Любовь в мегабайтах

Михаил схватил меня под нераспутанные еще руки и быстро вывел из коровника. Усадив меня на переднее сиденье 'Шевроле', молча вывел машину на проселочную дорогу. Из его разорванного плеча кровь била пульсирующим родником, и лилась на его брюки, коробку передач и мое сиреневое платьице. Ухабы проселочной дороги и стекающая кровь Михаила довели меня до обморока. Когда я открыла глаза, 'Шевроле' стоял на загородном шоссе, окруженный автомобилями с воющими сиренами и к нам со всех сторон бежали люди. Я увидела Станисласа с перекошенным от страха лицом и успокаивающе улыбнулась ему через стекло. Он сдернул дверь и закричал, словно раненый зверь, увидев моё платье в крови. Я не успела ничего сказать, как очутилась на его руках, нас тут же окружили медики. Они отобрали меня у Станисласа, но он упорно держал меня за испачканную чужой кровью руку.

— Это не моя кровь, Михаила, помогите ему! — говорила я санитарам и Станисласу.

— Берегите силы! — советовали мне они.

Я спорила с ними и так разволновалась, даже больше чем в коровнике и почувствовала, как по моим ногам потекла теплая жидкость.

— Воды отходят! — крикнул врач.

— Успеем? — спросил его с надеждой перепуганный насмерть Станислас.

— Постараемся, — обещал ему водитель 'Скорой помощи'.

Станислас с ужасом смотрел на засыхающую кровавую корку моего платьица, когда пришла первая схватка. Я сжала его пальцы так, что он с удивлением посмотрел на меня.

— Ой, ой, ой... — тихонько запричитала я.

— Сашенька, вспомни, как нас тренер учил, чтобы ослабить боль, дыши, чаще дыши! — скороговоркою выпалил Станислас и показал, как надо дышать. Так мы и подъехали к больнице, схватившись за руки, вытаращив глаза и часто дыша, причем Станислас дышал старательнее.

Скорая въехала под широкую крышу приемного отделения родильного дома, к машине подбежала акушерка.

— Выйти всем, — бросила она, забираясь в кабину скорой. Люди быстро повиновались. Через минуту акушерка кивнула санитарам и сказала:

— Носилки вытаскиваем потихоньку, матка на четыре пальца, можем не успеть. Держись девка, не на носилках же рожать!

И все-таки я родила на носилках, но в родовой палате. Все были заняты моими родами, Станисласа в авральной ситуации никто не замечал, пока он не свалился на кафельный пол. Пожилая санитарка поднесла ему ватный комочек, щедро политый нашатырем, и, жалея, проговорила:

— Эх, ты, папаша... Вставай не дело тут валяться, жена твоя мальчонку родила.

Счастливый Станислас, просил пустить его к жене, но ему лишь показали краснолицего кроху, и сказали, что это его сын.

— А Саша, где Саша? — не отставал он.

— Погоди сынок, у нее еще не закончилось, — сказала санитарка.

— Второй?!

— Да нет, успокойся, детское место выйти должно, обработать надо, кой-где зашить, если надо...

Станислас снова стал оседать на пол.

— Э, сынок, слабенький какой. Не волнуйся ты так, увидишь свою Сашу.

Когда меня на носилках везли в палату, Станислас кинулся ко мне:

— Саша, ты как?!

Санитары отогнали его и захлопнули дверь палаты.

Глава тринадцатая

Пока я из-за сложных родов две недели лежала в роддоме, в городе происходило невероятное. Михаил был арестован и давал показания, из которых следовало, что заказчиком и активным участником преступления являлась жена самого известного и богатого горожанина, которая последнее время жила с его сыном, который приходится отцом ребенка женщины, против которой и затевалось преступление.

Хвалили Станисласа, который сумел своевременно организовать поиски, имея лишь номер автомобиля, который запомнила Анна. Службы безопасности 'Хадраш текнолоджи' и 'Глоуб Коммьюникейшн' впервые в истории, в едином порыве и сообща занимались розысками пропавшей беременной подруги Станисласа.

Натали похоронили на Радонежском кладбище, в семейной усыпальнице Хадраш. Шел дождь. Многочисленные венки намокли, родственники и близкие горестно стояли под зонтами. Когда на крышку гроба посыпались слипшиеся комья земли, мать и отец Натали повисли на руках сопровождающих. Ритуал закончен, вымокшие и заплаканные люди разошлись по блестящим от весеннего дождя лимузинам. На похоронах отец и сын не разговаривали.

Владимир Станисласович умер ночью, от сердечного приступа, утром его обнаружила горничная. Я плакала, узнав о его смерти, ругала Станисласа, почему он не нанял сиделку? Станислас сказал, что отец от сиделки отказался, сказал, что хочет побыть один.

Усыпальница Хадраш вновь огласилась плачем, скорбные лица родственников, словно спрашивали друг друга 'что же это за напасть'? Барбара слегла, Станислас был мрачнее тучи, сокрушался, что не успел поговорить с отцом, не попросил прощения. На поминках выпил одну рюмку, извинился перед родными и уехал.

Из роддома меня забирали Станислас, Варвара Станисласовна, моя тетка Анастасия, Галина и Василий. Мужчины держали огромные букеты цветов для врачей и сестричек. Они были преисполнены важности. Варвара Станисласовна, в черной английской шляпке, переговаривалась с Анастасией: делились планами на будущее их внука. Любопытный персонал вываливался из окон родильного дома, чтобы посмотреть, как Хадраш-младший будет встречать Хадраш-юниора. Меня разбирал смех, когда Галина, помогавшая мне собраться, рассказывала, что Станислас нарушил свое обещание в день, когда родился наш сын и напился до положения риз вместе с Василием. 'Калаша' и бочкою не свалишь, а захмелевший Станислас икал и плакал, то ли от счастья, то ли от пережитого страха, то ли от беспокойства за будущее. Василию жаловался, что я такая упрямая и от растерянности не знал, то ли драть меня как сидорову козу, то ли смириться и стать подкаблучником.

— А что спорить, ручки сложил, плыви по течению, Сашка умная, сама все разрулит! — потом опомнился, и крыть: — Нарулила! Чуть сама не убилась и ребенка не угробила, говорил ей, сиди дома! Куда лезешь с пузом? Запру, из дома носа не высунет!

Настал момент, когда старшая медсестра вынесла упакованного в расшитый атласный конверт Хадраш-юниора. Раздались аплодисменты. За ними вышли мы с Галиной, сияющие улыбками. Станислас, под одобрительный гул присутствующих, сунул мне в руки букет, и, крепко обняв, сминая нежные цветки, поцеловал.

— Ура, ура, ура! — крикнул, поддержанный зеваками басок Василия.

Станислас, воодушевленный болельщиками, снова крепко поцеловал меня.

— Хватит уж целоваться, родители! Папаша, ребеночка забирайте, — сказала старшая сестра, вложив конверт с малышом в руки опешившего Станисласа.

— Саш, что делать-то? Я боюсь, — шепотом сознался он.

— Держи аккуратней, я с тобой.

Мы поблагодарили всех, кто помог родиться нашему сыну и, загрузившись в 'Мицубиси' и 'Лексус', двинулись в сторону моего дома.

Еще в роддоме я предупредила Станисласа, что поеду домой, он возражал, пытался шантажировать меня моей оплошностью с Коровинским, но бесполезно. У дома нас встречали мои братья, они поздравили меня, пожали руку Станисласу в знак признания своим родственником и прощения прошлых ошибок. Анна накрыла чудесный стол, было немного тесновато, но зато не в обиде. Малыша я отдала в руки недавно приглашенной няни.

— Здоровье новоиспеченных родителей и новорожденного! — зазвучали тосты, но мы принимали поздравления с бокалами минеральной воды.

— Как сына назовешь? — спросил молодого папашу старший брат Виктор, и едва Станислас раскрыл рот, я изрекла:

— Владимир.

— Ты, Александра, женщина конечно самостоятельная, но вперед мужа не встревай! Это я тебе как старший брат говорю, — наставительно предупредил меня Виктор.

Станислас заступился:

— Это правда. Саша правильно сказала.

— Ты ее не распускай, потом локти кусать будешь. Жену надо в строгости держать, — Виктор, сжав мощный кулак, показал как. Станислас довольно заулыбался.

— Я и не жена ему вовсе, — возразила уязвленная я.

— А вот это непорядок! Что же сын у тебя незаконнорожденный получается? — вскинулся взрывной Филипп, грозно глядя на Станисласа.

— Да я, ...я ...я хоть сейчас, а Сашка не хочет...

— Не дело, Александра, записывайтесь и живите как люди, — наказал Виктор.

— Вот и я об этом! — пожаловался Станислас.

— Заладил, не дело, не дело! Я может, не уверена в нем. Может, я потом разводиться не хочу, — защищалась я от нападок родственников.

— Я тебе разведусь! — рявкнул Станислас.

— А ты сначала, попробуй, женись! — дразнила я его, показывая рожицу.

— Саша! Стас! Не стыдно? Ребенок первый день дома и слышит, как его родители ссорятся! — оборвала нас Варвара Станисласовна.

Анастасия укоризненно качала головой, осуждая в первую очередь меня.

— Что же ты дочка, не глупая вроде, а такую ошибку делаешь, мужа уважать надо.

— Извините, мы никогда не будем ссориться дома, — пообещала я.

Гости разъехались — не до гуляний, малыша надо искупать и накормить. Анна убирала кухню, а мы со Станисласом смотрели на нашего ребенка.

— Какие маленькие пальчики... — восхищенно сказал он.

— А губы как у тебя, капризные, — показала я на характерный изгиб губ юниора.

— У меня не капризные... — обиделся молодой папаша.

— Он похож на тебя, — я погладила Станисласа по светлым волосам.

— Правда, ты так думаешь?

— Если у него будут зеленые глаза, то один в один, — заверила его я.

— Будут.

И все-таки он меня уговорил... Перед переездом на новую квартиру, Станислас хотел, чтобы я выбрала интерьер по своему желанию, но я отказалась, его квартира — ему обустраивать.

— Хозяйка ты. Я ни черта ни смыслю в кухонном оборудовании. К тому же детская...

— Пригласи специалиста. У тебя прекрасный дизайнер, он справится.

— Саш, а спальная? — я искоса взглянула на него и он, кашлянув, добавил. — То есть спальни...

— Мне все равно, — как можно равнодушней заметила я, дразня его. — Хотя, ...скажи Сауду, твою спальную пусть сделает копией той... Может, я загляну к тебе, ...прилечь.

— Сашка! — он схватил меня и закружил по комнате.

Я, смеясь, отбивалась, но от поцелуя не убереглась. Сколько месяцев прошло с тех пор, как мы держали друг друга в объятиях? Я чувствовала, как сбилось его дыхание, как руки сильнее прижали меня к крепкой груди. Брызнули прочь мелкие бисеринки пуговиц моей блузки, губы Станисласа прикусывали кожу на моей шее. Сквозь ткань я ощущала бедром его готовность. Руки Станисласа страстно сжали мои полные молока груди. Я простонала, до крови закусив губу.

— Саша, ну, ...пожалуйста... — от возбуждения его голос приобрел хрипотцу. — Я с ума сойду!

— А вдруг няня вернется? — хваталась я за соломинку, поняв, что меня он не выпустит.

— Не вернется, ...пошли в кроватку, — не выпуская моих рук, развернул меня как в танце, и стал подталкивать к тахте, двигая бедрами, он терся о мои ягодицы отвердевшей, как броня плотью.

Когда Станислас толчком вошел в меня, страсть, сужденная на пожизненное заключение военным судом стыда, освободилась из многомесячного плена, расправила свои тугие кольца, змеей сдавила горло, как крапивой обожгла внутреннюю сторону бедер, от ритмичных движений Станисласа зажгла внутри фитиль оргазмической бомбы.

— Не спеши, дай мне насладиться, я хочу долго любить тебя... — горячечно просил Станислас, то замедляясь, откинув тело на руках, то вновь, сильным толчком, устремляясь в глубины.

Я не справилась. Фитилек оказался короток, взрыв был настолько силен, что своей силой раздавил последнюю оборону Станисласа, увлекая с собой и сметая на своем пути редуты обеих сторон. Он еще возвышался надо мной, удерживая на руках стройное тело, спина выгнута, влажная как после купания, он еще оставался во мне, но насытившаяся змея уже ослабила кольца, отпуская свою жертву.

С этого дня Станислас находил любую возможность предаться со мною плотским утехам. Сидя в своем автомобиле около нашего дома, он терпеливо выжидал, когда няня выйдет на прогулку. Вначале я удивлялась, как он подгадывал момент, но потом хитрость Станисласа открылась.

— Нет у нас возможности, как все люди заниматься любовью когда хочется! — оправдывался Станислас.

— Тебе всегда хочется, ночи тебе мало?

— Ночи?! Юниор реагирует на малейший шум, и все заканчивается качанием колыбели!

— Он требует внимания, — терпеливо объясняла я герою-любовнику.

— Я тоже требую внимания, — эгоизм Станисласа не знал границ. — Когда мы переедем, он будет спать отдельно, где это видано, чтобы дети спали вместе с родителями.

Ни одной ночи мне не довелось провести в своей новой романтической спальне, Станислас как коршун на добычу набрасывался на меня, лишь я укладывала юниора спать, и волок в свое гнездышко, свитое из шелка, органзы, тафты и атласа. Сауд превзошел себя, спальня Станисласа смотрелась еще порочней и совратительней, чем предыдущая. В часы, когда мы занимались любимыми играми Станисласа, у нас было удивительное единение тел и душ, не было споров, обид и недопонимания.

В вопросах воспитания юниора я была сторонницей дисциплины и режима. Станислас, как мог, вносил смуту в мои расписания и планы. Юниор обожал, когда тот наклонялся над его кроваткой, сюсюкал и хватал малыша за пальчики. Юниор улыбался, показывая свои безоружные десны.

В это безоблачное утро, когда мы собрались позавтракать в столовой, Анна подала Станисласу конверт. Намазывая тосты паштетом, я увидела, как лицо Станисласа словно померкло, и он положил конверт на скатерть.

— Что с тобой? Что в конверте, ты даже не вскрыл его?

— От адвокатов отца. Прошло полгода.

— Завещание? — с любопытством спросила я.

— Исполнитель завещания распорядился огласить наследникам текст, — ответил Станислас.

— Что так долго?

— Пока описывали имущество, а там есть, что описывать, определяли дееспособность наследников, — Станислас неприязненно поморщился, — могло и полгода не хватить. Господин Закс, похоже, справился.

— Ты знал, что отец лишил тебя наследства, — подбодрила я Станисласа, — неприятные моменты при прочтении можно пережить. Пей кофе, остынет.

— Прочти ты, пожалуйста.

Я вскрыла конверт и увидела приглашение в фамильную резиденцию семейства Хадраш. На чтение завещания, которое состоится завтра, приглашался не только Станислас, но и я.

— Надо позвонить твоей тётушке, — прочитав текст вслух, сказала я, — возьмем ее с собой, приглашена и она.

Мы подъехали к массивной в чугунных кружевах ограде загородного имения и были пропущены охраной на прилегающую территорию. Октябрьское холодное солнце отражалось в высоких окнах дома, построенного в классическом стиле. Чья-то рука закрыла окно, и тусклые солнечные зайчики спрыгнули со второго этажа на пожухлую траву газона. Станислас помог нам с Барбарой выйти из машины, нотариальный служка объявил, что все присутствующие ожидают нас, и пригласил внутрь семейного гнезда Хадраш. Ни разу, при жизни Владимира Станисласовича, я не была в его имении. Принимая верхнюю одежду в вестибюле, грустная пухленькая горничная поздоровалась с нами.