Черная хризантема. Часть первая

Половцев вздохнул.

— Конечно же я думал о том, что же такого хочет узнать Блюмкин у моего бывшего товарища... Думал и неоднократно...

Он задумчиво посмотрел в потолок гостиничного номера.

— Блюмкин и Баташев абсолютно разные люди, между ними нет ничего общего, — проговорил он, — и я уверен, что они могли пересечься только в одно время и только в одном месте. Семнадцать лет назад, здесь в Монголии, когда в этих краях хозяйничал барон Унгерн.

— Логично, — произнес Мещеряков.

— Баташев принимал участие в борьбе с бандами Унгерна, а Блюмкин... он тоже был в этих краях в то время... С моим бывшим товарищем семнадцать лет назад даже приключилась одна история совсем как в приключенческом романе, он спас жизнь одному англичанину которого Унгерн собирался посадить на кол. Не слышали об этом?

— Я слышал, что тогда с одним англичанином едва не приключилась большая неприятность, но подробностей не знаю. Что там произошло?

— Англичан, археолог, его звали Бартон, Лайонел Бартон, искал в этих местах для Унгерна какую-то ценную вещь которая была очень нужна барону, но не нашел. Унгерн и-за этого на него очень рассердился и приказал посадить бедолагу на кол прямо на том месте где Бартон производил раскопки. Но на счастье англичанина его помощник сумевший спастись от людей Унгерна натолкнулся на наш конный разъезд, которым командовал Баташев и привёл его к месту раскопок где был уже установлен заточенный кол, казнь не состоялась и для Бартона все кончилось хорошо.

— Интересно. Очень.

— Ну я же сказал, как в романе. Кстати мой бывший товарищ он неважный рассказчик, но иногда за столом в компании был не прочь рассказать эту историю, гости слушали с большим интересом, особенно иностранцы...

Половцев замер.

...Внезапно заиграл новенький патефон, зазвучала музыка. Польское танго 'Последнее воскресенье', еще без русского текста, еще не ставшее 'Расставанием', но уже безумно модное. Теплое майское солнце заливало комнату яркими лучами сквозь распахнутые окна. По комнате легкой походкой скользила Валентина, молодая красивая гадина, в модном дорогом платье щедро одаривая всех своей ослепительной улыбкой. За круглым столом сидел Александр Баташев, еще директор крупного магазина тканей, еще его лучший друг и увлеченно рассказывал о своих приключениях в Монголии, о том, как он спас одного англичанина которого безумный барон Унгерн собирался посадить на кол. Напротив, через стол сидел и с большим интересом слушал собеседника иностранный гость, американский журналист недавно прибывший из-за границы в деловую поездку. А он Половцев сидел рядом с Баташевым и разглядывал портсигар в руках заокеанского гостя с занятной гравировкой на крышке...

Половцев подался вперед.

— Вы что-то вспомнили товарищ подполковник? — спросил Мещеряков.

Половцев повернул голову к столику рядом с креслом, на котором находился ларец затейливо украшенный различными экзотическими символами.

Мещеряков засунув руки в карманы пристально смотрел на Половцева.

— Я все хочу спросить вас товарищ капитан...

— Да?

— Во многих местах в городе, — Половцев указал на ларец, — я видел символ похожий на рога. Что он обозначает?

— Рога. Рога и обозначает. Рога оленя. А рога оленя это один из символов Эрлик-хана повелителя царства мёртвых в монгольской религии. Он был главным божеством в Ордосе, когда тут заправлял Тогтохо-гун так же называвшим себя Эрлик-ханом. Тогтохо-гуна изгнали более семи лет назад, но символы Эрлик-хана по всему городу остались. Но так что же вы вспомнили товарищ подполковник?

Половцев немного помолчал.

— Не знаю важно это или нет, но я вспомнил что у одного американского журналиста бывшего в гостях у Баташева в позапрошлом году на портсигаре был этот самый символ рога Эрлик-хана.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Москва 10 августа.

Надкусив кусок рафинада, Ян Павлович Тышкевич подул на блюдечко, а потом с видимым удовольствием отпил чая с лимоном.

— Беда моей исторической Родины Польши и нас поляков как нации, в нашей истории, — говорил он, — Точнее в героях, которых мы берем в нашем прошлом и которым стремимся подражать. У русских есть Кузьма Минин, Иван Сусанин, Ермак, у французов Жанна д'Арк, Фанфан-тюльпан — храбрый солдат, женившийся на приемной дочери короля... А кто есть у нас у поляков? У нас нет ни своего Робин Гуда, ни своего Санчо Пансы, зато у нас есть религиозный фанатик и кровавый психопат князь Иеремия Вишневецкий. Наш герой, наш кумир, наш образец для подражания. Мы гордимся Косцюшко и по праву гордимся, им восхищались друзья, его уважали враги, Наполеон считал его одним из лучших представителей польского шляхетства. Мы помним об этом, но не хотим даже вспоминать о том, что тот же Наполеон однажды в сердцах назвал того же Косцюшко дураком. Не хотим вспоминать по одной простой причине, нам невыносимо думать о том, что если один из лучших польских шляхтичей все равно дурак в глазах такого титана как Наполеон, то каковы же все остальные?! Мы не хотим об этом думать. Нам, как и всем нормальным людям нужны из нашей истории герои. Нормальные герои. Но нормальных героев-то и нет. И вот мы берем то, что есть, то, что осталось. Сенкевич написал 'Трилогию' и с ее страниц толпами полезли всякие паны Скшетуские, паны Кмицици, паны Володыевские. Во Франции, в Англии, в Испании да в любой европейской стране 17-го века всю эту братию за все их художества не колеблясь, отправили бы на эшафот, но в Речи Посполитой, Первой Речи Посполитой они и им подобные процветали, а во Второй Речи Посполитой они стали героями, кумирами, на которых надо равняться, чье поведение надо копировать. Это беда и это проклятье Польши...

Осушив блюдце и долив еще чая, Тышкевич продолжал.

— Все эти доблестные рыцари Первой Речи вместилище всех мыслимых пороков, они спесивы и самоуверенны, сентиментальны и жестоки, доверчивы и драчливы. И им мы современные поляки стремимся подражать во всем, в разговорах, в замашках в поведении. Вместо того что бы вдумчиво оглянуться назад, здраво осмыслить нашу историю, мы готовы винить в гибели Первой Речи Посполитой кого угодно — русских, немцев, австрийцев, казаков, православных схизматов, но только не самих себя. Мы поляки отказываемся принимать тот факт, что именно 'гордая' шляхта, она и только она виновата в той катастрофе, что постигла Польшу в конце восемнадцатого века. Что никто иной, как все эти герои в 'сарматках' размахивающие саблями и потрясающие воздух красивыми и пустопорожними речами привели свою страну к гибели. Нет, мы не хотим об этом думать, нам проще восхищаться и слепо подражать всяким панам Володыевским. И мы гоним от себя даже мысли о том, что, бездумно восхищаясь шляхтой, мы заражаемся их пороками. Слепо подражая им, мы постоянно задираем соседей, лезем в драку, мы считаем себя сильнее, а всех остальных слабее, чем оно есть на самом деле. Мы полагаем себя центром цивилизации и великой державой, совершенно не задумываясь о том, что, по сути, Вторая Речь Посполитая аграрная, слаборазвитая страна. Помяните мое слово молодой человек та тупая банда полковников, что правит сейчас в Варшаве, доведет Польшу до катастрофы. И крах Второй Речи Посполитой будет еще более страшным чем гибель Первой... Я знаю, о чем говорю, я сам поляк...

Ян Тышкевич пристально посмотрел на Георгия Гараева внимательно слушавшего его.

— Я не утомил вас своей болтовней мой юный друг? А, то есть у нас у поляков такой грех, любим мы красиво и много поговорить, засоряя воздух пафосными речами вместо того что бы заниматься делом...

— Нет, нет отчего же... Очень интересно и познавательно, — ответил Георгий, — Уверен вся эта информация пригодится мне, когда я окажусь в Польше.

— Я тоже так думаю. Поверьте, моему многолетнему опыту разведчику полезно как можно больше узнать о стране куда направляешься и о людях, населяющих ее.

Ян Тышкевич придвинул к себе тарелку с лимоном и принялся нарезать его тонкими круглыми ломтиками.

Георгий Гараев отпив чая, любезно предоставленного ему хозяином, посмотрел на своего коллегу по работе и в некотором роде наставника, готовящего его к предстоящей командировке в Польшу.

Ян Павлович Тышкевич друг легендарного разведчика Александра Александровича Самойло, учитель Андрея Алекссевича Брусилова, сам живая легенда российской, а затем и советской военной разведки. Чистокровный польский шляхтич стариннейшего дворянского рода. Сначала, несмотря на свои польские корни и предков, бузивших против русских царей он до сорока семи лет верой и правдой, служил Российской империи, а затем после Октябрьской Революции не без колебаний поначалу, вот уже на протяжении двадцати лет служащий Советскому Союзу. И это несмотря на то, что в 19-20-ых годах после образования Второй Речи Посполитой сам Пилсудский зазывал Тышкевича на службу в новообразованную Польшу. Поляк по крови, но русский великодержавник по духу он предпочел большую и несмотря, ни на что великую Россию, пусть и под красным флагом, крикливой и самоуверенной, но все равно маленькой и изначально обреченной Второй Речи Посполитой. От оперативной работы Тышкевич отошел давно еще до Мировой Войны, получив травму ноги во время одного из заданий, и вот уже на протяжении трех десятилетий он служил своего рода инструктором, готовящим агентов к работе за границей по большей части в Германии и в Польше. Теперь он вот уже несколько дней по ускоренному курсу готовил капитана Гараева к заброске в Польшу. А в перерывах за чашкой чая с лимоном столь любимого Тышкевичем снабжал капитана познавательной информацией, напрямую не относящейся к делу, но могущей пригодиться в будущем.

Тышкевич похлопал ладонью по чайнику.

— Остыл, — сказал он, — Поставлю на плиту.

Встав из-за стола и прихрамывая, он направился в угол своего кабинета, где располагалась электроплита.

Воспользовавшись перерывом в занятиях, Георгий Гараев решил повнимательней рассмотреть фотографии, висевшие на стене над столом за которым они пили чай. На некоторых из них был запечатлен сам Тышкевич в разное время и в разные времена. И особенно заинтересовала Георгия одна из фотографий, на которой была изображена группа с дюжину людей на фоне какого-то забора с тополями за ним. Фотоснимок был старым, пожелтевшим сделанным скорей всего еще в прошлом веке и возможно он был одним из самых старых из всех висевших на стене. Уж больно молод был на нем Ян Тышкевич...

— А, заинтересовались! — произнес Тышкевич, возвращаясь к столу уже без чайника.

— Любопытное фото, — сказал Гараев, указывая на фотографию, — Это вы.

— Да это я, — Тышкевич сел на свое место за столом, — Совсем еще молодой. Я тут моложе, чем вы сейчас. Этому снимку сорок два года и мне тогда было всего-то двадцать шесть лет.

— Это...

— Ташкент. Сентябрь 1896 года. Вот в тропической форме поручика Туркестанского корпуса ваш покорный слуга. Вот в халате с погонами Павел Кудеяров из донских казаков, дослужился до генерала, в Гражданскую воевал на стороне белых и погиб под Царицыным в 18-ом году. А вот в черкеске Яков, Акоп Багратуни, армянский князь после революции примкнул к дашнакам и сейчас в эмиграции в Лондоне живет. Но тогда мы были лучшими друзьями и верой, и правдой служили Царю и Отечеству на южных рубежах империи. Это мы сфотографировались как раз по возвращению из одной из Памирских экспедиций генерала Ионова, когда установили окончательные границы с Китаем и Афганистаном.

— Я читал об этих экспедициях, — сказал Георгий, — По сути это были небольшие войны с афганцами, китайцами и англичанами.

— В первую очередь с англичанами, — добавил Тышкевич, — Афганцы и китайцы были, по сути, на подхвате у англичан. Ну а 'просвещенные мореплаватели' немало нам крови тогда в Средней Азии попортили. Вот, — Тышкевич указал на фотографию, точнее на одного из людей на снимке, — любопытный персонаж. Что вы о нем скажете?

Гараев вгляделся в фотографию.

— М-м-м! Одет как горец, в халате и чалме... Но осанка, светлая кожа... Ряженый? Европеец?

— Правильно сказано — ряженый. Сэр Френсис Эдуард Янгхазбенд подданный Ее Величества собственной персоной, правда, тогда в 1896-ом никаким сэром он еще не был.

— Янгхазбенд? Это тот, который в 1904-ом возглавил английскую карательную экспедицию в Тибет и устроил резню в Лхасе?

— Да это он. За сие славное деяние и удостоился рыцарского звания став сэром Янгхазбендом. Ну а тогда на Памире он был просто офицером английских колониальных войск. Но сколько он нам пакостей наделал... В 1888 году едва не погубил экспедицию генерала Громбачевского указав совершенно гиблый маршрут через горы. В 1890 году всячески мешал полковнику Ионову во время Первой Памирской экспедиции. Но особенно отличился он в 1896 году, когда в экспедиции участвовал ваш покорный слуга. Пытался поднять против Ионова горцев, требовал от афганцев атаковать наш отряд, едва не завел нас в засаду, устроенную китайцами... Короче говоря проявил себя во всей красе тогда уже майор Янгхазбенд.

— Но вы как я понимаю, его все-таки схватили?

— Да мы его схватили. Устроили ловушку на одном горном перевале и взяли его тепленького. Привели его в Ташкент где и отпустили на родину после того как он дал честное слово офицера больше не вредить России.

— И слово свое он, конечно же, нарушил...

— Ну, само собой нарушил как истинный английский джентльмен. В 1904 году устроив погром в Лхасе, и принудив далай-ламу к капитуляции, он фактически уничтожил всякое влияние России на Тибете.

— Надо было его не брать живым, а случайно пристрелить тогда на перевале, — сказал Георгий, — было бы одним мерзавцем на свете меньше и не писал бы он сейчас свои гнусные русофобские, антисоветские мемуары.

— Да надо было, — согласился Тышкевич, невесело покачав головой, — Почти десять лет я прослужил тогда в Средней Азии и сколько нереализованных возможностей тогда у нас было... А! Что вспоминать! — Тышкевич немного помолчал, — Но кстати... Думаю вам будет это полезно узнать... Тогда на пограничных рубежах доводилось нам сталкиваться и с моими соплеменниками с поляками, только работающими с той стороны... Вам о чем-нибудь говорит имя Томаш Вильмовский?

— Томаш Вильмовский? Это случайно не польский генерал Вильмовский?

— Да это он. И это тоже мой старый знакомый. Приходилось мне с ним иметь дело еще до революции. Точнее не с ним, он-то еще был юнцом, а с его отцом Анджеем Вильмовским и с друзьями его отца Яном Смугой и Тадеушом Новицким. Неразлучная троица была. Сколько проблем у нас с ними было. Корчили из себя борцов за свободу Польши и путешественников по свету, все трое служили в фирме Гагенбека из Гамбурга занимавшуюся ловлей диких зверей, но банально работали на иностранные разведки, причем зачастую на несколькие разом. Анджей Вильмовский честно и до самой своей гибели в 22-ом году от пули советского пограничника работал на немцев, Тадеуш Новицкий боцман, силач, рубаха парень вкалывал много лет на англичан, ну а мой тезка Ян Смуга романтик и борец за свободу так тот вообще числился как в штате немецкой, так и в штате английской разведок. И до сих пор числится, несмотря, на что разменял восьмой десяток лет! Лихие были ребята. Стойкие, неутомимые. Конечно, позиционировали они себя как идейных революционеров, да и до сих корчат из себя таковых те, кто жив, но поверьте, мне мой юный друг, были они банальными шпионами, да еще и промышлявшие торговлей оружием. Пришлось нашей разведке и контрразведке погоняться за ними по Азии от Индии до Маньчжурии. И все-таки мы их взяли в 1908-ом на берегах Амура, где они под благородным предлогом помощи ссыльным революционерам с благословения англичан подрабатывали на японцев. (К сожалению, пришлось их отпустить, Англия уже была союзником по Антанте, да и Японию не захотели злить.) Правда было это уже без меня, я отошел от оперативной работы, так как двумя годами ранее повредил ногу, прыгая на ходу из поезда, в Турции спасаясь от английских агентов, и в то время уже готовил наших агентов для нелегальной работы в одном старинном замке в Мазовии... Впрочем, это уже другая история...