Сейчас я могу рассказать эту невероятную историю. Она уже давно закончена, но лишь сейчас я решился записать её. Тому было много причин. Большинства её участников уже давно нет в живых, а судьба оставшихся мне самому не известна.
Меня зовут Сергей Куницын, мне уже больше ста лет. Я родился и вырос на Земле, в городе... впрочем, сейчас уже неважно, в каком. Там у меня были родители, дом, друзья. Сейчас я лишился всего этого, — как, впрочем, и многих других человеческих черт. У меня появились новые друзья, но я пока не могу писать об них.
Это будет история обычного мальчишки, который по воле случая столкнулся с темной бесконечностью мироздания. Я не был единственным её героем, хотя мне повезло больше, чем всем остальным. Теперь, когда мне осталась лишь память, я вспоминаю о них, и они, живущие сейчас лишь в моей душе, вновь обретают плоть.
Это будет история о знании, любви, ненависти и смерти. А так же, — о вечном пути всех великих рас, о Бесконечности, и о Вратах Мэйат, у которых всё это случилось.
Пока у меня много времени, и я могу писать не таясь. Они сами попросили меня написать об этом. Вы спросите — кто такие они?
Вы узнаете это и многое другое, что не принесет вам радости. Здесь не будет намеков и красивых фраз. Я буду писать обо всем, как есть. Вам это может не понравиться? Ну что ж... Однако знание должно быть превыше страха, — это моя единственная надежда. Впрочем, начнем.
Пролог: образцы
1.
В сумрачной, холодной пустоте возник свет, — голубоватая, размытая туманность. Она тут же стянулась в шар, вспыхнув неистово-ярким сиянием. Через ничтожную долю секунды оно разорвалось на части, потускнело и погасло, разметанное вихрем мятущейся пустоты. Из неё вынырнула огромная, темная, бесформенная масса. Быстро уплотняясь, она приобрела вид правильного эллипса, но её края остались размытыми, словно лишенную всяких деталей поверхность покрывал слой мглы.
В пятистах миллионах километров сияла звезда, -крохотный ярчайший диск, окруженный жемчужной короной. Рядом с ним, теряясь в сиянии, скрывалась планета, — голубая искра, неотличимая от бесчисленных звезд. Её обитатели не увидели яростной вспышки, пропавшей в сиянии Солнца. Лишь чувствительные сейсмографы отметили содрогание планеты в волнах гравитации, но их слабым сигналам не придали никакого значения.
Масса, неподвижно висевшая в пустоте, внешне оставалась инертной, хотя в её глубине шла напряженная деятельность. Через несколько минут, сверкнув мгновенной вспышкой, по ней волной пробежал свет, — и отделившийся от носителя корабль-разведчик, окутанный тающим голубым ореолом, стремительно ушел в космос. Он был такой же мглисто-темный, но почти четкий, похожий на равносторонний треугольник, более выпуклый сверху, чем снизу, толстый, со скругленными углами и гранями. Он летел к планете, разгоняясь с огромным ускорением, но далекий мир сначала, казалось, не приближался. Лишь солнце, сперва медленно, затем всё быстрее росло, становясь гигантским пылающим шаром. Корабль облетел его по пологой дуге, пронесшись над самыми лучами широко раскинувшейся пылающей короны.
Теперь планета быстро разгоралась в черноте космоса. Она стала сперва маленьким голубовато-белым пятнистым диском, затем надвинулась гигантским шаром в синем сиянии атмосферы, сверкающей белыми спиралями и полосами облаков.
Всего через час после старта корабль затормозил возле планеты и сделал несколько медленных витков на высоте двадцати тысяч километров, всей своей поверхностью впитывая исходящее от неё излучение почти во всех диапазонах, включая и те, на которых работали её радио и телевизионные станции.
Закончив первичный сбор информации, корабль за мгновение погасил орбитальную скорость, и, повернувшись ребром к солнцу, нырнул к ночной стороне планеты. Она быстро надвигалась, заслоняя небо, — огромная сфера, голубовато-белая, пятнистая на дневной стороне, синевато-черная — на ночной.
По мере стремительного снижения корабля края планеты уходили за горизонт, её поверхность распластывалась. Сверкнув радугой заката, ушло за край планеты солнце. На небе остались лишь вечные звезды космоса, луна, и слабые огни городов далеко внизу.
Ещё раз мгновенно снизив скорость, корабль вошел в атмосферу, не оставляя огненного следа. Быстро теряя высоту, он спустился к слою облаков, подобных воздушным горам в зеленоватом свете полной луны. Глубоко внизу сверкнула большая река, перегороженная бело-ребристой стеной плотины. За ней блестело огромное водохранилище. Разведчик — три тускло-белых пятнышка — беззвучно проносился над серебристо-зелеными в призрачным лунном свете лесами, полями, пустынными дорогами. Потом внизу вновь замелькали проволочные заборы, постройки, тускло блеснуло наклонное зеркало гигантского радара. Но на его экранах не промелькнуло даже мимолетной тени...
Затем вдали стало разгораться зарево огромного города. Оно распалось на мириады синих, медно-оранжевых и желтых огней, похожих на плоскую галактику. Дороги начали сгущаться, по ним всё чаще скользили фары машин, проплывали тусклые поселки. Наконец, под кораблем протянулись ярко освещенные коридоры улиц, окруженные темными массивами домов с редкими пятнами освещенных окон. От света уличных фонарей на его днище лег слабый, текучий, как вода, отблеск. На улицах было немало людей, но почему-то никто не догадался поднять голову...
Корабль сделал плавный круг над центром города, где, несмотря на позднее время, кипела жизнь. Сюда, на километровую высоту, звуки не доносились, и всё движение внизу казалось совершенно нереальным. Но корабль и не нуждался в столь примитивных средствах. Невидимкой пролетая над крышами домов, он напрямую видел сны, мысли и чувства их обитателей. Наконец, он замер на миг, словно задумавшись, и, описав короткую дугу, нырнул, зависнув у одного из окон. Здесь он парил около минуты, словно заглядывая в комнату — едва заметная в темноте треугольная глыба, лишь по углам которой мерцали размытые белые пятна двигателей. От него отделилось облачко "пыли", которая, рассеявшись, через незаметные щели устремились в помещение. Затем корабль по крутой дуге взвился вверх, и, тускло блеснув отраженным светом, исчез в небе.
2.
Когда в палате вдруг погас свет, мы ещё не успели заснуть. Почему — понять несложно. Если вас вдруг, ни с того, ни с сего, посадят в машину "Скорой помощи", отправят в больницу и устроят дотошный медосмотр, не отвечая ни на один ваш вопрос и даже не давая позвонить родителям, вы вряд ли сможете спокойно спать. Как нетрудно догадаться, мысли в моей голове бродили самые разные и совершенно невеселые...
Всё началось со странного ощущения присутствия чего-то, стоящего выше и знающего неизмеримо больше. Я замер, пытаясь понять, что это со мной происходит, — и в этот миг почувствовал прикосновение, легкое, почти незаметное: моего лица внезапно коснулся странный ток тёплого, полного пыли воздуха. Я вдохнул его, — и он обжёг мне грудь. В носу защипало, захотелось чихнуть, — и тут мгновенная острая боль пронзила голову. Мне вдруг стало очень жарко, сознание на миг раздвоилось, — я словно смотрел на себя со стороны, — а потом я словно уснул. Нет, я продолжал сознавать реальность, но вот то, что я делал, от меня уже не зависело...
— Давай убежим, — предложил я Петру.
Он был моим ровесником и соседом по палате. Я знал его всего несколько часов, — нас вместе привезли сюда, — но сразу ощутил к нему симпатию. Может быть, потому, что он был лучше меня, по крайней мере, внешне — стройный, темноволосый, мускулистый (насколько может быть мускулистым четырнадцатилетний подросток), с живыми серыми глазами и круглым лицом. Те несколько часов, что нас осматривали и обследовали, он с любопытством посматривал в мою сторону. Я отвечал ему тем же. Теперь мне вдруг показалось, что я знаю его много лет.
— Давай.
Он отбросил одеяло и встал, настороженно осматриваясь. Палата походила на гостиничный номер, — с полированными кроватями, тумбочками и ковром на полу, но матовые стекла пропускали в неё лишь мутное подобие света. В двери тоже были стекла, прозрачные, — чтобы нас видели, — и она не была заперта. Нам сказали, что туалет в конце коридора. Там, рядом, была лестница.
Петр молча показал на себя, потом на меня и на дверь. Я кивнул, потом легко, одним движением, поднялся. Беззвучно ступая босиком, мы выскользнули наружу. Я почувствовал какую-то смутную, бесполезную неловкость, — нас раздели до трусов, не дав взамен никакой одежды.
Петр поднял руку, прислушиваясь. Его плавки казались белым пятном на смутном призраке тела. Коридор утопал в непроницаемой тьме, лишь в его конце, — там, где в туалете еле слышно журчала вода, — сквозь стекла лестничной двери пробивался синий свет уличных фонарей. Петр махнул рукой.
— Всё тихо. Пошли.
Мы быстро, но осторожно пошли к лестнице. Ковер на полу делал наши шаги совершенно бесшумными, а моё тело в теплом воздухе казалось невесомым...
Белая двустворчатая дверь, ведущая на лестницу, была, конечно заперта. Я несколько раз дернул её ручку, словно не желая с этим соглашаться. За ней было окно, — обрезанная резким светом снизу таинственная темнота, а справа — две лестницы, одна вниз, вторая, ближняя, — вверх.
Услышав странный тихий скрип, я поднял голову. Стекло в прямоугольном окне над створками двери вдруг рассыпалось в пыль и растаяло в воздухе. Странно, но я совсем не удивился, — просто подпрыгнул и крепко вцепился в острый край рамы.
Я подтянулся, поджав ногу, зацепился её большим пальцем за дверную ручку, — и застрял. Высунувшись по пояс, я никак не мог развернуться и спрыгнуть вниз.
Переводя дыхание, я взглянул в окно. Стекла были столь прозрачны, что их, казалось, совсем нет. Дальше была ночь — яркие синие фонари освещали ворота в ограде и цепочкой уходили вдаль. Там, за темным простором поросшей бурьяном земли, за рекой, где-то на границе с небом, тоже горели огни, похожие на удивительное, бесконечно далекое созвездие, и мне вдруг захотелось оказаться там...
Петр подхватил меня под колени, выталкивая в проём. Мое сердце обморочно бухнуло, я чуть не вскрикнул, на миг потеряв равновесие и падая. Мои руки перекрутились и соскользнули с рамы, пятки с силой ударили в пол, — и я понял, что сижу на корточках, уже по ту сторону двери. Над ней, в проеме, показалось лицо Петра. Он подтянулся и протянул мне руку. Я без слов сжал её. Он высунулся до пояса... перегнулся вниз...
Я попятился, отступая под весом его тела. Петр неловко, боком перевалился через проем и тоже приземлился на ноги. Мы вздохнули, с радостью глядя друг на друга. Откуда-то я знал, что на нашем пути больше не будет столь серьёзных препятствий.
3.
Вновь набрав километровую высоту, корабль завис над центром города. Волны неощутимых импульсов хлынули вниз, и, возвращаясь обратно, несли множество отдельных фактов, которые внутри корабля выстраивались в ряды и системы. За пять минут он узнал о городе больше, чем человек мог узнать за всю жизнь. Затем вновь двинулся, скользнув вдоль бесконечно длинной улицы, ярко освещенной, но всё быстрее пустевшей по мере удаления от центра. Она свернула в сторону, под кораблем поплыли промышленные районы, частью ярко освещенные, но в большинстве — замершие на ночь.
Корабль пересек несколько шлейфов дыма, беловато-синих в свете фонарей, иногда ненадолго зависал над цехами и перелетал дальше. Затем он вернулся назад и какое-то время парил неподвижно. Его двигатели вспыхнули чуть ярче, затем потускнели, когда он спустился почти к самой поверхности и завис в метре над землей, став почти незаметным. Корабль ждал.
4.
Мы шли вниз, беззвучные, как привидения, — наши босые ноги, соприкасаясь с прохладным цементом лестницы, не производили никакого шума. На втором этаже сквозь мутное армированное стекло запертой двери пробивался слабый жёлтый свет и смутные, непонятные звуки. Дверь на первом этаже была приоткрыта. Мы видели за ней лишь стену ярко освещённого коридора, но слышали слабые голоса сидевших в вестибюле охранников или санитаров.
На миг мы замерли, потом Петр показал вниз. Там была ещё одна лестница, короткая, — всего в четыре ступеньки, а дальше — белая филенчатая дверь. На ней не было замка и она открылась, когда я нажал на неё посильнее.
Мы оказались на самой нижней лестничной площадке. Слева была наружная дверь, — большая, двустворчатая, сваренная из толстого железа. В щель над ней пробивался слабый свет, но здесь было почти совсем темно. Пальцы моих босых ног ощутили движение воздуха — внизу была ещё одна щель. Лестница справа уходила в подвал, в теплую влажную черноту.
— Здесь заперто, — шёпотом сказал Петр. Тонкая, как шнур, полоса синего света упала на его лицо, и какой-то миг я видел лишь его расширенные глаза.
Протянув руку, я нащупал внушительный замок. Мои пальцы бесполезно скользнули по его глухому шершавому корпусу, и, словно сами по себе, потянулись к огромным стальным шпингалетам, державшим вторую створку двери. Нижний поддался легко, но до верхнего я мог достать, лишь поднявшись на цыпочки, и мне не хватало сил повернуть его. И тут я вновь ощутил прикосновение странного тепла, — оно текучей змейкой скользнуло по руке, и послышался звук, такой слабый, что я не смог его определить. А потом шпингалет вдруг поддался, дверь распахнулась, — и мы ошалело замерли.
Перед нами была низкая плита окантованного ржавым уголком бетонного крыльца, вокруг которого росла трава. А дальше — пустота. Свободная пустота, из которой налетал прохладный ветерок. Мы, переминаясь (я даже на ощупь чувствовал, какой грязный здесь пол), смотрели на неё, стоя на краю заросшего бурьяном пустыря, в нескольких сотнях метров от ограды, — увы, с внутренней её стороны.
Мимолетная летняя ночь кончалась. На востоке уже занималась заря, над ней яркой, немигающей белизной горела Венера. На западе плыла медлительная лавина уходящих вслед за темнотой облаков. Многоэтажные корпуса больницы виднелись неожиданно далеко вокруг, мерцая редкими огоньками окон. Было удивительно тихо, — странная, живая тишина. Под порывами предрассветного ветра шелестела трава — слабый, печальный звук, словно воспоминание о чём-то...
Первые же шаги по земле заставили нас скривиться от боли. Тем не менее, идти оказалось довольно легко. Мы незамеченными пересекли огромный двор. Петр быстро взобрался на ограду и протянул руку, помогая взобраться мне. Спускаться оказалось сложнее, и, если бы он не поддержал меня снизу, я бы наверняка упал.
— Стой!
Оглянувшись, мы увидели бегущего к нам мужчину. Мы не смогли рассмотреть его в полумраке, но, даже не понимая, зачем, тоже бросились бежать.
Я ещё никогда не бегал так, в одних трусах, да ещё на рассвете — удивительная легкость и напор прохладного воздуха создавали ощущение полета. Не раздумывая, мы бежали к реке — туда, где пустырь обрывался в туманное море. Над ним возвышались только темные фермы моста.
