, — но на него приятно было смотреть.

Вход в долину заграждал крутой и голый травянистый увал, возвышаясь над покатыми прибрежными лугами. Лишь справа, у скалистого склона хребта, виднелось узкое ущелье, поросшее лесом, — первым, какой он видел тут после бегства из Айтулари. У ущелья светлели аккуратные дома небольшого поселка, к ним от пристани поднималась дорога. Над поселком, на самой вершине увала, стоял форт, — низкая насыпь в форме усеченной пирамиды, увенчанная двумя крохотными снизу орудийными башнями. Форт держал под прицелом и этот похожий на длинное озеро залив, и узкие каменистые полоски берега между прибоем и непролазными зарослями, взбиравшимися по нагромождениям обрушившихся глыб.

К удивлению юноши, у пристани их ждал автобус, — небольшой, побитый, но самый обычный автобус, к каким он привык в Айтулари. Идя к нему, он плотнее запахнул куртку и поёжился, — день был серым, темноватым, сильный ветер дышал уже осенней сыростью. Здесь был унылый край, — но далеко не мертвый.

— Куда дальше? — спросил он, когда они уже уютно сидели в теплом салоне.

— Домой, — Суру улыбнулся. — Куда же ещё? Я познакомлю тебя с моими сестрами... с мамой... — он улыбнулся ещё шире.

Автобус тронулся и разговор немедленно иссяк, — Элари с большим интересом смотрел в окно. Они миновали поселок моряков, самый обычный на вид, потом углубились в ущелье. Справа на камнях кипела неширокая, но бурная река, слева, — и за рекой тоже, — высился лес. Деревья были старыми, зелень темной, но он смог разглядеть в зарослях колючую проволоку и промельки бетона: в густом подлеске прятались укрепления. Наверное, они тянулись и по гребню увала, невидимые снизу.

За увалом открылся простор долины Лангпари. Широкая, она протянулась на несколько десятков миль, но в ней жило всего сорок тысяч файа. Вдоль реки шли возделанные поля, дальше по склонам гор поднимался лес, скрывая многочисленные мелкие селения. Здесь не было города, и это тоже понравилось Элари.

К северу горы становились всё выше, на их вершинах лежал снег, и безымянный перевал меж снегов вел в пустыню Темраук. Ближе, почти в центре долины, километрах в тридцати, возвышался поросший лесом холм. Его венчало крохотное отсюда белое здание атомного реактора, остановленного восемьдесят лет назад. Ещё там была плотина, — столь же древняя. Всё это файа построили задолго до того, как долиной Айтулари завладели сменявшие друг друга Председатели, когда их превосходство над людьми в знаниях и технике ещё не стало мифом. Элари вполуха слушал рассказ друга, глядя на редкие встречные машины, фигурки работающих на полях файа, небольшие чистые поселки...

Он уже знал, что здесь жили лишь дети и молодежь. Когда родители, повзрослев, переезжали в Байгару, дети росли одни, под присмотром воспитателей, — единственных здесь взрослых. Элари сам вырос в приюте и совсем не считал это страшным. Напротив, именно поэтому он хотел жить здесь, в долине Лангпари.

6.

Родное селение Суру оказалось совсем небольшим, — единственная улочка из десятка бетонных двухэтажек, покрашенных в темно-синий цвет. За ними стояли всякие хозяйственные постройки, за ними, неожиданно близко, — лес. От шоссе они шли сюда больше часа, причем в гору, но, наслаждаясь удивительно свежим и прохладным воздухом долины, Элари радовался этому. Рядом с ним был друг и впереди его ждало длинное и интересное знакомство с этим новым местом.

Наконец, они замерли перед облупленной деревянной дверью, но Суру медлил, никак не решаясь взяться за ручку. Он опустил голову, а когда поднял её, глаза у него были мокрые.

— Знаешь, я никогда не надеялся вновь это увидеть, — тихо сказал он. — Дом... маму... а эта дверь не изменилась с тех пор, когда я был вот таким, — он коснулся ладонью бедра. — Бог с ним, с позором, но если бы не ты... — он, наконец, справился с волнением, и постучал.

Едва они вошли, Суру кинулся в объятия матери, они обнялись... застыли... Элари замер на почтительном удалении, смущенно отведя глаза. Но, когда мать и сын ушли, оставив его наедине с сестрами, он растерялся. Перед ним стояли три уже взрослых девицы в простой легкой одежде, годной и для дома, и для улицы. Все они были крепко сложены и повыше его ростом. Когда одна из них протянула ему руку, он замялся, не зная, что делать, — пожимать её или целовать. К счастью, дочка одной из них, — прелестная трехлетняя кроха, — потянула его за рукав, с бесстрашным любопытством глядя на первого в её жизни человека. Элари сел на корточки, и осторожно пожал протянутую ему крохотную ручонку. Девушки засмеялись, и он больше не чувствовал себя здесь чужим.

Дальнейшее юноша запомнил смутно, — слишком много незнакомых вещей, еды, лиц. Элари не привык к семейным торжествам, и скоро начал неприкаянно бродить по дому. Огромная квартира занимала два этажа и ровно половину всего здания. Файа даже здесь не изменили своему правилу, и в Лангпари не было частных домов, — только вот такие.

Гуляя в одиночестве по чужим комнатам, он вновь почувствовал себя неуютно и вернулся к столу, где с ним захотела поговорить мать Суру, — высокая женщина лет сорока пяти, величественная на вид. Элари робел перед ней, не умея ни сесть, ни повернуться, и только мямлил что-то невнятное, но при том ему было удивительно хорошо. Когда она всё же усадила его и вдруг погладила по голове, он внезапно почувствовал тепло в груди. Лишь сейчас он, не знавший материнской любви, начал понимать, чего лишился. В конце концов, он расплакался, словно маленький мальчик, и не стыдился, когда она стала успокаивать его.

7.

Вечером следующего дня он и Суру стояли босиком на плоской крыше дома, любуясь селением. Солнце висело ещё высоко, но пушистые бока разорванных туч уже золотились. Они неспешно плыли по небу, и разные краски, угрюмые и веселые, бежали, сменяясь, через мрачную зелень высоких лесов, от серых гранитных вершин к светло-зеленым лугам на склонах нижних уступов. Узор разбросанных по ним белых камней был столь причудлив, что юноша поначалу принял его за какие-то надписи. В воздухе стоял удивительный аромат сырой лесной свежести. Элари очень нравилось здесь, но он дико стыдился того, что расплакался вот так, у всех на глазах. К тому же, он уже получил всё утешение, в каком нуждался. Здесь его ждал покой... но его деятельная натура уже требовала приключений, новых впечатлений, — и, может быть, любви.

— Приключений и любви? — Суру улыбнулся в ответ на его фразу. — Я не против. Ты хочешь побывать в Золотых Садах?

— А что это?

— Как бы сказать... тут место, где дети рождаются, растут, получают воспитание. А там находится исходный пункт всего... ну... процесса.

— Где они зачинаются, так что ли?

Суру улыбнулся.

— Ну в общем... да, но не только. Это место... сердце нашего народа. Там живут лучшие юноши и девушки, там рождаются самые красивые дети. В общем, это место, где живет и умножается красота. А ещё — хранятся наши обычаи, знания, место, где обучаются лучшие из нас, — Воины, воспитатели... любой файа может прийти туда и попросить любви, — глаза Суру хитро сверкнули.

— Это что, публичный дом?

— Пару веков назад за такое тебе отрезали бы язык. Там девушки не берут платы. У них есть право отказать просящему... так они чаще всего и делают. А второго шанса у тебя не будет. Никогда. Многие так и не решаются побывать там, боясь получить отказ. В этом нет ничего позорного, но... ну, ты-то им наверняка подойдешь, — он покосился на задумчивое, красивое лицо Элари.

— А ты?

— Я? Я вырос там, но до сих пор не решался.

8.

Они вышли к Золотым Садам уже в темноте, — традиционное время для таких посещений, как сказал Суру. Сады занимали громадный кусок земли в самом центре долины, у подножия реакторного холма. Их окружала высокая каменная стена с зубцами и башнями, покрытая от старости мхом. Вопреки ожиданиям Элари, их пропустили за ворота беспрепятственно. Насколько он мог видеть, это были настоящие сады, самые лучшие, какие можно развести в этом холодном влажном климате, — ничего, кроме деревьев и зелени. Лишь у подножия холма виднелась группа громадных каменных зданий, — темных, старинных даже на вид. В отдалении от них стоял высокий промышленный корпус из серого бетона, и по сравнению с ним они казались небольшими. Со своими вентиляторами и толстыми горизонтальными трубами он казался совершенно неуместным здесь, в обители любви. Массивные глухие стены намекали на мрачную потаенную работу, не любящую солнечного света и посторонних глаз. Элари ощутил возбуждающий вкус таинственной опасности.

К его сожалению, они не пошли туда. Суру свернул к массивному прямоугольному строению с плоской крышей и глухими гранитными стенами, украшенными старинной резьбой. Внутри оно оказалось неожиданно уютным: пушистые ковры на полу, — их заставили разуться у входа, — завешанные зеленой тканью стены, мягкий свет незаметных ламп...

Две тоненьких, красиво одетых девушки предложили им подождать, и, смеясь, исчезли за внутренним занавесом. Они сели. Элари ощутил неожиданно сильное волнение. Он по мере сил привел свою одежду в наиболее приличный вид и самым тщательным образом вымылся, но всё же опасался, что выглядит растерянным и неловким. Пригладив свою растрепанную гриву, он запоздало подумал, что не помешало бы и подстричься... и тут же почувствовал, что за ним наблюдают.

Нервно осмотревшись, Элари не заметил ничего. Тишина, мягкий свет, особый, мягкий запах этого места исключали даже мысль об опасности... но Суру тоже оглядывался, — растерянно и тревожно, — и волнение друга необъяснимым образом успокоило юношу.

Наконец, та же смеющаяся девушка предложила им войти. С бешено бьющимся непонятно почему сердцем Элари откинул полог. Там были ещё девушки, — семь или восемь, — но он на них не смотрел. В один миг всем его вниманием завладела Иситтала, — высокая, гибкая, очень красивая в простой одежде, — белой футболке, шортах и сандалиях. С минуту они молча смотрели друг на друга. Юноша задыхался от волнения, — он чувствовал страх и щемящее предвкушение чего-то необычайного. Наконец, Иситтала подошла к нему и взяла в свои узкие крепкие ладони его руки. Элари попытался выдернуть их, но у него не получилось. Она смотрела прямо в его глаза и он опустил взгляд... невольно глядя на её руки, и чувствуя, какие они прохладные и гладкие.

— Я выбираю этого юношу, — сказала она громко.

Элари словно очнулся от сна и осмотрелся. Девушки уже расходились. Одна из них вела за руку смущенного Суру, — ему тоже повезло. Ещё через несколько секунд они остались одни. У него сладко защемило сердце. Сейчас...

— Любовь, — рассвет жизни, — сказала Иситтала, всё ещё неотрывно глядя в глаза юноши. — И она особенно прекрасна на рассвете дня. Таков обычай, — пояснила она, заметив его удивление. — Но завтра утром у меня будет много дел, так что... ты не против?

Элари ужасно смутился и густо покраснел. Она была старше его, — лет на восемь, — и рядом с ней он чувствовал себя неловко.

Иситтала потянула его за руку.

— Не бойся. Я тебя не съем. Пошли.

9.

Она нырнула под занавес, сливавшийся с драпировками стены. Элари, волнуясь, как мальчишка, поспешил за ней. Длинная, почти темная каменная лестница привела его в сумрачный подземный зал с бассейном, едва освещенный отблесками живого огня. Здесь было очень тихо, едва доносился слабый плеск воды.

Элари замер у её кромки, осматриваясь. Казалось, он видел это место раньше, — во сне или в какой-то другой жизни. Тихий шорох за спиной заставил его обернуться. Он не сразу заметил Иситталу, — её смуглое нагое тело сливалось с тенями, падающие на бедра вьющиеся черные волосы казались облаком тьмы.

Юноша застыл, не замечая, что приоткрыл рот от восхищения. Она была очень красива, — немного пугающей, диковатой красотой, безжалостной в своём совершенстве. Трепещущий свет мягко растекался по её гладкой коже, слабо отблескивал на высокой груди, полускрытых тяжелой гривой крепких плечах, — буграм мышц на них могли позавидовать иные юноши, — сбегал вниз по сильной руке, очерчивая сумрак подтянутого живота, и задерживался на крутых изгибах поясницы. Широкие бедра, — воплощение женской силы, — смутно угадывались в полумраке.

Отвернувшись, отчаянно стесняясь, Элари выскользнул из несложной одежды. Иситтала медленно подошла к нему, рассматривая, и по коже юноши прошел резкий озноб. Она была так близко... он всем телом ощущал её тепло... её пальцы легко коснулись живота, и Элари вдруг бросило в жар. Он попытался отстранить девушку, но его руки самым естественным образом легли на её беззащитно открытую грудь...

— Ты весь очень красивый, — прошептала она, мягко, но неодолимо увлекая его за собой, на расстеленные на полу шкуры. Её ладони, легкие, как облачка, скользили по нему. — Теперь не двигайся... подожди... Не бойся. Закрой глаза... вот так... дыши ровно... тише... тише... расслабься... Вытянись.

Она касалась его ногтями и кончиками пальцев, постепенно спускаясь от пальцев рук к пальцам ног, скользя, казалось, прямо вдоль чувствительных веточек нервов, что тянулись под его кожей. Элари замер, почти не дыша. Плавая в истоме, он едва заметно вздрагивал, когда Иситтала касалась его самых чутких мест. Она постепенно усложняла пытку, доводя её до самых высших ступеней, и раз за разом подводя сладкую истому юноши к последнему пределу сопротивления. Мышцы Элари начали невольно вздрагивать, он закусил губу... потом, неожиданно для себя, рванулся, поймал девушку, обвил её руками и ногами... и негромко вскрикнул, когда их тела слились в единое целое. Иситтала двигалась очень умело и он, скрестив босые ноги на её узкой пояснице, порой переставал дышать от удовольствия. Она откидывалась назад, когда он ласкал её грудь, их бедра сплетались...

Это тянулось целый час, как показалось Элари, потом он умер, растаяв в яростном белом свете, и родился заново. Так с ним не бывало ещё никогда, — а ведь девушки не раз удивлялись силе его чувств...

Они долго купались, потом сели рядом и говорили несколько часов, иногда касаясь друг друга. Элари было очень хорошо, он чувствовал дикую радость просто потому, что любимая рядом, перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и с ней можно говорить обо всём. Его не смущало, что говорит в основном он, а она только слушает, что ради него она нарушила закон. Напротив, его радовало, что нашлась та, кто понимает его, и ей можно рассказать всё, о чем он думал, и всё, что он пережил, не скрывая, и не стесняясь ничего. Когда он замолк, ему уже нечего было сказать. Её лицо приняло странное, тревожное выражение.

— Я рада, что не ошиблась в тебе, — наконец, сказала Иситтала. — Но ты ещё совсем мальчишка. Вначале я не хотела этого, но теперь я помогу тебе. Тебе не хватает лишь знаний и опыта, — всё остальное у тебя есть. А теперь пойдем спать, — она усмехнулась, поймав его взгляд. — Просто спать. Я бы не против, но ты так устал...

Элари и в самом деле устал. Когда они добрались до стоявшей в нише постели и погрузились в мягчайшую глубину перин, юноша уснул почти мгновенно.

Но засыпая он понял, какой полной и мудрой может быть любовь.

10.

Рассвет он проспал, а утро выдалось мрачным и пасмурным. Одинокий Элари долго бродил в саду, вздрагивая от сырого холодного ветра. Настроение у него было хмурым, — похоже, о нем все забыли. Когда он проснулся, то не нашел ни Иситталы, ни вообще никого. Ему оставили завтрак, но это было слабым утешением.

Элари так задумался, что вздрогнул от неожиданности, заметив подошедшего Суру. Его друг был так же тих и задумчив, как и он сам.

— Знаешь, я не представлял, как можно любить, — смущенно сказал файа. — Стоило мне узнать её, — и другие выпали из моей души начисто!

— Да? — Элари улыбнулся, краем рта. — А я люблю её... и она меня тоже любит... я думаю. Она столько мне рассказала... Правда, что ваш народ раньше жил в совсем другом мире? И что сейчас тоже живет?

— Я не знаю, — мысли Суру в этот миг были ещё далеко.

— Она сказала, что мы... что вы... что ваш народ, — осколки, оторванные от целого, что нет надежды вернуться, и надо просто жить... что здесь... — Он не успел договорить, заметив, что Иситтала идет к ним, в легких сандалиях и похожем на тунику белом платье, толстом и явно очень теплом. На её густейшей, падавшей на спину черной гриве покоился массивный обруч из резного серебра, делая её похожей на принцессу. На её тяжелом поясе из чеканных квадратов вороненого железа висел длинный кинжал, ножны второго она держала в руке.

— Нам надо поговорить, — спокойно сказала она.

Суру безмолвно кивнул и пошел прочь. Элари удивленно смотрел ему вслед. Он уже знал, что некоторые файа более равны, чем другие, но не представлял, — насколько. Сейчас он понял.

— Ты... ты... ты любишь меня? — он заговорил о том, что считал самым главным.

Тотчас на лице Иситталы вновь появилось это странное выражение, — в этот миг она презирала его.

— Посмотри на меня, мальчишка. Могу ли я провести день, а потом ночь с тем, кого не люблю?

— Н... нет, — вдруг оробев сказал Элари.

— Я уже выполнила свой долг — подарила моему народу двух сыновей. А теперь получила третьего, — взрослого! — она фыркнула. — Да, я тебя люблю. Люблю! Но сейчас страшные времена, и я не хочу, чтобы любимый ушел от меня навсегда. Я ненавижу страдание. Я не хочу страдать. Если я люблю кого-то, я хочу, чтобы он жил! Я ненавижу истории, в которых умирают влюбленные, — это не трогательно, это просто мерзко и страшно.

— Но при чем же тут я?

Она взглянула на него. На миг её лицо приняло высокомерное выражение.

— Не забывай, где ты находишься. Не забывай, что лежит за этими горами. Каждый год кто-то... или что-то... приходит оттуда, и крадет людей... файа... почти каждый год, иногда и по нескольку раз в год. Оно — или они — неуловимы, но они крадут не всех, не тех, до кого легче добраться. Им нужны только те, у кого впереди ещё весь жизненный путь, и светлая душа. Они приходят не за жизнью, — они охотятся за нашими лучшими душами... и ещё больше наших лучших душ сгинуло в пустыне, пытаясь настичь охотников. Последнее похищение было почти год назад.

— Значит я — следующий? — Элари был скорее удивлен, чем испуган.

— Нет. Просто один из тех, кто подходит им. Одна жизнь в год, — так мало для сорока тысяч, чтобы они принимали это всерьёз! Я не думаю, что это что-то... сверхестественное. Скорее, среди нас, файа, завелась мерзость. А с ними можно драться. Их можно убивать. Держи, — она протянула ему отделанные латунью кожаные ножны.

Элари осторожно вытянул из них длинный кинжал с резной серебряной рукоятью и клинком из синей стали, таким острым, что кромки не было видно. Он был тяжелым и очень плотно лежал в руке. Такой же кинжал, — он лишь сейчас это заметил, — висел на бедре Иситталы.

— Я бы охотней дала тебе пистолет, но у нас есть только это. Всегда носи его с собой. Не расставайся даже в воде. Ночью ложи под подушку. Даже когда занимаешься любовью, — всегда держи под рукой. Запомни, — если оружие дальше, чем ты можешь дотянуться, — у тебя его нет.

— Но я не умею с ним обращаться!

— Странная речь для юноши, убившего сурами ножом! Что ж, я тебе покажу... — она вдруг прянула назад, и выхватила свой кинжал.

Её движения походили на танец и были завораживающе красивы. Элари слишком поздно понял, что просто не может уследить за мельканием смертельно длинного клинка. Она же убедилась, что он не смотрит, что она делает, а просто любуется движениями её гибкой фигуры.

— В этом твоя беда. Ты любишь красоту, но тебе не хватает твердости. Если ты хочешь убить этим, — она взмахнула кинжалом, — не тыкай, а бей так, — она вскинула руку, и кинжал полетел вперед, как копьё. — Бей в глаза. Или в горло, вот так, — она сделала широкий взмах, словно орудуя мечом. — Если у тебя нет ножа, — всё равно бей в горло. Бей, не подходя ближе, чем на расстояние вытянутой руки, бей, и тут же отходи, — так ты если и не победишь, то останешься жить. Не забывай о второй руке. Ей можно отвлечь врага, а потом... — она сделала взмах, словно распарывая живот.

Элари покоробила эта равнодушная безжалостность.

— Но я не смогу!

— Даже когда будешь драться за свою жизнь? Или за жизнь любимой? Не забывай, что история пишется теми, кто остается жить. Да, убивать страшно, — но умереть, оставив землю мрази, гораздо страшнее! Если воин пал, не взяв прежде жизни врага, мы считаем его смерть позорной. Ладно. Вряд ли я буду хорошим учителем, — ты больше смотришь на мои бедра, чем на руки, но я нашла того, кого ты будешь слушать. Икки!

Из зарослей выбрался высокий гибкий юноша в темной одежде неопределенного цвета. На его босых ногах были ременные сандалии, поверх куртки надет панцырь из стальных пластин, — он покрывал его плечи и спускался до верха бедер. На его боку висел короткий меч. Голова юноши была непокрыта и густая черная грива касалась плеч.

— Иккин Кимириин, — представила Иситтала. — Он возродил военное искусство древности, раз уж у нас нет возможности пользоваться современным. У нас есть уже пара тысяч таких, но лишь немногие действительно хороши. Он будет учить тебя.

— Постойте, а солдаты? Здесь гарнизон в двести... файа.

Иситтала приподняла верхнюю губу в свирепой усмешке.

— Они не здесь, в Унхорге — это наша единственная крепость в Темрауке... наше первое селение в этом мире. Там установлена Великая Машина, которая должна была нас защищать... она давно сдохла. Но её продолжают охранять двести наших лучших солдат.

— И их нельзя вызвать сюда?

— Они должны стеречь Машину. Таков обычай. У них пятьсот стволов в арсенале и пушки, но они не подчиняются никому. Хранитель Машины, Энтиниин, умер. Он был очень стар. Сейчас там главный Ньярлат, и он подчиняется лишь себе. Правда, мы поставляем им продовольствие... но их собственных запасов хватит ещё на пару лет. Раз в год туда идут караваны, — мы везем им продукты, сменяем воинов, и всё. Здесь их почти нет. Суру и гарнизон форта, — вся армия Лангпари.

— А форт?

— Там всего две шестидюймовки, и снарядов осталось немного. На сторожевике тоже.

— Так мы будем сражаться с сурами вот этим? — Элари поднял кинжал, поняв, что не ошибся в предназначении Байгары. Но файа не обратили на это внимания. На лице Иситталы вновь появилась свирепая усмешка.

— Если повезет — нет. Когда сурами полезут к нам, мы их так ошарашим... Ничего конкретного, правда, не обещаю, — сам увидишь.

— А всё же? — Элари был непреклонен.

Она вновь усмехнулась.

— Ладно. Пошли.

11.

Всего через пару минут они вышли к странному сооружению. Элари сперва принял его за холм, потом заметил врезанный в землю железобетонный портал, наглухо перекрытый стальными воротами высотой метров в пять. От этого портала, от косых срезов его невиданно толстых стен, от массивных выступов стали веяло несокрушимостью. Холм окружала сложная и высокая изгородь из колючей проволоки, натянутой на белых роликах. За ней и на вершине холма серели низкие укрытия для стрелков, почти невидимые в густой высокой траве. Сбоку от ворот, на краю залитой бетоном площади, стоял настоящий бункер, — покатый, приземистый, с тремя амбразурами, сейчас прикрытыми изнутри стальными заслонками.

Внутри ограды расхаживали скучающие стражи, — несколько рослых мускулистых девиц с волосами, собранными в тяжелые узлы на затылке. У всех были длинные ножи и длинные луки с колчанами.

— Некоторые думают, — Иситтала мотнула головой, — что символ Садов, — это наши ноги, скрещенные на задах мальчиков. Сомневаюсь, что они видели это. Правда, там, в бункере, сидит ещё пара парней. У них чуть ли не единственные пистолеты во всем Лангпари, но там самое уязвимое место, — ворота открываются по сигналу оттуда. Замок кодовый, но всё же...

— Зачем мне это знать... что бы там ни находилось?

Она вновь усмехнулась — усмешкой хищницы.

— Я не думаю, что ты нас предашь... если прежде не лишишься рассудка от боли. Там бомбы.

— Какие бомбы?

— Атомные. Тот реактор и то здание, — всё это строилось ради вот этого. Тут, в горах, есть уран. В том здании его очищали... обогащали... Часть шла в реактор, чистый уран — в бомбы. Точнее, в шестидюймовые снаряды. Завод давно и безнадежно остановлен, — сейчас уже никто не знает, как он работал. Это было так давно... Реактор остановился сам, когда вышло горючее. А снаряды остались. Их всего восемнадцать, и они слабые, — по три килотонны каждый, — но это всё же лучше, чем ничего. Ещё тридцать таких же, — в Унхорге, но я сомневаюсь, что мы их когда-нибудь получим. За этими воротами стоит шестидюймовая самоходная гаубица. Мы можем стрелять из неё куда угодно... конечно, когда ветер дует в море. Иначе мы убьем сами себя.

Элари промолчал. Конечно, он слышал об атомном оружии, но его разрушительная мощь казалась ему сказкой, не имеющей отношения к реальной жизни. Увиденное не поразило его, но ему стало спокойнее.

— Ладно, — сказала Иситтала. — Пошли учиться.

12.

Раньше Элари не приходилось стрелять из лука. Он полагал, что для этого нужна богатырская сила, но стоило ему рвануть тетиву, — и лук с треском сломался пополам в его руках. Юноша ужасно смутился, но Иккин просто спокойно принес новый лук. На сей раз, Элари тянул аккуратней, но лук постигла та же участь. Он недоуменно оглянулся.

— Из таких учатся стрелять наши дети, — пояснила Иситтала. — А ты уже не мальчик. Икки, принеси свой!

Лук Иккина выглядел ужасно, — он сделал его из полос рессорной стали, прикрепив их к ручке болтами. Вместо тетивы было несколько шнуров, растянутых на роликах. Чтобы тетива не резала пальцы, Иккин насадил на неё цилиндр из губчатой резины, но силища у этой самоделки была страшная, — когда он выстрелил, стрела с тупым стуком наполовину вошла в ствол ближайшего дерева.

— А зачем ролики? — спросил Элари.

— Блок, полиспаст, — чему тебя учили в школе, бледнолицый оболтус?

Юноша смутился, хотя уже понял, в чем дело.

— Возьми и попробуй сам, — Иккин протянул ему лук.

Оружие оказалось тяжелее, чем думал Элари, и тут тетиву не получалось натянуть одним усилием, но он всё же сумел оттянуть её до уха и выстрелить. Стрела не попала в мишень, но то, что она вообще воткнулась в край щита, несказанно его поразило. Чтобы повторить результат, ему понадобилось множество попыток, хотя сама идея оружия, в котором всё зависело от силы его плеч, твердости рук и верности глаза, очень ему понравилась.

Этот день показался Элари бесконечным. До вечера он учился стрелять из лука и владеть ножом. Его учили попеременно Иситтала и Иккин. Он также познакомился с метательными иглами, — старинным оружием файа. Иккин принес набедренную перевязь, похожую на патронташ. В ней помещалось два десятка игл, узких крестовидных клинков с тонкими ручками, расширявшимися к концу. Опытный воин мог пробить ими грудь или череп противника с двадцати шагов, — файа брали иглы, если не могли взять лук. Иситтала показала ему и ещё кое-что, — баночку с темным смолистым веществом, пахнущим приторно и сладко. Такие же баночки висели на поясах охранниц, рядом с колчанами.

— Яд? — догадался Элари.

— Мгновенно действующий. Ну, не мгновенно, — пятнадцать секунд, минута, — смотря куда попадешь. Стрелой трудно убить наповал. А если мы убиваем, мы должны убивать быстро. Мучительство, даже мучительство врага, — опасная мерзость... к тому же, это эффективнее.

В конце концов, Элари просто устал от подобных объяснений. Иситтала предложила ему погулять, и он охотно согласился. Они побрели по засыпанным галькой дорожкам, держась за руки и улыбались, глядя друг на друга.

Иситтала привела его к северной окраине Садов, где под стеной виднелось небольшое плато. Среди серо-белых мраморных скал зияла древняя каменоломня с испещренными надписями стенами. У подножия скал бурлил родник. Правее, на выпуклой и гладкой, тоже мраморной скале, были высечены гибкие фигурки с копьями в руках и бегущие от них антилопы, — кто-то из юных обитателей Садов выразил тут свою тоску по временам каменного века.

Над каменоломней стоял гладкий квадратный столб из серого слюдистого мрамора с низким постаментом из четырех поставленных ребром плит. В заполняющей его земле росли чахлые цветы. Почти стершиеся файские буквы, написанные черной тушью, покрывали вертикальными столбиками все четыре стороны обелиска.

— Что это? — спросил юноша.

— Здесь похоронена моя бабушка. Она, как и я, была правительницей Лангпари, давно... Когда она умерла, мне исполнилось только шесть лет, но я очень любила её... — Иситтала опустилась на колени, прижалась лбом к холодному камню, и стояла так довольно долго. Элари было неловко смотреть на неё, и он отошел в сторону, угрюмо глядя под ноги.

Здесь вдоль скалы проходил желоб с полированной поверхностью, — совсем как детская ледяная горка. Пытаясь понять, насколько скользкая эта дорожка, Элари неосторожно ступил на неё, грохнулся, и улетел вниз, в жидкую грязь родника, вмиг промокнув до нитки. Вода была совершенно ледяная, а попытавшись выбраться из неё, он обнаружил вокруг какие-то адские растения, похожие на мягкий зеленый плющ, но по свойствам, — зловреднейшая крапива. Взвыв от боли, с обожжеными руками и лицом, он кое-как выполз на берег, весь, с головы до пят, покрытый липкой грязью. Иситтала хохотала, согнувшись почти пополам. Элари готов был задушить её... но почему-то рассмеялся вместе с ней.

— Я думаю, тебе стоило сперва раздеться, — отсмеявшись, сказала она.

Сначала юноша готов был согласиться с ней, но потом представил, как в чем мать родила влетел бы в эти жгучие заросли, — и вновь засмеялся.

13.

Очень скоро, впрочем, ему захотелось плакать. Промокшую одежду пришлось снять, но грязь была и под ней, и Элари пришлось мыться в ледяном ручье. То, что Иситтала, уютно скрестив ноги, с интересом наблюдала за процессом, очень смущало юношу. Но когда она, прихватив его вещи, ушла за новой одеждой, Элари стало ещё хуже. Он сидел, съежившись, на берегу, дрожал от холода и чувствовал себя последним идиотом. Очень скоро сбылись худшие его опасения, — из кустов выбралась стайка девчонок, всего лет по шестнадцати. Заметив их, юноша вскрикнул, словно подстреленный, и сжался в комок, совершенно не зная, что делать. Чувствуя, что настал конец света, он прижался к земле и зажмурился, мечтая провалиться под неё. Девчонки, смущенно хихикая, окружили его, рассматривая. Юноша умер бы от смущения, но резкий свист Иситталы буквально сдул мучительниц, словно сухие листья, — испуганный визг, быстрый топот, и девчонки исчезли с быстротой нечистой силы, каковой их Элари и считал.

Иситтала остановилась над ним. Когда красный, как рак, юноша взглянул на неё, то увидел, что она тоже едва сдерживает смех. Элари захотелось надавать ей оплеух, но вместо этого он рассмеялся, — наверное, от облегчения. Быстро и с громадным удовольствием одевшись, он ощутил себя родившимся заново. Его взбодрило приключение, и, когда Иситтала, как ни в чем ни бывало, возобновила прогулку, он охотно последовал за ней.

Миновав ворота в стене Садов, они замерли на берегу реки, — там, где на фоне густейшего высокого леса белело бетонное здание главной электростанции Лангпари. Рядом с пролетов плотины с громом рушилась вода, образуя настоящий водопад.

Элари скоро понял, что привлекло сюда Иситталу. В заводи ниже плотины купались подростки, — файа лет пятнадцати. Несмотря на ясное небо, ветер был ледяной, и он ёжился даже в теплой куртке. А они купались нагишом, словно не чувствуя холода, хотя юношу пробирала дрожь при одном взгляде на них.

— Не хочешь снова искупаться? — Иситтала подтолкнула его бедром. Элари лишь улыбнулся в ответ. Её руки ниже локтей и ноги выше колен были обнажены, но она тоже явно не мерзла.

Скоро мальчишки выбрались на берег, и, чтобы согреться, начали гоняться друг за другом. Иситтала улыбалась, глядя на их темно-смуглые гибкие тела, но Элари смущался. Она то и дело насмешливо косилась на него. Наконец, один из мальчишек заметил их, подбежав слишком близко, и замер.

— Хочешь узнать, зачем нужны девушки? — насмешливо спросила Иситтала.

— Хочу, — глядя ей в глаза серьёзно ответил мальчик.

Он стоял перед ней, — худой, крепкий, гибкий, без тени стыда, без тени смущения, — и Иситтала кивнула.

— Приходи завтра на рассвете в Сады. Тебя проводят. Как тебя зовут, герой?

— Янти... Янтин.

— До встречи, Янти.

Мальчик кивнул и так же спокойно удалился.

— Но... но... — Элари растерянно перевел взгляд на Иситталу. — Но это...

— Что? Я не принадлежу тебе — как и ты мне, кстати. Мы свободны.

— Но ты же сказала, что любишь меня!

— Люблю. Но, чтобы любовь укрепилась, нужно много времени и испытания. И вообще, что плохого в том, что я доставлю несколько часов счастья другому мальчишке? Может, у него уже никогда не будет такого случая, сам знаешь... Он такой задумчивый... и грустный. Не думаешь же ты, что всё это время я буду заниматься с ним любовью? Без этого не обойдется, но я хочу с ним поговорить... утешить... ободрить... ещё сама не знаю. Это мой долг — нести счастье... утешение... всем, кто в этом нуждается... и кто этого достоин, разумеется.

Элари промолчал. Он не нашел, что возразить, но был обижен. Ему захотелось уйти, но Иситтала, как ни в чем ни бывало, спросила:

— Хочешь посмотреть реактор? Он давно закрыт, но внутри всё сохранилось в целости.

На миг забыв об обиде, он ответил с мальчишеским любопытством:

— Хочу, — и тут же захотел отказаться, но уже не осмелился. Она взяла его за руку и потянула за собой.

Вдоль опушки, ограждая бывшую запретную зону, тянулся забор из проржавевшей колючей проволоки. Иситтала ловко пролезла в неприметную дыру в ограде и нырнула в лес. Элари пролез в дыру за ней, оказавшись, к своему удивлению, на вполне приличной тропе.

Они шли вверх по склону, между кустов, под полупрозрачной сенью крон. Справа лес словно светился, — там был обрыв к водохранилищу. Всё вместе, — золотящийся свет низко стоящего солнца, сырой запах осеннего леса, то, что они в нем вдвоем, одни, — вызвало у юноши удивительное ощущение счастья, такое чистое, словно ему лет семь, и старшая сестра взяла его на прогулку.

Впереди показался пролом в бетонной ограде. Рухнувшие блоки выкрошились и стали похожи на старые валуны, их покрыл зеленый мох, серебрящийся в отсвете белой стены здания, поднимавшейся, казалось, прямо в удивительно синие небеса. Пышные подушки этого мха и лесной опад, — деревья нависали над оградой, некоторые корявые стволы росли прямо из её обломков, — почти скрыли плиты узкого двора.

Иситтала достала из кармана длинный ключ и отперла небольшую тяжелую дверцу в высоких темных воротах. Когда они вошли, по огромному залу разнесся легкий гул. Элари задрал голову. В столь громадных и светлых помещениях он ещё никогда не бывал. Белизна стен, изгибы толстых труб, резервуары и турбины, тишина и чистота, — всё это напоминало ему лабораторию после рабочего дня. Здесь царило уютное тепло и покой.

Они поднялись к огромным окнам. За ними колыхались зеленые верхушки крон, просвеченные низким солнцем. Отсюда, с высоты, зал казался ещё больше.

Иситтала отыскала лестницу, втиснутую между бетонным монолитом реакторного отсека и наружной стеной. Они пошли по ней вверх, на крышу. На минуту юноше показалось, что он поднимается на самолете, — так огромен был зал. Стальные фермы перекрытия нависали над ними, словно ребра небесной тверди.

Наверху у него захватило дух от размера плоской крыши и небесного простора. Иситтала взобралась по вертикальной лестнице на надстройку, и Элари последовал за ней. У него закружилась голова от высоты и восторга. Стены закрывали подножие холма и отсюда он видел лишь окраины долины, — далекие леса, невысокие зубцы гор, — силуэты в красноватой дымке, уже надкусившие солнце, или ярко пылавшие в синеве неба золотисто-рыжие гребни напротив. Вся долина Лангпари лежала у их ног, — беспредельный простор, полный чистого света и чистого воздуха. Здесь не было тишины. Несущий запах осени холодный ветер свистел в ушах. Над ними, почти в зените, висел серебряный резной серп Ируланы. Элари захотелось летать, и его охватила странная, мечтательная тоска.

— Как красиво! Я еще никогда не видел такого заката... всего неба над собой... — он замолчал, коснувшись её руки.

Они безмолвно замерли. Солнце зашло, долина сразу окунулась в таинственные сумерки. Ирулана налилась яркой синевой. Они смотрели на огненную полосу запада, на бесконечно длинные сиреневые облака, смотрели, пока не стемнело почти совсем, и они не замерзли.

Когда они спустились вниз, Иситтала зажгла свет и принялась с жаром объяснять устройство станции. Но в ярком свете и полной тишине огромный зал с темными окнами выглядел жутковато, а Элари, долго смотревшим на медленное угасание заката, овладело непонятное, тревожное чувство. Незаметно они оказались в темноте, у окна, выходящего на здания Золотых Садов, — они казались отсюда черными силуэтами, усыпанными блестками огней. Над ними, за зубцами гор, тлели последние красноватые полосы сумерек. Темнота словно прикрыла пару, тишина уже казалась уютной. Их теплые руки вновь незаметно встретились.

— Знаешь, это самый счастливый вечер в моей жизни, — смущаясь, сказал Элари. — Я бы хотел, чтобы он длился вечно, но я...

— Что?

— Хочу есть.

Иситтала рассмеялась.

— Я тоже! Пошли в Сады. Там ты ещё не бывал.

14.

Жилая часть Золотых Садов поразила Элари. Мощеная гранитом широкая улица тянулась между неправдоподобно громадными каменными зданиями сложной и мрачной архитектуры. Здесь было темно. Тьму рассеивал лишь огромный голубой диск Ируланы, просвечивая сквозь перистые облака, — странные мутные синие фонари ничего не освещали. Небо тоже было мутно-голубоватое, темное и беззвездное. Вокруг двигалось множество теней, — юноши и девушки с самыми разными оттенками кожи и волос, но все красивые и хорошо сложенные. На стенах зданий были фрески, — такие же юноши и девушки, только обнаженные, и они не шли, а занимались любовью в необычайно сложных, замысловатых позах. Элари захотел спросить, зачем всё это, он уже открыл рот... но в этот миг по небу побежали мерцающие вспышки, зеленоватые и красновато-белые, словно странная бесшумная гроза. Множество испуганных лиц с тревожно расширенными глазами поднялось к ним.

— Что это? — испуганно спросил Элари, — и в этот миг задрожала земля. Не землетрясение, а просто колебания почвы, слабые, но ощутимые... они угасли... вернулись вновь... и вновь... и вновь...

Иситтала долго безмолвно смотрела в полыхающее небо, чувствуя, как под ней содрогается земля. Потом заговорила.

— Скорость сейсмических волн, — пять миль в секунду. Интервал между вспышками и толчками, — минута и больше. До них тысячи миль... я думаю, это водородные бомбы. По много мегатонн каждая. Теперь, когда в Айтулари не осталось людей, Ленгурья решила покончить с сурами. Похоже, они стреляют ракетами наугад, по всем мало-мальски плодородным землям. Нас они вряд ли тронут, — здесь ведь тоже живут люди. А вот долину Супра-Кетлох взорвут наверняка, — большинство сурами сейчас там.

Услышав это Элари несколько успокоился. Правда, он всё же немного боялся, что ему на голову упадет водородная бомба и всё кончится в один непостижимый миг. Но навеки потерять родину, знать, что она превращена в пустыню, которая убьет его одним своим видом...

— А радиация? Она может убить нас!

— Сейчас дуют северные ветры. Нас, скорее всего, не заденет, — а до Ленгурьи вокруг света дойдет совсем мало. Конечно, воевать так им легче всего... Но сурами не истребить, выпустив всего несколько десятков ракет. Я видела сурами, и не хочу знать, как выглядят сурами-мутанты. Бросать водородные бомбы для того, чтобы покончить с кровожадными дикарями, — всё равно, что открывать дверцу в ад, чтобы погреться, не думая, что полезет оттуда.

Элари безмолвно сжал её руку. После её слов и этих бесшумно-жутких вспышек им овладело удивительно сильное чувство конца, словно он уже умер и оказался в ином мире, на земле, списанной со счетов, на которой может произойти всё, что угодно.

15.

Он проснулся, когда время уже подходило к полудню. Вчерашнее не забылось, но обрело странный оттенок ирреальности, словно весь мир вокруг стал чужим. Всё же, у них прибавилось шансов, — если долина Айтулари действительно взорвана, сурами в пустыне отрезаны от своих собратьев.

Вчера он не мог думать ни о чем, кроме этих вспышек и слов Иситталы, и решил, что не сможет заснуть до рассвета. Но после целого дня упражнений на свежем воздухе сон одолел его почти сразу, и долго не отпускал.

Умывшись и пообедав, он неприкаянно бродил по Садам, надеясь встретить Иситталу. Его одинокая прогулка затянулась. День выдался прохладным и пасмурным, иногда начинался и затихал дождь. Густой туман сполз в долину с запада и длинным языком протянулся по её дну на восток. Невесть отчего, его медленное невесомое движение показалось Элари невыразимо зловещим, — словно какая-то потусторонняя субстанция поглощала привычный ему мир...

Лишь через час после полудня Иситтала нашла его. Она была странно тиха и задумчива.

— Как всё прошло с Янтином? — спросил юноша, гораздо резче, чем хотел.

— Хорошо, — она так задумалась, что не заметила его тона. — Когда мы прощались, он сказал мне: "Ведь ты богиня, правда?" И поклялся, что отдаст за меня жизнь, если потребуется, а я ответила, что не хотела бы такого...

— Извини, — теперь Элари говорил очень тихо. — Ты умеешь делать нас, мальчиков, лучше, чем мы есть. И ты действительно очень красива...

— Да? — она вдруг рассмеялась. — Да. Но красота дается нелегко. Знаешь, что надо делать, чтобы получить красивые ноги? Бегать по два часа в день! — она фыркнула и вновь рассмеялась. — Кстати, хочешь, мы пойдем туда? — она показала на восточные горы. — Там есть место, которое я очень люблю.

16.

Путь оказался неблизким. До восточного хребта они доехали на автобусе, но дальше Иситтала пробиралась по едва заметным тропам в густейшем лесу, и, карабкаясь по крутому склону, юноша радовался, что они шли налегке. Они проголодались, но это придавало их походу черты тайного рискованного приключения.

Лишь на закате они выбрались на узкую поляну, — уступ между лесом и голыми обрывами скал, чьи вершины были уже близко. Узкая и неровная каменная лестница вела с поляны на террасу шириной в два шага, и в ровно срезанной скале зиял проем двери. Дальше вдоль склона горы, уже над обрывом, тянулся ряд темных окон.

Они поднялись по лестнице и застыли, повернувшись назад. К вечеру небо прояснилось. Гребень западного хребта был здесь почти на горизонте, и перед ними пылал необыкновенно багровый закат. Казалось, всё небо алеет закатным румянцем. Его розовый отблеск лег на темную долину, окрасив её в удивительно мягкий бархатный цвет.

— Как красиво! — Элари, широко открыв глаза, смотрел на это буйство всех оттенков красного цвета. — Я никогда не видел такой красоты — и даже не надеялся увидеть. Посмотри на горы, — как они чернеют на фоне заката! А те облака за ними, — словно горы страны снов или рая. Я видел такое лишь в самых счастливых снах...

— Ты ещё совсем мальчишка, — Иситтала говорила не насмешливо, а, скорее, с грустью. — Это пыль от бомб... радиоактивная пыль. Если бы ещё шел дождь, она бы села прямо нам на головы, и мы бы умерли уже через неделю. А так ветер унесет её, и через пару дней всё станет, как прежде.

Элари удивленно взглянул на неё, потом на его лице появилась едва заметная усмешка.

— Мне говорили, что истинная красота смертоносна. Я не умею рисовать и смогу сохранить это только в памяти, но я буду всегда вспоминать этот миг... — он смутился от силы своих чувств и замолчал. — Теперь я знаю, как красив мой мир... благодаря тебе.

Они молча смотрели на западный небосклон. Через несколько минут багрянец заката угас и небо приняло страшный свинцовый оттенок. Холодный сумрак давил на глаза, на него было почти невозможно смотреть, — но Элари смотрел. В его глазах застыл безмолвный вызов... а Иситтала не выдержала, и, сдавшись, провела юношу в дверь.

Подземелье оказалось небольшим, — просто коридор с двумя рядами комнат, одни с окнами, другие углублявшиеся в монолит скалы. В одной такой комнате из расщелины лился ручей ледяной воды. Иситтала показала второй выход, — узкая лестница извивалась в толще камня и выводила на новый уступ, гораздо выше первого. Оттуда неприметная тропа взбиралась вверх по склону гор и исчезала между их зубцами.

— Она ведет на ту сторону хребта, — пояснила Иситтала, — к восточному побережью. Там есть маленькая бухта... почти неприметная. Это единственный тайный выход из долины, хотя из неё некуда бежать. Но я всё же люблю это место, — тут так красиво...

Она подошла к окну, оперлась ладонями о подоконник и застыла, глубоко задумавшись. Элари тоже застыл, — глядя на неё. Искушение оказалось выше его сил. Он легко обнял девушку. Она не двинулась... ничего не сказала... её тело вздрагивало под его нежными, осторожными прикосновениями...

Они не заметили, как остались нагими... как ошалели в объятиях друг друга. Элари прижал её к стене, целуя её глаза... губы... Здесь было не лучшее место для любви, не самое удобное, но холод и колючая гранитная крошка под босыми ногами лишь обостряли и оттеняли его чувства, совершенно особенное, огромное удовольствие, — доставлять его любимой, радоваться, что ей так хорошо с ним...

Усталые, они присели на подоконник и несколько минут дремали в мягкой истоме. Иситтала уперлась ледяными подошвами босых ног в теплое бедро юноши. Элари вздрогнул и поежился... но терпел, и не без удовольствия. На этом просторном, прохладном подоконнике им было на удивление уютно вдвоем. Вряд ли сознавая это, они взяли друг друга за руки. Здесь, в просторной, полутемной комнате, в мягкой тишине, под невесомыми прикосновениями налетавшего из сумрачной пустоты холодного ветра Элари упивался неведомым ему прежде счастьем. Большую его часть ему доставляла не близость их обнаженных тел, а то, что впитывали его широко открытые глаза.

Внизу, под ними, лежала долина, — море темной серебрящейся дымки под чистым, черно-синим, таким же серебрящимся небом, а над горами парило бледное сияние, в котором он мог найти все оттенки радуги. Элари хотелось, чтобы эти мгновения длились вечно.

— Как красиво... — Иситтала говорила шепотом. — Словно мы в совсем другом мире, где нет места злу, правда? В детстве мне часто снился сон... я сижу на лугу, над пропастью, а дальше, — темная бесконечная равнина в отблесках рек... а ещё дальше, — заря... только она почему-то была желтой... и так тихо... такой покой... и я мечтаю о чем-то... как можно мечтать во сне? Я не помню... А какой твой самый счастливый сон?

— Я летел... просто так, безо всего, — Элари смутился, потом улыбнулся и продолжил. — Высоко, как самолет... хотя я только слышал о них. Был очень ясный день... ни облачка... а подо мной — город, до самого горизонта, зелень, огромные здания, удивительные и странные, улицы... а я всё летел... и город всё не кончался... — он замолчал и Иситтала отвернулась, задумчиво глядя в окно, забыв о своей наготе и не стесняясь её.

Элари повернулся, глядя на любимую. Она застыла, словно завороженная, поджав ноги и полуобернувшись, в гибкой, естественной, удивительно красивой позе, подчеркнувшей и стройность обнаженного тела, и выпуклости сильных мышц. Её смуглая кожа в сумерках казалась темной, лишь на бедрах лежал розовый отблеск заката. Между пальцами ровных, как у ребенка, босых ног девушки блестели серебряные колечки. Грива черных волос, живописно спутанная после любви, окутывала её спину и плечи. Большие глаза тревожно расширились в сумраке, придав хмурое, упорное выражение её задумчивому скуластому лицу. Багровый хаос заката зажег в них искры кровавого пламени. На миг Элари стало страшно... и у него сжало сердце от внезапно острого ощущения любви. Чтобы убедиться, что это не сон, он коснулся её ступни... и не смог убрать руку. Подошва Иситталы вздрогнула.

— Не двигайся, — попросил юноша и легко провел кончиками пальцев по всему её телу, — от уха до красиво сложенных босых ног. — Ты красивая. Скажи, что ты думаешь?

— А? — она обернулась к нему, и на миг её лицо стало прелестно-растерянным. — Этот день, этот вечер не повторится. Мне очень хорошо сейчас... я даже чувствую себя виноватой за это, — она слабо улыбнулась. — У тебя такие глаза... о чем ты мечтаешь?

Элари на секунду опустил ресницы.

— Это... сразу не объяснить... мне не хватает слов. Я ещё не знал такого счастья... совсем не потому, что... а потому, что ты рядом... такая, — он легко, едва заметно коснулся её бедра и смутился. — Но... мне вдруг захотелось... увидеть сразу весь огромный мир, совершить что-то... великое... просто летать... но это уже проходит... и я боюсь этого. Я хочу, чтобы мы жили в каком-то ином, чистом мире... теперь я знаю, что он существует... или может существовать... мир, где наша юность, наша любовь будет вечной. И я постараюсь, чтобы всё, что я... сейчас представил, стало реальным. Очень постараюсь... но ещё не сейчас, — он притянул девушку к себе и через миг его улыбавшиеся губы слились с её губами.

— Пора спать, — она нашла в темноте его ладонь и уже не отпускала её.

Укрывшись в комнате, в которой неумолчно журчал живой поток воды, они словно заново узнали друг друга. И потом ледяной ручей охладил их разгоряченные тела.

Глава 8:

Пустыня и горы

1.

На следующий день Иситтала собрала военный совет. В просторном, богато украшенном зале одного из зданий Золотых Садов собралось тридцать или сорок пожилых файа с суровыми лицами, — владыки долины Лангпари, — и среди них юноша чувствовал себя очень неловко. Став кем-то вроде фаворита королевы, он присутствовал здесь как доказательство того, что она вправе делать всё, что ей придет в голову. Роль, что и говорить, невеселая, — но здесь не было никаких определенных ролей, не было формальной власти, не было никого, кому бы подчинялись все. Каждый заведовал той областью, в которой лучше всего разбирался, — и такой строй как нельзя больше устраивал Элари. Иситтала занималась защитой оазиса от нападения извне, — так она себя поставила, и никто с ней не спорил. Мало кто сомневался, что сурами придут и сюда, — а сил в долине катастрофически не хватало. Вся ее "военная мощь" состояла из 129 солдат в форте, 48 девушек из Кумы, — женской армии файа, которые охраняли ядерный арсенал, и сорока военных моряков на сторожевом корабле. У всех были винтовки, но с тяжелым оружием дела обстояли куда хуже: весь его запас состоял из дюжины пехотных и восьми тяжелых пулеметов, двух минометов и дюжины гранатометов, а для двух старых шестидюймовок в форте осталось всего 195 снарядов.

Не слишком доверяя старым и чужим описаниям будущего театра боевых действий, Иситтала решила сама съездить на запад, в пустыню, на разведку. Элари с радостью согласился участвовать в ней. Вчера вечером ему открылся другой, незнакомый облик его мира, — и с тех пор ему не сиделось на месте.

Как назло, этот день выдался пасмурным и низкие клочковатые тучи закрыли всё небо над долиной, от хребта до хребта. Они стелились по подножиям гор и лишь фиолетово-темные осыпи виднелись из-под серой клубящейся массы. Но вечером мгла облаков на западе разошлась, открыв волшебную игру красок.

Всё вокруг ещё казалось четким и обычным, как днем. Восточный хребет утопал в глубокой фиолетовой дымке, лишь его нижние уступы засияли над долиной чистым литым золотом. Оно приливом поднималось всё выше, — и вот уже весь хребет стал золотым, лишь склоны западных гор остались фиолетовыми, ещё темнее и мрачнее от контраста.

Он и Иситтала стояли на крыше реактора, держась за руки и глядя на необычный закат. Небо постепенно темнело и восточный хребет тонул в сумраке, — лишь его вершины ещё сияли необычайно ярким и чистым золотом. Три краски покрывали все вокруг, — золотая, синяя и фиолетовая. Когда солнце зашло, из-за западных гор взвились в зенит алые языки огня, — вертикальные космы и столбы туч сияли настоящим пламенем. Страшная, мутная и мрачная багровая завеса закрыла полнеба и стояла в густеющих сумерках. Потом всё угасло и на западе поднялась странная фиолетовая мгла. Вслед за ней пришла ночь.

2.

Они поехали вчетвером, — он, Иситтала, Иккин и Санам, его девушка, — рослая, со связанными в тяжелый хвост волосами и диким взглядом широко расставленных глаз. С собой они взяли запас воды и продуктов на несколько дней и всего одну винтовку, — с оружием в Лангпари действительно обстояло неважно.

Выехав в хмурый, дождливый полдень на "Эрине", — небольшом фургоне-вездеходе, очень удобно оборудованном для жилья, — они долго ковыляли по разбитой и чрезвычайно извилистой дороге, поднимавшейся по склону западного хребта, между громадных деревьев. Поначалу им ещё попадались поляны, усеянные желтыми и белыми цветами, потом густые хмурые кроны сомкнулись над ними. Длинный подъем привел их в узкую боковую долину. Дорога, покрытая ярким охристо-желтым песком, вилась по свежей зеленой траве вдоль темной стены леса, где в тени уже поблескивал пятнами заледеневший снег.

До перевала они добрались уже вечером. Этот выход из Лангпари тоже был укреплен, — от скалы до скалы тянулась древняя каменная стена в два человеческих роста, с пятью или шестью низкими обомшелыми башнями. Такими же древними были и массивные деревянные ворота. Всё это охраняло два с небольшим десятка крепких юношей в коротких теплых куртках из темно-серого меха, вооруженных короткими мечами, копьями и луками, — но за стеной Элари заметил несколько рядов вполне современных проволочных заграждений.

За перевалом открылась долина, похожая на Лангпари, но совершенно безжизненная. Впереди, между темными оплывами осыпей, простерлась огромная открытая равнина, светло-коричневая и поразительно плоская. Над ней висели тяжелые розовато-серые облака, но дождь уже кончился и небо начинало проясняться. В разрывах туч сияла снежная вершина священной для файа горы Ирасу.

Они спустились вниз по крутой и извилистой дороге, с такой скоростью, что у Элари то и дело захватывало дух. Цепляясь за сидение, он внимательно смотрел в окно, за которым редкие кусты вновь сменились деревьями. Толстые, неимоверно перекрученные стволы поднимали вверх частые ветки густых широких крон. Деревья были совершенно одинаковой высоты, — метра по четыре, — и лепились к скалам с равными промежутками, создавая странное впечатление посаженной в заброшенном ущелье аллеи.

Юноша с удивлением заметил, что они едут по рассевшейся и заросшей каменной мостовой. Когда-то, очень давно, здесь и впрямь было нечто вроде бульвара, — по его краям виднелось сгнившие скамейки и фонари с шаровидными лампами. Что самое странное, некоторые из них источали тусклый, даже в предзакатных сумерках, сине-серебристый свет, таинственно сочившийся из-за сплетения черных ветвей. Вероятно, файа иногда ещё навещали это место и грустили среди остатков древнего мещанского уюта.

Скалы перед ними вновь сблизились. Долину замыкали утесы из песчаника, покрытые пузырчатой коркой железистого натека. Их нависающие выступы были усажены щетками туго закрученных стекловидных сосулек. Песчаный перешеек между скалами стал жемчужно-серым из-за множества мелких кусочков столь же мутного стекла. Из песка торчали обожженные стволы окаменевших деревьев. Поверх них, дико сплетаясь, лежали чисто-серые мертвые стволы, зловеще щерясь джунглями острых, как рога, сучьев. Эта баррикада была шириной в несколько метров и лишь слева, у скалы, оставался узкий проход.

— Что здесь было? — удивленно спросил Элари.

Иситтала ответила не сразу. Она провожала опаленные скалы взглядом, пока машина не миновала их.

— Это осталось со времен Тромской битвы, — наконец сказала она. — Тогда войска колонистов попытались войти в долину. Мы остановили их, хотя для этого нам пришлось взорвать здесь ядерный заряд. Радиация была такой, что пятьдесят лет никто не ездил этим путем.

Элари поёжился.

— А... сейчас?

Иситтала отвернула голову.

— Сейчас здесь, под этими скалами, можно заниматься любовью. Всё это было очень, очень давно...

Они вновь замолчали. За скальными воротами стены ущелья понизились и широко разошлись в стороны. Впереди, в слабой дымке дали, встала крутая, серая и зазубренная стена хребта Анса, — центральную его часть и составлял массив Ирасу.

Дорога, всё такая же извилистая, пошла вниз по дну не очень обширной долины. Деревьев тут уже не было, — лишь поросшие травой кочки. На ходу "Эрин" сильно трясло, но отроги хребта Этц-Лангпари, защищавшего долину с запада, постепенно уходили назад.

По равнине Иситтала проехала немного, — преградившая им путь плоская глинистая котловина растянулась на десятки миль. На её идеально ровном дне не росло и былинки. Ближе к горам вновь начиналась черная щебенка, и по ней они двинулись на юг.

Проникавшие между плоскими увалами языки глины подавались под колесами, как масло, и Элари попытался представить, каково пробираться по такой котловине во время дождя. Эти огромные, вязкие во влажную погоду пространства были грозными природными ловушками, — и торчавшие из глины кости неосторожных копытных служили хорошим напоминанием об этом.

После заката Иситтала остановилась. Элари вылез из машины, с наслаждением потягиваясь, — за полдня езды он отсидел зад. Файа занялись ужином: из привезенных с собой дров они развели костер, на котором стали варить кашу, — весьма кстати, так как никто из них не ел с обеда. Для Элари на привале не нашлось дела, он пошел на прогулку, — и скоро замер, восхищенный.

Бесконечно высоко в чистом зелено-голубом небе парили легкие сиренево-серебристые облака. Под ними от огромного массива Ирасу исполинским мостом протянулся шлейф тяжелых густо-лиловых туч, а ещё ниже смешались огненно-алые, оранжевые и золотые полосы. Контуры грозных скал утонули в мягкой дымке, густо-синей и тонкой наверху, плотной и голубовато-серой внизу. Призрачно-легкая гора казалась островом, прорезающим слои воздушного океана. Необъятное молчание царило вокруг. Только где-то вверху, на разрушенных ветром утесах, размеренно и печально кричала какая-то птица.

Закат угасал. Дымка на западе поднималась всё выше, а над равниной легли замечательные сумерки. Воздух был очень прозрачен, — и, в то же время, наполнен палево-голубым светом. Тени исчезли, всё темное сделалось четким и как бы чугунным, далекое или светлое, — легким, воздушным. Всё вокруг было необычайно чисто и свежо в этом удивительно мягком освещении, полном отрешенности и покоя, и Элари сел, скрестив ноги, любуясь вечером.

От бездумной расслабленности его отвлек аппетитный запах. Хотя, по его мнению, файа должны были питаться сырым или, по крайней мере, жареным на углях мясом, на деле их пища была по большей части вегитарианской, — а выросший на овощах Элари не слишком-то её любил. Но в животе у него урчало от голода и простая каша с маслом показалась удивительно вкусной. Он не принадлежал к людям, делавшим из поглощения пищи ритуал, и съел свою порцию едва ли не в минуту.

Пока они ели, закат окончательно угас. Яркая Ирулана осветила горы, легкие перистые облака в её свете засеребрились тысячекрылой стаей больших птиц. Звезды между них горели особенно ярко. А под серебристыми птицами облаков, паривших между звездами, стелилась до горизонта таинственная и темная земля...

3.

На ночь Иситтала загнала фургон в какую-то расщелину, где царил глубокий мрак. Холодная прозрачная тишина окружила их лагерь, — странная для вечно шумящей от ветра пустыни. Отчаянно зевающий Элари хотел лечь в теплом кузове, но Иситтала предложила ему устроиться вдвоем в спальном мешке, на приличном расстоянии от Санам и Иккина. Раздеваясь, юноша бездумно поставил босую ногу на землю, и тут же запрыгал с проклятиями, — в чуткую подошву впилось несколько адски острых иголок. Оказалось, что вся земля кругом покрыта зверскими колючками, — чем-то вроде крохотных орехов с торчащими во все стороны шипами. Теперь ему стало понятно, почему Иситтала прихватила с собой большой веник и тщательно вымела намеченную к ночлегу площадку. Наконец, они легли, но заснули далеко не сразу: их нагие тела, плотно прижатые друг к другу, неторопливо двигались, замирали, двигались вновь...

Наконец, Иситтала задремала, но Элари не спал, плавая в теплой, счастливой усталости. В глубочайшей темноте, затопившей ущелье, звонко шелестел по траве пробудившийся ветер. Сквозь скалистую расселину на западе мерцала большая красная звезда, — и там, высоко под ней, мчались длинные полупрозрачные облака, похожие на легионы потерянных душ.

4.

К утру стало очень холодно. Свирепый ветер забирался в спальный мешок, захватывал дыхание, и Элари проснулся от него. Если бы не Иситтала, он бы, наверное, совсем окоченел. Тело подруги казалось единственным источником тепла в мире, и юноша нашел очень интересный способ окончательно проснуться и согреться, — хотя много времени это не заняло. Часто дыша и все ещё невольно улыбаясь, Элари ощутил что-то вроде паники: казалось совершенно немыслимым выбраться из этого уютного мешка, края которого увлажнил легкий налет инея, — но острая резь внизу живота заставила юношу передумать. Пришлось задержать дыхание, чтобы натянуть штаны, стоя босиком на жесткой щетке травы и остром ледяном щебне, — но после этой процедуры Элари почувствовал себя очень бодрым. Спать ему, почему-то, окочательно расхотелось, — зато очень захотелось есть.

Он с интересом послушал бы, что говорит нагая Иситтала, стоя босиком на инее, — но она безжалостно прогнала его. Вздохнув, Элари побрел к выходу из ущелья, пока не замер на краю равнины, пустой, холодной и темной. Жестко скрежетал под ногами остоугольный щебень. Звездное небо, тоже холодное, но низкое и яркое, с востока затенялось стеной хребта Этц-Лангпари. Основания гор исчезали в его неуловимом свете, сливаясь с чернотой земли. В океане её призрачного однообразия, безжизненности и молчания отливавшие лунным серебром кручи хребта Анса казались единственной надеждой путника, — местом, где можно встретить неведомых обитателей этой равнины, широко раскинувшейся под молчаливым небом.

Волшебство ночи умирало и Элари стоял очень тихо, впитывая его последние минуты. Высоко в небе висел узкий, почти горизонтальный серп Ируланы, окруженный гигантским дымчатым кольцом. Её смутный сизый свет лился на склоны западных гор, а вершины восточных резко и угрюмо чернели на уже розовеющем горизонте. Лишь покрытая глубоким снегом вершина призрачной громады Ирасу казалась Элари верхушкой застывшей на горизонте огромной тусклой луны. Её матовая твердая поверхность казалась очень вещественной и четкой над неясными сероватыми склонами, спадавшими в глубочайшую тень.

5.

Ясное и удивительно тихое утро окружало Элари, когда он сел завтракать. Ветер ненадолго стих, что пришлось очень кстати, — не очень-то удобно есть, если тарелка норовит улететь прямо из-под рук. Иситтала уже рассказала ему, что перед рассветом в пустыне обычно начинался настоящий шторм и прекрасный восход мог закончится хмурым и дождливым утром.

Завтрак прошел в молчании. Потом взошло солнце, и, пока файа готовились к поездке, Элари вновь побрел, удивленно разглядывая пустыню. Под тонким слоем щебня по всей долине лежало плоское каменное дно. Каждый крохотный холмик был покрыт россыпью кусков кварца и красной яшмы. Вдоль края обрыва росли кусты — правильные полусферы более метра в диаметре, плотно сплетенные из веток с длиннейшими колючками и мелкими листьями очень темного зеленого цвета. Они издалека виднелись на светлой гальке, и, разбросанные группами, производили странное впечатление кем-то посаженных клумб.

Необозримая равнина кончалась у пологих красных холмов. Над ними в нежно-голубой дымке гигантскими кубами громоздились чудовищные глыбы плато Ирасу. Испещривший их под верхним краем снег узкими полосками сползал вниз по дну глубоких ущелий. Ещё дальше и выше сиял плоский купол вершины. Покрытый сплошной ослепительно-белой гладкой шапкой, он словно парил над затянутыми фиолетовой мглой призрачными темными склонами.

Перебравшись через маленький увал, Элари вышел в новую долину, испещренную гребешками черных скал, до блеска отполированных ветром. Под одной из них в песок были воткнуты куски кварца, очертив полуметровый круг. В его центре лежали пёстрые халцедоны.

Юноша постарался понять, кто оставил свой след на этой безжизненной равнине. На какой-то миг ему показалось, что это был он сам, ещё в раннем детстве, и Элари помотал головой. Такое уже не раз бывало с ним: попадая в милый его сердцу уголок, он, казалось, узнавал его, словно бывал здесь уже много раз. Это увлекало и волновало его. Порой юноша думал, что прожил уже много жизней и воспоминания о них вот-вот вернутся к нему. Иногда брезжили какие-то проблески, — ничуть не яснее простых снов, — но они оставались всего лишь миражами над бездной небытия.

6.

После завтрака они тронулись в путь, держа курс в обход отрогов хребта Анса, на юго-запад. На камнях фургон сильно трясло и поездку нельзя было отнести к разряду изысканных удовольствий. У Элари порой перехватывало дух, а голову мотало так, что начала болеть шея. Иситтала ехала быстро и казалось, что они летят над равниной, то и дело задевая за неё. На особенно больших ухабах юноше казалось, что они и впрямь вот-вот взлетят.

Хотя земля вокруг была безжизненной, они ехали по ясно различимой дороге. По сторонам щебень был черным, на самой дороге — светло-серым, и под высоким солнцем казался голубым. Она вилась по темной равнине ярко-голубой лентой и вблизи, перед носом машины, становилась совсем синей. Цвет пути манил воображение, суля смутные и необычные возможности, и Элари погрузился в мечты о новых удивительных краях, которые ему доведется увидеть.

7.

К полудню небо окончательно очистилось. Лишь над Ирасу стояла ровная полоса облаков. Струясь и разрываясь клочьями, они неизменно висели над плато, словно огромный зыбкий плот. В сиянии ясного солнца вся гора окуталась синей дымкой. Сквозь неё просвечивали красновато-фиолетовые ребра скалистых круч. Там и сям причудливыми пятнами глубокой синевы по ним плыли облачные тени.

— Там, на плато, мы обучаем девушек из Кумы, — сказала Иситтала. — Сейчас их там пять или шесть сотен. Там роскошные луга. Они разводят на них скот и никогда не спускаются вниз. Мы отсылаем туда сильных и воинственных девчонок, когда им исполняется двенадцать. Лишь в восемнадцать лет они возвращаются в долину. Наши юноши навещают их только раз в год, — забирают скотину на убой и приносят все вещи, какие они не в силах изготовить. Каждый наш парень мечтает попасть туда, — хотя дорога туда трудная, да и обратная не легче. Но их прибытие — большой праздник. Он длится несколько дней.

Да уж, подумал Элари, — несколько сотен крепких, здоровых девчонок, целый год не видевших ни одного мальчишеского лица. Он мог представить, что это за праздник, — костры, мягкая трава... и никакой одежды.

— Их столько же, сколько и девушек, правда? — спросил он. Иситтала кивнула:

— Это самое разумное соотношение.

— Но никаких детей?

— Там суровая жизнь.

Элари попытался представить, какой может быть жизнь на этом травяном острове посреди необозримых равнин. Получилось что-то вроде рая, — хотя он и понимал, что страшные осенние бури и зимние снега делали его похожим, скорее, на ад. Он вновь внимательно посмотрел на подругу. Не может ли быть, что...

— Я выросла там, — подтвердила Иситтала, взглянув на него. — Не помню, чтобы мы голодали, — но мерзли мы постоянно. Жизнь там такая же, какая была десять тысяч лет назад. Мы ходили босиком от снега до снега. Попасть туда можно только добровольно, — но уйти можно лишь закончив обучение. Уходят только две из трех.

— А третья? — тихо спросил юноша.

— Третья остается на горе.

Элари не задал вопроса: всё и так было ясно.

8.

— Там ужасные зимы, — продолжила Иситтала. — Но тот, кто встречает весну, становится тверже стали. Я выжила лишь потому, что каждый раз хотела увидеть Атхима. Знаешь, очень странно быть влюбленной в парня, которого видишь всего несколько дней в году... но без любви там нельзя жить. Юноши приходят в день весеннего равноденствия, — и тот, кто видел один такой праздник, очень постарается дожить до следующего. Мне было лишь четырнадцать, когда...

— Ты потеряла невинность? — смущенно закончил Элари. Почему-то он не ощущал ревности, — только любопытство.

Иситтала усмехнулась — краем рта.

— Трудно сказать... Мы спали в землянках, у огня... все нагишом, в одной куче, — и, если какая-нибудь девушка ложила руку не туда, куда следует... я просто делала ей то же, понимаешь? Зимой ночи длинные, и в нашей землянке творилось...

Элари вдруг стало очень жарко. Он понимал, что должен возмутиться неприличным поведением подруги... но ему было очень интересно её слушать. Она открывала ему целый огромный мир, о котором он совершенно ничего не знал...

А часы неразличимо шли, солнце спускалось всё ниже и уходило в сторону. Голубой цвет дороги сменился красновато-серым, массив Ирасу затянулся сизой мглой и детали её уступов исчезли, но снег, всё столь же яркий, приобрел серебряный оттенок, — словно удивительно плотное белое облако улеглось на синевато-фиолетовом, воздушно-легком троне.

Южные отроги Ансы виднелись уже совсем близко. Пёстрые холмы с темными вершинами были испятнаны серо-зеленовато-бурым различных оттенков и горы казались руинами заплеснивевшей, разрушенной и обветшавшей земли. Ничего не росло на этой рыхлой и бесплодной почве, лишь у самого устья долинок возвышались круглые кочки, плотно поросшие кустами с неестественно темной зеленью и адскими шипами. Зной и духота, едкая соленая пыль царили в этих затхлых горах.

Левее и ниже, на спускавшейся к морю наклонной равнине, они заметили какое-то животное, — оно медленно двигалось вдоль берега. Расстояние было слишком велико, а их бинокли слишком слабы, чтобы рассмотреть его в мареве нагретого воздуха. Видно было лишь, что оно серого цвета и большое, но Элари вдруг пробрали мурашки: ему показалось, что форма этого существа была слишком... изменчивой.

— Что это? — наконец спросил он.

— Это морок, — сухо ответила Иситтала, почти не разжимая губ. — Там нет ничего, что могло бы оставить след, — но чем ближе ты к нему подходишь, тем более реальным он становится. Если ты подойдешь слишком близко, — он убьет тебя.

Элари счел за благо прекратить расспросы. Казалось, само это место приносит несчастье. Когда Иситтала наехала на острый камень и правая передняя покрышка лопнула со звуком, похожим на звук выстрела, он едва не завопил от страха. Машину резко повело влево и она чуть не опрокинулась. К счастью, у них было два запасных колеса, — но возня с домкратами и гаечными ключами оказалась нелегкой, и, к тому же, серый призрак начал приближаться к ним. Иситтала вскинула винтовку и по равнине замелькали огоньки: её пули рвались в ярких оранжевых вспышках. Элари оставалось лишь гадать, чем они начинены. Ни одна, казалось, не попала в цель, но морок, тем не менее, исчез, — причем, никто из них не заметил, когда именно это случилось.

Когда колесо, наконец, заменили, было уже слишком поздно ехать дальше. Пришлось разбивать лагерь, — и, хотя Элари ни за что не согласился бы ночевать в таком месте, файа почему-то не разделяли его страхов.

Стараясь убедить себя, что вокруг и впрямь нет ничего опасного, он побрел по окрестностям лагеря, — и незаметно увлекся. На темной вспученной равнине там и сям зияли идеально круглые впадины, заполненные красным песком. Ближе к горам, с высоты, под заходящим солнцем, неглубокие котловины этих впадин казались красной медью, обрамленной черным железом бугров. На широких размывах светло-желтых глинистых песков очень резко выделялись оторочки черного щебня. Пейзаж был столь странным, что казался Элари видениями другой планеты.

Когда он вернулся к лагерю, уже темнело. Ветренный алый закат освещал мрачную равнину, изрытую странными ямами и усеянную не менее странными буграми. Они спокойно поели, но никто из них не лег спать, — казалось, что все ждут чего-то.

Ночь выдалась такой темной, что Элари не различал лица подруги, даже когда прижимался губами к её губам. Они занимались любовью так яростно, что спальный мешок стал слишком тесным и жарким для них. В поисках местечка поудобнее они скатились в одну из круглых впадин, — и здесь, на прохладном песке, Элари вновь овладел Иситталой. В густой тьме он не видел её, лишь ощущал. Их тела сплетались, выгибались, извивались, — но, что бы Элари ни делал, это казалось ему недостаточным. Наконец, он прижал подругу животом к песку, сунул руки под грудь, щипая и крутя её соски. Её вскрики, её судорожно приподнявшийся тугой зад, его жесткие пальцы, его яростно скользящие вверх-вниз мокрые бедра, жгучее солнце удовольствия, пылающее внизу живота, дикая боль в босых ногах, упершихся в какие-то колючки, — всё это казалось ему жертвой той тьме, что нависала над ними медленно кружащейся воронкой. Она опускалась всё ниже, и Элари уже наяву чувствовал её. Она душила его, он судорожно хватал ртом воздух, — но его движения становились всё более яростными.

Он был уже весь мокрый, но не ощущал усталости, — в нем жила только темная страсть. Доносившиеся издалека вскрики говорили, что и Санам с Иккином занимаются тем же, — и это тоже разжигало его огонь. Тело Иситталы бешено двигалось под ним. Наконец, её движения стали короткими, быстрыми, тугими, — и Элари выгнулся дугой, теряя сознание от невыносимого наслаждения. Казалось, что тьма, закружив, уносит его. Его семя вырывалось в ослепительных вспышках, всё более ярких, — и, как-то вдруг, всё исчезло.

9.

Элари проснулся словно в другом мире, — в прохладном, туманном рассвете. Высокий голубоватый небосвод парил где-то очень высоко над ним, — и там, в вышине, плавало озеро розоватого света. Иситтала спала на его плече. Впрочем, она тут же проснулась и зевнула, потягиваясь. Её гладкая кожа тускло мерцала в полумраке, — но, глядя на неё, Элари не чувствовал желания. Все мускулы у него ныли, — но сам он был очень свежим и легким, каким-то бесплотным. Ему было очень хорошо вот так лежать нагишом на холодном песке, обнимая теплую подругу и глядя в небо...

Он опомнился и помотал головой. Мира его детства больше не существовало. Этот мир тоже был ему незнаком, — и он даже не знал, что произошло с ними.

— Что это было? — наконец спросил он.

Иситтала повернулась к нему. В полумраке рассвета её огромные глаза казались совсем темными.

— Теперь ты Житель Пустыни, как и мы. Отныне она не причинит тебе вреда, — по крайней мере так, как могла бы. Плата была... более чем достаточной.

— А ты?..

— Я мало давала понять?..

Элари смутился и Иситтала первой поднялась на ноги, томно потягиваясь. Она была очень красива в этот миг и он любовался ей, — но это было лишь любование, не больше. Желания в нем не осталось и следа.

Не одеваясь, нагишом, они пошли к машине. Элари ничуть не смутился, увидев Санам и Иккина, тоже нагих, — сейчас они все были невинны, словно дети.

По-прежнему нагие, они приготовили завтрак и поели, посмеиваясь и посматривая друг на друга из-под опущенных ресниц. Элари уже начал подумывать, что неплохо и это утро тоже посвятить любви, — так они все были красивы, — но пришлось одеваться и трогаться в путь.

За хребтом им открылась бескрайняя щебнистая равнина пустыни Темраук, ровная, как стол, и Иситтала резко прибавила скорость. Окна кабины были широко распахнуты, холодный и свежий воздух плотной массой летел им навстречу. Земля впереди посинела, ушла вниз, в беспредельную высоту поднялось испятнанное сгустками темноты туманное небо со светлыми, жемчужно-серыми облаками. Они вихрились, струились и извивались, словно на скате взброшенной к небосводу волны. Приближались и налетали темные, глубочайшего синего цвета холмики, черные, как отлитые из металла кусты разбегались в безмолвном испуге, — а машина летела и летела в таинственную даль, где волны всхолмленной земли расплывались и сплавлялись с серыми шершавыми тучами в один вихрящийся вал. Тучевой вал стеной вздымался вверх, улетая в небесную бездну над их головами. Машина безмятежно нырнула под него, стремясь к загадочной цели, никем не отмеченной, ничем не ограниченной на темно-синем просторе...

Элари уловил резкий запах намокшей пыли, но, лишь увидев идущую прямо по земле стену красно-серой мглы понял, что надвигается песчаная буря. Иситтала, казалось, не замечала опасности. Пылевой вал накатился на них, померк свет и так далекого солнца, бешено захлопал тент, загудела и затряслась кабина. Песчаный туман заволок всё вокруг. По равнине неслись густые желтые облака и плотные колонны смерчей, взвивавшихся в низкое серое небо. Из-под колес машины вылетали длинные хвосты щебня, тут же сносившиеся вбок. В щелях кабины над ухом стоял высокий, наглый, издевательский свист ветра. Редкие капли дождя высыхали среди несущейся пыли почти мгновенно, она набивалась в кабину, и Элари начал чихать, то и дело протирая слезящиеся глаза. Он подумал, что следует остановиться, — но укрытий тут не было, и оставалось лишь как можно быстрей ехать вперед. Ветер то затихал, то налетал снова, и страшные шквалы заставляли порой даже их тяжелую машину опасно раскачиваться на ходу. Так продолжалось больше двух часов. Затем небо прояснилось, песок осел на землю, но сильный ветер бушевал до полудня. Всё в кабине пропиталось пылью, и кожа Элари покрылась ей даже под одеждой. Он ёжился и поводил плечами, но поделать ничего не мог.

Безотрадный пейзаж изменился. На серой каменистой равнине появились низенькие кустики с густыми скоплениями ярко-синих цветов, издали похожих на колокольчики. Они пролетали мимо несущейся машины, как вспышки синих огоньков. На пепельно-светлой поверхности пустыни резко выделялись гребни и башни разрушенных базальтовых скал. В высоком солнце дня, когда серый щебень казался голубым или синим, они из черных превратились в густо-фиолетовые, острыми фестонами вершин вонзаясь в желтоватую ширь неба.

Ближе к закату их окружило море холмов, увенчанных развалами известняковых скал, очень светлых, порой почти белых. Веселый тон всей местности оживлялся перистыми гривами травы, — её золотистые оторочки вились между холмами, клонились и струились по ветру серебрящейся в солнце ясного осеннего дня и как бы текущей над землей дымкой, словно тень воды на дне мелкого потока. Башни, гребни и глыбы светло-серых скал казались голубыми. Они сбегались группами, пестрили белыми известняками и серебристо-желтыми лентами высохших трав. Эти голубовато-серебристо-желтые холмы, тянувшиеся в призрачную даль до горизонта, казались Элари каким-то новым, радостным и неизведанным краем. В его жизни было мало таких впечатлений, как эта поездка по голубой стране света. По солнечной холмистой степи медленно ползли сине-серые пятна облачных теней. Солнце уже спускалось к закату, голубые оттенки стали розоватыми и теплый день закончился прохладным вечером. Большая низкая туча наплывала с севера, оттуда порывами дул холодный ветер, но огромные розоватые пики светлых скал, разбросанные среди моря сухих и желтых трав, выглядели по-весеннему весело.

Сейчас они ехали на запад, — прямо на заходящее солнце. Перья травы на равнине блестели в лучах заката и вся она казалась залитой струящимся золотом. Лишь впадины зияли черными озерками, а лощины темнели потоками густой смолы. Красная глина их обрывов пламенела, составляя причудливый черно-красный узор.

Едва зашло солнце, равнина погрузилась в тень, и Иситтала остановилась. Выйдя из машины, Элари осмотрелся. На холодном сумрачном просторе ему стало неуютно, и он бездумно полез на плоский верх ближайшей из скал, ещё облитый багрянцем заката, — но, когда он поднялся туда, солнце уже скрылось за призрачным силуэтом хребта Хат. Длинные облака, как пластины литого золота, повисли над огненным озером дали. На их фоне чернел чеканный силуэт дымного столба.

Вытянувшись струной, юноша всматривался в безмерно далекий пожар, — отсюда он даже не мог понять, перед горами или за ними. Затем огненное озеро померкло, в него словно перелились краски облаков, ставших серо-фиолетовыми призраками. На западе поднялось несколько новых дымных столбов. Их силуэты казались ещё чернее.

— Это мятеж в Сурнимао, — сказала Иситтала. Элари не заметил, как она поднялась вслед за ним. — Пошли назад.

10.

Когда они спустились, котловина уже исчезла в темноте. Багровое небо на западе закрыла черная стена скал. Лишь её южный мыс поднимался над ними, как нос корабля, освещенный сбоку отблесками меркнувшей зари. Что-то загадочное таилось в его темном выступе, выдвинутом в пустынную и молчаливую равнину. Элари вдруг подумал о людях, живших и умиравших здесь ещё задолго до появления файа, и образы бесконечно далеких времен возникли в темноте перед ним. Он сам казался себе каким-то первобытным юношей, — босым, в одной набедренной повязке из шкуры, с грубым, тяжелым копьём, — разведчик, в одиночку поджидавший племя врага. Этот образ получился столь ярким, что он на миг забыл обо всём остальном.

Элари замер на ходу и яростно встряхнул волосами. Подобные вспышки видений были, конечно, очень интересны, но он порой боялся их: ему не слишком хотелось сойти с ума. Но кем бы он был без них? Не собой, кем-то другим, — похожим на остальных. Это тоже не слишком ему нравилось, хотя он и понимал, что для него самого так было бы лучше...

Кабина фургона светилась в ночи стеклянным домиком. Когда они подошли к нему, Санам уже развела костер, и они начали готовить ужин.

11.

Ночью на равнине разгулялся сильный, пронзительно-ледяной ветер. Элари спросил, что произошло в Сурнимао. Иситтала промолчала, но он догадался и сам: власти решили создать между столицей и оазисом мертвую зону, разрушив в ней все селения и выслав их жителей в Байгару. Это не могло понравиться селянам, но после ужина Иситтала решила, не ожидая утра, ехать назад, в Лангпари, и юноша понял, что произошло нечто непредвиденное и явно очень серьёзное.

Ночная поездка доставила ему очень мало удовольствия. Каменистая земля в свете фар казалась жутко неровной, а сама машина, — одинокой, словно затерявшейся в огромной Вселенной. При езде по ровной дороге ему почему-то казалось, что машина всё время идет под спуск. Зато при подъеме свет разливался вверх по склону и дорога на вид становилась ровной. От света фар по её сторонам ложился отсвет, и стоявшая за этой чертой тьма почему-то казалась Элари то застроенной улицей, то огромнейшим лесом. Отчетливо виделись гигантские ветви, — почему-то с не с листьями, а с хвоей, простертые на громадной высоте. Юноша яростно мотал головой. Эта обманчивая бесплодная земля, полная миражей и ловушек, постоянно удивляла его, и он даже не мог понять, нравится она ему или нет.

Вот только другой земли у него больше не было.

12.

Он ничуть не удивился, узнав, что равнина, которую они пересекали, назвается Дорогой Бурь, — здесь они скатывались в море, не встречая никаких препятствий. Но и машина шла здесь быстро, — её вели, сменяясь, Иситтала и Иккин. Элари и Санам, ошалевшие от тряски, спали в тесной коробке фургона, — точнее, пытались заснуть. Когда машина, наконец, остановилась и Иситтала позволила ему перебраться в кабину, было уже далеко за полдень. С севера зловеще наплывал красно-серый вал песчаной бури и ясный осенний день быстро мерк. Вскоре буря накрыла их. Небо потемнело, песок и мелкие камешки взвились в воздух. Резко похолодало. Тусклое багровое солнце едва пробивалось сквозь мглистую пелену, песок летел вместе с сухой снежной пылью, залепляя стекла машины. Рев ветра был так силен, что приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. Повсюду вокруг них неслись огромные смерчи. Иситтала отчаянно петляла между ними, — но держать безопасное расстояние ей удавалось не всегда. Возле смерчей всё исчезало в облаках песка и тупой нос машины зарывался в них, словно в воду. Это была смертельно опасная поездка, — и именно поэтому она нравилась юноше.

Постепенно буря начала затихать. Вынырнув из мрачных туч, солнце осветило серые бока холмов, но ветер умирал в ужасных конвульсиях. Налетающие шквалы несли длинные струи желто-оранжевого песка. На выпуклых гребнях гранитных хребтиков они взвивались в воздух. Дорога исчезала в их призрачном полете и ехать приходилось с большой осторожностью.

На спуске масса несущегося песка заполнила всё ущелье. Казалось, что машина погружается в стремительную желтую реку и у Элари невольно захватило дух. Песок стучал и бил по стеклам, и юноша даже удивлялся, как не заглох двигатель. Пыль заполнила кабину, и он едва не задохнулся в ней.

Элари понимал, что пеший в такую бурю обречен, — его убьют смерчи или просто задушит эта пыль. Но бури случались лишь раз в несколько дней, и их предвестники были известны. Как ни хотелось ему в это верить, он понимал, что мертвая природа не сможет защитить их, и даже призраки Темраук окажутся бессильны. Они могли рассчитывать лишь на себя, — как и всегда.

13.

Они миновали зловещие пески у южных отрогов Ансы уже на закате и остановились, лишь изрядно проехав на север. Обойтись без ночовки не вышло, — все были до предела измотаны. Элари тут же провалился в сон и его не разбудил даже шедший всю ночь дождь, — хотя он замерз и промок до нитки. Отчаянно стуча зубами, он решил, что непременно должен заболеть, но очередной сеанс "парной гимнастики" с Иситталой избавил его от этих опасений. Одеваясь, он посмотрел на восток, на четкие, словно нарисованные тушью горы на восточной стороне долины. Низкие тучи висели над перевалами, окутывая зубцы и пики клочьями тумана. Там, за ними, лежала долина Лангпари, и Элари впервые почувствовал, что возвращается домой.

14.

Нет сомнений, звездное небо над головой выглядит дивным шатром, уютно и в спальном мешке, когда его окружает ширь безлюдной пустыни, — целый океан ночи и воздушного простора, — но даже в самом простом доме гораздо уютнее. Элари на собственной шкуре познал всю мудрость этой истины, но он наслаждался покоем лишь одну ночь. Эту ночь, — как и все прочие, — он провел с Иситталой, и проснувшись, она, как бы между прочим, сообщила, что решила сегодня съездить в долину Налайхи, в самые дальние поселения файа на востоке. Юноша только вздохнул, — но ему и в голову не пришло отказаться.

15.

На сей раз, они поехали втроем, — Элари, Иситтала и Иккин. Выехали на рассвете, но день выдался хмурый и дождливый. "Эрин" упорно карабкался вверх вдоль русла одной из впадавших в Лангпари речушек. Угрюмые тучи нависли над горами, вслед за дождем пошел град. Стало холодно, темно. По покрытой слоем льда дороге потекли мутные ручейки. Мокрые деревья, ухабистая, залитая водой колея, — Элари казалось, что он на проселке под Лахолой осенью. Но, когда лес остался позади, юноша удивленно замер.

Они свернули на восток, в ущелье, по дну которого змеилась бурная речка. Над ней поднимались крутые зеленые откосы, блестящие от мокрой травы. Здесь серые лохматые тучи ползли низко, теснясь между гладких боков исполинских холмов. Машина упорно ползла в сплошную завесу мглистого дождя по немощеной дороге, и юноша понял, что путешествие будет непростым.

До самого полудня "Эрин" пробирался по мрачному царству тумана в подоблачной стране. Долина постепенно сузилась, на вершинах сближавшихся округлых холмов появились высокие обнаженные пики, похожие на чудовищные клыки. Клочья низких облаков плыли меж утесами, то пряча, то открывая таинственные башни черных гор, — будто населенные призраками замки, подпирающие в тумане хмурое, нависшее небо. У основания их склонов появились плоские зеленые холмики круглых могильников, увенчанных двухметровыми плитами. Они тянулись непрерывно по обе стороны долины. Ниже, почти у русла речки, в тумане одиноко маячили огромные, в два человеческих роста, квадратные столбы из грубо обтесанного красного гранита, венчавшие маленькие холмы из камней. На каждой их грани были высечены какие-то знаки — круги, косые линии, очертания скуластых лиц...

Эти угрюмые обелиски, стоявшие здесь, под низкими облаками, забытыми, уже тысячи лет, вызвали у юноши странное ощущение. Древние люди или файа не жалели сил, чтобы навечно сохранить память о своих мертвых, — но что ныне живущие знали о них? Ничего. В этом было что-то несправедливое. Элари казалось, что он вот-вот ощутит мысли и желания этих людей, — но машина проходила дальше и могильники скрывались в тумане, словно расплываясь в разделяющих их тысячелетиях. А наверху плыли и плыли мутные слои облаков. Иногда, клубясь и разрываясь в клочья, они открывали исполинские базальтовые башни, стоявшие грозным частоколом. Мотор утомительно ревел, машина раскачивалась и тряслась на камнях, промозглый сквозняк проникал в душную от жара кабину. Капли дождя струились по стеклам, ещё больше размывая и без того смутные в тумане очертания скал. Огромные грифы тяжело взлетали с могильных камней почти перед самой машиной, и, распластав черные крылья, ныряли в низко плывущие облака.

Наконец, они поднялись на перевал, в теснину, прорезанную бурным ручьем. По обе её стороны поднимались отполированные ветром и песком базальтовые скалы. Покрытые яркой, блестящей коркой густого и чистого лилового цвета, необычного для камня, они осыпались мокрыми плитами, холодно отражавшими и без того хмурое небо. Мир этих скал был фантастически причудлив: немыслимая путаница башен, животных, статуй, идолов, навесов. Всё темно-синее, мокрое в серой дымке тумана. Машина петляла по россыпям совершенно синих камней, упорно взбираясь всё выше.

Самую узкую часть ущелья запирала стена из циклопических глыб, такая древняя, что казалась естественной частью скал. Новые ворота из темно-зеленой стали вели в сумрачный, короткий туннель. За ним Элари увидел несколько маленьких дощатых строений, тоже покрашенных в темно-синий цвет, — с окнами без стекол, прикрытыми деревянными жалюзи, они казались покинутыми. Кроме единственного нахохлившегося часового, открывшего им ворота, они не заметили ни одного файа. Хотя, по словам Иситталы, тут жило двадцать или тридцать солдат, в такую погоду Элари предпочел бы спать, — и они, очевидно, разделяли это мнение.

За постройками, под навесом скалы, проплыла непонятная надпись черными и зелеными файскими буквами высотой в половину человеческого роста. С другой стороны дороги, теперь почти вплотную, по-прежнему непрерывной цепью шли древние могильники.

Цвет гор изменился. В отличии от прежних, лиловых от пустынного загара, эти отвесные, грубо зазубренные пики состояли из насквозь черных пород. Такая внутренняя, а не внешняя чернота сразу чувствовалась на взгляд.

На самой вершине перевала, на маленьких ступенчатых площадках, стояло множество очень острых и высоких пирамидок с узкими основаниями, столь же устрашающе черных, как все зубцы, стены, откосы вокруг. Впереди, пугающе близко и глубоко, в черных воротах уже виднелась сверкающая вода.

И вдруг, за поворотом огибающей скалу дороги, открылся простор зеленой долины, рассеченной, как декорации в театре, прорвавшимися из облаков столбами солнечного света. Элари удивленно осмотрелся.

Озеро Налайхи, около десяти километров в длину, было разделено тенью облака натрое. Середина, — графитно-серая и шершавая от ветровой ряби, а оба гладких, без ветра, конца озера блестели синевато-зеленым стеклом. За ним вздымались грозные гранитные скалы, а слева поднялся крутой и высокий хребет. Вдоль него тянулась дорога, нависая над озером на страшной высоте. По ней они спустились в долину, где множество круглых луж на желтом песчаном проселке казались зеркалами синего стекла, — так ярко отражали они небесную синь.

Множество серых камней и плит впаялось в почву среди зеленеющей травы. Редкие пучки жесткой темно-зеленой осоки ещё резче оттеняли их цвет. Миллионы мелких белых цветов рассыпались среди зеленых полян. Склоны ближних гор, тоже испещренные их белыми точками, смотрелись очень нарядно в ярком солнце. Безмятежно, не обращая внимания на то и дело начинавшийся дождь, паслись овцы, — чудесный контраст после долгого путешествия в совершенно безлюдной хмурой стране тумана и тысяч древних могил.

Проехав несколько километров вдоль берега озера, они свернули в широкую долину речки, заросшую могучим лесом. Возле её русла, засыпанного крупной галькой, сверкавшей на солнце, как темное стекло, на лугу, в неглубоком распадке, под сенью исполинских, в несколько раз выше их, сосен, стоял квадрат из четырех массивных трехэтажных зданий. Их гладкие, сложенные из ярко-синих глазурованных кирпичей стены были украшены чистым и светлым геометрическим орнаментом.

Миновав распахнутые ворота в высокой решетчатой ограде, они въехали во двор, к удивлению Элари, заросший высокой травой и запущенный. Навстречу им высыпало несколько сот файа от пятнадцати до двадцати лет, одетых, несмотря на прохладную погоду, очень легко, — в повязки из пёстрой ткани на бедрах и сандалии с толстыми подошвами. Вероятно, так юные файа одевались в древности, когда жили в более теплых местах. Казалось, и сейчас они не мерзли, но при одном взгляде на них Элари пробирала дрожь.

Вначале он решил, что все они мальчики, но тут же понял, что половина встречавших относится к другой породе, — то есть, к девушкам. Хотя парни одевались так же, носили такие же гривы волос и даже такие же украшения — браслеты и ожерелья из пёстрых просверленных камней, — отличить их от девушек не составляло никакого труда.

Элари сразу бросилось в глаза, что вся здешняя молодежь красива, — от макушки до пяток, красива даже внутри, — об этом говорило что-то в выражении их лиц. Они все приветствовали Иситталу, прижимая к груди ладони скрещенных рук и вежливо, слегка, кланяясь. Часть их приветствий досталась и ему, что очень смутило его.

Немного насмешливо их пригласили в дом, к удивлению Элари, отделанный внутри тем же глазурованным кирпичом и плиткой. Мраморные полы, высокие потолки, узкие проемы в толстых стенах, — это место казалось не слишком уютным. Тем не менее, юноша понял, что здание с такой отделкой было почти вечным и не требовало почти никакого ухода, — он не мог сказать даже, сколько ему лет. Молодежь жила здесь по парам, в небольших комнатках с толстыми коричнево-золотыми коврами и изящными резными полками, очень симпатичных и вполне подходящих к обитателям. Двери в них заменяли тяжелые занавески со множеством гремучих пёстрых бус, а стеклянные прямоугольники необычных ламп кое-где испускали сиреневый, бледно-малахитово-зеленый или теплый светло-фиолетовый свет.

В просторных холлах между жилыми комнатами помещалось множество книг, увы, бесполезных для пока не знавшего файского Элари, и альбомов с рисунками, иногда красивыми, иногда очень странными, но всегда тщательно исполненными, либо нынешними обитателями Налайхи, либо их предками. Размер этих залежей впечатлял. Элари увидел целую галерею миров, — таинственных, но от этого мучительно влекущих. Он очень хотел прожить здесь хотя бы несколько дней, — но Иситтала не собиралась задерживаться, как бы он ни мечтал поближе познакомиться с поселком.

Конечно, это была лишь жилая часть Налайхи. Когда им начали показывать здешнее хозяйство, Элари понял, что оно занимает едва ли не всю долину. Больше всего его впечатлили огромные, по три метра в диаметре, колодцы, заполненные глубокой и чистой водой. Поверх их низких стен были положены продолговатые гранитные бруски, — и в твердый камень на ладонь в глубину врезались многочисленные канавки, следы от веревок, которыми вытаскивали ведра. Одно это говорило о древности поселения. И его прекрасно охраняли, — долину Налайхи защищала специальная, отлично подготовленная группа из сорока солдат, имевших четыре больших восьмиколесных броневика и шесть новых пулеметов.

Элари без труда догадался, что это за место. Здесь растили и готовили воспитателей, — тех, кто всю жизнь обучал остальных файа в долине Лангпари. Их отбирали не по превосходству в каких-то качествах, а по целому сочетанию их. Возможно, в основном внешних, но, по его мнению, это было не так уж и плохо. Ему нравилось смотреть на них, — особенно на девушек.

Они покинули поселок, даже не пообедав в нем, — времени у них оставалось немного, — и Элари, уютно устроившись слева от ведущего машину Иккина, снова внимательно смотрел в окно. Он решил, что они возвращаются в Лангпари. К его удивлению, Иситтала решила посетить ещё более отдаленное поселение в долине Хашиату, — и юноша с облегчением перевел дух.

16.

Машина вновь упорно, метр за метром, ползла вверх, всё дальше продвигаясь к востоку. Со всех сторон вздымались зубчатые, бледно-серые, скалистые горы с пятнами рыжих лишайников. Над ними нависало низкое холодное небо, сплошь закрытое ровными облаками — вид очень суровый, но полный необычной свежести.

Долгий подъем вывел их на мрачную равнину с каменными останцами, и здесь Элари вновь увидел забытые могильники, заметные лишь издалека, с возвышенности, — так глубоко они вросли в землю. Эти гранитные надгробия из вертикально поставленных остроугольных глыб или кругов камней были старше всех прочих. Холодное безлюдье здесь казалось полным вечного покоя.

На востоке, в самом устье долины, у темных скалистых стен, между гигантскими, больше их, глыбами стояли чудовищно древние и массивные здания из черного камня, высотой в три или четыре этажа, украшенные странной, очень глубокой и сложной резьбой. Их окна казались туннелями в немыслимой толщины стенах. Там, в темной глубине, смутно брезжил зеленоватый свет, сочившийся через расщелины и бреши в перекрытиях.

Там никто не жил уже тысячи лет, но от скопления этих зданий исходило почти физически ощутимое впечатление зловещей угрозы и тайны, неодолимо влекущее Элари. Но их путь лежал на север, и юноша только вздохнул, глядя на угрюмый пейзаж.

Травянистый склон подходил к дороге с юга и круто поднимался к подножию отвесных гранитных скал, — а на них, на высоте добрых метров ста, виднелись какие-то громадные неизвестные иероглифы, непонятно как исполненные. Как объяснила Иситтала, это и был хребет Хашиату, защищавший Налайху с севера. Его стена оказалась очень крута и непрерывна, словно воздвигнутая богами. Отвесные скалистые ребра тянулись на всю её высоту, исчезая в лениво клубившихся тучах. Хребет был уже так близок, так крут и высок, что его исполинская масса, надвигавшаяся на машину, казалась почти нереальной. Казалось, что она не приближается к ним, словно заколдованная. Потом как-то вдруг, близко, вплотную к машине, придвинулись отвесные стены с причудливыми выступами, и они нырнули в ведущее на север ущелье, скорее, расщелину в монолитном камне.

Элари понял, что эту поездку он запомнит надолго. Гигантские чугунно-серые стены нависли над ними. Эхо мотора грохотало далеко вверху, а борта автомобиля едва не задевали утесы. Иногда путь преграждали огромные камни или завалы из крупных глыб, — и "Эрину" едва удавалось протискиваться в узенький просвет между стеной и завалом. Извилистое ущелье заставляло проделывать очень крутые пируэты. Машину бросало и кренило на торчащих ребрах гранитных плит и скатах глыб, но "Эрин" с удивительной отвагой проникал через узкие щели в сплошном камне. Вверху, на недоступной высоте, чернели отверстия пещер. Когда скалы расступились, направо отошло узкое ущелье с крутыми стенами. В нем жили вороны. Стая мрачных птиц приветствовала их зловещими криками, хорошо подходившими к угрюмой пропасти и хмурому небу над ней.

Когда они повернули на восток, ущелье вновь сузилось. Отвесные обрывы, острые, как ножи, ребра скал, узкие щели проплывали мимо идущей машины. Разнокалиберные жилы кварца змеились белыми молниями на темно-серых, почти черных и коричнево-шоколадных кручах. Внезапно они расступились, открыв глубокую впадину, — ровную, зеленую котловину, окруженную синими, поразительно яркого цвета горами. Пологие склоны долины были совершенно малахитовыми от яркой зелени трав, через которую просвечивали пятна синеватого щебня. Густые скопления цветов казались издалека огромными голубыми пятнами и влажный ветер нес по ущелью их запах.

Они спускались вниз по такому крутому и узкому серпантину, что сердце юноши невольно замирало. По дороге им встречалось множество других цветов, в основном, бледно-лиловых, с узкими лепестками. Они росли по пологим ложкам вдоль склонов, выделяясь широкими полосами среди серых гранитов и свежей зелени трав. Горы здесь имели на удивление острые очертания, — они казались лесом густо-темно-синих или темно-фиолетовых пиков, поднимавшихся из глубокой тени. Их цепь на аквамариновых, покрытых яркой травой оплывах, вздымавшихся за зеленым простором, под хмурым, бессолнечным небом, казалась Элари совершенно сказочной. Он не мог представить себе более ярких и чистых ультрамариновых оттенков, особенно сейчас, когда было влажно и пасмурно. Прямо впереди в горах зиял узкий голубовато-стальной просвет, ведущий в бесконечные просторы безжизненной пустыни.

Несмотря на прекрасный вид, мелкий моросящий дождь продолжал преследовать экспедицию. Когда они остановились и вышли из машины, Элари поёжился от проникавшей до костей сырости. Он стоял по пояс в густейшей траве, усыпанной странными цветами. Их тонкие высокие стебельки венчались крупными шарами соцветий такого же удивительно яркого и теплого густо-синего цвета, как и горы вокруг. Они росли поодиночке и гордо торчали вверх, чуть покачиваясь. Издалека весь луг казался ровным и зеленым, а над ним словно парили в воздухе чудесные синие планеты. Множество других, мелких и белых цветов рассыпалось среди зеленых полян. В сырых ложках между холмами виднелись яркие поля их, иногда окаймленные другими, огненно-желтыми. Это было красивое место, но совершенно безлюдное.

— Ты говорила, что здесь есть поселок? — спросил Элари подругу.

Иситтала улыбнулась.

— Есть, только он спрятан. Туда придется идти пешком.

Элари не имел ничего против, — от сидения в кабине он уставал куда больше. Они повернули на север, ступив на явственно различимую тропу. Вдоль неё и выше, на вершинах увалов, виднелись своеобразные часовенки, — каменные ниши из высоких гранитных плит. В них яркими красками, — синей, красной, желтой, — были написаны портреты правителей Лангпари и выведены вертикальные ряды разноцветных файских букв. Элари удивленно осматривался, но путь скоро стал круче и ему пришлось смотреть, в основном, под ноги. Ветер, казавшийся очень плотным, дул прямо в лоб из ущелья, куда они поднимались, и юноша подумал, каково ходить здесь зимой...

Подъем, к счастью, оказался недлинным. Тропа привела их на идеально ровную квадратную площадку, мощеную гранитными плитами. Вокруг неё стояли низкие одноэтажные дома. Они спрятались высоко, в самой глубине горного массива, в замкнутой со всех сторон долинке. Их стены были сложены из неровных кусков тех же черных камней, какие валялись вокруг, крыши были плоскими. Темные голые скалы над долинкой то лезли толпой друг на друга, как каменные волны, то выдавались острыми пиками, то скалились колоссальными челюстями, то поднимали зазубренные гребни, — их вид внушал юноше тревогу, и даже, отчасти, страх. Сюда заходил только слабый ветерок, шелестевший нетронутой травой.

На сей раз их встретило всего два десятка юных файа, очень похожих на оставшихся в Налайхе, но Элари сразу понял, что они относятся к другой породе. Их лица, несмотря на юность, были очень серьёзными, и в самих их чертах проглядывало что-то древнее — как если бы здесь сохранилась некая старая, благородная кровь.

Никто не обратил на него внимания, и после быстрого приветствия они вошли внутрь. Как понял Элари, тут было что-то вроде личной школы Иситталы. Живущие здесь файа должны были занять какие-то высокие должности в Лангпари. Одновременно это был последний бастион её народа, место, из которого уже некуда отступать — за Хашиату пригодные для жизни земли кончались.

Ему предложили сесть, — скорее, чтобы он не торчал на виду, чем из вежливости. Иситтала и Иккин принялись болтать с молодежью — естественно, на файлин и Элари стало неуютно. О нем, казалось, все забыли, хотя он и ловил изредка любопытные взгляды. В поисках развлечений он нашел на ближайшем столике несколько книг, на вид очень старых: стянутые шелковыми лентами толстые пачки удлиненных листов в резных деревянных обложках, больше похожие на альбомы. Очевидно, это был какой-то древний роман, но Элари не мог прочесть его и лишь рассматривал очень реалистичные рисунки, — судя по ним, действие книги развивалось прямо вот здесь.

Очень скоро его одолела скука. Устав сидеть без дела, он вышел побродить по округе. Хотя все жители Хашиату собрались на встречу с Иситталой и поселок казался безжизненным, заглядывать в опустевшие дома он стеснялся. Его привлекли странные прослои в базальтах. В них чередовались полоски призрачно опалесцирующего халцедона и яшмы, — ярко-красной или очень красивого бежевого цвета. Двигаясь вдоль них, он забрел довольно далеко и наткнулся на следы каменоломни, судя по всему, очень древней, — в ней не было следов стали. Элари вспомнил, что видел в доме множество каменных орудий, разложенных по полочкам в неком подобии музея, — в них чувствовался художественный вкус. Древние мастера разделяли разноцветные слои, выделывая ножички и стрелы какого-нибудь одного цвета, — а в более крупных ножах красиво подбирали цвета, используя природную полосчатость камня. Элари видел там несколько красно-бежевых или бежево-белых ножей. Было очень необычно бродить в месте, где жили уже десятки тысяч лет, — но от этого он ещё острее ощущал себя незваным гостем.

Солнце уже клонилось к закату, когда за спиной юноши стукнула дверь. Обернувшись, он увидел Иситталу, и его раздражение мгновенно испарилось. Он как-то вдруг заметил, что тучи разошлись, и вообще, вечер очень приятный.

— Пошли, — тихо сказала Иситтала, взяв его за руку.

— Куда?

— Вниз, в долину.

— Зачем?

— Там мягкая трава. Тебе понятно?..

17.

Они спустились вниз, держа друг друга за руки, как дети. Элари с интересом осматривался. Маленькие бледно-малахитовые кустики причудливым узором покрывали россыпи ярких голубых известняков. Слева, над пологим зеленым склоном, торчал высокий зубчатый гребень кварцевой жилы, — словно хребет сахарного дракона. Под ним были разбросаны куски абсолютно белого кварца, точно снежные глыбы среди зеленой травы, и здесь юноша решил остановиться. Странные кусты в полном цвету росли вокруг поодиночке, как яркие, пахучие желтые шары по полтора метра в диаметре. Другие цветы, синие и лиловые, с высокими шишками соцветий, разливали сильный и пряный запах, похожий на запах духов.

Элари сел на глыбу, бездумно глядя на закат и не выпуская из ладони руки подруги. Большие кусты синих цветов слабо трепетали на ветру вокруг него. Белый кварц скал зарделся розовым, серебряные зеркальца слюды в них искрились красными огоньками низкого солнца. Когда оно скрылось за горами, в тени сразу стало холодно, и Элари бездумно полез вверх. Добравшись до скалистого гребня, он увидел выход из долины Хашиату, — за грядой она отвесно обрывалась вниз, наверное, на несколько сотен метров, в темное, стиснутое скалистыми отрогами озеро неведомой глубины. Далеко внизу, в широком створе ущелья, лежал сумрачный простор пустыни, на горизонте сливавшийся с закатной тьмой. В тени хребта уже нельзя было различить никаких очертаний, лишь какие-то зыбкие, подвижные контуры, очевидно, стелившегося по земле тумана. Выглядело это как ворота в потусторонний мир, и юноша поёжился. Тем не менее, далеко слева равнина была светлее, — там горы Хашиату кончались.

— Горы Лангпари можно обойти за четыре дня, — тихо сказала Иситтала, и юноша вздрогнул, обнаружив, что она стоит всего в двух шагах за спиной. — Это трудный переход, хотя, если ты дойдешь от Байгары до Ансы, он тебе таким не покажется.

— Нас могут окружить? — догадался Элари.

— Окружить — значит отрезать, а на востоке нет ничего, что нам нужно. Подняться оттуда сюда невозможно. На севере хребет Хашиату неприступен, но к югу от нас горы ниже и там... впрочем, вряд ли сурами предпримут такие маневры. У них слишком мало продовольствия. Скорее всего, они нападут в лоб, — Иситтала поёжилась. — Здесь холодно. Пошли назад.

18.

Они спустились вниз, в заросшую травой ложбинку, и на минуту замерли, посматривая друг на друга. Было довольно-таки холодно, и Элари не очень хотелось раздеваться. Впрочем, Иситтала начала первой, и ему осталось лишь последовать за ней. Это оказалось не так уж и страшно. А потом их тела тесно сплелись, и Элари позабыл про холод.

19.

Усталые, они немного подремали. Когда юноша вернулся в реальный мир, горы уже стали совершенно черными, небо потемнело и низкий серп Ируланы серебрил зыбкую поверхность травы, похожую на ртутное озеро. Верхушки стеблей достигали плеч, и назад они пошли не одеваясь: было очень приятно идти нагишом по узкой тропинке, утопающей среди травы, как в хлебном поле. Элари и думать забыл, что этот луг затерялся среди бесплодных каменистых пустынь. Они сбились с тропы и какое-то время бродили наугад, наслаждаясь влажной землей под босыми ногами. Иситтала хихикала, когда травяные метелки щекотали её бедра и грудь, а юноша улыбался, держа её за руку. Сейчас они и впрямь перенеслись на десять или двадцать тысяч лет назад, в прошлое, — но вечера в горах быстро становятся холодными и пробивающая до пяток дрожь погнала их в селение.

С отзвуком нездешнего счастья в душе Элари поднялся высоко по тропе и лишь тогда осмелился одеться. Быстро согревшись, он ещё долго смотрел через грозный створ скал на серебрящийся под луной луг. Его сердце теснила подступающая тоска, — он знал, что никогда не вернется сюда.

Когда Иситтала сказала, что совершенно замерзла, они вернулись в дом. В низком помещении было теплей, но тесно, — складные койки для гостей заняли почти всё свободное место. Сонная тишина ещё царила здесь, лишь Иккин медленно рассматривал карты, перебирая листы смуглой рукой. Шум ветра, разгулявшегося на темном просторе наверху, заметно усилился, огонь свечей метался от сквозняков, неведомо как влетавших в комнату. Крупные пятна света бегали по затянутому белой бязью потолку и легкая ткань словно струилась.

Вслед за ними вернулись остальные, неся всё, что нужно для праздничного ужина, — и, сидя за столом, Элари уже не чувствовал себя здесь чужим. Для файа еда была глубоко интимным процессом, — есть вместе для них было почти то же, что вместе спать, и в компании этой молодежи ему поначалу было неловко. Но, как оказалось, он мог говорить с ними, — они все знали ойрин и с интересом расспрашивали его. Элари любил, когда его слушают, и быстро увлекся. Ему задавали очень точные и приходившиеся к месту вопросы.

Любопытство юных файа казалось ненасытным, и то, что оно, по большей части, относилось к уже несуществующей стране, ничуть не умеряло его. Часть их вопросов относилась к Байгаре. Элари удивило, что кое о чем они знали куда меньше его, но отвечать на все вопросы он не мог, — при некоторых Иситтала била его пяткой по пальцам босых ног, и ему приходилось врать, что он умел совсем неплохо. Она не хотела, чтобы тут знали правду об невеселой жизни в столице. По-видимому, здесь вокруг неё существовала некая мифология, и Иситтала очень не хотела разрушать её.

К ночи резко похолодало, свирепый ветер завыл, скатываясь на маленький поселок сверху, со склонов хребта. Он подул с полчаса, усилился, перешел в настоящую бурю и пригнал тяжелые белесые облака. Из них пошел снег. Скоро всё покрылось плотной белой пеленой, — а ветер всё крутил и взбрасывал снежинки, будто не мог уложить их, как следует.

Они говорили, смеялись, вспоминали и пели до позднего вечера. Рев ночного ветра служил прекрасным контрастом их веселью. К Элари тянулись десятки рук, предлагая отведать что-то особенное, изготовленное по известному только хозяину этих рук рецепту. В конце концов он осовел от еды и утратил красноречие. Впрочем, к этому времени и остальные уже начали зевать.

Когда застолье кончилось, его следы пришлось убирать. Элари ничуть не удивился, что эту честь доверили ему. Впрочем, Иситтала помогла юноше. Покончив с работой, он посмотрел на часы, — уже близилось к полуночи. Шум ветра за тонкими стенами не умолкал. Сильнейший буран нес и крутил снег, застилая даль белой пеленой. Отдельные черные пятна обдуваемых ветром голых скал едва маячили в мутной полутьме за окнами. Все остальные уже спали, вплотную сдвинув койки, лишь где-то за дверью кухни возился, готовя завтрак, повар.

Иситтала отвела его в маленькую, тесную комнатку, едва освещенную тускло мерцающей свечкой. Из мебели тут была только большая, удобная кровать. Какое-то время они молча посматривали друг на друга, невольно улыбаясь, но, заговорив, Иситтала удивила юношу.

— Наш народ здесь не очень велик, и нам остро не хватает свежей крови, — я уже не говорю о том, что полукровки обычно умнее и способнее. В общем... сейчас сюда придет одна наша девчонка, Иннка. Она выбрала тебя отцом своего первого ребенка.

Элари помотал головой, — от такой новости она просто пошла кругом, — и его бросило в жар. Ещё никто и никогда не предлагал ему заняться любовью с такой целью. Ему очень хотелось отказаться, — но он понимал, что ничего хорошего из его отказа не получится.

— Это совсем мне не нравится, — продолжила Иситтала, — но это нужно, и я вынуждена так поступить. В общем... не обижай её, и постарайся, чтобы всё получилось, как надо, — она вдруг смутилась и вышла.

Вновь помотав головой, Элари быстро разделся и юркнул в необычайно теплую и уютную постель. По его коже побежали мурашки, — он несколько боялся предстоящего. К счастью, Иситтала уже объяснила ему принятые здесь правила близкого общения с девушками, — погладить и помять живот, особенно место под пупком, поласкать ладонями подошвы, легонько поцарапать уши... и он решил как мог тщательно следовать её советам.

Ждать долго ему не пришлось. Почти сразу же вновь скрипнула дверь и в комнатку осторожно проникла нагая широкоглазая девчонка, всего лет шестнадцати. Элари увидел, что у неё маленькие, удивительно ровные босые ноги и очень пышная масса вьющихся черных волос, доходящих до бедер. Но тут же все мысли вылетели из его головы: Иннка змеей скользнула в его постель, резко и крепко прильнув к нему прохладным нагим телом, жарко целуясь и очень ловко щипая его припухшие соски.

Как оказалось, не все его силы ушли на Иситталу, — в первый миг юноша задохнулся, затем его плоть напряглась. Он ощутил неожиданно сильное желание, лаская всё тело бесстыдной девчонки, — её маленькую крепкую грудь, гладкий впалый живот, неожиданно тонкую талию, широкие для её возраста бедра... и вскоре овладел ей, войдя в тугую внутренность. Иннка вцепилась в его плечи, крепко обвив ногами стан. Скрестив ступни на его пояснице, она зажмурилась и сжала зубы, стараясь не вскрикивать, почти не двигаясь, словно прислушиваясь к чему-то, — впервые давая начало новой жизни, она очень волновалась и хотела хорошо всё запомнить. Элари уже ошалел от неё, двигаясь в быстром естественном ритме. Пламя внизу живота разгоралось всё ярче. Наконец, он откинулся на вытянутых в струнку руках, выгнув спину и чувствуя пробивающую до пяток дрожь.

Когда его семя ворвалось в её внутренность, Иннка тоже выгнулась в судороге, сжав его стан бедрами с неожиданной силой. Из её груди вырвался испуганный звук... и она тут же выскользнула из постели, присела, наклонилась к нему, звонко чмокнув в губы, и убежала, быстрая, легкая, босая и бесшумная. Дверь за ней закрылась не совсем, и Элари заметил в соседней комнате ещё несколько девушек. Там же стоял большой таз с парящей водой. Они начали мыть подругу, о чем-то расспрашивая её и поглаживая по низу живота. Иннка только улыбалась им, её мордочка выражала абсолютное счастье так ярко, что Элари тоже стало тепло. Но в нем уже не осталось никаких сил. Он закрыл глаза и тут же словно поплыл куда-то. Где-то вверху, над котловиной, глухо и грозно шумел ветер, но здесь, в глубоком распадке, снова царило затишье. Так, под шум ветра, он и уснул.

20.

— Лапа, вставай, — чья-то рука легко трясла его за плечо. Элари с трудом поднял голову. Было ещё темно и он едва узнал Иситталу. Она что-то говорила ему, но юноша не мог разобрать слов, снова проваливаясь в сон.

С него вдруг сдернули одеяло. Чья-то рука сгребла в горсть кожу на загривке. Иситтала была очень сильной девушкой и Элари пришлось невольно встать на ноги, — иначе он остался бы без шкуры.

— Пошли-ка... — она повела его, не разжимая хватки, к какой-то двери. Элари ещё плохо соображал и не представлял, куда...

Перед ним открылась дверь. Его загривок отпустили. В тот же миг крепкая босая нога врезалась в его зад. Юноша сделал пару невольных шагов, едва не упав на четвереньки. Дверь хлопнула за его спиной.

Он осмотрелся. Яркая Ирулана царила высоко над поселком. Сверкающий под ней снег пятнал серый щебень мерзлой до звона почвы. Окружавшие двор низкие дома от черноты окон казались молчаливыми и пустыми, короткие тени протянулись от их стен. Отдаленный вой ветра казался голосом самих гор.

Через какой-то миг окружавшая его аура тепла рассеялась. Босые ноги обожгло. Обнаружив, что совершенно обнажен, Элари взвыл и бросился обратно, но Иситтала крепко держала дверь с той стороны. Несколько бесконечных секунд юноша отчаянно боролся с ней, пока, несмотря на холод, его не бросило в пот. Потом подруга сжалилась над ним. Она тоже была нагишом и звонко вскрикнула, когда ледяной Элари притянул её к себе. Они рассмеялись и отпустили друг друга, — теперь юноша чувствовал себя очень бодрым.

21.

На рассвете они спустились в долину. После ночной бури стало очень холодно. Морозный иней лег на траву, каждый стебель и жесткий лист покрылся тысячами ледяных блесток. Море сверкающей алмазной пыли отливало розовым в лучах утреннего солнца. Яркость и чистота красок, щедрость, с которой они были отпущены ландшафту, были поистине изумительны, — и, пожалуй, нигде более не повторимы. Но оставаться здесь Элари уже не хотелось, — восход, едва занявшись, тут же померк. Вновь завыл ветер, огромные тучи ползли, казалось, прямо над головой. Дело снова шло к снегопаду и задерживаться здесь определенно не стоило.

Обратное путешествие утомило Элари: он молча трясся на сидении и тупо смотрел в окно. Ветер угрюмо ревел за стеклами, серые клочья туч стремительно летели на юго-восток, и в Налайхе они почти не задержались, — поднималась метель, к вечеру обернувшись неистовым шквалом. Из низких белых облаков посыпался град в полкулака величиной, всё живое попряталось, земля покрылась слоем льда. Вновь резко похолодало и провожавшая их молодежь куталась в меховые куртки.

Когда они миновали перевал, уже темнело. Вспыхнули фары, и они стали спускаться в море крутящегося снега, сверкавшего миллионами крошечных огоньков. Видимость упала метров до пятидесяти и Иккин вел машину скорее по памяти, нежели с помощью глаз. Первая же ошибка угрожала катастрофой, но всё, тем не менее, обошлось. Они вернулись очень поздно и измученный Элари тут же лег спать.

Глава 9:

Конец детства

1.

После их возвращения наступили бурные и пасмурные дни. Несмотря на бушующий ветер, даль была чиста и ясна. Лишь по утрам синяя дымка прилипала к темно-фиолетовым горам, скрывая угрюмую резкость их очертаний. В редкие спокойные вечера изумительные закаты, — сияние алого пламени между гребнем черного хребта и покровом беспросветных туч, — оживляли унылую монотонность хмурых дней и беззвездных ночей.

Иногда случались закаты и более фантастические, — гряды параллельных туч принимали пурпурно-фиолетовый оттенок и алый огонь в просветах между ними к горизонту становился всё более золотым. На его фоне угрюмо чернел гребень хребта, весь в красных отблесках небесного пожарища. На востоке тени принимали цвет густейшего ультрамарина, обрывы и склоны ущелий, — терракоты, а на западе над синими горами сиял меч красной бронзы, нависавший над огненно-светлой полосой зари.

Но, как ни удивителен был мир Лангпари, Элари уже привык к нему, и жизнь покатилась вперед, плавно и незаметно. Он переселился в маленькую комнату на последнем этаже здания в Золотых Садах и в бурные ночи долго лежал без сна, размышляя и прислушиваясь то к поразительной тишине, то к далекому рокоту ветра, который приближался, и, налетая, сотрясал стекла.

У них с Иситталой не было общего жилья и юноша быстро оценил мудрость этого решения: благодаря ему каждая их встреча становилась чудом. К тому же, Иситтала была очень занята. Так как создать современную армию в долине было невозможно, ей пришлось обратиться к аморфной массе любителей древнего военного искусства, — но и превратить их в организованную силу было очень и очень непросто.

Элари старался внести в её дело свой вклад. Теперь он работал в мастерских Золотых Садов, очень похожих на мастерские Шухтунгорта, — всё их оборудование добывалось из одного источника. В них несколько десятков подростков и юношей под руководством Иккина делали оружие, — ножи, мечи, наконечники для стрел. Среди мечтательных и влюбчивых юных файа охотников возиться с металлом было немного и Элари слыл среди лучших работников. С Иккином он быстро подружился и тот вечерами учил его сражаться. Юноша, голый до пояса, азартно размахивал коротким, но увесистым мечом. Поначалу его плечи начинало ломить после нескольких минут упражнений, но постепенно пришла сноровка, и он мог заниматься так часами.

Иситтала учила его рукопашному бою, но здесь дела сперва шли хуже, и не из-за отсутствия у Элари способностей. Почему-то каждый раз их тренировка становилась лишь прелюдией к любви, в какое бы время она ни проводилась. В конце концов, Иситтала объяснила ему, как держать свои чувства под контролем и не позволять страсти вести себя. Этому учили всех файа и обычно лишь совершеннолетней молодежи разрешалось заниматься любовью. Она говорила, что иначе файа не стали бы теми, кто они есть.

Постоянно общаясь с ней, юноша ощутил тягу к красоте, в том числе, и к своей собственной. Ему нравилось быть красивым, гибким и неутомимым, и не ради неё, а ради самого себя. По утрам он, босой, в одном куске ткани на бедрах, целыми часами бегал вдоль каменистого берега реки, не обращая внимания на холод и сумрак рассвета перепрыгивал промоины и широкие ямы, упиваясь легкостью своего тела. Всё это не отразилось на его внешности, но его движения стали точнее, стан гибче, а мягкие когда-то ступни, — упругими и твердыми.

Одновременно он знакомился с жизнью Лангпари, — в основном, прилежно зубрил файлин. Дело это оказалось непростым, но необходимым совершенно, — его родной ойрин знало лишь несколько сот файа, а книг на нем здесь не было вообще. Элари очень страдал от невежества, — он хотел во всем помогать Иситтале, но для этого ему пока что не хватало знаний. Иккин и Суру стали её заместителями, — первый по боевой подготовке, второй, — командиром того, что удалось подготовить. Элари, друживший с обеими, как с братьями, оказался в стороне, — он прекрасно понимал, что не сможет командовать файа, так как ничем не заслужил это. Так что пока единственный вклад, который он мог внести в оборону долины, — это делать оружие и обучаться владеть им, наравне со многими другими.

2.

Так незаметно прошло два месяца, самых счастливых в его жизни. Потом, одна за другой, начали приходить тревожные вести. Сообщение с Байгарой было нерегулярным и нечастым, но случавшееся в ней как-то быстро становилось известно всем. Казалось, сама природа готовит их к тяжелым испытаниям, — за эти два месяца пожелтели и опали листья, пожухла трава, а ночами стало подмораживать. Пасмурная холодная погода с бесконечными дождями упорно держалась, и долина Лангпари изменила свой облик. Влажная, она побурела и утратила прежнюю мутную и серую видимость. Темные облака с каждым днем садились всё ниже, их обрывки спускались на лес и стелились по подножию гор. Огромные полосы синего тумана ползли по долине, а сами горы становились совсем темными, черновато-синими. Всё вокруг стало резким, с темными тонами, хмурым, — и, в то же время, свежим, новым. Дожди шли целыми неделями, но недалек был срок, когда они сменятся снегом, — приближалась зима. И столь же неотвратимо к Байгаре приближалась армия сурами. Перед ней шли люди, — остатки армии Айтулари и беженцы.

Беженцев файа пропускали беспрепятственно, а солдатам предлагали вступить в их армию. Соглашались немногие. Остальных файа приходилось убивать, и тогда люди, которых они считали своими новыми товарищами, убивали их. Наконец, с гвардией Председателя было покончено. Сам он, к живейшему удовлетворению Элари, нашел свой конец в безымянной лощине на берегу вечно туманного моря.

Армия файа понесла сравнительно небольшие потери, — гвардейцы уступали им в количестве, как и во всём остальном, — и готовилась встретить сурами. Но в тылу у неё стало неспокойно. До Байгары дошла лишь малая часть спасшихся из Си-Круаны беженцев, — три или четыре тысячи человек, к тому же, измотанных тяжелой дорогой. Разместить и накормить их не составило особого труда. Но они тут же начали наводить в городе свои порядки, и между ними и людьми, бежавшими сюда от Председателя, вспыхнула непримиримая вражда. Дело дошло до ежедневных драк и даже до убийств. Прекратить рознь было некому, — армия уже ушла, а полиции в Байгаре никогда не было. Хуже всего было то, что и файа постепенно втягивались в эту вражду, отравляясь завистью и злобой.

Несмотря на всё это и на собственную молодость Атхим Ир сумел сделать на удивление много. Ему как-то удалось вывести с перевалов Лабахэйто все гарнизоны, за исключением одного, так что теперь его армия насчитывала 920 бойцов. Он также сформировал из добровольцев сводную ударную бригаду в 1700 штыков, кроме того, у него был отряд Кумы из девяноста девушек и "штурмовой полк" из людей-беженцев и бывших солдат Председателя, — по меньшей мере шестьсот человек, причем, все эти части оснастили вполне современным стрелковым оружием, отчасти из арсеналов столицы, отчасти трофейным. Удалось восполнить и нехватку тяжелого оружия, — из имевшихся в столице тяжелых грузовиков файа сделали тридцать бронемашин с пулеметами.

Эта объединенная армия стала действительно серьёзной силой и смогла отражать атаки сурами несколько дней. К сожалению, боеприпасов у неё осталось немного, — около миллиона патронов и три тысячи ручных гранат, — и в итоге всё вышло так, как и боялся Элари. Несмотря на превосходство в оружии и тактике, файа не смогли справиться с сурами. Тех было слишком много, и у них было слишком много оружия, захваченного у людей.

За каждого убитого файа сурами платили десятью. Люди, защищая своих близких, дрались не хуже, — но после недели боев в город вернулось лишь несколько десятков обессилевших солдат. Все остальные погибли.

Итог предсказать было нетрудно. Когда Атхим Ир призвал горожан на защиту столицы, они, как и удвоившие её население беженцы-файа, сочли это издевательством. Никто не хотел умирать за других. История Ай-Курьеха и Си-Круаны повторилась, — в Байгаре вспыхнул мятеж. Резиденция Правителя, уже брошенная, была разгромлена и сожжена. Сам он, вместе с остатками армии, предусмотрительно укрылся в цитадели. Тогда толпа устремилась в порт, но небольшой отряд Кумы успел сжечь или затопить все корабли, включая и "Ариламию". Затем они на нескольких парусниках бежали в Лангпари, где их приняли с пониманием, но без радости.

О том, что произошло в бывшей столице потом, не удалось узнать в деталях. Там воцарился хаос, склады и магазины были разграблены, потом большая часть населения и беженцы двинулись к Лангпари. Лишь немногие остались защищать город, не имея ни оружия, ни планов. Через два дня сурами взяли Байгару. Боя практически не было, — лишь отдельные рассеянные стычки, погром и резня. Спалив столицу дотла, сурами двинулись за беглецами, беспощадно расправляясь с отставшими. Цитадель они даже не пытались штурмовать, хотя оставили для её осады сильный гарнизон. Они понимали, что самое большее через несколько месяцев Атхим Ир сдаст крепость или умрет с голоду, и они сами возьмут её.

Поняв, что атаки не избежать, жители Лангпари готовились к ней с лихорадочным возбуждением. Элари понимал, что шансов у них тоже немного. В спешно сформированной армии числилось уже пять тысяч бойцов, в основном юношей и мальчишек старше пятнадцати лет, отважных и готовых драться с дикой яростью, но плохо владевших своим древним оружием. Элари уже убедился, что даже простейшие навыки обращения с мечом и метательными иглами означали месяцы тяжелых упражнений. Стрельба из лука была искусством. Сила, ловкость, даже знания мало что тут значили, — всего лишь три сотни добровольцев обладали талантом воина. Всем остальным явно предстояло погибнуть в первом же бою.

Иситтала понимала это. Она назначила в командиры ополченцев две сотни воинов-учителей и вызвала в долину шестьсот девушек-учениц Кумы, — они умели обращаться с луком и попадали в блюдце за двести шагов.

Под её руководством Суру пытался укрепить оазис — поперек ведущего в него ущелья строилась каменная стена, она же плотина со шлюзами, чтобы смыть врага, если он попробует прорваться по речной долине. Кем мог оказаться этот враг, — знали все, и старались не думать.

Элари был в их числе. Он знал, что времени ему осталось мало, — сурами подойдут к долине максимум через несколько недель, — и хотел прожить их как можно лучше, но вот как? О прогулках ему пришлось забыть — в Лангпари пришло предзимье. Тяжелые тучи заволокли небосвод, собираясь в долине, словно в чаше, — он уже начал забывать, как выглядит чистое небо. Из них постоянно что-нибудь сеялось, — морось, дождь со снегом, снег с дождем, — и всё это вместе с сильным промозглым ветром. А когда ветра не было, в долине воцарялась болотная сырость, — и туман, туман, туман...

Отчасти его утешали мысли о сурами, бредущих по ледяной грязи в вечном сером полумраке, — но лишь отчасти. Ведь перед ними брели и другие, менее всего заслужившие такую участь. Даже редко выходя на улицу, он хорошо представлял, как скверно им приходится, — но что он мог сделать? Отчасти ему удалось выучить файлин. Теперь он мог изучать историю файа и их культуру, — но на это просто не осталось времени. Военная подготовка поглощала его теперь почти целиком. Иситтала и его друзья тоже постоянно были заняты. Они все старались занять руки и голову текущими делами и как можно меньше думать о будущем. В жизни Элари остался теперь единственный просвет: он любил Иситталу, хотя она была сурова, а его натура требовала веселья. Но её уроки всё же не прошли зря, и юноша знал, что, когда придет срок платить по счетам, он докажет, что усвоил их сполна.

3.

Наконец, однажды утром его разбудил поднявшийся в здании шум. Как оказалось, именно сюда, в Золотые Сады, где хватало пустых комнат, привезли первых достигших Лангпари беженцев. Спешно одевшись, Элари выбежал на улицу. После душной спальни холодный сырой воздух показался ему удивительно вкусным и бодрящим. Без труда выяснив, куда поместили беглецов из Байгары, он направился туда.

По дороге ему встретились Иситтала и Суру, — они поздоровались, и пошли дальше уже втроем. По дороге юноша смущенно косился на своих спутников. Несмотря на холод, Суру ходил в том же сером комбинезоне и сандалиях на босу ногу. Теперь, правда, на нем была ещё куртка из коричневой кожи, — такая же, как у Элари, но тот предпочитал сандалиям теплые башмаки, дополненные рабочими штанами из грубой ткани. Вообще-то, файа переносили холод гораздо легче, чем люди, — их родной мир был холоден и суров, как и они сами, — зато жару ненавидели и переносили гораздо хуже людей.

На поясе Суру висел двадцатизарядный автоматический пистолет и ещё два кармашка с четырьмя обоймами, — там были все патроны к нему, какие ещё остались, да и сам пистолет был одним из трех в оазисе Лангпари.

Наряд Иситталы, напротив, отнюдь не отличался скромностью. Её роскошную теплую куртку из зеленой кожи украшал хитроумный тисненый узор, а темно-синие шаровары дополняли изящные сапожки из красного сафьяна, расшитого тончайшими золотыми арабесками. Всё это смотрелось ярко, пёстро, по-варварски.

Голова Иситталы была непокрыта, но густейшая грива её черных волос делала шапку излишней. Тончайшей работы серебряная диадема, отделанная сапфирами, служили ей лишь украшением, или, точнее, средством сохранения прически. На её зеленом кожаном поясе висел кинжал. Элари знал, что не только тонкой работы рукоять, но и весь клинок был из золота, но это древнейшая реликвия отнюдь не служила игрушкой, — длинные продольные царапины, оставленные на лезвии чьими-то ребрами, могли подтвердить это.

Увидев беженцев, юноша вскрикнул от изумления, — среди них он узнал Яршора, Гердизшора и ещё восемь девушек из приюта! Ему захотелось спросить, где остальные, но это он и сам уже знал. Все они выглядели ужасно, — тощие, в лохмотьях неопределенной формы, таких грязных, что нельзя было назвать их первоначальный цвет. На сей раз, Яршор выглядел хуже всех. Его лицо напоминало череп, обтянутый землистой кожей, глаза глубоко ввалились, а бритая голова делала его действительно похожим на мертвеца. Тем не менее, они сразу узнали друг друга, — без всякой радости.

— И ты здесь? — удивился Яршор. — Я вижу, тебе хорошо здесь живется, продажная тварь! Как ты сюда попал, а? Устроился на корабль с дружком и удрал, бросив нас! А мы... Ты не знаешь, что это, — хоронить девочек, умирающих у тебя на глазах, одну за другой, когда ты ничего не можешь сделать! Ты!..

Элари не испугался, — ему ничего не стоило справиться с этим живым скелетом, да и кинжал тоже был при нем, — но ему вдруг стало стыдно за свой цветущий вид и красивую одежду.

Одна из девушек вдруг потянулась к нему. Лишь когда она завладела его ладонью, он узнал её, — тогда, в школьном убежище, она так же играла с его рукой. Всё остальное исчезло для него, — он видел лишь эти большие, беспредельно печальные глаза.

— Как тебя зовут?

— Усвата... — её голос донесся словно из другого мира, так он был слаб.

— Ты хочешь есть? У меня тут есть дом... теплый, много еды... — он сам не понимал, зачем говорит всё это. Получив в ответ на свои вопросы несколько односложных "да..." он подхватил её на руки и понес, легко, словно ребенка, не обращая внимания на протестующие возгласы Яршора. Тот было попытался кинуться за ним, но Суру одним коротким тычком швырнул его на скамью. Элари этого уже не заметил.

На улице его догнала Иситтала, — раскрасневшаяся и злая.

— Тебе повезло, что она дошла сюда. Больше мы не будем никого впускать.

— Почему?

— Когда начнется осада, мы не сможем ловить рыбу. Корабли придется отогнать к востоку или сжечь. А рыба составляет треть нашего рациона, понимаешь? Если мы примем ещё хоть одного чужака, весной нам придется есть друг друга. Такого я не допущу.

— Вы будете их убивать? Убивать своих?

Она пожала плечами.

— Если впустить их, мы умрем все. А что ещё их остановит, кроме смерти? Убивать? Да, мерзко, но у нас просто нет другого выхода. Хочу ли я этого? Нет. Должна ли? Да. Когда речь идет о жизни всего народа, выбирать нечего. И ещё одно, — она положила руку на кинжал. — Суру уже рассказывал тебе, что может произойти с теми, кто крадет чужую любовь в этом месте? На сколько частей их могут разрезать?

Элари печально смотрел на неё. Он знал, что не сможет справиться с Иситталой — никогда. Даже будь у него в руках пистолет, он бы скорей сам застрелился, но не причинил ей вреда. Но при этом он знал, — если она решит убить Усвату, то прежде умрет он сам.

4.

Назавтра Суру разбудил его ещё затемно. Не обращая внимания на спящую в его постели Усвату, — сам юноша спал на полу, — он тихо сказал:

— Вчера вечером беженцы из Байгары вышли на берег залива. Иситтала решила стрелять по ним из форта.

— Атомными снарядами? — они уже шли по улице.

— Только один снаряд. Она надеется, что этого хватит. Остальные — для сурами.

— Но это... это...

— Их там двадцать тысяч. Думаешь, мы можем пойти и переколоть их ножами? Они стали лагерем в шести милях от порта. Ветер северный. Они тронутся в путь вместе с солнцем, и, если подойдут ближе, радиация накроет и нас. Это жутко, но Иситтала тебе уже всё объяснила. У нас нет выхода. Увы.

— А что я должен делать?

Суру пожал плечами.

— Я просто подумал, что ты захочешь посмотреть. Это не очень весело, зато красиво. Я имею в виду взрыв. Ты согласен?

Элари на минуту задумался. Он вовсе не хотел смотреть, как убивают людей и файа, — но с расстояния в шесть миль он не увидит ничего, кроме самого взрыва. А он очень любил взрывы, пожары, огонь, — в бедной событиями жизни Айтулари они были самыми яркими из его впечатлений. Увидеть ядерный взрыв, пусть небольшой... какой юноша восемнадцати лет от этого откажется?..

Он увидел всё с самого начала, — как открыли ворота хранилища, как трактор вывел из них тележку, на которой лежал цилиндрический контейнер с ядерным снарядом (Иситтала решила пока не трогать гаубицу, в форте тоже были шестидюймовые пушки), как процессия двинулась к устью долины. Трактор сопровождала целая вереница машин с воинами, — но сочетание панцирей и луков с грузовиками создавало впечатление маскарада, зачем-то начатого среди ночи. Рассвет ещё и не брезжил, и за пределами пятен света от фар ничего видно не было.

Добравшись до устья долины, колонна долго взбиралась по извилистой, размытой дождями дороге на крутой склон увала. Машины буксовали в грязи, норовили сползти вбок или вовсе опрокинуться. Элари предпочел пойти пешком и вышел на гребень одним из первых, затерявшись в толпе немногочисленных зрителей, пришедших ещё раньше. В форт, во входной туннель которого закатили тележку со снарядом, его не пустили.

Постепенно рассвело, но утро выдалось пасмурным и хмурым, как всегда. Ночью было холодно, теперь стало ещё холоднее. На горах вокруг Лангпари выпал снег. От увалов на юге до угрюмых пиков на севере небо затянул сплошной покров белесых мутных туч, но на востоке они уже отливали розовым, — там солнце начинало пробиваться сквозь облака. Те плыли, казалось, прямо над головой юноши. У его ног тянулись старые, обвалившиеся траншеи, потрескавшиеся, заросшие мхом доты. Ещё ниже по склону шли ржавые проволочные заграждения. Кое-где пятна вывороченной земли отмечали новые укрепления, но он на них не смотрел. Всё его внимание обратилось на западный берег отливающего свинцом залива. Там виднелся обреченный лагерь беженцев, большое смутное пятно, над которым поднимались тонкие нити белого дыма. Элари пожалел, что у него нет бинокля. Впрочем, он не слишком-то хотел видеть тех, кто сейчас умрет.

Громкие крики отвлекли его. Солдаты предупреждали зрителей, что после выстрела пушки надо лечь и закрыть глаза, чтобы свет взрыва не выжег их. Толпа начала расходиться, большинство пряталось в старых укреплениях, лишь Элари и ещё несколько юношей остались наверху. На них никто не обращал внимания, — солдаты уже скрылись внутри форта.

Прошло несколько томительных минут. Элари поймал себя на том, что чувствует себя как в театре, перед началом увлекательного спектакля, — он не мог осознать до конца трагизм происходящего.

С громовым раскатом, заставив его вздрогнуть, выстрелило одно из орудий форта. Он перевел взгляд на смутное пятно лагеря, чувствуя сильнейшее волнение и начисто позабыв, о чем его предупреждали. Сейчас...

Прошло уже секунд двадцать, но взрыва всё не было. Элари попытался вспомнить, как долго снаряд летит на шесть миль, — и в этот миг у моря вспыхнул эллипс слепящего сине-белого пламени, похожего на электросварку. Оно ярко озарило тучи и глаза юноши мгновенно зажмурились от острой, словно удар, рези. Он протер их руками, а потом вновь взглянул на берег. Пламя уже погасло и там поднималось плотное серое облако, похожее на кулак. За ним тянулся серо-черный столб пыли и пепла.

Запоздало вспомнив об ударной волне, Элари бросился на землю. Секунд через десять донесся мощный оглушающий удар. Воздух упруго толкнул его... и затих, но звук долго перекатывался между горами. За ударом последовал громоподобный раскатистый гул секунд на пятнадцать, а потом ещё два-три сокрушительных эха, — это производило впечатление.

Юноша поднялся, напуганный видом грибовидного облака, — всё оно стало жуткого черного цвета. Его лохматая шапка неторопливо клубилась. Вскоре она скрылась в облаках и те сразу сильно почернели, — казалось, собиралась страшная гроза. На этом всё кончилось. Неспешно плывущие тучи поглотили гриб, его ножка, оседая, превратилась в бесформенную массу сползавшей в море пыли — казалось, на берег залива спустился серый лохматый туман. И всё. Ни пожаров, ни землетрясения. Элари вспомнил, что свет был ярким, — но явно не ярче солнечного. Он был разочарован и спустился вниз. Там он столкнулся с Суру, — тот хотел подойти к месту взрыва по морю. Юноша решил последовать за ним, и легко уговорил сумрачного файа взять его на борт.

Они плыли на сторожевом корабле. Элари всё время стоял на палубе, внимательно разглядывая берег. До него было не меньше мили и уцелевших, если они и остались, отсюда нельзя было заметить.

Пыль уже снесло ветром и они издали увидели пятно оплавленного камня и песка радиусом метров в двести, — там всё было выглажено огнем, виднелись лишь потрескавшиеся опалины, комья и брызги застывшего стекла. Даже в свете пасмурного дня оно ярко блестело. Там, куда ударил снаряд, не образовалось кратера, — только нечто, похожее на блюдце, диаметром метров в сорок, с неровной, бугристой поверхностью.

— И это всё? — спросил Элари. Он был уверен, что взрыв проломит хребет, или, по крайней мере, проделает у его подножия новый залив. А тут — просто серо-черные, оплавленные, словно залитые глазурью камни, спекшийся пляж... По обе стороны от выжженного пятна ещё метров на сто тянулись поваленные и тлеющие заросли, — но это и всё.

— Три килотонны. Но, — Суру навел на берег счетчик радиации, — там две тысячи рентген. Я не стал бы даже подходить к этому пятну. А сурами вряд ли знают о радиации. Жаль лишь, что она убивает не мгновенно. Неплохо было бы создать перед Лангпари радиоактивный пояс, но у нас слишком мало снарядов. Придется стрелять прицельно, лишь по скоплениям врага...

Корабль подошел к побережью. Все по очереди смотрели на берег в бинокль. Когда очередь дошла до Элари, он жадно схватил его, наводя на самый край зоны опустошения. Лучше бы он этого не делал.

5.

На берегу лежал сплошной слой обгорелого тряпья. Элари не сразу понял, что это трупы. Потом он увидел вытекшие или вылезшие из орбит глаза, висящие на ниточках — нервах, сгоревшие на головах волосы, кожу, свисающую лохмотьями. Большинство этих жутких созданий лежало, но другие шевелились... или ходили... весь берег был полон этих корчащихся фигур. Ничего страшнее юноша в своей жизни не видел. Он чуть не уронил бинокль за борт, а потом его стало долго и мучительно рвать.

— Они же ваши! — крикнул он, когда Суру оттащил его от борта. — Ваши родители! А вы убиваете их! Вы...

— Хватит! — Суру пару раз ударил его по щекам. Острая боль привела юношу в себя. — Я сам это знаю! Но нас отрывают от родителей в семь лет, — мы не можем любить их так же, как вы. И потом, мы — будущее, они — прошлое. Что выбрать? Для эволюции тот, кто оставил потомство, уже не существует. Его уже нет в потоке жизни, понимаешь? Но мне кажется, — теперь он говорил очень тихо, — что есть вещи, которые нельзя делать никому. Говоря по-старинному, все мы навлекли на себя проклятие. Страшное проклятие. И я не думаю, что кто-нибудь из нас спасется. В Лангпари не осталось невинных.

6.

Они простились с Суру на причале, но юноша не поехал домой. Он бесцельно бродил возле реки, не обращая ни на что внимания. Увиденное отозвалось в нем сильнейшим душевным кризисом. Он всегда считал файа свободным народом, — но две трети этих жителей пустыни погибли в ней, пытаясь добраться до оазиса. Почему обитатели почти всех селений между Байгарой и Лангпари покорно покинули их и перебрались в столицу? Почему ни один корабль из рыбацких деревень не пришел сюда? Почему, наконец, они предпочли смерти в бою ужасный марш смерти, когда из ста сорока тысяч выжило всего двадцать, — да и тех их же дети встретили адским огнем? Он понимал, что ответы ему лучше не знать. Элари всегда был впечатлителен и втайне гордился этим, зная, что это отличает его от других мальчишек. Но теперь...

Теперь ему было плохо. Что-то неладное творилось с его зрением. Ему казалось, что наступают сумерки, хотя ещё не минул полдень. Он понял, что сжег глаза, глядя на взрыв вопреки запрету, и боялся, что вообще ослепнет. Теперь это не слишком бы его огорчило, но что-то в нем, — что-то, знающее о его теле больше сознания, — понимало, что страх напрасен. К завтрашнему утру, самое позднее, его большие глаза вновь обретут способность различать мельчайшие детали окружающего мира. Он не знал, почему так уверен в этом. Но стоило ли смотреть на происходящее?..

Короче, у Элари было скверное настроение и оно не улучшилось, когда его догнал невесть откуда взявшийся Яршор. Он был одет в новое, чисто вымыт, и его глаза блестели прежней силой. Юноша начал опасаться новой порции проклятий, теперь более чем заслуженных.

— Они убивают их! — крикнул Яршор.

— Знаю. Я уже насмотрелся, — ответил Элари, решив, что видит ещё одного свидетеля атомного кошмара.

— Те из наших, кто уцелел после взрыва, сейчас пробираются в долину, а эти нелюди ловят их, как зверей! И убивают! Смотри!

Элари встрепенулся, взглянув на опушку леса. Они были в ущелье, почти у выхода из долины, — там, где между скалами и рекой в неё можно было пройти почти незаметно. Пусть он и смотрел на всё словно через черное стекло, но острота его зрения не пострадала.

Из зарослей выбежал оборванный парень. За ним гналось трое подростков-файа, — возможно, тех самых, что купались нагишом под плотиной. Они легко настигли свою изможденную жертву, — но парень оказался не так прост. Первый подбежавший к нему файа нарвался на роскошный удар ногой в живот, второй подобрался поближе — на удар кулаком в горло. Третий тем временем зашел за спину, но не ударил, а только попытался схватить, — и получил с разворота локтем между глаз. Все трое полетели в стороны, как от взрыва, и упали. Но получивший локтем в лицо тут же перекатился и вскочил, выдернув из ножен кинжал. Яршор помчался к месту драки, но Элари не двинулся, не зная, что делать... кого защищать.

Парень медленно и страшно пошел на последнего подростка. Тот не пытался бежать. Его противник был старше раза в полтора, но изможден и не слишком ловок. Вот юный файа закричал и сам бросился вперед. Началась схватка. Элари с удивлением увидел у парня знакомые движения, — Иситтала учила его им. Сейчас он перехватит руку с клинком и швырнет файа на землю...

Кинжал сверкнул, парень обвис на руке подростка и упал, захлебываясь кровью. Тот повернулся и посмотрел на них, — но ничего больше сделать не успел. На бегу Яршор выдернул пистолет. Он стрелял навскидку, почти не целясь, но файа опрокинулся в грязь с тремя пулями в груди. Второй, едва поднявшись, крутанулся, словно пытаясь разглядеть свой пробитый череп, и упал лицом в камни. Элари мгновенно выхватил кинжал, — следуя совету Иситталы, он не расставался с ним ни на миг. Впрочем, он бы не полез в такую драку, — он знал, что Яршор прав, он защищает слабейших, а эти...

Похоже, у Яршора больше не было патронов. Он бросил в реку бесполезный пистолет и пошел на последнего мальчишку, получившего пинок в живот. Тот неожиданно быстро поднялся и тоже выхватил кинжал, — теперь все мальчишки в долине старше лет тринадцати носили такое оружие.

Прежде, чем Элари успел что-то сделать, противники сошлись. Мальчишка с неуловимой быстротой ударил кинжалом снизу вверх, — и целое мгновение, казалось, не происходило ничего, его словно вырвало из реальности. До ушей Элари как-то запоздало долетел мокрый, отвратительный хруст, — и лишь тогда он заметил, что сжимавшая кинжал рука очень неестественно выгнута в двух суставах сразу. Мальчишка, не понимая, ещё стоял, — но нога Яршора взлетела с презрительной медлительностью, ударив его между челюстью и ухом. Юный файа стал падать, вдруг завертевшись, как волчок, — и очень резко замер, коснувшись земли...

Яршор отшвырнул его пинком в голову, склонился над парнем... Когда он выпрямился, его лицо было страшным. Он подобрал оружие первого убитого им мальчишки и пошел к Элари, — так же, как только что шел к убитому им файа, но теперь держа наготове его кинжал.

— Интересно, да? — издали заорал он. — Интересно? Нравиться смотреть, как убивают? Ах ты...!

Элари опустил оружие. Пусть его самого сейчас убьют, но он не станет драться с другом, пусть даже с бывшим другом и убийцей. Приемы, которым научила его Иситтала, мгновенно всплыли в памяти, — и вызвали приступ животного отвращения. Да, он хотел жить, — но вовсе не любой ценой.

— Я убью тебя! — крикнул Яршор, подходя вплотную. — И всех! Хотите спасти свои шкуры чужими жизнями? Не выйдет! Все подохнете, все! Я всё равно убью тебя!

Элари тупо смотрел на кинжал в его руке, — плоская, с насечкой, рукоять, мягко скруглённый нижний упор, — и восьмидюймовый, в смутных полосах, клинок цвета стылого зимнего неба...

— Убивай, — он швырнул свой кинжал, — тот был раза в полтора длиннее, — ему под ноги.

Яршор отпрянул. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Элари, — очень спокойно, а у Яршора глаза были совершенно безумные, — глаза человека за пределом земной ярости. Потом он взмахнул кинжалом. Элари вмиг оледенел от страха, — и тут же получил сокрушительный удар затыльником рукояти в челюсть. В последний миг Яршор всё же повернул оружие, но юноша упал, оглушенный. Яршор несколько раз наотмашь пнул его, никуда особенно не целясь, потом плюнул в глаза... и ушел.

"Если бы я решил драться, он просто убил бы меня, — подумал Элари, сжимаясь в комок. Мучительная боль в локте, в груди, внизу живота лишила его последних остатков сил. Он едва мог дышать от неё, его тошнило. — Если бы я закричал, позвал на помощь, стал бы оправдываться, — он тоже убил бы меня".

Элари не хотелось двигаться, но он всё же сел и увидел, как, уже далеко, Яршор столкнулся с тремя воинами. Трое рослых, сильных парней видели, что тут случилось, и пошли на него, выставив короткие копья, — но Яршор даже не замедлил шага. Он на ходу вырвал копьё, направленное ему в живот, и тут же с костяным стуком ударил древком по лицам нападавших, — двое повалились, словно кегли. Третий решил обойти его сбоку. Яршор почти не глядя ткнул его древком между ног. Воин выронил оружие, упал на спину и заорал, зажимая промежность. Яршор воткнул копьё в его рот и скрылся в зарослях.

Элари тупо смотрел ему вслед. Он думал, что знает друга, — но он совсем его не знал. Яршор был воином, — прирожденным воином, лучшим, чем Иситтала или Суру, лучшим, чем все воины в этой долине. Тут ему вспомнилось одно из изречений любимой про непобедимость: "совсем неважно, хорошо ли обучен солдат. Гораздо важнее, чувствует он себя правым или нет".

Яршор был прав.

7.

Элари с трудом поднялся на ноги. У скулы уже образовалась приличная шишка, увенчанная внушительной ссадиной, рука с трудом слушалась, ребра ломило.

"У меня крепкие ребра, — думал он, ковыляя к реке. — Крепкие ребра и теплая куртка. Плевать на боль. Главное — все кости целы... и яйца тоже. Пусть я поганец и дурак, но я больше не буду блевать. Не буду".

Но он не смог сдержать обещание, — когда он наклонился над водой, то увидел в ней труп, вдоль и поперек рассеченный глубокими ударами меча.

8.

Элари добрался домой уже вечером. В Садах царило нечто вроде паники, и он без труда смог выяснить причину, — возле ядерного хранилища собралась целая толпа. Земля на его вершине была разрыта и в ярком свете прожекторов рабочие долбили бетон. Заинтригованный юноша протолкался поближе. Цепь солдат у ограды никого не подпускала, но на месте внешних ворот зиял широкий пролом, окаймленный завитками обгоревшей проволоки. В главные ворота уткнулся тяжелый грузовик с разбитой кабиной. Возле него стояли Иситтала и Суру, командуя долбившими крышу рабочими. Элари закричал, чтобы привлечь их внимание, и ещё через минуту они стояли там уже втроем.

— Что с тобой? — спросила Иситтала. — Подрался?

Юноша смутился. Он знал, что внушительный синяк на скуле совсем его не украшал.

— Да. С Яршором. На его глазах трое подростков-файа убили парня. Человека. Потом он убил их. Потом... Потом мы дрались и он избил меня. Потом он побил ещё трех воинов и ушел. А что было здесь?

— Я знаю, что было, не знала, что там был и ты. Потом он пришел сюда, — она показала на грузовик. В её голосе не было отчаяния или ярости, она говорила спокойно, но Элари ощутил искусно скрытую растерянность Иситталы... и понял, как любит её. — Он был вместе с этим... учителем.

— С Гердизшором?

— Да, с ним. Они угнали грузовик, — остановили его и убили водителя, — а потом поехали сразу сюда. Ворота Садов они просто вышибли. Они уже всё знали об этом месте... не знаю, откуда.

На Элари она даже не взглянула и он ощутил гордость за любимую. Ей хватало одного взгляда, чтобы понять суть человека... впрочем, не всегда.

— Эту ограду они пробили с ходу. От короткого замыкания свет отключился во всех Садах... лишь сейчас починили. А охрана... тут была дюжина девиц. Они даже не успели ни разу выстрелить. Кинулись к машине, началась свалка, и... Трех он убил почти сразу, кинжалом, пятерых потом, когда захватил пистолет. Остальных расстрелял Гердизшор. Я до сих пор не могу понять, почему всё так получилось. Ведь это были лучшие из нас. Самые лучшие!

— Пистолет? Тут было двое парней с пистолетами...

Иситтала помолчала.

— Они бросились на помощь девчонкам, — добежали до них как раз, когда те начали отступать. И даже не успели поднять оружие. Те расстреляли бы этих двоих из луков — если бы не... Вышла страшная драка — двое против двоих... хотя вряд ли учителя можно принимать в расчет. Младшего охранника они убили сразу, старший умер... недавно. Они пытали его...

— Но зачем? Ведь он всё равно не мог открыть им ворота! Код знаешь только ты, Суру, Иккин, и...

— Они не знали. Таранили их машиной, — итог ты видишь. Не знаю, как они додумались до... Хотя это очень просто, — если не можешь открыть дверь, испорти замок, чтобы и хозяин её тоже не открыл.

— И нельзя починить?

— Кодовая коробка стоит внутри бункера. В ней произошло замыкание. Они нарочно это устроили, пустив в цепь замка ток от освещения. Поломка вышла пустяковая, но... с той стороны. Эти ворота — четверть метра брони с двух сторон, а между ними — бетон. Взломать невозможно. Они около метра толщины, в общей сложности. У нас нет автогенных резаков, да если бы и были...

— А взрывчатка?

— У нас её нет. Можно выплавить из снарядов... но в ядерных снарядах тоже есть обычная взрывчатка, — детонатор, понимаешь? Если они сдетонируют — Лангпари станет пустыней. К тому же, тут нужен большой заряд... черт, да у нас же никто в этом не разбирается! Приходится долбить. Два метра железобетона, твердого, как кремень. Ломы его только царапают, а арматура из какой-то каленой стали — её ничем нельзя распилить. Мы очень стараемся, но если не пробьем крышу за несколько дней, то...

— Погибнем?

Иситтала пожала плечами.

— Может, и нет. Но придется надеяться лишь на свои силы. Говоря откровенно, эти двое почти не оставили нам шансов. Вот глупость — спрятали лучшее оружие туда, где сами не можем до него добраться! Впору локти грызть! Конечно, мы перепробуем всё, что можно, — если придется, будем жечь костры и поливать бетон водой, но эти решетки... их там слоев двадцать, не меньше. Придется взрывать... но всё это строилось с расчетом именно на взрывы, понимаешь? У меня предчувствие, что ничего не выйдет. Судьба отвернулась от нас, после того, что мы сделали. Конец. Точка. Всё.

— А что стало с ними? С Яршором? С Гердизшором?

— Они дрались, потом погибли... они были жестокими бойцами, — Иситтала говорила спокойно и тихо. Элари не знал, что творится в её душе... и творится ли. — К ним долго не могли подойти. Они стреляли из бункера, пока не кончились патроны. Троих наших убили, многих серьёзно ранили. Потом они заперлись внутри, но оттуда их быстро выкурили, — налили в вентиляцию бензин и подожгли. Они сразу выбежали, но пульт управления воротами, сигнальная аппаратура — всё сгорело. Дотла. Потом началась рукопашная — двое против сотни наших лучших воинов. Учитель рассек одному сонную артерию, было море кровищи... потом его убили. С Яршором дрались долго... вышло целое сражение. Все наши были в панцырях, но он двум отрубил головы, четырем — руки. Его хотели взять живым, но он не дался. Заставил себя убить. Он был великим бойцом. В свой последний час я хотела бы драться так же. Наверное, его рукой вела судьба. Теперь мы узнаем, чего стоим на самом деле. И стоит ли нам жить.

Она внимательно смотрела на него и Элари невольно склонил голову, не в силах выразить своих чувств. Она восхищала его своей сдержанностью, мужеством и твердостью духа... а кем был он? Мальчишкой, страдающим от постыдной боли в промежности. Его друг погиб, как подобает герою, — но теперь Элари ненавидел его. Он не любил Гердизшора, но теперь корил себя за то, что не поговорил с ним, когда был случай. Он столько должен был ему сказать! И ещё больше услышать. А теперь...

Теперь он совершенно запутался. Должен ли он по-прежнему во всем помогать Иситтале, или, напротив, продолжить дело Яршора, — хотя очень хотел жить? Он ничего не смог решить. Вспомнив, что Усвата осталась в его комнате, он отправился домой.

9.

Эту ночь, и следующий день, и ещё одну ночь Элари провел в своей комнате. Он не знал, что творится за её стенами, и не хотел знать. Любовь к Усвате поглотила его целиком. Он никогда не любил так прежде, и не знал, что в ней вызвало такую любовь. Она была некрасива, — большеглазая, большеротая, с неправильными чертами лица, нескладная, костлявая, очень наивная... Наверное, именно поэтому ему хотелось отдать за неё всё, что он имел, саму жизнь. Раньше Элари не знал, что способен на такой подъем чувств.

Он боялся их неистового напора, боялся не только за свою свободу, но и за свой рассудок, — но не хотел с ними бороться. Усвата была глуповатой испорченной девчонкой, — её лишили невинности в тринадцать лет, — но тридцать шесть часов с ней он запомнил на всю жизнь. Жалость, желание защитить, спасти, и, в то же время, сделать её лучше, — всё это сливалось вместе в его душе. Они подолгу говорили, и Элари с бесконечным терпением растолковывал ей то, чего она не понимала. Он любил её за всё, — за её наивность, за детское восхищение его силой, за то, как она спит в его объятиях, безмятежно улыбаясь во сне...

Непонятно почему, юноша знал, что уже никогда не сможет так любить, — так, чтобы в нем сливалось безотчетное желание защитить женщину и восхищение её наивностью, жалость и желание помочь, сделать лучше. Он ненавидел свое безволие, знал, что предал Иситталу и метался в мучительном раздвоении чувств... подсознательно радуясь, что это целиком поглощает его и отвлекает от мыслей о гибельном будущем.

Он никуда не хотел выходить, он даже решил умереть в своей комнате, решив, что когда в неё вломятся сурами, он твердой рукой пошлет вперед свою Усвату, а потом сам пойдет за нею... взяв столько вражеских жизней, сколько сможет.

Когда в дверь начали яростно стучать, он схватился за кинжал, но тут же услышал крик Суру:

— Открой, открой, или я выбью дверь!

Элари подчинился. Файа заглянул в комнату, одним взглядом окинул её, Усвату, уютно лежавшую в его постели, самого Элари, — полуголого, встрепанного, — и усмехнулся. Не презрительно, скорее понимающе, но юношу пронзил вдруг острый стыд. Другие сражались и умирали, когда он занимался... понятно чем.

— Сурами вышли к нашим укреплениям, — спокойно сказал Суру. — Мы их уничтожили, но это был лишь передовой отряд. Основные их силы подойдут через несколько дней, но у нас не будет уже ни минуты покоя. Мы стреляли в них из форта, — пока не вышли все снаряды. Они захватили пристань. Флот ушел на восток... не знаю, сколько ещё он будет в безопасности. Тебя хочет видеть Иситтала. Ты идешь?

По его глазам Элари видел, что если он скажет "нет", его друг просто повернется и уйдет... только навсегда. Любовь к Усвате и долг перед другом сошлись в его душе, паля её мучительным огнем... но стыд пылал ещё жарче — и долг победил.

10.

Иситтала ждала его у заводи, за пределами Садов. Там ничего не изменилось, — так же рушилась с плотины вода, так же ярко сияли огромные окна электростанции. Только теперь лицо любимой стало суровым.

— Сурами было больше двух тысяч, — тихо сказала она. — И вдоль берега они вели несколько кораблей с припасами. Мы сожгли и разбили их из пушек сторожевика, но у сурами тоже были орудия, трофейные. Они подбили наш корабль, мы едва успели снять экипаж, прежде чем он затонул. Потом расстреляли их батарею и лагерь из форта, истратив весь его боезапас. Теперь пулеметы, — самое сильное наше оружие, хотя патронов тоже осталось немного. Когда сурами полезли на стену, мы открыли шлюзы плотины и смыли их в море, как мусор, но вряд ли они вновь попадутся на эту уловку...

Сегодня мы не понесли потерь, но в следующий раз всё будет совершенно иначе. Хотя почти вся армия сурами погибла под Байгарой и в дороге, сюда дойдут двенадцать или пятнадцать тысяч. За ними идут ещё несколько тысяч их поселенцев, — а у нас в запасе всего несколько десятков мин и гранат. Сейчас, когда ты знаешь всё это, я спрошу — что ты намерен делать?

Элари задумался. Он знал, что пришло время выбора, — самого главного выбора в его жизни, — и ошибаться нельзя. Он не хотел умирать просто так, — правду говоря, вообще очень не хотел умирать, — а хотел совершить что-то особенное, спасти всех. Внезапно он понял, что нужно сказать. То был уже третий раз в его жизни, когда слова вылетали из его рта, — а он слышал их с удивлением.

— Я пойду в твердыню Унхорга, что в пустыне Темраук. И приведу помощь. Или погибну. Я сказал.

— Я бы назвала тебя трусом, — задумчиво ответила Иситтала, — но вижу, что ты говоришь правду... сейчас. Только никто не ходит по Великой Пустыне зимой. Ты погибнешь, не выполнив обещания, а если и дойдешь — они пошлют тебя назад, даже не выслушав.

— Я постараюсь. Даже если я приведу хоть одного воина, мой путь не будет напрасным.

— Ты их не знаешь, обитателей тайной твердыни, — не знаешь! К тому же, путь займет много дней. Может статься, что спасать будет уже некого.

— Можно будет отомстить.

— Смысл? Если у нас останется меньше пятисот женщин и хотя бы тридцати юношей — мы умрем как народ, умрем медленной смертью. А там их меньше. Я имею в виду женщин. Их там вообще не должно быть, но ночи в пустыне так долги... и скучны... — её глаза вновь приняли странное, задумчиво-мечтательное выражение.

— Я пойду, — повторил Элари. — Я должен это сделать — ради всех нас.

— Иди, — просто сказала она. — Но не один. Ты не знаешь пустыни, — если пойдешь один, то будешь мертв уже на второй день. С тобой пойдет Иккин. Он знает пустыню и знает Унхорг. И знает тебя, что тоже важно.

— Хорошо, — Элари знал, что слова тут уже не нужны.

— Вообще-то, идти надо мне, — сказала Иситтала. — Я жила в Унхорге, я знаю там всё, каждый угол... и многих парней, — она вновь усмехнулась, краем рта. — И там сейчас Атхим Ир, мой прежний любимый, — он бросил цитадель Байгары и пробился в Унхорг, потеряв половину отряда. Они не связаны клятвой и могут пойти с тобой. Я бы хотела узнать, почему Атхим не ушел из столицы сюда, — в конце концов, он мой муж. Но я не могу. Здесь я — словно камень в своде. Уйди я — и всё рухнет.

— Свод в хранилище так и не пробили?

— Нет. Углубились, но не пробили. Нужно ещё несколько дней. Мы применили снаряды по прямому назначению, и я не знаю, правильно ли это. Возможно, я убила всех нас... но прошлого не вернуть. Ладно. Хватит терять время. Пошли. Нам надо найти Суру и Иккина.

11.

Они нашли друзей в мастерских Садов, — те обсуждали производство оружия. Иккин тут же согласился пойти в пустыню и сразу заговорил о главном:

— Там нет дороги. Зимой не видна даже тропа. Из-за камней нельзя идти ни на санях, ни на лыжах, только пешком. Пойдем сегодня же. На сборы нужен... примерно час. Может, и меньше.

— Так быстро? — Элари был удивлен.

— А чего ждать? Идти можно и ночью.

Элари думал, что они выйдут завтра утром и он проведет эту ночь вместе с Усватой. Но теперь отступать было уже поздно.

Сборы и впрямь оказались недолгими. В сущности, они свелись к погрузке припасов в рюкзаки и подбору подходящей одежды. Как и говорил Иккин, через час они уже были готовы.

Элари повел плечами. Плоский прямоугольный ранец так удобно пригнали к его спине, что тяжесть двух пудов припасов почти не ощущалась, — притом, он знал, что этого едва хватит на дорогу в один конец. Одежда была тоже удобной, — толстые, теплые, высокие башмаки, плотно обнимающие ногу, и шуба, — длинное, почти до пят, меховое одеяние с капюшоном, в котором, как говорил Иккин, можно спокойно спать даже на снегу. Перетянув шубу ремнем, Элари прицепил к нему кинжал. Иккин взял только меч, оставив бесполезный панцырь и лук.

— Там нет ничего живого, — сказал он. — В сущности, оружие там вообще не нужно, но мало ли что...

Элари попросил посмотреть меч, — как он знал, последний настоящий древний меч, оставшийся в Лангпари. Такого оружия он ещё не видел — плоский клинок четверть дюйма в толщину и длиной в восемнадцать дюймов. У основания меч был двух дюймов ширины, к середине суживался, а к скругленному концу расширялся вновь.

— Зачем это? — спросил Элари, показывая на изгиб.

Иккин молча приложил лезвие к своей шее.

— Чтобы не соскальзывал, видишь? Вообще-то, это не оружие — он слишком короткий и тяжелый, чтобы им фехтовать. Драться им нельзя. Можно только убивать.

— Так это инструмент палача? — Элари с сомнением посмотрел на меч. От его тяжести отвисала рука — он весил килограммов пять. Плоский, глянцево-черный, кроме лезвия. Оно выглядело очень чистым, очень ярким и очень острым, — мелковолнистая кромка, которую именно эта рябь делала адски опасной. Попадись под такой клинок рука — не будет руки. Попадет человек — развалит наискось, от плеча до пояса. А уж голову смахнуть...

— Не совсем. Это жертвенный меч. Им казнили пленных врагов, когда приносили их в жертву... впрочем, это уже неважно.

Элари вновь посмотрел на меч. Вдоль клинка бежали непонятные золотые знаки. Лезвие было из красноватого металла, не похожего на сталь.

— Из чего он?

— Кобальт. Крепче и гибче стали, и ещё не ржавеет. Раньше умели делать даже такие простые вещи. Ладно. Давай его сюда. Нам пора.

Элари вернул оружие. Затем ему пришлось прощаться с Усватой и это оказалось тяжело. Она разрыдалась у него на груди и сам юноша чуть не заплакал. Он плюнул бы на всё и остался здесь... если бы тут не стояли ещё его товарищи, и не смотрели на него, словно на героя, решившегося на недоступное им.

Потом, уже на улице, Элари сказал Суру:

— Сохрани её. Усвата мне дороже жизни. Это не фраза. Я люблю её.

— Хорошо, — просто ответил файа. — Я клянусь.

— Правда? — Элари взял его за плечи и несколько секунд они пристально смотрели в глаза друг другу. — Даже если ценой окажется жизнь?

Он тут же смутился, поняв, что вовсе не хочет, чтобы Суру жертвовал жизнью ради Усваты или кого угодно ещё. Окончательно запутавшись, он отпустил его и отвернулся, но Иситтала тут же взяла его за руку.

— Я тоже клянусь, что не причиню ей вреда, — сказала она. — Но судьбой распоряжаюсь не я, и может быть всякое, — она не угрожала, а напоминала.

Элари вдруг по-детски уткнулся в её сильное плечо. Он буквально разрывался между ней и Усватой, и лишь сейчас понял, чем на самом деле был этот спасательный поход, — попыткой убежать от самого себя. Он с радостью отказался бы от этой бессмысленной затеи, но он уже не мог. Не мог.

— Береги себя. Не лезь в драки, — он понимал, что говорит глупости, но уже не мог остановиться. — Я вернусь, как только смогу, вернусь, если только буду жив!

— Может, этот поход будет для тебя важнее, чем ты думаешь, — она легонько оттолкнула его от себя. — Может, ты, наконец, станешь взрослым. Я знаю Ньярлата, и хочу, чтобы он тебя выслушал и помог тебе. Возьми, — она запустила руки за воротник и достала медальон на цепочке, — украшенную лучами овальную пластину из литого золота. С неё пристально смотрел живой серый глаз, — совсем как глаз Иситталы. — Это мой знак Высшей. С ним тебя, по крайней мере, станут слушать.

Элари сжал медальон в кулаке, потом спешно надел его, — под одежду, на кожу, и тяжелое золото, ещё хранившее тепло её тела, уютно устроилось в ложбинке на его груди. Юноша невольно повел плечами, чувствуя это теплое прикосновение.

— Теперь всё, — Иситтала взяла на секунду его руки и отпустила их. — Иди... и возвращайся.

Она отошла. Элари хотел проститься с Суру, стоявшим поблизости, но не смог даже толком его разглядеть, — в его глазах стояли слезы.

12.

Начало путешествия оказалось до скуки обыденным. Простившись с друзьями, они забрались в ожидавший их автобус, и тот тут же тронулся, направляясь к перевалу. Салон был пуст, никто больше с ними не ехал, и целый час они просидели молча, глядя в окно и размышляя. Задумчивый и грустный, Элари не обращал внимания на пейзаж. Машина, раскачиваясь и сотрясаясь, ползла по бесконечному подъему.

Дорога на перевал, — всего лишь накат по щебнистой почве, — вилась по дну узкой долины. Слой снега вокруг был ещё очень тонок, из него выступали мелкие камни, пучки травы, и вместо ровной снежной белизны склоны холмов казались пёстрыми. Черная щебенка со снегом давала чистый серый тон на откосах, а торчавшая из-под него трава окрашивала обочины бледной желтизной. На скалах поотдаль сидели орлы и хмурый вид хищников гармонировал с угрюмыми низкими тучами.

Всё ниже ползли эти суровые тучи, всё сильнее свистел ледяной ветер, врываясь в салон, и Элари как-то вдруг понял, что зимой в пустынных равнинах Темраук негде укрыться от холода...

Потом они вышли в маленьком пустом селении и автобус тут же укатил вниз. Их никто не встречал. Элари осмотрелся. Вся долина Лангпари лежала у его ног, серая, туманная, безвидная. Серые тучи скрывали вершины гор. Он попытался разглядеть постройки Золотых Садов, потом махнул рукой и обернулся.

Дорога кончалась, дальше по заснеженным склонам вилась тропа, поднимаясь к последнему посту на недалеком уже перевале. Низко нависшие тучи скрывали его и тропа, казалось, уходила за край мира. Юноша ощутил уже привычную радость, — сейчас он увидит новые земли, где будет пусть не лучше, но интереснее, чем здесь.

— Ну что, пошли? — он повернулся к Иккину и поправил лямку рюкзака.

Селение скоро осталось позади. Медленно поднимаясь, они вскоре окунулись в холодный туман облаков. Весь мир исчез, осталось лишь несколько метров земли под ногами. Идти в гору с тяжелым грузом за плечами, да ещё по неровной, заснеженной тропе, было нелегко, и Элари скоро начал уставать. Но он не жаловался, не просил остановиться. Он просто шел, шаг за шагом, ровно дыша, и усталость незаметно отступила. Он не заметил, как прошло несколько часов, как воздух заледенел и начал резать легкие, — он шел, охваченный предчувствием новых впечатлений.

Перевал открылся неожиданно. Клубящиеся вокруг тучи разогнал яростный ледяной ветер, и они замерли на самой седловине. Здесь было несколько метров относительно ровной скалы и дом для охраны, скрытый меж утесов. Из него вышло несколько солдат, но с ними говорил Иккин, и Элари их почти не замечал. Он смотрел вперед, не обращая внимания на бьющую в глаза снежную пыль.

Солнце уже зашло. Был вечер, ясный, — тучи кончались сразу за перевалом. Облитая пронзительной синевой Ируланы, перед ним лежала бескрайняя равнина, покрытая снегом, проткнутая скалами, бугристая, неровная. Она исполинским скатом уходила у них из-под ног, потом выравнивалась и тянулась в наползающий мрак, видимая на несколько дней пути. Где они будут сегодня спать? Элари не знал этого. Дальше не было тропы, только девственный снег, — но это его не пугало. Перед ним был открытый путь — и этого хватало.

— Всё. Пошли, — подошедший сзади Иккин сдвинул промерзший шлагбаум и ступил на нетоптаный снег. Внезапно он обернулся. Их большие глаза, темные и таинственные в темноте, встретились на несколько секунд. Потом Элари тоже посмотрел назад.

По обе стороны седловины высились заснеженные скальные кручи, такие огромные, что глаз уже не мог их охватить. За ними безмолвно и жутко клубились облака, отходя назад, — словно во вратах иного мира. Элари смотрел на них, пока не понял, что эта картина навсегда отложилась в его памяти. Затем он повернулся к другу.

— Пошли.

Через два шага под его ногами заскрипел нетронутый снег. Идти вниз было легко, они почти летели, и Элари хотелось смеяться от радости. Вслед им никто не смотрел. Они шли быстро и уверенно в надвигавшиеся сумерки.

Глава 10:

Алчность пустыни

1.

Они шли точно на север, к полярному морю, скрытому ото всех за горами Безумия. В одиночку Элари не смог бы пройти и пяти миль в день по россыпям камня и обледенелым высоким барханам, а ещё вернее — немедля бы погиб.

Огромные песчаные дюны, покрытые смесью снега и пыли, были коварны, — их крутая подветренная поверхность оползала даже от слабого сотрясения шагов. В первый же день Иккин предупредил его, швырнув камень в склон громадной дюны, под которым Элари хотел пройти. Весь тридцатиметровой высоты откос плавно потёк вниз, — лишь беззвучно покачнулась земля и серый склон стал на десять шагов ближе. Окажись юноша под ним, он бы просто исчез, без малейшего следа.

Оглянувшись, он увидел, как повсюду вокруг дюны оплывали, надвигались, точно в жутком сне, — ни пыли, ни звука, лишь мягко колыхалась земля, а когда всё кончилось, он не узнал равнины, изменившейся, как по волшебству.

Путь их не был извилист, и ветер, пронзительно-ледяной, всё время дул навстречу. Иккин не отворачивался, он только наклонял голову, и длинная бахрома меха, окаймлявшего капюшон, падала на его широкое тёмное лицо. Лицо Элари тоже потемнело, — но не от солнца, а от холода. Они шли по ночам, потому что он не мог идти днем.

Днем здесь было страшно. Небо неизменно оставалось ясным, но от солнца исходило лишь какое-то мутное, мрачное свечение, которое даже не отражалось в снегу. Никто не знал причины, но именно поэтому пустыню назвали Темной. Ещё хуже были миражи. Едва занимался день, на горизонте начинали маячить смутные силуэты черных пирамид, какие-то тени, которые двигались, словно живые, наводя ужас своими беззвучными, до жути осмысленными движениями.

Иногда перед ними целыми днями маячили горы Безумия, ещё отдаленные от них на тысячу миль, — голые, серые массивы камня, изломанные и нагроможденные чьей-то больной волей. В них не было ничего от обычных гор, — ни ровных вершин, ни морщин эрозии, просто неестественные изломы и вздутия скал, один вид которых вызывал у Элари ужас. А иногда перед ними возникали силуэты города, — громадные жилистые башни, соединенные изогнутыми трубами, словно сплетением окаменевших внутренностей. Юноша думал, что этот город лежит за горами Безумия и радовался, что никто не может их пересечь. Когда он вспоминал, что миражи не иллюзии, а лишь отражение скрытого за горизонтом, ему становилось страшно. В этих мертвенных нагромождениях, жутко шевелящихся в текучем воздухе, не было ничего, близкого любому двуногому существу.

Но он бы вытерпел всё это, если бы не смерчи, что появлялись только днем, хотя сильный ветер бушевал над пустыней и ночью. Они туманными столбами шествовали по равнине, кружа в себе камни величиною с голову и оставляя за собой полосы взрытой, обнаженной земли.

Естественно, они двигались по ветру, но почему-то всегда стремились пересечь им путь, — назвать это случайным было уже нельзя. Тогда Иккин останавливался, поджидая, пока смерч подойдет ближе, а потом они резко бросались в строну. Промахнувшийся вихрь корчился, тщетно пытаясь достать их и расшвыривая камни, а потом вдруг рассыпался и наступала жуткая тишина.

Древние считали, что вся эта местность кишит злыми духами, и Элари решил, что это правда. Слишком уж много здесь было мертвой, бездушной злобы, разлитого в воздухе страха, — и никакой жизни. Летом здесь таял снег... и больше ничего не менялось. Но пустыня училась: уже на второй день они увидели, как смерчи идут целой группой. Они с трудом увернулись от неё, и, не смея больше искушать судьбу, шли только по ночам.

Над ними простиралось черное, бездонное небо, окаймленное у земли красной, тускло светящейся полосой. В ней горели то ли большие звёзды, то ли странные огни скал, — они двигались, словно там, на горизонте, шли целые армии машин с включенными фарами. Время от времени зеленоватые сполохи северного сияния прокатывались по высокому небу, волнами взмывая к зениту, потом исчезая. Иногда огненный шар молнии с треском пролетал из темноты в темноту, оставляя за собой туманный тускнеющий след. Тогда они видели изрезанную гребнями и рвами равнину снежного поля, на которой играли странные оттенки, — красный, медный, лиловатый. Когда же светила одна Ирулана, всё становилось одинаковым: синим, безжизненным, скованным жестоким морозом. Угрюмо чернели ущелья и впадины высверленных ветром ям. Каменные глыбы и отколовшиеся куски скал лежали, точно примерзшие к мертвенно-светлой поверхности. Над ней тускло блестели отполированные песком округлые валуны и зубчатые гребни, их разделяли громадные глубокие ложбины. В заполнявшем их рыхлом снеге можно было утонуть, как в воде.

В этой зыбкой полутьме, в отдалении, каменные глыбы напоминали Элари людей, животных, странные развалины и вещи, которые он вроде бы знал, но не мог вспомнить или подобрать названия, — эти образы подолгу крутились в его мозгу и оживали во сне. Иногда он видел низкие, массивные руины непонятных строений или же причудливо сплетенные рога громадных черных кристаллов, — они росли из земли, окаймленные валами вывороченных глыб, и слабо светились в сумеречном свете. Иккин далеко обходил их, и Элари не спрашивал — почему. Эта земля не всегда была мертвой, но он уже не хотел знать, почему она такой стала. Они оставляли развалины за спиной и шли дальше.

Среди этих фантастических форм, словно готовых ожить, не слышалось ни звука, ни даже малейшего слабого шума, — даже ветер здесь дул беззвучно. И среди этой тишины, по этой пустыне, где внезапный свет вспыхивал и гас, две маленькие фигуры двигались, как странные образы в кошмаре светопреставления на самой окраине мира.

2.

Когда начинало светать, Иккин строил хижину из снега, очень маленькую. В ней они спали и ели. Еду им приходилось оттаивать под одеждой, на ходу, — здесь не из чего было разжечь костер. Выспавшись, они опять пускались в путь, чтобы пройти за ночь десять миль к Унхоргу, — по глубокому снегу не получалось идти быстро. Они почти всё время молчали: холод замыкал губы. Элари, чтобы занять себя и не думать о том, что осталось позади, пел про себя песни. Он знал их не очень много, и надоедливые обрывки повторялись в его голове вновь и вновь, точно заевшая пластинка. Ему начало казаться, что за ними кто-то идет, — оборачиваясь, он ничего не видел, но ему казалось: что-то скользнуло в ложбину за миг до того, как он его заметил. Элари знал, что это не человек. Опасаясь за свой рассудок, он старался не думать, кто это может быть.

Но за всё время пути они не видели ничего живого, ничего, что бы действительно двигалось. Наконец, когда припасов у них осталось только на неделю, Иккин сказал, что надвигается буря. Элари застыл. Он знал, что полярная буря может бушевать десять дней без всякого перерыва, — и, если так окажется, то их ждет смерть.

3.

Иккин достал карту и осмотрелся, чтобы сориентироваться на местности. Через минуту он сказал, что в нескольких милях к северу есть убежище, построенное давно, именно на этот случай. Если они поторопятся, то могут успеть добраться до него. Если буря застигнет их на поверхности, — они умрут.

Они побежали, казалось, совершенно наугад. Элари не видел никаких признаков бури, но ему и в голову не пришло усомниться в точности прогноза. Иккин уже не раз спасал ему жизнь во время этого похода, — вот так, просто сказав пару слов.

Они бежали долго. Сначала Элари стало жарко, потом он устал, потом изнемог. Но он всё бежал, стараясь не отставать от друга, жадно хватая ртом леденящий воздух. Его горло горело огнем. Он мельком подумал о воспалении легких, — мельком, потому что тут впору было только не упасть. Пару раз он всё же падал, но толстая одежда и снег хранили его от ушибов. Он поднимался, отряхивался и бежал дальше.

Иккин вывел его на обширное ровное плато. Там среди снега резко выделялась серая бетонная коробка убежища. Вдвоем они быстро расчистили заметенную дверь, но вот открыть её оказалось гораздо труднее, — она примерзла, и лишь с трудом им удалось её распахнуть. Закрывая её, Элари увидел на расстоянии мили какое-то существо, раза в два выше его роста и раза в четыре длиннее. Оно смотрело на него, стоя на небольшом утесе, и всё колебалось, струилось, как мираж. Его никак не получалось разглядеть. На миг Элари померещился гигантский моллюск, — наполовину покрытый броней, наполовину свисающий осклизлыми складками, полуаморфный, перетекающий...

Он яростно помотал головой и захлопнул дверь. Конечно, если это существо реально, оно проломит крышу убежища одним весом своей чудовищной туши. Но здесь, в стране миражей, Элари с трудом отличал их от реальности.

Выбросив эти мысли из головы, он спустился вниз. Там был целый зал, скрытый под поверхностью плато, с бетонными столбами, подпирающими крышу, и с нарами. Иккин зажег бензиновую лампу. Она не могла согреть этот промерзший насквозь каземат, но при виде живого огня их настроение волшебным образом улучшилось.

Они разогрели консервы, поели, потом легли спать. Здесь нашлись одеяла, но они спали не раздеваясь, лишь сняв обувь, — так здесь оказалось холодно. Элари, сам не зная почему, устроился на верхних нарах. Здесь шершавый бетонный потолок был так близко, что он мог легко достать его рукой. Он лежал на спине, глядя вверх. Иногда снаружи доносился приглушенный гул, приближался, прокатывался над ним, и Элари чувствовал, как содрогалось глубокое подземелье, — слабо, очень слабо, но всё же заметно.

Постепенно он согрелся. Во мраке сиял живой чистый огонь, а наверху ревел ветер, тщетно стараясь добраться до них. Этот рев делал подземелье странно уютным, и юноша ещё долго лежал без сна, задумчиво глядя вверх и слушая бурю.

4.

Буря продолжалась три дня, то усиливаясь, то затихая. Всё это время они почти не вставали с постелей, ели, спали и опять ели. В конце третьих суток, когда ветер уже ослабел, Иккин сказал, что еды осталось всего на два дня.

— Как же так? — Элари был удивлен. — Три дня назад ты сказал, что еды на неделю, — теперь на четыре дня, а не на два!

— Мы много ели. Ты очень похудел за время похода. Я тоже. Теперь мы наелись на неделю вперед, — столько мы ещё сможем идти, пока не свалимся, и не умрем. Но до Унхорга всего три дня пути. Нам придется голодать только сутки.

Элари промолчал. Он видел, что кожа на лице файа натянулась и плотно прилегала к костям, знал, что и сам выглядит не лучше. Он чувствовал, что ему стало гораздо легче двигаться. Не только потому, что стал легче его рюкзак: стал легче он сам. Юноша задрал рукав шубы и посмотрел на руку. Она исхудала так, что стали видны все мускулы и жилы, но это всё ещё была красивая и сильная рука.

— Ветер стихает. Буря кончилась. Пошли, — сказал Иккин, натягивая башмаки.

В первые минуты ледяной ветер показался Элари непереносимым. Ему захотелось вернуться в бункер, но он натянул обшитые кожей рукавицы, сжал зубы, и пошел вслед за файа. Тот, впрочем, тоже шагал нерешительно. Постепенно забытые было навыки вернулись к юноше и он начал находить неожиданное удовольствие в походе, — мертвая пустыня оказалась всё же лучше подземелья...

5.

Они шли уже несколько часов. Убежище давно осталось позади. Впереди, ещё очень далеко, показались горы, — первые отроги гор Безумия, у основания которых был построен Унхорг. Элари подумал, что неплохо бы устроить привал... и в этот миг увидел ослепительно яркие электрические разряды. Они дугой двигались со стороны гор, и, не дойдя метров сорока до оторопевших путников, ушли в снег. Элари оглушил страшный треск, в лицо ударил порыв ветра, и тут же задрожала земля. Снизу донесся глухой тяжелый гул.

— Что... — начал Элари и смолк. Вокруг него начал разгораться воздух. Зеленовато-голубой туман сочился из-под земли, обволакивая всё. Они словно оказались внутри громадной газосветной лампы, которая мерцала, разгораясь всё сильнее. Окончательно ошалев от этой напасти, Элари бросился на землю, зажав руками голову и весь дрожа. Ему казалось, что они проваливаются в какой-то совершенно другой мир, где нет места человеку.

В себя его привел грохот, — подняв голову, он увидел, как рушится скала, оседая в облако пыли. Лишь сейчас до него дошло, что всё продолжалось лишь миг, — миг длиной в вечность.

Он встал и увидел, как поблизости поднялся Иккин. Они смущенно посмотрели друг на друга, потом отвернулись.

— Что это было? — спросил Элари, уверенный, что получит немедленный ответ.

— А я откуда знаю? — Иккин почти кричал, глаза у него были злые. — Я всего два раза шел по этой пустыне, — туда и обратно, откуда я могу знать? — Он с видимым трудом замолчал, пытаясь успокоиться. Потом продолжил. — Извини. Я не знаю. Здесь бывают всякие вещи. Но, что бы тут не творилось, мы должны идти дальше.

6.

Через минуту они уже шли, весело болтая, возбужденные пережитой опасностью. Элари плохо смотрел под ноги, и это его подвело. Он не глядя ступил на камень, повернувшийся под ступней, как живой. Юноша взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие, и тут же упал, перекатившись несколько раз, — они шли вдоль склона, и он начал вместе со снегом сползать вниз.

Элари барахтался, пытаясь встать или хотя бы остановить падение, но тщетно. Его тащило к краю мелкого, метров в восемь, ущелья, над которым они шли. На его дне громоздились груды каменных глыб и юноша, чувствуя, что падение будет смертельным, всё полз и полз вниз, беспомощный, точно в кошмаре. Его отчаянные усилия не могли даже замедлить спуск, — их словно вообще не было.

На самом краю пропасти торчал обломок скалы. Он ударился об него боком и успел ухватиться, уже чувствуя, как его ноги свисают вниз. На кошмарный миг глыба покачнулась под его весом и напором сползавшего снега, потом вновь застыла. Но, едва Элари попробовал подтянуться, камень качнулся опять. Он бессильно повис. Его рукавицы соскользнули во время падения и голые руки обожгло мучительной болью. Пальцы в один миг онемели и тоже начали соскальзывать.

Он держался лишь за счет силы воли, мгновение за мгновением. Ему хотелось позвать на помощь, но голоса не было. Впрочем, он понимал, что друг и так поможет ему. Иккин сбросил ранец и стал осторожно спускаться, — там, где сползшее вниз тело разрыло снег до неровной каменистой почвы, за которую он хоть как-то мог цепляться, но камни под ним тоже шевелились и сползали...

Наконец, его сильные руки сжали запястья Элари и потащили юношу наверх. Но файа оперся на тот же обломок скалы, и они все начали сползать. Элари попытался крикнуть, но из его горла вырвался лишь жалкий придушенный писк. Камень упал, с грохотом врезавшись в осыпь. Сердце юноши полетело вслед за ним и он не сразу понял, что висит вместе с Иккином на краю пропасти. Они держались каким-то чудом, точнее, держался файа, — Элари висел, отчаянно сжав его правую руку. Он понимал, что через пару минут его друг обессилеет и тоже полетит вниз. Похоже, если Иккин попытается его вытащить, они упадут оба. Элари подумал секунду. Друг не сможет удержать его, если он сам разожмет руки. Сам...

В этот миг файа отчаянно, разрывая мышцы, рванулся назад. Иккин был очень силен и как-то смог забросить Элари наверх... но при этом сам плавно соскользнул вниз. Он не сделал никакой попытки удержаться, — если бы попытался, то утянул бы юношу за собой.

Элари навалился грудью на край обрыва, инстинктивно пытаясь взобраться выше, и не сразу осознал, что остался один, что донесшийся снизу глухой удар, — это Иккин, рухнувший на камни. Лишь когда внизу раздался крик, он понял, что натворил. Файа кричал, кричал не переставая, как кричат лишь от невыносимой боли. В голове Элари всё смешалось. Ему хотелось прыгнуть вниз, но тут же он понял, что карабкается наверх.

Он не помнил, как выбрался, зато отлично запомнил, как метался по верху обрыва, пытаясь найти спуск. В конце концов, не думая, как вернется назад, он просто скинул ранец и бросился в промоину, съехав вниз плавно и быстро, как с горки. Потом, по пояс увязая в снегу, он бросился искать друга. С момента падения прошло уже минут пятнадцать, крик смолк. Наверное, он бы пробежал мимо файа, если бы тот не позвал его, — тихим, слабым, но нормальным голосом, ничуть не похожим на этот безумный крик. Элари вскинул голову. Иккин полулежал на груде камней, чуть выше его. На миг их глаза встретились, потом юноша чуть было не заорал во все горло от радости, увидев, что его друг всё-таки жив.

Подбежав к нему, он всё же вскрикнул — уже от ужаса. Обе ноги файа были неестественно подвернуты. Из голени, распоров кожу и толстую штанину, торчал длинный отломок кости, острый, словно нож. Кровь промочила одежду и снег далеко вокруг раны. Она ещё текла и от темного пятна поднимался пар. Элари на миг встретился с мучительно расширенными глазами Иккина, — только они и жили на пепельно-сером лице, — потом его стошнило.

Выпрямившись, Элари сжал зубы, вспоминая, чему его учила Иситтала. Ему придется это сделать... придется, если он не хочет потерять друга. Иккин слабо попытался вырваться, но Элари уложил его в снег. Он, как умел, вправил обломки кости и перевязал рану. Дикий крик теперь не прекращался ни на секунду. Элари никогда не приходилось делать такого, но в яростном возбуждении он не обращал внимания ни на крики, ни на кровь, ковыряясь пальцами в мясе, и лишь обрадовался, когда Иккин потерял сознание. Затянув повязку, он осмотрел вторую ногу. Здесь дела были ещё хуже, — кость не просто сломана, а раздроблена, так мелко, что почти не чувствовалась. Обе ноги уже начали безобразно опухать.

Потом он долго сидел возле друга, ожидая, когда файа придет в себя. Наконец, Иккин открыл глаза.

— Ну и зверь же ты, — ясно глядя в его глаза, сказал он. — Я... мне очень больно. Но я бы... так не смог. Спасибо.

Они помолчали. Иккин часто дышал, прикусив губу, — его лицо всё ещё было серым. Элари не обращал на это внимания. Раз его друг жив — он не позволит ему умереть, разве что прежде умрет сам.

— Я оттащу тебя в Унхорг, — сказал он. — Это не так уж далеко.

— Нет, — файа говорил очень тихо, спокойно, почти задумчиво. — Не надо. Тебе не из чего сделать волокушу, а если ты будешь тащить меня за шиворот — я сойду с ума от боли. Я и так почти наверняка лишусь ног, но жить безногим сумасшедшим я не хочу.

Элари знал, что файа говорит правду... но не верил.

— Что же делать? — растерянно спросил он.

— Оставь меня. Иди в Унхорг. Они пришлют помощь. Всё просто.

— Нет, не просто! — в голосе юноши прорвалась ярость. — Три дня туда, три — обратно. За это время ты умрешь. От холода или гангрены — мне наплевать.

— Если ты потащишь меня — то вряд ли доберешься раньше, чем через те же шесть дней. У тебя не хватит ни пищи, ни сил. Ты свалишься и умрешь по дороге, когда до Унхорга будет ещё далеко. А так ты дойдешь наверняка.

Элари промолчал. Всё в нем восставало против самой идеи бросить друга. Он чувствовал, что просто не сможет этого сделать. Не сможет. И всё.

— Мне наплевать, что ты там думаешь, — сказал он. — Я дотащу тебя до Унхорга. Пусть сумасшедшим, пусть безногим, — но ты будешь жить. А если мы умрем, — то сперва я, а уж потом и ты. Вот так. И никак иначе.

Иккин помолчал. Его большие глаза невидяще смотрели вверх, словно пытаясь разглядеть будущее. Поняв, что ему не суждено его увидеть, он сказал:

— Тогда мы умрем оба. Я этого не хочу, и ты не потащишь меня к Унхоргу.

— Это почему же? — на миг Элари стало весело.

— Наклонись пониже, — прошептал Иккин, и юноше пришлось склониться над ним, чтобы разобрать следующую фразу. — Иситтала сказала, что ты больше, чем просто мальчик. Я ей поклялся, что ты будешь жить — даже если ценой станет моя жизнь. Ты понимаешь?..

Но прежде, чем Элари успел понять, ладонь файа незаметно скользнула вдоль его бока и вынула из ножен кинжал.

Сжав его двумя руками, Иккин по самую рукоять вонзил клинок себе в сердце.

7.

Элари с яростным воплем разжал его руки, вырвал кинжал и отбросил его в сторону. Иккин вскинулся, потом вдруг затих и закрыл глаза. Его лицо стало странно спокойным и красивым. Юноша ещё несколько раз встряхнул его, и лишь потом понял, что его друг мертв.

8.

Элари закричал, и скалы вернули его крик равнодушным эхом. Потом он бросился искать кинжал, разбрасывая снег голыми окровавленными руками. Найдя его, он плотно сжал ладонями рукоять и приставил остриё к месту, где билось его сердце. Всего одно усилие — и он отправится к другу... где бы тот ни оказался. И тут же он понял, что никогда больше не посягнет на свою жизнь. Он не хотел, чтобы жертва Иккина оказалась напрасной.

9.

Он плохо помнил, что делал потом. Кажется, собирал камни и складывал их над Иккином, пока не получилась приличная гора. Рук он уже не ощущал и работа казалась легкой. Потом он побрел вдоль ущелья, пытаясь выбраться наверх... и вспомнил, что снял свой ранец, прежде чем спустился.

Он долго метался, пытаясь разыскать его, но напрасно, — то ли не запомнил места, то ли ранец сполз в какую-то расщелину и его засыпало снегом... а может, его унесли злые духи, что правили этой землей, — ему было уже всё равно. Лишь боль в отогревшихся руках (он всё это время держал их в карманах — чисто инстинктивно), привела его в себя.

Элари постоял на краю обрыва, шевеля опухшими пальцами, размеренно вдыхая ледяной воздух и осматриваясь. Ему казалось, что он обезумел от кошмарного сна, но вот сон кончился и надо идти дальше. Он знал, где второй ранец, но не мог его взять. Даже ради своей жизни он не согласился бы вернуться к могиле.

Он постоял ещё немного, потом медленно побрел на север. Теперь у него не осталось ничего, — лишь одиночество, тьма и молчание.

Глава 11:

Сердце судьбы

1.

Над обширной заснеженной равниной, окаймленной у горизонта низкими темными горами, высился черный Унхорг, — венец отклоненных наружу острых шпилеобразных башен, соединенных похожими на перепонки стенами. За ними, на фоне холодного синего неба, окрашенного тлеющим багрянцем заката, вздымались сотни более высоких и тонких шпилей, сперва тоже наклонных, потом почти прямых, и крепость походила на чудовищный окаменевший взрыв.

Элари шел к ней по широкой каменной дороге, частично занесенной снегом, съёжившись от холода. Ветер шумел, нес поземку и трепал его волосы. Смотрел он, в основном, на свои ноги, ступавшие по обледенелым каменным плитам и сугробам. Эта дорога вела на запад, — но также и на восток, зато на юг дороги не было. Куда же шел этот древний путь, протянувшийся на сотни миль? Он не хотел этого знать.

Когда тень крепости упала на него, он поднял голову. Теперь вздыбленная громадина Унхорга заполняла две трети неба. Он уже не мог охватить взглядом всю её безмерность и пришлось сжать сердце в кулак, чтобы войти под эти нависающие стены, казалось, в любую секунду готовые рухнуть, давящие, прижимающие к земле и отталкивающие назад, словно яростный северный ветер.

Ворота твердыни были похожи на узкую зубастую пасть, открытую во всю ширину, точнее, на скрученный овал, словно кричащий рот, наполовину вывернутый наизнанку в безумном кошмаре. Элари подошел к ним, вскарабкался по гладкому пандусу и нырнул в эту отверстую циклопическую пасть между кривых клыков-шпилей. На их фоне его фигурка казалась крохотной и беззащитной.

Он увидел огромный длинный зал с двумя рядами черных массивных колонн, подпирающих толстое перекрытие темной галереи. Под потолком безмолвно клубился густой туман или пар, скрывая мертвенные синие лампы. Острые изогнутые выступы торчали из зияющих проемов галереи и из этого подвижного месива света и теней, придавая всему помещению жуткий вид.

Элари сперва показалось, что зал пуст, но тут же его окружило несколько мрачноватых широкоплечих файа в длиннополых темных шинелях. На них были перчатки и сапоги из черной кожи и круглые шлемы из серой стали. В руках они держали автоматы сложной конструкции, — она казалась новейшей, но само их оружие выглядело очень старым и потертым. Солдаты смотрели на него недружелюбно.

— Кто ты? — спросил один из них на приличном ойрин. — Что ты тут делаешь?

— Я Айскин Элари. Я... — юноша расстегнул одежду.

На его груди, в ложбинке между мышц, сверкнул обрамленный золотом живой глаз. Охранники застыли.

— Та, кто дала мне это, просит о помощи, — добавил он.

— Иситтала?

— Да, — Элари лишь сейчас узнал их командира, рослого, крепкого сложения юношу, — это был Атхим Ир. Похоже, его здесь уже ждали, и дальнейших объяснений не потребовалось. Солдаты оживились. Один из них помог ему снять шубу. Для этого Элари пришлось расстегнуть пояс с кинжалом и дать его второму солдату. Когда он хотел взять оружие обратно, его схватили за руки.

Элари резко стряхнул их ладони со своих плеч. Ему не хотелось отдавать этим файа свой нож, но он понимал, что они легко могли отобрать у него и медальон Иситталы, и боялся их злить. Здесь было холодно, пар облачками вылетал из его рта. Юноша вновь повел плечами, и пошел вслед за теми, кто показывал ему путь.

2.

Они пересекли зал, обошли пирамиду из огромных ступеней высотой до бедра, поднимавшихся к гигантскому пустому каменному трону. За ним скрывались массивные бронированные ворота. Они вели в широкую шахту с винтовой лестницей. Наверху её витки и огни ламп сходились в точку. Снизу доносились странные звуки, шум множества голосов. Когда Элари посмотрел туда, его голова закружилась, и он бы упал, если бы его не подхватили.

Юноша вновь вывернулся из их рук. Пусть он не ел три дня, пусть за эти три дня он прошел сотню миль по пустыне, пусть он спал на снегу под скалами и просыпался под вой ветра, — он всё же сможет дойти до здешнего правителя сам.

Они пошли вниз по широким каменным ступеням. Навстречу им волнами поднимался влажный теплый воздух. Элари увидел, что на дне шахты блестит вода.

Лестница кончалась узкой кольцевой площадкой. Она висела под потолком огромного круглого зала с множеством радиальных проходов и бассейном. Посреди шестиугольного острова из стали в его центре был широкий проем с глубоким днищем из стальных плит, сложенных в форме цветка. Шум и крики здесь стали заметно громче.

По подвесному мостику они перешли на галерею у стены, спустились вниз и свернули в один из широких полутемных коридоров. Элари думал, что его отведут к правителю крепости, однако, даже здесь знали правила гостеприимства.

Комната, в которую его привели, оказалась небольшой, уютно обставленной, — и в полном его распоряжении. На столе уже дымилась еда, — нечто вроде запеченных в тесте змей, но юноша умял всё до крошки, почти не замечая вкуса, — так он был голоден.

После еды ему страшно захотелось спать, но прежде он обследовал комнату и обнаружил душ с горячей водой. Тут же он тщательно вымылся, с удовольствием счищая многодневную грязь, и испугался, случайно взглянув в зеркало, — на него смотрел совсем незнакомый парень. Он так исхудал, что просто не узнал себя. Даже лицо, обмороженное и обветренное, стало совершенно чужим. Но глаза остались прежними, и Элари улыбнулся своему отражению.

Теперь ему уже невыносимо хотелось спать, но замок на двери отпирался с двух сторон и не внушал ему доверия. Подумав, он придвинул к ней кровать и плюхнулся на неё, растянувшись нагишом поверх одеяла. Тут же в его голове словно щелкнули выключателем — так быстро он провалился в сон.

3.

Элари проспал больше суток, с небольшими перерывами. В первый раз его разбудил настойчивый стук в дверь. Он испуганно вскочил, быстро выяснив, что принесли еду, — здесь знали, как встречать перешедших Великую Пустыню. Элари открыл дверь, забыв про свою наготу и не стесняясь её, принял из рук юноши, своего ровесника, поднос, и вновь закрыл и забаррикадировал дверь. Так повторялось несколько раз. Наконец, когда он вновь начал узнавать своё отражение в зеркале, слегка удивленный быстротой этого превращения (он не представлял, сколько всего съел за эти тридцать часов), его наконец пригласили к правителю.

Элари оделся (его одежда была истрепанной и не слишком чистой, но другой ему не дали) и вышел за дверь. Там его поджидал юноша, прежде носивший еду. Он смерил его любопытным взглядом, но ничего не сказал.

Они быстро пошли вдоль коридора. Тут Элари вновь услышал знакомые крики. Не сомневаясь, что это крики избиваемых, а может быть, и пытаемых, он настежь распахнул дверь, из-за которой они доносились.

За ней был ярко освещенный тренировочный зал, уставленный разнообразными снарядами. На них упражнялось множество мускулистых полуголых файа, очевидно, солдат. Ещё несколько было привязано к рамам у дальней стены зала, и другие файа били их, — вполсилы, но со знанием дела и иногда по самым чувствительным местам. Но Элари поразило не это. Хотя крики и звуки ударов наполняли весь зал, тренировавшиеся в нем не обращали на дикое избиение никакого внимания. Их равнодушие возмутило юношу.

— За что вы их так? — резко спросил он, повернувшись к сопровождающему.

— Ни за что. Это просто тренировка. Одни отрабатывают удары, другие учатся терпеть боль. Удобно и просто. Только так можно воспитать настоящих бойцов.

— Ты хочешь сказать, что... что каждый из вас прошел через это? — спросил Элари, с тоской глядя на искаженные болью лица избиваемых и перекошенные злобой лица бьющих. Суру не говорил ему ни о чем подобном, и юноша сомневался, что он вообще об этом знал.

— Конечно. Каждый из нас раз в месяц должен пройти через это и провести через это товарища, — мы тренируемся парами. Не хочешь попробовать? Ты первый, а потом я покажу тебе, на что способен. Идет?

— Нет, — угрюмо ответил Элари, неотрывно глядя в его глаза.

— Слабак, — теперь в голосе файа звучало презрение.

— Разве слабак смог бы прийти сюда? Один? — спокойно ответил Элари, хотя внутри у него всё сжалось. Этот парень совсем ему не нравился. Как и остальные.

Файа смутился и не ответил. Вдруг его глаза тоже остро сверкнули.

— У нас тут не только зверства. Хочешь посмотреть, как мы развлекаемся? — он уже тянул слегка ошалевшего Элари за руку.

Они заглянули в большую полутемную комнату, где десятки обнаженных файа занимались любовью прямо на застеленном коврами полу. Элари настолько оторопел, что застыл с открытым ртом. Вот парень лежал на девушке, скрестившей босые ноги на его пояснице... тут две девушки уткнулись друг другу лицами в бедра, царапая попы... там, оседлав лежащего парня, бешено подпрыгивал тоже юноша, — на его голой груди болтался какой-то медальон... Элари дико смотрел на него застывшими глазами, пока не заметил клубок из трех тел, — девушка обхватила бедрами ноги парня с лицом, искаженным диким наслаждением. Тот, закрыв глаза, томно всхлипывал при каждом резком и быстром толчке другого парня, прижавшегося к нему сзади... Не было похоже, что кто-то здесь испытывает к кому-то какие-то чувства и всё вместе напоминало сумасшедшую, нечестивую игру. Тем не менее, он бы, наверно, смотрел целый день, если бы его не потрясли за плечо.

— Не хочешь попробовать? — По знаку файа одна из девиц выбралась из свалки и встала перед Элари, — совершенно нагая.

У неё была хорошая фигура и лицо тоже красивое, но юноша ощутил вдруг приступ тошноты, — чисто физическое отвращение к этому кисло пахнувшему месту. Эти голыши, старательно елозившие друг по другу, вызывали у него стыд за весь народ файа.

— Не хочешь так же? — спросил сопровождающий. — Прямо сейчас? Здесь?

Элари хмуро покосился на него и ничего не сказал.

— А может, ты хочешь всё сразу? И девочку, и мальчика? Ты не представляешь, что можешь испытать, — такого наслаждения ты ещё не знал, и это будет не несколько секунд, а долго... ты понимаешь, о чем я?

Элари промолчал. Нельзя сказать, что это предложение оставило его совсем уж равнодушным, но...

— Ты хочешь? — спросил файа. — Ты, я и она, — он показал на спокойно ожидавшую девицу. — В твоей комнате, если хочешь. Прямо сейчас. Ну как?

— Да пошел ты...!!! — заорал Элари с глубоким и искренним чувством.

Никто в комнате не обернулся на его крик.

4.

— Нам сюда, — файа указал дальше вдоль коридора. — Правитель ждет вас, — теперь его голос был холоден и спокоен.

В стене круглого зала нашелся лифт. Он вознес их, похоже, на самый верхний этаж крепости. За всё время подъема никто из них двоих не сказал ни слова.

Они вышли в кольцевой коридор с множеством одинаковых стальных дверей, странноватый, как и всё в этой крепости. Элари с любопытством осматривался. Неприятное ощущение, — словно они шли внутри окаменевшей кишки. Каменные стены были все в спутанных складках, а свет падал из дыр, скрывающих его источник. Никто не встретился им по пути. Суда по царившей здесь тишине и лежавшей везде пыли, эта часть крепости была уже давным-давно пуста. У одной из дверей, ничем не отличавшейся от остальных, они остановились.

— Великий Правитель ждет вас, — парень открыл дверь и приглашающе повел рукой.

Элари вошел. Первая комната оказалась темной, но в её глубине из-под занавесей пробивался свет. Вторая комната была ярко освещена, но пуста, лишь напротив двери зловеще чернело огромное круглое окно. У него стоял правитель Унхорга.

5.

К удивлению Элари, Ньярлат оказался юношей лет двадцати, с густой гривой черных волос, растрепанных, как после сна. Он был в чем-то вроде шубы из пушистого светлого меха, одетой на голое тело и смотревшейся нелепо в сочетании с легкими сандалиями. Короткие рукава открывали мускулистые предплечья, на левом запястье горел тяжелый серебряный браслет. Шуба, распахнутая до пупка, была стянута на узкой талии массивным стальным поясом. На голове Ньярлата была плоская, круглая меховая шапка с большим козырьком и большим пушистым хвостом, свисающим на спину. Он без видимой причины кружил по комнате, словно запертый в клетку волк, — ему явно не сиделось на месте. Его гладкая смуглая кожа поблескивала при каждом движении. Крепкие мышцы на полуобнаженных руках и ногах были подвижными, как вода, и твердыми, как железо.

Наконец, живые серые глаза правителя с любопытством остановились на Элари. Юноша смутился и не нашелся, что сказать. Файа широко улыбнулся. Ему определенно нравилось, что гость вел себя именно так.

— Итак? — Ньярлат первым обратился к Элари, всё ещё не смеющему поднять глаз. — Чего ты хочешь?

— Я хочу... ох, нет. Здравствуйте, — сказал юноша, наконец, вернув себе дар речи. — Дорога была очень тяжелой... мой друг погиб... я... — он хотел сказать, что не вполне отвечает за свои слова, но это было бы уже слишком. Как-никак, он тут — посол Лангпари.

— Значит, вас было двое? — быстро спросил файа. — Кто же ещё?

— Иккин Кимириин. Он... погиб три дня назад.

— Жаль. Я знал его, — судя по тону, эта новость взволновала Ньярлата не больше, чем кончина соседской собаки, но его взгляд был странно напряженным, — как будто где-то на самом его дне таился неизбывный страх. — Ну так зачем же ты здесь?

Элари, наконец, собрался с духом и ответил так, как полагается:

— Иситтала Меттхай-Ир просит прислать солдат для защиты долины Лангпари. Хотя бы отряд Атхима Ира и оружие из вашего арсенала. Нам также нужны пять или шесть ядерных снарядов.

— Зачем? — Ньярлат удивленно поднял бровь. Это вышло у него почти естественно. — Один контейнер весит больше тонны. Ты пришел сюда и, надеюсь, представляешь, чего будет стоить тащить его обратно. А нести ядерный снаряд без контейнера... ну, ты сам понимаешь. И потом, какой в этом смысл? Все файа всё равно умрут. Было бы слишком жестоко затягивать их агонию.

Элари словно обдали ледяной водой. Он понимал, что их положение далеко не блестящее, но слышать такое от юного вождя Унхорга было по-настоящему страшно.

— Неужели тебе не говорили, — продолжил Ньярлат, — что это мы, файа, создали сурами, — чтобы натравить их на людей? И теперь должны заплатить за это?

— Разве ты сам хочешь умереть? — спросил оторопевший юноша.

Ньярлат дико взглянул на него, — глаза в этот миг у него были совершенно безумные. Потом он отвернулся.

— Не хочу, — наконец ответил он. — Просто всё надоело. Это всё Великая Машина! — с какой-то мальчишеской обидой выкрикнул он. — Если бы она работала, как надо, мы, файа, владели бы миром! А она спокойно смотрит, как мы умираем! Я пытаюсь заставить её... но всё напрасно, напрасно! Она терзает меня... даже во сне мне нет покоя. Я не хочу так больше, не могу! — его речь была дикой и бессвязной, и Элари попятился. Он вовсе не мечтал оказаться в одной комнате с сумасшедшим.

Неожиданно быстро Ньярлат повернулся к нему. Его лицо было злым и веселым, без малейших следов безумия, и этот внезапный переход пугал ещё больше.

— Хочешь увидеть её? — странно улыбаясь, спросил он. — Стать первым человеком, который видел её? Ты хочешь?

Не дожидаясь согласия, он повернулся и вышел, — легко, бесшумно, лишь колыхнулась занавесь и по стене скользнула тень. Элари невольно оглянулся на окно, зиявшее ночной чернотой, словно провал в бездну.

Из-за занавесей донесся удивленный вскрик — женский. Юноша мгновенно повернулся и вышел вслед за Ньярлатом.

На короткое, дикое мгновение ему показалось, что в комнате стоит два Ньярлата, и что один обнимает другого.

6.

Они обернулись, глядя на него. Двойник был ниже, бедра у него были шире, талия и плечи — уже, а волосы — длиннее. То была девушка поразительной красоты, одетая так же, как правитель. Эта шуба шла ей куда больше... впрочем, ей бы пошла любая одежда. Полуобнявшаяся пара была поразительно красива, их красота пронизывала, как электрический ток. Красивое лицо Ньярлата лишь оттеняло лицо его спутницы, — похожее, но другое, столь прекрасное, что описать его словами Элари не мог. Её сильная гибкая фигура, полускрытая вызывающе распахнутой одеждой, тоже была поразительно красива. Очевидно, она подслушивала за портьерой, и Ньярлат просто налетел на неё. Впрочем, она совсем не выглядела удивленной или напуганной, скорее, наоборот.

Пару минут все трое удивленно смотрели друг на друга. Потом Ньярлат встал сразу за спиной девушки и обнял её. Она откинула голову назад, на его плечо. Элари захотелось крикнуть ей, чтобы она отошла... чтобы бежала прочь из этого места... но, в то же время, он вдруг ощутил бешеную, дикую ненависть к этой... к этой дуре, которой нравится принадлежать безумцу. Как же она не видит?..

— Это моя любимая, — просто сказал Ньярлат. Он прошептал несколько слов в маленькое ухо девушки. Та кивнула, вывернулась из его рук и вышла, — независимой гибкой походкой, гордо откинув голову. Ньярлат, ухмыляясь, смотрел ей вслед.

— Ужасно дикая девица, и притом, здоровая, как лошадь, — он улыбнулся и задрал рукав. На мускулистом плече открылись синяки, — несомненно, следы узких девичьих пальцев. Элари не сомневался в их происхождении. Мышцы Ньярлата были твердыми, как сталь, и только очень сильная девушка в пароксизме неистовой страсти могла оставить такие следы.

— Ты никогда не занимался любовью шесть часов подряд? — с невинным лицом спросил файа. — И при этом не терял два раза сознание? Трудно поверить, что сильного, здорового юношу можно довести до подобного, а? — он вновь улыбнулся, по-мальчишески хвастливой улыбкой. Сейчас в нем не было ничего безумного, кроме...

Элари взглянул на серебряный браслет, украшавший левое запястье Ньярлата. Браслет был массивный, толстый, украшенный хитроумным геометрическим узором, и, несомненно, очень дорогой, но сначала он не обратил на него внимания, — настолько его поразил сам Ньярлат. Сейчас он присмотрелся повнимательней.

Браслет опоясывала узкая полоска зеркально полированного серебра. Она нестерпимо блестела, но в ней было ещё кое-что, — слабые радужные разводы, какие бывают на мыльной пленке. Они переливались, как живые, независимо от того, под каким углом падал свет.

Вдруг переливы начали разгораться, становиться всё ярче, пока не превратились в фантасмагорическое сияние, перетекавшее от одного режущего глаз оттенка до другого. Элари замутило, — словно он увидел протез на голом изуродованном теле. Но это чужеродное сияние на красивой мускулистой руке выглядело гораздо хуже...

Он с усилием оторвал взгляд от диких переливов. Ньярлат стоял с таким задумчивым видом, словно всё это его вовсе не касалось. Лишь устремленные на юношу глаза блестели любопытством.

— Ты часто видишь радугу, а? — мило улыбаясь, спросил он. — А ты знаешь, чей это символ? Нет? Ну и хорошо, — я и сам не рад, что знаю, — он весело подмигнул ему и вдруг вышел.

Элари вышел вслед за ним в просторный, совершенно пустой коридор. Ньярлат, не обращая на него внимания, шел впереди, — бесшумной, энергичной походкой охотника... или хищника. Элари, впрочем, она показалась слишком пружинистой, — в ней было что-то фальшивое. Он вздрогнул и невольно перевел взгляд на стены.

Ньярлат, не глядя, ткнул в кнопку и с вежливым полупоклоном пропустил юношу в лифт. Почти бесшумно они поехали вниз, вышли в простор нижнего круглого зала. Их усердно старались не замечать. Это очень не понравилось Элари, как и сами прохожие, — несколько мрачноватых солдат в темной форме, сонная девушка в полупрозрачном платье на голое тело, пара босых смазливых подростков почти в такой же одежде...

Они обогнули бассейн, углубились в длинный коридор с низким сводом, почти темный, — единственная зарешеченная лампа свисала с потолка в самом его конце. Скоро они оказались в полумраке. Затем глаза Элари расширились, и он увидел...

Увидел, что браслет Ньярлата светится в темноте собственным, бледно-радужным светом. Он разгорелся, стал ярче, бросая едва заметный отблеск на стены...

7.

Скоро они вновь вышли на тусклый красноватый свет. Темные, поблескивающие стены здесь были словно отлиты из обсидиана. Из зиявшего в них ряда арок тянуло ледяным сквозняком, а под облезлой белой эмалью открытых настежь дверей виднелась ржавчина. В торце коридора, под лампой, тоже была такая дверь — запертая.

Здесь было холодно, но не сыро и не душно: слышался едва различимый гул машин, нагнетающих воздух в подземелье. Ньярлат шел к торцевой двери. Казалось, ему наплевать, идет ли Элари за ним, что он о нем думает и что собирается делать. В подобном бесстрашии было что-то презрительное. Юноша чувствовал, что Ньярлат гораздо сильнее его, высокого, широкогрудого, и что в гибком теле файа заключена неимоверная мощь, не очень заметная на первый взгляд. К тому же, из оттянутого тяжестью кармана шубы Ньярлата торчала рубчатая рукоять пистолета.

В едва освещенных боковых комнатах Элари заметил груды беспорядочно сваленных книг, статуэток, картин, покрытых толстым слоем пыли. Он ощутил запах гнили. Похоже, уже очень долго никто из обитателей крепости не заглядывал сюда...

— Предки оставили нам мало полезных вещей, — не оборачиваясь, пояснил Ньярлат. — Они были слишком... мягкими. То, что им нравилось, увы, полно соплей. Мы снесли весь этот хлам сюда. Надо бы его весь сжечь, да мне стало жалко — там девушки очень красиво нарисованы. А другие сюда и не ходят. Здесь холодно, а коридор темный.

Он вытянул из глубокого кармана шубы связку причудливых ключей с четырьмя затейливыми гребнями из уже знакомого Элари красноватого кобальта. Одним из них, коротким и толстым, Ньярлат отпер замок, и, повернув ручку, открыл дверь из толстой, — не меньше дюйма, — листовой стали. Вежливо пропустив гостя, он вновь запер дверь с тщательностью опытного тюремщика.

Она вела на небольшой перрон, — но вместо вагона был огражденный только перилами лифт, а туннель вертикальной шахтой падал вниз. Встав на её краю, Элари увидел редкий пунктир тускнеющих в глубине мертвенных огней и ощутил слабое движение уходящего вниз воздуха. Бездна словно манила его...

— Сюда, — Ньярлат открыл дверцу подъемника и вошел внутрь. Под весом Элари платформа ощутимо просела. Файа тут же захлопнул дверцу перил и повернул единственный рубильник.

С коротким гудящим лязгом лифт стремительно полетел вниз. Желудок Элари кулаком нажал на солнечное сплетение, дыхание перехватило, ноги на миг оторвались от пола. Входя в лифт, он подсознательно ожидал подъема, и на секунду его уколол страх.

Спуск был быстрым и длился недолго. Лампы стремительно пролетали мимо них в мгновенной игре теней и отблесков, воздух вокруг взвихрился. Вдруг Элари с силой прижало к полу. Тяжесть перехватила его живот широким, неумолимо стягивающимся поясом. Он судорожно схватился за ограждение, однако устоял. Ньярлат красиво спружинил на подогнутых ногах.

Они вышли на такой же перрон, только теперь он вел в ущелье, — пятиметровой ширины провал между плоскостями двух громадных стен, блестевших монолитным черным стеклом. Редкие, мертвенно-синие лампы тлели очень далеко вверху и внизу, под ногами юноши.

У Элари заложило уши. Они спустились очень глубоко и прежний страх перед подземельями вновь пробудился в нем, хотя воздух здесь был свежий, без малейших признаков подземной затхлости, и сухой, — насколько может быть сухим ледяной сквозняк.

— Здесь нет облицовки, — пояснил повернувшийся Ньярлат. — На самом деле вся крепость отлита из этого... стекла.

— Но она создана тысячу лет назад! Тогда не умели так строить! Или... это построили недавно?

— Весь Унхорг строился по одному проекту, — Ньярлат усмехнулся. — А когда — знает один только Бог. Тысяча лет, две, десять — какая разница?

— Десять тысяч? — удивленно спросил Элари. — Но ведь... — от его слов, сказанных слишком громко, по ущелью разнеслось эхо и звук рассыпался на неразборчивый шепот множества голосов. Юноша замолчал. Его взгляд испуганно метался. Монолитные стены были полупрозрачными и в их глубине слабо просвечивали какие-то очертания... очертания, которые вроде бы двигались...

Элари зажмурился и яростно потряс головой. Потом вновь осмотрелся.

Они стояли на изломе ущелья. Оно, как понял юноша, составляло правильный восьмиугольник, окаймлявший основание крепости. Каждый его отрезок был длиной метров в сто. Напротив шахты лифта чернел огромный стальной квадрат, почти втрое выше человеческого роста, так плотно пригнанный к стене, что казался нарисованным. Здесь было очень тихо, но на самой грани слуха ему ещё мерещились эти шепчущие голоса...

Элари поёжился. Несмотря на теплую куртку, штаны и башмаки, ледяной холод подземелья пронизывал его до костей. Он представил, каково приходится Ньярлату в его распахнутой шубе и сандалиях на босу ногу.

Но файа, казалось, не замечал холода.

8.

Ньярлат вновь достал ключи и отпер стальной люк в стене. В глубине ниши Элари увидел сплетение светящихся, сиявших мертвенной синевой стержней.

— Ещё одна небольшая предосторожность, — Ньярлат открыл узкий, незаметный люк внутри ниши и заглянул в него. На секунду его лицо окаймил свет, донесся шелест. — Если сканер не узнает того, кто решил открыть вход, он будет убит на месте. Высоковольтный разряд, — чертовски мерзкая вещь... — он осторожно взялся за один из светящихся поперечных стержней и потянул.

Стержень мягко подался, — и в тот же миг Ньярлат отскочил. Если бы он этого не сделал, захлопнувшаяся крышка люка, тяжелая и толстая, как дверца сейфа, размозжила бы ему руку.

Огромный квадрат ворот опустился с пугающей бесшумностью, — Элари лишь обдало порывом ветра, — и перекрыл ущелье, превратившись в мост. Перед юношей открылся зияющий абсолютной чернотой туннель.

— Дурацкая ловушка, — Ньярлат усмехнулся. — Забудешь или замечтаешься — и всё. А может, и правильно. Забывчивым и медлительным там делать нечего, — он указал в глубину туннеля, но сам входить туда не спешил.

Элари посмотрел на квадрат ворот. Коробчатый, толщиной в полметра, он был сварен из нескольких слоев стальных плит и держался на снабженной подшипниками горизонтальной оси. Его поднимали гидравлические тяги толщиной в тело юноши.

— Между них плиты из нитрида бора — и из базуки не прошибешь, — Ньярлат усмехнулся. — Его и взорвать-то почти невозможно. Само это ущелье служит барьером для сейсмической ударной волны. Там, наверху, над лампами, стоят пушки с детекторами тепла и движения, — на случай, если кто-то перекроет ущелье и начнет резать ворота автогеном. Не знаю, правда, работает ли всё это теперь... — он вновь усмехнулся и бесшумно исчез в темноте.

Элари осторожно пошел за ним. Едва он миновал портал, файа нажал кнопку на стене и ворота захлопнулись, так же беззвучно, но пол под ногами юноши дрогнул и он ощутил мгновенное давление на уши. Они оказались в полном мраке. Снова звякнули ключи, затем донесся лязг замка, — похоже, Ньярлат свободно ориентировался в темноте. Вспыхнул свет. Элари увидел, что он исходит из проема узкой стальной двери.

Они вошли в своеобразный лабиринт, — сеть изгибавшихся под прямыми углами низких проходов. Сквозь их решетчатые полы и потолки Элари видел над и под собой десятки таких же коридоров со стенами из небольших квадратных блоков. На каждом глянцево-белом стальном блоке светился маленький, — в размер его глаза, — диск. Эти огоньки мерцали и меняли цвет, — то красный, то желтый, то синий, переливаясь множеством оттенков, — словно подавали друг другу сигналы в странном и тревожном ритме. Миллионы желтоватых отблесков дрожали на стенах уходящих в бесконечность коридоров. Слабая вибрация, пение токов висели в теплом, неестественно сухом, слабо пахнущем озоном воздухе, наполняя его скрытой, непонятной жизнью. Элари вдруг, непонятно отчего, стало здесь жутко.

— Что это? — судорожно спросил он.

— Души, — Ньярлат явно забавлялся его страхом.

— Души?

— У каждого из нас есть душа, — надеюсь, ты веришь в это? Тело — прах, душа вечна. Но, так как загробная жизнь, — дело темное, мы сохраняем души здесь. В машине. Как именно — ты вряд ли поймешь, да и к чему? Вы, люди, пойдете на всё ради вечной жизни, а число мест здесь ограничено.

— Значит, каждый файа в Унхорге... бессмертен?

— Физически — нет. Умственно — да. Но сохранение души — дело хитрое, надо всё время носить такую штуку, — он поднял руку с браслетом. — Этих древних вещей осталось очень мало, и мы применяем более сложный способ... — он повел Элари дальше, вглубь коридоров.

По узким стальным лестницам они спустились ярусов на десять, — до ровного базальтового дна, — и вышли к запертому решеткой входу в небольшой зал. Над прикрытым толстым стеклом бассейном в его центре клубился пар, скрывая массивные очертания машины в глубине. Рядом, на уступе, возвышалась тонкая бронированная призма высотой в рост человека. В её единственном маленьком оконце, за толщей стекла, горел пронзительно-белый огонь, мерцавший с неприятной глазу частотой. Едва взглянув на него, Элари отвернулся.

Отходящие от зала коридоры составляли второй лабиринт, вложенный в первый, его темную изнанку. Там, в невидимых щелях, мерцал острый зеленый свет, и от основания призмы туда шло множество толстых кабелей.

— Это центральный квантово-плазменный процессор, — Ньярлат указал на призму. — В каждой секции есть такая штука. Пока он работает — души живут. Если его отключить — они уснут сном смерти... но не навечно, нет! Если его включить — они вновь смогут думать.

— А бассейн?

— Самая важная деталь. Там жидкий азот. Душу можно извлечь лишь из живого тела, или из такого, где мозг ещё не начал разлагаться. Это зависит от температуры, но при такой, как здесь, — не позже, чем через пару часов. Тело опускают в бассейн, оно замерзает, а потом голографический томограф сканирует по молекулам мозг. Там что-то типа пластических полей, но на очень малой мощности, хотя на живом незамороженном мозге такое вот использовать всё равно явно не стоит. Но создание души — длительный процесс. Он требует покоя и времени, — в среднем, от восьми до пятнадцати дней, но иногда уходят месяцы, и даже годы.

— И с ними можно потом... говорить?

— Засим и задумано, — Ньярлат прикоснулся к одному из блоков, точнее, к выступу под плотно пригнанной крышкой, — они были на каждом блоке пониже индикатора.

Крышка отскочила, открыв маленький экранчик, пару стилизованных камер-глаз над ним и сетчатое блюдечко, как догадался Элари, микрофона. Экранчик мгновенно вспыхнул и на нем появилось живое изображение смуглого широкоскулого лица. Большие серые глаза с любопытством следили за ними.

Этот живой взгляд из железной коробки стал последней каплей, — юноша отскочил, как от огня. Ньярлат отпустил кнопку. Крышка захлопнулась.

— И вы соглашаетесь на это? Это же хуже смерти!

— Ничто не может быть хуже смерти, — Ньярлат невозмутимо оперся о решетку и поджал ногу, упершись пяткой в поперечину. — Ничто.

— Они... хотя бы могут общаться друг с другом?

— Естественно. Там целый мир — но не такой, как у нас. Он больше нашего и гораздо сложнее... в этом основная проблема. Ни я, и никто здесь не может их понять. Порой мне кажется, что они все... испортились или сошли с ума. Здесь всё слишком старое...

— Сколько же их тут?

Правитель усмехнулся.

— Здесь восемь миллионов ячеек — и три четверти их уже заняты. В семьдесят раз больше, чем живущая сейчас часть нашего народа...

— А что это за индикаторы?

— Они обозначают состояние душ. Зеленый — покой, красный — боль, желтый... м-м-м... беспорядок... ну и так далее, а яркость — интенсивность мыслительных процессов, — Ньярлат улыбался, его глаза и браслет светились, — глаза зеленым, браслет — мертвенно-радужным. — Сам понимаешь, сюда нет входа никому. Многие из тех, кто говорили с Древними... сходили с ума. — Он вдруг замолчал и за руку вытащил Элари в туннель. — Древние были умнее нас. Для них не было разницы между материей и мыслью. С помощью их браслетов файа мог жить одновременно в двух мирах, — там и здесь. Если его тело умирало — душа попадала сюда, и даже могла получить новое тело. Браслеты действуют мгновенно на любом расстоянии, но сейчас их почти не осталось. Впрочем, это и к лучшему.

Ошарашенный таким заявлением, Элари покосился на мерцающее безумным светом запястье Ньярлата. Тот как-то заметил это и замер, крепко сжав его ладонь.

— Это гхата, по-вашему, Ворота Жизни. Даже если она не связана с... с душой, она умножает жизненные силы. Тот, кто носит её, никогда не болеет, меньше мерзнет, он неутомим, меньше нуждается в пище, даже может несколько минут не дышать, — огонь гхаты поддерживает его жизнь. Если носить её постоянно, можно дожить до ста пятидесяти лет. Кстати, мы уже почти пришли.

Вспыхнул яркий белый свет, — Ньярлат достал из кармана электрический фонарик, включил его и пошел дальше. Элари последовал за ним.

Они вышли к новому кольцевому ущелью со стеклянистыми, туманно-глубокими стенами без единой детали или шва. Дна... не было. Мертвенно-тусклые квадратные лампы освещали лишь верхнюю часть этих стен, отвесно падавших в заполненную глубокой чернотой пропасть неведомой глубины. На её краю, в стенах туннеля, темнели вдавленные в стекло панели — стальные квадраты с отпечатками ладоней и прямоугольники стальных же кнопок с хитроумными символами. Неясный глухой гул, идущий откуда-то снизу, заполнял это подземелье.

Ньярлат погасил фонарь. Его браслет жутко засветился в полумраке. Свечение всё разгоралось, оно неровными языками стекало вниз, обволакивая ладонь файа, превращая её в жуткую, бесплотную руку призрака.

Ньярлат поднял руку, прижал её к отпечатку ладони, выбитому в стали... по ней пробежала странная рябь...

Через секунду что-то звонко щелкнуло, глубокий рокочущий звук заполнил подземелье. Из монолитной стены напротив начал выдвигаться незаметный до этого цилиндр, втрое толще человеческого роста. Элари невольно попятился, но, перекрыв ущелье, цилиндр замер и с лязгом распался на шесть вырезанных изнутри клиньев, открыв сложную систему массивных стальных тяг. Они распрямились и вновь лязгнули, встав на упоры. Между ними раскрылся узкий мост. Короткий туннель за ним вел в огромное, заполненное танцующим светом пространство, где...

Не дожидаясь Ньярлата, юноша пошел вперед. За его спиной вновь зарокотало, донесся глухой, почти беззвучный удар, от которого содрогнулся пол, — но Элари этого уже не заметил...

9.

Невероятный восьмигранный зал с выгнутым, почти плоским сводом, не меньше ста метров в диаметре и метров в сорок высотой, был словно вырезан в монолите темного, туманно-глубокого стекла. Почти целиком занимая нижнюю его часть, вращался плоский серый многогранник, — именно он издавал этот могучий мерный гул, заполняющий всё вокруг. От стен зала его отделял ров шириной метров в десять и раза в два глубже. На его почти невидимом в полумраке дне колыхалось нечто угольно-черное, и, в то же время, блестящее, как ртуть. Над плоской восьмигранной пирамидой в центре диска вздымался мощный столб сине-белого света. Он упирался в наглухо перекрытый скользящими плитами огромный шестиугольный портал посреди потолка.

Элари догадался, что они под центральным залом крепости, а за этим порталом начинается пронизывающая всю её толщу шахта. Наверно, на крыше Унхорга есть второй такой портал, а дальше — дальше небо... Невесть отчего, это показалось ему жутким.

С каждой стены-грани зала на него смотрел огромный глаз, отделанный с поразительной тщательностью, — они блестели совсем как человеческие, лишь овальные зрачки в их серой радужке были залиты бездонной, без единого отблеска, чернотой. Их обрамляли сверкавшие серебром изогнутые кинжалообразные ресницы и блуждавшие по ним тысячи сине-фиолетовых бликов наполняли эти чудовищные глаза страшной, сверхестественной жизнью.

Казалось совершенно невозможным смотреть на это — эти циклопические глаза, этот свет, в котором не было ничего, привычного человеку, ужасали. Элари чувствовал, что начинает сходить с ума, — от взглядов этих мертвых глаз, от наполнявшего, казалось, самый мозг гула, от разлитой повсюду непереносимой чужеродности...

Сильная ладонь Ньярлата сжала его плечо. Юноша опомнился и опустил взгляд. Мост, на котором они стояли, пересекал ров и нависал над поверхностью диска. Тот вращался не очень быстро, и файа легко спрыгнул на скользящую под ним поверхность. Элари спрыгнул вслед за ним, но серая поверхность бросилась ему под ноги, подсекла их, и он неловко приземлился на задницу.

Поднявшись, он едва не упал вновь от дикого головокружения, — казалось, вращается не диск, а всё, что его окружает. Поверхность под ним вибрировала, вибрация и гул обволакивали, растворяли его, всё вокруг казалось совершенно нереальным...

Он бы, пожалуй, не смог двигаться, но Ньярлат вновь схватил его за руку и потащил дальше, к центральной пирамиде. Здесь было почему-то потише, вибрация едва ощущалась.

Они поднялись по выбитым в металле ступенькам, — и у Элари вновь закружилась голова. Перед ним, всего в нескольких шагах, зияло ничем не огражденное устье восьмигранной шахты диаметром метра в четыре. Из неё вздымался столб света, в котором танцевали мириады крохотных звезд. Лишь через несколько секунд юноша понял, что это просто пыль.

За шахтой возвышалась вторая плоская пирамида, но маленькая, всего в несколько ступенек. На ней стоял черно-зеркальный металлический блок.

Прежде, чем Ньярлат успел его остановить, Элари подошел к краю шахты и заглянул в неё. На отвесных металлических стенах дрожали сизые отблески. Там, в глубине, которую на глаз было не определить, сияло яркое бело-голубое пламя... солнце... живой сгусток пылающего тумана. Но там было и ещё что-то...

Элари не успел это осознать. Неведомая могучая сила, безмерно превосходящая его волю, потащила его вниз и через миг он упал бы, но сильная рука Ньярлата отбросила его назад. В голове Элари всё смешалось, несколько ужасных секунд он вообще не осознавал окружающее и видел лишь зовущее пламя.

Несколько крепких затрещин, отпущенных Ньярлатом, привели его в себя. Он уселся на полу. Голова гудела от оплеух, но теперь он вновь мог мыслить связно.

— Что это было? — спросил он. — Ведь это не просто пламя. Оно было... живое.

Ньярлат прошелся вокруг него, как вокруг ёлки.

— Это и есть то, что я хотел тебе показать — Великая Машина Унхорга, созданная Древними. Вся эта крепость построена для неё. Принцип действия и устройство машины давно забыты, даже я их не знаю. Всё, что она может, — это убивать. Быстро, бесшумно и тихо, в любом месте и на любом расстоянии. Уничтожить сурами в Байгаре или в долине Айтулари, — она может всё это, и даже гораздо больше. Но как — не знает никто. А чтобы такая сила не попала в плохие руки, она наделена сознанием, безмерно превосходящим наши. Машина сама решает, какой приказ ей стоит выполнять, а какой — нет. Но сама она не может ничего. Единственный файа, который может ей приказывать, — я.

— Если эта машина и впрямь всемогуща, то почему же вы, файа, не захватили весь мир?

Ньярлат нахмурился. Было видно, что тема неприятна ему.

— Разве вы этого хотите? А я, может, и хочу. Но я могу лишь высказывать желания, с которыми она может и не согласиться. И никогда не соглашается. Я не могу переубедить её, но она — единство из множества, и, если изменить его составные части, — то изменится и целое. Знаешь, из чего состоит её разум? Из душ. В ней есть место для тысячи сознаний, — и, когда добавляется новое, одно из старых исчезает. Им, это, конечно, не нравится, но они ничего не могут сделать. Вообще-то, эта возможность оставлена лишь потому, что души, — по крайней мере, там, — тоже подвержены порче, и срок их службы ограничен. Когда эта крепость лишь строилась, машина подчинялась нам, но потом начала своевольничать, и мы вот уже двести лет пытаемся... переубедить её, отправляя в неё новые души. Знаешь, как они попадают в машину? Прыгают прямо туда, — он показал на огненную шахту. — Их тела сгорают в сердце машины, а их сознания, неким, непостижимым для нас образом, становятся частью её сознания. Лучше всего подходят файа, но люди тоже годятся, — конечно, не всякие. Человек должен много знать, но быть молод, с сильным характером, своим взглядом на мир и сильной волей. Короче, нам нужны такие, как ты. Их душам предстоит веками кружить там, в мертвом свете, в вечной борьбе с другими душами, — в борьбе, в которой можно умереть второй, окончательной смертью. Сам понимаешь, найти согласных на это, а потом доставить их незаметно сюда очень нелегко. И, даже когда это удавалось, они, чаще всего, в последний миг отказывались. Даже общение с ранее перешедшими душами убеждает не всех. Где только можно, мы выискиваем таких файа и людей, — разумеется, тайно. Отказавшихся мы просто убиваем, как ни жаль!

Ньярлат с безумной легкостью признался в похищениях и убийствах, о которых Элари рассказала Иситтала, и юноша понял, что приговорен. Файа сразу же догадался об этом.

— Но с тобой всё будет совершенно иначе. Ты — семьсот первый, последний. Это великая честь, и я рад, что завершить работу предков выпало именно мне. Мне же выпадет править миром, когда работа будет окончена. Я сам скормил машине восемнадцать душ, с тобой — у нас будет кворум, и машина подчинится мне. Я понимаю, что прошу у тебя невозможного, — но это нужно для всех, не только для моего народа. Ты же хочешь спасти жителей Лангпари? Вот твой единственный шанс это сделать! Второго не будет!

— Ты хочешь, чтобы я сам прыгнул вниз? — растерянно спросил юноша.

Ньярлат покачал головой.

— Я не настолько глуп. Слишком часто у нас, поначалу, встречались перебежчики. Мне придется гарантировать твою лояльность... немного изменив твоё сознание. Процедура довольно-таки долгая, но безболезненная совершенно, — да ты ничего и не почувствуешь. Просто заснешь... и проснешься немного другим человеком. Я понимаю, что испытывать неумолимую преданность ко мне будет довольно неприятно, — но ты быстро привыкнешь, я думаю. Послушай, да тебе там даже воевать не придется! Ты решишь всё одним фактом своего появления. И потом тебя ждут столетия развлечений и удовольствий, недоступных даже для меня. Так что, я надеюсь, ты всё же окажешь мне такую честь и выразишь согласие. Тогда всё кончится к взаимному удовлетворению.

— А если нет?

Глаза Ньярлата сверкнули. Они и так уже светились собственным зеленовато-багровым светом, так что впечатление вышло устрашающее.

— К несчастью для меня, процедура изменения сознания требует совершенно искреннего, добровольного согласия объекта. Так что, если ты откажешься, — я тебя просто убью. Тебе не справиться со мной. Я сильнее тебя, я умнее тебя, я в своём доме, в самом его сердце... и я искренне надеюсь, что ты поймешь меня. Не хочешь же ты погубить всех, кого ты любишь, из-за своей позорной трусости?

Заметив, как Элари перевел оценивающий взгляд с его фигуры на устье шахты, Ньярлат спокойно пояснил:

— Не стоит и пытаться. Ничего не выйдет. Хочешь... хочешь, я покажу, как сливаюсь в одно целое с машиной?

Элари не хотел, но Ньярлат и не ждал ответа. Вдруг он начал раздеваться, быстро оставшись нагишом, если не считать браслета. Его гибкое поджарое тело состояло, казалось, из одних мышц, отлично развитых и игравших на впалом животе. Элари невольно залюбовался им, а потом заметил, что спину и зад файа сплошь покрывают свежие и подживающие царапины, — следы неистовых любовных ночей. Сам он, с поблескивающей гладкой кожей, был похож на статую из ожившего металла.

Ничуть не стесняясь своей наготы, Ньярлат подошел к установленной на пирамиде плите. На ней было два углубления, — отпечатки ладоней, и у её основания, — ещё два, похожих на следы босых ног. Ньярлат встал на них и положил руки на плиту. Его ступни и ладони идеально совпали с углублениями в металле. Потом...

Элари с трудом сглотнул слюну. По телу файа прошла дрожь, оно затвердело и забилось, точно прошитое электрическим разрядом. Потом по нему побежали струйки синеватого пламени. Они разгорались, становились всё ярче, и Ньярлат исчез в облаке туманного сияния. В нем едва проглядывал его темный силуэт.

Свечение уплотнилось, осело, словно прилипнув к коже. Теперь, казалось, Ньярлат светился сам. Его тело стало чисто-белой сияющей статуей, по которой вилась призрачно мерцающая бледно-радужная дымка.

Правитель повернул голову. На его светящемся лице глаза казались совершенно черными провалами, — как у спрута. Он оторвался от плиты и сделал несколько шагов к Элари. Тот попятился, его лицо исказил страх, и имя само выплыло из глубин древней памяти его народа.

— Люцифер!

— Нет, — Ньярлат рассмеялся. — Это не я. Но ты видел ещё не всё. Смотри! — он сделал несколько завораживающе легких шагов и прыгнул в шахту... но не упал.

Извергавшийся из неё поток света уплотнился, стал ярче. Обнаженная светящаяся фигура танцевала и кувыркалась в нем, — совершенно свободно, беззвучно и страшно. Элари почувствовал, что волосы зашевелились на голове, — то ли потому, что всё вокруг наполнилось электричеством, то ли потому, что этот танец в свете разбудил самые жуткие уголки наследственной памяти.

Наконец, Ньярлат легко выскользнул из светового потока, — так рыба выскальзывает из упавшего в воду солнечного луча. Мягко спрыгнув на пол, он пошел к юноше, протягивая светящиеся руки.

— Пойдем со мной в свет. Не бойся. Больно не будет. Мы будем вечно танцевать в нем, вечно, вечно...

Элари попятился, наступил на сброшенную Ньярлатом шубу и в ней звякнуло нечто стальное. Вспомнив про пистолет в её кармане, он присел и встряхнул её. Пистолет тут же вывалился, и юноша мгновенно схватил его.

В своё время Суру научил его стрелять, и сейчас это очень пригодилось. Он сдвинул предохранитель, вскинул оружие и несколько раз выстрелил в светящуюся тварь. Но, попав в свечение, пули разорвались ослепительными фонтанами искр, не причинив нагому Ньярлату никакого вреда. Тот рассмеялся.

— Твои пули не достигнут моей плоти. Ну, иди сюда, иди в свет, — он начал вновь, плывущими шагами хищника, приближаться к Элари. Радужная дымка переливалась при каждом его шаге, ярче всего сияла гхата...

Гхата! Других шансов не было. Он вскинул оружие и выстрелил уже почти в упор, целясь в браслет. Из гхаты ударил фонтан искр, — и, в ослепительной вспышке пламени, она разлетелась на куски.

10.

Пол под ними содрогнулся, воздух наполнил тяжелый гневный гул... и тут же стих. Светящийся ореол Ньярлата мгновенно погас, словно сдутый ветром. Какой-то миг файа ещё смотрел на него широко открытыми, бессмысленными глазами, потом с костяным стуком грохнулся на пол и застыл неподвижно. Элари увидел, что кожа на его левом запястье разорвана и обожжена, она ещё дымилась. Рана моментально набухла кровью, и та тонкой струйкой потекла вниз. А у мертвых кровь не течет...

Когда он перевернул Ньярлата на спину, тот медленно открыл растерянные, полные боли глаза.

— Будь ты проклят, — прошептал файа. — Затворы не открыть без гхаты, а тут нет второго такого браслета.

— И что? — спросил Элари. — Мы умрем тут от голода и жажды, потому что не сможем выйти?

— Нет. Ещё есть запасные браслеты... сюда придут... через несколько часов... но тот, кто надевает гхату... становится правителем. Так что я теперь просто... — он замолчал, зажмурившись, потом с усилием продолжил. — Меня зовут не Ньярлат. Ньярлат — это сокращение от Ньярлатхотепа, Бесформенного, посланца Древнейших... мне нравилось это имя... на самом деле я Наэкс Энтиниин... Наэ... я носил этот браслет со дня совершеннолетия... два года... не снимая ни на секунду... он стал частью моей души... а сейчас в ней пусто. И темно. Теперь меня выгонят к черту из крепости, а тебя просто убьют, — если ты не согласишься войти в машину.

Элари удивленно посмотрел на него. Превращение Ньярлата в Наэкса было поразительным. Он потряс его, и файа слабо застонал сквозь зубы. Похоже, ему было очень плохо, — как и всем наркоманам без любимой дури.

— Кто придет сюда? И когда?

— Не... не знаю, — простонал Наэкс. Похоже, он с трудом сознавал ситуацию, и Элари ещё пару раз крепко встряхнул его. — А-а! Моя... моя жена, Атхим Ир, — мой преемник, чтоб он подох, начальник охраны и с ним ещё пара солдат, — просто для гарантии...

— А когда?

— Не знаю... А! Когда им надоест меня ждать... — Наэкс подтянул колени к животу и застонал. Его била дрожь.

Элари встал и осмотрелся. Машина была из монолитного, без единой щели металла. Чтобы разрушить её, нужны были тонны взрывчатки. Оставалось дождаться преемника Ньярлата и достойно встретить его... а потом попытаться выбраться из крепости. Элари понимал, что шансы на это никакие, но он не вовсе не хотел попасть в руки этой свихнувшейся банды живым.

Надеясь пополнить свой арсенал, он вытряс из карманов Ньярлата всё содержимое, — несколько запасных обойм, увесистую связку ключей, фонарик, какую-то плоскую стальную коробку, — и, к его радости, завернутый в бумагу бутерброд с ветчиной. Элари сразу съел его, а остальное рассовал по своим карманам. В тяжелой коробке из нержавеющей стали лежало восемь золоченых патронов. Он удивленно рассмотрел один. Судя по весу, пуля действительно была из золота, с прозрачным колпачком на конце. Там горела яркая огненная точка, — словно звезда в ночном небе. Элари не знал, что это, но явно не простые пули. Он положил патрон в гнездо и опустил гладкую коробочку в карман.

Спустившись с возвышения, он подошел к краю диска, и, примерившись, легко вспрыгнул на мост. Через полминуты он уже стоял возле ворот. Здесь были такие же панели с отпечатками ладоней и стальными кнопками. Он приложил к каждому руку, наугад потыкал в кнопки, — ничего. Хотя вход явно открывался и без гхаты, простым набором кода, он сомневался, что Ньярлат-Наэкс скажет ему код просто так... а пытать раненого он не хотел и не мог.

Элари сел у проема, рассматривая пистолет. Отделанная кремовой пластмассой рукоять сама ложилась в ладонь, все его детали были удивительно соразмерны. Правда, в обойме осталось всего три патрона, и он заменил её одной из трех запасных. Всего у него было двадцать семь выстрелов, — вполне достаточно, чтобы уложить Атхима Ира и всю его свиту. Теперь юноша был совершенно спокоен, зная, что всё зависит только от него, — а в себе он был уверен. После Ньярлата уже никто не казался ему чересчур страшным.

11.

В томительном безделье прошел примерно час. Ничего не менялось. Элари терпеливо ждал. Потом он увидел Наэкса. Тот на четвереньках ковылял к краю диска, точно жук, ползущий по граммофонной пластинке. Наконец, его с громким стуком ударило о мост. Он нелепо обвис на нем, его неловко подвернутые ноги волочились по металлу.

Через минуту файа медленно взобрался на мост, вновь поднялся на четвереньки, потом, заметив Элари, с трудом встал и заковылял к юноше. На его плече и боку, — там, где его ударило о мост, — из свежих ссадин текла кровь. Когда он вошел в туннель, Элари вскинул оружие.

— Стой! Если подойдешь ещё ближе — получишь пулю прямо между глаз. Я — твой единственный шанс избежать изгнания, не так ли? Если ты уговоришь меня войти в машину, — тебя оставят тут, хотя и не правителем, а?

Наэкс промолчал, сев на пол. Через пару минут он поднял глаза.

— Да. Но, — он приподнял искалеченную левую руку, — шансы на это... невелики. Без гхаты моя жизнь стоит мало, так что если ты решишь выйти, прикрывшись мной, — меня просто убьют, чтобы взять тебя живьём.

— Я вижу, ты заботишься о своей драной шкуре. Что ещё ты готов сделать, чтобы сохранить её?

— Ничего, — тихо ответил Наэкс. — Просто я не люблю, когда кто-то умирает даром. Так меня научили... воспитали и так далее.

— Ты бы лучше оделся, а? — сказал юноша.

— Что? — файа взглянул на себя через смуглое блестящее плечо. — Ты думаешь, что это будет просто? Впрочем, ладно, — он осторожно поднялся, прошел по мосту и снова свалился, спрыгнув вниз.

Элари проводил его сумрачным взглядом. Через несколько минут Наэкс вернулся одетым и вновь сел у начала моста. Он дрожал, — на миг очертания его рук и плеч размазывались, потом всё прекращалось.

— Что с тобой?

— Ничего, — Наэкс криво улыбнулся. — Просто ломка. Как у наркоманов. Эта гхата — довольно мерзкая вещь... особенно если её у тебя нет.

— Хочешь, я тебя отвлеку? — спросил Элари.

— Попробуй, — Наэкс криво улыбнулся.

— Ты можешь открыть эти ворота без гхаты? Иначе зачем здесь все эти кнопки?

— Могу. Но не могу понять — зачем мне это?

— А ты, случайно, не хочешь жить?

— Случайно, хочу. Но, если ты меня убьешь, — кто откроет выход?

— Ну, не обязательно убивать человека — или файа — сразу. Можно прострелить ему одно колено... потом второе... ты же не хочешь всю жизнь шкандыбать на костылях?

— Нет, — Наэкс хрипло рассмеялся. — Чудесный аргумент, не так ли? И чертовски убедительный, особенно для того, кто уже искалечен. Ладно, — он поднялся, подошел к панели и начал, казалось, праздно тыкать туда-сюда пальцем, точно забавляясь от скуки, потом вдруг прижал сразу четыре кнопки...

Юноша вздрогнул, когда стеклянистые массивы поползли с протяжным рокотом, открывая кромешную черноту ущелья, — лампы в нем почему-то погасли. Наэкс неожиданно легко шагнул во мрак, — и исчез, точно опущенный в глубокую воду.

Элари какое-то мгновение растерянно смотрел ему вслед, потом вскинул пистолет и разрядил всю обойму во мрак, стараясь перекрыть веером пуль весь провал туннеля. Раздавшийся оттуда крик боли подтвердил, что он не промахнулся.

Держа оружие наготове, он осторожно вступил в темноту, не видя ничего, кроме бледных отблесков пола под ногами. Но тут за его спиной вновь раздался рокот, свет плавно потускнел и погас. С громовым ударом на него обрушился мрак, и окружил его, словно стена.

12.

На несколько мгновений Элари охватил постыдный, жалкий страх потерявшегося в темноте мальчика... потом он услышал слабый стон... потом ещё один.

Осторожно, опасаясь ловушки, он пошел вперед и вздрогнул, когда нога коснулась живой плоти. Он потыкал её носком башмака.

— Возьми фонарь, — неожиданно спокойно сказал Наэкс. — Посмотри, что со мной.

Включив свет, Элари вздрогнул, увидев прямо у своих ног распластанное тело файа. Чуть ниже поясницы на шубе расплылось кровавое пятно. Когда он перевернул Наэкса на спину, тот застонал. Внизу его живота тоже расплылось пятно крови пополам с вонючей мерзостью, — тупорылая пуля раздробила крестец, перебила нервы, разворотила кишечник и мочевой пузырь, превратив всё содержимое таза в кашу. Насколько Элари знал анатомию, ранение было на сто процентов смертельным.

— Что... что со мной? — растерянно спросил файа.

Он приподнял голову, взглянув на себя, потом откинулся назад.

— Всё. Конец, — сказал он через минуту. — Я не чувствую ног... даже боли... только слабость и тяжесть. Я умру через несколько часов... очень некрасивой смертью. Я её заслужил, верно? Но я... не хочу умирать... не хочу, не...

Вдруг он крепко схватил Элари за ногу.

— Слушай. Тебя это не слишком затруднит. Затащи меня в... ну, туда, где ты видел тот бассейн с... чтецом душ. Я прошу... у тебя ещё много времени. Нас не скоро хватятся. Я люблю подолгу здесь сидеть... любил.

— Куда тащить? — хмуро спросил юноша.

— Я покажу.

13.

Это путешествие напоминало кошмарный сон. Впрочем, даже в кошмарном сне Элари не мог представить, что будет пробираться в кромешном мраке ледяного подземелья, разорванном лишь бледным лучом фонарика, волоча за собой тяжелое тело слабо стонущего главного врага, — бывшего главного врага, — чтобы дать ему вечную жизнь...

В слабо освещенном лабиринте душ стало полегче, и вскоре Элари с облегчением отпустил ворот Наэкса у огороженного решеткой бассейна, — файа весил совсем немало. Сейчас его лицо буквально посерело и осунулось. Похоже, ему действительно немного осталось...

— Что делать дальше? — отрывисто спросил юноша.

— Открой решетку, — вот этим ключом... потом плиту, — там есть рычаг... да, вон тот, — и уложи меня на лоток. Всё остальное сделают машины. А ты сможешь... сможешь попытаться выбраться. Желаю удачи... ну, чего же ты ждешь?

— Откуда берется электричество в крепости? — вдруг спросил Элари. — От Великой Машины, да?

— Да, — растерянно ответил Наэкс. — Но зачем тебе...

— Она вращается, — значит, кабели отходят от центра её днища, потом через туннель и шахту идут наверх — сюда. Где это?

— А зачем тебе? — испуганно спросил файа. — Что ты задумал?

— Говори! Иначе не видать тебе бассейна. Я так разнесу тебе башку, — всю обойму выпущу, — что твои мозги разбрызгает по стенам. Тогда вряд ли твой чтец душ сможет что-то из них вытянуть. Итак?..

14.

Элари отпер заедающий замок и с усилием поднял тяжелую стальную панель люка. Наэкс не соврал. Луч его фонаря высветил толстенные, как трубы, черные кабели, тянувшиеся по стенам квадратной шахты. На её дне блестело серебро, — тот же жидкий металл, в котором плавала Великая Машина. Сразу под люком кабели изгибались, исчезая в узких нишах.

Юноша перезарядил пистолет и выстрелил вниз. В тот же миг его ослепила яростная синяя вспышка, что-то затрещало. Прикрыв глаза, Элари выстрелил в люк ещё несколько раз. Треск стал уже страшным, свет ослепил даже сквозь закрытые веки. Он отскочил, и вовремя, — из люка в потолок ударил столб огня. Внизу что-то взорвалось, — так, что вздрогнул монолитный пол. Элари ударило по ушам, отбросило назад. Перекрытие шахты сорвало, тяжелая стальная плита, отскочив, врезалась в процессор, — здесь был ещё один зал для записи душ, — и опрокинула его в бассейн, словно гнилое дерево, выворачивая корни-кабели. Фонтанами брызнули искры, стекло лопнуло, всё провалилось вниз. Что-то с пронзительным звоном раскололось, раздался хлюпающий взрыв, — и из тучи ледяного пара полетели обжигающие, как расплавленный свинец, брызги. Свет погас, вокруг что-то шипело, звенело, потом всё стихло, — и во мраке разлилась тишина...

15.

— Ты дурак, — сказал Наэкс, когда Элари вернулся к нему. — Сейчас все наши бросятся сюда. А починить кабели — дело всего нескольких часов.

— Возможно. Но как они откроют ворота, — эти бронированные перекидные мосты? Ведь они открываются электроприводом, верно?

— Ворота? Ах черт, я забыл... Но ведь защита тоже не работает, так что построить помост и вскрыть их автогеном, — дело нескольких часов, не больше, а потом... ну, умирать ты будешь долго. Сколько патронов у тебя осталось?

— Две обоймы. Одиннадцать выстрелов.

— Ну вот... правда, один из них — твой, и, конечно, ты им достанешься не даром, но... зачем? Ты же мог...

— Я думаю, что Великую Машину надо охлаждать, — спокойно ответил Элари. — Сколько она протянет теперь, когда остановились насосы? Кстати, для умирающего ты болтаешь слишком уж складно.

— Я перестал чувствовать боль, — хмуро напомнил файа. — А машина остановится лишь через несколько дней. Там есть предохранительный контур. Когда металл в бассейне нагреется до критической температуры — реле разомкнет основной контур...

— Её можно будет потом запустить?

— Нет — без внешнего источника энергии. Но наши, в любом случае, доберутся сюда гораздо раньше. Слушай. У тебя есть лишь один шанс избежать смерти. Я был хранителем машины... моя душа наверняка ей подойдет. А ты...

— А я стану властелином мира, не так ли? Только не бросайте меня в терновый куст!

— Что? А, понятно. Нет. Без указаний снаружи она ничего не сможет сделать, да и без гхаты ты просто сгоришь, если прикоснешься к... впрочем, можешь попробовать. А я... я не хочу стать частью машины... её рабом... но всё же, это лучше, чем небытие. Меня учили, что если неизбежна смерть, — нужно умереть с наибольшей пользой для своего народа. Великий труд собирания будет завершен, и так, что об этом будут складывать песни. Машине без разницы, кто будет... последним. Моему народу — нет.

— И ты думаешь, что я помогу вам завершить вашу затею? Помогу шайке психов стать владыками мира?

— А почему нет? Новым Хранителем Машины ты не станешь, но ты смог одолеть меня, а этого достаточно, чтобы встать рядом с ним. Выбора-то у тебя нет. Из крепости ты не уйдешь, да и куда? Смешно... Я вижу, ты меня ненавидишь. Разве ты не хочешь столкнуть меня в огонь машины, куда я отправил столько людей? Ну так тогда ты не только дурак. Ты ещё и трус. Жалкий трус.

— Заткнись!

— Трус!

— Заткнись! Или я...

— Что? Убьешь меня, и так уже мертвеца? Давай. Я приму смерть с радостью. Мертвым не больно. Ну!

— Ладно. Будь по-твоему. И какого черта я решил отправиться сюда?..

16.

Затащив Наэкса на пирамиду, Элари с трудом перевел дух, проклиная его невыразимую тяжесть. Глаза файа были закрыты и он казался совершеннейшим трупом, — нельзя было понять даже, дышит он ещё или нет. Даже когда пришлось открывать внутренние ворота, — благодаря внутренней сети, их приводы всё ещё работали, — этим занимался Элари. Наэкс лишь говорил ему, что делать. А теперь остались сущие пустяки, — спихнуть это, уже почти неживое тело в колодец машины, и...

Когда Элари, стараясь не смотреть вниз, перебросил плечи файа через край шахты, тот вдруг перегнулся назад. Его глаза широко открылись, руки с неожиданной силой вцепились в ноги обмершего от страха юноши.

— Давай отправимся туда вместе, а? — с мерзкой ухмылкой сказал он и рывком откинулся назад.

Элари упал. Сползающее тело ухмылявшегося файа потащило его вниз, и не за что было схватиться...

Поняв, что не стоит и пытаться вырваться из мертвой хватки бывшего правителя, юноша согнулся и изо всей силы ударил его в ухо. Голова Наэкса мотнулась, он потерял сознание лишь на миг... но за этот миг его пальцы разжались. Элари одним толчком ноги спихнул его вниз, и файа пришел в себя, уже падая.

17.

Элари услышал истерический, сумасшедший визг убийцы, попавшегося в собственную ловушку. Бессмертный правитель на самом деле чудовищно боялся смерти, — вот что значил этот дикий визг. Затем из бездны донеслось шипение и треск, и ещё один визг, страшный, бесконечный, в котором не осталось уже ничего, кроме беспредельной боли. Потом раздался взрыв, — словно в ковш с расплавленной сталью плеснули воды, — и из шахты, как из кратера вулкана, вырвалось шумное пламя. Оно ухнуло, погасло, дымная туча расползлась по потолку, скрывая его клубящимся пологом. Из неё начал падать мелкий, как мука, пепел, ещё минуту назад бывший живым существом. Элари окружил удушливый смрад сгоревшего мяса. Что бы там не говорил Ньярлат, он крепко сомневался, что его душа осталась в машине, даже в качестве её раба. А что сталось с остальными, сброшенными в это жерло? Не постигла ли и их столь печальная участь?..

Прокашлявшись от угарной вони, юноша осмотрелся. В подземелье ничего не изменилось. Его взгляд упал на плиту с отпечатками рук. Ньярлат говорил, что с её помощью можно управлять машиной. Элари помнил о его предупреждении и сомневался, что у него хоть что-то получится, — но почему бы не попробовать? В самом деле, много ли он потеряет?..

Юноша встал на основание плиты и осторожно прижал руки к вырезанным в теплой стали отпечаткам ладоней. Ничего. Он вспомнил, что Ньярлат раздевался, подумал и решил, что будет достаточно снять обувь.

Вновь встав перед плитой, уже босым, он почувствовал себя неуютно, — несокрушимый металл шевельнулся, плотно обхватив его обнаженные ступни. Тем не менее, он положил на плиту руки, — и, в тот же миг, его тело пронзил резкий электрический разряд. Он закричал от боли, вокруг вспыхнул белый, ослепительный свет, нестерпимый, жгучий, невозможный, потом — темнота...

Его поглотил рой непонятных ощущений, столь разнородных, что его сознание мгновенно потерялось в них. Он понял, что чувствует разум машины, — непонимающее прикосновение сознания к сознанию, мучительное, и, в то же время, приятное, — словно его изнутри гладило множество легких рук. Но он мог выдержать это ещё несколько мгновений, не больше. Он мог просто растаять в этих огненных бездонных сплетениях, точно кусок льда в руке. Тот, кто держал его, изо всех сил старался не допустить этого. Элари ощутил его отчаянное усилие, и ему захотелось узнать так много сразу об этом существе... но его суть спросила лишь — о чем оно мечтает?

Ответ был мгновенным и точным. Юноша хотел и мог исполнить эту мечту... хотя это и могло стоить ему жизни. Он начал...

Все огненные сплетения собрались в одну нить, обрушились на него, и вышвырнули прочь, в черноту.

18.

Элари долго приходил в себя. Он словно рассеялся, стал облаком тумана, и никак не мог вспомнить, где его руки и ноги, и есть ли они вообще. А если и есть, — как ими управлять?..

Кто-то бережно приподнимал ему голову, стирал кровь с лица, осторожно растирал уши...

Постепенно его сознание прояснилось. Он лежал на теплом вибрирующем металле, возле плиты, — она возвышалась нам ним черным утесом. Элари подтянул ноги и сел. Это получилось неожиданно легко. Где же...

Повернувшись, он заметил, что на верхней ступеньке лестницы тоже кто-то сидит.

Сначала юноша увидел лишь обтянутую серым спину и гриву черных волос, потом, когда сидящий повернулся, — широкоглазое смуглое лицо... Ньярлат!

Он инстинктивно схватился за оружие. К его величайшему удивлению, пистолет оказался на месте. Он вскинул его, нажал спуск...

Грохнул выстрел, но файа даже не пошевелился. Решив, что промахнулся, Элари сжал оружие двумя руками и выпустил в сидящего всю обойму. Он знал, что хотя бы половина пуль должна была попасть в цель. Они попали, но отразились с пронзительным визгом, не оставив ран, вообще никаких следов. Лишь очертания серой фигуры на несколько мгновений исказились.

— Это бесполезно, — файа улыбнулся, показав белые зубы. — Я и так уже давно мертв, — а разве можно убить мертвого?

— Ты не очень-то выглядишь мертвым.

— Между жизнью и смертью иногда бывает мало разницы.

— Что это значит?

— Мертвое иногда может стать живым.

Файа встал. Лишь сейчас Элари понял, что перед ним, — не Ньярлат.

Несколько секунд они смотрели друг на друга. На незнакомце был серый удобный комбинезон из грубой ткани, снабженный множеством накладных карманов, — такие носят рабочие, — и сандалии на босу ногу. Точно так же одевался Суру. С этой простой одеждой никак не вязался серебряный обруч с подобием третьего глаза, обрамленного венцом кинжаловидных ресниц. В общем, это был сильный, гибкий юноша, на вид его ровесник, красивый, — правильные и четкие черты лица, густые прямые волосы, ровно падающие вниз, — с неумело выстриженной над глазами челкой, — и сами эти глаза, ярко блестящие, необычайно чистые, ясные, глубокие...

Неожиданно Элари обнаружил, что у этих серых глаз с вертикальными, как у всех файа, зрачками, есть ещё одно, неприятное свойство, — их прямой взгляд он не смог выдержать больше нескольких секунд. Почему? Он не знал. В этих глазах не было зла. Их взгляд был спокоен и слегка насмешлив, но насмешка была дружелюбной. Просто...

Элари чувствовал: что бы не происходило вокруг — выражение этих глаз останется неизменным. В них могло появиться удивление, ярость, страсть, может быть, боль, — но никогда растерянность, страх или глупое восхищение. И он хотел, чтобы файа с такими глазами стал ему другом.

Лишь сейчас он вспомнил, что этот парень помог ему прийти в себя, — а он чуть его не убил.

Элари захлестнул прилив жаркого стыда. Он не считал себя святым, но убить того, кто помогал тебе, — это уже чересчур. Как бы то ни было, ему понравился этот странный файа.

— Кто ты? — спросил он незнакомца.

— Анмай Вэру, — с улыбкой ответил тот. — Просто Анмай. Мои былые звания едва ли имеют здесь значение.

— Айскин Элари, — представился юноша. — Я не люблю своего имени. На старом языке Ленгурьи оно значит "лис".

Анмай улыбнулся.

— Но оно подходит тебе. Я думал, ты знал, кого освободил, но это было... довольно глупо.

— Откуда ты? — спросил Элари.

— Хороший вопрос. Хотя бы потому, что на него не так просто ответить. Видишь ли, я умер пять тысяч лет назад. Я имею в виду — в первый раз. Когда ты вступил в контакт с про-Эвергетом...

— С чем?

— С этой машиной, на которой мы стоим. Она называется про-Эвергет. В сущности, она лишь действующая модель настоящего Эвергета, и может только убивать. Больше — ничего. Так вот, я был... скажем, сердцем её сознания. Когда ты решил освободить меня, пластический форматор создал... ну, моё тело.

— Но как?!

Анмай вздохнул.

— Ну, это тоже так сразу не объяснить. Короче, я оказался здесь, а как — уже неважно.

— И... много вас там?

— Около восьмисот. Но большинство — просто посланные ко мне зомби. Самосознания у них не больше, чем у лампочки.

— Но Ньярлат говорил мне...

— Ньярлат? Он был сумасшедший лгун и садист. Живая мерзость. Знаешь, кто здесь, в этом мире, мой народ? Изгнанники, беглецы, семя, брошенное в бесплодную почву. Их просто высадили здесь — а потом забыли. Эта машина была оставлена им для связи и защиты, но связь с Файау оборвалась ещё восемь веков назад. Её компьютерное управление давным-давно испортилось, а техническое описание затерялось. Осталась известна только эта аварийная сопрягающая цепь, — он показал на плиту. — С её помощью тоже можно кое-что делать, но не всё. А я не хотел делать всё, что мне приказывали... хотя и не мог действовать сам. Тогда эти твари попытались меня заставить. Они не могли, конечно, взломать интеллектронное ядро, но... Видишь ли, тут две ступени контроля, — я, и контрольный совет, как бы. Две трети его голосов могут отменить любое моё решение, — а его членов можно менять, добавляя новых, тогда старые просто стираются. Эту возможность оставили на случай, если контрольная суть сойдет с ума или просто откажется действовать. Когда весь народ считает, что прав, найти семьсот добровольцев несложно... Сначала это действительно были добровольцы, — и мне... нам часто удавалось переубедить их. Потом предки Ньярлата добрались до интеллектронного программатора, и ко мне стали приходить только зомби. Часть их нам удавалось убивать, — стирать и разрушать их сознания, — но соотношение сил постоянно менялось не в нашу пользу. И, если бы они заполучили ещё и тебя, то получили бы и контроль над машиной. И начали бы с того, что истребили всё население Ленгурьи. Защита программатора, — добровольное согласие, — очень мешала им, но они обходили её с помощью фанатизма и обмана, а тех, кто отказался, убивали. Нярьлат сам убил двадцать семь файа и людей. Обычно он пытал их до смерти у меня на глазах, — прямо здесь. Я сжег его... Господи, какое это было наслаждение! — Анмай зажмурился и опустил голову, внезапно смутившись. Через минуту он продолжил.

— Мой мир в машине давно превратился в воплощенный ад. Я мечтал сбежать из него, но думал, что это несбыточная мечта. А теперь... Если бы ты был босой девушкой, я бы с наслаждением расцеловал тебе ноги.

— Так тебя тоже... скормили?

Анмай зло рассмеялся.

— Нет. Видишь ли, именно я создал первую такую машину... точнее, позволил создать. Я был правителем файа, когда... Тогда Уарк, моя родина, не очень отличался от Ленгурьи. Потом я умер. Матрица моей личности пропала, и я был мертв, — три с половиной тысячи лет. Потом её нашли и размножили, — я далеко не первая копия с неё... И благодарное потомство начало совать моё сознание в каждую... впрочем, это неважно. Они лишили меня цельности. Не знаю, как у других, но мне кажется, не всю мою суть удалось записать в матрицу. Было что-то ещё, самое главное, — и это получил только первый Анмай. Всё множество последующих оказалось... неполным. Настоящий Анмай давно ушел, исчез, — и вместе с ним ушла моя... наша душа. Я чувствую себя лишь его подобием. Это очень мучительно, хотя я вряд ли смогу объяснить... Потом в руки строителей Унхорга попала одна из этих остаточных копий, и меня превратили в сторожевого пса, но я горжусь этой работой. Я хорошо подходил для неё. Они не могли лишь представить, что до про-Эвергета доберется парень, который спросит всесильную машину, — чего она хочет? Я имею в виду, чего хочу я... Ладно. Хватит, — Анмай встряхнул волосами так, что те закрыли глаза, и отбросил их назад рукой. — Ты умеешь управлять силовым поясом?

— Чем?

— Понятно. Смотри, — Анмай поднял с пола гибкий стальной пояс, состоящий из толстых граненых сегментов, и протянул его юноше. На нем был точно такой же. — Надень. Вот так, — он ловко снял и защелкнул вокруг талии свой. — Хорошо, что я подумал об этом заранее. Да держи же!

Элари осторожно взял протянутый пояс и чуть не выронил его, — он оказался очень тяжелым.

— Надень. Просто сунь конец в пряжку. Да не бойся, он не кусается! Вот так. Теперь видишь вырез в пряжке? Там выключатель. Сунь туда палец и сдвинь.

Элари подчинился и вскрикнул. Его сильно ударило током, и в тот же миг появилось очень неприятное ощущение, — словно по всему телу бегут мурашки. Воздух зарябил вокруг него, словно его сунули в духовку. Он попытался снять пояс, но Анмай опередил его.

— Стой! Да стой же! Вот так, — он поднял левую руку и на её запястье сверкнул толстый серебряный браслет, похожий на гхату Ньярлата, но более простой формы. — А теперь — старт!

Он коснулся чего-то на браслете, — и, в тот же миг, мягкая, но могучая сила швырнула юношу вверх.

19.

Элари вскрикнул от страха, в один миг взлетев под свод зала, и не сразу заметил, что Анмай висит рядом, смеясь от всей души.

— Прости, но я ещё никогда не видел такой растерянной мордашки, как у тебя! У твоего пояса то же управление, что и у моего. Короче, куда я, — туда и ты. Удобно, правда? А теперь... — он вновь прикоснулся к браслету.

Над их головами раздался рокот. Плиты, закрывавшие проем в крыше зала, начали расходиться, и Элари увидел, что это огромные стальные массивы, метров десяти в толщину.

Анмай мгновенно нырнул в ещё не вполне раскрывшийся проем и юношу потащило за ним. Он зажмурился, потом, устыдившись своей трусости, открыл глаза.

Они стремительно мчались вверх в темной шахте, словно пули в стволе, и вдруг, в один миг, вся крепость оказалась глубоко под ними. Вокруг раскинулось беспредельное рассветное небо и ледяной утренний воздух показался Элари восхитительным после затхлого подземелья... но тут Анмай по крутой дуге полетел вниз, к камням окружающей Унхорг пустыни.

Увидев стремительно приближавшуюся землю, Элари вновь невольно закрыл глаза. Лишь когда Анмай с ликующим воплем вновь взмыл вверх, он решился разжать веки. Голова закружилась... но это начинало ему нравиться.

Глубоко внизу проплывали синие снежные просторы с редкими пятнами скал. Они мчались над ними со скоростью сотни миль в час, как прикинул Элари. Это до невозможности напоминало полет во сне, и он невольно испугался, что сейчас проснется.

Ветер бил его в лицо, рвал волосы, — но не так сильно, как он ждал на такой скорости. Он словно летел в сердцевине тихо гудящего смерча или в оси невидимого пропеллера, — ощущения были очень похожи.

Скоро равнина осталась позади. Внизу поплыли россыпи камня, скалы, к ним потянулись зубчатые массивы гор. Наконец, Анмай завис над увенчанной разбитыми глыбами вершиной. Унхорг едва темнел смутным пятном в сумрачной глубине долины. Очень высоко над ними свет солнца уже окрасил резные перья облаков.

— А сейчас будет взрыв! — файа приходилось кричать, чтобы перекрыть гул взвихренного воздуха. Когда они зависли, тот ослаб, но не прекратился. — Я не могу оставить им про-Эвергет, тем более, без защиты. Сейчас вся крепость взлетит на воздух!

— А файа? — крикнул Элари.

— Файа тоже! Мощность взрыва будет мегатонн двадцать, так что страдать им не придется!

— Но это же невозможно! Там... жена Ньярлата. Она...

— Она помогала ему пытать людей! С удовольствием! Неужели тебе её жалко? Кстати, укроемся на всякий случай, — они спустились вниз и зависли за массивной вершиной утеса.

Файа поднял левую руку к лицу и коснулся браслета. В тот же миг всё вокруг залил страшный, неистовый свет. Элари закричал и зажмурился, закрывая руками глаза. Анмай рванулся вдруг вверх, в это страшное сияние, но оно уже слабело и гасло.

Ошеломленный юноша увидел на месте Унхорга колоссальный купол белого пламени, обжигавшего его лицо мертвенным жаром. Купол стремительно рос, от него отделилась полупрозрачная светящаяся полусфера, внутри которой медленно раздувалось и тускнело пламя. В небе над ней вспыхнул ослепительный белый круг, тоже стремительно расширяясь.

Купол рос прямо над землей, набухая всё больше, и, оторвавшись от неё, превратился в раскаленный добела шар. Мгновением раньше от него параллельно земле разлетелся второй огненный диск. Всё вновь залил и разбелил ослепительный свет. Тем не менее, Элари увидел воздушную волну. Взрыв спрессовал воздух, он уплотнился, посинел, и упругой прозрачной стеной шел к ним.

Тень была четкой, её скорость казалась небольшой, но юноша напрягся, и не зря. Его перевернуло в воздухе, на несколько секунд он потерял ориентацию, а его глаза от резкого перепада давления чуть было не выскочили из орбит. Он успел открыть рот, и его уши не задело, но грудь сначала сжало, а потом весь воздух вышел из неё, и Элари ощутил короткий приступ удушья.

Опомнившись, он вновь посмотрел вниз. Там, где была крепость, всё плавилось, текло, теряло форму. Огонь, раскаленные вихри, ад, — не оставалось даже дыма, всё исчезало без следа. Огненный шар совсем оторвался от земли, начал постепенно тускнеть и уходить вверх. Теперь он был похож на невероятно громадное красное солнце, и в него, как в воронку, казалось, втянется вся земля. Вдруг на него словно накинули сеть из правильных ромбов, — над раскаленной поверхностью повисли безобидные на вид белые кудрявые облака.

Наконец, огонь угас, вывернувшись в черный гриб. Он клубился и рос на глазах, а у его ножки смешались дым, пыль, мгла и пожарища. Сквозь их густую пелену, в сумасшедшей круговерти, уже ничего нельзя было разглядеть.

— Я видел немало таких взрывов! — крикнул Анмай. — Но ещё никогда так не радовался!

— Почему? — удивился Элари. — Там же погибли...

— Да! Но ты бы тоже ликовал, если бы на твоих глазах испарилась тюрьма, где тебя постоянно пытали!

— По-моему, нам о многом надо поговорить! — крикнул Элари.

— По-моему тоже!

20.

Они опустились на выжженный взрывом склон. Снег растаял, вода испарилась, и остекленевшая от жара скала была ещё теплой. Проверив её с помощью счетчика радиации, Анмай сказал, что здесь безопасно, — слишком далеко, чтобы радиация взрыва смогла облучить камень, а северный ветер нес радиоактивный пепел прочь.

— А как же Лангпари? — спросил юноша. — Если...

— Не бойся. Пепел снесет в море между оазисом и Байгарой. Если кто и пострадает, то это обозы сурами.

Когда они спрыгнули на склон, Элари с радостью ощутил тепло скалы, но лишь теперь взглянул на свои ноги, — босые ноги.

— Мои башмаки! И мой кинжал! Они...

— Сгорели, — Анмай поёжился. — Холодно. А у меня нет другой одежды.

— Хочешь, дам куртку? — предложил Элари.

— Одному из нас всё равно мерзнуть, уж лучше мне. А кстати... — он вновь коснулся браслета и воздух вокруг них замерцал. Повеяло теплом. — Силовой пояс — удобнейшая вещь...

— А что ещё у тебя есть? — спросил Элари.

Анмай обшарил карманы.

— Не очень много. Счетчик радиации и рация здесь, — он показал на браслет. — Силовой пояс и ещё это, — он извлек завернутый в фольгу плоский брикет упругой коричневой массы. — Еда. Оружие... забыл. Просто забыл о нем подумать, когда... ну да ладно. Одежда уже ношеная... так она мне запомнилась. А что у тебя?

— Только это, — Элари показал пистолет, подумал, достал коробку со странными патронами и протянул файа. Тот едва взглянул на них.

— Магнитные пули. Ньярлат всё время носил с собой эту дрянь. Тут в стекле, в вакууме, — видишь? — крупица антиматерии. При ударе пуля разбивается, и... Тротиловый эквивалент — где-то около тонны. Если бы они упали вместе с ним, — мы бы вместе взлетели на воздух. Опасное оружие. Большая часть энергии приходится на гамма-излучение, поэтому стрелять всегда нужно из укрытия и лишь на максимальную дальность, — метров на двести... в любом случае, не ближе сорока. Иначе ты умрешь, — или потом, или сразу, но неизбежно.

— Возьми его себе, — предложил Элари. — Похоже, ты куда лучше разбираешься в таких вещах.

— Это твой трофей, — удивился Анмай. — Тебе и владеть. Ты не представляешь, как много ты мне уже дал. Это тело, друга и свободу. Больше я ни о чем и не мечтал. Спасибо, — он порывисто обнял Элари. Тот лишь пискнул в его объятиях, — файа был гораздо сильнее его и явно не сдерживал свои чувства. — У тебя сердце бьется, как испуганный зверек, — вдруг тихо сказал Анмай, и отпустил полузадушенного юношу. — Садись.

Они сели на ещё теплый камень, друг против друга. Первые лучи восходящего солнца уже окрасили одевшуюся снежной белизной шапку чудовищного гриба, и он стал похож на покрытое снегом невероятное дерево. Это была картина из сна. Элари больше всего боялся проснуться и понять, что этот до жути реальный сон закончился.

— Во время слияния ты весь был у меня вот здесь, — файа протянул красивую смуглую ладонь. — Теперь, освободившись, я многое забыл. Правду говоря, сейчас во мне не больше тысячной доли того Анмая, каким я был в машине. Разум, память, — всё это пропало. Но я всё же помню... я видел тебя изнутри. В нашем языке для таких, как ты, есть слово "марьют" — живая драгоценность. Именно таких Ньярлат убивал, чтобы заставить меня служить ему. Он был глуп — он убивал сотни, чтобы заставить меня убивать миллионы. Я не мог. Просто не мог.

— Как тебе там было? — спросил Элари. — Как... ну, как ты там себя чувствовал?

— В машине? Частично я был ей, но это не объяснить словами. А частично так же, как здесь. Это была иллюзия, но очень правдоподобная. Только... если знаешь, что всё вокруг тебя ненастоящее, даже самое приятное становится мерзким и злит. А если бы я не знал, то мне там очень бы понравилось, — Анмай улыбнулся.

— А ты мог бы... помочь всем нам? — спросил Элари. — Когда я... когда мы были вместе в машине? Мог бы?

— Нет. И теперь нет смысла говорить об этом, — он показал на клубящийся гриб. — Я постараюсь помочь тебе и моему народу, но теперь я могу не очень много.

— Ты много знаешь, — глаза Элари возбужденно блестели. — Тебе пять тысяч лет. Ты должен знать всё, — что там, за горами Безумия, откуда взялись сурами...

— О, я знаю, — этого-то я не забыл. Но не скажу. Прости. Я не хочу причинять тебе вреда, — а такие вещи знать вредно. Кстати, не только тебе.

— Но ты же сказал, что ты мой друг!

— Да. Но ты ещё мальчишка, Элари, и впечатлительный мальчишка. Потом, когда ты станешь старше, ты поймешь меня. А пока... извини.

— А тебе не кажется, что мерзко, когда один из товарищей скрывает что-то от другого, говоря, что он до этого не дорос? Тебя это выставляет самовлюбленным болваном, меня унижает.

Анмай слабо улыбнулся.

— Кажется. Но я привык делать то, что должен, а не то, что хочу.

— Но о себе-то ты рассказать можешь? Откуда ты?

— Из мира, которого давно не существует. Но это долгая история, Элари, а времени у нас совсем не много.

— Ладно. Не только ты такой терпеливый. Но всё же, почему ты убил тех файа в Унхорге? Ведь не все же они были... такими, как Ньярлат и его... его подруга?

— Не все. Но многие... большинство... нет смысла обсуждать прошлое. Видишь ли... они предали свой народ. Раньше мы не были такими. Даже в этом мире. Если хочешь, я расскажу тебе одну историю. Давно, когда мой народ ещё не знал машин, один могущественный государь, — а он был великим завоевателем, — решил напасть на наши земли. Огромная армия выступила в поход. Всё предвещало победу. Но, когда до земель файа оставался всего один день пути, солдаты поймали мальчишку-файа, разведчика. Его привели к государю, но он не сказал ничего, лишь назвал свое имя — Анмай... у нас это обычное имя, ведь все мы широкоглазые. Тот велел подвергнуть мальчишку пытке, — страшной пытке, — но он не издал больше ни звука. Гнев владыки подстегнул рвение палачей и истерзанный мальчик умер в их руках... не издав ни единого стона. В тот же день он повернул свою непобедимую армию назад, — потому, что теперь в его войске все знали, кто такие файа. Такими мы были — а кем стали теперь?

— Но это ведь просто сказка, — удивился Элари.

Анмай долго молча смотрел на него, и вдруг тихо сказал:

— Нет, не сказка.

21.

Какое-то время они молча сидели на склоне, не глядя друг на друга. Потом красные лучи восходящего солнца легли параллельно равнине и остекленевшие откосы скал вспыхнули мириадами злобных багровых глаз. Здесь склон осыпи был узок и сплошь засыпан черным щебнем. Дальше долина расширялась. Прямо позади них высилась огромная зазубренная стена. Вокруг, в неподвижном молчании, громоздились другие гребни и стены, — все чистого черного цвета, будто вырезанное из полированного гагата, с непостижимой резкостью выступая на ярко-синем утреннем небе. Ниже пологие склоны и днища ущелий покрывал абсолютно черный щебень. Его сплошной панцирь был здесь столь плотным и блестящим, что казался рябью на бездонно глубокой воде.

Глядя на всё это, Элари замер, словно завороженный. Удивительно чистое небо бросало яркий свет на обнаженные остроребристые скалы, покрытые черной, блестящей корой. Как будто облитые смолой, они блестели в лучах солнца тысячами черных зеркал. Отражавшийся от них свет жемчужной дымкой окутывал далекие вершины. Снизу горы обрамляли тускло-черные оплывы осыпей. Никаких признаков жизни, даже сгоревшей растительности не осталось вокруг.

Не слушая возражений Анмая, Элари подошел к ровному, словно витрина, срезу одного из утесов, — в утреннем солнце он сиял алым, как исполинский гранат в чугунной оправе. Блестящая, с красными бликами поверхность казалась совершенно прозрачной, окном в затвердевшую пустоту. Казалось, она уходила бесконечно далеко в глубь каменного массива, а отражение юноши выступало вперед четким, бестелесным призраком.

Несколько минут Элари стоял, забывшись, перед призрачной дверью внутрь скал. Она вела, казалось, не только в глубину скальных масс, но и в бездны прошедших времен невообразимой длительности. Затаив дыхание, будто заглянув в запретное, он представлял себе людей, живших шестьдесят или сто миллионов лет назад, — хотя и понимал, что такого не могло быть. Тем не менее, ему грезились странные города, скрытые под покровом вечной ночи, огромные черные дома, словно бы сросшиеся друг с другом, туманные каменные улицы, освещенные кроваво-красными фонарями, смутные фигуры в черных свободных одеждах, — фигуры, которые, быть может, вовсе не были людьми, — и только крепкая рука файа, встряхнувшая его за плечо, вывела юношу из этого оцепенелого созерцания. Он яростно помотал головой и отошел в сторону, ощущая в то же время странную потребность обернуться. Ему очень хотелось узнать, какие видения явились бы ему до мига, когда на этом скальном зеркале погаснет последний солнечный блик, — хотя и понимал, что лучше не знать этого.

Небо начало хмуриться. Над их головами поплыли огромные, серо-буро-малиновые тучи. Одна из них закрыла восходящее солнце и сверкающая чернота вокруг исчезла. Щебень и склоны ближних гор стали темно-фиолетовыми, острые зубцы за ними — светло-лиловыми, гигантская тень погрузила даль в темно-серую пелену и только впереди остался небольшой просвет. От этого серебряного небесного озера, в котором парили палевые облака, на поле щебня легла блестящая дорожка. Они словно оказались на дне зловещей фиолетовой бездны, и только впереди и вверху было окно в светлый сияющий мир. Это столь точно отражало внутреннее состояние юноши, что у него защемило в груди.

— Я хочу вернуться в Лангпари, — тихо сказал он. — Ты поможешь мне?

— Конечно, — так же тихо ответил Анмай. — Всё равно, нам больше некуда идти.

22.

Они стремительно мчались над пустыней в свете наступающего дня. Внизу по-прежнему тянулись бесконечные поля черного щебня. Отдельные группы больших угловатых камней сверкали среди него в низком солнце почти ослепительно, как полированный металл, и это сияние черных предметов, столь характерное для Темраук, до сих пор поражало Элари. Потом хмурые тучи всплыли над черными пирамидами гор, засвистел ледяной ветер. Они обогнули продолговатую черную скалу, гребнистую, как спина чудовища, и помчались на юг под вихрем внезапно налетевшего снега. Всё вокруг стало угнетающе мрачным и темным. Густой черный цвет гор ещё больше усиливал ощущение одиночества и угрюмости, но всего через несколько минут шквал утих и на безоблачном небе снова засияло солнце.

Анмай веселился от души, — то пикировал на скалы, взмывая вверх уже в последнее мгновение, то бросался из стороны в сторону, кувыркался, и весело орал. Впрочем, это не мешало ему удерживать неизменно южный курс. Элари поневоле повторял все его движения. Вначале его так тошнило, что хотелось умереть, потом он вдруг пришел в сумасшедший восторг. По сравнению с радостью свободного полета, с этими замираниями сердца от бесконечных падений, в последний миг сменявшихся взлетом, даже мгновения любовного экстаза начали казаться ему тупыми и бледными.

Больше всего он боялся, что это кончится, но пустыня Темраук была велика, они летели над ней час за часом, и дикий восторг юноши не ослабевал. Анмай тоже временами забывался, и Элари несколько раз швыряло прямо на камни. Но всякий раз подушка силового поля отбрасывала его назад, и лишь внутренности юноши начинали бешено метаться внутри тела, замиравшего от этой игры в жмурки со смертью. Всякий раз после такого столкновения, когда гибель уже казалась неизбежной, Элари охватывал такой восторг, что он просто не мог его описать. Раньше он не испытывал ничего даже отдаленно похожего, и у него не было ни понятий, ни слов, чтобы передать столь полное счастье. Он мог лишь дико орать от радости, даже не сознавая этого.

Наконец, он увидел заснеженные вершины хребта Эхоттал, но лишь через полчаса они долетели до него. На перевале Анмай сбавил скорость и снизился. Тут ничего не изменилось. Всё так же клубились за скалистой тесниной серые тучи, возле дома стояло несколько солдат...

Лишь через несколько секунд юноша понял, что это сурами, — и раз они здесь, в самом отдаленном уголке долины, то вся она уже в их власти. Но дикий восторг полета был столь силен, что всё это просто не дошло до той части его сознания, которая ведала страхом.

Глава 12:

Руины мечты

1.

Анмай не задержался здесь. Проскочив над головами ошарашенных стражей, они нырнули в клубящиеся тучи, и, прошив навылет их серую мглу, вынырнули над селением, из которого Элари начал свой путь. Теперь юноша увидел зияющие окна и двери домов, пятна гари на стенах. По улицам среди трупов бродили сурами. Их оказалось немного, больше лежало мертвыми. Но файа тут лежало ещё больше... и среди них не было взрослых.

Анмай не задержался и здесь. Высоко, под самыми тучами, они помчались к стоявшему в центре долины реактору. Полет занял добрых минут двадцать, но за всё это время Элари не увидел внизу ни единой живой души. Долина под ним казалась совершенно мирной и спокойной, погруженной в обычный зимний сон...

Здание реактора серым монолитом возвышалось над голыми деревьями и заснеженной землей. Из его разбитых окон свисали спутанные веревки. Под стенами темнели неровные груды, и Элари не сразу понял, что это трупы. Потом в его сердце запоздало заполз ледяной страх. Здесь соединились мертвые. Сурами, убитые при штурме, лежали внизу, а поверх них, изломанные и разбитые, — тысячи файа, почти сплошь дети. Они, очевидно, бросились с крыши, чтобы не попасть в руки врага. Сейчас крыша была девственно пуста. Всё кончилось несколько дней назад, и всё это время, судя по отсутствию следов, никто не приближался к зданию.

Когда они подлетели вплотную, Элари увидел покосившийся таран, застывший у погнутых и покореженных, но всё ещё целых ворот, — сурами проникли внутрь по заброшенным в окна веревкам с крючьями.

Пол огромного зала сплошь устилала россыпь тел, — совсем не страшных в его сером сумраке. Казалось, что все просто спят в мертвой тишине. Здесь не было сурами, — лишь дети и подростки файа. Сурами ворвались внутрь, когда погибли все защитники здания, и лишь несколько их тел лежало на ведущей на крышу лестнице, — следы последнего отчаянного штурма последнего прибежища осажденных...

Анмай помчался вниз, к Золотым Садам. Там их встретила та же картина, — пустые черные остовы полуобвалившихся многоэтажных зданий, неправдоподобно высокие горы обломков и обгоревших балок внутри и снаружи, россыпи неузнаваемых тел... всё занесенное снегом, тихое, спокойное, мертвое. Лишь любовные фрески почти не пострадали, но теперь, на фоне снега и обугленных развалин, эти веселые, удивительно реальные изображения смотрелись до безумия дико.

— Мы должны осмотреть ядерное хранилище! — крикнул Элари. Он видел, что из всех построек Золотых Садов уцелел лишь огромный корпус обогатительного завода. Сурами не было дела до машин, и сражение оказалось столь жестоким, что праздновать победу, — по крайней мере, здесь, — стало уже некому. Все, — и файа, и сурами, — легли среди развалин мертвыми.

За хранилище файа сражались до конца. На смятых, посеченных заграждениях висели сотни тел сурами, и ещё больше их нашлось у подножия холма. На его плоской вершине, в залитых кровью укрытиях, за наспех возведенными, полуразваленными баррикадами вперемешку лежали тела девушек из Кумы и сурами. Элари не хотел на них смотреть, боясь увидеть среди мертвых Иситталу. Ворота хранилища, — многослойные, как и те, в Унхорге, — оказались приоткрыты и Анмай на лету проскользнул в них.

Внутри всё было нетронуто и чисто. Громадная глыба самоходной гаубицы мертво застыла посреди помещения, на стенах висели какие-то плакаты, тянулись трубопроводы и кабели. Вдоль стен стояло семнадцать цилиндрических контейнеров. Крышки с них были сбиты, и Элари увидел снаряды, — такие же, как на картинках. Они совсем не впечатлили его.

— Интересно, почему файа не использовали их? — спросил он. — Они же пробили свод, видишь?

Анмай поднялся к рваной дыре с торчащими прутьями арматуры. Там всё было залито кровью, — но на срезах нескольких нижних прутьев крови не было.

— Почти пробили. Но, когда им оставалось распилить лишь несколько прутьев последней решетки, сурами одолели их, и завершили их работу. Это... жестоко. А сурами ничего тут не тронули. Им нет дела до машин, и они не поняли, чем завладели, но... мы должны всё это уничтожить. Мир и без атомных бомб слишком мерзок.

— А как? — удивился Элари. — И чем?

— Магнитные пули. Твой пистолет. Ясно?

— Но разве снаряды не взорвутся от детонации?

— Взорвутся. Но предохранители не сняты, и ядерные устройства не сработают. Ты согласен?..

2.

Они укрылись за каменной глыбой в сотне метров от хранилища. Элари, стоя босыми ногами на снегу, поднял пистолет и прицелился в щель приоткрытых ворот, — Анмай показал ему, насколько выше надо целиться с такого расстояния. Тем не менее, юноша очень волновался. Он не столько боялся промахнуться, сколько попасть, — взрыв мог оказаться слишком сильным. Но другого способа уничтожить хранилище не было и он нажал на спуск.

3.

В миг выстрела Элари невольно зажмурился, и вспышка, пробив веки, всё же не ослепила его, а ударная волна только отбросила его назад. Когда стих грохот, юноша приподнялся и протер глаза. Им повезло — все обломки пролетели мимо них. К его удивлению, хранилище устояло, лишь его ворота сорвало, и внутри всё пылало, словно в мартеновской печи. От пролома ворот по площади протянулся широкий веер выжженной земли, — пламя взрыва вырвалось из них, как из пушки, опалив бункер и слизнув кусок проволочной ограды. Внутри не могло уцелеть ничего, кроме оплавленных обломков, и Анмай тут же поднялся в воздух. Когда они зависли под тучами, Элари поджал свои занемевшие босые ноги, тщательно растирая их. Файа вдруг рассмеялся. Юноша недоуменно посмотрел на него, и Анмай пояснил:

— Знаешь, в свои восемнадцать я был точно таким же, как ты.

4.

Дальнейшее Элари помнил смутно. Мгновенный переход от дикой радости свободного полета к руинам мира его мечты оглушил его, и, глядя с высоты на одно кошмарное зрелище за другим, он уже не испытывал никаких чувств. Словно всё это происходило не с ним.

Сначала они полетели к устью долины, и там Элари увидел то же самое, — развалины, груды тел, и колонны сурами, неторопливо обходящие их по пути в Лангпари. От рыбацкого поселка остались лишь обгоревшие остовы домов. Над фортом развевался странный лохматый флаг из каких-то хвостов, — знамя сурами. Под ним неторопливо бродили черные, закованные в сталь солдаты.

Они метались по всей долине, и всюду видели одно и то же, — или мертвые развалины с грудами тел, или сурами, которые неторопливо устраивались на новом месте. Наконец, Элари отыскал родное селение Суру. Оно почти не пострадало, но внизу были только сурами. Они занимались совершенно обыденным делом — убирали мусор, оставшийся от погрома, и наводили порядок в домах. Невесть отчего, именно от этой мирной картины юношу бросило в дрожь, словно он стал лишним в этом мире.

— Я же говорил, что уже слишком поздно, — сказал Анмай, когда они одиноко повисли среди серо-белого чужого мира. — А месть не в моих правилах. Сражаться за тех, кого я люблю, — да, а убивать за уже убитых... это если не безумие, то его начало наверняка.

— Иситтала говорила так же, — ответил Элари. — Вы с ней похожи. Она... — вначале юноша подумал, что она отправилась в долину Налайхи, но тут же вспомнил про тайное укрытие в горах.

5.

Отыскать его оказалось нелегко, — оно скрывалось в сером тумане облаков. Анмай долго порхал вдоль обрывистой стены ограждающих гор, пока они буквально не наткнулись на знакомый уступ. Тут же юноша увидел Иситталу, — она стояла на террасе среди пяти вооруженных девушек. Те отшатнулись, когда Анмай опустился перед ними, а Элари вздрогнул, когда его босые ноги встали на обледенелый камень. Несколько секунд Иситтала молча смотрела на него, словно не узнавая. Да и её саму трудно было узнать, — подбитые металлом сапоги, черные шаровары. Жирно блестевший панцирь из вороненой стали защищал её тело от горла до верха бёдер, на них падала юбка из переплетённых цепных петель. На голове, правда, не шлем, а круглая меховая шапка с большим козырьком. В руке стальной шест в рост человека. На одном его конце был копейный клинок, на другом — твёрдое трехгранное остриё, рассчитанное пробивать броню. Под ним выступали острые рёбра шестопёра.

— Где Иккин? — наконец спросила она, справившись с удивлением.

— Погиб... спасая мою жизнь. Унхорга тоже больше нет, — Элари спешил выложить все плохие новости, чтобы побыстрее перейти к хорошим. — Он взорван. Ньярлат и... все остальные... они все были сумасшедшими, а...

— А кто это? — перебила Иситтала, показывая на Анмая.

— Анмай Вэру. Он... — заметив странный взгляд Иситталы, юноша обернулся.

Анмай пристально смотрел на неё. Его большие глаза широко открылись, на лице застыло выражение сильнейшего удивления.

— Хьютай? — растерянно спросил он.

— Что? — Иситтала недоуменно посмотрела на Элари.

Анмай зажмурился и помотал головой, словно отряхиваясь. Но, когда он открыл глаза, в них стояло то же странное выражение.

— Прости, — сказал он Иситтале. — Ты так похожа на мою прежнюю любимую, которая... которой больше нет со мной. Но ты — не она, и я... я... Я люблю тебя, — вдруг сказал он и замолчал в сильнейшем смущении.

— Что это с ним? — она повернулась к Элари, но ей ответил Анмай.

— Ничего. Похоже, я влюбился, — он вдруг подошел вплотную к Иситтале и взял её руки в свои. — Я прошу тебя быть моей женой.

Он явно не знал, с кем связался. Через миг она вырвалась и влепила ему такую пощечину, что голова файа мотнулась. Иситтала хотела ударить ещё раз, но, вдруг смутившись, повернулась и взбежала по лестнице. Анмай задумчиво смотрел ей вслед, слабо улыбаясь, и в его глазах светилось то же восхищение.

6.

Элари поспешно догнал подругу.

— Постой. А где Усвата?

Иситтала рывком повернулась к нему.

— Мертва. Убита стрелой во время отступления. Я ничего не смогла сделать.

— Ты убила её! — Элари ещё не осознал своей потери, и боялся её осознать. — Ты позволила ей умереть, чтобы... — мгновенная вспышка боли на секунду ослепила его, и он не сразу понял, что молниеносная затрещина отбросила его на два шага назад.

— Не бросайся словами, мальчишка! — её лицо стало гневным. — Я поклялась, что не причиню ей вреда. Да, я не сражалась за её жизнь так, как сражалась бы за твою, но я не нарушила клятвы.

Элари опустил глаза. С минуты его пробуждения, после того приглашения к Ньярлату, прошел, казалось, целый год. Он не слишком устал, но был просто переполнен впечатлениями и понимал, что происходит, лишь отчасти. Но, когда зазубренный наконечник стрелы разорвал куртку на его груди и звонко ударил в камень, он вовсе не думал. Просто упал, увлекая за собой Иситталу и прикрывая её своим телом. В тот же миг прямо над ними в скалу ударило ещё несколько стрел. С поляны донесся пронзительный крик:

— Здесь сурами!

7.

Они выходили из клубящейся туманной мглы, — черные, огромные, страшные, с громадными луками в руках. Одна из девушек Кумы уже корчилась, пытаясь вырвать стрелу из живота, другие стреляли в ответ. Пара сурами тоже повалилась, но в такой близкой перестрелке всё решала простая численность лучников, — а сурами было так много, что Элари даже не мог их сосчитать.

Впрочем, он и не старался. Вдруг он понял, что стоит на коленях, сжав в ладонях пистолет. В один миг он выпустил три оставшихся у него обычных патрона — и один из сурами, взмахнув руками, опрокинулся назад.

В тот же миг в опасной близости к его уху раздались новые выстрелы. Иситтала тоже выхватила из-под панциря толстый угловатый пистолет и принялась стрелять, держа его двумя руками. Её поза была неудобной, — она сидела, прижавшись спиной к скале и подтянув ноги, — но на точности её стрельбы это не отражалось.

После каждого выстрела массивное черное оружие прыгало вверх, — и в ответ один из сурами вздергивал голову, а потом валился, как срубленное дерево. Она всего три раза промахнулась и уложила дюжину врагов, — в обойме её пистолета помещалось сразу пятнадцать патронов. Но запасных у неё не было. Когда обойма опустела, она просто швырнула оружие в снег и потянулась за боевым шестом. Элари понимал, что жить им осталось секунды. Сурами уже взяли их на прицел, и пусть даже большинство вновь промахнется...

В этот миг силовой пояс вдруг бросил юношу вверх, и его поле разметало направленные в Иситталу стрелы.

8.

Анмай слишком поздно очнулся от растерянности. Но теперь Элари понял, что силовой пояс мог быть и оружием. Файа, окутанный взвихренным воздухом, кувыркался, метался среди сурами, и вдруг нелепо изломанное тело одного из них взлетело высоко вверх, а ещё нескольких швырнуло в стороны, как от взрыва...

Сейчас Анмай не думал об Элари, и юношу лишь бестолково мотало в воздухе. Он повторял все движения файа, с той лишь разницей, что сражался с пустотой. Тучи взметенного снега скрыли побоище, а Элари был слишком занят своим желудком, чтобы стараться что-то разглядеть. Сражение заняло всего пару минут. Потом он рухнул в снег и, едва поднявшись, вновь упал, — у него дико кружилась голова. Иситтала рассмеялась, тут же зажав рот руками, и вновь хихикнула, уже сквозь ладони, — раздался звук, весьма похожий на ржание.

Элари всё же поднялся и застыл, не обращая внимания на то, что его босые ступни скрылись в снегу. Ниже по склону, среди разбросанных тел сурами, — их набралось десятка два, остальные бежали, — поднялся Анмай. Похоже, у него тоже кружилась голова, — едва выпрямившись, он тут же растянулся во весь рост. Теперь Иситтала не смеялась. Она вскочила и побежала к нему.

9.

Они вместе вошли в подземелье. Внутри Элари увидел несколько десятков файа, — большей частью подростков. Среди них было полдюжины девушек из Кумы и юноша — Суру. Он пусто смотрел в стену, не замечая друга. Его лицо было холодным, равнодушным и спокойным.

— Их больше нет, — вдруг тихо сказал он. — Моей матери, моих сестер, даже моей бывшей любимой — никого нет. Из всех моих друзей остался только ты... и ещё она, — он показал на Иситталу. — Я оказался никудышным защитником.

Он замолчал, и Элари не посмел спрашивать.

10.

— Как это было? — спросил он, когда они прошли вглубь подземелья и Иситтала принялась искать ему подходящую обувь. — Я видел долину. Сурами повсюду...

— Это долгий рассказ, — она говорила тихо и спокойно. — Они напали через два дня, — вначале на стену у реки. Гнали перед собой целые толпы файа, а мы... убивали их. Это было страшно! Мы стреляли, сначала из пулеметов, потом из луков, — а они всё гнали и гнали их, пока все не погибли. В тот же день они прошли через горы и ударили нам в тыл. Мы дрались на перевалах, но их было слишком много. Когда они ворвались в долину, наша армия рассеялась. Потом они осадили Сады, — большая часть наших собралась там. Внешнюю стену они взяли почти сразу — она слишком длинная. Я и девушки из Кумы защищали хранилище ещё сутки, — нам не хватило буквально нескольких минут. Они нас смяли, но мы пробились и ушли в леса... сюда. Тут мы дрались, прятались и убивали много дней, но это было уже местью сурами, не больше. Лангпари досталась им не даром: за каждого файа, способного держать оружие, они платили тремя своими жизнями, — но сражаться у нас мог едва один из десяти. Я видела, как пали Сады, видела зарево. Что стало с долиной Налайхи, я не знаю. Возможно, файа там ещё живы... но вряд ли они примут нас. Мы... я и мои товарищи... мы допустили слишком много ошибок.

— И... что нам делать? — растерянно спросил юноша.

— Мы — все, кто здесь собрался, — решили уйти в Твердыню.

— А что это?

— Мы, файа, не любим вспоминать об этой истории. Но теперь... какое это имеет значение? Сорок лет назад из Унхорга, когда он стал таким... каким ты его видел, бежала группа файа... они прихватили с собой почти всё, что осталось от наших древних технологиё. Вместе с беглецами из Айтулари и колонистами Ленгурьи, которые решили остаться здесь, они построили крепость — остров, окруженный каналом с горячей радиоактивной водой. Они считают, что сурами, сожрав всё, потом уничтожат друг друга. Конечно, может быть и так, хотя я сомневаюсь, что их реактор доживет до этого. Но всё это теперь неважно. Другого выхода у нас просто нет.

— А где эта Твердыня?

— На юго-западе, за горами Лабахэйто, в степи. Там мало пищи и мало сурами... так что мы, может быть, и пробьемся. Но вот примут ли нас? Наверняка, у них тоже не хватает еды.

— У меня есть, чем им заплатить, — Элари показал пистолет Ньярлата и семь оставшихся магнитных пуль.

Иситтала кивнула.

— Я уже видела его. Возможно, этого хватит. Нас тут всего шестьдесят семь, а в Твердыне — около двадцати тысяч. Вряд ли мы создадим им... проблемы.

— Так ты... ты знала Ньярлата так близко?

Она улыбнулась.

— Конечно. Правда, тогда мне было двадцать три, а ему — всего семнадцать. Он был наивным восторженным мальчишкой... как Янтин. — Элари заметил, что пятнадцатилетний файа всё время стоял рядом с ними, не сводя восхищенных глаз с Иститталы. — А потом... я не знаю. Упасть можно в один миг и уже не подняться. Мне жаль его, несмотря на всё.

— Боюсь, что во всем этом виноват я, — Анмай тихо подошел к ним. — Он издевался надо мной — я издевался над ним, но его-то мозг был не из стали! А рядом с про-Эвергетом... с Великой Машиной, вообще нельзя жить. Даже когда она не работает, в ней остаются следы Йалис и постепенно расползаются вокруг. Это незаметно сразу, но когда безопасный уровень превышен... — Иситтала слушала теперь лишь его, и Элари отошел.

11.

Юноша поел, привел в порядок одежду. Дальше полагалось спать, но он не хотел и сам удивлялся этому. С ним за этот день произошло столько... но устал лишь его ум, тело было ещё полно сил и не желало давать отдых измученному сознанию. Он несколько минут поворочался, стараясь уснуть, потом сел у стены и стал смотреть на Анмая и Иситталу.

Они сидели у стены напротив, очень близко, почти прижавшись друг к другу, и всё время говорили, — так тихо, что Элари не понимал ни слова. Впрочем, и так было ясно, о чем идет речь. Анмай то и дело касался руки девушки, потом лег, свернувшись, у её ног, и она гладила его волосы, вряд ли осознавая это...

Как ни странно, он не злился на Вэру за то, что тот отнял у него любимую, — напротив, был рад, что это двое встретились. Он видел, что они уже вообще мало что замечают, кроме друг друга. Ему нравилось на них смотреть. Они словно светились в полутьме подземелья, а их тихий разговор казался Элари музыкой. Он понимал лишь интонации, но и этого хватало... не только ему. Янтин тоже молча смотрел на пару, потом вдруг подсел к мрачной девушке, своей ровеснице. До Элари донесся их шепот. Через несколько минут Янтин взял девушку за руки, и та вдруг улыбнулась.

12.

Вечером ледяной северный ветер разогнал тучи, прибил их к земле, и теперь облачное море клубилось и ползло всего в нескольких метрах от окон пещер. Небо стало удивительно чистым, и там, в этой невероятной чистоте, догорал закат. Элари наконец задремал, а когда проснулся, небо уже тлело чистой синевой, в которой едва угадывалась угасающая красная полоса. Тем не менее, было ещё относительно светло.

Все вокруг него спали, — они решили покинуть долину завтра на рассвете. Немногочисленные вещи и припасы уже собрали, оставалось лишь набраться сил перед дорогой. Стало очень тихо, даже часовые где-то спрятались, — и в этой тишине кто-то напевал вполголоса. Непонятная песня понравилась Элари, и он пошел на её звук.

В пустой комнате, в пустом проеме окна, сидел Анмай. Он смотрел на закат, не замечая юноши, и тот застыл, слушая его голос, — тихий, ровный и печальный. У Элари вдруг что-то стеснилось в груди. Ему представился мир, про который пел файа, — мир, похожий на сказку, печальный и прекрасный. Анмай напевал, не обращая внимания на холод, упершись пятками и пальцами красивых босых ног в ледяной камень. В нем была какая-то удивительная пропорциональность. Все очертания его лица и тела идеально подходили друг к другу, и не могли быть иными, но не только. Его внутренний мир был таким же, и так же подходил к его облику. Элари не видел ничего удивительного в том, что Иситтала не сводила с Вэру глаз, — он сам не хотел этого делать.

Наконец, файа заметил его и замолчал. Они смутились, не в силах ничего сказать. Через минуту Элари спросил:

— Что это за песня? Мне так понравилось...

Анмай вновь смутился.

— Ну... она очень старая. Когда я родился, ей уже было четыреста лет. Её сложили мои предки в наш золотой век, когда мы были ещё наивны... и невинны. Это... мечта о будущем и память о прошлом. Её любили петь те, кто только вступает в своё будущее...

— А про что она?

— Про любовь, конечно. Про все влюбленные пары вообще... и про одну, самую счастливую. Я очень люблю эту песню... правду говоря, других я просто не знаю.

— А ты сможешь спеть так, чтобы я понял?

Анмай улыбнулся.

— Нет. Это старый язык файа, его тут не знает никто, кроме меня. Мне придется переводить сначала на современный файлин, потом на ваш ойрин... и выйдет... не очень хорошо. А потом... я не могу. Это слишком... задевает меня.

— Извини, — Элари опустил глаза и вдруг спросил: — А песня длинная?

Анмай вновь усмехнулся.

— На один вечер... если мне никто не будет мешать.

Элари вздохнул и направился к двери. Ему очень хотелось сказать файа что-нибудь хорошее, но он не успел толком подумать.

— Ты красивый, — слова сами вылетели из его рта, но Анмай не обиделся.

— Раньше я был другим. Когда я вышел из машины, моё тело стало таким, каким я его представлял. Откровенно говоря, я не уверен, что не наделал ошибок... Я чувствую себя... ну... — он смутился. — Ты смог бы сидеть вот так, босиком на морозе? Конечно, я мерзну, даже очень, но мне не хочется в тепло. Это нормально?

— Когда я влюбился в Иситталу, то тоже не замечал холода, — Элари улыбнулся, потом вдруг смутился и вышел.

Через минуту он вновь услышал тихое, печальное пение... и сидел, словно завороженный, пока Анмай не допел до конца.

13.

Уже полусонный, Элари услышал, как Анмай вновь тихо говорит с Иситталой. Они осторожно пробрались в одну из задних, пустующих комнат, и вскоре оттуда донеслась возня, ритмический шорох и стоны.

Юноша заметил, что не он один лежит без сна, слушая пару. Сначала в одном месте, потом в другом раздались похожие звуки... быстрый шепот... смех...

Под эту музыку торжествующей жизни он и уснул.

14.

Утро встретило их ослепительным сиянием небес. Тучи всё ещё плыли ниже пещеры и солнечный свет превратил их в одно огромное снежное поле. У Элари от этого вида захватило дух... как, впрочем, и от холода, — мороз был нестерпимый.

Сборы заняли лишь несколько минут. Вскоре все собрались на верхнем выступе, — убежище и сама долина Лангпари остались далеко внизу. Петляющая по заснеженным скалам тропа вела ещё выше, — казалось, к самому краю пронзительно синего неба.

Все взгляды невольно обратились на пару, стоявшую в стороне. Анмай и Иситтала выглядели виноватыми, и Элари без слов понял, в чем дело.

— Так получилось... В общем... — тихо начал Анмай, — нам придется вас покинуть. У меня есть дела... о которых я не могу говорить.

— Какие? — ровно спросил юноша.

— Я мог бы объяснить, но молчание всё же лучше лжи. Мы расстаемся навсегда, Элари. У нас слишком разные пути. Мой новый дом будет там, за горами Безумия. Ты вряд ли сможешь пересечь их, но если сможешь, — я с радостью встречу тебя. Мы обогнем горы с востока, над морем. Кстати, отдай свой пояс Иситтале.

Юноша безмолвно подчинился. Он хотел отдать Иситтале и её медальон, но она остановила его.

— Оставь себе. Мне он больше не нужен. Прости меня. Я... и Анмай... мы любим друг друга. Это уже не изменить. Прощай!

Они стремительно взмыли в небо и через минуту пропали в его сиянии. Элари показалось, что его душа умчалась вслед за ними.

15.

Отчасти это было правдой. Он словно погрузился в бесконечный сон и смутно помнил всё, что делал дальше. Они пересекли горы, потом пустыню, потом снова горы, — но он не сказал ни слова за этот тяжелый многодневный путь. Лишь когда они встретились с остатками флота Лангпари и пересекли море, он начал понемногу оживать.

Их было уже несколько сот, когда они пересекли пустыню Уса-Ю и в горах Лабахэйто наткнулись на стерегущий один из перевалов гарнизон, — так их отряд пополнило пятьдесят Воинов. Им вновь пришлось сражаться, когда они шли по земле сурами, и Элари истратил одну магнитную пулю, чтобы рассеять и обратить в бегство их чересчур многочисленный отряд. И ещё одну потом, когда они сражались с сурами, осадившими Твердыню, — как доказательство того, что они не попрошайки. Их приняли. Из восьмисот файа и людей, начавших это полуторамесячное путешествие, выжило всего шестьсот сорок. И так всё кончилось.

У Элари вновь была своя маленькая комната, была работа, он вволю спал и хорошо питался. Не было лишь друзей, — кроме постепенно оживающего Суру, — и не было любимой. Здесь, в Твердыне, пришельцам запретили заводить детей, и им пришлось подчиниться. Элари с радостью отдал пистолет Ньярлата и магнитные пули, но эта плата оказалась слишком высока.

Таская вонючий навоз в жаркой и ужасающе душной теплице, он как сон вспоминал свои путешествия и жизнь в Лангпари. Все они работали почти нагими, и юноша не удивлялся, когда после работы, в душевой, девушки сами предлагали ему помыться вместе. Конечно, ему это нравилось, но его душа оставалась холодной. Он чувствовал, что место Усваты в ней навсегда останется пустым. Однообразная работа, однообразная жизнь, угрюмые, сумрачные люди, однообразные обрывки интмных удовольствий, — всё это постепенно сливалось в его душе в один бесконечно долгий серый и скучный день.

Так прошел месяц, и два месяца, и год. Суру вступил в ряды Защитников Твердыни, — пути молодого офицера и простого рабочего теплицы разошлись быстро и далеко. Нет, они остались друзьями, но вот говорить им было не о чем. Теперь лишь Янтин оставался для Элари последним напоминанием о той, другой жизни. Но и он быстро вырос, стал красивым, умным и очень сильным юношей, обзавелся семьей, — и Элари остался в одиночестве. Он привык к такой жизни и уже не хотел большего. Это пугало его, — вся эта череда протянувшихся в будущее нескольких десятков бесконечных пустых лет.

Когда Суру притащил окровавленного мальчика из другого мира, Элари понял, что судьба дала ему последний шанс расплатиться по счетам. Спасти личность мальчишки можно было лишь ценой своей жизни, но Элари не колебался ни мгновения. Он растянулся на столе в лаборатории, зная, что хотя бы умрет не напрасно. Последнее, что он запомнил, — тоскливые глаза Суру и укол в руку. А затем он навсегда ушел во тьму.

Часть 3:

Длинная

дорога к дому

Глава 1:

Конец и начало

1.

Закончив историю Элари, я поставил точку и задумался. Записывая всё это, я словно постепенно выплывал из тьмы. Меня спасла собственная молодость и череда прожитых Элари тоскливых, однообразных лет, — сначала в приюте, потом здесь, в Твердыне. Большая часть его памяти была ещё пуста и мои воспоминания свободно разместились в ней, — благо, я сам, по малости лет, видел и знал немного. Элари был старше, больше повидал, — и я удивлялся, что смог взять над ним верх.

К счастью, наши воспоминания не перепутались. Я понимал, где чужая память, удивительная и странная, полная самых невероятных подробностей об этом мире. А вот чужое тело меня очень доставало. Стать взрослым сильным парнем, — это, конечно, здорово, но переселение украло у меня десять лучших лет жизни, и это совсем мне не нравилось. Сам Элари мне тоже не слишком-то нравился. Изучая его память, я понял, что по сравнению с ним я наивен, но далеко не столь глуп. И не одинок, вот что главное.

Я посмотрел на неумело нарисованный Элари портрет Усваты, — самое дорогое, что у того осталось. Но у меня, пусть в ином мире, в ином мироздании, был дом, семья, друзья — всё, чего Элари был лишен. Вдруг мне нестерпимо захотелось вернуться туда, сказать им, что со мной всё в порядке... раньше я не знал таких чувств. "Я вернусь домой любой ценой, как бы она ни была велика", — с внезапной бесповоротностью поклялся я.

В дверь постучали.

2.

Я удивленно посмотрел на Суру. У того было странное лицо, — растерянное, и, в то же время, ожесточенное. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга.

— Всё, — неожиданно решившись, сказал файа. — Реактор сдох. Починить невозможно, — полопались охлаждающие трубы, и вытекла вся вода. Наверху всё сгорело, а понизу затопило. Персонал разбежался. Там такая радиация, что не подступишься, да и смысла нет. Сегодня починим, завтра вновь лопнет — проржавело всё. Прорва наполовину пересохла, — бетон горячий, лишь лужи остались кое-где, а вся вода стекла в отстойник. Сурами уже знают, и через несколько дней навалятся на нас всей ордой.

— И что дальше? — спросил я. Меня так занимали свои мысли, что я не оценил новости.

— Дальше? — Суру удивленно взглянул на меня. — Что ещё может быть дальше... после этого? Ничего. Они нас сомнут, — у нас и патронов почти не осталось. Электрозаграждения сдохли, света нет, качать воду из скважин нечем, — короче, тот, кто строил Твердыню, был полным идиотом. А другие идиоты ему поверили. И теперь мы все умрем.

— И ничего нельзя сделать? — я спросил почти равнодушно. Мои мысли всё ещё были заняты другим.

— Ну, сделать можно много. Только смысла в этом уже нет. Бежать некуда, сражаться нечем, прятаться негде. Какое-то время мы ещё будем держаться, потом нас перебьют. А что ты предлагаешь?

— Я хочу вернуться домой, — я сказал то, о чем думал, и лишь через миг осознал, что произнес это вслух.

— Куда, в Айтулари? — Суру вновь удивленно взглянул на меня.

— Нет. Домой. Туда... откуда я родом. У меня там друзья и родители.

— Чудесно, — Суру сложил руки на груди. — А как?

— Анмай должен знать. Наверняка. Мы должны найти сначала его. Он нам поможет.

— Анмай за горами Безумия. Как мы туда попадем? Впрочем... — Суру вдруг задумался. Мышцы на его лице задвигались, словно подгоняя мысли. — Ладно. А что ты помнишь про тот, другой мир?

— В общем, немного. Там мне было лишь четырнадцать лет. Но рассказать могу разве что за год. И ты всё равно не поверишь.

— Я постараюсь.

Я начал рассказывать. Суру внимательно слушал меня. Мы сидели совсем рядом и иногда невольно улыбались, — самые счастливые из всех обитателей Твердыни.

3.

Неделю спустя я сидел на крыше дома Элари, наблюдая за разгоревшимся с утра сражением. Собственно, сражения я не видел. Доносилась стрельба, иногда над гребнем вала поднимались дымки — и всё. Взгляд невольно притягивали клубы пара, ещё ползущие над отстойником, — огромная масса воды остывала медленно. Пирамида реактора казалась совершенно безобидной, — толща земли надежно скрыла радиоактивный клокочущий ад, в котором расплавленная масса погружалась всё глубже, сама себя погребая среди мертвого света и взрывов. Но эти взрывы гремели лишь в воображении, — никто не подходил туда ближе, чем на милю. Теплицы, пустые и холодные, были заброшены, и я всё это время бездельничал, изучая свою, и, в то же время, чужую память, — словно смотрел бесконечный фильм, видимый только мне.

Оба друга Элари, — Янтин и Суру, — были сейчас там, на валу, отбивая атаки наконец собравшихся с силами сурами. Но я с ними не пошел, — попросту потому, что оружия мне не дали. Вообще-то, оно мне полагалось, но, когда до меня дошла очередь, в арсеналах уже ничего не осталось. Сил для защиты Твердыни не хватало. Кроме прекрасно подготовленной роты Защитников в 142 штыка, она могла выставить 1092 вооруженных добровольцев, четыре легких вертолета, 18 БТР, десять станковых и двадцать ручных пулеметов, пять гранатометов и две 16-ствольных ракетных установки. Сурами было не менее десяти тысяч, и, несмотря на укрепления, у защитников Твердыни не осталось шансов уцелеть. Впрочем, я бы, наверное, всё равно пошел, — даже с голыми руками, — но Суру запретил мне. "Конечно, это оскорбляет твою гордость, — сказал он, когда я начал возмущаться, — но лучше перенести её укусы, чем глупо умереть. И ты сам знаешь, что твой черед неизбежно придет. Я воин, это моя работа и мой долг. Янтин защищает семью, а это можно сделать лишь защитив всю Твердыню. А ты... В конце концов, это не твой мир и не твоя война". Я понимал это, но всё же, ощущал себя предателем, — и это было на удивление мерзко.

4.

За гребнем вала сверкнули ослепительные вспышки, — одна, вторая, третья, четвертая, — и через минуту в небо поднялись четыре черных дымных гриба. Я понял, что в ход пошли магнитные пули Ньярлата, и значит, сражение вступило в решающую стадию. Я с нетерпением ожидал пятой вспышки, но её не было, — похоже, сурами хватило и этого.

Я подумал, что это победа... и тут же заметил, как с вала в беспорядке скатываются темные точки. Отсюда даже острые глаза Элари не различали деталей, и я лишь гадал, что происходит... пока не заметил другие темные точки. Более крупные и многочисленные, они спускались вниз рядами. Я не сразу понял, что это сурами, настигающие бегущих защитников Твердыни. Кто-то бежал со всех ног, кто-то становился на пути этих черных точек, — и тут же исчезал, словно гас, а сурами шли дальше.

Я, оторопев, смотрел на это, чувствуя, как противно сжимается живот. Лишь когда до меня донеслись крики, я опомнился, — нырнул в пыльную вонь чердака, опрометью скатился вниз и выбежал на пустынную улицу. Мне хотелось что-то делать, — но что я мог?..

Вдруг мне захотелось убежать в комнату Элари, запереть дверь, забиться под одеяло, и лежать так, пока не кончится этот кошмарный сон, или пока копье сурами не воткнется мне меж лопаток. Я не сделал так лишь потому, что надеялся найти Суру.

Я спрятался за деревом, вслушиваясь в приближавшиеся крики. Вскоре показались первые бегущие, — солдаты и добровольцы из молодых и крепких жителей Твердыни. Лишь у немногих осталось оружие, все они бежали сами по себе, на всех лицах был страх. Никто из них не обращал на меня внимания, даже не замечал меня. Все бежали к воротам Твердыни, прочь от сурами, не останавливаясь ни на миг. Я напряженно вглядывался в лица беглецов. Я понимал, что если Суру не появится в ближайшие минуты, то не появится уже никогда. Мы условились встретиться здесь, и я чувствовал, что Суру придет... если останется жив. Я не представлял, что будет делать здесь в одиночестве. Наверное, просто брошусь с криком навстречу сурами, надеясь на милосердную быструю смерть. А пока я с мучительным нетерпением и страхом вглядывался в толпу... и сердце чуть не разорвалось от радости, когда я наконец увидел Суру.

5.

Мы бросились в объятия, словно после долгой разлуки, и застыли. Суру часто дышал, после быстрого бега его широкая грудь порывисто вздымалась, и я чувствовал, как часто и твердо бьется в ней сердце. Наконец, Суру отстранил меня, взяв за плечи, и заглянул в глаза. Снайперская винтовка файа исчезла, карманы были пусты, — но нож всё ещё висел на поясе, а глаза живо блестели.

— Сурами пересекли Прорву. Для Твердыни всё кончено — но не для нас. У нас есть ещё шанс, — не слишком честный, конечно, но иного нет.

— Где Янтин?

— Стрела в горле. Он не мучился... в отличие от большинства. У нас просто кончились патроны... а в рукопашную с сурами — сам знаешь. Правда, в башнях у ворот и ещё кое-где стрелки держатся. Кое-кто побежал к реактору. Но в городе сейчас начнется резня.

Я хотел спросить, что будет с семьей Янтина, но тут на улице показались сурами. Они оглушительно и страшно орали, подгоняя отставших беглецов, размахивая на бегу длинными мечами и копьями в свежих темных пятнах. Один из них откачнулся назад, и, ухнув, метнул свое копьё. Оно воткнулось в спину худощавому парню, бежавшему последним. Его подбросило и он пролетел пару метров по воздуху, раскинув руки. Затем его ноги вновь задели землю, тело, как рычаг, описало дугу, голова с треском врезалась в камень, — и кровь брызнула во все стороны от его лица.

Суру схватил меня за руку и потащил за собой. Я не сопротивлялся. Сейчас я думал лишь о том, как не упасть.

6.

К моему удивлению, мы побежали в сторону вала. Лишь увидев плоское квадратное здание, похожее на заводской цех, я понял, куда мы направляемся.

— Неужели этот корабль ещё может летать?

— Нет, конечно. Но кое-что в нем ещё может. Это тайна, и нам не дали бы её использовать... но сейчас следить за этим уже некому.

Мы подбежали к будке охранников, — комнатке, пристроенной к стене здания. Суру яростно забарабанил в запертую дверь. Через секунду она приоткрылась. В ней показалась рука с пистолетом и испуганное лицо охранника-файа. Они быстро, с ожесточенными нотами, заспорили. Услышав за спиной крики, я торопливо оглянулся.

Из-под деревьев вышло несколько сурами. Один из них вскинул лук. Я испуганно присел, но стрела предназначалась не мне, — она по самые перья воткнулась в грудь охранника. Тот поперхнулся фразой, — из его рта выплеснулась кровь, — и шумно, уже со стеклянными глазами, рухнул за дверь.

Суру мгновенно пригнулся, изворачиваясь схватил меня за руку и швырнул внутрь, затем проскочил сам. Когда он выпрямился, захлопнув дверь, в неё что-то ударило. Суру вскрикнул, потом рванулся, словно зацепившись за гвоздь. Треснуло дерево, файа освободился, тут же схватил пистолет убитого охранника и стал стрелять прямо сквозь стекло. Брызнули осколки, тесное помещение вмиг наполнилось дымом и грохотом. Я сжался у стены, зажимая уши, — мальчишка во мне взял верх.

Через минуту, когда всё кончилось, я приподнялся, осторожно осматриваясь. Второй охранник тоже был убит. Он лежал на полу, среди битого стекла, сжимая в руке разряженный пистолет. На месте правой глазницы зияла рваная сквозная дыра, — стрела, навылет пробив череп, засела в штукатурке на уровне его головы. Я выглянул в окно. Все сурами легли мертвыми, — несколько неподвижных темных пятен среди травы.

Суру вдруг страшно всхлипнул, уронив бесполезное оружие, и я мгновенно обернулся к нему. Из левого плеча файа торчал обломанный деревянный стержень, который он почему-то даже не пытался вытащить. Второй кусок стержня торчал из двери, как-то пробив насквозь толстые доски. Я медленно, неохотно, начал понимать, что всё это значит. Крови не было, совсем не было, ничего страшного, просто...

— Стрела отравлена, — совершенно спокойно сказал Суру. — Я чувствую яд в своей крови. Это смерть.

7.

— Не бойся, — добавил файа прежде, чем я успел испугаться. — Я проживу ещё какое-то время. Но не слишком долго, и мы должны потратить его с пользой.

Суру обшарил карманы убитых охранников, нашел ключи и отпер небольшой сейф в стене под окном.

— Патронов больше нет, — сказал он. — Жалко. Зато есть вот это, — он достал небольшую коробочку с кнопками и короткой антенной. — Радиоключ. Я дежурил здесь, и знаю шифр. Пошли.

Мы вышли в зал с кораблем. Суру с трудом, несколько раз начиная сначала, набрал код. Массивный люк открылся и, едва мы прошли в него, тут же захлопнулся.

— Здесь никого нет, — сказал Суру, осмотрев шлюз. — Все попрятались по домам. Что ж, тем лучше...

Он ещё мог двигаться сам и мы прошли сначала во внутренний коридор, потом, когда файа отпер дверь в его конце, в просторный зал с сетью балок на стенах, заставленный машинами, коробками и контейнерами.

— Это бывший грузовой ангар, — сказал он. — Теперь просто склад. Когда-то именно на этом корабле сюда из Унхорга бежали наши, но теперь его машины пришли в полную негодность... почти в полную.

Мы прошли вглубь помещения. Суру начал спотыкаться и ударяться об ящики.

— Вот он, — он показал на овальную платформу длиной метра в четыре, с двумя массивными возвышениями, на носу и корме. — Это погрузочный скиммер. Он ещё работает, но, чтобы включить его, нужен ключ, а его здесь ни у кого нет. Он у тебя. Иситтала отдала его тебе...

— Вот этот? — я с удивлением достал золотой медальон, с которым Элари не расставался никогда, даже занимаясь любовью.

— Да. Это не просто украшение. В этом глазе — искусственная сетчатка. Это ключ от всех наших древних машин... последний. Вставь его вон в ту прорезь на пульте... да, туда.

Я подчинился. Через секунду звонко щелкнуло, донеслось гудение и на пульте загорелись огоньки.

— Управление очень несложное, — Суру сел, привалившись спиной к штабелю. Его била крупная дрожь. — Этот рычажок управляет скоростью и движением вперед-назад. Штурвал — повороты. Наклонишь его вперед — спуск, назад — подъем. Кнопки управляют силовым полем. С остальным ты разберешься сам. Об топливе не беспокойся. У скиммера ядерный генератор, его хватит на годы...

— А как же ты? — удивился я. — Я тебя не брошу!

— Я скоро умру, как умер Эльтифарг — помнишь? Я заслужил такую смерть, но я её не хочу. Я умру так, как полагается воину — вместе со своими врагами, — он достал знакомый Элари пистолет Ньярлата. Я с удивлением узнал потертый "Вальтер" Р-38, невесть какими ветрами занесенный в этот мир. — Здесь последний патрон с магнитной пулей. Я взял его из рук погибшего командующего. Когда я останусь один, я выстрелю... неважно куда. Я не хочу, чтобы всё это, — он обвел рукой ангар, — досталось сурами.

Снаружи донеслись тяжелые мерные удары, — словно в корпус корабля бил таран. Впрочем, он и в самом деле бил.

— Люк прочный, но сурами всё равно его вышибут, — тихо сказал Суру. — Возможно, всего через несколько минут — это ведь не крепость! Короче, скиммер делает всего пятьдесят миль в час, и тебе предстоит долгий путь. Дорогу ты знаешь, но он не может подниматься выше восьми метров от земли, так что тебе придется избегать обрывов и скал. А пока погрузи провизию, — вот те коробки. Оружия здесь нет, так что... — он отстегнул свой нож и протянул мне. — Теперь он твой. Помни меня, и... надеюсь, ты ещё не разучился им владеть?

— Нет, — я осторожно повесил подарок на пояс.

— Хорошо. А теперь займись делом!

Я быстро сложил на платформе внушительный штабель, подумал, добавил тюк с одеялами, стянул весь штабель ремнями и повернулся к Суру. Тот выглядел неважно. Я видел, что файа с огромным трудом сдерживает судороги.

— У меня... нет времени на прощания, — с трудом сказал Суру. — И я не хочу, чтобы ты видел меня корчащимся и вопящим от боли. Если ты немедленно не сядешь в машину, — он спустил предохранитель и ткнул пистолет дулом в пол, — я нажму спуск. Ты знаешь, что это не фраза.

Я знал. Поэтому я, с трудом сдерживая слезы, перелез через перила и сел перед пультом. Кресла тут не было, и я сел так, как обычно садятся файа, — на пятки. Здесь со всех сторон были вогнутые стальные выступы, в которые плотно уперлись колени и зад. Это оказалось неожиданно удобно. Устроившись, я посмотрел на Суру. Тот положил пистолет и начал нажимать кнопки на радиопульте.

— Сейчас я открою ворота, — сказал он. — Потом, когда ты вылетишь, досчитаю до десяти, и нажму спуск. А если не вылетишь — всё равно нажму, мне уже без разницы. Надеюсь, что тебе — ещё нет. Я хочу, чтобы ты жил долго, мой друг. Прощай, — он нажал последнюю кнопку.

Громадные, вдвое выше человеческого роста, массивные ворота начали открываться с треском и скрежетом, разошлись до половины и остановились. Им помешала низкая стена "перрона", но скиммер явно мог проскользнуть между створками. Я увидел нескольких сурами, оторопело смотревших на меня, а за ними, в разбитом окне, — серый свет дня. Суру бросил радиопульт и схватил пистолет. Его губы судорожно подергивались, но он всё же смог заговорить.

— Прощай! Вернись домой! — потом он ткнул пистолет дулом в пол и спокойно сказал: — Один...

Я положил руки на пульт. Машина задрожала и воздух вокруг наполнился жужжанием.

— Два...

Жужжание перешло в гул, пол под скиммером ушел вниз. Вокруг смерчами завихрился воздух, полетел мусор, коробки, — но я уже не почувствовал ветра. Я едва взглянул на Суру и тут же отвернулся при виде его искаженного, подергивающегося лица.

— Прощай, не мой друг, — неслышно сказал я.

— Три...

Машина стремительно рванулась в проем, разметав сурами, словно кегли. Рама окна разлетелась вдребезги и земля бешено понеслась перед глазами. Я невольно зажмурился.

— Десять, — одними губами сказал я, и в тот же миг услышал громовой раскат взрыва.

Когда я обернулся, плоского квадратного здания уже не было. Была груда развалин, объятая пламенем.

8.

Я развернул машину на месте и помчался в поселок, лавируя между древесными кронами или с треском проламываясь сквозь них. Я не считал Янтина другом, как Суру, но хотел, — должен был, — позаботиться о его семье.

На улицах поселка не осталось никого, кроме деловито спешащих сурами. Со стороны ворот ещё доносилась плотная стрельба, но здесь лишь редкие трупы напоминали о сражении. Из разбитых окон домов доносились душераздирающие вопли, иногда в проеме показывалась женская фигурка и бросалась вниз, желая избежать если не смерти, то хотя бы рук сурами.

Я, сжав зубы, мчался среди этого кошмара, разыскивая нужное окно на третьем этаже. Я не ошибся, — жена и дочка Янтина ещё были там. Там же были и сурами, деловито разделывая их на мясо. Я закричал и на полном ходу направил машину в окно. Силовое поле скиммера отбросило её, словно мяч, и машина бестолково закружилась посреди улицы.

Тогда я уткнулся лицом в руки и заплакал, сначала мужественно сдерживая рыдания, потом открыто, дико, в крик, не замечая града стрел и копий, скользящих по силовому полю скиммера. Я остался один, совершенно один в этом распадавшемся, похожем на кошмар, вывернутом наизнанку мире...

Поняв, что всё, что я знал и любил, осталось ТАМ, — на Земле, — я опомнился, сам удивленный взрывом своих чувств. Сейчас я был совершенно спокоен. Мне было лишь нестерпимо стыдно, что я так позорно проявил перед сурами свою слабость. Какое-то время я хладнокровно обдумывал, не отключить ли поле, и не спрыгнуть ли с ножом в руке вниз, потом отверг эту мысль. Наверняка, у Вэру найдется более мощное оружие...

Я устроился поудобнее, и с надменным лицом (ещё мокрым и распухшим от слез) помчался, не обращая никакого внимания на сурами, — сначала по улицам поселка, потом над полями. Скиммер набрал полную скорость и легко взлетел на вал. Затем он, планируя, заскользил вниз, и я испугался, что машина угодит в ров, в ловушку, из которой мне уже не выбраться. Но после нескольких мучительных секунд падения она подпрыгнула, врезавшись во внешнюю стену рва... и дальше легко понеслась над степью. Весь этот огромный чужой мир лежал открытый перед мной, и я тихо засмеялся.

Глава 2:

То, что сильнее страха

1.

Путешествие оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал. Вечером того же дня я достиг гор Лабахэйто, но скиммер не смог одолеть крутых склонов, — он мог скользить лишь над относительно ровной поверхностью. Оставалось лишь отправиться на юг, к морю, потом по долине Айтулари подняться до перевала Ай-Курьех, пересечь море Нанг-Ламин, за Байгарой перевалить Эхоттал и лишь тогда повернуть на запад, огибая над океаном горы Безумия, — короче, почти полностью повторить путь Айскина в долину Лангпари.

В этом было что-то символичное, — я мог сам увидеть места, которые Элари знал и любил, кроме Лангпари, куда тот не хотел возвращаться. А потом с надеждой отправиться в край, откуда не возвращался ещё никто. Как ни странно, я был даже рад этому, — действительность превзошла самые смелые мечты о приключениях. Поэтому я всласть полюбовался вершинами гор, алеющими в закатном небе, потом среди коробок соорудил себе постель и крепко заснул, не выключая силового поля. А утром, когда солнце вновь окрасило багрянцем вершины гор, начал свой путь.

2.

До моря я добрался лишь через три дня. Никаких средств навигации погрузочному скиммеру не полагалось, и я ориентировался лишь по солнцу, то есть, летел наполовину наугад. Я быстро научился управлять скиммером, мне понравилось смотреть, как тяжелая машина, подчиняясь точным движениям рук, огибает препятствия и вся стремительно мчащаяся под неё земля плавно наклоняется то в одну, то в другую сторону...

Это не так захватывало дух, как полет Элари в силовом поясе, но движение скиммера приводило в восторг, и порой я начинал бессвязно петь от безотчетного восхищения. Файское сидение стало казаться на удивление удобным, но вот само управление утомляло. Уже через несколько часов начинала кружиться голова и я то и дело налетал на препятствия, большей частью, на кроны деревьев. Силовое поле не давало машине разбиться, но каждое столкновение кончалось дикими прыжками и рывками. Груз от них выползал из-под ремней и угрожал улететь за борт.

Именно с грузом была связана моя главная проблема. Консервы я мог есть, не разогрев, но у меня не было воды. Когда хотелось пить, я высматривал подходящий ручей, — они встречались тут на удивление редко, — потом подолгу кружил над округой, а потом торопливо глотал воду из сложенных ковшиком рук, поминутно оглядываясь, точно испуганная лань. Так же было и с отправлением естественных потребностей. Но хуже всего оказались предвечерние часы, когда лететь я уже не мог, а спать ещё не хотелось. Тогда я подолгу лежал в своей постели, поглядывая по сторонам или, наплевав на опасность, бродил вокруг машины, стараясь не терять её из виду. Меня сильно донимало одиночество. Степь была пустынной, зверей и сурами я видел лишь несколько раз и не горел желанием знакомиться с ними вблизи. Длинными вечерами я подолгу лежал, глядя в небо и закинув руки за голову, вспоминал прошлое, мечтая о будущем, или тихо разговаривал сам с собой, просто от скуки. Потом я спал, а утром с радостью продолжал путь. Бескрайняя степь понравилась мне куда больше Твердыни и я без радости увидел море.

Я очень хотел узнать побольше об этом мире и задумался. Не полететь ли в Ленгурью, мир детских мечтаний Элари? Но без запасов воды не стоило и думать о таком путешествии...

Я повернул на восток, но лететь над морем оказалось очень трудно. Скиммер дико приплясывал на волнах и от этих колебаний меня начало тошнить. Я с ужасом понял, что вскоре мне придется без вариантов терпеть всё это... и с облегчением повел машину по узкой полосе пляжа между обрывом и морем.

Путь вдоль извилистого берега занял целый день. Потом исполинские утесы подступили к волнам и я так и не увидел Защитной Стены и прохода, через который сурами ворвались в Айтулари.

Обрывы тянулись и дальше, не давая подняться наверх. Когда они сменились низинами, я увидел Шулемез в устье реки. В старинном порту стоял огромный, похожий на "Айову" линкор и несколько теплоходов, по улицам города, — его уже давно отстроили, лишь на окраинах виднелись редкие развалины, — сновали машины и люди. На вершинах увалов по обе стороны от бухты я увидел массивные очертания тяжелых башенных батарей. Люди из Ленгурьи всё же пришли... но не затем, чтобы кого-то спасти, а чтобы прибрать к рукам всё, что осталось от страны Председателя. Но они могли отвезти меня в страну мечты Элари, — страну, в которой, это я чувствовал, и для меня найдется место. Мне было, что им рассказать. Пусть только в памяти Элари, я пережил многое, многое узнал. Меня станут уважать, я буду знаменит, и у меня будет всё, что я пожелаю... но какой смысл отправляться в страну, похожую на Америку 50-х годов, если Анмай знал гораздо больше, — и один мог помочь мне вернуться домой? Поэтому я, не обращая внимания на удивленные крики, проскочил между кораблями, миновал город и помчался вдоль реки, вверх по течению. Когда начало темнеть, я свернул в сторону, загнал скиммер в заросший овраг, и, привычно не выключая поля, уснул на своей жесткой постели.

3.

Всего за один день я прошел долину Айтулари, поднявшись по Супра-Кетлох от устья до самых истоков и выше. Вначале я миновал ничуть не изменившиеся возделанные поля Атымьи, потом черные, выжженные, неузнаваемые развалины Гумьи. Много раз мне встречались люди — на катерах или по берегам реки. Иногда в меня даже стреляли, но я никак не реагировал на это, — силовое поле надежно защищало скиммер от пуль.

Затем начались мертвые земли, испепеленные взрывом водородной бомбы. По счастливой случайности, в тот день дул восточный, а не северный, как обычно, ветер, и радиоактивный пепел снесло в море. На выжженной земле уже пробивалась растительность, — нечто, похожее на траву с неестественно большими синеватыми листьями. Я с содроганием подумал, как выглядят звери, живущие на земле, каждый дюйм которой был отравлен. Но я не слишком хотел это узнать, и потому не останавливался ни на миг.

Я лишь издали видел рыжий горообразный вал чудовищной воронки, уже изъеденный глубокими морщинами эрозии. Лахола превратилась в россыпи битого камня пополам с горелым мусором. Здесь глазу не за что было зацепиться, и я равнодушно миновал это, совершенно незнакомое место, в котором Элари провел две трети своей жизни. Я остановился лишь однажды, — увидев устье коллектора Емс-Самзы, с взорванной ржавой решеткой, наполовину заросшей камышами. Я вспомнил, как Элари смотрел на неё с другой стороны, — вместе с Янгутой, Янгутой, которая, вне всяких сомнений, была уже шесть лет как мертва. Элари до конца не хотел верить, что его жертва оказалась напрасной. Почему судьба пощадила пошедшего на верную смерть ради любимой, а не её саму? Я не хотел этого знать.

История Элари повторялась с бессмысленным упорством. В тот же закатный час я поднялся к перевалу Солнечных Ворот, и всё было таким же, как тогда, лишь ветер не бил в лицо, — невидимая броня силового поля отражала его, и поездка-полет походила на сон. Вот только от Элари остались лишь его воспоминания, а позади не стояли дымы пожаров. Там сквозь мягкую дымку воздушного океана просвечивал сплюснутый провал черно-рыжего кратера, окаймленного радиальными полосами, — струями выброшенного при чудовищном взрыве грунта.

У перевала я пережил несколько неприятных минут. Внешней стены скиммер даже не заметил, но вот внутренняя была слишком высока для него, и меж её зубцов ходили сурами, вооруженные громадными, в их рост, луками. Решив рискнуть, я разогнал машину до предела и направил её на стык стены с наклонной скалой. Скиммер бешено подскочил вверх — так, что мой желудок прижался к пяткам, а потом провалился вниз, уже за стеной, и запрыгал, успокаиваясь, словно мячик.

Слегка удивленный тем, что у меня это получилось, я помчался дальше, через просторы пустыни Уса-Ю, и всё было так же, как запомнил Элари в тот раз...

В сумерках я слишком поздно заметил обрыв, и скиммер, уже неуправляемый, заскользил вниз с быстротой падающего камня, дико прыгая на уступах. От рывков у меня потемнело в голове и лишь ценой невероятных усилий я смог удержаться на сиденье.

Я пришел в себя лишь когда скиммер, словно норовистый конь, заплясал над волнами. Несколько коробок с продуктами всё же улетели за борт, но я удивлялся, что не вылетел сам. Я не мог понять, как уцелел, скатившись с обрыва высотой в триста метров...

Си-Круана встретила меня нагромождением зловещих в закатном свете развалин и россыпями костей, — они лежали друг на друге в несколько слоев, иногда целыми грудами. Здесь не было ничего живого, даже сурами не стали селиться в этом гиблом месте. От бассейнов и цистерн остались лишь груды камней, и я понял, что попался. Нигде не нашлось ни капли пресной воды, а мне предстояло лететь через море...

Я переночевал в промоине, подальше от страшных руин, а утром помчался на север, впервые с пустым желудком, — есть всухомятку я не мог. Как назло, день выдался жарким. Солнце палило мне спину, а прыгающие по волнам ослепительные блики резали мучительно сощуренные глаза. Вечером, посадив машину на каменистый северный берег, я едва смог встать на ноги. Меня лихорадило, голова кружилась, нестерпимо хотелось пить, а достать воду я мог только в Байгаре. И, несмотря на темноту, я полетел туда.

Это путешествие запомнилось мне, как бесконечный ночной кошмар. Я лишь отчасти понимал, что делаю. Несколько раз меня выносило в море, и, если бы не яркий свет Ируланы, я бы бестолково кружился на месте. Было уже далеко за полночь, когда внизу потянулись поля. Забыв обо всех опасностях, я бросил машину и полез в колодец оросительной системы, по запаху поняв, что там есть вода.

Лучшую минуту в своей жизни я жадно глотал её, — чистую, холодную, вкусную. За эту минуту переменилось всё, — я вновь ощутил себя бодрым и полным сил. По крайней мере, их хватило, чтобы отогнать скиммер к горам Эхоттал, укрыть его в неприметной расщелине и только потом уснуть.

Утром мне захотелось вернуться, и посмотреть, как сурами живут в Байгаре, — а они там жили, раз поля были возделаны и орошались. Это не заняло бы много времени, но неуязвимость скиммера вовсе не была беспредельной. У сурами, кроме винтовок, могли найтись и пушки, и я решил не испытывать лишний раз судьбу.

Я помчался к колоссальным естественным воротам в хребте Эхоттал, ведущим в сумрачные просторы пустыни. Обогнув выступы скал, я увидел мрачную цитадель Байгары, ничуть не изменившуюся за шесть прошедших лет. Я изменил курс, чтобы рассмотреть её поближе, но не рискнул подлетать вплотную, боясь сверзиться в ров. Оттуда по-прежнему доносился чавкающий гром воды, падающей в бездонную шахту.

У ворот крепости стояло несколько сурами с винтовками, и я повернул, направляясь в пустыню. Но там я увидел ещё нескольких, и, к своему удивлению, узнал их вождя, — того, что когда-то пощадил Элари. Не зная почему, я остановился.

4.

Я сам не понимал, почему это делаю. Возможно, мной двигало простое любопытство. Возможно, желание полюбоваться бессильной яростью врага... но сурами не злились. Они просто смотрели на меня, — словно ждали, и ждали уже долго. Вдруг эта встреча перестала казаться случайной. Я двигался быстро, но всё же, не настолько, чтобы обогнать весть о своем приближении. А здесь был единственный доступный мне путь. Всё просто.

Я медленно посадил скиммер, не снимая, однако, рук с пульта, готовый умчатся при малейшем признаке опасности. Один раз сурами уже говорил с Элари. Он мог заговорить и со мной. Страх, жажда мести, — всё отступило перед обычным мальчишеским любопытством. Но тут было и ещё кое-что. Элари был обязан этому сурами жизнью, и я просто не мог пролететь мимо него, словно мимо камня. Их что-то связывало, и я хотел знать, — что именно.

— Ну? — наконец спросил я, поняв, что сурами не будут говорить первыми.

— Мы ждали тебя, — сказал вождь. Я вздрогнул при звуке его голоса. — Мы знаем, куда и к кому ты идешь...

— Разве? — перебил я и тут же смутился, — слово вышло куда язвительней, чем я хотел.

— Я хочу говорить с тобой, но сомневаюсь, что ты этого достоин, — спокойно сказал сурами. — В первый раз я предлагал тебе испытать твой дух, но ты обманул меня. Теперь я предлагаю это тебе ещё раз.

— Ты думаешь, что я настолько глуп, что позволю себя замучить? — так же спокойно ответил я.

Вождь мотнул головой, недовольный моей глупостью.

— Теперь я не предлагаю тебе смерти. Я хочу узнать, достоин ли ты жизни. Узнать, кто ты на самом деле. Если достоин — ты будешь жить. Нет — умрешь.

Я хотел спросить, что будет, если я откажусь... но я и так это знал, — меня запомнят, как труса. Конечно, мнение сурами не имело для меня никакого значения. Я мог, — и даже должен был, — рассмеяться им в глаза, и умчаться прочь, словно ветер. Но Элари слишком часто убегал, слишком часто прятал свою спину за чужими телами. Я не хотел это делать. Это было нужно не сурами, — это было нужно мне. Я хотел узнать, кто я на самом деле... и стоит ли мне жить.

— Что будет, если я соглашусь? — спросил я, чувствуя, что всё это происходит во сне. "Ты же не пойдешь к ним, правда? — спросил я себя. — Ты же не хочешь, чтобы тебя убили?"

— Ты продолжишь свой путь... когда сможешь. Я обещаю, — уродом или калекой ты не станешь.

Это "когда сможешь" наполнило моё сердце ужасом. Я уже понимал, что мне предстоит... но чувство вины за все совершенные Элари уступки собственной трусости было сильнее страха. "Я могу исправить всё, — сказал я себе, — не поддавшись страху один-единственный раз. Всё. И я буду свободен". Непонятно почему я был уверен, что сурами не лжет, — может быть, потому, что не лгал никогда. Я приготовился бороться со своим страхом, — и тут же с удивлением обнаружил, что мне не страшно. Совсем не страшно. В душе билось что-то большое... но не страх. Может быть, уверенность?

— Я согласен, — сказал я и поднялся. — Я приму испытание.

Затем я отключил силовое поле скиммера и пошел вперед.

5.

Меня уложили нагим между двух каменных глыб, руки развели в стороны и привязали к кольям. Напряженное тело изогнулось, мне пришлось упираться ногами в одну глыбу, а плечами, — в другую, иначе острие меча, нацеленного под левую лопатку, пронзило бы моё сердце насквозь. Умелая и безжалостная рука раз за разом вонзала в ноющие от напряжения мышцы живота тонкий, словно игла, стилет, — всего на полдюйма, но каждый раз я громко вскрикивал. На коже уже кровоточили сотни ранок, образуя сложный узор, — а безжалостные уколы наносили всё новые.

Вначале я молчал, но быстро понял, что это неважно. Я мог прекратить свои муки в один миг, просто расслабив мышцы, — но это было бы поражением. Не таким большим, как отказ от испытания, даже почетным, — но всё-таки поражением. А ещё, я очень хотел жить... хотя мышцы словно жгли на медленном огне, а пот заливал глаза так, что я не мог ничего рассмотреть... почти ничего.

Но я чувствовал, как что-то, нестерпимо горячее и острое, впивалось в мокрые от пота бока... слышал шипение своей плоти, чувствовал чью-то руку на груди. Она слушала моё сердце, понемногу сбивавшееся с ритма. Я держался уже из последних сил, зная, что смогу терпеть ещё секунду... или две... но они, почему-то, упорно растягивались до бесконечности...

Потом я увидел причудливое сплетение металлических ветвей. Даже в ярком солнечном свете они казались темно-красными от жара. Я окаменел, когда этот раскаленный кошмар стал приближаться к животу, и вдруг плотно прижался к обнаженной коже. Раздалось громкое шипение, взметнулся пар. Белое пламя чудовищной боли пронзило насквозь, ударило в позвоночник, в мозг, — и я понял, что исчезаю в нем...

Я уже не ощутил, как тело передернула дикая судорога, и как оно безвольно обмякло. Но чьи-то сильные руки подхватили меня, удерживая над смертью.

6.

Я сознавал, что со мной происходит нечто странное. Я, правда, не мог понять — что. Тело словно горело в огне, хотя на самом деле я ничего не чувствовал. Я спал. Спал... спал... спал... иногда глубоко, иногда понимая, что ем... но никак не мог окончательно проснуться — мне было так уютно...

Я пришел в себя неожиданно. Последнее, что я помнил — дикая боль, причиненная раскаленным железом. Но теперь она исчезла, путы тоже. Я был свободен и с удивлением посмотрел на себя, чувствуя себя свежим, чистым и легким. Я действительно ничего не лишился, только вдоль боков протянулись две цепочки белых пятен, как у рыбы, а живот украсило странное, даже красивое сплетение точек и линий, похожее на географическую карту. Я с удивлением смотрел на них, вспоминая, что Элари видел такие же узоры на телах сурами, но не понимал их значения. Шрамы были ещё розовые, свежие, но плотные, уже зажившие. Я смутно сознавал, что для этого нужно недели две, не меньше, — и всё это время я спал, спал, спал...

Я приподнялся на локте и осмотрелся. Я лежал на каком-то мехе, на террасе, высоко над внутренним двором цитадели, обдуваемый прохладным ветром, совершенно обнаженный, но не мерз.

Обернувшись, я увидел вождя сурами, сидевшего совсем рядом. Меня пронзила мгновенная вспышка страха и стыда, но тут же я вспомнил, как сам бесстрашно разделся перед ним до последнего лоскута, а потому лишь перекатился на живот и невольно улыбнулся.

— Как видишь, я не солгал. Теперь вы знаете, кто я.

Сурами невозмутимо кивнул.

— Ты убил Ньярлата и освободил всех нас. Когда-то, очень давно, мы были такими же, как вы, — одними из вас. Потом в наш мир пришли файа. Они были трусливы и слабы. Они хотели владеть этим миром, но боялись сражаться. Тогда они создали нас, чтобы мы сражались вместо них. Мы не хотели быть их рабами, но Великая Машина оказалась сильнее... Теперь её нет, и её дух тоже свободен. Он рассказал нам всё, но мы не были уверены в тебе. Даже слабый может победить сильнейшего... случайно. Теперь мы видим, что не ошиблись, и каждый сурами узнает тебя по знакам на твоём теле. Никто из нас не причинит тебе вреда. Никогда.

— Так ты говорил с Вэру? — теперь я действительно был удивлен.

— Да. Он не такой, как вы. Он знает всё тайное в мире, знает то, что мы всегда должны были знать. И он не уничтожил нас по долгу крови, хотя и мог. Мы считаем, что это величайший из всех поступков. Только понимающий может отказаться от мести. Он один понял нас. Ты, — такой же, как он, только младше.

Я был удивлен, но не этим спокойным разговором с тем, кто пытал меня, а тем, что воспринимаю его как нечто, совершенно естественное. В отличии от Элари, я понял одну, очень простую вещь, — нет плохих или хороших народов, плохими или хорошими могут быть лишь отдельные существа. И даже то, как один народ относился к другому, значит немногое. Друг к другу сурами относились совершенно иначе. Может, даже лучше, чем люди друг к другу. Я поспешил поделиться этой мыслью.

— Я не знаю, — ответил сурами. — Мы ненавидим людей. Они слабы, трусливы, злы и разрушают даже свою землю, чтобы она не досталась нам. Такие, как ты, среди них исключение, и они сами убивают их. Но ещё больше мы ненавидим файа, которые создали нас такими, какие мы есть. Они отняли у нас красоту, дав взамен силу. Но они очень хитры, и лишили нас того, чем побеждает их собственный народ, — способности мечтать. Мой народ никогда не превзойдет их. Мы не можем думать, как они, не можем изменять мир, как они. Но среди них есть те, кто понимает нас.

Вдруг мне стало стыдно за красивое лицо и гибкое тело Элари. До меня несколько запоздало начало доходить, что безобразной внешности совсем не обязательно соответствует безобразная душа. Пусть сидевшее передо мной существо убивало людей и даже ело их, — оно смогло понять меня. И в самом деле, за что сурами было любить здешних людей?..

Я не сразу понял, что произнес это вслух.

— Мы ненавидим слабость и трусость, такими нас создали, — ответил сурами. — Мы не сможем жить рядом с вами. Всё, что мы хотим, — жить на своей земле... но люди этого не хотят. И получат то, что заслужили. Эволюция беспощадна и мы — её орудие. Слабые должны уйти.

— Я тоже уйду, — тихо сказал я. — Мой дом не здесь.

— Я знаю, — сурами кивнул. — Ты разговаривал... во сне. Мы поможем тебе.

— Кто ты? — спросил я, зная, что этот вопрос надо было задать прежде всего.

— Рларра. Я желаю тебе вернуться домой... и вспомнить своё настоящее имя.

7.

К моему удивлению, все мои вещи оказались нетронуты. Пропала лишь одежда, но мне подарили новую, — одежду сурами, но сшитую точно по фигуре. Облачившись в расшитую золотом тяжелую темную куртку и высокие сапоги, я почувствовал себя больше и сильнее.

— Там, куда ты идешь, твоим врагом будет холод, — сказал Рларра. — Мы бы дали тебе и оружие, но оно не нужно тебе. Там, куда ты пойдешь, никого нет. А потом Анмай поможет тебе лучше нас.

Я смутился. Меня провожала целая толпа дружелюбно настроенных сурами. Среди них были их женщины и дети, напоминавшие забавных зверушек, — это-то меня и смущало. Я сел в скиммер и поднял его вверх. Раздались прощальные крики. Ответив на них, я развернулся и помчался на север, — туда, где за горами открывалось изломанное пространство пустыни. Я знал, что никогда не вернусь сюда, но мысль о том, что уже три народа признали меня своим, грела мне сердце.

Глава 3:

Дом на границе

1.

Когда-то Элари пересек пустыню Темраук пешком. Я помнил, чего это ему стоило, и даже стыдился, что ни холод, ни ветер, ни хищные смерчи мне не досаждали. Но вид остался столь же безрадостным, и давил на глаза и сердце, точно камень. Влияние гор Безумия уже ощущалось здесь. Лишь призрачные огни создавали в этой мертвой земле видимость жизни, — и все они, казалось, стремились мне навстречу.

Меня не раз будили взрывы огненных шаров, бьющихся о силовое поле скиммера. Я сделался пуглив и начал просыпаться среди ночи, неизвестно отчего. Меня, как и Элари, преследовал призрак огромного моллюска, — именно призрак, поскольку я быстро убедился, что он не существует нигде, кроме моего смятенного сознания. Но всё же, ужасы мертвой природы не шли ни в какое сравнение с ужасами жизни, и я, сжав зубы, терпел их, — просто потому, что у меня не оставалось выхода.

Потом на пути встали горы Безумия, слишком крутые и скалистые, чтобы скиммер мог пересечь их. Но и без того я не решался приближаться к ним. Хватило первой попытки, когда мои мысли начали путаться, сминаться, распадаться на части. Меня охватывали нелепые, бессмысленные желания, я словно глупел на глазах, и едва успел повернуть обратно.

С тех пор я держал курс так, чтобы изломанные массивы камня лишь маячили на севере, не приближаясь к ним больше, чем на тридцать миль. Лишь на таком расстоянии путающая мысли и не дающая думать сила отпускала меня.

Потом я увидел океан. Горы Безумия вдавались в него бесконечно длинным полуостровом, и я не спал два дня, огибая его. Ночь над штормовым морем, когда всё исчезло в клубящейся мгле, и лишь по силе кошмаров, роящихся в мозгу, удавалось определить курс, была настоящей пыткой. Второй день, когда я, измученный бессонницей, страдал ещё и от бесконечных тошнотворных прыжков машины на волнах, был ещё хуже. Мне нестерпимо хотелось броситься вниз, в эти волны, и покончить сразу со всем. Если бы я не пережил испытания сурами, я бы так и поступил. Но я помнил, как доказал свое право на жизнь, и это мужество вновь ожило, и спасло меня. Я добрался до каменистых россыпей берега и тут же забылся мертвым сном.

Меня разбудил раскатистый рев, торжествовавший над мертвыми просторами. Из озера, стиснутого между глыбой ледника и каменистой мореной, — озера, в котором, казалось, не могло жить ничего, крупнее рыбы, поднялся серый толстый хобот высотой в пятиэтажный дом. Он-то и оглашал окрестности этим ревом. Потом, ломая лед, поднялась чудовищная туша, — не моллюска или краба, а зверя. Я понял, что вижу ревуна, и уже не сомневался, что это млекопитающее, или, по крайней мере, теплокровное существо, — нечто среднее между тюленем и слоном, такое огромное, что я не усомнился в его способности топить самые большие корабли. Оно могло легко перевернуть даже линкор, ухватившись за его борт своими громадными ластами. Была в нем какая-то ужасная игривость, никак не вязавшаяся с размерами, — ревун легко отламывал куски монолитного льда величиной в дом и забавлялся ими, словно погремушками.

Я поразился могуществу здешней природы, — она создала существо, которое человек, несмотря на все свои машины, не смог одолеть. Потом я понял, что природа здесь ни при чем. Этих чудовищных стражей северных морей создала та же рука, что вплавила в камень гор Безумия ломающую мысли силу. Та же рука, что протянула их через весь материк. Как же выглядело место, для защиты которого всё это было создано?..

Я вспомнил видения чудовищного города, маячившие в миражах пустыни, — и меня охватил самый обычный жалкий страх.

Мне стоило немалых усилий с ним справиться, но всё же, я полетел дальше. Легендарная равнина Вечности оказалась простой тундрой, покрытой пятнами снега. Она почти ничем не отличалась от пустыни Темраук, и я без толку кружил по ней, не зная даже толком, что ищу. Я пересек её, добравшись до северного берега, где лишь ревуны резвились среди свинцовых волн и плавающих глыб льда. Я вернулся назад, к горам Безумия. Меня преследовали миражи, среди которых всё чаще повторялось видение огромного города. Я бросался к ним, но всякий раз видения обманывали. Я находил поросшие лишайником камни, скалы, снег... и больше ничего.

Так прошел месяц. Я стал злым, отвык от человеческой речи, и начал подумывать о возвращении, — просто чтобы пополнить запасы провизии. Но однажды машина отказалась подчиняться, — вдруг развернулась и полетела на восток, не обращая внимания на мои отчаянные манипуляции с пультом.

Вначале я испугался. И быстро понял, что скиммером управляют извне, — он строго выдерживал заданный курс, не забывая огибать препятствия. Управлять им могли лишь из места, которое я искал, — и я успокоился. Мой путь был, наконец, закончен... точнее, он только что начался.

2.

Три часа полета прошли очень быстро. Я почти не заметил их, думая о том, что предстоит увидеть, и боясь этого. Но горизонт оставался девственно пуст, — пропали даже миражи. Равнина, стремительно скользившая внизу, казалась неизменной.

Потом я увидел то, что вначале принял за озеро, — чудовищный круг черноты десяти миль в диаметре, черноты плотной, колеблющейся, но не как волны, а как дым. Я до одури испугался, когда понял, что скиммер вот-вот нырнет туда... но, словно ощутив мой страх, он повернул и полетел вдоль края огромной воронки. Вскоре я заметил впереди похожую на БТР машину с глухим ограненным корпусом и короткими опорами вместо колес. У неё стояла единственная фигурка, явно ожидая меня. Почему-то я никак не мог её разглядеть, — может быть потому, что в глазах дрожали слезы. Я растерялся. Ещё никогда мне не бывало так одиноко, страшно и, в то же время, радостно.

Скиммер приземлился, не долетев до машины всего метров десяти. Мне показалось, что стало очень тихо. Ещё никогда на меня не смотрело таких внимательных глаз. Я встал и шагнул им навстречу. И лишь потом я узнал знакомое лицо.

— Я ждал тебя, — сказал Анмай, и взял меня за руки.

3.

— А где Иситтала? — спросил я. До этой минуты я почти не думал о ней, но теперь...

— Она осталась внизу. И тоже хотела тебя встретить, но, скажем так, она меня страхует. Ты увидишь её, когда мы доберемся до базы. Ладно. Лезь сюда, — Анмай показал на бронированный люк в борту своей машины. На стенах её тесного, но на удивление уютного салона были экраны — словно окна обычного автомобиля.

— А как же скиммер? Мои вещи и продукты? — я показал на уже совсем небольшой штабель.

— Их мы перегрузим, а скиммер бросим здесь, — сказал Анмай. — Там толку от него там не будет. Давай займемся делом.

Я подчинился. Люк был неудобным, но вдвоем мы быстро перетаскали внутрь немногие оставшиеся коробки. Напоследок я вытащил медальон Иситталы из прорези на пульте скиммера, печально посмотрел на него, и вздохнул. Оставаться без своего транспорта не слишком-то хотелось, но и спорить с Вэру тоже.

Едва я забрался внутрь машины и закрыл люк, Анмай тут же взлетел. Рядом с ним на сидении лежало оружие, — черное, массивное, с двумя рукоятками и плоским раструбом на конце рубчатого ствола.

— Это многорежимный лазер, — пояснил файа в ответ на мой любопытный взгляд.

— Зачем он тебе?

— Здесь есть ещё... жители, — сказал Анмай. — Для изучения этого... места файа ещё в самом начале построили базу. Там сохранилось оружие и такие машины, как ни странно, все исправные. Но их защитные системы насторены лишь на древних файа. Даже у меня нет кодов доступа, — эту вот машину я просто перепрограммировал. С помощью весма... моего браслета, можно справляться с некоторыми простыми устройствами. Хорошо, что я ещё по Унхоргу знал этот скиммер, переключил его на телеуправление и пригнал сюда, едва он вошел в радиус действия передатчиков. Я уже знал, что в нем — ты.

Зависнув над морем черноты, машина вдруг устремилась туда, вниз. У меня перехватило дыхание от волнения и страха. Внутри пульта что-то защелкало. Когда машина врезалась в эту черноту, на экранах вспыхнуло ослепительное сияние. Я зажмурился... а когда открыл глаза, — увидел то, во что не мог поверить.

4.

Да, всё было так, в точности. Невероятно огромные зеленовато-черные башни-горы теснились в колоссальной, глубиной мили в две, круглой пропасти, подпирая страшное, мутное, темно-лиловое небо, — изнанку этой черноты наверху, черноты более вязкой, чем сталь. Между башен раскинулось озеро, — тоже идеально круглое, диаметром миль в пять. Вода в нем, — если это была вода, а не смола или застывшее стекло, — была темной, спокойной, гладкой, как зеркало, даже на первый взгляд очень глубокой. Из неё поднимался остров, — башня, похожая на остальные, но, в то же время, иная. Она походила на конус из свившихся змей, впившихся в это жуткое небо.

Постыдно раскрыв рот, я глазел на залитые мертвенным светом жилистые башни, широкие и узкие, круглые и составные. Их соединяли трубы, изгибавшиеся под, казалось, геометрически невозможными углами. Именно это поразило меня больше всего. Переход от спокойствия тундры и холода заката к похожему на видение ада городу был слишком резким, и я мог лишь смотреть, решив, что удивляться буду потом.

Машина Вэру снижалась, лавируя среди исполинских башен и тяжей-труб. У меня перехватило дух, — казалось, она в любой миг могла с ними столкнуться.

Мы летели к тонкому, высокому шпилю, выступавшему из массива одной из громадин. Его острая вершина была срублена и её место заняла призма многоэтажного здания из темного стекла и серой стали, увенчанного множеством антенн, — база файа. У её основания открылись огромные ворота и Анмай влетел в просторный ангар. Посреди него стоял космический корабль, — похожий на самолет с короткими крыльями и угловатым, собранным из плоскостей корпусом.

— Он настоящий? — спросил я, когда Анмай уже сел.

Файа усмехнулся.

— Это просто челнок "земля-орбита". В принципе, на нем можно полететь на другую планету, но он создан для перевозок между звездолетом и планетами, где нет оборудованных портов. Хотя добраться на нем до Ворот мы вполне можем. Давай выходить, а то нас уже ждут.

Вспомнив про Иситталу, я пулей вылетел из машины. Она ждала нас у двери, ведущей, очевидно, в лифт. На вид она не изменилась, и я жутко смутился, — жаркие и стыдные воспоминания Элари нахлынули на меня. Впрочем, это ничуть не уменьшило любопытства.

— Что это за место? — спросил я, когда мы уже поднялись на самый верхний этаж и шли по просторному коридору, — к счастью, без окон.

— Хали. Это город тех, кто создал этот мир — Мэйат, и он мало похож на города, что нам знакомы. Все его здания — живые... существа. Я не знаю, сколько ему лет. Может... за миллиард. Когда мы, файа, нашли его, он уже давно был пуст. Мэйат ушли в иные миры, но их город остался... и будет стоять до тех пор, пока сам этот мир не превратится в прах. Для его защиты и были созданы горы Безумия. И пожиратели в морях. Вначале мы хотели поселиться здесь, даже построили тут базу, но не смогли. Тут нельзя жить.

Я так ошалел, что не мог ничего сказать. Анмай как-то понял, что я близок к обмороку.

— По-моему, ты очень устал, а разговор у нас будет длинный и нелегкий. Да, бросив тебя, я тебя предал... но я хотел, чтобы Иситтала была счастлива со мной. Ничего иного я тогда не хотел знать. Не знаю, сможешь ли ты простить меня. Я не хотел больше тебя видеть... но я не забыл долга чести. И я отдам его, — если это будет в моих силах. Кстати, ты не хочешь поспать с дороги?

— Нет.

— Жаль. Тебе это нужно, — он что-то шепнул Иситтале и открыл одну из боковых дверей. Мы вошли внутрь, но я не успел рассмотреть помещения, — Иситтала подала мне чашку теплого молока. Я с жадностью осушил её, но там было не только молоко, — мне тут же нестерпимо захотелось спать. Я едва смог добраться до отведенной мне постели, — и тут же забылся крепчайшим, без сновидений, сном.

5.

На следующий день Вэру разбудил меня. Мы сели завтракать втроем, и под любопытными взглядами Иситталы мне скоро стало неуютно. Анмай заметил это и увел меня в свою комнату, чтобы мы смогли поговорить наедине. Я долго рассказывал о своих приключениях. Файа слушал безмолвно, и, когда я закончил, ещё немалое время молчал.

— Я помогу тебе, — наконец, сказал он. — Хотя ты вряд ли представляешь, насколько это трудно. Я даже не знаю, с чего начать.

— Может, с начала?

Анмай улыбнулся.

— Ладно. Ты прав. Нельзя просто вот так из одной Вселенной попасть в другую. Тут не обошлось без вмешательства Мэйат.

— Проще говоря, они меня похитили?

— Можно сказать и так.

— А почему? Зачем?

— Я кое-что знаю о Земле, — не очень много, но всё же... Там ты был... не вполне обычным. Это не так просто объяснить, но я постараюсь. Вряд ли ты знаешь... старение и смерть генетически запрограммированы у любого живого существа, но иногда это программа... не включается. Что-то в наследственном аппарате дает сбой. Редко, но всё же так бывает.

— Значит, на Земле я был... бессмертным?

— В буквальном смысле — нет. Ты бы просто не старел и перестал бы расти в возрасте лет пятнадцати. Но признаки этого появляются гораздо раньше, и именно поэтому тебя засунули в больницу. Мэйат не хотели, чтобы люди узнали об этом, и похитили тебя. Выманили на открытое место — ты вряд ли это понял — и подобрали.

— Как это — выманили?

— Они послали колонию микроскопических разведчиков, нанитов, чтобы управлять твоим сознанием... незаметно.

— Но зачем?

— Возможно, чтобы не дать людям напрасной надежды. Но для этого им было куда проще тебя просто убить. Ради тебя они пошли на большие... хм... расходы. Видишь ли, на Земле ты вряд ли был бы счастлив. Генетический сбой не наследуется, он не даст тебе неуязвимости или здоровья. Ты бы болел и был так же уязвим, как все другие люди, с одной лишь разницей, — ты бы не старел. Если бы это открылось, тебя разобрали бы на части, чтобы понять, как это происходит, или просто прикончили из зависти. Большинство бессмертных успевает это понять, и потому они прячутся. Вечная юность, — совсем не такая веселая вещь. Твоя психология, физиология, — всё это оставалось бы подростковым, прибавлялся бы лишь жизненный опыт, а это не слишком веселое сочетание. Бессмертный должен таиться, жить как можно незаметнее, и его видимый возраст лишь добавляет ему трудностей. Он не может жениться, сделать карьеру, стать известным, богатым, и так далее. Обычно он скитается, время от времени находя себе хранителя, — какого-нибудь пожилого одинокого человека, — и живет у него, или теряется в каком-нибудь крупном скоплении молодежи, — там, где общество не проявляет особого внимания к тем, из кого состоит. Жизнь течет мимо бессмертных, и они становятся её историками... хронографами... их комнаты забиты старыми тетрадями с описаниями давно забытых мелочей прошлого, дневниками... к этому можно привыкнуть... наверное. Они очень одиноки. Мутация столь редка, что встреча двух бессмертных, — дело почти невероятное. Да и случись она, они не смогут узнать друг друга. У них нет никаких отличительных признаков. Выявить бессмертного можно лишь длительным наблюдением, — действительно длительным, минимум, в несколько лет. Но там, у вас, бессмертным с каждым годом становиться всё труднее скрываться. Когда человек не взрослеет, это замечают быстро. Мэйат хотели помочь тебе... возможно, даже спасти тебя от смерти, — на свой манер. Ведь любая юная жизнь воистину заслуживает спасения, — любой ценой, даже столь высокой, как эта.

— Но тогда какой смысл был спасать меня на Земле, чтобы здесь сурами отрубили мне голову?

— Я думаю, что намерения тех, кто похитил тебя, не были злыми. Но им пришлось действовать поспешно, а торопясь даже они допускают ошибки. К тому же, они совершили эту экспедицию вовсе не ради тебя, и даже не ради твоего мира, а ради изучения всей твоей Вселенной. Эта экспедиция была великим делом, — но для них ты был просто одним из неисчислимого множества образцов, мелочью, о которой в суматохе могли просто забыть, и которая по недосмотру попала не в те руки. В могуществе они равны богам, — но разве ты слышал, чтобы все боги были добрыми? Кто-то из них сбросил тебя сюда, — ради гнусной забавы. Потом произошло слияние двух ваших душ. Вот этого они никак не ожидали, но так возникла совершенно новая личность, соединившая лучшие качества двух первых. Это ты. Вот как твое похищение выглядело со стороны, — точнее, должно было выглядеть.

Анмай коснулся браслета и на стене засветился экран. Это был поток не только изображений, но и чувств, — я словно оказался там, внутри...

6.

Какое-то время я молчал. Теперь я хотя бы отчасти начал догадываться, что со мной произошло. Именно догадываться, а не понимать, потому что понять такое было выше моих сил.

— Что мы сейчас видели? — наконец спросил я.

— Нечто вроде новостей. Передача велась не для нас, но я смог её расшифровать, — всё равно, делать тут больше нечего... Конечно, ни одно живое существо не могло пережить такой полет. Ты совершил его в виде записи... информации, а потом твое тело было вновь восстановлено. Правда, оно вскоре разрушилось, — а тело Элари так же подвержено старению, как и все человеческие тела... в абсолютном большинстве.

— Но кто эти Мэйат?

— Кто? Ну, это не так просто объяснить. На Земле тоже знают про них... отчасти. Они — не люди.

— А кто?

Анмай оживился. Он снял с полки окованную медью здоровенную книгу. При виде чеканных узоров на её верхней крышке меня невольно пробрала дрожь. Файа открыл книгу и быстро взглянул на меня.

— Это написал человек с Земли. Его звали Говард Лавкрафт. Он выражался в довольно аллегорической форме, но в общем близко к истине.

Анмай опустил глаза и с выражением стал читать:

— "Не должно думать, что человек есть либо старейший, либо последний властелин Земли, и что жизнь есть лишь то, что ему ведомо. Нет же — Боги Глубокой Древности пребудут ныне, присно и во веки веков. Не в пространствах, что нам ведомы, но между ними ходят Они, неизменные в своем властном спокойствии, лишенные измерений и невидимые для нас. Йог-Сотот знает ворота. Йог-Сотот — это Ворота, это Ключ и это Страж. Прошлое, настоящее и будущее, — всё в руке Йог-Сотота. Он знает, где Боги Глубокой Древности прорвались сквозь Сущее, и где Они прорвутся сквозь него вновь. Он знает, где Они ходили по полям Земли, и где Они ходят до сих пор, и почему никто не может увидеть Их в Их время. Только по Их духу можно понять, что Они — здесь, рядом, но человеку не дано даже представить себе полностью Их облик. Невидимые и смердящие бродят Они в пустынных местах, где в Их пору произносятся Слова и свершаются Обряды. Ветер несет Их голоса, и земля поглощает Их откровения. Они сокрушают горы и пожинают города, но ни городу, ни горе никогда не дано увидеть поражающую их десницу. Кадаф в ледяной пустыне узнал Их, — но кто из людей сейчас знает, где Кадаф? Великий Ктулху приходится Им названным братом, но и он может видеть Их только в тумане. Лишь по духу Их вы узнаете Их. Их руки лежат у вас на горле, но вы не видите Их, и место Их лежит за невидимым порогом, который охраняет Йог-Сотот, — ключ к замку, где смыкаются сферы. Человек властвует сейчас там, где некогда властвовали Они. И однажды Они будут властвовать там, где сейчас властвует человек. За зимой приходит лето, но за летом приходит зима. Они ждут, могущественные и терпеливые, и однажды навеки пребудет Их царствование".

— Откуда тут это? — спросил я. Лишь сейчас я заметил, что всё тело бьет дрожь.

— Знания иногда сами рассеиваются в пустоте, подобно свету. Они проникают в сны, но мы не в силах понять их. У реальности есть зримые отражения.

— Нет, что это за место на самом деле? И как далеко я от дома?

— Долго объяснять. Скажем так, — на расстоянии геологической эры, если говорить о времени света, но в той же галактике, что и Уарк, мой родной мир...

Анмай помолчал.

— Вселенная очень велика. И не везде одинакова. Древнейшие и могущественные расы властвуют в разных её частях, и в каждой, — разная физика... разная реальность. Они воюют друг с другом, и эта война будет продолжаться, пока всё мироздание не будет разрушено и пересоздано вновь. Древние живут очень далеко от твоей родины, — кстати, и от моей тоже, — так далеко, что за всё время существования Вселенной свет не успел бы до неё дойти. А Земля к тому же находится на другой стороне... ну, да это ты уже знаешь. Наше черное солнце, — то, что вы называете Звездой, — на самом деле Ворота Соизмеримости. Они ведут в вашу Вселенную... и ещё, во множество других. Они скрыты в искусственном пылевом мешке и потому невидимы для других миров. Их построила сверхраса Мэйат, миллиард лет назад. Это Сверх-Эвергет, машина, которая творит немыслимую для нас, но привычную для них физическую реальность. Без неё ничего этого не было бы. Она — как бы граница наших реальностей, наших физик... — Анмай замолчал.

— Мэйат давно ушли в иное мироздание, — сказал он через пару минут. — Но их машины — их дух — остался. Это не просто машины — они чувствуют, растут, мечтают... но они мертвые. Они вообще никогда не были живыми. Эти две планеты для них, — всё равно, что кинозал на крейсере. Примерно, так. Вы, ваши жизни, ваши смерти, — для них лишь развлечение, в принципе, для них не нужное. Я не знаю, зачем они провели эти миры сюда через Ворота. Когда сюда пришел мой народ, они были пусты... уже пусты. Это мы, файа, привезли сюда людей... и создали сурами. Сейчас мой народ — это тоже машины, разумные машины... как та, которой был я.

— Значит, Ирулана тоже обитаема? — спросил я удивленно.

— Конечно. Но на ней живут... ну, это надо видеть.

Анмай вновь прикоснулся к браслету и на экране появилось странное существо, — нечто вроде толстого ствола дерева на широкой подошве, с множеством ветвей-щупалец. С верхушки "дерева" на нас пристально смотрели восемь громадных синих глаз. Меня передернуло.

— Их рост — около пяти метров, — пояснил Анмай. — Многоразличие Вселенной бесконечно... как и её обитателей.

— Значит, мой народ... и твой... и этот... их игрушки?

— Нет. Не мой. Сейчас Файау, общность файа, и Мэйат, Древнейшие, — союзники... больше, чем союзники. Они совместно населили эти миры, а для чего... откуда я знаю? Может, просто чтобы узнать, какие мифы вы сочините про своё мироздание. А может, для того, чтобы во Вселенной стало на два обитаемых мира больше. Какая разница?

— Так как мне вернуться домой? — я, наконец, перешел к главному.

— Так же, как ты попал сюда. Но это будет нелегко. Очень. Нэйриста — та... машина... общность Мэйат, что изучала ваш мир, прибыла из их Вселенной и в неё же вернулась. Здесь она задержалась лишь ненадолго. В принципе, тебе может помочь мой народ, — но кто полетит в другую Вселенную, чтобы вернуть домой украденного мальчишку? Им нужна более серьёзная причина. Я могу попробовать их убедить, — ведь я не единственный Анмай, есть и другие... но для этого мне надо хотя бы с ними связаться! А для этого мне нужен Эвергет. Тут, в этом городе, его нет, а там... там мы будем в полной их власти.

— И ничего нельзя сделать?

— Нет, почему, — сделать можно много. Мы можем полететь к Воротам, — хотя это опасно, конечно, — и передать сообщение, используя их системы. Корабль у меня есть. Но мы не сможем улететь оттуда, и, если файа не ответят, — нас там просто убьют. Ведь Ленгурья, — лишь кроха по сравнению с миром Ворот, а там живут существа, которые дышат смертью так же, как мы дышим воздухом. Ты вряд ли понимаешь, где окажешься, и с кем нам придется сражаться. Видишь ли, Древним Богам не обязательно быть живыми. Это могут быть и машины. А это чужие машины... и мы для них чужие. Они не поймут нас. Всё непонятное они уничтожают... в лучшем случае. Или... делают понятным для себя. А это страшно, если что-то мертвое, не понимая твою сущность, начнет менять её...

— Мне непонятно! — я окончательно запутался.

— А ты думаешь, мне понятно? — Анмай отвернулся. — Они хуже, чем враги: они равнодушные. Им всё равно, существуем мы или не существуем. Мы не сможем понять их побуждений, они — наших. Для них мы игрушки, — но когда-то именно подобные нам создали их. И мы заставим их это вспомнить.

Глава 4:

Что значит имя?

1.

На следующее утро меня разбудило чудовище в длинном темном одеянии, из-под которого выглядывали лишь высокие сапоги. Поверх него был надет гибкий панцирь из массивных, глянцево-темных пластин. Броня покрывала плечи и руки от локтей до запястий, пластины поменьше защищали кисти рук. Голова тоже была металлическая, из насекомообразной морды росли три пары рогов, огромные глаза, — совершенно черные, пустые и стеклянные.

Вначале я испугался этого создания, но тут же заметил ещё кое-что. На левом его запястье был браслет, — совсем как у Анмая, и силовой пояс, тоже как у Анмая. Создание откинуло свою морду вверх, почесало нос и улыбнулось.

— Что это? — спросил я, показывая на правую руку Вэру. Два толстых рубчатых браслета, — у локтя и запястья, — удерживали на ней узкое, массивное устройство из темного металла.

— Ваджра. Наручный лазер.

Анмай сделал незаметное движение и гибкий сердечник с лязгом выскользнул из панциря, прильнув к указательному пальцу файа. Пронзительно-яркий прицельный луч запрыгал по стенам, повинуясь почти незаметным поворотам руки. Ещё движение — и сердечник, щелкнув, вернулся на место. Анмай растопырил пальцы. Из-под металлических пластин выскользнули двухдюймовые изогнутые когти. Их внутренние края были остры от основания до кончика.

— Боевое снаряжение должно вселять ужас во врага, — сказал Анмай. Когти с лязгом вернулись на место. — Ладно, одевайся, мне нужна твоя помощь.

— Что, мы уже отправляемся? — спросил я.

Файа усмехнулся.

— А чего ждать?

2.

— План действий, в общем, несложный, — сказал Анмай, когда мы уже шли по коридору. — Сначала мы заглянем в оружейное хранилище, потом сядем в челнок. На нем можно будет пробиться к управляющей сути Ворот. Потом, если повезет, мы найдем поблизости укромный уголок и будем сидеть там, пока не подойдет помощь.

— А если не повезет?

Анмай пожал плечами.

— Тогда мы встретимся с Создателем... если он существует, конечно. А если нет — просто исчезнем. Это достаточно понятно?

Я кивнул, и вдруг ощутил острый укол вины. Я не боялся рисковать собой, но рисковать любимой друга... Впрочем, я понимал, что Иситтала сама готова на всё, лишь бы сбежать из этого жуткого города, да и чувство вины за тот постыдный побег из долины изрядно отравляло жизнь пары...

Мы спустились в ангар и сели в летающую машину Вэру. Я спросил, за счет чего она держится в воздухе, — никаких заметных двигателей у неё не было. Я думал об антигравитации, но Анмай разочаровал меня: по принципу действия это был обычный вертолет, только роль винта играло силовое поле.

Покинув ангар, машина вновь принялась петлять между исполинскими башнями, но на сей раз полет оказался недолгим. Вскоре она нацелилась на платформу, — выступ огромной, как гора, башни, скользнула вниз, зависла над ней и опустилась. Ореол взвихренного воздуха вокруг неё погас и мы выбрались наружу.

— Пошли, — сказал Анмай. — Только не отставай и не смотри особенно по сторонам. Иначе глаза у тебя могут не только вылезти на лоб, но и двинуться выше.

Я усмехнулся, сжимая его руку. Ватная, мертвая тишина ощутимо давила, словно камень... как и мертвый лиловый свет.

Мы вошли в просторный цилиндрический туннель, ведущий вглубь башни. Его неровные зеленоватые стены пронизывали толстые прозрачные жилы, в них беззвучно скользили отблески и тени, едва освещая этот сумрачный проход. Между них зияли арки проемов, люки или двери, похожие на закрытые рты.

Я покосился на Вэру, — он чем-то странно соответствовал такому окружению, — и вздохнул. Мне не хотелось отводить взгляд от невозмутимого лица файа, наверное, потому, что оно одно осталось неизменным, когда все мои представления о мире разлетелись вдребезги и были собраны вновь.

Высокий просторный коридор оказался очень длинным, с множеством изогнутых ответвлений. Я быстро запутался в туннелях и уровнях здания, и уже с трудом представлял, куда именно мы идем.

— Зачем вы устроили арсенал здесь? — наконец спросил я.

Анмай усмехнулся.

— Не здесь. Внизу.

— Но зачем?

Анмай пожал плечами.

— Это была наблюдательная станция, вообще-то. А потом в неё стащили всё опасное, — так и получился арсенал. Кстати, мы уже почти пришли.

Широкий люк в полу коридора вел в один из лифтовых стволов башни. Сам спуск был недолгим, — маленькая серебристая платформа, совершенно ни к чему не прикрепленная, понеслась вниз с такой скоростью, что вырвалась у нас из-под ног. Через пару минут нас крепко прижало к ней, когда она остановилась. Мы вышли в коридор, расположенный, как мне показалось, доброй милей ниже. Здесь было жарко и душно, полутемные туннели сплетались с пронизывающими их трубами. Я слышал слабый гул, пробивавшийся откуда-то снизу, — наверное, с самых нижних ярусов, из толщи единого фундамента-днища, на котором стояли все башни. Стены здесь покрывали невообразимые органические узоры, — темные или сочащиеся нездешним зеленовато-голубым сиянием. Некоторые из них двигались.

Глядя на всё это, я думал... точнее, пытался думать. У меня не было сил на лишние размышления, — большая их часть уходила на то, чтобы мысли оставались... человеческими. Раньше я не знал, что мышление настолько зависит от того, что я вижу. Впрочем, в этом бесконечном разнообразии форм я всё равно ничего не понимал. Всё, попадавшееся на пути, было столь чужим, что с трудом воспринималось как реальность.

Наконец, мы подошли к громадным круглым воротам, — диафрагме из толстых стальных плит, несомненно, чужеродной для этого места. Она была врезана в грубо обрубленную твердую плоть жилистых стен.

Анмай приподнял запястье, вдавил сегмент браслета пальцами правой руки и на миг прикрыл глаза. Раздался рокот. Массивное внешнее кольцо диафрагмы начало вращаться, её изогнутые плиты-лепестки поползли в стороны. Между них брызнул яркий белый свет. Через несколько секунд открылось длинное, просторное помещение с рядами дверей и труб вдоль стен.

Анмай, опять с помощью браслета, открыл одни из боковых ворот. За ними тоже тянулся просторный не то зал, не то туннель, загроможденный контейнерами.

— Это там, — файа вновь коснулся браслета и на секунду закрыл глаза.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Отключаю защиту. Вот, всё. Пошли. Мне одному всё равно с ним не справиться...

Мы прошли вглубь зала. Анмай открыл один из небольших контейнеров и я увидел странное устройство, похожее на громадный металлический цветок.

— Что это? — спросил я, когда Анмай выдвинул из боковины контейнера небольшую панель и начал проверять устройство.

— Квантовый дезинтергатор, — лучшее, что тут есть против... сущностей. Не знаю, правда, будет ли от него толк... там. Ладно, теперь помоги мне, я один его не утащу...

Через несколько минут мы вытащили тяжеленный контейнер к лифту и помчались вверх по его узкой, оплетенной жилами шахте.

3.

Я весь взмок, пока тащил контейнер от лифта до посадочной площадки, — мне пришлось отдуваться одному. Анмай настороженно осматривался вокруг, и я чувствовал себя довольно-таки глупо. Наконец, мы впихнули контейнер в грузовой отсек машины и залезли в неё. Когда она вернулись в ангар базы, Анмай даже не стал сажать её. Он подлетел прямо к кораблю, секция его днища опустилась, машина приземлилась на неё, — и через секунду оказалась в грузовом отсеке.

Рубка корабля поразила меня пустотой. Кроме экранов и сидений пилотов в ней больше ничего не было, если не считать ожидающей нас тут Иситталы. Она тоже была в броне, но без шлема.

— А где пульт управления? — удивленно спросил я. Сознание не поспевало за событиями, и всё происходило, словно во сне.

— Управление тут, — Анмай показал на браслет. — Кстати, без медальона Иситталы оно не действует, так что дай его мне, пожалуйста. А теперь сядь в кресло и пристегнись!

Я подчинился. Анмай уютно скрестил руки на животе и закрыл глаза. Я не представлял, как можно лететь с закрытыми глазами... но это работало. Под нами загрохотало, в окнах-экранах взметнулась пыль и пламя. По едва ощутимым покачиваниям корабля я неожиданно остро ощутил, что под нами больше нет опоры. Спинка кресла нажала на лопатки, — и мы понеслись.

4.

Массив центральной башни Хали вдруг занял полнеба. На выпуклой стеклянистой стене у её верхушки открылось подобие рта, выдохнувшего лиловое облако, — похожее на светящийся туман, но страшное. Я не удивился, когда Анмай мгновенно развернул корабль так, что перед нами осталось лишь небо, и дал полный ход.

— Что... — успел сказать я прежде, чем перегрузка выжала весь воздух из груди.

— Это страж! — Анмай ещё как-то мог говорить. — Я сдуру подошел слишком близко к генераторам! Теперь повезет, если просто уйдем живыми!

Я больше не мог спрашивать, — я мог протолкнуть в себя ровно столько воздуха, чтобы не задохнуться. У меня, почему-то, потемнело в глазах, я ничего не видел, и это было обидно до слез — мне очень хотелось увидеть этот мир сверху. За грудиной родилась жгучая боль, но душу сжигала боль куда более сильная. Если мне, в общем-то, сильному парню, едва удавалось дышать, то каково же приходилось Иситтале?..

Я не знал, сколько минут это длилось, но потом я упал, и стал падать... и падать... и падать...

Я с трудом сдержал испуганный крик, и с ещё большим трудом — позыв к рвоте. Желудок, словно воздушный шар, рвался вверх, безжалостно нажимая на солнечное сплетение, — изнутри, и это было почти невыносимо. Я полностью потерял ориентацию. Я чувствовал, как кровь приливает к голове, пока мне не начало казаться, что меня повесили за ноги. Я чувствовал ремни, прижимавшие меня к креслу, и был настолько уверен, что оно перевернулось вверх тормашками, что закрыл глаза. Мне мучительно хотелось выскочить из кожи.

— Это невесомость, — Анмай отделился от своего кресла и теперь плавал под потолком. — В космосе всегда так. Считается, что это очень приятно... наверное, если хорошо привыкнуть.

— А долго надо привыкать? — выдавил я. Мне всё ещё казалось, что кто-то давит мне коленом точно между ребер. — Если долго, то я, пожалуй, сойду с ума.

— Недолго. Сутки или двое. Обычно.

— А ты много летал?

— Ну... если в общем... это первый раз. То есть, я отлично знаю, что делать, но сам я не летал. Разве что в мечтах. Я имею в виду это моё воплощение. Другие... другие Вэру... наверняка летали больше. Особенно первый. Он... — Анмай помолчал. — Я чувствую, что во мне... чего-то не хватает. Но не могу вспомнить. Чего-то очень важного... самого важного... — его лицо вдруг мучительно исказилось и это неожиданно больно задело меня. Я попытался представить, каково сознавать себя копией истинного существа, одной из множества, но не смог.

— Теперь у нас только один шанс, — совершенно другим, спокойным голосом сказал файа. — Мы летим к Воротам, но не сможем войти в них, — нас вынесет к Средоточию, к Центральной. Там каждый сам выбирает свой путь, а наш корабль для этого не приспособлен... мы просто погибнем. Нужно найти центр управления и оттуда связаться с Файау. Сразу скажу — это маловероятно. Я плохо помню, что там. Могу представить... но не точно. Там всё живое... разумное... короче, сам увидишь.

— А как... как Иситтала? — я, наконец, догадался спросить о главном.

— Надеюсь, что в порядке. Ведь женщины вообще выносливей мужчин... впрочем, неважно.

Я уже достаточно опомнился, чтобы открыть глаза. Пускай голова ещё кружилась, но любопытство жадно требовало вобрать в себя весь окружающий мир. Вначале изображение на экранах показалось мне мешаниной цветных пятен, потом...

Небо стало серо-черной смутной поверхностью, похожей на плотный дым ночью. В нем угадывались струйчатые течения, — реки смутно светящейся пыли. Зрелище было одновременно безвидным и пугающим, — ведь я смотрел на предел этого мироздания. А то, что я вначале принял за клочок голубого неба, — то был мир Элари. Я видел чисто-белые, тончайшие резные облака, под которыми смутно угадывались очертания морей и континентов. Я попытался понять, над каким местом мы пролетаем, но не смог. Моря были, как и положено, синими, но суша не зеленой, как мне думалось, а рыжей. Лишь кое-где виднелись темные пятна, которые могли быть лесами, а могли и озерами. Никаких городов, полей, дорог с такой высоты уже не было видно. Изображение медленно двигалось, такое подробное и красочное, что у меня просто захватило дух. Хотелось смотреть и смотреть на него, не отрываясь.

Наконец я опомнился и попытался отыскать солнце, так ярко освещавшее землю под нами, но тщетно. Его нигде не было. Зато я увидел Звезду, — черный провал на темном фоне, окаймленный тусклым лиловым ореолом. Он выглядел на удивление зловеще и я поёжился, вспомнив, что туда мы и летим...

Это походило на сон, — я путешествовал в космосе, словно в своих детских мечтах. При этой мысли мне стало на удивление хорошо, — хотя щеки и уши ещё горели от прилившей к голове крови.

— Солнце? — Анмай на миг задумался после моего вопроса. — Мы уже вышли из его светового конуса. Тут всё искусственное, не забывай. Настоящее было бы размером со Звезду или ещё больше. Жаль, что Элари не видел настоящих звезд, — и уже никогда не увидит.

5.

Очень скоро жизнь на корабле вошла в нормальную колею. Разгоняя его, Анмай включил двигатель на малую тягу и на борту появилась слабая, но всё же ощутимая сила тяжести. Теперь я мог ориентироваться и сразу почувствовал себя гораздо лучше. Слабая гравитация оказалась удивительной, куда более приятной, чем невесомость. Едва придя в себя, я сразу же обшарил весь корабль. Впрочем, тот был невелик, и кроме рубки, грузового ангара, жилой каюты и шлюза других помещений в нем не нашлось. Большую часть корпуса занимали двигатели, установленные в корме за глухой переборкой, и разная аппаратура, спрятанная между двойных стенок обшивки. Ещё был узкий коридор меж наглухо отгороженных отсеков посадочных двигателей, соединяющий жилое помещение с ангаром, и такой же коридорчик на корме. Стоявшие в нем устройства доставили мне немало неприятностей. Есть и пить в невесомости оказалось нетрудно, но вот отправление нужд было сопряжено с большими сложностями. Когда я просто попытался вымыть руки, то облился с ног до головы и чуть не захлебнулся, когда расползшаяся по коже вода полезла в нос.

— Недаром на большинстве космических кораблей есть искусственная гравитация, — сказал Анмай, когда перестал смеяться. — Но наш для неё слишком мал.

— А у нас хватит горючего, чтобы долететь до цели? — спросил я, сразу нахмурившись.

— Горючего здесь нет. Наши двигатели получают энергию от реактора и для создания тяги разгоняют инертную массу. Её хватит, чтобы погасить орбитальную скорость и сесть внутри Ворот, но не больше. Это билет в один конец.

Я вдруг потерял интерес к дальнейшим расспросам. Я даже не представлял, что мое желание вернуться домой приведет к таким сложностям. Если бы я знал, я бы отказался от помощи Анмая и Иситталы... но теперь оставалось лишь надеяться на лучшее.

Анмай говорил, что всё путешествие продлится тридцать шесть часов. Вроде бы, небольшой срок, но он растянулся, казалось, до бесконечности. Вэру вовсе не управлял кораблем, — тот летел по заранее заданной программе. Большую часть времени он проводил с Иситталой, которая и впрямь переносила этот полет куда легче, чем мы. Боясь помешать паре, я подолгу просиживал в рубке, стараясь свыкнуться с мыслью, что вскоре вернусь на Землю. Это было легко, ведь я не мог в это поверить.

Через два часа после старта мы прошли мимо одного из спутников, — единственных знакомых Элари звезд. Вблизи спутник ничем не походил на звезду. Я увидел плоскую решетчатую платформу длиной в несколько миль, с множеством надстроек, антенн и телескопов.

— Они могут разглядеть на поверхности Ленгурьи даже муравья, — пояснил Анмай. — Мы все были там, как на ладони. Это построено файа, но вся эта техника давно устарела и почти не действует.

С каждым часом Ленгурья и Ирулана медленно отходили назад, становились всё меньше, а Звезда — всё больше, заполняя полнеба. Её тусклое лиловое свечение и острые пики, поднимавшиеся к нам из глубины, внушали мне страх. Что бы там не говорил Анмай о моих инстинктах, я чувствовал, что там страшное место, и его нужно обходить стороной. Впрочем, у меня больше не было выбора. Оставалось лишь пройти предначертанный себе путь.

Наконец, настал час, когда планеты-близнецы, — я так и не научился их различать, — скрылись за пиками Звезды. То было пугающее зрелище, — два нежных голубых диска словно насадились на острые черные шпили, а потом исчезли. Лишь тогда я начал осознавать чудовищный размер сооружения, к которому мы направлялись, — осознавать, а не чувствовать, потому что почувствовать его было невозможно.

В назначенный час граненые шпили расступились. Я увидел многогранную шахту, ведущую в полую сердцевину громадины, такую большую, что в неё прошел бы целый мир. На её дне переливался сине-радужный свет, — словно разводы на мыльной пленке, но ярче, гораздо ярче. Свет завораживал, манил, звал, — а мы падали к нему.

Анмай увеличил тягу, чтобы мы действительно не упали туда. Теперь на борту была почти нормальная тяжесть и мне казалось, что путешествие уже подходит к концу, — сейчас мы нырнем в этот свет... и вернемся на Землю.

— Ну, я-то не вернусь, — вздохнул Анмай, когда я поделился с ним своими чувствами. — Я даже не знаю, где мой дом. Моей... моей родины больше нет. А мир, в котором я вторично родился на свет, теперь совершенно чужой. Здесь... я не знаю. Но мы не должны входить в Ворота. Если нас не разорвет при входе, то выйти мы можем где угодно. Про эти Ворота говорят, — "из одного во всё". Это правда. А главное, даже если мы выйдем на теневую сторону, до Земли останется ещё около ста двадцати миллионов световых лет. Ты можешь представить, сколько займет этот полет при нашей нынешней скорости?

Я мог, и потому обиженно замолчал. Но Земля казалась такой близкой... попросту, мне не хотелось оставаться внутри Звезды. Я был готов лететь куда угодно, но только не сюда. Впрочем, другие не разделяли моих предчувствий, и, когда Анмай вновь резко изменил курс, я переменил своё мнение.

Изнутри Звезда была удивительной. Острия её шпилей, словно отраженные внутрь, касались углов вложенного в неё двадцатигранника из линий режуще-синего огня и переливающейся бледнорадужной пленки. Иногда она словно проваливалась в глубину и мне открывалась бездна, в которую падал струящийся свет... всё... всё мироздание.

— Это и есть Ворота Соизмеримости, — сказал Анмай. — Даже я не могу понять их природы. Они ведут как бы внутрь пустоты, в дополнительные, искусственно созданные измерения, в туннели, соединяющие эти Ворота с другими. А это, — он показал на истончавшиеся до невидимой остроты шпили, касавшиеся углов призрачного многогранника, — лишь балластная сфера. Иначе портал начнет двигаться... я не могу это толком объяснить, у меня нет нужных слов... да и времени тоже.

Он говорил правду. Здесь не было прямого пути. Приходилось всё время лавировать между шпилями. Никакой инертной массы не хватило бы на такое, но нас выручали силовые поля, заполнявшие здесь всё пространство и окружавшие Звезду. Именно они создавали её мрачное лиловое свечение, и без знаний Вэру мы бы не прошли сквозь них. Теперь корабль летел, как песчинка, под напором могущественных внешних сил. Анмай мог лишь отчасти управлять им, лавируя силовым полем корабля, словно парусом яхты.

Он делал это с немалым искусством, и всё же мощь сил, изгибавших и скручивавших наш путь, изрядно нам досаждала. Иногда я ощущал себя мухой в погремушке. У меня появилась привычка всё время держаться за что-нибудь, а в отсутствие опоры, — судорожно нашаривать её и вцепляться руками и ногами. Она привилась на удивление легко и крепко, — после нескольких сокрушительных ударов об стены, украсивших мою спину и зад живописными синяками.

Ещё больше нам досаждала жара, — температура снаружи превышала пять тысяч градусов, и нас спасала лишь разреженность среды, сквозь которую мы проносились. Но укрыться от излучения Ворот было негде, — охладители корабля работали с предельной нагрузкой и не справлялись. Внутри было чудовищно жарко, и все мы свели одеяния к повязкам из легкой ткани вокруг бедер. Но я, наплевав на стыд, охотно обошелся бы и без неё, — уроженец Сибири, я всегда плохо переносил жару...

Впрочем, мне становилось легче, когда я видел почти нагую Иситталу. Она была поразительно красива, и я тайком любовался ей, отчаянно смущаясь.

Полет внутри Звезды занял всего несколько часов, но мне они показались вечностью. Лишь силовые поля спасли нас от падения в Ворота, — именно в них, почти невесомых на вид, скрывалась главная масса Звезды. Наконец, напротив от входной, мы увидели ещё одну шахту, гораздо меньше. Она вела в сумрачную многогранную полость, в которой плавал серый металлический шар. Всё это казалось небольшим и лишь по медлительности нашего движения я начал представлять размеры.

После полета над струящейся бездной, в которую проваливалось мироздание, мне начало казаться, что мы приближаемся к сердцу Вселенной, к месту, откуда движется всё. Я не мог объяснить своих чувств. Теперь вся прежняя жизнь на Земле казалась мне совершенно бесцветной и неинтересной, словно жизнь растения или ежа. Я не мог поверить, что мог умереть, не увидев всего этого. То, что люди умирали, не увидев Ворот, теперь казалось мне чудовищной несправедливостью.

— Это и есть центр управления, — показав на шар, сказал Анмай. — Но не только. Это опора, якорь... нет, не могу объяснить. Когда я был машиной, я это знал. Его диаметр — около двух тысяч миль, но это не планета. Это, скорее, похоже на погасшую звезду, или белый карлик, — там несколько слоев, всё более плотных... никаких машин в нашем понимании там нет. Я не помню полностью его устройства, но там есть уровень для... для живых существ. Мы должны найти вход.

Маневрируя среди силовых полей, — инертная масса для двигателей давно кончилась, — мы вышли на орбиту вокруг шара. Его покрывал сложнейший, бесконечно повторяющийся во всё меньших деталях узор. Однако Вэру, действуя скорее по интуиции, чем по памяти, всё же нашел вход. На сей раз не шахту, а квадратный туннель, прорезанный в монолитном выступе размером с гору, — одной из самых крупных деталей чудовищного узора. Когда корабль нырнул в него, я увидел, что туннель огромен, — но это была узнаваемая огромность. Мы оказались среди привычных масштабов.

Туннель выходил в кубический зал с мягко блестевшими стенами, без малейших признаков других входов. Снаружи едва пробивался бледный свет Ворот и зал казался полутемным. Когда мы сели, башмаки опор неожиданно ушли в монолитный металл, словно в сыр.

— Здесь всё из живой... пожалуй, это можно назвать нанометаллом, — предупредил Анмай. — Зато есть воздух и довольно прохладно. Похоже, нам надо выйти, — хотя бы для того, чтобы осмотреться.

6.

Мы вдвоем спустились вниз по узкой лесенке. Иситтала осталась в ангаре корабля, в бронированном скиммере. Анмай вновь надел свою боевую одежду. А вот я, с пустыми руками, без брони, без силового пояса, ощущал себя голым. С того самого мига, как мы влетели в туннель, я чувствовал себя как-то странно. Мысли разбегались в беспорядке, и я не сразу заметил, что в зале появилось ещё одно существо. Похоже, оно просто вышло из стены. Ещё через секунду я с удивлением понял, что это Анмай, — в той же одежде, и с тем же лицом, но без оружия и брони. Силового пояса тоже не было. Лишь его глаза были такими же, как на боевом шлеме файа, — совершенно черными, громадными и страшными. Существо не двигалось, спокойно глядя на нас и сложив руки на груди.

— Кто это? — почему-то шепотом спросил я.

— Ньярлат. Я имею в виду, настоящий, — помолчав ответил Анмай. — У Бесформенного нет своего облика. Он может принять любой, например, этот. Ведь он же Посланник... не-существо, даже не часть существа, а часть многих существ... это долго объяснять. Когда я был машиной, то хорошо его знал, и был не слишком с ним любезен. Теперь наша судьба зависит от него, и я не жду от него чего-то хорошего. Здесь не церемонятся с незваными гостями, а мы — незваные. Мы нарушили границу. Но я всё равно не смог бы вернуть тебя домой, минуя это место...

— Ты поступил глупо, явившись сюда, — голос Ньярлата тоже был похож на голос Вэру, только какой-то рваный, — словно он надергал слова из разных фраз и теперь механически составлял из них другие, заботясь лишь о смысле. Так могло говорить лишь существо, которому совершенно чужд человеческий образ мыслей. — Ты совершил большую глупость. Но зачем?

— Я хотел вернуть его домой, — Анмай показал на меня.

Изучающий взгляд Ньярлата обратился на меня и я вздрогнул. Не может же это быть на самом деле...

— Это глупая прихоть, — его и твоя. В конце концов, это просто невозможно без помощи файа, а я уже очень давно не слышал о них, — они исчезли из этой Вселенной. Когда-то мы хорошо понимали друг друга. Но, хотя наши души похожи, ты стал столь наивен, что надеялся на мою жалость или сострадание. Мне знакомы эти понятия, но они — вне меня. Ты просто забыл мою суть, — ты глуп. Это не твоя вина, но раз ты здесь, я должен это сделать.

— Что?

— Что делают с теми, кто нарушил границу? Глупый вопрос, но я отвечу. Очень давно, когда ты ещё был Единым Правителем Фамайа, ты убил два миллиарда людей в ядерной войне. Мне, собственно, нет до этого дела, но у Мэйат за всё нужно платить, а я здесь главный казначей. Такова моя сущность и мой долг. Тебе понятно?

— Да, — Анмай говорил совершенно спокойно. — А что будет с ними? — он показал на меня, потом назад.

— Вы все умрете внутри себя, — Ньярлат вытянул правую руку. Она была пуста, но вокруг неё стал разгораться мертвенно-лиловый свет, собираясь в туманный огненный шар. — Здесь нельзя убивать, — но только тела, к сознаниям это не относится. Иситтала повторила твоё преступление, а он, — Ньярлат показал на меня, — просто...

Анмай опередил его лишь на мгновение, вскинув свою вооруженную руку.

Зал пронзила лазерная молния, ударив в грудь Ньярлата. Тот, казалось, взорвался и исчез в ослепительной вспышке, — но я заметил темную фигуру внутри дрожащего облака слепящего пламени.

Анмай замер. Накаленный до призрачной белизны луч соединил его ваджру и нестерпимо сверкавший, переливающийся ореол, вспыхнувший вокруг Ньярлата. Ореол сжался, взмыл к потолку, яростно полыхая. Глядя на этот живой сгусток звездного огня, я вдруг понял, что вижу настоящий облик Бесформенного, — насколько я вообще мог его видеть.

Из самой сердцевины этой злой звезды ударил острый, как бритва, синий луч. Он уперся в Анмая, пройдя сквозь силовое поле, грохнул взрыв, — и файа в облаке искр отбросило назад. Затем что-то, подобное туманному облаку, сгустилось на пути луча Ньярлата и поглотило его.

Когда пламя погасло, я увидел на панцире Вэру страшный пролом с развороченными, оплавленными краями. Он тянулся от правого бока до центра груди, слишком глубокий, чтобы казаться только пробитой броней. Анмай лежал совершенно неподвижно, в позе, в какой обычно не лежат живые. Зато его корабль завибрировал, из его дюз с грохотом вырвалось пламя...

Но прежде, чем Иситтала успела вступить в бой, Ньярлат ударил сам. Я даже не успел понять, что это было. Призрачно-бледная, посланная в узком секторе волна в клочья разорвала туманное облако и вогнала внутрь всю переднюю часть корабля, превратив её в бесформенное месиво искореженного металла. Разбитый остов перевернулся в воздухе, грохнулся на пол, смялся и остался лежать.

Меня швырнуло к стене, и, наверное, тоже разбило бы об неё, но какая-то сила подхватила меня и мягко опустила на пол. Воздух вокруг помутнел. Это длилось не более секунды. Второе, куда более плотное облако сгустилось вокруг Ньярлата, гася его яростный блеск. Тот метался внутри, бешено пытаясь вырваться.

Я закричал, и тут же услышал ещё один крик, — Иситтала отвалила люк на борту корабля и вскинула лазер. Её луч нацелился в Ньярлата, но не достиг его, рассеиваясь и дробясь в слоях защитного тумана. Хуже того, он пробил в них брешь. Ньярлат ударил в ответ, и на сей раз достиг цели. На остове корабля вспыхнуло пламя и Иситтала исчезла в чудовищном облаке искр.

На сей раз серебристый туман затянул всё, а когда он рассеялся, она просто пропала, словно тень. Я не успел рассмотреть, как и куда, — страшный блеск лучей ослеплял. В глазах у меня поплыли радужные и темные пятна, и я даже не сразу заметил, что свет битвы погас. Ньярлат вернул себе прежнюю форму и пошел ко мне, застыв на мгновение, словно вспомнив о чем-то...

По полу прошла дрожь, и вдруг разбитый остов корабля начал со скрежетом сминаться, разламываться и втягиваться вниз. Металл рвался, скручивался, брызгал искрами, потом раскалился и начал плавиться. Шумно вспыхнуло пламя, дым клубами плыл к потолку и тут же исчезал, едва его коснувшись.

Я оторопело смотрел, как оседает в озеро расплавленной стали раскаленный добела остов. Я ждал взрыва, но его не было. Корабль просто корежился, плавился и исчезал в полу. Воздух бурлил, как жидкое стекло, жар обжигал лицо, и заставлял слезиться глаза. Наконец, задравшийся кверху хвост корабля плавно погрузился в расплавленное море, разводы раскаленного и темного металла закружились, тускнея, и пол застыл тусклой монолитной плитой. Лишь тогда я заметил, что весь дрожу.

— Анмай знал, что моя сущность не подвержена смерти, — сказал Ньярлат, спокойно сложив руки на груди. — Он лишь добивался легкой смерти для себя и для своей любимой, но меня не так просто провести. А вот что мне делать с тобой? Мне не нужна твоя жизнь. И твоя смерть мне тоже не нужна. Пожалуй, я верну тебя домой, — если ты согласишься служить мне там...

— Никогда!

— В самом деле? — Ньярлат подошел ко мне вплотную. Встретившись с ним взглядом, я словно получил удар. Сознание помутилось, ноги обмякли, дурнотная слабость поползла вверх, подступая к сердцу. Я уже не думал о сопротивлении, — сейчас главным было не упасть перед... этим на колени.

Я попятился, прижался спиной к стене... и беспомощно застыл перед подошедшим вплотную Ньярлатом. Его глаза оказались совсем близко, — бездонно-черные, но в этой черноте плавали маленькие злые огоньки, они жили своей независимой жизнью, словно рой звезд. В вязкой глубине этих глаз легко можно было утонуть, как в смоле...

Я сделал последнее, что ещё было в моих силах, — плюнул в эти чудовищные глаза. И — попал.

В тот же миг голова мотнулась от крепкой затрещины, — кое-какие человеческие чувства Ньярлат всё же разделял. Но, едва опомнившись, я поднял голову, — и плюнул ему в глаза ещё раз. Ньярлат страшно ударил меня в живот, уже не сдерживая силы, и через миг я потерял сознание от немыслимой боли.

7.

Я пришел в себя на высоком, металлическом, но странно мягком ложе, в небольшой комнате с гладкими блестящими стенами. Вдоль них громоздились какие-то выступы, которые я поначалу принял за мебель. Свет падал из похожего на жерло печи небольшого окна на уровне пояса. Там пылало яркое рыжевато-белое пламя и оттуда доносился равномерный шум воздуха. Несмотря на россыпи мягких бликов, комната была погружена в полумрак.

Взглянув на себя, я обнаружил, что обнажен. Над мной нависала массивная металлическая глыба. Я чувствовал себя, но не мог пошевелиться. Казалось, всё это происходит во сне.

Металлический блок выпустил тонкий, похожий на лист отросток. Он вытянулся в заостренное до невидимости лезвие и воткнулся в мой черный от удара живот чуть ниже солнечного сплетения, плавно рассекая его до лобка. Боли не было, только тепло, и я решил, что это действительно происходит во сне. Кровь не показалась, — края раны покрылись металлической пленкой. Но, когда они сами собой разошлись, я увидел кровавое месиво внутренностей... и не ощутил ничего, кроме любопытства. Я помнил, что Ньярлат ударил меня в живот, но не представлял, что там всё превратилось в кашу.

Лезвие исчезло. Глыба выпустила сотни серебристых усиков. Они погрузились в рану и её вдруг заполнило что-то, похожее на нагретый мерцающий воздух. Мне вдруг стало щекотно, но я не мог даже вздрагивать и лишь моё дыхание иногда замирало. Я чувствовал, как что-то деятельно копошится во внутренностях, приводя их в порядок, — меня словно лепили изнутри. Это было очень странное, но в общем, терпимое ощущение.

Операция оказалась весьма долгой. Наконец, усики втянулись, края раны сошлись. Я ощутил внезапный острейший зуд вдоль разреза, металлическая пленка нитью поднялась вверх и тоже исчезла. Теперь я видел только свой живот — впалый, красивый, без малейших следов удара. И сел, решив, что всё это мне просто показалось.

— Машины Мэйат не дадут мне убить тебя, — я вздрогнул, услышав знакомый голос Ньярлата. Тот шел откуда-то сверху. — Но не больше. Их функция, — поддерживать жизнь, но не важно, какую, и в каком качестве. Если ты не станешь служить мне, то пожалеешь, что не умер. Ты согласен?

— Нет, — спокойно ответил я, глядя вверх. Я не видел Ньярлата, а его голос больше не пугал меня.

— Ты согласишься.

Ложе, на котором я сидел, растаяло, ушло в пол и мне пришлось встать. Из стены выросло длинное гибкое щупальце, обвило мои испуганно вскинутые руки и подтянуло меня под потолок. Холодный металл коснулся загривка и я ощутил мгновенный укол. Боли не было, но теперь ни один мускул ниже шеи мне не подчинялся. При том, я чувствовал всё свое тело.

— Ты совершенно беспомощен, — сказал Ньярлат. — Я могу сделать с тобой всё, что захочу. Смотри.

Под окном-печью открылась яма, — круглая шахта глубиной в человеческий рост, и в неё по гибкому желобу потек расплавленный металл. Я ощутил его острый запах и почувствовал жар. Сердце сжалось от страха.

— Надеюсь, тебе дороги твои длинные ноги, — сказал Ньярлат, когда шахта заполнилась до краев, а я беспомощно обвис над её центром. — Я буду опускать тебя вниз, по миллиметру в секунду. Тебе нужно лишь сказать "да", — и всё прекратиться. Я не знаю, на каком уровне машины остановят меня, но, если ты будешь молчать, то можешь заранее проститься со своими ступнями.

Я захотел плюнуть в потолок, но сдержался, зная, что это бессмысленно. Я смотрел на свои босые ноги, чувствуя, как их и всё обнаженное тело волнами обдает поднимающийся снизу жар. Щупальце, сжавшее запястья, начало понемногу растягиваться, и багровое жерло медленно, почти незаметно потянулось к ступням.

Я зажмурился, чувствуя, как из-под век текут слезы. Теперь было важно лишь одно, — не закричать. Я ощущал, как по телу катится пот, и считал мерные удары сердца. Если не обращать внимания на боль в руках, то можно представить, что это всё сон, только сон...

Когда пальцы ног коснулись металла, их пронзила дикая боль, — но я не услышал ни шипения, ни треска. И прежде, чем пришла боль, я успел ощутить что-то... похожее на воду. Я недоуменно глянул вниз. Ступни невыносимо жгло, но ничего больше с ними не происходило, — эта жгучая жидкость оказалась холодной.

Несмотря на боль, я хрипло засмеялся, — Ньярлат не мог искалечить меня. Теперь мне не досаждал самый опасный из врагов, — страх, а боль я мог терпеть. Вот только она становилась всё сильнее...

Когда жгущая жидкость поднялась до колен, я закричал. Когда она дошла до уровня сердца, я потерял сознание.

8.

Я вновь пришел в себя, лежа на полу. Похоже, тело мне подчинялось. Я сел и поёжился, вспоминая о пережитой боли, потом поднялся, осматривая комнату. В ней не было ничего, даже отдаленно похожего на дверь.

— Надеюсь, теперь ты понял правила игры, — сказал невидимый Ньярлат. — Я не могу ранить тебя, но могу причинять боль, — какую угодно. Например, вот так...

Гибкие отростки выстрелили из стен, обвили моё горло и руки. Другие мягко коснулись глаз, губ, ушей, — и в тот же миг голова словно взорвалась, такая дикая ослепительная боль пронзила её. Я не мог даже кричать, утопая в раздирающем белом пламени. Когда я понял, что больше не смогу терпеть, словно щелкнул выключатель, — я лишился чувств. Едва я пришел в себя, боль возобновилась, но выключатель щелкнул ещё раз. Когда я вновь пришел в себя, Ньярлат отпустил меня.

— Ты на удивление упорен, — сказал он. — Но я могу применить и иной, обратный боли способ...

Что-то острое коснулось основания позвоночника, — и в тот же миг внизу живота словно вспыхнуло солнце. Непроизвольная дрожь резкого, до боли, наслаждения волной разбежалась по бедрам, свела пальцы ног, перехватила дыхание... Я осел на пол, с трудом переводя дух. Ещё никогда мне не бывало так славно. Тело выгнулось, подошвы судорожно сжались, голова закружилась... я словно падал в темный, жаркий колодец...

— Если ты согласишься, ты будешь иметь это когда захочешь... вечно...

Я испытал страшный миг внутренней борьбы. Моё тело трепетало, мысли путались, из груди рвался стон мучительного наслаждения... но я вдруг словно увидел себя со стороны, — и содрогнулся от отвращения и страха.

— Нет!

— В самом деле?

Огонь внизу живота стал жгучей мучительной болью, такой сладкой, что я запрокинул голову и вскрикнул, а потом, когда весь воздух вышел из груди, мог только всхлипывать, не в силах вздохнуть, — до того напряглись все мышцы, трепеща в непроизвольной судороге острейшей вспышки наслаждения. Так приятно мне не бывало ещё никогда, и я бы с радостью задохнулся, если бы Ньярлат не отпустил меня.

— Ну как? Вечность наслаждения в обмен на слово?

— Нет! — выкрикнул я, и сам удивился. Зачем?..

В тот же миг меня словно подбросил немыслимый по силе взрыв. Сердце на секунду замерло от непредставимо яркой сладкой муки, я закричал от непереносимого наслаждения... потом от безумной боли...

Теперь Ньярлат знал, что надо делать, и боль каждую секунду сменялась этим жутким, противоестественным удовольствием. Он решил, что я этого не выдержу, и оказался прав.

Я лишился чувств.

9.

В себя я пришел уже в совсем другой комнате, — ярко освещенном металлическом ящике. Руки, жестоко вывернутые за спину, стягивало стальное кольцо. На нестерпимо горячем полу нельзя было лежать больше нескольких секунд, и я извивался, перекатываясь с боку на бок. Встать я не мог, — всякий раз предательская поверхность выскальзывала из-под ног. Ледяной воздух с гулом врывался в комнату сквозь узкие прорези в стенах, так что я страдал одновременно и от жгучего холода, и от жгучей жары. Свод непрерывно мерцал, мгновенная смена света и темноты была нестерпима для глаз. Я сразу крепко зажмурился, но неистовый свет пробивал даже плотно закрытые веки.

Но хуже всего был звук, — оглушительная мешанина визга, воя и слов, взрывающая мозг изнутри. На ушах нет век, и я даже не мог закрыть их руками, — для этого их и связали. Иногда дикую мешанину заменял голос Ньярлата, призывающий покориться, но всякий раз я отвечал нецензурной бранью. Я понимал, что Ньярлат хочет свести меня с ума, и скоро добьется своего, — такого я не мог выдержать. Вначале меня охватила безудержная ярость, потом, обезумев от мук, я бился головой об пол и стены, но их металл оказался упруг, как резина.

Я чувствовал, что теряю контроль над собой, теряю себя, что если я сломаюсь, — то сломаюсь уже навсегда. Но я боролся, как мог. Мысли метались, как птицы в клетке, думать я не мог, но почти инстинктивно осознал, что нельзя позволять себе двигаться, — это мешало борьбе с лезущим в голову шумом. Поняв это, я лег на живот, плотно прижался к полу и замер неподвижно. Вначале мне было невыносимо больно, но металл подо мной стал быстро остывать. Я уже понял, что машины Мэйат не допускают ран или ожогов. Всё остальное, они, увы, допускали.

Бессчетное количество раз судорога пола сбрасывала меня с места, вынуждая начинать всё сначала. Я не знаю, сколько продолжалась эта борьба, и не могу её описать. Ньярлат методично меня изводил, не давая ни мгновения покоя и не собираясь отступать, пока я не сдамся или не сойду с ума. Это тянулось, казалось, целую вечность. К счастью, когда мои силы истощились, измученное сознание не сломалось, а просто погасло, как свеча, погрузив меня в спасительную беспросветную темноту.

10.

Я очнулся, словно родившись вновь в какой-то другой Реальности, — мирно проснувшись после долгого крепкого сна. Несколько минут я лежал тихо, упиваясь покоем, потом открыл глаза и осмотрелся. Комната была просторной, пустой, почти темной. Слабый свет падал из узкой щели под потолком, из неё же доносился ровный шум воздуха. Я по-прежнему был обнажен, но не ощущал холода.

Услышав стон, я быстро приподнялся. Через миг я увидел обнаженное тело, распластанное на металле у дальней стены, и ещё через миг узнал Вэру. Потом я бросился к другу и сел рядом с ним. На ребрах файа, справа, темнела глубокая запекшаяся рана, по груди и животу расползлись страшные пятна ожога, — но он ещё дышал, и вновь слабо застонал, когда я коснулся его лба. Вдруг глаза Вэру открылись, как всегда, ясные и спокойные.

— А, это ты, — тихо сказал он. — Прости, я всё же завел тебя... не туда.

Я не слушал его, лихорадочно соображая, что могу сделать для раненого. Не придумав ничего лучше, я положил его голову себе на колени. Анмай вновь открыл глаза.

— Не бойся, я не умру, — так же тихо, спокойно сказал он. — Здесь никто не может умереть... по крайней мере, до конца.

— Но меня они вылечили, а ты...

— А меня Ньярлат оставил страдать. Вот это как раз в его власти. И ещё, он постарался по мере сил увеличить мои страдания.

— Он пытал тебя?

— Да.

— Раненого? — мой голос сорвался, и несколько секунд я лишь хватал ртом воздух, не зная, что сказать. — Я... он же просто чудовище!

— Разумеется. Просто чудовище. Но ведь и я не человек. У файа нет души и боль нам только кажется... — он неловко повернулся и зашипел. — Но иногда чересчур сильно.

Не зная, что ещё можно сделать, я стал легко гладить его по лицу. Вдруг файа слабо улыбнулся.

— Не бойся. Я же говорил тебе, что моё тело... не вполне настоящее. Создавшие его наниты всё ещё во мне, и они не забыли своей работы. Мои раны заживают. Сейчас, когда я не сплю, это идет быстро. Через несколько часов не останется никакого следа. Посмотри...

Подавляя тошноту, я взглянул на месиво сожженной и разорванной плоти. На первый взгляд, оно оставалось неизменным, но, глядя время от времени, я всё же убедился, что ужасная рана с каждым разом выглядит чуть-чуть, — едва заметно, — меньше.

— Но если Ньярлат вытащит тебя на пытку раньше?

Анмай шевельнулся, устраиваясь поудобнее, и улыбнулся. На сей раз улыбка вышла невеселой.

— Так ты ещё не понял? Ему ничего от нас не нужно. Кроме наших страданий. А если жертва уже сломлена, терзать её дальше неинтересно. Он подверг нас мучениям, которые мы могли выдержать, — не больше, но и не меньше. Возможно, он даже боялся нас сломать, — тогда мы бы стали совершенно бесполезны для него.

— Так если бы я сказал ему "да", он бы отпустил меня?

— Нет. Его не обмануть. Он будет терзать нас, пока на самом деле не сломает, не превратит в скотов... если мы раньше не наскучим ему... или уже не наскучили.

— И что тогда?

— Ничего. Мы просто останемся здесь, в этой комнате, — до тех пор, пока машины Мэйат смогут поддерживать в нас жизнь. Но поверь мне, они будут очень стараться, даже когда это потеряет всякий смысл. Не знаю, как со мной, но ты наверняка сможешь прожить тут лет... лет сто. А твоё тело проживет намного дольше.

Я невольно поёжился.

— Вряд ли, — сказал я. — Я очень хочу пить. Кстати, и есть тоже. А...

По полу прошло волнение. Потом из него выросла гибкая трубка и потянулась к лицу. Сплющившись до остроты ножа, она проникла между зубов, разжала их, — и в рот хлынула густая теплая жидкость. Ощутив её вкус, я сжал трубку двумя руками, и жадно глотал, пока желудок не наполнился. Тотчас трубка выскользнула из рук и ушла в пол, не оставив никакого следа. Взглянув на моё растерянное лицо, Анмай улыбнулся.

— Машины Мэйат ощущают нехватку питательных веществ в твоём теле. Вообще-то, они кормят лишь по просьбе, но если ты откажешься есть, тебя начнут кормить насильно. Их долг, — поддерживать жизнь... даже если она сама этого не хочет.

— И что же нам делать? — угрюмо спросил я. — То есть, я...

— Хочешь убежать? — закончил Анмай.

Я кивнул. Файа опустил ресницы и задумался.

— Знаешь, — тихо, словно во сне заговорил он. — С тех пор, как я вышел из про-Эвергета, я очень изменился. Я не понимаю всего, что происходит со мной, только чувствую. Иногда, в полусне, моё сознание словно отделяется от тела, хотя я продолжаю его ощущать. Короче, я могу видеть то, что происходит далеко от меня... ну, не дальше нескольких миль, иначе мне... становится страшно. Мой... я словно плаваю в воздухе, — только взгляд, тело остается на месте... тогда меня никто не видит. Но даже тогда я не могу проходить сквозь... плотные тела. Только через щели, отверстия... и чтобы заглянуть куда-нибудь, мне надо мысленно проделать весь путь от моей спальни до этого места... это быстро, но не очень. Я не чувствую запахов, но слышу звуки... правда, довольно слабо. А если очень постараться, я могу что-то сдвинуть... или поджечь... вдали от себя. Но это трудно...

— Это тоже наниты, да? — с загоревшейся надеждой спросил я.

— Возможно. Я не знаю. Короче, перед тем, как... заснуть, я... путешествовал по этому месту. Я очень... устал после пытки, и смог увидеть немногое. Иситтала в соседней комнате. Она жива... хотя и ранена. Впрочем, сейчас это не главное. Наниты в моём теле похожи на те, из которых состоят эти стены. Они здесь не очень-то разумны, и если я постараюсь, то смогу открыть проход, — так, чтобы Ньярлат этого не заметил. Мне нужно попасть к Иситтале. Я хочу помочь ей...

Анмай закрыл глаза и сосредоточился. Я постарался даже не дышать, чтобы не помешать ему. Вначале не происходило ничего, потом в абсолютной тишине в металле стены появилось углубление, — словно на неё давило невидимое колено. Углубление становилось всё больше, и вдруг в стене возникло сквозное отверстие. Оно медленно расширялось, — словно ледяная плита протаивала под напором жара.

Я увидел такую же полутемную комнату, и у дальней её стены, — смутную фигурку. Иситтала полулежала, опершись плечами на металл, совершенно нагая. На её бедрах темнели глубокие раны, — но, тем не менее, она спокойно поглаживала их края, очевидно пытаясь с помощью приемов калиджат ослабить немыслимую боль.

Я вспомнил, что пришлось перенести мне, представил, что то же происходило и с ней, раненой, — и понял, что Ньярлат умрет. Пускай он бессмертный, — я всё равно заставлю его умереть. Или умру сам, пытаясь это сделать. Только так, — и никак иначе.

Когда Иситтала заметила меня, её глаза удивленно расширились. Почему-то отчаянно стесняясь своей наготы, я прижал палец к губам. Она кивнула, я нагнулся, и коснулся плеча Анмая.

— Иситтала? — файа попытался приподняться.

Я потащил его через дыру. Анмай шипел, стараясь не кричать, — любое движение причиняло ему дикую боль. Я мог оценить, чего ему это стоило, и сжал зубы.

Всё же, я дотащил файа до любимой... и растерянно застыл, не зная, что делать дальше. Они прижались друг к другу... шептались, — на родном языке Вэру, на котором прежде никогда не говорили в моём присутствии, и я вдруг ощутил себя лишним.

Я сел у дальней стены, с непонятным, мучительным чувством глядя на беззащитную наготу прижавшихся друг к другу тел. Меня переполняла жалость и, в то же время, страх. И ещё — мерзкое ощущение собственного бессилия. Теперь я сделал всё, что мог. Больше ничего делать не нужно... пока Ньярлат вновь не потащит нас на пытку. А пока можно сидеть у стены, упершись в теплый металл, уткнуться лицом в руки и упиваться сознанием собственного несчастья...

— Эй, — тихо позвал его Анмай. — Что там с тобой?

Я поднял голову. Отверстие в стене уже исчезло, — словно его вообще никогда не было. И даже если появится новое, — куда я смогу тут пойти?..

— Ничего, — ответил я.

— Я могу расширить щель воздуходувки. Она вынесет тебя прямо в верхний ангар Центральной. Там есть... местный транспорт. Возможно, Ньярлат не успеет добраться туда, и ты сможешь попробовать... улизнуть.

— А зачем?

— Зачем? Зачем? Кажется, ты хотел сбежать? Твои шансы исчезающе малы, но всё же, не равны нулю. Надежда есть всегда... даже если мы её не видим. Видишь ли, Ньярлат не хозяин этого места. Здесь правят Мэйат. Они оставили здесь часть собранных ими... образцов, — те, которые не могли выжить в их Вселенной. Ньярлат добрался до некоторых из них. Если я не ошибаюсь, именно он сбросил тебя и твоего товарища вниз, к сурами, — просто ради развлечения. Он плохо знает вас, людей, думает, что ты ничего не понимаешь, и поэтому очень испуган.

— А как же ты?

— Я... мы ещё несколько часов не сможем двигаться. И потом, если мы сбежим, Ньярлат заметит это почти сразу. А твой побег он заметит лишь когда решит вновь тебя помучить. Я не знаю, когда это будет. Вряд ли даже он сам знает, что придет ему в голову в следующий миг. Запомни: он не может полностью контролировать это место. А ты ловок, умен, — и удачлив, что здесь гораздо важнее. Доверяй своим инстинктам, — они тебя не предадут... как меня. Там, наверху, есть машины... они не предназначены для людей, но ты сможешь ими управлять. Если ты сумеешь попасть внутрь Ворот, тебя понесет к Центру... Там... Иногда беззащитность вернее любой силы, — она рождает сочувствие там, где силу... убивают. Правда, очень редко... но ты найдешь путь... почувствуешь его...

— Но без тебя я не пойму, что делать. И... я не брошу тебя! Разве я... я... не твой друг?

— Друг. Но знаешь ли ты, кто я? Я сын террориста, казненного за государственную измену. Ни дня в своей жизни я не работал, — вряд ли занятия Единого Правителя можно назвать производительным трудом. У меня нет формального образования, я очень немногое умею. Даже законной жены у меня никогда не было, потому что в день брака моя первая любимая была несовершеннолетней. Я убивал людей, твоих собратьев, — убивал тысячами, миллионами, миллиардами, — потому, что мне это нравилось. И ты не хочешь бросать меня?

— Не хочу, — упрямо повторил я. — Я знаю, что ты, — мой друг, и не хочу становиться предателем.

— А жить ты хочешь?! — вдруг заорал Анмай.

— Хочу, — ответил я, и мои глаза вдруг защипало. — Но только не любой ценой.

— Хорошо. Но пока ты можешь, — ты должен бороться за своё право жить. Это куда лучше, чем тихо страдать. Так что ты или попытаешься спастись, или я не буду с тобой больше разговаривать. Никогда.

Я задумался... лишь на мгновение.

— Почему ты никогда не оставляешь мне выбора?

11.

Простившись с парой, я ловко нырнул в раздавшуюся воздушную щель. На животе, головой вниз, я соскользнул в идеально круглую зеркальную трубу диаметром в два моих роста. Синий свет прозрачных многогранников на потолке казался тусклым. Он дробился на покрывающей стены ряби, которая делала их неудержимо скользкими, — а вдоль этой трубы дул постоянный и притом очень сильный ветер. Я прикинул, что меня несет со скоростью километров сорока в час. Вообще-то, я здорово боялся, — труба могла резко повернуть вверх... или вниз, но надеялся, что Анмай хорошо изучил этот путь.

Меня крутило, как перо, и вдруг вынесло прямо на пол сумрачного помещения. Я покатился по мягкому металлу и тут же вскочил, осматриваясь. Зал был очень обширен, и не имел четкой формы, — он походил на внутренность мешка. Неровные серые стены слабо отблескивали в собственном свечении, словно серебристое сито, — в них уходило множество изгибавшихся труб. Оттуда то и дело доносились порывы то теплого, то ледяного ветра.

Я не слишком хорошо помнил, в какую лезть, но если я доберусь до цели, у меня появится шанс, — пусть очень маленький, но вовсе не равный нулю.

Я осторожно пошел вперед. Мускулы невольно напряглись, кожа с удивительной остротой ощущала и металл под босыми ногами, и причудливые течения воздуха. Отныне моя судьба зависела лишь от меня самого.

12.

Едва я добрался до нужной воздуходувки, ураганный ветер снова подхватил и понес меня. Труба постоянно изгибалась, но в основном меня тащило вверх. Я закричал, одновременно от страха и восторга. Всего через пару минут меня вынесло в огромный круглый зал, — и труба просто оборвалась.

13.

Я не сразу понял, что парю в воздухе, на очень приличной высоте. Глубоко внизу виднелось озеро и что-то, похожее на оранжерею, — тропического вида деревья и пальмы. Потом они стремительно поднялись вверх, и времени на раздумья не осталось. Я перевернулся в воздухе и вошел в воду головой вниз, сжав кулаки.

В первый миг они словно врезались в камень, потом тело само собой изогнулось, и меня по крутой дуге выбросило наверх. Отдышавшись, я быстро поплыл к берегу. И воздух, и вода здесь оказались очень теплыми.

Выбравшись на камни, я осмотрелся. Сверху зал не казался очень большим, но сейчас вокруг были настоящие джунгли... точнее, они выглядели как настоящие, но не пахли. Я усмехнулся, и изо всей силы ударил босой пяткой по острому выступу камня. Камень смялся, блеснув серебром, и в один миг принял прежний вид. Это тоже была имитация, — совершенно нейтральная, так как ни я, ни она не могли повредить друг другу.

Я поднял голову. Здесь в воздухе парило множество темных многогранников диаметром метров в восемь. Другие такие же неподвижно стояли на "земле". Пустые внутри, они состояли из сплетений толстых металлических балок. Там, в середине, между остриями растущих внутрь шипов, мерцало синевато-белое пламя. Причудливые отблески этих огней и освещали весь зал. Они слепили глаза, и я не мог их толком рассмотреть.

Вздохнув, я углубился в заросли. Здесь всё выглядело совсем настоящим, — и стерильным. Между листьев роились насекомые, — но, когда я поймал одно, оно ртутной каплей выскользнуло из пальцев. Ещё через миг у капли выросли ножки и крылышки, и она вновь принялась весело порхать над цветами.

Минут через пятнадцать я пересек зал, — и замер в растерянности. Его блестящий свод подпирала отвесная серая стена, металлическая и совершенно неприступная на вид. Я не знал, куда попал, и что делать дальше, а потому сел у стены, и задумался. Куда идти? Как скоро Ньярлат заметит мой побег? Что он сделает с Вэру, когда поймет, кто помог ему бежать? Почти наверняка, — ничего... пока не поймает беглеца.

Вздрогнув, я заметил темную фигуру, стоявшую возле одного из многогранников. Её очертания были до отвращения знакомы.

— Ку-ку, — сказал Ньярлат. — Это конец, лапонька. Самый конец.

14.

Я попятился. Бежать было некуда. Я был наг и безоружен, — а бессмертное чудовище, мерцая и меняя форму, неторопливо приближалось. Ньярлат молчал, он больше не нуждался в словах. Всё решится без них.

Я понимал, что если не уберусь от него подальше, причем немедленно, то погибну. Анмай рассказал мне, что существа, подобные Ньярлату, могут проникать в мозг человека, в его сознание, и делать там всё, что сочтут нужным. Зная, что мне не осталось и минуты жизни в этой реальности, готовясь к погружению в мир бесконечных кошмаров, я продолжал пятиться, пока не уперся спиной в горячий металл одного из многогранников, — и в тот же миг тело пронзил резкий электрический разряд. Я вскрикнул и отскочил в сторону, — но ощутил ещё кое-что, кроме боли...

Я подпрыгнул, и вцепился в металлическую балку. Когда руки сжали её, ноги уже оторвались от пола, и на сей раз меня не ударило током. Я полез вверх, извиваясь в обжигающем сплетении, и не думая, зачем я это делаю. Если я стал сейчас думать, я бы погиб.

Мышцы содрогались под кожей, прикасавшейся к пронизанному электричеством металлу, но я отважно лез навстречу боли. Наконец, я выбрался в центральное отверстие одной из граней и не сразу понял, что устроился на удивление уютно, — подошвы уперлись в шершавую наклонную плоскость, колени и локти вошли в округлые углубления, а руки плотно сжали толстые прутья. Я словно врос в металл, стал неотъемлемой частью машины. Теперь я держался очень крепко и не мог выпасть даже при самых сильных рывках. Правда, всю мою нагую спину палил жар огненого шара, пылающего прямо за ней, и спереди я был тоже совершенно открыт.

Я прикрыл глаза, чтобы разобраться толком в ощущениях. Слабый ток пронизывал всё тело, обжигая кожу и сводя дрожью мышцы под ней, — но он был лишь отголоском поглотившей меня энергии, пропитавшей мою плоть и превратившей её в нечто, почти неразрушимое. Не понимая, как, я чувствовал эту полуразумную машину, — одну из защитниц Центральной. Я стал её частью, слился с ней, — и, что гораздо важнее, мог ею управлять.

Одно мысленное усилие, — и я уже парил высоко над полом зала, напротив тоже поднявшегося в воздух Ньярлата. Тот окончательно сбросил человеческий облик, обратившись в сгусток живого звездного пламени. Меня палил его мертвенный жар, но мне казалось, что из этого синеватого облака тянет ледяным холодом, обжигающим сильнее любого огня, — холодом смерти. Теперь я чувствовал сущность этого существа, — оно было старым. Таким старым, что ничьи жизни уже не имели для него значения, кроме жизней столь же древних существ, ровесников... если не мироздания, то этой галактики. И оно не было цельным, — я словно смотрел в бездонный зеркальный колодец, из которого поднимаются, пока ещё невидимые...

Все мои желания и стремления слились в один ослепительный луч, родившийся в огненном ядре машины, и пронзивший завопившего Ньярлата. Тот вспыхнул, распался и исчез, но я продолжал полосовать туманную пустоту, чтобы не дать чудовищу опомниться и добить его до конца...

Я остановился лишь заметив, что призрачный туман, оставшийся от Ньярлата, заполнил уже весь зал и начал сгущаться вокруг машины, мгновенно уклоняясь от кромсающего его луча. Я понял, что нужно бежать, — пока Ньярлат вновь не принял формы, в которой мог убивать.

Выходов из зала не было и я направил машину прямо на свод. Металл расступился, как вода, а потом сомкнулся зеркальным пузырем. Через несколько секунд я выскочил в кубический зал-шлюз, ещё через минуту миновал туннель и поднялся над поверхностью Центральной.

Здесь уже не было воздуха и лишь сфера силового поля удерживала его остатки внутри машины. Создатели защитника не думали, что его сможет оседлать живое существо, и этой горячей, вибрирующей от гула среды для меня могло хватить самое большее на сутки. Если за это время я не доберусь до мира с годным для дыхания воздухом — я умру.

Я знал, что не успею добраться до Ленгурьи, но тут же устыдился этой мысли. Пусть я был совершенно ошарашен случившимся, пусть я ничего не понимал, пусть я до смерти боялся, — я не собирался отступать, и направил машину прямо к Воротам, движимый наполовину страхом, наполовину надеждой. Ньярлат уже мчался за мной и неизбежно настигнет... если я не войду туда, куда за мной не посмеет последовать даже это бессмертное существо...

Я чувствовал, как стремительно нарастает поток пронизывающей силовое поле радиации, но уже не мог повернуть назад, — гравитация Ворот оказалась слишком сильной. Я понимал, что очень скоро погибну, я уже ощущал это, но не хотел умирать просто так. Раз мне суждено умереть, — я прежде сделаю всё, что смогу.

Время, казалось, перестало течь, падение растягивалось до бесконечности, словно на границе черной дыры. Полыхающая поверхность Ворот приближалась. Они были столь огромны, что глаз не мог охватить всю их безмерность. Я сознавал окружающее лишь отчасти, словно во сне, — впрочем, это бесконечное падение действительно походило на сон. Я взмок и задыхался от жары, пот тек по спине и животу, мышцы ныли от напряжения, — но, благодаря структурному полю, я мог держаться, и чувствовал, что смогу держаться ещё долго.

Правда, у меня начала кружиться голова, потом заболели глаза, и я закрыл их. Чувств машины вполне хватало, чтобы управлять ею. Впрочем, когда поверхность Ворот надвинулась вплотную, я вновь поднял ресницы, чтобы ничего не упустить.

Теперь Ворота превратились в сплошное море полыхающего света, — уже лишь одна из их граней была видна. Свет ослеплял, но чужими, не своими чувствами я ощупывал эту громадину, оказавшуюся выше понимания. А позади я ощущал Ньярлата, и знал, что тот не откажется даже от безнадежной погони. Это радовало меня. Пока Ньярлат гнался за мной, он поневоле оставлял Вэру в покое. И я постараюсь, чтобы погоня оказалась долгой.

15.

В последний миг мне невыносимо захотелось закрыть глаза, но я сдержался, хотя тело задрожало от напряжения. Пускай мне суждено умереть, — но я не хотел терять ни секунды впечатлений, тем более, из-за страха.

Когда я врезался в полыхающую стену, та вдруг исчезла, провалилась в бездонную пустоту. Я увидел колодец со стенами из струящихся потоков света и тьмы. Вопреки всем законам перспективы, они не сходились, а, непрерывно проваливаясь, параллельно уходили в бесконечность. Я не мог смотреть на это невозможное явление, и к тому же, вдруг ощутил невыносимое стеснение, — словно плыл сквозь невероятно плотную жидкость. Ещё через миг я понял, что это правда.

Ворота Соизмеримости не были воротами в обычном смысле этого слова. Скорее, их можно было назвать воротами внутрь пустоты, преображающей купелью, в которой тела освобождались от физических уз внешнего мира. У меня не было ни нужных слов, ни нужных понятий, чтобы описать это явление. Я попал в пространство с иными свойствами, нежели обычное, точнее, в иную часть обычного пространства, сжатую его давлением в узкую трубу, чьи концы были закреплены Воротами. Чтобы она не схлопнулась мгновенно под этим невообразимым давлением и Ворота не превратились бы в две черные дыры, трубу наполнили несжимаемой жидкостью, плотной, как атомное ядро, но прозрачной для материальных тел, потому что она состояла из нейтрино. Тем не менее, и сам Туннель, и летящие в нем тела были прозрачными для внешнего мира, — настолько прозрачными, что их между Ворот ничем нельзя было обнаружить.

Я понял это в один миг, — прежде, чем сознание отключилось, не справившись с чудовищной нагрузкой. Но мои руки не разжались и оцепеневшее тело всё ещё крепко держалось внутри машины, подгоняемой импульсами отступившего на уровень инстинктов и снов, но ещё не сдавшегося мозга.

Глава 5:

Внутри пустоты

1.

Я так никогда и не узнал, что же из того, что грезилось мне, пока моё тело блуждало внутри пустоты, было правдой, а что — видениями моего смятенного мозга. Это был не простой сон, точнее — совсем не сон. Я потерял сознание, но как-то продолжал осознавать происходящее — так, как это бывает во сне, когда мы перед пробуждением иногда понимаем, что спим, и можем выбирать свой путь в стране снов. Так было и со мной. Я не осознавал всей серьёзности своего положения, вернее, осознавал её смутно, как в кошмаре, когда давящий страх скрывает свой источник так же, как дым скрывает пламя.

Я падал, мчался в бездонном колодце со стенами из потоков света и тьмы. Они струились, завивались, исторгаясь из того, что в обычном пространстве было бы точкой, где сходятся параллельные прямые. Только...

Здесь они не сходились. Я не мог смотреть вперед, на это место. Мой взгляд был устремлен несколько в сторону. Я чувствовал, что есть вещи, на которые просто нельзя смотреть, — иначе моё сознание, рожденное в пространстве с иной геометрией, не выдержит. Впереди была как бы серая пустота, слепое пятно, из которого падали тени и свет, но пустота твердая, отталкивающая, отводящая глаза. Иногда, на ничтожное, бесконечно краткое мгновение она исчезала, открывая непереносимую реальность мира, — мира, где параллельные прямые никогда не сходятся на потеху трусливому сознанию. Какой-то миг я парил в этой бесконечности, понимая её, и это было удивительно прекрасно. Но память не могла вместить этого понимания, и оно ускользало, оставляя лишь дразнящую тень, — даже не воспоминание, а тень воспоминания, какую оставляют сны, забытые при пробуждении.

Я не знаю, сколько длился этот невероятный сон. Это было мгновение, или вечность, или вечность, сплетенная из мгновений, — кто знает? Я чувствовал, что падаю, чувствовал мчавшегося за мной Ньярлата, но уже не боялся, что он меня настигнет. Здесь, в этом пространстве, не было такого понятия, как погоня или обгон, — только движение. Мы словно вмерзли в бесконечно длинную цилиндрическую глыбу льда, стремительно скользящую по ярко освещенному туннелю. Точнее я не могу передать это ощущение, не моё собственное, а ощущение машины, которую я оседлал. Я ощущал и её, но теперь как-то смутно. Отношения наших сознаний перешли на новый уровень. Я был только глазом, выбирающим путь, но зрение стало лишь одним из множества моих чувств. Самое странное из них — я, словно вмороженный в мчащуюся глыбу льда, в пустоту, затвердевшую, словно кристалл, ощущал второй такой же поток, текущий навстречу. Они неощутимо пронизывали друг друга, и то, что они несли, никогда не могло столкнуться. Две этих пространственных реки в то же время непостижимым образом были одной, текущей вне обычных измерений.

Я не знал, почему тела, летящие в разных направлениях здесь, в этом Туннеле, не могут сталкиваться, оставаясь друг для друга лишь тенями. Это было понятно машине, и моё сознание находило это явление совершенно естественным, более того, мне казалось странным, что может быть иначе, но вот почему так, — я не знал, и не старался понять. Я просто мчался, час за часом, падал, не чувствуя тела, пока не увидел впереди нечто удивительное, — Ворота внутри Ворот, ослепительную воронку огня, смерч, сжимавшийся до нулевой толщины. Машинная половина моего сознания знала, что мы достигли Предела, границы между Вселенными, разделенными Листом, — более чем твердой и вещественной преградой, но состоящей не из материи. То было нечто иное, — кванты всех взаимодействий непрерывно сливались в единую суперсилу и распадались вновь, порождая самих себя, сжатые давлением пространств, которые они разделяли, в пленку, почти не имеющую толщины, но чудовищно плотную, — нигде, ни в каком мироздании, не могло существовать ничего более плотного и прочного.

Я не мог сказать, что хотя бы отчасти понял природу этой преграды. Мне казалось, что никакая сила не может преодолеть её, и тут я не ошибся. Проход, отверстие, не имел толщины, точнее, она была ещё меньше той, где понятие размера теряет смысл. Он не существовал в любое отдельно взятое мгновение, но, тем не менее, им можно было воспользоваться. Это был туннельный переход, непредставимым способом переведенный из квантового мира в мир астрономический.

Я понимал, что никогда не смогу представить даже, каких усилий стоило создать такой переход, соединяющий Вселенные, где даже физические законы были различны. Я лишь приближенно мог представить себе сам их облик, — на самом деле там не было ничего, что мог бы различить глаз. Да, я видел, как струящиеся потоки света и тьмы скручивались тугой спиралью и исчезали в крохотной, невообразимо яростной точке белого огня, — но и только. Я знал, что там, снаружи, должен находиться якорь, нечто, — существо или машина, — что держит открытым этот проход, и сможет держать его открытым вечно. И, в то же время, я знал, что никогда не увижу его, и не смогу даже отдаленно представить себе его облик.

На ничтожное мгновение меня охватил страх, — когда я понял, что мне не избежать этой воронки, что я должен пройти сквозь неё, что моё тело будет смято чудовищной гравитацией до точки, по сравнению с которой протон будет Вселенной, — а потом обретет прежний вид... или не обретет.

Страх был не сильным, — я не умел по-настоящему пугаться во сне, — и сам переход запомнился мне лишь как миг ослепляющей боли, пронзившей каждый атом тела. Потом я понял, что всё ещё осознаю мир, — и непритворно этому удивился.

2.

За Воротами-внутри-Ворот Туннель изменился, — теперь он был шестигранный, с твердыми синими стенами из светящегося не то тумана, не то стекла, сквозь которое просвечивала бездонная чернота. Грани разделяли тончайшие линии ослепительно яркого голубого пламени. Здесь ничего не менялось и лишь по странному давлению, — сопротивлению прозрачной, но плотной среды, ничуть не похожему на сопротивление воздуха, я понимал, что всё ещё двигаюсь.

Здесь было гораздо спокойнее, — не яростное полыхание, готовое в любой миг вырваться невообразимым взрывом, а мертвенно-синяя тишина. Машинная часть моего сознания помнила, что здесь, в этой Вселенной, физические законы были изменены. Многие цели этих изменений не были представимы, но они облегчали создание таких вот Туннелей. Мне словно стало легче дышать. Ощущение едва переносимого давления, терзавшее меня, вдруг исчезло, и моё сознание затрепетало, почти готовое сбросить защитный покров забытья.

На миг я ощутил томный, щекочущий страх. Я хотел увидеть этот странный мир своими глазами, и, в то же время, боялся этого.

К счастью, у меня не было времени на размышления. Влекущее меня течение вдруг безмерно ускорилось, оно словно помчалось под уклон, потом обрушилось водопадом, — и через миг меня вынесло в пространство, где моё ясное сознание, — я это чувствовал, — просто убило бы меня.

3.

Это пространство было невообразимо огромным и не имело стен, — внутренность исполинских Ворот, чудовищный тысячегранник из линий синего огня, каждая грань которого сама была отверстыми в бесконечность Воротами. На миг моё сонное сознание просто померкло под напором новых впечатлений. Потом я начал понимать...

Тут было нечто вроде узловой станции, — озеро под дном океана пустоты, место, где сходились бессчетные Туннели. Не все они были мертвенно-синими, как тот, что выбросил меня сюда. Нет, — среди них не было и двух одинаковых. Некоторые пылали смерчами радужного пламени, столь жаркого, что я, вместе со своей металлической скорлупой, там бы мгновенно обратился в пар. Другие зияли воронками вихрящейся тьмы, третьи — бездонными колодцами пепельно-серого тумана. Лишь разделяющие их кромки были неизменными, — не тонкие, а странно массивные, толстые, они ощетинились растущими внутрь иглами, покрытые невообразимо сложным текучим узором. Вернее, часть узора оставалась неподвижной, а другая текла по нему, то медленнее, то быстрее, сгущаясь, разрежаясь, разливаясь разноцветными озерами... Эти непредставимые реки разделяли окна, — провалы в ничто, — и в каждом из них, если приглядеться, я мог заметить бессчетное множество подробностей.

Такая сложная картина просто не могла уместиться в ограниченном человеческом мозгу, — но тем не менее, она как-то в нем умещалась. Я видел сразу весь этот невообразимый мир, и, более того, даже отчасти понимал, где оказался. Это не было творением любой из разумных рас. Лишь их совместные усилия, непрерывные на протяжении семи миллиардов лет, с того самого мгновения, когда в оставленной мной Вселенной впервые зародился разум, смогли создать это сооружение, — место, где могли встречаться все сверхрасы, каждая из которых выбрала одну из бессчетных Вселенных, изменяя её, — её физику, — по своему вкусу. Им не было нужды общаться друг с другом, более того, это было чудовищно трудно, — но они всё-таки общались. В конечном счете всё невообразимое величие, что видел потрясенный человек, было плодом обыкновенного любопытства.

4.

Постепенно, немного освоившись, я начал замечать иные, более тревожные детали. Центр этого мира не был пустым. Там находилось нечто (глаз воспринимал его, как пирамиду радужных шаров), что управляло этим средоточием, этими непрерывными потоками неощутимых теней, что текли друг сквозь друга не сталкиваясь, потому что каждый несущий их поток тек в своей пространственной фазе...

На миг я растерялся, не зная, почему не могу понять столь простой вещи, — пространственных фаз, — потом моё сознание потянулось к этому невообразимому существу. Тотчас меня словно ударили по голове. Я понял, точнее, начал понимать...

Оно было машиной, — по крайней мере, его создали те, Первые, что протянули первый Туннель за границы своего мироздания, — когда их путь повторила вторая сверхраса, и они не захотели удалиться во вселенское одиночество, по крайней мере, не до конца. Но это было...

Ньярлат (я вспомнил, что он всё ещё мчится за мной в надежде, что меня выбросит в пространство, свойства которого позволят ему настичь жертву, либо в один миг сами уничтожат её) — был лишь ничтожной крупинкой её сути, чужого, совершенно чуждого разума, стоящего безмерно выше пределов человеческого понимания. На короткий, безумный миг мне показалось, что это существо, Йог-Сотот (я совсем некстати вспомнил отрывок из Лавкрафта, который прочел мне Вэру) да, именно он, — закрывает своей массивной тушей вход в ещё один колодец, — Ворота, возникшие прежде всех созданных разумом Ворот, ведущие в такие непредставимые бездны, что даже ОН не мог их понять... Или он сам был и бездной, и входом в неё?..

Это был Страж, и Ключ, и сами Ворота, — всё в одном существе, сплавившим сущности множества рас, иные из которых не существовали уже более нигде. Оно едва заинтересовалось мной (мне и этого хватило, чтобы сердце едва не разорвалось от ужаса) — и наши сознания, на миг соприкоснувшись, немедля разошлись. Из того, что мне открылось, я не успел запомнить и понять ничего (впрочем, я знаю, что это лишь к лучшему) — но моя сущность как-то отразилась в сущности этого существа. И что-то, — возможно, страх, возможно, ненависть, возможно, просто любопытство, — в наших сущностях совпали. Лишь поэтому я не был мгновенно поглощен. Меня, уже совершенно независимо от моей воли, потянуло в один из Туннелей, пепельно-серую трубу, — единственный здесь путь, который, в какой-то мере, был предназначен для людей. А Ньярлат, — полностью опустошенный и вновь наполненный из своего источника, — устремился назад, к тем Воротам, для стражи которых был рожден, к своей паре беспомощных пленников.

5.

Мне захотелось закричать, но я не смог. Я понимал, что мне и так невероятно повезло. Меня направили в единственный Туннель, который не вызывал у меня панического страха неминуемой смерти, как те вихрящеся-черные или слепяще-радужные колодцы, которые были ещё хуже. Неведомо как, но я чувствовал струящуюся из каждого Туннеля... силу? Ощущение? Нечто, похожее на аромат или эмоции. В некоторых была мгновенная смерть, в других, — непереносимая чужеродность, в третьих, — теплая, мягкая чернота, бесконечное сплетение туннелей из черного меха и живой томной мглы, не выпускающее никого из тех, кто попадал в их объятия, — они сами не хотели их покидать.

Я тоже захотел вечно плавать в такой темноте, где можно видеть всё сразу, но это была бы смерть, — одна из бесконечного множества её разновидностей. В каждом из Туннелей меня ждала своя, — смерть тела, смерть души, смерть духа или же смерть причины. А там, куда меня тащило... там не было единого ощущения.

Меня втянуло в трубу со стенами из скрученных, неподвижно застывших серых облаков. Они помчались мимо меня с непредставимой скоростью, но я продолжал ощущать...

Это был аромат мудрости, боли, — и, может быть, обмана.

6.

Я лишь обрывками помню, что было потом. Это невообразимое путешествие выпило все остатки моих сил. Воздух, что окружал моё бесчувственное тело, становился всё менее пригодным для дыхания, и неотвратимо близился миг, когда странная связь человека и машины разорвется навсегда, — в кошмарный миг пробуждения, когда измученное сердце остановится, и непонимающее сознание на миг вернется к реальности, вырвавшись из кристаллической решетки металла, что дал ему временное убежище, — вырвется, чтобы затем погаснуть во тьме смерти.

7.

Мои сны стали вдруг более путаными, обрывочными, как и полагается снам. Всё чаще в них вторгались видения моей прежней, обыкновенной жизни, и явь сна, и прошлое сна мешались в причудливых сочетаниях.

Я помню, что миновал ещё одни Ворота в Листе, разделяющем Вселенные, а может быть, и не одни. По крайней мере, Туннель вокруг вдруг стал сияюще-золотым, а после принял прежний вид. Потом я вдруг вырвался из него, хотя мне хотелось мчаться в бесконечность. Потом я, кажется, проснулся или пришел в себя, но уже так устал, что не мог осознать окружающее. Я чувствовал, что мои силы и энергия машины уже на исходе, и что рядом есть место, где я смогу действительно уснуть. Я тратил все силы, чтобы направить машину к нему, и на то, чтобы смотреть вокруг, их уже не оставалось.

Я вылетел из своего гнезда, когда многогранник с силой врезался в землю, и тупая боль от удара привела меня в себя... отчасти. Инстинктивно продолжая движение, я пополз по чему-то мягкому (траве?) потом всё же замер и погрузился в крепчайший, без сновидений, но всё же, самый обыкновенный сон.

Глава 6:

В обители душ

1.

Своё пробуждение я не мог назвать ни романтическим, ни даже просто приятным. Попросту, меня разбудило ощущение, что через миг мой мочевой пузырь либо лопнет, либо позорно капитулирует. С трудом поднявшись, я, ковыляя, укрылся за остовом машины. Не то, чтобы это имело какой-то смысл. Я всё ещё действовал наполовину инстинктивно и окружающий мир состоял для меня из темноты и бесформенных цветных пятен.

Прошло немало времени, прежде чем я смог думать ещё о чем-то, кроме острой рези внизу живота. Потом мне страшно захотелось пить. Неведомо откуда я знал, что рядом протекает ручей. Я отыскал его по запаху воды и звуку, всё ещё бредя наугад в сонной темноте.

Холод воды частично вернул меня к реальности. Я плюхнулся прямо в русло и начал жадно глотать. С первыми же глотками меня охватили острые спазмы голода.

Я фыркнул, рассмеялся, едва не захлебнувшись, и плеснул водой в лицо. Едва я удовлетворял одну потребность, моё тело тотчас предъявляло новую. Тем не менее, холодная вода заставила меня действительно проснуться и ожить.

Я выбрался на берег, так, чтобы лишь ноги нежились в ручье, и, закрыв глаза, попытался разобраться в ощущениях. Мне было холодно, но это была приятная прохлада. Подо мной был мягкий песок и ещё более мягкие растения. В общем, телу было хорошо, и так же уютно было душе, — длинный кошмарный сон закончился.

Я задумался. Я чувствовал, что спал очень долго, но вот когда я уснул, и что было на самом деле, а что — во сне? Я никак не мог вспомнить. В голове крутились непонятные, бессвязные обрывки. Кажется, я почему-то попал в больницу и с тех пор плыл в смутных объятиях кошмаров. Или нет?

Похищение мне, увы, не приснилось, и гибель Твердыни тоже. Но вот потом... Ньярлат, Ворота, все эти бесконечные Туннели, — всё это, конечно, не могло существовать в реальности. Просто не могло. Только...

Я не считал себя гением и знал, что не мог придумать вещей, о которых неведомо откуда теперь знал. В самом деле, откуда я мог узнать, что Вселенная, — совсем не то, что мне представлялось? Я видел, — или мне снилось, что я видел, — бесчисленные звезды, бессчетные галактики, о существовании которых Элари даже не подозревал, огненные воронки квазаров, — и то, что лежало ещё дальше. Или всё это мне просто померещилось, и на самом деле Вселенная построена из огня и сил, кипящего хаоса, в котором я плыл всего миг, — и вечность?

Я рывком сел, мои глаза широко открылись. В один миг ко мне вернулось прежнее ощущение реальности и мой ум лихорадочно заработал, жадно вбирая в себя весь окружающий мир.

Я сидел на берегу ручья, или, скорее, небольшой речки, в обширной зеленой долине. Вокруг поднимались покрытые удивительно пышной травой покатые холмы. Их заливал мягкий свет, — вроде бы лунный, но не дающий теней, и я нигде не видел источника этого света.

Я откинулся на спину, удивленно разглядывая черное, как ночью, небо. Такое могло быть лишь во сне, — залитая бледным светом земля, и над ней, — бездонное небо, такое темное, глубокое, и, в то же время, живое, каким оно бывает лишь на раннем рассвете, когда свет звезд сливается с самыми первыми проблесками зари...

Я вздрогнул, осознав, что Элари никогда не видел звездного неба, — настоящего, — по крайней мере, этими, удивленно раскрытыми глазами. Кстати, на этом небе звезд не оказалось вообще. Словно странная луна, на нем светились сине-переливчатые Ворота, через которые я попал в этот мир. Отсюда они казались крошечными, не больше зрачка, но всё же, видимые в мельчайших подробностях. Лениво прищурившись, я смотрел на них. Я не мог поверить, что как-то попал оттуда — сюда. А небо...

Однажды я уже видел такое небо... во сне, когда мне было всего лет двенадцать. Тогда этот сон на целый день обеспечил мне хорошее настроение, но знакомый вид этого неба почему-то вызвал у меня растерянность, и даже что-то, похожее на страх.

Там не было звезд, туманностей — ничего, привычного глазу. Только непонятные светящиеся очертания, похожие на рисунки, — до того они были правильными и четкими. Они напоминали сразу все вещи и лица, которые мне только доводилось видеть, — наброски, сделанные самой природой, которую здесь наделили мастерством гения.

2.

Немного освоившись, я осмотрелся вокруг. Тут был мир вечного рассвета. Вдали, над горизонтом, брезжила серебристая заря, хотя небо было темным, а землю заливал как бы свет хмурого дня. Трава шелестела под ветром и блестела от росы, воздух был свежим и сырым, а по склонам холмов бродили привидения.

Вначале я принял их просто за клочья тумана, потом понял, что это фигуры людей, одетых в шелк и серебро. Они были смутными, бесшумными, полупрозрачными, и их нельзя было толком рассмотреть, — но я, кажется, уже видел их где-то...

Я сосредоточился и через миг вспомнил. Во время полета сюда, при встрече с Хранителем Врат, когда наши сознания соприкоснулись, — всего на мгновение, — моё сознание словно стало алмазом, и я увидел... то, что всегда было внутри меня. Просто раньше я не верил этому, даже не мог вспомнить, но теперь, когда я увидел...

Да, это были души, — точно такие же, какими я представлял их в детстве, но только настоящие.

Теперь я, хотя бы отчасти, начал понимать, чем же на самом деле был мир Элари, — поставщиком душ для этого места, не рая и не ада, ибо они если и существовали, то вне всех мыслимых пределов мирозданий. Нет, — просто временное обиталище, — временное, пусть даже это время измерялось миллиардами лет.

Я зажмурился и сжал руками голову, пытаясь осознать и вспомнить. Да, если есть души, есть и Отец Душ, их Создатель, Бог, творец мира, — в этом не могло быть уже никаких сомнений. Правду говоря, всю свою сознательную жизнь я смеялся над теми, кто верил в это, но теперь, поняв, что ошибался, испытал не страх, а радость. Всё же, совсем неплохо узнать, что смерть не конец, а начало. Только...

Только создатель мира допустил одну чудовищную ошибку, — он не указал душам путь к нему. Здесь они не могли его найти, обреченные на бесконечные странствия в безднах чуждых пространств. Их обитатели по мере сил старались помочь им, дать хотя бы ту частицу обещанного бытия, на которую были способны... но они сотворили не рай, а своё представление о рае, весьма, как я уже понял, далекое от ожиданий людей. Мэйат двигали жалость и сострадание, и сотворенный ими мир был всё же лучше вечных скитаний в пустоте... но я вдруг вспомнил слова Вэру о пределе ужаса в мире, — когда мертвая сущность начнет менять живую, чтобы сделать её понятной для себя. Так было прежде, и бывало сейчас... но не всегда, и даже это было лучше смерти. Гораздо лучше.

Я ощутил дикую радость при мысли, что на самом деле смерти нет и я, если бы умер в этом мире, просто попал бы сюда, где мне было бы не лучше, но, во всяком случае, интереснее, чем в Твердыне. Но я и так попал сюда, — и не только душой, но и телом, — телом, на котором не было ни единого клочка одежды.

3.

Осознав это, я стыдливо сжался. Я видел одеяния душ, — одеяния, нераздельные от их тел, ибо суть здесь служила одеждой. А я... Я чувствовал, что мой вид здесь был чем-то кощунственным, вызывающим, противоестественным.

Я невольно перевел взгляд с тончайших кружевных арабесок неторопливо скользящих привидений на себя. К сожалению, зрелище было даже не жалкое, а вызывающее, — грязные и поцарапанные босые ноги, изгибы талии, живот, грудь, руки, — всё казалось исполненным чувственной силы, совершенно неуместной здесь. Хотя почему? В самом деле? Пусть даже я действительно жалел, что рядом нет такой же мокрой обнаженной девушки, с которой я мог бы заняться любовью и тем выразить переполнявшую меня радость, — что с того? Что в этом было непристойного? Разве непристойно быть красивым и желать продолжить красоту в своих детях? Или просто получить невинное удовольствие влюбленной пары?..

Я совершенно запутался. Я чувствовал, что изменился во время этого невероятного полета-сна. Я стал... не то, чтобы старше, но я выжил, соприкоснувшись с сутью Хранителя Врат, и Ньярлат больше не имел надо мной власти. А пережившего подобное уже нелегко чем-то смутить или испугать. И вообще, что может быть страшным, если нет смерти?..

Тут я увидел, что одна из призрачных фигур прекратила своё бесконечное движение и остановилась, — перед мной.

4.

Лишь через минуту я смог узнать Яршора. Тот слишком изменился, стал похож на свой портрет, — портрет, написанный очень хорошим художником. Черты, отмечающие его личность стали ярче, другие, напротив, поблекли. Но при том, его тело казалось сотканным из тончайшего серебряного света, сквозь множество оттенков которого просвечивала трава. Я не стал даже касаться его, — я и так знал, что протянутая рука не встретит никакого сопротивления. Конечно, мы не могли говорить друг с другом вслух. Но во мне, за броней стыдливо напряженных мышц, ещё плененная, таилась такая же сущность, и, когда Яршор заговорил, — я его понял.

5.

Это не было похоже на обычный разговор, скорее, на уже знакомый мне поток чувств, — удивление, растерянность, и, к моему удивлению, даже нечто вроде зависти. Но мы всё же могли понимать друг друга, — без помощи слов. Наши сознания соприкоснулись, но не соединились. Мы как бы слышали мысли друг друга, — но то, что таится за мыслями, непостижимая суть наших сознаний, оставалась для нас скрытой. В словах это звучало бы примерно так:

— Что же это за мир такой? — возмущался Яршор. — Я ведь никогда не верил в... в... в бессмертие души. Когда я умер... и остался жить, я страшно обрадовался, а потом... оно... оно было... я чуть не умер от страха... оно... коснулось меня... оставило на мне свой след... и потом... Тут нет ничего, — ни ада, ни рая, ни Бога. Они говорят, что всё это там, Снаружи, и мы все попадем туда, когда исчерпается мир... через триллионы лет. А раз так, то что изменилось? Мы по-прежнему обязаны верить... и бродить по этим лугам, где ни одна травинка не согнется под нашими ногами. Они создали для нас мир... великое множество миров... но они все чужие. Чужие, Элари. Когда я сражался там, внизу, я верил, что творю справедливость. А теперь... Ты знаешь, что у файа нет души? Что они умирают навсегда? Умирают только раз, хотя нас тоже ждет смерть, — смерть вторая, как сказало оно. Какое право я имел их судить? Но ведь я же не знал этого! Не знал!..

Яршор продолжал каяться, но я его уже не слушал. Я сел на корточки, закрыв глаза и зажав уши. Не только в униженном покаянии Яршора мне вдруг почудилась фальшь, — во всем окружающем мире было что-то ужасно неправильное. Он был... слишком простым, слишком подходил к моим детским представлениям о загробной жизни. Это никак не могло быть иллюзией, — я ощущал каждую клеточку тела и всё, что к нему прикасалось, но...

Моей интуиции, моим инстинктам тут было как-то уж слишком уютно, словно... словно я всё ещё спал и видел сны... но я хотел проснуться. Очень хотел.

Я яростно сосредоточился, пытаясь разобраться, где реальность и где сон, чувствуя, что сейчас окончательно запутаюсь... но мне не дали.

Глава 7:

Зеркало сути

1.

Внезапно поняв, что беззвучный голос Яршора давно смолк, я поднял глаза. Призрак исчез без следа. На его месте в воздухе протаяло окно, и в нем виднелся какой-то другой мир, — такие же луга, но над ними печально тлели перья пурпурных облаков. На лугу привольно уселся юноша, очень похожий на Элари, — та же кожа цвета застывшего золота, те же черные волосы, такие же длинные синие глаза. Пушистое белое сияние с множеством сероватых оттенков и теней окутывало его от плеч до бедер, словно облако. Нахально-красивое лицо юноши в каждый новый миг казалось чуть-чуть другим, чем раньше, — и всё же, выражение на нем было неизменно дружелюбное.

— Мои поздравления, Сергей, — сказал он. — Я и не знал, что ты сам разберешься в себе.

2.

При звуках этого голоса я вздрогнул. Он был слишком похож на голос Ньярлата и я чувствовал, что и сути говоривших похожи, только Ньярлат был холодным, — а это создание теплым, даже горячим: его жизнь горела звездным огнем под внешней симпатичной оболочкой.

— Я Энтиайсшу Вайэрси, — представился юноша. — Один из Золотого Народа, Детей Файа. Наша сущность действительно подобна сущности Ньярлата, но мой народ ещё очень молод. Я один из самых первых, хотя я старше тебя раз... раз в тридцать.

— Очень приятно, — я по мере сил поджал ноги и обхватил их руками, но всё равно, чувствовал себя очень неуютно. — Ты читаешь мои мысли?

— Нет. Ты сильный юноша, поэтому я скажу тебе правду. Ты мертв.

3.

— Мертв? — удивился я. — По-моему, я вполне жив, раз говорю это.

— Конечно, ты жив, но твоё тело мертво. Знаешь ли, радиация в Туннелях очень высокая, а твоя защита была... скажем так, недостаточной. К счастью, мы нашли тебя прежде, чем повреждения структур памяти стали необратимыми. Сейчас твоё сознание живет в компьютерной сети нашего корабля. Мы поместили его в твои представления о загробном мире... и на этом попались.

— Но я же не призрак! — возмутился я. — Мои руки, ноги, всё тело, — я чувствую его, как всегда!

— Это значит лишь, что мы хорошо сделали свою работу. Впрочем, скоро ты получишь своё тело назад. Если хочешь, мы даже улучшим его, хотя, по-моему, это делать не стоит.

— Значит, ничего этого не было? — спросил я. — Ни душ, ни Хранителя Врат? Значит, это всё вы?

— Нет. Ты пережил встречу с Хранителем Врат прежде, чем мы тебя подобрали. А души... я рад бы ответить тебе, но я просто не знаю. Все сведения о них мы взяли из твоей собственной памяти.

Я задумался, на секунду опустив голову.

— Да? Значит, я сейчас внутри себя... внутри своих представлений о мире?

— Ну, в общем... да. Так бывает редко. Обычно они недостаточно для этого богаты, но ты сможешь жить в своём внутреннем мире... хотя бы недолго. А если захочешь, то это будет ещё чей-нибудь мир. Ведь...

— Мне интересно всё это, — перебил я, — и я чувствую, что ты считаешь меня другом. Но разве мне обязательно сидеть тут нагишом?

Вайэрси улыбнулся.

— Вообще-то нет. Но это нетрудно исправить...

В один миг его фигура плавно перетекла. Теперь перед мной сидела гибкая нагая девушка с телом, словно отлитым из смуглого золота. Её короткая симпатичная мордочка почему-то привлекала меня куда больше классической красоты... может быть, своим выражением. В ней было что-то от лисы, — хитрое, внимательное и, в то же время, веселое. Примерно так могла бы выглядеть младшая сестра Вайэрси.

— Так лучше? — спросила она, грациозно отбрасывая тяжелую волну волос с лица. Я с трудом отвел взгляд от томных округлостей её сильного тела.

— Да. Но ведь это же всё ненастоящее!

— Почему? — Она растянулась на животе, подперев руками голову. — Не только здесь, но и в Реальности я могу менять форму, выбирая приятную мне... или ещё кому-нибудь. Это вежливость... или знак уважения. Ведь я же не предлагаю тебе заняться любовью! Впрочем... — она дразняще прижала маленькую босую ногу к круглому заду и вдруг рассмеялась, в один миг приняв прежний вид.

— Если бы ты видел сейчас свое лицо... — Вайэрси на секунду опустил глаза, пряча усмешку. — Ты не представляешь, какую свободу можно обрести, меняя форму. Ведь мы меняем не только внешний вид. Новые чувства... новые ощущения... быть касаткой, тигром, ланью, порывом урагана, — всем или частью всего. И ты тоже сможешь, если пожелаешь. Мне шестьсот тридцать лет, — а я не исчерпал ещё и малой доли всех доступных мне форм... впрочем, их невозможно исчерпать. Кстати... — он театрально щелкнул пальцами.

Я с удивлением обнаружил на себе белую тунику из толстой, но мягкой ткани. Сразу стало на удивление уютно и тепло. Пушистая тяжесть обняла плечи, нежно прижалась к животу, а рукам, ногам и голове было легко и прохладно. Я благодарно улыбнулся и кивнул.

4.

Вайэрси тоже улыбнулся. Потом его лицо стало серьёзным.

— Вряд ли ты в это поверишь, но ещё никогда, за все семь миллиардов лет истории разума, ни одно живое существо не входило так в Туннель Дополнительности. Ты первый. Для такого хрупкого создания, как ты, такая смелость удивительна. На самом деле удивительна. Даже сам Хранитель Врат был удивлен. Он очень редко вмешивается в чужие дела, но для тебя он сделал всё, что мог, — направил тебя в Туннель, по которому летел наш астромат... корабль. Сейчас ты на борту "Тайны"...

— А кто вы? — спросил я. — Кто Золотой Народ?

— Мы предки файа. Они воссоздали нас из уважения, но мы стали лучше, чем были, — так бывает, если создающий любит того, кого создает. Мы избраны, чтобы наследовать файа их мироздание. А они... пойдут дальше. Ты уже видел пути...

— А я? Что будет со мной?

Вайэрси пожал плечами.

— Ты выберешь это сам. Я не знаю. Вернуть тебя домой будет очень трудно, но мы можем сделать это, — хотя бы из уважения к твоей смелости. А я бы хотел, чтобы ты стал моим братом. Мой народ отличается от других. Не все симайа, — такие, как я, — родились золотыми айа. Мы многих принимаем в свою семью. Видишь ли... мы рождаемся, как вы, как вы растем, стареем... но не умираем. Там, где вас поглощает смерть, мы изменяем свою суть. Не всем из нас дана способность Приобщать, но я ей обладаю. Когда ты выйдешь из машины, я смогу... ты станешь одним из нас, но только навсегда, Сергей. Истинная свобода дается лишь раз. Никто не в силах отнять этого дара. Ты уже не сможешь жить в мире своих снов, как сейчас. Мы можем заглядывать в этот мир, но вместить нашу сущность он не может. Но если хочешь, ты сможешь остаться тут навечно.

— Я не хочу жить в иллюзии, — опустив глаза, глухо сказал я. — Это всё равно, что брести по краю пропасти с закрытыми глазами.

— Пусть так, но наш мир снов не более хрупок, чем мир яви, поверь мне. Вдобавок, он бесконечно разнообразней. Не думай, что тут ты сможешь всё. Нет. Ты будешь жить здесь, как жил там, у себя. У нас есть мир... где живут люди... миллиарды их... и этот мир гораздо интереснее, чем твой. В нем нет смерти. Если ты умрешь там, то просто очнешься в каком-нибудь другом мире... Видишь ли, это мир... несозданного. Там живут наши творения, которые ещё не созданы, живет всё лучшее, что в нас заключено, и что мы должны спасать друг в друге. В этом мире мы сами — завтрашние... — Вайэрси мечтательно прикрыл глаза. — Когда мы смотрим в него, нас охватывает неутолимая тоска. И в этой тоске мы стремимся переделать наш мир, нашу Реальность, чтобы она стала похожа на наши мечты о ней... — его бездонно-синие глаза вдруг сумрачно блеснули из-под золотящихся темных ресниц. — У моего народа есть мечта, Сергей. Ничто не ненавистно нам так, как страдания, — неважно, свои или чужие. И мы хотим... чтобы нигде, — нигде во всех мирозданиях, — не осталось места для страданий и смерти. Это глупо звучит, я знаю, но в словах трудно выразить всю глубину наших чувств. Пускай мой народ молод, но наши знания очень стары. Мы с самого рождения видим суть вещей, — те, кто ушли дальше, научили нас. Мы знаем, что наша мечта осуществима, и что она исполнится. Пускай это займет миллиарды лет, — что за важность? Это можно сделать. Это правда. Но, — на миг его глаза беспощадно сузились, и вдруг мне стало страшно, — мы не допустим, чтобы кто-то встал между нами и нашей мечтой. Воин-мечтатель, — самое страшное, что только может быть во Вселенной. Он смотрит, но не видит ничего иначе, как через призму своей мечты. Страдания и смерть легко проходят мимо глаз, не желающих их замечать... Мечтатель страшнее безумца, потому что ведает, что творит, но его душа парит так высоко, что её уже не трогают чужие страдания, — она ослеплена собственным светом. Именно здесь нас ждет основная ловушка, — Вайэрси взглянул прямо в глаза и я ощутил вдруг совершенно бессмысленный приступ рабской преданности, — мне хотелось служить этому существу, потому что оно воплотило мою мечту о себе. — Мечтая о рае, легко сотворить ад. Лучший способ установить мир, — уничтожить своих врагов. Мы знаем это, но не можем отказаться от нашей мечты. Грань между безднами столь узка, что мы не видим её. Но мы пройдем по ней, Сергей. Пройдем. Однажды мы станем старше, и мир будет принадлежать нам, — ради единственной цели, которая может это оправдать. Впрочем, — Вайэрси на миг улыбнулся, — будущее творит само себя. Сколько рас уже пытались пройти по нашему пути? И что они сейчас? Прах. Мне не стоит говорить за других, но я хочу помочь тебе, — просто потому, что мне это нравится. Так чего же ты хочешь?

— У меня есть друг, — заторопился я. — Анмай Вэру. Он помог мне... я обязан ему жизнью... больше, чем жизнью. А сейчас он, и его любимая в плену. Его пытают... и её тоже... может быть, даже на глазах друг у друга. Помогите ему. Больше я ни о чем не прошу.

Вайэрси задумался.

— Всё не так просто, как тебе кажется, — наконец ответил он. — Ты не знаешь истории Анмая. Без него файа бы погибли, а мой народ никогда не появился бы на свет. Мы обязаны ему всем, но он... ушел от нас. Может быть, он вернется, я не знаю. Но интеллектроника ставит перед нами неразрешимые парадоксы. Благодаря ей личность уже не является неделимой. Что делать, когда одно существо живет множество раз? Исток у всех один, но память и судьба разные. Должны ли они все отвечать за совершенное их предком зло? Распространяется ли на них долг чести за совершенные им благодеяния? Я не знаю. Не знаю даже, кто бы мог ответить на такой вопрос. Так что не будем касаться прошлого. К сожалению, я знаю историю Вэру в Ленгурье, — из твоей памяти, точнее, из памяти Элари. Любопытство, — страшная вещь...

Я опустил голову в сильнейшем смятении чувств. Услышав о том, что Вайэрси прочел мою память, я пришел в дикую ярость... и, в то же время, был рад, что не нужно ничего объяснять.

Вдруг общение с Ньярлатом показалось мне детской забавой. Тот был злобен, и, ослепленный злобой, глуп. Меня терзали, я защищался, — всё было просто. А вот если ты просто не можешь понять своих чувств к тому, с кем разговариваешь, — что тогда? В самом деле?

— Мы должны знать, заслуживает ли помощи просящий о ней, — продолжил Вайэрси. — Хотя неведение тут может быть спасением. Когда погибла долина Лангпари, Анмай бросил тебя, — но не только. Он бросил всех уцелевших, — ради своего личного счастья. Если бы он пошел с вами, до Твердыни добралось бы больше файа. Надеюсь, ты не сомневаешься в этом?

— Нет, — во внезапном приступе растерянности признался я. — Элари это знал. Всегда.

— Анмай много знал и многое умел. Страсть к ядерной энергии у него в крови. Если он дошел бы до Твердыни, она не пала бы так быстро, — её погубила не авария реактора, а отсутствие вождя. Конечно, обычно мы не видим последствий наших поступков. Но Анмай знал... по крайней мере, должен был знать. Он мог спасти тысячи жизней, — но предпочел им тоскливую безопасность. Разве это не заслуживает самых жестоких мучений?

Я смутился и не ответил. Вайэрси, в сущности, не сказал ничего нового, — обо всем этом Элари уже думал длинными одинокими ночами.

— А теперь самое плохое, — голос Вайэрси звучал совершенно безжизненно. — Заслуживает ли Иситтала твоей любви? Она долго жила в Унхорге, который так не понравился Элари. Она сама говорила ему, что порой занималась там любовью сразу с несколькими юношами, — потому, что одного ей было мало. Впрочем, ненасытное любострастие, происходящее от избытка жизненных сил, — не такое уж большое преступление. Гораздо хуже другое. Она убила свой народ, когда приказала стрелять атомными снарядами по беженцам. Вот это поистине чудовищно и заслуживает настоящего ада.

— У нее не было выбора, — глухо ответил я, глядя в землю. — Припасов не хватило бы на всех. Элари знал.

— В самом деле? — спросил Вайэрси, и вдруг мне захотелось убить его, — за то, что он повторял вслух мучившие меня мысли. — Разве тебе не приходило в голову, что война с сурами в любом случае сильно сократила бы население долины? Но, если бы в ней было не сорок, а шестьдесят тысяч, файа бы отбились. Пусть им весной пришлось бы голодать, их народ выжил бы. Ты думаешь, Иситтала не понимала этого?

— Должна была понимать, — через силу ответил я. — Но почему тогда?

— Она знала, что если впустит беженцев в долину, они просто захватят её. Пусть файа и отбились бы от сурами, но потом... я не знаю, пришлось бы им есть друг друга, но убивать пришлось бы. В Лангпари взрослых было во много раз меньше, чем среди беженцев. Ты думаешь, они смогли бы сохранить власть? Кто стал бы слушать жену свергнутого правителя? А переоценить свои силы так легко... и она не без оснований считала, что и так отбилась бы. То, что Яршор смог заблокировать бункер, — это действительно редчайшая случайность.

— Я не могу поверить, что она хотела только власти, — холодно ответил я. — Элари её знал.

— Конечно, всё не так просто, — Вайэрси тоже опустил голову и говорил очень тихо. — Если бы родители пришли в долину, система общественного воспитания немедля рухнула бы, — а ведь на ней держалась вся цивилизация файа. Что сталось бы с их общественным строем, если бы детей учили тому, что нравиться родителям, а не тому, что нужно государству? И, наконец, главное. Иситтала выросла в Золотых садах, именно они были её родиной, — а ведь нужда в них давно отпала. Между Байгарой и Садами шла долгая вражда, и если бы Байгара пришла в долину, — Сады не просто погибли бы. Все поняли бы их бесполезность, поняли бы, что все накопленные в них знания, в сущности, ничего не стоят. Пусть это и не совсем так, но Иситтала боялась этого. Именно в этом и состоит её преступление. Она хотела сохранить мир своего детства неизменным, — и любой ценой, забыв, что ценна каждая жизнь. В такую ловушку легко попасть мечтателю, — но правитель должен думать обо всех. Она избрала легкий путь, — и в этом её ошибка, простительная для обычного человека, но для правителя смертельная, ибо он в ответственности за всех, а не только за тех, кого любит. Теперь ты понимаешь?

— Да, — ответил я, не видя его из-за слез. — Но я всё равно люблю её. Помогите им, — хотя бы ради меня.

Вайэрси надолго замолчал.

— Любовь — величайшая из сил нашей души, — вдруг тихо сказал он. — Она приносит нам счастье, но не только. Любовь может быть и самой разрушительной из всех наших сил. В ослеплении любви можно перейти границу... когда уже ничто иное не кажется важным. В желании любой ценой быть с любимой... любимым... любимыми можно шаг за шагом разрушить весь окружающий мир, и оказаться в пустыне, откуда уже не будет иного выхода, кроме смерти. Так было... и будет, даже если мы решим иначе. Путь между безднами чересчур узок... впрочем, что толку в словах? Я вижу, как ты страдаешь, и не хочу этого. Все мы совершаем ошибки, падаем... но потом поднимаемся. Анмай и Иситтала будут здесь... ради тебя, и я надеюсь, что однажды они станут одними из нас. Но хочешь ли ты их видеть?

Я поднял голову.

— Нет. Пока — нет.

5.

Несколько минут мы молчали. Я пытался разобраться в своих чувствах, но тщетно. Слишком многое нужно было обдумать. Впрочем, остались и более важные вещи, которые я должен был знать.

— Вы сможете вернуть меня домой? — наконец спросил я.

Вайэрси улыбнулся.

— Сейчас наш корабль уже на суточной орбите вокруг Врат Мэйат, так что, чтобы спасти Анмая и Иситталу, нам нужен, самое большее, день. А вот потом... Потом... ты же не хочешь возвращаться в Ленгурью?

— Нет. Эта не моя родина.

— Тогда нам будет трудно помочь тебе. "Тайна" может пройти через Зеркало Сути, но на той стороне мы не сможем обогнать свет. Лишь Нэйриста, Строитель Туннелей, может там это сделать, но никто не пошлет туда такую громадину только ради тебя. Она пожирает по солнцу каждые тридцать дней, знаешь ли. Даже Мэйат решились пройти этот путь лишь однажды. А мой народ слишком юн, у нас ещё нет таких вещей... и вряд ли скоро будут.

Я, однако, не хотел отступать.

— Я не верю, что вы ничего не можете сделать. Наверняка, какой-нибудь выход есть.

Вайэрси насмешливо поклонился.

— Конечно, ты прав. Невозможного нет, всё можно сделать, вопрос лишь в том, когда и какой ценой. Наш не-пространственный привод не действует в вашей Вселенной, но Врата Мэйат могут открыться в любой её точке. Положим, нам даже известно, какой именно. Но, чтобы использовать их, нам придется обратиться за помощью к Файау, чтобы она, в свою очередь, попросила о помощи Мэйат. Это займет массу времени, и, даже если мы получим согласие, возникнет проблема с возвращением. Хочешь ли ты рискнуть моей жизнью и жизнями моих друзей? С другой стороны, мы можем увидеть новый мир. Боюсь, нам придется высадить почти весь экипаж, но те, кто останется, его увидят. Мы не станем вмешиваться в вашу жизнь, — Мэйат не позволят нам этого, — но я не могу обещать, что наши потомки не вмешаются в неё, едва получат такую возможность. И ваша судьба уже не будет вашей собственной. Об этом ты не думал?

— Я верю вам, — сказал я. — Мне нравится ваш народ. Вы не такие, как все.

— Тебе нравлюсь лишь я, потому, что других симайа ты еще не знаешь, — мгновенно отпарировал Вайэрси. — А мы бываем всякие. Не все из нас знают, где нужно остановиться. Скажи мне, но только честно, — что бы ты делал, не измени я форму, которая так тебя очаровала?

Я низко опустил голову, понимая, что пылающие щеки выразительнее любых слов.

— Вот видишь. И как бы тебе жилось после этого? А ведь мы творим порой и куда худшие вещи. Готов ли ты взять на себя ответственность за весь свой мир?

Мои щеки всё ещё жарко горели, но я заставил себя сказать правду.

— Нет.

Вайэрси на миг склонил голову. Я понял, что это не только знак уважения.

— А если я скажу тебе, что тогда ты не сможешь вернуться домой?

— Зачем ты испытываешь меня? — вдруг тихо спросил я. — Что изменится от моего ответа? Или эти вопросы не от недоверия, а просто из любопытства? Если ты видел меня изнутри — зачем спрашивать?

— Я видел твою память, но не душу, и не могу предвидеть твоих поступков. Хотя ты прав — я спрашивал из любопытства. Не нам выбирать тебе путь. Но мы должны сначала знать, потом хотеть. Такова суть моего народа.

— Так вы отвезете меня домой?

— Если нам разрешат это, то да. Но есть одна проблема...

— Какая?

— Зеркало Сути.

6.

— Зеркало Сути, — невозмутимо продолжил Вайэрси, — часть Врат Мэйат. Оно открывает путь на теневую сторону мироздания. Любой предмет, отражаясь в нем, возникает на теневой стороне, но только как неотличимая от оригинала копия. Сам предмет остается здесь. Если говорить точнее, оно создаст копию нашего корабля возле Солнечной системы. Но наше самосознание не сможет преодолеть Зеркала, Сергей. Мы отразимся в нем, — и останемся здесь.

7.

— Если я правильно понял, — сказал я, — на Землю вернется мой двойник? А я останусь здесь?

— Ну в общем... да.

— И ничего нельзя сделать?

Вайэрси растянулся во весь рост на траве. Он перекатился на живот и теперь прищурившись смотрел на меня сквозь перепутанные стебли.

— Есть множество способов. Нэйриста, например, заключает в себе целое мироздание и поэтому не нуждается в Зеркале, но у нас её нет. Можно найти Врата Кольца, которые изменяют суть материи, а не отражают её, — но до них семь миллиардов световых лет, а "Тайна" не покроет такое расстояние одним прыжком. Ей потребуются дозаправки, а это долгое дело... короче, путь к ним займет много лет, и на той стороне мы не сможем улететь от них, наш сверхсветовой привод в вашей Вселенной не действует. Кстати, я не говорил тебе, что с расстояния ста двадцати миллионов световых лет нельзя сразу попасть к планете, координаты которой мы знаем лишь примерно? Нет? В таких случаях мы идем путем последовательных приближений. Обычно для такого расстояния нужно два-три не-перехода, пока мы не выйдем точно на цель, — а, имея лишь Зеркало Сути и зонды, сделать это будет гораздо труднее. Наконец, можно подождать, пока наши потомки решат эту проблему, но вот сколько времени это займет?

— Вайэрси, — с внезапным волнением спросил я. — А сколько времени пройдет на Земле со времени моего похищения? Что, если мне уже не к кому будет возвращаться?

Симайа на минуту задумался.

— Насколько я разбираюсь в космографии, — наконец сказал он, — если твой рассказ верен, то с момента похищения у вас там прошло около... трех лет.

— А сколько займет обратный путь? Тоже три года?

— Меньше. Восемь месяцев на все нужные согласования и подготовку "Тайны", несколько дней, чтобы сориентироваться в вашей Вселенной, сам переход через Зеркало, — вообще ничего... дальше мне трудно судить. Если выйдем достаточно далеко, придется добираться в обычном пространстве. Кстати, восстановление твоего тела займет месяцев шесть, — а этим придется заняться уже потом, когда мы прибудем на место, точнее, после перехода, — живая плоть не сможет пережить его. Короче, ты вернешься домой через пять лет после похищения. Твой видимый возраст будет соответствовать этому.

— Но я же не смогу вернуться! То есть, вернусь не я... или я, но не...

— Зеркало Сути может скопировать любой объект в вашей Вселенной и воссоздать его здесь, — даже планету, не говоря уж о нашем корабле. При этом, оно может и уничтожить исходный объект, — копия будет такой же, но не тем же самым, и для наших самосознаний это будет, разумеется, смертью. Так что использовать этот способ здесь мы не будем. Зеркало создаст теневую копию "Тайны", — а сюда скопирует лишь память о её путешествии. Только... чтобы это получилось, нашим... отражениям придется убить себя... зная, что они умрут и Зеркало преодолеют их копии, а не они сами. Я бы на такое не решился...

— Значит, "Тайна", если вернется, привезет мою... память? Я узнаю, как вернулся домой... и всё?

— Да, Сергей. Ты вернешься на родину, — и в тот же миг навсегда потеряешь её.

8.

Я уткнулся лицом в колени. Через несколько минут он заговорил.

— Это... тяжело. Я знаю, что буду жить... дома, но что мне с того? Как буду жить я? Здесь?

Вайэрси слабо улыбнулся.

— Нельзя смотреть только назад, Сергей. Ты станешь одним из нас в дни юности Золотого Народа. Поверь мне, это завидная судьба. Твое будущее протянется на тысячи лет. Внешне ты — уже золотой айа, разве что несколько бледноват, но это поправимо. Я предлагаю тебе свою дружбу. Или ты не хочешь этого?

— У меня есть выбор?

Вайэрси усмехнулся.

— Боюсь, что нет. Но разве это тебя огорчает?

9.

— Так значит, ты помогаешь мне потому, что я похож на вас? — через минуту спросил я.

Вайэрси рассмеялся.

— Я не думал, что ты ставишь нас так низко. Нет. Мне нравится твоя душа. И если бы у тебя был панцирь и одиннадцать ног, моё отношение к тебе не изменилось бы. Для нас, умеющих менять форму, она не имеет особого значения. А вот внутренняя суть, душа — да.

— Так значит, в Элари нет крови Золотого Народа?

Симайа слабо, задумчиво улыбнулся.

— Ни капли. Файа, которые привезли ваш народ, людей, на Ленгурью, не смогли избежать искушения. Они немного улучшили ваш внешний облик, но внутрь лезть не стали. Элари и его соплеменники похожи на нас лишь потому, что их облик был мечтой файа о самих себе, — о том, какими они должны быть. Во исполнение этой мечты они потом создали нас. Гораздо интереснее то, что они сделали с собой. Считается, что у людей и файа не может быть общих детей, но Элари видел полукровок в Байгаре. Наверняка, они сочетали достоинства двух рас, как это обычно бывает, — а теперь из них не осталось никого. Надеюсь, ты понял, почему мы так злы на твоих друзей? Они уничтожили созданное тысячелетиями упорного труда тех, с кем и мы не можем пока сравниться. Ещё никому не удавалось слить две межзвездных расы в один народ... Теперь лишь Иситтала несет драгоценную кровь измененных файа, так что мы в любом случае должны спасти её. Правда, у Элари тоже есть почти неуловимые следы файской крови. Это трудно заметить, но я не могу ошибиться. Форма твоих глаз... Это очень характерный признак. И ты сделал то, на что не решился бы никто из файа и людей. Лишь те, в ком сливается кровь двух великих рас, могут изменять их пути... Благодаря тебе мы обратим внимание на людей и примем их, как друзей, так что и мы теперь в долгу перед тобой...

— Я хочу быть твоим другом, — помолчав, ответил я. — Но... подруга мне не нужна. То есть, вообще-то нужна, но... — я запутался и замолчал в сильнейшем смущении.

Вайэрси снова рассмеялся.

— Мы можем менять свою форму, но не суть. А у нас тоже поровну мальчиков и девочек... как и везде. И потом... чувственная любовь не имеет для нас особого значения. Мы не можем отдаваться ей целиком, как вы. Для нас это почти игра. Но не один народ не может любить так, как любим мы, Сергей. Любить не внешнюю форму, как бы она ни была красива, а красоту души. И потом... ведь наша любовь почти вечна. Бесконечное слияние душ... бесконечная игра форм, чтобы вызвать восхищение любимой... когда ты встретишь среди нас свою любимую, ты обретешь великое счастье. Это будет, может быть, не скоро, но неизбежно. Никто из нас, если он заслуживает любви, не одинок. Далеко не все у нас счастливы, великая и полная любовь у нас большая редкость... но тот, кто достоин такой любви, неизбежно встретит её. Как и ты.

— А... у тебя есть любимая? — смущенно спросил я.

— Естественно. Её зовут Энтилар. Она, как и я, из Первых Двухсот. Мы неразлучны уже... шестьсот пятнадцать лет. Ты понимаешь, что это значит?

— Да. Так вы... встретились в пятнадцать лет?

— Мы были вместе с самого начала. Но когда для нас пришла пора любви, мы полюбили друг друга.

— Ты... — я с трудом перевел дух, — один из... самых первых?

— Да. — Вайэрси устроился поудобнее. — Наш вид создали интеллектронные машины Файау. Наша плазма наследственности была синтезирована... собрана буквально по атомам, с самого нуля, а потом на её основе были выращены наши тела. У нас не было родителей, мы все были ровесниками и братьями... хотя не очень-то похожи друг на друга. Это тоже было предусмотрено...

Он минуту помолчал и вдруг улыбнулся.

— Тогда мы были почти такими же, как ты. Способность менять форму нам дали много позже... Мы росли на Эрайа, родине нашего народа, любопытными дикими созданиями, — и это было лучшее время нашей жизни. Знаешь, самым большим счастьем в ней была совсем не Трансформа, которая дала нам бессмертие, свободу и ещё множество способностей, а время, когда мы познали любовь... высокую и чувственную одновременно. Тогда я выглядел вот так...

С изящной плавностью тело Вайэрси вновь перетекло и стало вдруг меньше. Теперь перед мной сидел гибкий юноша лет, всего пятнадцати, широкогрудый, узкобедрый, длинноногий, с темно-золотистой кожей, живописно ободранной, — её покрывали царапины и ссадины, а кое-где виднелись и синяки. Из-под лохматой массы спутанных, черных, как ночь, волос внимательно смотрели громадные, широко расставленные синие глаза, словно светившиеся изнутри. Диковатое лицо юноши было очень красиво, не столько за счет свежей правильности черт, сколько за счет выражения, — ещё наивной жадной внимательности, и, в то же время, постоянного глубокого размышления. Подживающие ссадины ничуть не портили его, напротив, придавали этому просветленному образу на удивление естественный вид.

— Мы называли нашу землю Йэннимуром, — более высоким и чистым голосом продолжил Вайэрси, вновь растянувшись в траве. — Это была окруженная скалами долина реки, — острова и заросли. Мы ели то, что могли найти и поймать, случалось, и голодали. Жили в том, что могли построить своими руками, и одевались так же. И, в то же время, нас каждый день учили космографии, инфрафизике, нейрогенетике, истории Файау и ещё тысяче других вещей. Мы были очень довольны такой жизнью, столько полной, что каждый её день казался нам вечностью. Впрочем, день там длился примерно вдвое больше вашего, — иначе мы бы не уставали достаточно, чтобы нормально спать. Зато год лишь ненамного больше. Лето там было влажное и теплое, а зима холодная настолько, что трескались деревья. Мы закутывались в шкуры и всё равно дико мерзли, когда приходилось выходить на улицу. Зимой на охоту ходили только мальчики, девушки оставались в домах, и мы дико гордились тем, что страдаем вместо них... А весной и осенью были страшные бури, когда реку запруживали упавшие деревья, и потом начинался настоящий потоп... мы лезли спасаться на скалы, но никто из нас не погиб, Сергей. Нас создали с большим запасом прочности. Однажды я упал с дерева, метров с восьми, — и отделался всего лишь синяками. Правда, я дико страдал от боли и пару дней не мог ходить, — но зато потом стал осторожнее. А если кто-то из нас ухитрялся сломать руку, она заживала всего за пару недель... нам говорили, что надо для этого делать.

— Но не помогали?

— Нет. Когда любого из нас спасали от смерти, мы просто не замечали этого.

— Но зачем они так издевались над вами? — удивился я.

— Издевались? — Вайэрси нахмурился и вдруг принял прежний вид. — Мы были счастливы. Всё, что у нас было, мы делали сами, своими руками. Ты никогда не думал о том, что счастье — именно в преодолении трудностей?

— Но это было... довольно своеобразное воспитание.

— Единственно достойное разумного существа, как мне кажется. Нас же учили. Рассказывали о таких вещах, о которые обычно не говорят никому. От нас ничего не скрывали. Мы знали, что вырастем, и выйдем в большой мир, где тоже будем счастливы, но уже иначе. Каждый миг нашей жизни был полон. Когда мы достигли совершеннолетия, наших впечатлений хватило бы, чтобы каждый смог написать множество книг. Мы не знали скуки...

— Зато голодали и мерзли?

— Нечасто. И отдавали последний кусок тем, кто слабее. А если случалось его утаить, меня, например, дико мучила совесть, и одного раза хватило, чтобы... мы не сознавали себя счастливыми. Глубина наших детских переживаний была огромна. Но мы учились... учились всему...

— Но как вы жили? — я тоже уселся поудобнее. Я вспомнил светящиеся глаза юного Вайэрси, и меня невольно уколола зависть. В свои четырнадцать лет я был другим.

— Учились, добывали пищу, спали. Это, собственно, всё. Добрых полдня мы проводили в воде, и плавали так же привычно, как ходили. Нам постоянно приходилось бегать, плавать, лазить, обдираясь в зарослях до крови... лишь вечерами, у костра, мы могли поговорить друг с другом, часто на голодный желудок, — но с ним, кстати, гораздо легче думается. Мы привыкли не боятся холода и боли, и это наше упорство потом очень нам пригодилось. Мы стали красивыми и сильными, даже не думая об этом... но, знай мы всё заранее, мы не захотели бы такой жизни, — Вайэрси замолчал.

— Мы жили очень дружно, — через минуту продолжил он. — Даже странно. У каждого из нас были друзья, но вот врагов не было, хотя мы дрались по десять раз на дню, даже девчонки. Любой спор разрешался у нас кулаками, часто дрались даже друзья, — просто ради развлечения. Бывало, что проигравший получал несколько ударов босой ногой в живот, но покалеченных или тем более убитых никогда не было. Всё это было не всерьёз. Ссорились мы гораздо реже, чем дрались. Энергия просто переполняла нас... — Вайэрси замолчал, а потом с улыбкой добавил:

— Файа могут продолжать свой род лишь лет в семнадцать, восемнадцать, не раньше, вы люди, — всего в двенадцать лет. Для нас выбрали возраст пятнадцати лет. Это считалось оптимальным, но познание любви потрясло нас, подобно взрыву. Потом, лет до семнадцати, чувственная любовь казалась всем нам смыслом жизни. Бывало, мы голодали потому, что любовь казалась важнее... Я был ненасытен в любострастии, хотел всё попробовать, всё испытать... мы все с упоением выясняли, на что же ещё способны наши тела. Потом мы поняли, что страсть дополняет любовь, но не может её заменить, Сергей. Она не дает настоящего счастья, если ты не любишь. Мы все повзрослели, когда смогли обуздать свои желания, но в этом нет нашей заслуги. В конечном счете, всё предопределили создавшие нас.

10.

Ещё пару минут мы молчали. Я, наконец, понял, почему меня так тянет к Вайэрси, — нас обоих воспитали так, что слово "честь" не стало для нас пустым звуком. Пусть способы этого воспитания оказались различны, мы не ощущали себя случайными гостями в этом мире, и это было тяжело и радостно одновременно. Потом я поднял глаза.

— Сейчас вас... вашу молодежь воспитывают так же?

Вайэрси усмехнулся.

— Теперь — везде по-разному, но суть — да, суть та же. Реальность изменчива — но тверда, и, чтобы изменить её, нам нужно быть тверже. Ведь сам Йэннимур когда-то был иллюзией, — не нашей, а Файау. Мечта о скрытом в прошлом золотом веке, о силе древней дикости, увы, неистребима. Даже величайшие разумы подвластны ей. Мы выросли в чужой иллюзии, Сергей, но это был наш мир. Нас постоянно испытывали, — тьма, холод, промозглый туман, страшные звери, с которыми мы должны были сражаться... но никто из нас не погиб и не был искалечен. Нашим душам приходилось гораздо тяжелее. Иногда наша реальность... менялась, чтобы мы смогли понять её. Хотел бы ты знать историю Вселенной, — семи миллиардов лет, мириадов разумных рас, плывущих в мрачной глубине инфрафизических эр? Даже ту малую часть, которую ты в состоянии понять?

Я вздрогнул.

— Нет.

— Наше единственное спасение было в нашей невинности. Мы считали, что иной жизни быть не может. Но испытания были тяжелы. Мы были различны, а власть над слабыми — ужасное искушение... Ничем не сдержанная свобода страсти едва не погубила наши души. Но мы прошли через всё, и стали... тем, кем стали. И кем ещё станем, Сергей. Будущее творит само себя, но видящий суть может понять его очертания. Я боюсь лишь того, что наша судьба не будет нашей собственной... для нас нет ничего страшнее.

Вайэрси помолчал.

— Лишь пройдя по грани разрушения можно обрести не только себя, но и способность изменять мир. Пример тому — твоя судьба, Сергей. Таковы законы эволюции, но что станет с вами, когда мы изменим их? Чем станет мироздание? Хотим ли мы создать именно это?

Он вновь замолчал.

— Я чувствую усталость в твоей душе, — уже другим тоном сказал он. — Моя болтовня утомила тебя?

— Нет, — горячо возразил я. — То есть... да, — мне вдруг нестерпимо захотелось говорить только правду, и я испугался этого желания.

— Я не вижу ничего постыдного в желании подумать, — Вайэрси поднялся на ноги. — Вниз по реке, у моря, есть дом. Там ты сможешь поесть и отдохнуть. Кстати, сколько бы ты хотел ждать?

— То есть?

— Здесь, в виртуальном мире, мы регулируем время. Его скорость зависит от тактовой частоты. При максимальной мы можем растянуть эти два года лет... лет на сто. А если захочешь, то они пролетят в один миг.

Я задумался.

— Ну, не знаю. Дней пять... шесть...

— Так мало?

— А зачем больше?

— В самом деле? Ты не хотел бы поговорить с твоими друзьями, когда мы вытащим их?

Я опустил голову.

— Пока нет. Может, потом, когда я вновь обрету тело...

— Ты хотел бы, чтобы они разделили опасности нашего пути — даже против их воли?

— Нет! Но они... не оставят меня.

— Я знаю. Но для них годы останутся годами. Они будут ждать...

— Хорошо, я увижу их... завтра, — быстро сказал я. — А я почувствую... прикосновение Зеркала?

— Только на миг.

— И через пять дней ко мне... вернется память?

— Есть шансы, что да.

— И потом я стану одним из вас?

— Нет. Предварительное обучение займет много лет, и Трансформу нельзя провести, пока ты в машине. Может, когда пройдет половина твоей биологической жизни...

— Это... тяжело, — я попытался скрыть неожиданно подступившие слезы.

— Нам всем нелегко расти в этом мире, — Вайэрси повернулся, чтобы уйти. — Мне жаль, что тогда ты не был одним из нас. Но ты можешь им стать.

Я смущенно опустил голову. Когда я поднял её, окно в печальный закатный мир уже исчезло.

Я остался один.

11.

Дом словно вышел из бронзового века, — сложенные из глыб дикого камня замшелые стены, покрытая дерном крыша, низкая деревянная дверь, рассохшаяся и щелястая. Шагах в пятидесяти луг переходил в песчаный пляж, где тяжелые волны, одна за другой, омывали темные груды гниющих водорослей. Теплый влажный туман, в вышине светившийся красновато-рыжим огнем близкого восхода, скрывал бесконечный морской простор. На берегу, возле кромки прибоя, стояла вместительная тяжелая лодка. Рядом с ней на криво вбитых кольях была растянута сеть. Я усмехнулся. Ещё никогда мне не доводилось браконьерствовать, но я не прочь был научиться.

12.

Закатное алеющее солнце дремало над спокойным морем. Я нагишом лежал у самой кромки прибоя, на чистой, омытой недавним штормом гальке, задумчиво глядя на струи набегавшей и отступавшей воды. Мне было на удивление хорошо, хотя прошедший день отнюдь не получился легким. Вначале я праздно бродил по накрытому розовеющим туманом берегу, но пустой желудок вскоре дал о себе знать. Никакой еды в доме не нашлось. Её ближайший источник был в море.

Тяжелая и незнакомая работа поглотила меня целиком. Я и думать забыл, что всё это лишь иллюзия, — палящее солнце, голод и зыбкая лодка были более чем реальны. Я не сомневался правда, что в реальности не поймал бы ничего, но в общем добыча оказалась неплохой, хотя её разделка и готовка на примитивном очаге отняли едва ли не больше времени, чем сама ловля. Но потом я всё-таки наелся, искупался, и теперь, очень довольный собой, лежал на берегу. Раньше я никогда не имел дело с морем. Первое знакомство оказалось тяжелым, но не слишком непривычным: отец Элари, как и его дед, были рыбаками, и если бы не ревун, ненароком заплывший к берегам Айтулари, того ждала бы теперь совсем иная жизнь...

Галька тихо заскрипела под аккуратными шагами чьих-то босых ног. Я лениво поднял голову и ничуть не удивился, заметив Вайэрси. Тот уже не выглядывал из колдовского окна, а просто шел ко мне по берегу и казался совершенно реальным. Лицо его было задумчивым, но глаза насмешливо блестели. Я смутился.

— На, — Ваэйрси бросил мне тяжелую пепельно-белую тунику, которую я оставил возле лодки. Я успел заметить, что секунду назад руки симайа были пусты. Вечер стал прохладным и я оделся с удовольствием. Мы сели рядом, задумчиво глядя на набегающие волны.

— Анмай и Иситтала на борту "Тайны" — наконец сказал Вайэрси. — Мы вытащили их без особого труда. Ньярлат не помешал нам. Правду говоря, мы вообще его не видели.

— Как... как она... они? — я спохватился, вспомнив про их раны.

— Лучше, чем можно было ожидать. Ньярлат больше не пытал их. Впрочем, он теперь уже не тот Ньярлат, не прежний, — Хранитель Врат осушил его до капли, а потом... заполнил собой.

— Значит, я всё же убил его? — ровно спросил я.

— Если говорить в целом — нет. Если о том Ньярлате, который пытал вас, — то да. Такие существа, как он, не могут умереть совсем. Но есть не одна смерть, Сергей. Даже если тебе дано возродиться от одной, тебя настигнет другая... мне трудно объяснить тебе это...

— А... а Анмай и Иситтала? Как... как вы с ними поступите?

Вайэрси взглянул на меня. Его длинные глаза были непроницаемы.

— А как мы можем... поступить? Простить их мы не можем. Судить... каким может быть приговор? Тюрьма? Смертная казнь? Пытки? Мы не видим никакой пользы в страданиях, — да и страдали они, по-моему, уже достаточно. Так что мы сказали им всё, что мы о них думаем, а потом... пусть они сами решают. Ты не против?

— Конечно, нет! А я могу их увидеть?

— В смысле, поговорить? Разумеется. Я не буду мешать.

Вайэрси плавно растаял в воздухе и вместо волн открылось окно, — окно в реальный мир.

13.

Это была комната, — просторная, сумрачная, совершенно пустая, с множеством низких прямоугольных окон в пепельно-белых стенах. Там, в ярком свете, зеленело нечто живое. Пара сидела на полу, босая, одетая в такие же, как у меня, туники. Анмай и Иситтала выглядели похудевшими, почти юными, и испуганными.

У меня перехватило горло. Какое-то время я не мог ничего сказать. Анмай слабо улыбался, глядя на меня. Потом заговорил.

— Я рад, что не ошибся в тебе. Ты сумел пройти путь и вытащил нас.

Он прижал скрещенные руки к груди и слабо поклонился. У меня вновь перехватило горло, — от этой благодарности.

— Что... что с вами сделал Ньярлат? — наконец спросил я.

— После того, как ушел ты, — ничего. Мы его больше не видели. Потом пришли симайа и забрали нас.

— А... а они?

Анмай опустил голову.

— Они? Они всё тебе рассказали, не так ли?

— Ну в общем... да. Это... это правда?

— Как посмотреть... хотя, если откровенно, то да.

— И что теперь с вами будет?

Анмай взглянул на Иситталу и слабо улыбнулся.

— Лучше, чем могло бы быть. Намного лучше. Хотя выбора у нас, в общем, нет. Файау уже не та, что была прежде. Такие как мы, живые, там уже не нужны. А растворяться в интеллектронном море я не хочу. Впрочем, "Тайна" всё равно не возьмет нас с собой. Так что мы просто вернемся домой.

— Куда? В тот... город?

— Нет. В Лангпари.

— Но ведь там теперь сурами!

Анмай помолчал.

— Тогда, семь лет назад, мы все забыли одну, очень простую вещь, — проигранная битва ещё не означает проигранной войны. Файа в долине Налайхи и в Хашиату выжили. Весной, после вторжения, у сурами началась чума, а взрыв Унхорга отравил радиацией все земли между Байгарой и Лангпари. К сурами не могло подойти подкрепление, большая их часть вымерла... и результат понятен. Файа доказали свое право жить на этой земле... хотя это уже не те файа, что были раньше.

— А что с ними стало?

— Подумай сам. Они сражались в горах Эхоттала всю зиму... мерзли, умирали от голода... из нескольких там выживал один. Весной им вновь пришлось сражаться, — и они отбили свой дом... чтобы начать всё с нуля. Уцелели лишь самые выносливые, — то есть, молодежь. Ни взрослые, ни дети не выжили. Правда, теперь в Лангпари две трети детей, — из примерно двух тысяч её жителей. Всё же, прошло больше семи лет... После той зимы юношей осталось не больше двухсот. Девушки выживали потому, что парни умирали первыми, если приходилось умирать.

— Так значит, симайа спустились в Ленгурью? В мир Элари?

— Да. Но они не будут ничего менять. Они лишь посмотрят... и высадят нас. Молодежь Лангпари отчаянно стремится сохранить свои знания... они даже воссоздали Золотые Сады, Сергей... но дикость по выбору и вынужденная дикость — всё же разные вещи. Мы попытаемся помочь им... сохранить себя. Хотя... что сможет новоявленная община дикарей в разделенном мире? Люди и сурами не уживутся на одной планете. Время решающей битвы уже близко. Обойдет ли она стороной долину Лангпари? Не знаю. Ты пойдешь с нами?

— Нет. Я... возвращаюсь домой.

Анмай опустил голову. Я заметил, что за всё время беседы Иситтала даже не взглянула на меня.

— Ну что ж... тогда наши пути расходятся навечно. Вряд ли мы ещё встретимся. Прощай!

Экран погас. На его месте вновь равнодушно катились волны. Анмай был прав: я никогда больше не видел ни его, ни Иситталу... хотя меня ждали встречи с иными воплощениями Вэру.

14.

Утром я попросил Вайэрси показать Ленгурью. Все съемки велись орбитальными зондами. Звука, поэтому, не было.

Я смог отыскать Твердыню, — и не заметил в ней каких-то разрушений. Засевшие в ней сурами точно так же возделывали её поля и отбивались от не столь удачливых сородичей. Несмотря на нехватку оружия, это получалось у них совсем неплохо, и я понял, что Вайэрси был прав. Твердыню погубила не авария реактора и даже не отсутствие патронов, а воцарившийся в ней дух пассивной бездеятельности и выжидания...

Долина Лангпари понравилась мне куда больше. За семь лет руины поросли травой и приняли романтический вид, а несколько поселков носили следы неумелого, хотя и старательного восстановления. Но вот её жители...

Худые, мускулистые, гибкие, скудно одетые, они производили впечатление пускай не особенно сильных, но чрезывычайно выносливых существ. К моему удивлению, они не стали какими-то особенно жестокими, скорее напротив. В их глазах был тот жадный интерес к жизни и окружающему миру, какой можно увидеть у выздоровевших от тяжелой болезни. Но это были глаза усталых работников, глаза тех, у кого нет времени мечтать. Впрочем, делали они очень много, и я вдруг подумал, что Анмай там окажется на своем месте. Он мог напомнить этим юным созданиям, что о пережитом ими будут слагать легенды, хотя... станут ли они счастливей, узнав об этом? Я не знал, но желал обитателям долины удачи.

15.

Зонды симайа сняли всю поверхность планеты с таким разрешением, что даже выражения на лицах людей читались безо всякого труда. Я и не думал осмотреть её всю. В сущности, я лишь метался наугад по местам, о которых Элари слышал, и по местам, о которых он ничего не знал. Постепенно в душе росло глухое чувство обиды. Как оказалось, мир Элари был куда многообразней и красивей, чем тот мог представить. Но мне этот мир не слишком нравился. Я мало что знал о Земле, но по сравнению с ней Ленгурья была... серой. Впрочем, я слишком устал, чтобы делать дальнейшие выводы. Оставив окно над морем, где всё ещё плыли бесконечные образы, я пошел спать.

16.

На следующий день меня разбудили острые спазмы голода. Увлеченный красотой чужого мира, я забыл о еде, но вот тело не могло забыть о ней. До самого заката мне пришлось трудиться, но в итоге я не только насытился, но и смог сделать вполне приличный запас. Очень довольный собой, в приятной усталости, я заснул в своём доме.

17.

Утром, когда я с чувством завтракал выловленной накануне рыбой, в дверь осторожно постучали. Вайэрси насмешливо осмотрел полутемное помещение и взглянул на меня.

— Всё. Мы получили разрешение Мэйат, подготовка корабля закончена. Сейчас "Тайна" прикоснется к Зеркалу Сути и... раздвоится.

Я удивился.

— Так быстро? Ты говорил, что надо восемь месяцев!

— Они прошли.

— Но я... — я замолчал, вспомнив, что сам попросил об этом. Тем не менее, мне стало страшновато. Всё это время я, в сущности, просто не существовал. — Это будет сейчас?

— Да.

Мы вышли на берег моря. Я невольно сунул руки в карманы туники. Я волновался — знал, что вокруг ничего не изменится, но отчаянно хотел попасть на ту сторону... и вернуться домой.

18.

— Как это будет? — спросил я через минуту, немного справившись с волнением.

— В общем... не очень приятно. Это принцип неопределенности. Нельзя узнать положения частицы, не изменив его. Все частицы наших тел, всей "Тайны" сдвинутся со своих мест... ненамного. Тебе больно не будет.

— А тебе?

Вайэрси слабо улыбнулся.

— Мне — да. Но ненадолго.

Я смутился. Мне не хотелось, чтобы Вайэрси испытывал боль из-за меня, хотя я и знал, что без этого нельзя обойтись.

Вайэрси как-то странно взглянул на него.

— Сергей... сейчас.

Я зажмурился, все мышцы напряглись. Я отчаянно сосредоточился, готовясь протолкнуть себя, своё "я" в ту дверь, что сейчас откроется. Прошло ещё несколько мгновений...

Меня словно ударили по голове. Мир вокруг внезапно распался, исчез, и появился вновь. Какое-то мгновение меня не было, потом я вернулся. Мне показалось, что я упал, и я очень удивился, обнаружив себя на ногах.

В душе возникла странная пустота, и в первый миг я очень обрадовался ей. Мне показалось, что какая-то моя часть всё же ушла за Зеркало Сути. Потом я понял, что это просто бессилие поражения. В тот миг, когда открылась дверь, вмещавшая меня иллюзия просто распалась, не выдержав встречи с реальностью.

И для себя в этом мире я умер.

Глава 8:

Сны зазеркалья

1.

Я очнулся, когда чья-то теплая рука коснулась ладони. Я поднял голову. Вайэрси печально смотрел на меня.

— Теперь нам осталось лишь надеяться и ждать. Однажды ты всё же узнаешь, как вернулся домой.

Я вдруг понял, что верю в это... хотя и не могу представить. Но раз осталось только ждать — я буду ждать, пусть это и будет... тяжело.

— Если хочешь, для тебя не будет этого времени, — так же тихо добавил Вайэрси. — И через миг ты узнаешь...

— Или нет. Ведь "Тайна"... её копия, может и не вернуться, правда? Что тогда будет?

Вайэрси опустил голову.

— Мы можем попробовать ещё раз... можем пробовать сколько угодно, пока не добьемся успеха... но другие симайа вряд ли захотят ждать дальше. Я командир корабля, но воля товарищей не принадлежит мне. Многих из них ждут друзья, любимые, близкие...

— А у меня никого нет... здесь, — сказал я.

Вайэрси поднял голову. Наши глаза встретились — почти одинаковые, только в моих блестели слезы.

— Я чувствую, как тебе одиноко, — сказал симайа. — Если хочешь, один из нас войдет сюда, чтобы разделить твое одиночество. Я знаю здесь одну славную девушку...

Я рывком отвернулся.

— Нет. Я мальчишка... но всё же, не тряпка! Со своими чувствами я могу справиться сам.

Я ожидал, что Вайэрси начнет спорить, но я не ошибся в своем восхищении им. Симайа спокойно кивнул и исчез.

Я остался один.

2.

Весь этот день я провел в море. Не то, чтобы мне не хватало еды, нет. Просто тяжелая работа странно успокаивала. Тоска отступила на задний план и маячила там мрачной, но не давящей глыбой. Но вечером, когда не осталось никаких дел и я сидел на берегу, глядя на огненные перья заката, мне вдруг стало невыразимо одиноко. Я даже вскочил, внимательно оглядываясь в отчаянной надежде увидеть хоть кого-нибудь... и не удивился, когда снова заметил Вайэрси.

3.

Мы сели рядом, глядя на набегающие волны. Я с удивлением обнаружил, что вся тоска прошла, но молчать мне было неловко. Вайэрси сидел всего в двух шагах, скрестив поджатые босые ноги и небрежно опираясь на ладонь левой руки. Его красивое лицо казалось задумчиво-грустным. Он был бесконечно терпелив, он мог разделить мои чувства, — когда я хотел этого. Но всё же, он был мертвым, — сгусток холодного ядерного пламени, способный принять любую форму. Что общего у него могло быть с наивным и хрупким живым юношей?

Я усмехнулся, вспомнив, что сам тоже мертв, — а квантовый компьютер, вмещавший мою суть, и облако барионного газа вполне стоили друг друга. Впрочем, для меня всё это было лишь абстракцией. Себя я ощущал живым и полным сил.

Как обычно в таких случаях, память упорно тянулась к самым неприличным воспоминаниям, — в основном о том, как я потерял невинность, совсем незадолго перед похищением. Я не собирался говорить о них, но Вайэрси вдруг насмешливо взглянул на меня.

— По-моему, лишь на исходе детства можно быть счастливым, — сказал он. — Когда уже хватает ума замечать всё хорошее, но его ещё мало, чтобы видеть плохое. Ты и я в этом возрасте были удивительно схожи...

— Не надо в меня заглядывать, — возмутился я. — Я... никого больше это не касается!

Вайэрси опустил голову.

— Прости. Но здесь, в мире иллюзий, нам трудно быть отдельными.

Я смутился. Конечно, не всем в той, прежней жизни, мне стоило хвастаться. Тем дороже были для меня воспоминания о первой настоящей любви...

4.

Ту девушку звали Светлана, — из той же школы, что и я, но из другого, даже не параллельного класса. Мы жили в одном подъезде и она как-то забежала ко мне в гости часов в десять вечера, — не подумав, к чему это может привести. Ей было уже лет пятнадцать, на год больше, чем мне, — вполне достаточно, чтобы свести с ума четырнадцатилетнего мальчишку. Мы уже с полгода дружили и с радостью вцепились в первую же возможность узнать друг друга ближе. Это было не просто удовольствие, это было единство самих наших сущностей, — юноши и девушки, не только, и даже не столько телесное...

Потом Светлана заснула, а я весь остаток короткой летней ночи просидел в проеме открытого окна. Иногда я дремал, уткнувшись лицом в колени, иногда смотрел на ночной город и небо. Внизу, на глубине пяти этажей, виднелась пустынная асфальтовая дорожка и столь же пустынная россыпь песка. Было очень тихо, в окружающих двор домах не светилось ни единого окна. Плотная масса густых пышных крон заполняла его, таинственно-темная в негаснущих отблесках заката. В стеклянных колпаках погашенных фонарей собралось мутное молочное сияние. Дальше, за низкими железными крышами, скрывалась невидимая отсюда долина Оби, но её сумрачный простор всё же парил в памяти. Небо над ней было глубокое, чистое, холодное, зеленовато-синее, с едва заметно ползущими, бесконечно длинными рыжеватыми облаками. Призрачно-слабые сизые и желтоватые огни мерцали на самой грани смутного горизонта. Всё вокруг дышало таинственным ночным покоем...

Я поднял голову и улыбнулся. Кажется, именно в ту ночь я впервые увидел свой мир... и замер в восхищении перед его красотой.

Я повернул голову. Невесть откуда я знал, что Вайэрси на сей раз смотрел в сторону. Симайа слабо улыбался своим мыслям и в его громадных глазах отражался весь окружающий мир.

5.

Вдруг меня охватил жаркий стыд. Чем вообще я заслужил счастье дружбы со столь удивительным существом и неоплатную, в общем-то, помощь? Хотя дело даже не в этом. Я знал, что никогда не смогу сравниться с Вайэрси, просто потому, что он намного старше. Это было неожиданно мучительно.

Симайа насмешливо взглянул на меня.

— Что с тобой? Чем ты так смущен?

— Я никогда не стану таким, как ты, — тихо ответил я.

Вайэрси задумчиво скосил свои странные глаза.

— Конечно, — спокойно сказал он. — Но это не помешает нам быть друзьями. Мое совершенство — не моя заслуга: это плод тысячелетнего труда лучших умов Файау. Я действительно удался лучше остальных Перворожденных... правда, ненамного. И не во всем. Мы стремимся, чтобы наши дети были лучше нас, — и обычно это действительно так. Короче, я лучше многих, но я не лучше всех, Сергей. Ты, если откровенно, вырос в грязи, — и всё же смог пройти путь, который, — в твоём возрасте, — из нас прошли бы немногие. Разве это не заслуживает уважения? Ведь это правда: здесь и между нами нет места лжи.

— Но зачем всё это? — с отчаянием спросил я. — Да, я остался в живых, но для чего? Что я сделал полезного? Кому принес счастье?

Вайэрси пожал плечами.

— Твоя жизнь ещё не закончена... и задавать такой вопрос рановато.

Я недоуменно взглянул на него — и вдруг рассмеялся.

6.

Я знал, что пятый день ожидания будет последним, но заставил себя заняться работой, хотя мысли были далеко от неё. Нетерпение терзало всё сильнее. Вечером, когда оставалось только лечь спать, я вновь пошел сумерничать на берег. Сомкнуть глаз я не мог, а Вайэрси на сей раз появился нескоро.

Уже стемнело, когда симайа бесшумно вышел из темноты и сел рядом. Я вдруг вспомнил, что в Ленгурье прошло уже больше года. Теперь неспешность времени доставляла мне удовольствие — и смутный страх. Я долго не решался спросить о Вэру. Меня грызла смутная тоска о навечно утраченной Иситтале.

— Анмай правит Лангпари, — спокойно ответил Вайэрси, дождавшись вопроса. — Разумеется, этого мы и хотели. А Иситтала занята более важным делом. Она ждет его ребенка. У них скоро будет первенец, сын.

Я невольно улыбнулся. При этом известии у меня отлегло от сердца.

— А как остальные?

Вайэрси взглянул на меня.

— Когда пала Твердыня, армия сурами вошла в неё, и осталась в ней... большей частью. Некоторым из её обитателей удалось выйти. Они бежали к берегам Нанг-Ламина, — просто потому, что это был единственный свободный путь. Они все бы погибли... если бы мы не перевезли их в Лангпари. Если мы можем спасти чьи-то жизни без вреда для других, мы делаем это... Теперь в ней живет около трех тысяч, — и не все они файа, Сергей. Лет через двадцать, когда подрастут полукровки, на Ленгурье появится новый народ... по крайней мере, я на это надеюсь. Они будут такими же, как ты, или даже лучше.

7.

— Эй! Эй, соня!

Чья-то крепкая рука легла на плечо и решительно встряхнула его. Я рывком сел на постели, всё ещё наполовину во сне, зажмурился и помотал головой, стараясь вытрясти из неё обрывки сновидений. Ещё никогда мне не снилось таких замечательных снов, как здесь, в виртуальном мире симайа. Они не были обрывочными, путаными, как обычные сны. Все вещи и люди в них были отделаны с поразительной тщательностью, какую редко можно встретить даже в реальном мире. Порой мне казалось, что я проживал целую жизнь за одну ночь, а когда я засыпал вновь, сны продолжались на месте, прерванном пробуждением. В них я увидел множество вещей, которые старался, но не смог представить. Теперь же удивительно прекрасные девушки, сложные одежды, книги, которые я мог читать во сне, — всё это наполняло меня радостью, столь чистой и глубокой, что одно воспоминание о ней доставляло удовольствие. Именно поэтому я проснулся с такой неохотой. Наконец, я ухитрился широко открыть глаза и храбро спустил босые ноги на холодный каменный пол, окончательно вернувший меня к реальности.

В комнате было темно. За окном висела непроглядная, мутная ночь. Вайэрси словно бы покрывал тонкий слой прозрачного газового огня. Слабый, сине-белый отблеск от него падал на стены. Несколько секунд я смотрел на него, потом заметил, что за симайа стоит ещё кто-то — я сам.

— "Тайна" вернулась из-за Зеркала, — сказал Вайэрси и я вдруг понял, что знал это уже в миг пробуждения. — Этот юноша — ты, твоя память о возвращении домой. Едва вы коснетесь друг друга, вы станете одним целым.

Он хотел ещё что-то сказать, но я не слушал, порывисто вскочил и, сделав несколько легких шагов, осторожно коснулся руки двойника. Ладонь не встретила сопротивления. Ещё через миг всё исчезло в ослепительно-белой вспышке.

Когда она погасла, я уже знал.

8.

...Я решительно открыл глаза. Комната была узкой, с множеством непонятных вещей в застекленных нишах стен. В ней царствовал излюбленный Золотым Народом пепельно-белый цвет. Ни ламп, ни окон: гладкий шелковистый материал потолка светился сам, но так рассеяно, неярко, что свет, казалось, падал ниоткуда.

Я поднял голову. Я лежал на чем-то очень мягком, в той же пепельно-белой тунике. Вайэрси осторожно примостился у моих босых ног.

— Ты в реальности, — просто сказал он.

Я кивнул, потом медленно, неловко сел. Голова слегка кружилась, тело казалось оцепеневшим и чужим. Впрочем, оно и было чужим, — восстановленное по моему генетическому коду и снабженное всеми моими воспоминаниями, но всё же, не моё собственное. Что стало с телом Элари, я не знал и не хотел знать.

Я встал и тут же зажмурился. Вроде бы всё в порядке, вот только пол под ногами как-то странно качается. Впрочем, я чувствовал, что это быстро пройдет. По сути, я воскрес из мертвых, но не мог в это поверить. Важно было лишь одно — я жив... и скоро вернусь домой.

9.

Стащив тунику и тщательно осмотрев себя, я понял, что новое тело ничем не отличалось от прежнего, зарытого в Твердыне, — только уже взрослое. Единственное, что мне не понравилось, — любовь симайа к чистым формам. Они не оставили на мне никаких следов испытания сурами, и я был очень зол на них за это.

— Возможно, это выглядит не очень красиво, — гневно сказал я Вайэрси. — Но эти шрамы — не просто память о том, что я пережил. Я доказал своё право жить, доказал, что не боюсь своего страха. А теперь оказалось, что ничего этого словно и не было!

— Всё это осталось в твоей памяти, — удивленно ответил симайа, — в твоей душе. Ты никогда не вернешься в мир сурами, тебе не нужны больше их знаки. А на Земле ты и так будешь... необычен. Не стоит привлекать лишнего внимания.

— Да? Шрамы на моем теле — это не просто память о пережитой боли, Вайэрси! Это часть моей жизни. Пусть это и глупо, но я гордился ими. А теперь... я должен начинать всё заново!

— Разве это плохо?

На это мне нечего было возразить и я с трудом смог прогнать мерзкое чувство, — казалось, меня обокрали.

10.

Я уже знал, что полет был успешен. Его дни, короткие по моей воле, не были скучными. Уже полгода "Тайна" дрейфовала в кометном поясе, в десяти миллиардах миль от Земли, — там же, где её создало Зеркало Сути. Мне оставалось лишь вернуться домой, — но вот это оказалось непросто. Даже с такого расстояния двадцатимильную сияющую громадину йэннимурского астромата легко могли заметить и его пришлось спрятать в тени одного из астероидов, — красновато-бурой глыбы льда. Лишь небольшой, специально оборудованный корабль-разведчик мог сесть на Землю незамеченным. Полет на нем вряд ли будет опасным, вот только продлится он, самое меньшее, четыре месяца, — в один конец. В нем смогут поместиться трое, может быть, пятеро, считая меня, не больше. Но я вернусь домой через пять лет после похищения, как и обещал Вайэрси...

— В принципе, мы можем отправиться даже сейчас, — сказал симайа. — Но разве ты не хочешь увидеть наш корабль-мир... и нас?

11.

Я хотел, но в "Тайне" не было ни коридоров, ни лестниц, ни лифтов — лишь трехмерная решетка летных труб, в которых дико носились её странные обитатели. Никаких садов или озер, вопреки ожиданиям, не было тоже. Корабль строился для симайа, в нем никогда не бывало живых существ, и это ощущалось в каждой детали конструкции. Здесь не было даже воздуха, все помещения заполнял сжатый водород, — да и то, лишь для охлаждения приборов. Обычному свету симайа предпочитали многоспектральный ультрафиолет, дающий более четкое изображение, и без фильтрующей мембраны мои глаза не выдержали бы и минуты яростного сияния щелевых ламп. Они освещали ничем не прикрытую сталь стен, — здесь не было ничего, что не выдержало бы внезапного перехода невесомости в многократные перегрузки. "Тайна" могла развить ускорение в 500 "G", и никакая отделка не перенесла бы этого.

Здесь также не было дверей. Чтобы разделить отсеки, симайа ставили силовые поля, мерцающие холодным, сине-серебристым светом. Они не отключались. Симайа просто проходили через них, так что я мог путешествовать здесь лишь в силовом мешке, который таскал за собой Вайэрси, а это не слишком мне нравилось. Тем не менее, я осмотрел всё, что мог. Но даже рубка корабля оказалась лишь обширной многогранной полостью со стенами из сплетения труб, кабелей и балок. В вершинах граней сияли тускло-жёлтые, туманные шары, провожая меня несколькими парами зеркальных, непроницаемо чёрных или матово-фасеточных глаз. Я уже знал, что у симайа могло быть сразу несколько их разновидностей: каждая воспринимала свой спектральный диапазон. Они могли почти с абсолютной точностью определить химический состав любой вещи лишь по оттенкам отраженного ей света. У них было и множество иных, пока ещё непонятных мне способностей.

В "человеческой" форме все они были на удивление красивы. Правда, не от природы, а из свойственного симайа желания нравиться, в основном, похожие на синеглазых людей с золотой кожей и черными волосами, — но лишь на первый взгляд. Оттенки кожи, форма скул, — всё это было тщательно подобрано в тон мнению каждого симайа о красоте. Раньше я не знал, что красивые лица могут быть столь многообразны. Тем не менее, казалось, что всё это происходит во сне: симайа я дичился. Я не знал, чего они хотят, чем занимаются, — большей частью в Йэннимурской Сети, пока что недоступной для меня. Они не любили говорить вслух, чувственная любовь для них стала лишь игрой, приятной, но не дающей настоящего удовольствия. Что заменило её для симайа, и заменило ли вообще, я не знал или не мог понять.

К моему удивлению, они часто и с удовольствием спали, хотя и могли годами обходиться без сна. Засыпая по-настоящему, они теряли форму, становясь полуметровыми шарами дымчато-желтого пламени и лениво плавали от стены к стене своих крошечных спален. Меня это немного пугало. В общем, на борту "Тайны" было маняще-жутковато, но не страшно. Все её обитатели охотно любезничали со мной, но, глядя на невиданно прекрасные лица девушек, я отчаянно смущался. Мужчин и женщин здесь отличала лишь память об их детстве, и различить их, если они того не желают, я не мог. Для этого был нужен Дар Сути, способность понять любое существо, способное мыслить, а им и среди симайа пока обладали немногие.

Вайэрси, как командир корабля, почти всё время был занят и ко мне приставили девушку по имени Оханохэйа. Она объясняла мне разные непонятные вещи и попутно следила, чтобы я не лез в разные опасные места. Ростом она была мне по плечо, но я едва замечал это. Я знал, что она старше меня во много раз, хотя и не решался спросить, сколько ей лет. Я боялся её, — и, в то же время, её внимание доставляло мне удовольствие.

Она не скрывала, что может свободно заглядывать в моё сознание и это было довольно неприятно. Однако она никогда не смеялась надо мной. Мы быстро подружились, но я со стыдом понял, что меня просто тянет к ней. Мне нравилось смотреть на неё, слушать, как она говорит, не вникая особенно в суть. Другие симайа уже не были мне интересны. Всё чаще я общался с Оханохэйа наедине. Она придала своим комнатам обычный земной вид, даже сделала в них окна с новосибирским пейзажем. Среди привычных вещей она казалась просто красивой девушкой. Однажды, когда мы непринужденно болтали, я естественно-бездумно положил ей руку на плечо... и вздрогнул, коснувшись прохладной кожи. Она не двинулась... ничего не сказала, но её яркая и сложная одежда вдруг растаяла, слившись с телом. Это вполне могло напугать, однако я лишь восхищенно замер. Оханохэйа, с её поджарым гладким животом, тугими изгибами талии и безупречно четкими, от подошв до макушки, линиями тела была очень красива. Прохладная, она оказалась удивительной на ощупь, и ладони скользили по ней, не в силах оторваться. Это было совершенно неожиданно, — ощущать удовольствие вместе с таким красивым существом... любимой... и так прекрасно, что я забыл обо всем...

Она оказалась выносливой и сильной, — что, впрочем, не удивило меня. Но вместе с ней я тоже чувствовал себя прохладным, гибким и неутомимым. Потом меня вдруг охватил мучительный стыд. Я знал, что Оханохэйа играла со мной. Она хотела доставить мне удовольствие, — так же, как я бы мог погладить кошку...

— Сергей, — вдруг тихо сказала она, — посмотри на меня...

Я поднял глаза. И понял, что Дар Сути можно обратить. Владеющий им мог не только понять, но и дать понимание себя, своей сути. Я пережил эту глубочайшую, многоразличную радость в первый раз, — и она потрясла меня до глубины души. Я, отчасти, начал сознавать, ЧТО заменило симайа чувственную любовь. В самом деле, зачем она, если и так можно отразить всю глубину своих чувств — до самого дна?

И там, под беззаботным весельем, под желанием понравиться, под кокетливым любострастием, под ненасытным любопытством, я увидел беспощадную, осознанную ненависть к страданиям и боли, неутомимое трудолюбие и желание творить. Симайа напоминали веселых пушистых зверушек с ядром из стали. Снаружи что-то пёстрое, воздушное, переливающееся, а дальше — дальше гранит...

12.

Мы стояли в просторном, как горная долина, ангаре "Тайны". Корабль, на котором я должен был вернуться домой, оказался не слишком большим, — чуть вытянутый треугольник метров двадцати длиной, с изящно скругленными углами и гранями, снизу плоский, сверху выпукло-толстый. От Наблюдателя Мэйат его отличали два острых треугольных хвоста и большие стекла рубки. Днище и закругленный край казались отлитыми из тускло-блестящего черного стекла, верх — из серой шлифованной стали. В нем виднелись плотно пригнанные люки эффекторов и два больших квадратных окна жилого отсека. На покатом лбу машины, в перекрестье сходившихся под острым углом линий, ровно сиял яркий, синевато-белый огонь, — видимая часть сложного плазменного устройства, заменившего у симайа твердотельный радар. За толстой прямоугольной плитой входного люка светился тесный шлюз, отделанный чем-то золотисто-рыжим. В общем, отчасти это походило на самолет, на котором я летал не раз. Впрочем, я не делил себя на части. Двойная природа мней памяти казалась уже совершенно естественной...

Оханохэйа протянула мне тяжелый, чугунно-серый браслет и я бездумно надел его, лишь потом догадавшись спросить, что это.

Она показала мне второй такой же браслет — на своей руке.

— Это система квантовой связи. Теперь я всегда буду знать, где ты и что с тобой, а ты — со мной. Так поступают у нас все пары, которым нужно расстаться...

Я начал понимать, что именно это означает.

— Значит... значит мы... женаты?

— У нас для этого не нужно ничего, кроме желания быть вместе. И мы не ошибаемся, подбирая себе пару!

— Но ведь я...

— Я могу долго ждать, — спокойно сказала Оханохэйа. — И потом, мы же не расстаемся совсем! Ты есть и на другой стороне, и я буду там тоже. А этот браслет действует и на другой стороне мироздания.

Мы простились, прижав скрещенные руки к груди и вежливо поклонившись друг другу. Потом Вайэрси решительно потянул меня к люку. Мы летели вдвоем. Разведчик, как и другие корабли симайа, был наделен интеллектом, так что экипажа не требовалось.

Я без слов последовал за ним. Если честно, на "Тайне" у меня порой разбегались глаза. Иногда они лезли на лоб, и даже делали попытки взобраться выше. Я знал, что однажды вернусь сюда, но пока не хотел этого. Я насытился впечатлениями, и не жалел, покидая симайа. Все мои мысли были заняты возвращением домой.

Тем не менее, я ещё долго смотрел на медленно тающий за кормой безупречно-белый свет звездолета и знал, что Оханохэйа так же смотрит мне вслед.

13.

Я не скучал во время полета домой, хотя сам корабль-разведчик был очень тесен. Большую его часть занимали движущие механизмы и кроме жилой комнаты, рубки и трех небольших шлюзовых камер других помещений в нем не нашлось. Он был отчасти сродни своим создателям. По крайней мере, его внутренняя отделка, подвижная, как вода, легко подгонялась под вкусы и настроение пассажиров. Я подолгу забавлялся, украшая рубку множеством фантастического вида приборов. Вайэрси они были не нужны, как, впрочем, и сам корабль. Без него он мог долететь до Земли даже быстрее. Но симайа любили путешествовать в кораблях. Приятное окружение для глаз и прочие удобства у них редко считались лишними...

Большая часть восьмимиллионного экипажа "Тайны" покинула её, чтобы осмотреть новые миры. Они летели в изящных белых кораблях, наполовину состоящих из окон, с великолепной отделкой, совсем непохожих на угрюмый разведчик Вайэрси. Я тоже не смог сдержать любопытства. На полпути к дому мы отклонились от курса, чтобы осмотреть Нептун, хотя это удлинило полет на целый месяц.

Нептун был таким же синим, как Земля, но только мутным, лилово-темным. Когда корабль прорезал тысячемильную толщу облаков, я увидел бесконечный неспокойный океан. Вода в нем — а это действительно была вода, правда, довольно мутная, казалась розовато-белым светящимся молоком, бросавшим бледный отблеск на спутанные лохмы непроглядно-черных туч. Но больше всего меня удивило высокое содержание кислорода в плотной, азотно-гелиевой атмосфере, совсем не похожей на ту, о которой я читал в учебниках.

— Пожалуй, ты смог бы здесь жить, — изучив показания приборов сказал Вайэрси, глядя на мерно ползущие волны, никогда не встречавшие берегов. — Атмосферное давление здесь раз в десять больше земного, сила тяжести — в полтора раза выше, температура — градусов тридцать. К этому можно привыкнуть. Но вот вода здесь — настоящий суп. Её свет — это свет множества простейших организмов. Океан здесь простирается до самого расплавленного ядра, а вот что там, в ядре, раз оно всё ещё не остыло, неясно. В принципе, даже магнитные монополи могут быть или небольшая черная дыра, или даже Q-шары. Много есть вариантов... Так или иначе, температура на границе ядра столь высока, что вода должна разлагаться на кислород и водород. О других химических реакциях я уже не говорю... Водород легко рассеивается в космосе, но атомы кислорода в шестнадцать раз тяжелее. Наверное, именно поэтому здешним воздухом можно дышать. Жизнь повсюду использует энергию свободных ионов, а образуются ли они под действием солнечного света или внутреннего тепла планеты — дело десятое...

Никто не назначал нам сроков прибытия, и я, забыв обо всем, провел над океаном несколько дней. Этот мир был удивителен и совершенно непохож на всё, что встречалось мне прежде. Правда, искупаться в здешней воде или даже просто вдохнуть здешний воздух я не решился. Жизнь здесь, в основном, скрывалась под волнами и мы почти не видели её. Лишь иногда мне удавалось заметить странных многокрылых рыб, которые взмывали к тучам, вынырнув из воды, а потом ныряли обратно. Однажды я увидел настоящий живой остров. Покрытый несерьезно-пёстным узором, он был длиной почти в полмили, и в воде вокруг него шевелился лес щупалец.

Бури в плотной и неспокойной атмосфере были страшны. Тучи и океан сплавлялись в единую полужидкую, кипящую массу, где воздух мешался с водой самым причудливым образом. Но самым опасным здесь были извержения огромных масс пара и кипящей воды, поднимавшихся от раскаленного ядра планеты. Тогда в океане вздымались километровые волны, а столбы пара, пробив всю толщу атмосферы, распускались над верхним слоем туч гигантскими, ослепительно-белыми пятнами. Когда всё утихало, внизу, насколько хватал глаз, простирались сплошные поля причудливых издохших тварей, гася сияние волн. Самое странное — жизнь здесь была сродни земой. Как предположил Вайэрси, её занес осколок льда, выброшенный с Земли взрывом какой-нибудь кометы.

Я смотрел на непривычные пейзажи без страха. Я знал, что вижу мир, который однажды станет ещё одним миром землян.

14.

Как ни странно, лишь сейчас я начал понимать, насколько велик космос. Мы летели месяц за месяцем, всего лишь в двести раз медленнее света, — а вокруг совершенно ничего не менялось. Солнце, правда, становилось всё ярче, но на него смотреть не стоило. Даже на таком расстоянии его свет легко мог прожечь дыру в сетчатке. Двигатели работали всё время и поэтому невесомости не было, но сила тяжести была довольно слабой. Вайэрси, как бы между прочим, заметил, что уже после трех месяцев жизни в ней моё сердце не выдержит возвращения к земной гравитации. Единственным спасением от напасти была ежедневная интенсивная гимнастика. Мышцы сами требовали нагрузки, и я порой бесился, как мальчишка.

С Вайэрси мне никогда не бывало скучно. Он много рассказывал как о своем народе, так и о том, что оставшиеся на "Тайне" симайа поняли в перехваченных радиопередачах Земли. Многие из них считались там секретными и с тем большим интересом я слушал их. Впрочем, если бы я не поделился с симайа знанием русского языка, они вряд ли смогли бы что-то там понять...

15.

Наконец, настал день, о котором я мечтал ещё со времен Твердыни: Земля закрыла половину угольно-черных небес. Я с удивлением смотрел на неё, плавая в невесомом воздухе.

— Как красиво! — только и смог сказать я. — И там, внизу — люди, миллиарды людей, всяких — детей, моих ровесников...

— И девушек, — невинно добавил Вайэрси.

Я смутился.

— Да, — наконец сказал я. — Ну и что?

— Наши лучше, — ответил симайа так же невинно.

Я опустил голову. Я знал, что это правда. Никто там, внизу, не мог сравнится с Оханохэйа... в общем.

Но разве из этого правила не может быть исключений? Таких, как Светлана, например?

Я помотал головой. Поднявшиеся в невесомости волосы залепили глаза и я отбросил их назад.

— Там мой отец... мать... не говоря уже о друзьях, — наконец сказал я. — Хотя я и не знаю, узнают ли они меня. Но я их помню, и это, наверное, главное.

— А у меня нет родителей, — тихо ответил Вайэрси. — Их вообще не было. Над возрождением Золотого Народа трудились тысячи файа, и я даже не знаю, кто внес решающий вклад, кто... кто придумал... меня. В общем, это, наверное, ничего не значит, но вспоминать об этом... тяжело.

Меня охватило непонятное, мучительное чувство. Наверное, чтобы прогнать его, я спросил:

— Может, нам уже нечего делать в пустоте?

16.

Посадка была безостановочным, стремительным падением: корабль словно катился с горы высотой в десять тысяч миль. Меня ощутимо прижимало к креслу, дыхание перехватывало от восторга. Вначале мы скользили над ослепительной вязью облаков, скрывавшей смутно знакомые очертания континентов. Потом как-то сразу нырнули в темноту, и я вдруг понял, что вокруг плавно поднимается черный океан земли, расшитой редкими искрами разноцветных огней. Впереди они сгущались в нечто вроде полупризрачной морской звезды — Новосибирск, мой родной город. У меня вдруг что-то стеснилось в груди. Когда-то самой заветной моей мечтой было — увидеть его вот так, с ночной высоты...

Спуск был беззвучен. Корабль ощутимо вздрагивал и колебался в струях всё более плотного воздуха. Вайэрси решил посадить его по самой короткой траектории, чтобы не испугать чьих-нибудь любопытных глаз. По этой же причине ему пришлось сесть в стороне от дорог, в двадцати километрах от города, на неровной поляне, окруженной кривым мелколесьем. Когда вершины деревьев поднялись выше рубки, корабль словно налетел на резиновую подушку. Меня мягко и сильно вдавило в кресло. Корабль задрал нос, потом опустил его и замер неподвижно, над самой землей.

Я уткнулся лицом в колени и сидел так примерно минуту. Было так хорошо, что я боялся расплакаться от радости.

17.

Справившись с чувствами, я ощутил вдруг странную пустоту. Всё удивительное закончилось. Мы с Вайэрси расстанемся... может быть, навсегда. Я словно впервые понял это. На миг мне стало страшно, но я одолел страх. Оханохэйа была со мной: мы не могли говорить, но, стоило мне только захотеть, я чувствовал её. Ощущение её внутренней твердости, её любви необъяснимо прибавляло и мне уверенности и сил. Поднявшись, я направился к шлюзу, но Вайэрси остановил меня.

— И ты решил идти в таком виде?

Я недоуменно посмотрел на себя, потом усмехнулся. Голые ноги, пепельно-белая туника айа, ни документов, ни денег. Да...

Все нужные вещи мы приготовили ещё на "Тайне". Я не мог взять с собой много, так что выбор был невелик. Я натянул поношенные джинсы, туго перетянув их плетеным кожаным ремнем, надел такие же поношенные, но очень удобные и упругие кроссовки: ступать в них было мягко, как по воздуху. Летняя рубашка с короткими рукавами тоже оказалась удобной.

Когда я оделся, Вайэрси протянул мне золотой медальон на цепочке и кинжал, очень похожие на те, подаренные Элари...

— Это прощальные дары Иситталы, — тихо сказал симайа.

Мне стоило большого труда сдержать слезы. Медальон я повесил на грудь, ножны тоже сунул под рубаху, за пояс, и они устроились там на удивление уютно. Ничего больше у меня не было... да и что я мог взять? Силовой пояс? Лазерный пистолет? Я чувствовал, что эти вещи здесь, дома, были... неуместными.

Гораздо полезнее оружия были бумаги, — паспорт на имя Сергея Куницына, девятнадцати лет от роду, и другие документы. Без них здесь обойтись было нельзя. Их сделали на "Тайат", пользуясь, в основном, тем, что удалось извлечь из моей памяти, и я не знал, насколько достоверно они выглядят.

Закончив сборы, я подошел к ставшей зеркальной стене, чуть удивленно глядя на себя. Неужели в свои девятнадцать лет я действительно стал бы таким высоким, стройным, сильным парнем? Я знал, что симайа пришлось воссоздавать моё тело с нуля и они воспользовались своими генетическими матрицами. Лицо было моим собственным, только уже взрослым, и фигура, наверное, тоже. По крайней мере, я смог бы получить такую, если бы упорно тренировался каждый день. А вот внутри... моя биология осталась человеческой, но симайа выжали из неё всё, что могли, и я не сомневался, что без труда доживу теперь лет до ста. Я зажмурился, помотал головой, и решительно направился к выходу.

Снаружи было неожиданно холодно. Темно-синее небо светилось печальными перьями серебристых облаков, на самом горизонте уходивших в мутную, коричневатую полосу. Деревья на её фоне казались совершенно черными. Вокруг, неожиданно громко, пели сверчки.

— Сейчас одиннадцатое июля, — вдруг сказал Вайэрси. — Два часа двадцать пять минут пополуночи. Что там? — он показал на восток, где свет далеких ртутных ламп делал кроны деревьев мертвенно-зелеными.

— Какой-то санаторий, — тихо ответил я. — "Сибирь", кажется. Оттуда ходит автобус: уже часов в восемь я буду дома. Хотя... насчет автобуса ещё надо подумать. У меня, как назло, совсем нет денег...

— У меня тоже, — в тон ответил Вайэрси. — Мы знаем слишком мало, чтобы их сделать. Конечно, на "Тайне" много всякого барахла, — золото, бриллианты... но куда бы ты с ними пошел? Я не хочу, чтобы тебе в первый же день перерезали горло. Кстати, такому здоровому парню, как ты, не грех и самому зарабатывать себе на хлеб. Что ты будешь делать?

Я пожал плечами.

— Не знаю. Но я не хочу больше жить только для себя. Я хочу сделать свой мир... лучше. Наверное, сначала я найду тех, кто думает так же, как я.

— Это опасное занятие... не только для тебя, — тихо ответил Вайэрси. — Знаешь что... — он подумал. — Я очень хочу остатся здесь, в твоем мире, хотя и знаю, что это невозможно. Я не смогу просто смотреть, а вот изменить я могу слишком много. Сейчас мы расстаемся навечно, мой друг. Бывают пути, которые проходят лишь однажды... Когда-нибудь ты состаришься... и, если твои сны — правда, мы встретимся там, где по воле Мэйат кончаются пути ваших душ. И ещё... — он вдруг сбросил форму, превратившись в светло-золотой сияющий шар. Тот разделился на две части, потом Вайэрси вновь принял прежний вид. Меньшая часть тоже обрела форму — большого пса неопределенной породы.

— Это юлэй, — пояснил Ваэйрси. — Она не разумна, но она будет защищать тебя. Твоё возвращение обошлось нам дорого, и я вовсе не хочу, чтобы ты погиб быстро и глупо. Эта штука может принять любой вид или вовсе стать прозрачной, она может переносить тебя, делать различные предметы... Там есть библиотека по социоматике, кое-каким технологиям, медицинские эффекторы...

— И совсем ничего про вас? — насмешливо спросил я.

Вайэрси рассмеялся.

— Почему? Есть. Мои товарищи составили что-то типа... презентации. Там, собственно, две части: рассказ, как хорошо жить в Йэннимуре — 30-километровые звездолеты, бессмертие, девы в бусах на голое тело и всё такое прочее, и вторая — что надо делать, чтобы жить так же. То есть, творческие способности у детей развивать, чистить культуру от пошлятины, давить буржуев и так далее. Плюс разная техинформация — чертежи ТЯР и ТЯРД, всяких космических колоний, кибернетической субстанции и прочего. Каталог йэнинмурских мод тоже есть, с парнями и девами в бусах. И геном золотых айа.

— Чтобы земляне знали, в кого им переделываться? — спросил я. — Если реально золотых айа клонировать — совместимость улетает к фигам, в смысле, общих детей не будет уже. И не забывай, что вся медицина у вас сводится к "позвать бабушку-симайа". А если её нет — раны, например, не сразу будут заживать — естественное углеродное волокно растет не быстро. Диета тоже довольно специальная нужна, — в норме ж золотые айа едят в основном мясо и морепродукты. Это не обязательно, но микроэлементов надо... много. То есть, как минимум, инструкция по эксплуатации ещё нужна.

Вайэрси снова улыбнулся.

— А она там тоже есть. Только вот авторы исходного кода как-то забыли сказать, что психология тоже золото-айская будет, без, мягко скажем, естественной наклонности к подчинению. И, если плохо обращаться, можно дедушку Ленина получить, с мировой революцией. Но до этого пока очень далеко ещё. Эту юлэй зовут Лэсси. В общем, ты разберешься, как её использовать. И ещё, она будет дублировать всю твою память. Так что твоё сознание не погибнет, даже если ты умрешь. Каждый из нас приносит свои дары... Мой корабль доставит на "Тайну" твою память о возвращении домой, и ты воссоединишься с тем, кто остался за Зеркалом Сути. Здесь же — прощай!

— Но...

— Мой друг, ты еще не знаешь клятвы нашего народа: однажды кого-нибудь полюбив, мы уже никогда его не теряем!

Вайэрси легко вспрыгнул в люк корабля, обернулся... в последний раз взмахнул рукой... Люк бесшумно закрылся. Столь же бесшумно темная громадина поплыла вверх, и я смотрел ей вслед, чувствуя, что таю вместе с ней в предутренней синеве...

Конец

Послесловие будущего

С тех пор прошло двадцать семь тысяч лет. Это большой срок. Само наше мироздание уже изменилось и сейчас начало моей жизни мне самому кажется игрушечным и странным. Но я хочу рассказать не о ней.

Пятьдесят девять лет я жил сразу в двух мирах, в двух мирозданиях. Там у меня остались дети. Их было много, и, хотя судьба их потомков интересна мне, Вселенных оказалась больше, чем мы представляли. Несмотря на всю настойчивость и мощь Йэннимура, Золотой Народ так и не нашел той Земли. Но мы смогли найти другие, очень похожие на неё, — слишком много, чтобы отыскать среди них нужную. Поэтому то, что я пережил, и то, что я совершил на Земле, неведомо никому.

Ленгурья, родной мир Элари, пала в миг величайшей из битв, когда Катастрофа Йалис-Йэ превратила все планеты в единое бесформенное месиво. Одни Врата Мэйат пережили её... изменившись и уйдя за грань нашего понимания. Хотя какое это имеет значение, если всё мироздание было разрушено в Войне Темноты и пересоздано вновь?

Да, я могу рассказать много историй, — о том, как файа в Лангпари заключили с сурами союз, и о том, как симайа, восхищенные полукровками, упросили их переселиться в Йэннимур. И история Ленгурьи уже не была её собственной. Я могу вас утешить, сказав, что все её жители перед катастрофой Йалис-Йэ перебрались во Врата Мэйат, но разве это может кого-то утешить?

О нашей жизни с Оханохэйа я рассказать не могу: это слишком далеко от понятного вам. Мы были друзьями, противниками, даже врагами, но пришли к тому, с чего начали, — к любви.

Рассказать о своих друзьях? Их много. У многих истории длинее моей собственной, и иногда намного длиннее.

В конечном счете, все они — часть одной бесконечной истории, истории Войны Темноты, войны Йэннимура с мертвой природой, со смертью и с Мроо. Я не хочу сказать, что мне нравится всё, что сделали с миром Вайэрси и ему подобные. Симайа — Единые-в-Различиях, но это не значит, что за всю безмерную историю Йэннимура не было отпадений, мятежей и войн. Война внутри бессмертной расы более ужасна, чем вы можете представить себе. Есть иные смерти, помимо смерти тела, и они безмерно страшнее, но не стоит об этом.

Многое из того, что Вайэрси сказал о мечтателях-воинах, к сожалению, сбылось. Мне тоже знакомо это ощущение, — когда в бою кружится голова от возвышенных мыслей и ничего из дел твоих рук не страшно. Пусть это не были ваши войны, — с руинами и трупами, но разве целые миры, развеянные в пустоте неосязаемой пылью, не страшнее кусков изорванного мяса, если и то, и другое когда-то обладало разумом?

Тот, кто может творить лучше всех, может и лучше всех разрушать. Но симайа — нечто новое, неизвестное раньше во Вселенной. Слишком многие расы слились в них. А я?

Когда-то я был человеком. Теперь я один из Золотого Народа, но тот Сергей, тот мальчик, каким я был раньше, всё ещё живет во мне.

И я надеюсь, что будет жить, и что наша история никогда не будет закончена.