Сокол

Сокол первым подбежал к закрытому входу в подземный лаз и уже собирался накланяться для его открытия, когда неожиданно крышка откинулась и из открытого проёма показалась голова выбирающегося на свет воина. Появившийся противник слегка прищуривался, привыкая после подземной тьмы к дневному свету: увидев молодого воина, чужак, открыв рот, хотел что-то выкрикнуть, но Варяг его опередил — с силой воткнув в его глазницу острие своего короткого копья. Поверженное тело кулём упало туда, откуда оно только что появилось. Второй противник, появившийся из лаза, был уже готов к нападению и отразил удар, нанесённый Годславовичем: но его настиг выпад копья Ярого, вошедшего в шею, — немного ниже уха.

— А-а-а! ... Ратуйте! ... — Раздались крики женщин, собиравшихся неподалёку для последующей эвакуации в лес.

Но вокруг выхода из лаза уже стали спутники Сокола и разили всех, кто показывался из выхода. А враг, всё выскакивал и выскакивал — появляясь как та нечисть из-под земли. Вот уже один успел встать в полный рост и начал рубиться с обороняющимися воинами на мечах: когда его сразили, то уже трое Лютичей яростно бились с пришлыми врагами. А на месте разразившегося сражения, уже показывались следующие агрессоры и сходу подключались к битве, стараясь достать обороняющихся Руяновичей своими копьями и постепенно тесня их от лаза. Пятеро воинов с трудом, но удерживали напирающего на них противника. Вот у Ярого сломалось копье, которое он держал в левой руке и колол им тех, кого не мог достать мечом. А против него уже стояло двое воинов, которые в свою очередь, не давали ему ни мгновения передышки. Было ясно, что если ничего не изменится, то его поражение это только вопрос времени.

— Да чего же вы стоите бабаньки! — Заглушая вопли, кричала какая-то женщина. — Бегите к Ломоносу, да предупредите его о случившейся беде! Ведь эти мужи долго не сдюжат супротив такой силы!

Сокол всё рубил и рубил, не обращая внимания на женские крики, размеренно и расчётливо нанося удары своим мечом: он был весь залит чужой кровью; вот уже саднил бок — глубоко оцарапанный копьём чужака; а враг всё прибывал и прибывал. Воин прекрасно понимал, что им отступить нельзя — ещё немного и враг сможет прорваться, а тогда его уже точно не удержишь и в селении начнётся резня. Всё к этому и шло — прибывающие враги, постепенно оттесняли назад небольшую группу обороняющихся воинов. Шаг за шагом они теснили, захватывая плацдарм для накопления сил и нанесения сокрушительного удара.

Вот краем бокового зрения, Годславович заметил, как мимо него рванул первый враг, которого он просто физически не мог достать. Навстречу прорвавшемуся противнику метнулась какая-то тень, и супостат сделал в её направлении выпад копьём. По округе тут же разнёсся душераздирающий визг, от которого у Сокола заложило уши — орала пожилая женщина: это она кинулась наперерез противнику, размахивая серпом в правой руке. И сейчас, жинка неистово кричала от боли — её живот, был проткнут копьём молодого Лютича, но, несмотря на это женщина не падала. Смертельно раненая 'Медведица‟ немного согнулась, схватилась левой рукой за древко вражеского оружия, и когда чужак, желая освободить копье, дернул его на себя, подалась вперёд и, изловчившись, вонзила остриё серпа в горло своего убийцы. Так, оба и повалилась наземь. Сокол мимолётно отвлёкся на это и за малым не погиб. В последний момент он рефлекторно уклонился немного в сторону от несущегося на него меча, но руку всё равно пронзила острая боль.

Вжик — вжик — вжик. Над самым ухом Варяга прошуршали пролетающие стрелы и враг собиравшийся нанести по Соколу добивающий удар, пошатнулся, захрипел и упал как подкошенный. Летящие стрелы всё шелестели и шелестели своим оперением, а нападающие, валились один за другим. Враги закрывались от стрел, летящих в грудь своими щитами, всё равно получали их в спину или бок. Годславович удивлённо огляделся и увидел, что на соломенных крышах домов сидели дети и парубки — которые, прицеливаясь, деловито, совсем не по-детски стреляли из своих маленьких луков.

Из-под земли появлялись новые супостаты — но их снова разили на выходе. Сокол заметил, что рядом с ним стоит крепкая, местная девица и охаживает Лютичей по головам коромыслом. Один раз, появившийся из лаза лучник было взял воительницу на прицел: но, Годславович 'опустил‟ на его голову свой отяжелевший меч. И вражеская стрела ушла в небо — не причинив никому вреда.

Пошатываясь от усталости, Сокол не расслаблялся, он был готов сражаться с теми, кто постарается вырваться из-под обстрела, но к его удивлению таковых больше не было. А за его спиной послышался топот, как оказалось, это к нему на подмогу прибежало несколько бывалых воинов.

— Стойте здесь! — Распорядился седобородый Тетыслав, мимолётно взглянув на девицу с окровавленным коромыслом и четырёх израненных воинов — тело Ярогов нелепой позе, безжизненно лежало у его ног. — А мы, пойдём в погоню за отходящими супостатами. Нельзя братцы позволить им безнаказанно уйти. Уж слишком нагло они себя вели.

В голове у Сокола от потери крови уже гудело и он, соглашаясь, кивнул, и помимо своей воли, устало присел на землю, позволяя кому-то заняться своими ранами — у молодого воина просто не осталось сил поинтересоваться, кто это занялся его ранами. Всё ещё не веря, что он выжил, Ободрит, растерянно озирался вокруг, задержался взглядом на искажённом от предсмертной боли лице женщины, той, которая разменяла свою жизнь, на смерть врага. На тела поверженных Лютичей — лежащих у его ног.

— Молодцы братцы, — немного сипло говорил воин перевязывающий Соколу раны, — многих супостатов вы други здесь положили. Ох и жарко у вас здесь было...

Годславович только кивал, не сильно осознавая сути того, что ему говорили. Он отрешённо смотрел, как в подземный лаз один за другим залазили воины, преследующие отступающего врага. Чувствовал, как начали болеть раны, на которые он в запале боя не обращал внимания. И разглядывал страшную рану, прервавшую жизненный путь Ярого, которая уродливой, глубокой бороздой проходила по его голове.

Сокол преодолевая слабость и головокружение, сидел на заботливо предложенной, небольшой деревянной колоде. Сильно болел бок и, при любом неловком движении 'отзывалась‟ пораненная рука, но это не могло быть причиной, по которой Годславович мог себе отказать в удовольствии посмотреть на шестерых пленённых Лютичей.

Взятые в полон воины, все без исключения, имели ранения различной сложности и стояли, заботливо поддерживая друг друга от падения. Пленники находились в плотном окружении Руяновичей: перед ними, немного прихрамывая, расхаживал низкорослый муж, этакий кампанейский шутник — скоморох и балагур, которого, в быту все его друзья называли Лисом. Воин не успел остыть от прошедшего сражения и по запалу, всё ещё крепко сжимал своё орудие, оживлённо им размахивал, и забавно картавя, говорил:

— ... Я сам, лично с ними бился на мечах! — Он, немного устало пошатываясь и нелепо улыбаясь, указал мечом на пленных. — Вы братья, все знаете меня! Я зря брехать не стану! Но эти — стоящие перед нами Лютичи, достойные уважения воины! Они, в сегодняшнем сражении сражались у-ух как...

Воин потряс плотно сжатым кулаком свободной руки — он не смог подобрать подходящее слово для выражения своей мысли: поэтому перешёл на жесты. Что вызвало одобрительные улыбки у его товарищей.

— ... Они не просили пощады, и не сдавались, да мы бы их не одолели: кабы не наш численный перевес! Уважаю таких! Ух, как уважаю! ...

Воины, участвовавшие в пленении этих Лютичей, хоть и смотрели недобрыми взглядами на полонян: но, всё равно закивали — соглашаясь со словами Лиса. Они на себе испытали отчаянную храбрость этих бойцов: и были полностью согласны с каждым словом своего товарища.

Пленные, в свою очередь кто с гордо поднятой головой, а кто исподлобья наблюдали за победителями и молча ожидали решения своей участи. В их взглядах присутствовало всё, и ненависть, и безразличие — вплоть до отрешённости, но в их поведении, не было ни капли страха за свою жизнь.

— Так что Лис? Ты предлагаешь не продавать эту челядь (первоначально означало — раб добытый в бою), — поинтересовался Ломонос, с важным видом хозяина положения сидевший на скамье, которую Варяги-Русы специально для него принесли из ближайшего жилища, — а немного погодя, когда к ним хорошенько присмотримся, будем решить, кого из них принять в наши ряды, а кого нет?

— Вот — вот! — Радостно отозвался Лис, обернувшись к своему предводителю.

— Видать сильно тебя приложил кулаком этот верзила. — Ломонос не скрыл своей улыбки. — Лихо он тебя по голове двинул: ты после этого даже двух слов нормально связать не можешь. Чтоб разобраться, что ты хочешь сказать, приходится всё у тебя выпытывать.

— Было такое дело батька! — Комично пожимая плечами, ответил воин: что в свою очередь вызвало небольшую волну смеха и разных шуток.

Но Ломонос, призывая всех к тишине, властно поднял руку и, все быстро утихли.

— Ну что же. Я тебя услышал. — Сурово сдвинув брови, но с озорными искорками во взгляде проговорил Варяг. — Я приму к сведению твоё мнение: но сейчас хочу послушать самих Лютичей. Хочу знать, что их привило на нашу землю. Ну? Что 'гости дорогие‟, есть среди вас главный, али нет?

После этих слов, все взгляды пленников синхронно устремились к коренастому воину с перевязанной головой. А тот, недолго думая, прокашлялся: слегка поморщился от боли и басовито ответил — немного шепелявя из-за разбитой губы и свежевыбитых передних зубов.

— Я голова! Меня мой шветлый княшь над вшеми поштавил. — Говоря эту фразу, пленник вышел на пару шагов вперёд и с вызовом посмотрел в глаза бывалого Варяга-Руса.

Ломонос, несмотря на явно вызывающее поведение пленного, спокойно поинтересовался:

-А звать то тебя как, воин?

— Вще Мштивоем кличут. — Без лишней запинки — если не считать сильную шепелявость — ответил мужчина.

— Мстивой так Мстивой. — Флегматично проговорил Предводитель Варягов: и, неспешно поёрзав на скамье, усевшись на ней удобнее, поинтересовался. — А сюда-то, зачем повторно пришли? Что здесь забыли? Наши люди говорят, что по осени, вы уже здесь побывали. И поведайте, как на тайный подземный лаз вышли?

Мстивой неожиданно опустил голову и, смотря себе под ноги, ответил:

— Так прав ты голова, были мы уже шдещь. Только когда шнег шошёл, и шемля подшохла, к нашему княщю гошти пожаловали. Это были пошланцы Данов. Как люди шказывают, они громко ругалищь и требовали объяшнений: — 'Пощему это, род Медведей, который должен быть рашорён и шогнан шо швоих богатых на шверя щемель, шаново отштроил своё городище и по вщем пришнакам даше не бедштвует‟. — Ну пошле этого, наш княщь нащ и пошлал доделать нащатое, но так и не оконщенное дело. А этот лаз, мы ещё прошлым летом заприметили...

Все стоящие вокруг люди, молча слушали эти слова и, по смене их настроения было понятно, что даже Лис больше не жаждет хлопотать за этих 'героев‟. Сокол же, пуще всех негодовал от услышанного рассказа: он, преодолевая неприятную слабость, встал; отчего, у него сразу потемнело в глазах и загудело в голове. Несколько секунд Годславович постоял — ожидая покуда его отпустят все эти неприятные ощущения. Все взгляды его соратников и присутствующих представителей 'Медведей‟ устремились на него. И справившись со слабостью, воин заговорил:

— Негоже прощать того, кто по иноплеменному указу, проливает кровь такого же, как и он славянина! — Голос молодого воина, звучавший поначалу слабовато, с каждым произнесённым словом, начал набирать мощь. — Тем более, эти продажные псы, этими действиями, нанесли нам — Руяновичам сильное оскорбление и обиду! Неужели мы стерпим всё это? Я уверен, что нельзя терпеть, когда у тебя, земли отбирают, тем более в угоду чужеземцам! Так что, предлагаю для продажного Мстивоя смерть лютую, достойную предателя. А именно — наклонить древесные кроны и разорвать его тело этими деревами. Пусть его воины увидят эту казнь! После чего, пускай они возвращаются восвояси и расскажут своим сородичам, о том, что их ждёт, если те снова решатся посягнуть на наши земли!

— Любо! Любо! Любо! — Послышались со всех сторон одобрительные выкрики.

А Ломонос, поднявшись со скамьи, призывая всех к порядку, поднял обе руки. Как только гомон утих, он подытожил:

— Коли все согласны, то, быть посему! Поступим братья так, как нам Сокол предложил. Думаю, боги видят и оценят то, что мы поступаем согласно совести и правде...

Через день после того, как был окончен ритуал очищения людей от пролитой ими крови, в селении появился сам князь Арконы Ратко. Он прибыл со своей малой дружиной и небольшим отрядом Витязей. Селяне, увидав, как к ним подъезжали княжьи посланники, поняли всё, всполошились и с причитаниями забегали по дворам, оповещая друг друга о его прибытии: так что вскоре, к условленной поляне потянулась вереница людей несущих положенные подношения.

Ратко Станимирович сидел на своей, специальной для таких случаев возимой скамье и хмуро смотрел на собирающийся на поляне народ. И никто из местных жителей, не мог догадаться, что ожидать от 'высокого гостя‟ — то ли милости, то ли наказания.

— Судя по всему, — думал князь, — всё будет так, как я и ожидал. 'Медведи‟ будут давить на жалость, упирая на то, что всех охотников перебили напавшие лиходеи. Вот, впереди уже выставляют самых тощих селян, да баб с малыми детьми на руках. О как матери их трясут, заставляя младенцев плакать — на жалость давят...

Князь еще внимательнее осмотрел присутствующих на поляне селян. Все стоящие перед ним 'Медведи‟ и в самом деле, были измождёнными и испуганными. Немного обособленно, от местных жителей стояли люди Ломоноса. Но и они, несмотря на показательную бодрость, были немного осунувшимися от недоедания и недавно полученных ранений. И несмотря на это, его Варяги стояли гордо, вальяжно и их вид, не вызывал даже капли чувства жалости. Станимирович снова перевёл взгляд на селян, с которых он издавна исправно собирал дань. И подивился тому, какими уловками 'Медведи‟ старались его разжалобить.

— ...Вот даже баб на сносях перед моими очами выставили. Никак это воины Ломоноса так расстарались и стольких местных 'Медведиц‟ успели обрюхатить?

Эта мысль заставила Ратко усмехнуться. Тут же хихикнув, ему вторил витязь, зовущийся Годшалком, воин стоял по его правую руку: но когда князь обернулся и строго посмотрел на юношу — тот посерьёзнел и, как положено, стал 'буравить‟ строгим взглядом собирающихся на поляне людей.

За это время, перед Станимировичем выросла небольшая кучка рухляди, которой с ним хотели рассчитаться. Ценных шкурок было немного, да и дикого мёда — обилием которого, от него раньше откупались, не было вообще. Князь лениво и равнодушно окинул дары взглядом, понимая, что эти жалкие крохи, это всё что смогли собрать за зиму оставшиеся в живых охотники. Уверенность в этом усиливало понимание того, что перезимовавшие здесь Варяги не позволят селянам ничего припрятать — они точно знают, сколько чего было добыто за зиму. Но, с другой стороны, прощать образовавшие недоимки было нельзя. Всем известно, что стоит князю в этом деле, только один раз проявить слабину и всё, это мгновенно воспримется окружающими как слабость.