Зверь лютый. Книга 23. Одуванчик

— А ты, Воевода, точно знаешь?

— Слушай, как тебя... Скисший квас, этого никто не знает. Сколько чего сыпать, как быстро крутить... Никто. Ты можешь стать первым.

— Я не скисший! Я просто кислый! Эта... А ежели я... ну... испорчу шкуры?

— Не "ежели". Точно испортишь. Будешь менять состав, загрузку, температуру, обороты, сырьё... до тех пор, пока не испортишь. И — не один раз. Пока мы не поймём — как делать надо. И как делать не надо. И как делать наилучшим образом. Твоя забота — угробить шкуры осознанно. Под запись.

Парень смотрел на меня разинув рот. Опять я выворачиваю мир этих людей наизнанку.

* * *

Экспериментирование — бред. И не только по тому, что все нищие, что у нормального кожемяки нет десятков дармовых шкур для отработки режимов, что за отклонение от привычного, "с дедов-прадедов" бьют больно, но и потому, что нормальные юношеские профессиональные мечты — "а вот бы сделать так, чтобы шкуру кинул, вынул, а она уже отпикелёванная, отдублённая и отшлифованная", не поддержаны элементарными навыками экспериментатора: "меняем один параметр. Температуру, с шагом два градуса".

"Наука начинается там, где начинают измерять".

"Эксперимент — критерий истины".

"Наука — это знание. Основанное на сомнении".

В 21 в. эти и подобные сентенции — каждый слышал многократно.

Другое дело: "в одно ухо влетело — из другого вылетело" — русская народная и повсеместная.

Но здесь-то — этого просто никто не говорит! Расчёт на точность воспроизведения — "как с дедов-прадедов", на воровство — "углядел я тайком ихние дела...", на милость божью: "и привиделся мне во сне архангел Михаил. И глаголил он, что каблук, де, надобно обтачивать...".

Халява. "На готовенькое".

Поставить цель — "получение нового знания" — и идти к ней? По шагам? — Нет, здесь так не принято.

На всё воля божья. Все от бога дадено. Своего изобрести, придумать — невозможно. Молитесь.

"Просите. И — обрящете".

Не — смотрите, думайте, запоминайте, делайте, меняйте, проверяйте...

Озарение. Откровение. Просветление. "Дар божий". Или — "хапок резвый".

Юношеские хотелки "сделать хорошо" — есть. Они у молодёжи есть всегда. Вот навыка разложить путь к цели по шагам... хотя бы мысли, хотя бы идеи — в какую сторону смотреть...

* * *

" — По щучьему велению! По моему хотению! Езжай печка во дворец! Эта... а чего она не едет?

— А ты с ручника снял?".

* * *

Кислоквас был настолько потрясён перспективой угробить десяток-другой шкур "ради нескольких строчек" в лабораторном журнале, что согласился.

Дальше... как обычно — не "по щучьему велению". У меня прошёл кризис с Радилом, разгонялись из города обозы с инструментом и людьми, чтобы успеть по санному пути, всплывали новые проблемы на Ветлуге, необходимо было помогать Вечкензе, началась посевная, формировался караван Сигурда и Кастуся, Дик мудрил с "Ласточкой", "геологи" пошли "золото дураков" искать...

Обычная "весёлая жизнь попандопулы".

Я не трогал кожемяк. Отчего они преисполнились гордыни, начали поговаривать:

— Вот, де, даже и Воевода слаб противу настоящего мастерства, ежели все купно...

"Пролетарское самосознание"? "Корпоративная солидарность"? Групповуха...

Пример оказался заразителен, уже и скорняки начали мне указывать — с какими шкурками они будут работать, с какими — нет, уже и плотогоны судили куда им плоты удобнее ставить.

"Дерьмократия" — торжествовала, "воля трудящихся" — крепла и матерела. Дело пахло потом, пивом, бенедиктином, парфюмами разных пород, свежей крапивой и всеобщим ожиданием расколбаса и оттопыра. В дополнение к обычному почёсыванию, попукиванию, сопению и зловонию средневекового кожевенного производства.

У меня, почему-то, это вызывало стойкую ассоциацию с пролетарским движением. Такого... утопическо-коммунистического сорта.

А что, товарищи, по этому поводу говорит наш, знаете ли, "Коммунистический манифест"?

"Первые попытки пролетариата непосредственно осуществить свои собственные классовые интересы... неизбежно терпели крушение вследствие неразвитости самого пролетариата, а также вследствие отсутствия материальных условий его освобождения, так как эти условия являются лишь продуктом буржуазной эпохи. Революционная литература, сопровождавшая эти первые движения пролетариата... неизбежно является реакционной".

Не надо нам реакционности! Особенно — пролетарской. Тут — своей достаточно. Святорусской. Это я вам как самый, даже мимо Кащенки пролетевший, пролетарий говорю. А кто ещё тут больше восьми веков пролетал?

Из "мат.условий" — один мат. Буржуизма — нет, эпоха — не наступила. Мораль? — "Коммуниздить" — рановатенько. "Реакционеров" — давить.

Тут некоторые забыли. Что место здешнее называется — Дятловы горы. И гнездуюсь здесь я — ДДДД, долбодятел длительного действия. А с утопизмом у меня очень дерьмократично и либерастично. На выбор: хочешь — займись утопизмом в Оке, не хочешь — в Волге.

По весне я снова собрал кожемяк:

— Поглядел я, люди добрые на вашу работу. Послушал, подумал. И вот вам моё решение. На волю. В пампасы. Все. Мне таких работников не надобно. Собирайте вещички да разъезжайтесь по погостам и селениям. Вот список — кому куда. Отработаете, сколь надобно, и всё — вольные люди.

Локаут. С обязательной отработкой.

Напомню: у меня стандартный срок натурализации — как по Ветхому Завету — "на седьмой год". С полным возвратом первичных выданных кредитов. Ежели были, конечно. Всякие сокращения срока — награда "за успешный общественно-полезный труд". Остальным... В болото, нафиг! Арыки копать!

Была буча, были слова и жесты, чуйства и эмоции. До расстрела по "Броненосцу Потёмкин", как на этом месте у меня уже случилось в самые первые недели основания Всеволжска — не дошло. Народная память... в курсе того эпизода.

Остальное — не интересно. Сколько положено — должен отработать. Там и так, как я велю. Из 56 человек осталось пятеро: один из "бунтарей", "рассольник", пара толковых ребят помоложе. И — Кислоквас.

Мы вынесли кожевенное производство из города вёрст за 20 вниз по Волге. Там много чего строилось — построилась и новая кожевня. Туда вытаскивали мои новые барабаны, там Кислоквас несколько месяцев сутками карябал записи в журнале экспериментов. Иногда я наезжал к нему, и мы по шагам проходили новые, невиданные на "Святой Руси", технологии обработки кож.

В конце весны повезли туда накопленные за зиму бунты коровьих, конских, овечьих шкур. Начальниками я поставил "мазильных дедов" — это обеспечило точность выдерживания технологии. Хоть какой. Редкий талант у мужиков. Называется — занудство.

"Сказано ляминий — значит ляминий".

Из-за объединения операций, новых приспособлений и реагентов, но более всего — из-за специализации и минимальной организации труда, резко сократились сроки переработки. С двух лет до двух недель.

Каждый из двух десятков не сильно могучих работников оказывался почти в сто раз эффективнее славного русского богатыря Никиты Кожемяки. Понятно, что не в избиении Змея Горыныча, не в освобождении княжны, не в распашке Степи и моря рептилоидным тяглом, а в собственно профессиональном деле — в кожевенном производстве.

А Кислоквас продолжал эксперименты. Расширяя ассортимент выпускаемых кож и принимаемых шкур.

Пример кожемяк оказался... поучителен. Шорники, седельники, сапожники... или разбегались по селениям сами, или принимали мои новизны.

"Ругается как сапожник" — точно. Сам слышал. Но оставшиеся освоили и шов в потай, и одиночный задний шов на голенище. И многое другое:

"пропитать сапоги составом: в штофе разогретого льняного масла распускается 60 золотников нутряного сала, 6 золотников воска и столько же древесной смолы. Кожа становится мягкой, гибкой и совершенно непроницаемой для воды.

"Ходить по воде, яко посуху".

"Задник подклеить изнутри — он первый трётся, супинатор из трёхслойного луба — как рессора. Рант отгофрировать, графитом в мелкое зёрнушко напылить...".

"Шить дратвой из дюжины льняных нитей, провощеной и натёртой варом. Не продёргивать, а, как штопор, прокручивать сквозь отверстие... затыкает дырку, как пробка в бутылке, на распор. Даже ежели поизотрётся дратва, то вар приклеит конец, и шов не пойдёт распускаться дальше".

"По уму стачанный сапог принимает форму ноги хозяина уже через две недели".

И откуда у меня мозгах такие... истины? — А вот же, пришло время — вылезли.

Я уже говорил, что здешние сапоги каждые две недели надо штопать? Уже и к 300-летию дома Романовых российским солдатам выдавали пару сапог на год. С парой сменных подошв и тремя парами стелек. Сделанные у меня — два года только смазывать. Да и потом...

Снова, как и во многих других делах, я стремился обеспечить массовый, качественный, дешёвый продукт, отнюдь не гонясь за красивостью.

Многие вокруг не понимали меня. Они мечтали о тонких перчатках, мягких тапочках, изукрашенных поясах "золотом шитых"... Для себя. А я — о "мы обуем всю Россию". Хотя бы — "всю Стрелку".

И, конечно, сам это носил.

— Воевода! Сам! В простых яловых! А тебе без сафьяновых горе? А пошёл бы ты, мил дружок, на болота клюкву собирать. Там и в прабабошнях не худо.

Запущенная технология обработки "тяжёлых", толстых кож — обеспечивала массовость. "Отходы" тоже шли в дело. Из срезаемого верхнего слоя начали делать замшу, нижний — на клей.

Разделив опытное производство Кислокваса и массовое "мазильных дедов", я дал каждому возможность делать "своё дело", "в своё удовольствие". Получил полсотни разных типов выделанных шкур, и, сделанные по стандарту, тысячи пар сапог, ремней, сёдел...

Едва начал иссякать поток эрзянского конфиската, как кыпчаки принялись пригонять табуны, стада и отары закупленные, с помощью Алу, в Степи. К зиме мы не только полностью обеспечили доброй обувкой "казённых людей", включая сирот в приютах, но и начали выдавать по две пары каждой поселенческой семье.

Снова понеслось по "Святой Руси":

— У Воеводы Всеволжского — богачества немеряно! Боярские сапоги — каждому дают! Высокие! Крепкие! Не опорки драные! Задарма!

Кто-то из американских генералов времён Первой мировой говорил:

"Полк южан стоит четырёх полков янки. Потому что эти парни впервые надели ботинки в армии".

Ко мне приходили люди, которые хотели "впервые надеть ботинки".

"Поверх этого" — на основе нарабатываемых Кислоквасом технологий — пошли разнообразные варианты. Прежде всего: шубное производство — людей одевать надо. Пристойно, а не в шалаги!

Говорят: куницу или белку выделать — ах-ах! Красиво! Богато! Мастерство!

Фигня. Мастерство — десять тысяч качественных овчинных тулупов.

Пошли в подобную обработку и более тонкие кожи. Отчего появились у нас и разнообразные сапожники.

Люди — разные. Им сапоги — не только для пользы, но и для красоты надобны. И здесь найденные решения послужили основой ускорения и удешевления.

Проще: к поршням и кожаным лаптям — возврата не было. Да и две одинаковых подошвы на разные ноги (левую и правую) при разном верхе, как на Руси делают — прекратились.

Что, красавица, на сапожки свои загляделась? Дай-ка глянуть. Сапожок — козлиный, пошит здесь, на заказ. Кожа выделана в Муроме, а вот придумано Кислоквасом. Или, может, кем из помощников его. Он так писать разборчиво и не выучился — пришлось к нему грамотеев приставлять, разбирать его загогулины. Нет, не братца. Никиток, наслушавшись про тёзку, пошёл ошибки богатыря былинного исправлять. В энтомологи подался. Мы с тобой тут сидим и никаких комаров-тараканов не боимся — его заслуга. А другая — ни строка, ни оводы, ни лосиная вошь нашу скотину не мучает.

Добрые ребятки оказались — многим людям на Святой Руси от их трудов жить лучше стало.

Конец девяностой части

Часть 91. "И лежит ваш путь далёк: мимо..."

Глава 495

Конец мая, полдень, жарко. Мы с "альфом" бродим в теньке — в котловане, по будущим подвалам моего будущего дворца.

Парень заматерел, поднаторел. Но — не оборзел. Давняя история со сбором раков на Угре, тогдашние приключения с участием рако— и человеко-образных, с летающими поленьями и "проверкой невинности перед выходом", дала несколько неожиданный результат: гонор обломался — талант появился. Вот, вырос очень приличный, толковый строитель.

Ближники мои давно уже толкуют, что Воеводе жить в балагане... непристойно. Да и неудобно — сам это чувствую.

В прошлом году, когда у меня начали варить приличное стекло, похожее на оконное, смог объяснить моему главному архитектору, масону из Кёльна Фридриху — чего я хочу. Проект сделали. Провели разметку, подготовку, как сошёл снег — начали земляные работы.

Вся Окская сторона "острия Стрелки" перекопана: для жилья правителя необходим не только один прямоугольный котлован. Зданий получается несколько, разноуровневые террасы, подземелья... Одно укрепление речного склона чего стоит.

Одновременно запускаются и работы вокруг.

Надо довести до ума дороги. По моему давнему плану "параболического города" с учётом реально натоптанных тропинок.

Поставить "правительственный квартал" — приказы растут, чиновникам где-то сидеть надо. Не хочу воспроизводить святорусскую манеру, когда "присутственное место" — подворье начальника.

"Мухи — отдельно, котлеты — отдельно" — давняя мудрость.

Надо строить торг: в дополнение к моей "карточной экономике" постепенно формируется "частный сектор". Не так, как в Киеве при Святополке, который, перепугавшись "базарных бунтов" на одном рынке, построил за раз аж семь новых. Я "пивных путчей" не боюсь. Поскольку у меня пивных нет. И "базарных бунтов" — тоже. Но хоть один торг завести... уже пора.

Расширяются склады и мастерские, прокладывается водопровод, Мара требует новый морг, Трифа — школу, Аггею — церковь каменную, Христодулу — карцер, Дику — эллинг... Все от меня чего-то хотят. И они-таки правы!

А пока "альф" встревоженно смотрит, как я ковыряю свежую кладку кирпичного свода будущего подземелья. Слабовато, не схватилось ещё. А железобетона у меня нет. И вулканический туф на "Святой Руси" не водится. Делать цемент из известняка? — Уж больно тяжела технология. Перекрытия деревянные? — Нехорошо, пожароопасно...

* * *

В 18 в. один из архитекторов, возводя дворец в Царском Селе, требует:

— Укладывать не более одного ряда кирпичей в день!

Кладка на известковом растворе с добавлением яичного белка. На фотографиях после бомбёжек и артналётов хорошо видно: крыши и перекрытия все провалены. Но стены-то и авиация с артиллерией разбить не смогли!

Крепко. Но — медленно. Очень. И яиц у меня нет...

Нет-нет! Я про куриные! А не про то, про что вы подумали!

* * *

— Воевода! Где, мать его, этот грёбаный Воевода?! Никто не видал?

— Тут я. Подойди-ка, отроче, поближе.

— Ай! Больно!

— И это хорошо. Окручу-ка я тебе ухо. Овхо. И ты запомнишь, что матушку мою худым словом поминать — вредно.