Аромат лимонной мяты. Книга вторая

— А-а-хре-е-не-еть!

После чего, резко оборвав беседу и больше не обращая на шокированную даму никакого внимания, развернулась и направилась вслед за стариком, хромающим в сторону огромного и, видимо, когда-то роскошного дома на холме.

___________________

(1) 'Uncle Remus: His Song and His Sayings' — одна из частей сказок американского писателя Джоэля Харриса, основанных на негритянском фольклоре и объединенных одним рассказчиком — дядюшкой Римусом.

(2) Кунигунда Люксембургская, жена императора Священной Римской империи Генриха II Святого, и Кунигунда Венгерская, жена польского короля Болеслава V Стыдливого. (Император с королем, кстати, свои прозвища тоже получили в том числе и за то, что блюли себя, на сторону не бегали и бастардов не плодили. И кажется мне, поляки личной жизнью своего 'круля' были недовольны больше, чем подданные Римской Империи личной жизнью своего императора).

(3) Речь идет о героине повести Вольтера 'Кандид, или Оптимизм' по имени Кунигунда.

(4) Персонаж поэмы Вольтера 'Орлеанская девственница'.

(5) Настоящее имя Вольтера — Франсуа-Мари Аруэ. Вольтер — это латинская анаграмма французского 'Arouet le j(eune)', что означает Аруэ-младший.

(6) Первый выпуск 'Тома и Джерри' вышел в 1940-м году. Изначально серии демонстрировались в кинотеатрах перед основной картиной. (Полагаю, Тот-Кого вполне мог видеть кота и мышь и пошутить таким макаром).

(7) Гиббет — вид виселицы: высокий (10 м и выше) деревянный столб с перекладиной, с которой свешивалась короткая цепь с железной решеткой или клеткой. Клетки были очень разными — от простой цепи с ошейником до сложных антропоморфных конструкций, фиксирующих все части тела. Расчет был на то, чтобы труп качался на ветру, издавая характерные звуки, притягивая мух и птиц. Подвешивание в железной клетке или решетке было широко распространено именно в средневековой Англии, а затем и в колониях. Чаще всего к этому приговаривали разбойников, пиратов, убийц и похитителей скота. Такое наказание, нечто среднее между пыткой и казнью, сохранялось в карибских и американских колониях Британии, где ему подвергали рабов.

(8) Литтл Хэнглтон можно перевести на Великий Могучий, как Малый Висельтон, от to hang — 'вешать'.

(9) Речь идет о Северо-Африканской военной кампании Великобритании во время Второй Мировой войны.

ГЛАВА 7

Скелеты в шкафу

Фрэнк Брайс в свое время действительно свалился с балкона: тут песня местных мальчишек не врала. С того самого балкона, который опоясывал Риддл-хаус на уровне второго этажа. Произошло это в по-летнему жарком апреле 1926 года, когда Фрэнку оставалась всего пара месяцев до его девятилетия.

Брайс вообще всю свою жизнь прожил в поместье Риддлов, за исключением того недолгого времени, когда во время Второй мировой его призвали в действующую армию. Мать Фрэнка работала в особняке кем-то средним между экономкой и кухаркой, а отец — мастером на все руки. Закупить, привезти, починить, вскопать, полить — все это входило в обязанности Брайса-старшего.

Впрочем, Брайсы не были единственной прислугой: довольно сложно обойтись в таком большом доме без горничной. Но вот горничные в Риддл-хаус как раз и не задерживались, меняясь с завидным постоянством. Молоденькие и в большинстве своем хорошенькие, они то выскакивали замуж и беременели, то к неудовольствию миссис Мэри Риддл начинали строить глазки сначала ее супругу, а затем и ее подросшему сыну — Тому. Но если за поведение и нравственность умеющего держать себя в руках мистера Риддла она была спокойна, то Том, выросший исключительным красавчиком и, по слухам, перепортивший добрую половину девиц графства, беспокоил.

Ну не улыбалось миссис Риддл в один пасмурный и дождливый день обнаружить на собственном пороге какую-нибудь деревенскую красотку с лезущим на нос животом и пропорционально растущими вместе с этим самым животом претензиями в адрес ее сына. Еще больше ей не хотелось провоцировать Тома на подвиги в собственном доме. Тем более что будущее его уже определилось: он был помолвлен с девушкой по имени Сесилия.

Земли этой очаровательной юной особы, довольно обширные, но заложенные, граничили с владениями Риддлов, которых, надо сказать, не слишком смущало, что после свадьбы сына им придется выплачивать долги новоявленных родственников. Ведь у Сесилии было одно несомненное достоинство, с лихвой перекрывающее все возможные издержки: она была единственной дочерью престарелого барона Ч...тона. А весьма обеспеченным, можно даже сказать, богатым, Риддлам для полного счастья не хватало сущей малости — наследуемого титула.

Несмотря на все свое состояние и солидный вес в местном обществе, они были всего лишь эсквайрами, поэтому женить сына на разорившейся баронессе, обеспечив будущим внукам дворянство с солидной историей, было куда проще, дешевле и почетнее, чем купить новый, ничего ни для кого не значащий титул. Ч...тонов подобный расклад тоже устраивал более чем: ведь в этом случае они не только расплачивались с долгами, но и получали возможность сохранить собственную фамилию.

Однако для того, чтобы все эти планы воплотились в жизнь, Тому в период жениховства следовало вести себя весьма и весьма аккуратно. В конце концов, он был не единственным представителем местного джентри(1), претендовавшим на руку Сесилии. Да, самым богатым, что стало главным аргументом в его пользу в глазах потенциального тестя. Да, самым красивым, что определило все для юной и трепетной невесты. Но не единственным — увы! Соседи тоже дураками не были и, что те шакалы, ждали малейшей оплошности со стороны Тома, чтобы с криком 'Акелла промахнулся!' вырвать из зубов Риддлов столь ценную добычу.

В общем, учитывая расклад, миссис Риддл взяла сына в оборот. Том, надо отдать ему должное, все прекрасно понял и поклялся прекратить загулы в родном графстве, а его мать со своей стороны обещала сыну нанять в дом что-нибудь этакое, на что в здравом уме и твердой памяти не бросится ни один нормальный человек.

Задача оказалась не из простых: все же внешность для девушек обычно важна, поэтому откровенные страшилы миссис Риддл не встречались. В течение тех полутора лет, что Том ухаживал за Сесилией, приглашая ее то на пешую, то на конную прогулки, горничные разной степени смазливости продолжали сменять одна другую, пока наконец в феврале 1926 года к Мэри, решившей после воскресной службы прогуляться по Литтл Хэнглтону, не подошло истощенное и косоглазое нечто с бледной, почти желтой кожей, одетое в странный застиранный до бесцветности плащ, и робко не поинтересовалось, а не вакантно ли сейчас место горничной в Риддл-Хаусе.

Звали это самое нечто Меропой Гонт.

* * *

Вообще, Гонты, их полуразвалившийся дом, входная дверь которого вместо рождественского венка обычно украшалась трупом ядовитой змеи, а также связанная с этим семейством чертовщина были в деревушке притчей во языцех и страшилкой для детей. Местные кумушки, ругая собственных отбившихся от рук чад, частенько пугали их, разумеется, не всерьез:

— Не будешь слушаться — отдам тебя Марволо Гонту!

Однако несколько месяцев назад одна мамаша, поймав сына на каком-то проступке, в сердцах ухитрилась брякнуть подобное в присутствии самого Гонта, при этом выразительно тыча в старика пальцем. Почему ухитрилась? Да потому что Марволо, высокий и мрачный человек со спутанными седыми волосами, кустистыми бровями и злобной, будто звериный оскал, усмешкой, появлялся в деревне раз в месяц, а его детей, Морфина и Меропу за все эти годы вообще видели лишь однажды.

Честно говоря, фразу эту несдержанная миссис брякнула шепотом и на ухо провинившемуся отпрыску, но Гонт, как оказалось, обладал слухом летучей мыши. Старик, не дойдя до продуктовой лавки — конечной цели его визитов в Литтл Хэнглтон — всего пары ярдов, неожиданно развернулся и, собирая дорожную пыль и грязь полами длинной, черной, похожей на сутану хламиды, медленно направился к бледнеющей с каждым его шагом женщине. Подойдя вплотную, Гонт оценивающе осмотрел вцепившегося в материнскую юбку напуганного пацана, словно взвешивая и измеряя его, а потом вынес вердикт:

— Мелкий и малокровный. Для полноценного жертвоприношения нужно что-то поупитаннее. Но на малый ритуал сгодится, — тут старик в упор взглянул на замершую женщину и, мерзко ухмыльнувшись, спросил. — Сделка?

Та, остолбенев от подобного предложения, несколько секунд могла лишь беззвучно открывать и закрывать рот, словно выброшенная на берег рыбина, а затем, схватив в охапку заревевшего в голос сына и посулив ненормальному старику все кары небесные, спешно ретировалась. А хохочущий Гонт кричал ей вслед с какой-то веселой злобой:

— Думай впредь, что несешь своим помелом, дура магловская!

А вечером большая часть мужского населения Литтл Хэнглтона, основательно разогретая возмущенным отцом несостоявшегося участника 'малого ритуала', разглагольствующим о проклятых язычниках и сектантах, местным лавочником, внезапно осознавшим, что после визитов этого психа у него постоянно не сходится баланс, и шотландским виски, решила прогуляться к дому Марволо, чтобы вежливо потребовать у него объяснений.

Прихватив с собой в качестве решающих аргументов пару топоров и вилы и освещая себе путь качающимся на промозглом осеннем ветру фонарем, они гомонящей толпой направились к холму, где в леске и притулился хлипкий домишко Гонтов. И... всю ночь метались в каком-то странном одурении, сначала безуспешно высматривая среди деревьев эту чертову развалюху, а потом и тропинку, ведущую назад, в деревню. Напрасно! И дом и дорожка как сквозь землю провалились!

Очухались они лишь утром, неожиданно обнаружив себя стоящими на коленях в местной церкви и яростно молящимися под настороженно-недоуменным взглядом викария, пришедшего на свое рабочее место.

Что в точности происходило ночью, не мог сказать никто. В памяти сохранились лишь разрозненные куски воспоминаний: густой, как клейстер, ночной туман, не дающий вздохнуть полной грудью, безжалостно хлещущие по лицу ветви деревьев, колючие кусты, цепляющие и рвущие одежду, испуганные, лихорадочно блестящие глаза товарищей по несчастью и страшное, пробирающее до самого нутра шипение.

Кое-кто смог припомнить еще и пронзающие тьму разноцветные яркие лучи, а кто-то — непонятные обрывочные фразы: 'Массовое воздействие... Парселтанг... Обливиэйтора бы сюда... Сами разберемся... Посадят... Но ведь не убили никого... Несколько лет на нижних уровнях... Увести!'

Выслушав сбивчивые рассказы прихожан о ночных событиях, викарий вызвал констебля. Тот, как ни странно, оказался уже в курсе произошедшего и, глядя сквозь пострадавших ничего не выражающими остекленевшими глазами, механически отрапортовал: Гонты, отец и сын, были арестованы и увезены прибывшими из Лондона сотрудниками Скотленд-Ярда, дело закрыто. Точка!

Риддлы об этой истории, разумеется, слышали, но, будучи людьми весьма образованными, ни в какую мистику не верили. Кроме того, с Гонтами они практически не пересекались и лишь на уровне слухов знали, что дочка Гонтов, оставшись в одиночестве после ареста отца и брата, еле сводит концы с концами. Именно поэтому в этот февральский день миссис Риддл видела перед собой не дочь скандально известного сектанта-маргинала, а потенциально дешевую рабочую единицу подходящей наружности.

В общем, смерив взглядом отчаянно конфузящуюся девушку, она резюмировала:

— Но только с испытательным сроком!

Брайсы, увидев новую служанку, были ошарашены, хотя ничем свое изумление не показали, мистер Риддл лишь кивнул, на мгновение вынырнув из-за вечерней газеты и снова спрятавшись обратно, а Том-младший, для которого все девушки на свете делились на три категории: красивые, умные и 'мисс, у вас потрясающие глаза' — воскликнул:

— Мисс, у вас потрясающие глаза!

После, широко улыбнувшись зардевшейся от смущения и удовольствия горничной, он склонился к матери и прошептал так тихо, что никто кроме нее и тайком пробравшегося в гостиную и притаившегося за разлапистым фикусом Фрэнка не слышал:

— Особенно левый.

В общем, Меропа оказалась попаданием в десятку: исполнительная и тихая, она обладала неожиданно хорошими манерами, а главное, была некрасива.

Так некрасива, что Том, к удовольствию миссис Риддл, после того сомнительного комплимента на постоянно краснеющую в его присутствии служанку внимания больше не обращал, как не замечал и жарких влюбленных взглядов, которые та украдкой на него бросала. Более того, он даже имя ее не потрудился запомнить, называя то Европой, то Каллиопой.

А вот маленький Фрэнк новую горничную уродиной не считал. Однажды вечером он, заглянув к матери на кухню хозяйского дома, увидел, как Меропа, набегавшись за день, дремлет прямо над чашкой горячего чая. И в этот момент, когда глаза ее были закрыты, а лицо расслаблено, она показалась мальчику неотличимо похожей на принцессу с картинки в старинной книжке сказок, которую ему как-то дала почитать миссис Риддл. Принцесса на той гравюре не была красавицей в общепринятом смысле этого слова: у нее не было ни голубых глаз, ни золотых волос, ни маленького носика, ни алого ротика. Но что-то такое неуловимое в ней все же было.

— Порода! — именно так, рассмотрев картинку, которую ей подсунул сын, миссис Брайс и объяснила ему это что-то.

Возможно, жаркой апрельской ночью это что-то смог увидеть и Том Риддл-младший, возвратившийся домой после встречи со старыми друзьями пьяным до полного изумления. А может, ничего подобного он, фальшиво и громко распевающий самую 'подходящую' для середины весны песню 'Джингл Бэллс', на самом деле и не заметил. А просто, добравшись с помощью горничной до собственной спальни, скинул неудобные лакированные ботинки, сорвал душный галстук и, попутно трахнув эту самую горничную, блаженно отрубился, начисто забыв в алкогольном угаре обо всех предшествующих событиях. Как о чем-то незначительном.

Кто не смог обо всем этом забыть, так это Фрэнк.

В тот вечер он долго слонялся по притихшему и уснувшему особняку, ожидая, когда припозднившиеся родители закончат чистить столовое серебро Риддлов. От скуки он залез почти под все диваны, вытерев собой пыль и обнаружив под одним закатившуюся туда гаванскую сигару мистера Риддла, а под другим шоколадную конфету в золотой фольге. Сунув конфету в рот, а сигару в нагрудный карман рубашки, Фрэнк отправился кататься на перилах лестницы, буквально отполировав их до блеска. После перегладил все фарфоровые статуэтки и провел пальцем по корешкам всех книг в малой гостиной на втором этаже, а затем вылез на балкон.

Там ему пришла в голову 'гениальная' мысль: пройтись по перилам, как гимнаст по канату в цирке-шапито, куда прошлым летом его возил отец. Правда, цирковой канатоходец, гуляя под куполом, изображал из себя лондонского денди во фраке, цилиндре, с сигарой и тростью, а у Фрэнка из всего перечисленного была только сигара. Но ведь он и не профессионал, так что тут с него взятки гладки.

Честно говоря, у него все получилось прекрасно! Ну, почти... Взяв в зубы сигару и тихонько мыча цирковой марш себе под нос, Фрэнк обогнул по периметру уже почти весь дом, проходя от одного витого столба к другому, когда неожиданно услышал странное сопение, раздающееся из-за приоткрытой двери в одну из спален. Обернувшись на звук, в свете прикроватной лампы, горящей в комнате, он увидел абсолютно голый розовый зад, ритмично дергающийся над задранным темно-синим подолом форменного платья.