Финики

— Так что спасибо, что меня защитил. Когда эти двое подвалили, я, словно на том столе оказалась, окоченела вся. Даже о ноже или газе не подумала. А ты вот спас, не рас-терялся. У меня так бывает иногда, что я... цепенею вся, не зная, что и делать... Спасибо.

Девушка тепло, как пригревшийся котёнок, смотрит на меня. Этот взгляд предвещает что-то, о чём я раньше не знал и что не испытывал. Я не нахожу, куда можно деть конечности и засовываю руки в карманы шорт. Мы легли спать в разных местах: она на диване, а я, постелив подаренный Славой синий бомбер, на полу.

— Спокойны ночи.

— Спокойной...

Больше ничего не произошло. Хотя, не буду врать, ещё с прочитанных рыцарских романов, я считал, что прекрасная дама должна отблагодарить хотя бы поцелуем своего рыцаря-спасителя. Но Алиса как будто безразлично лежала, уставившись в потолок. Ничего не сказав, я укрылся одеялом и лёг на бомбер. Нельзя требовать невозможного. Я почти заснул, поэтому через десять минут меня потряс шёпот около самого уха:

— Если бы ты первый полез ко мне в кровать, то я бы тебе отрезала кое-что.

В ту ночь во мне родилась новая Вселенная.

* * *

Мы сидели в приезжей компании исламофашистов. Все они были ярыми Ингерманландцами родом откуда-то из-под Самары, но в тоже время дико котировали суры Ко-рана. Лично мне больше нравилось сало свиньи, но сказать об этом было неудобно, по-тому что я ничего не понимал в Традиции и меня сверлили неприятные взгляды обладателей шести коротких бородок, благодаря которым лица исламофашистов напоминали загрустившие и годами небритые херы. Ещё все, как один исламофашисты были ярыми хохлотивленцами. Они хохлативлялись за Украину, доказывая нам, что если бы не проклятые монголоидные русские, то украинцы уже давно бы заселили Вселенную. Я слушал их, упиваясь одной-единственной мыслью. Всё, что я хотел — это дать прогуляться на волю их кишкам, избить их до кровавых ссадин на ботинках. А всё, что у меня было — это великий страх так поступить. Ведь террор есть только на страницах книг и в словах песен.

— Вы же понимаете, что те русские, которые не примут ислам, обречены на деграда-цию. Только ислам может выступить нравственной защитой от вымирания нации.

Бенито Муссолини говорил: "Больше врагов — больше чести". Теперь я знаю: "Больше врагов — больше пиздюлей". Поэтому родители отправили меня в школу на год позже, чтобы меня никто не бил. С этим еще можно было смириться, но почему мы пришли на встречу с исламофашистскими упырями только вчетвером?

Проклятая жизнь.

Я пью пиво для того, чтобы потом сделать из пустой бутылки коктейль Молотова. Это философия моей разгромленной жизни. Как-то раз мы напали на какого-то южного му-жика, у которого в кошельке оказалась фотография азиатской дочки. Счастливая де-точка была запечатлена на фотографии в своем туземном детском садике верхом на ишаке. Я готов поклясться расой, что видел это собственными глазами! Кроме того, су-ществует теория, что азиаты насилуют всяких старушек, потому что они очень похожи на их матерей. Интересно, такого культурного будущего хотят для русских мусульмане?

Слава как-то сказал мне:

— Будь как Васко де Гама!

— Что, я должен обогнуть Африку?

— Нет, ты должен топить корабли с исламскими паломниками, которые следуют в Мек-ку!

Тогда я порадовался. А теперь я сижу в окружении этих паломников, которые нена-видят мой собственный народ и считают это великим подвигом борьбы. Они жалкие не-удачники, которых разберёт на косточки любой самодостаточный человек. Кроме того, я заметил, что больше всего про монголоидных русских кричат как раз обладатели черных волос и карих глаз. Мне-то было без разницы на фенотип, главное, чтобы у человека был внутренний стержень, а не стопроцентная нордическая внешность. Помню, когда-то на это сетовал Юлиус Эвола, справедливо обвиняя нацистов в том, что они были биологически зациклены на внешности, совсем не учитывая человеческий дух, и приводил в пример скандинавов.

Глядя на окружающих меня людей я понимал, что их расовую неполноценность до-кажет даже гречневая каша.

Грозный исламофаши выпив чарку водки, возносил два пальца во славу Аллаха. Те-перь я знал, в каком состоянии делаются эти фотографии. Нет, я решительно не пони-маю, почему больше всех кричат о неполноценности русских именно те, кто не обладает даже светлым оттенком кожи? Это какая-то банальная иллюстрация примера из учебника психологии. Потом начинается спор, где меня пытаются перетащить на сторону исламистов, германофилов, правых анархистов, экологистов и ещё какой-то ванны с дерьмом. Начинается он с приевшейся копрофилийной темы. Мне говорят:

— Ты только представь: в вашей России несколько миллионов мигрантов.

— Ну?

— И они каждое утро срут на твоей земле.

Это откровение пронизывает меня насквозь.

— И что?

— Получается, вся ваша Россия засрана таджикским говном, обосанна киргизами и оплевана китайцами. Получается, вы, русские живёте среди чужого кала. Вы нечисто-плотны. Ты понимаешь?

Да, я понимал. Полученное знание давило мне на плечи всей своей ответственностью. Их было больше, чем нас. Поэтому нельзя было схватиться за ножи и нарисовать этим ублюдкам улыбку Джокера от уха до уха. Пожизненный срок за убийство шести говноедов? Нет, я не настолько безумен. Я настолько терпила. Когда совершенно противные мне люди начали оскорблять то, что я часто и сам поливал руганью, мне стало ясно, что кто-то из нас ошибается. И я, следуя завету Дуче, вовсе не был ни мертвецом, ни глупцом. Стоило радикально пересмотреть заплесневевшие взгляды на жизнь. В ужаснейшем настроении Слава, я и Алиса выплеснулись на улицу.

— А где Шут?

Алиса сплюнула, и этот ее плевок был для меня также сумасшедшее ценен, как и она сама. Её слова были прекрасно злы:

— Горшок остался вместе с этими мудаками.

* * *

Впервые обретённая девушка сделала меня даже счастливей, чем возможная белая революция. Правда, я был болен тем эгоистичным типом счастья, которым сразу же хочется поделиться с другими, чтобы все, кто отпускал в твой адрес скабрезные шуточки, умылись завистливыми слюнями. Поэтому я решил познакомить девушку с родителями.

Когда смотришь на мир по-новому, то замечаешь тысячу изменений. Решив купить что-нибудь к чаю, мы с Алисой зашли в русский кондитерский магазин, где я когда-то, поддавшись пропаганде Славы, стал отовариваться. Каково же было моё удивление, когда за прилавком оказалась очередная чёрная харя. Та же картина повторилась и в следующем магазине.

— Да что же это такое, — пробормотал я.

Вдруг по улице, разбрызгивая подтаявший снежный сироп, пронесся визжащий лез-гинкой джип. Если бы он обрызгал нас, то я бы погнался за этим чёрным катафалком с ножом, и зарезал бы там всех, в том числе и подушки безопасности. По тротуару про-бежала куча цыганских детишек, которые развлекались тем, что пинали машины и с писком убегали прочь. Мне сразу вспомнилась история с кладбищем. На скамеечке ря-дом с моим бывшим подъездом тусовались несколько кавказцев, но Алиса излучала, как ядерный реактор, такую ненависть, что никто из них не посмел нам сказать и слова. Прежде чем зайти в подъезд я посмотрел вверх. Небо, приплывшее откуда-то с Востока, узко улыбалось и показывало смуглые щечки. Мой район изменился до неузнаваемости.

Впрочем, как и мои родители.

Знаете, я не хочу их описывать. Представьте себе две водопроводные капли, только у одной из них есть половой член. Хотя... судя по словам моего отца, и этот факт должен быть тщательно проверен. Представьте себе две серых мышки, два вырезанных из картона человечка, одуванчики, лишившиеся седой головки, два комка пыли, и вы поймёте, как выглядели мои родители.

— Понимаешь, сын, — когда речь зашла о политике, — нынешняя власть делает хоть что-то в отличие от остальных. Там же одни придурки, так, что она лучше, чем ничего.

Алиса галантно помешивает ложечкой чай.

— То есть вас устраивает, что ваш район превратился в Ашхабад?

Моя мать сказала:

— А что поделать, зато стабильность.

Отец подытожил:

— Радуйся, сын, что я смог купить тебе квартиру. Теперь тебе есть, где жить. А вы, Алиса, радуйтесь, что у вас такой обеспеченный молодой человек. А в наши времена это уже немало. Думать надо, прежде всего о себе, о своей семье.

Алиса сделала маленький глоток, отчего её зелёные глаза зажглись:

— Если каждый будет думать только о себе, мы станем окончательными эгоистами, и нас додавят по одному. Почему вы не можете увидеть очевидного? Да вы, такое ощущение, даже и не живёте... вы мёртвые.

Не давая родителям понять, что это было оскорбление, я быстро спрашиваю у матери:

— Мама, когда в твоей жизни последний раз происходило что-то значимое?

Мать не понимает:

— Уже давно. И я очень этим довольна. Многие ругают власть, а я считаю, что они де-лают всё правильно. Нам нужен покой и стабильность, и я рада, что в моей жизни всё хорошо.

Это бесполезно. Они не понимают. Не понимают причины той болезни, от которой они когда-нибудь умрут. Вирус безразличия — вот самая главная человеческая болезнь. Он разит, не различая возраста и гендера. К тому же, Россия — это страна обиженных, не желающих понимать, что причина плохой жизни заключается исключительно в них самих. Обиженное безразличие страшная смесь. Когда мы уходим, в интимной темноте коридора я говорю Алисе:

— Прости их. Они овощи. Молодость за нами: нам решать, как жить.

Она спокойно гладит меня по лицу:

— Главное что ты пошёл не в них. Главное, что ты мой.

Поцелуй соединяет нас лучше всяких убеждений.

* * *

Наш поредевший состав шакальей стайкой слонялся по улицам. Ни одного слова не пролегало между мной и Алисой, что поддерживал сумрачный Слава, и только раскрас-невшийся Шут, сыпал искрами шуток. Для всех, а на самом деле скрываясь от Гоши, мы с Алисой находились по разную сторону баррикад, и только наша любовь соединяла враждебные стороны. Теперь Шуту, оказавшемуся вне интернета, было решительно не над кем смеяться, и он переключал внимание на окружающих:

— Мне одному кажется, что русаки так уродливы? Ну, кроме баб.

— Чем тебе не угодили бабы? — спрашивает Алиса.

— Бабы-то, как раз угодили. Потому что в них есть хоть немножко нормальной крови.

— Это почему?

— Ну, когда-то русские мужики проигрывали войны, то с французами, то с монголами, то с германцами, то с хачами, освободители здорово облагораживали генофонд нации. Вот погляди на того воена.

Справа от нас шёл мужик, одновременно куривший и сосавший пиво из бутылки. Он был ничем не знаменит, только был наглядным примером деградации нации. Такие ты-сячами бродят по улицам.

Я вставляю:

— А потом их на хер выпинывали из страны.

Шут соглашается:

— Да, с пеной на устах отстаивали своё рабство, к сожалению.

Но Алиса не хочет униматься:

— Горшок, ты всерьёз думаешь, что монгольская кровь может облагородить что-то, кроме навозной кучи?

Гоше только это и надо. Он обожает провокации и когда подрастёт, обязательно за-мутит несколько революций цвета радуги. Это настоящий безумец, всегда ищущий тот предмет для поклонения, который вызывает самую большую антипатию у людей. Я не удивлен, что он считает себя национал-социалистом, привлекая к себе всеобщее вни-мание. Это политический эксгибиоционизм.

— Алисонька, — щебечет парень, — да прямо сейчас совершается презанимательнейший эмпирический опыт. Смотри вперёд.

А впереди был Дагестан. Ну, то есть не совсем та солнечная страна, где овца счита-ется священным животным, а борьба обязательный школьный предмет. Впереди шла блестящая чёрная куртка. Её обладатель шёл, растопырив руки, и толкал прохожих, идущих на встречу, хотя большинство из них старалось задолго отойти в сторону.

— Почему русские шлюхи обожают кавказцев? Да всё просто. Главная причина вызы-вающего поведения — это желание доминировать. Это основной человеческий инстинкт, присущий всем мужским особям. Плодиться и доминировать. Какой самый простой ме-ханизм доминирования? Конечно, это прилюдно щемить тех, кто слабее тебя. То есть сейчас перед тобой, Алиса, идёт самый доминантный мужчина в сообществе улицы. А что русские, которых здесь чуть ли не сто процентов? Почему они ничего не ответят? Где их чувство доминантности? Его нет. Вот и выходит, что кавказцы намного сильнее и лучше опустившейся русни.

Глаза у Лиса хищно блестят. Это не безумный блеск, не восторг маньяка, а холодный расчёт кондора. Самая опасная ненависть эта та, которую ты можешь контролировать.

— Тогда скажи мне, Гошенька, почему я не теку при одном только виде возбуждающей надписи "Дагестан" и заломленных борцовских ушек?

Шут картинно чешет затылок и говорит:

— Это науке неизвестно.

Слава тихонько говорит, глядя на то, как от выставленного локтя кавказца согнулся пополам какой-то студент, напоминающий штангенциркуль.

— Здесь и так всё ясно. Сейчас мы будем колоть чурку. Возможно даже ножами.

Наследие Ильфа и Петрова живо даже в сознании уличных бойцов, но этот факт не так радует меня, как то, что сейчас придётся снова поставить себя вне закона. Откровенно говоря, мне плевать на закон, но ведь, что печально — ему не плевать на меня. Меня размораживает пацифистский ответ Георгия:

— Как скажете, господа. Пусть зайдёт во двор.

Когда жертва, растопыривая ноги, как будто на них одеты сапоги-скороходы, начинает перевариваться в кишках подворотен, мы следуем за ним. Ощупывающий взгляд Алисы заставляет меня расправить плечи и, набирая ход, нестись впереди нашей ватаги. Тяжесть кастета на кулаке, сверкающие улыбки ножей в руках Шута и Славы. Вот он — позабытый дух девяносто пятого! Вот он — глоток эликсира бессмертия! В этот момент, когда решение осталось позади, меня наполняет бесконечная космическая энергия, перед которой вся йога выглядит покрывшейся пылью мумией. Вся полнота жизни в этом упоительном мгновении перед прыжком на жертву. Сейчас я жив, как никогда до этого!

Кавказец оборачивается на топот и вопрошает:

— Ле-е? Жи...

* * *

Мои мечты разбились вместе с носом. Некстати вспомнился Гоголь, этот классический антисемит. Хач по-прежнему высился несокрушимым колосом. Шут стонет, согнувшись, на земле, подтягивая ноги к животу. Слава после того, как его бросили через плечо, ударился головой и лежал не шевелясь. Я познакомился с настоящим хуком справа, а не с той подделкой, что поет со сцены. Теперь только Алиса, сжимая в руках газ, с не-навистью смотрела на разъярённого кавказца.

— Эээ! Вы чё, скинхеды, да? Вам братву позвать?

Животные всегда очень последовательны и вот он уже кричит в дорогую сенсорную побрякушку:

— Гургенчик, подъезжай с братухами, — он называет адрес, — лее... тут я трёх скинов заломал. Напали на меня, да. Наказать надо. Давай, брат. Жду... Эээ, а ты русачка, чё стоишь? Ты с ними, да? А ну иди сюда.

Алиса начинает пятиться в поисках защитника. Ей овладел страх, и она не понимает, что даже прокричи она о помощи на людной улице, ни один русский не защитил бы её. Ни один. Так бывает, когда пандемия безразличия набирает критические обороты.