Финики

— Эй, черномазый, давай ПвП или зассал?

Моё хилое тельце пытается прикрыть Алису, и спустя пару злобных ухмылок, меня обхватывают сильные волосатые руки, и с хрустом впечатывают в твёрдую корку снега. В сознании лопается тонкий канатик, и я больше не могу встать. Алиса по-прежнему стоит, я шепчу:

— Ты тупая пизда! Беги отсюда!

Но она парализована, скована цепью страха. Что это? Почему так? Неужели всё, что она говорила мне той ночью, правда? Шут скулит, Слава и вообще не двигается, а во-круг никого. Только белые бельма запотевших окон, да вонючие трупы домов. Хач вальяжно подходит к Алисе, ещё чуть-чуть и он сделает с ней что-нибудь, до чего до-думаются его примитивные мозги.

— Опа.

Из подворотни вышел мужчина. Сердце у меня ёкнуло, так как я ждал собратьев по разуму кавказца. Но это оказался обычный русский мужичёк, который, внимательно оглядев происходящее, сказал:

— Знакомая компания.

Я понимаю, что это тот самый мужик, к которому Шут докопался с куревом и пивом.

— Слушай да, представляешь, — размахивает руками хач, — это скины. Не видят, что важный человек шёл, напали на меня, ну я их и размотал.

Мужик деловито осматривает место ледового побоища и не состоявшихся рыцарей. Наши покорённые перочинные мечи лежат в сером насте. Хач продолжает разглаголь-ствовать, подчеркивая свою победу:

— Щас сюда мои братки подъедут, упакуем эту русню. Не по-человечески так делать, как эти русаки. У нас в Дагестане за такое нос могут отрезать, да.

Мужик кивает:

— Да, фашисты. Правильно, только так с ними и нужно.

В эту минуту я хочу во всём согласиться с Гошей, который корчится от боли в метре от меня. Отныне для меня трусость и русский — слова синонимы. Я больше ненавижу этого обычного серого мужичка, чем то горное животное. Хач гордо ходит по кругу, не обращая внимания на застывшую Алису, и отвешивает каждому из нас сильный пинок. Это круг победителя над треугольником побеждённых. Мужик ходит вокруг и цокает языком, попивая пиво из бутылки.

— Э, баба, иди сюда, кому говорю. Ты чё, дура чё ли? Иди сюда, когда тебе мужчина говорит.

Кавказец, выставив вперед голову, быстро подходит к Алисе и, хватая её за плечи, начинает трясти. Как только я пытаюсь встать, кто-то напускает в голову тумана, и я снова очухиваюсь распластанным на земле.

— Эээ!

Мужик деловито допил пиво, пожевал губами и неожиданно быстро и ровно опустил бутылку на затылок разгорячённого борцухи.

* * *

Чаща ненависти была испита до дна. Вид плоского металлического донышка обеску-ражил нас. Если ты ненавидишь всех, значит, в первую очередь, ты ненавидишь себя. Сильный и самодостаточный человек просто не нуждается в таком защитном механизме. Осознание того, что что-то идёт не так, одновременно пробило нам череп и взболтало мозги. Слава пытается быть оратором:

— Мы гибнем. Все спиваются, скалываются, а чёрных с каждым днём всё больше. Они захватывают должности, строят бизнес, плодят детей, тогда как мы страдаем хренью.

Шут отвечает:

— Ну, значит рузке народ богоносец снова обосрался и начал есть своё дерьмо. Неужто ты хочешь быть защитником рузких? Если народ нужно защищать, то он уже при смерти. Пока рузке сами не захотят стать воинами, им ничего не поможет. Единственной целью нашей атаки должно быть государство.

Слава кривится:

— И как ты хочешь его атаковать? В интернете? Картинки рисовать? А как же быть с тем мужиком, который нас спас от хача? Он тоже терпила?

Гоша смеется:

— А кто вообще сказал, что я хочу воевать за рузке народ? Во мне сильна германская кровь и украинская, а рузке водички почти нету. Я не считаю эту страну ни своей ро-диной, ни тем, за что можно отдать свою жизнь. Пожалуй, только новый крестовый поход на Восток может спасти Рашку от загнивания.

С тех пор, как мы познакомились с Виктором Молчалиным, Гоша старается не вспо-минать о нём. Ему неприятно думать, что русский человек остался ещё способен на что-то помимо пьянства. Вдвойне ему неприятно, потому что Виктор Молчалин оказался слесарем шестого разряда. Гоша ненавидел его не потому, что презирал пролетариат, а потому, что слесарь шестого разряда может зарабатывать себе жизнь не только трудом на заводе. Он переделывал газовые пистолеты в боевые. О чём, присмотревшись к нам, косвенно и сообщил Славе. Что и говорить, мы, скинувшись, сразу же приобрели один. Но Шут, когда у нас появился в руках инструмент настоящей политики, начал кривить душой ещё больше, чем дурацкой улыбочкой и карими германскими глазками.

Алиса с ненавистью спросила:

— И чего ты тогда здесь делаешь?

Шут улыбнулся:

— Троллю население быдлорашки.

Я цежу:

— Хохлотивленец что ли? Тогда почему бы тебе не делать это в каком-то другом месте? Например, в интернетах?

— Могу и уйти. Я всё равно собирался уехать в Москвабад, потому что там нормальная движуха, не то, что в вашем тухлом городе, оккупированном русскими.

Я говорю ещё громче:

— Кавказ-центра начитался что ли? Ну и вали туда.

Шут улыбается крысиной мордочкой:

— Ути-пути, у Сенички Духова прорезался голосок? Это не Алиска ли случаем дунула тебе в пипиську, отчего ты и заговорил?

Слава зарядил мощный удар по печени и Шут, не спуская с лица модную улыбочку, молча сполз на пол, а когда отдышался, никому не говоря ни слова встал и засобирался прочь из квартиры. Хлопнувшая дверь повесила на крюке молчание. Самое удивитель-ное, я не почувствовал, будто компания лишилась чего-то важного, будто утратила ка-кую-то реликвию. В распахнувшуюся от ветра форточку повеяло ветром близкой весны. Мы начинали новую жизнь.

Слава тихо говорит:

— Теперь, когда здесь остались только те, кого действительно волнует положение рус-ских, продолжим?

Продолжить можно, но есть ли смысл? Все герои, которые нас вдохновляли, сидят по тюрьмам или убиты. Но беда не в этом. В нас нет того внутреннего стержня, который был в них. Поэтому мы слабее. Поэтому нас большинство среди людей. Мы слишком ценим свою жизнь и у нас слишком развито чувство справедливости, отчего мы решаемся на поступки и жаждем революции, но отчего, всегда идём на половинчатые, дающие шанс на отступление вещи. В конце концов, это слишком сильно напоминает мужской инстинкт доминировать. Поэтому Шут всегда стоял за то, чтобы снимать избиения на камеру, ему была нужна слава, известность, страх, обсуждение. Именно поэтому Шприц всегда ратовал за взрывы, ему казалось, что чем громче они прозвучат, тем сильнее вскричит никому не известное имя Валентина Колышкина. Коля Добров строил из себя экстравагантную личность, пытаясь эпатажем сделать себя выше, чем он есть. Это извращённая форма самоутверждения.

Я хотел быть идеалистом до последней капли крови, а на деле выходил дерьмом до последней клетки кала. Я боялся до дрожи в коленях, а в желудке плавала никогда не-тающая ледышка. Но, всё же, заперев страх на ключ, мы решились на дело. В такие минуты всю тяжесть решения должен взять на себя лидер.

Слава по праву являлся таким человеком.

* * *

— Ясно одно, работали профессионалы.

Такой вердикт вынесли следователи.

— Скорее всего, убийца поджидал жертву, спрятавшись за машиной. Обнаружить следы обуви будет практически невозможно, в момент убийства шел обильный снегопад. Правда, остаётся непонятным, зачем он стрелял снизу, из неудобной позиции. Даже без балистов ясно, что траектория пули была именно таковой. Точный выстрел в затылок, если бы не шапка убитого, то ходили бы мы сейчас по его мозгам. Никакой гильзы на месте преступления не обнаружено. Видимо, убийца унес её с собой, что указывает на его хладнокровность и профессионализм.

— А как быть с сигналкой?

— Да, хороший вопрос. Видимо, кто-то из них ударился о машину, от чего сработала сигнализация.

— А если они боролись и во время борьбы ударились о машину?

— Владелец сказал, что когда он выглянул на улицу, то увидел только лежащее тело, а рядом выла машина. Никакого убийцы. Хотя мог испугаться, соврать. Кому сейчас нужны лишние проблемы? Надо будет с ним поплотнее поработать. Смотри, как далеко машина, а где тело. К тому же сумка потерпевшего не выпущена из рук, что говорит о том, что убийца напал со спины и сразу выстрелил, никакой борьбы между ними не было.

К оперативникам поднесли божий одуванчик, и следователь незамедлительно стал сдувать вопросы старенькой бабушке.

— Опишите ещё раз, как он выглядел.

— Да я же уже говорила! Ну, значит, чюрка это! Как выскачет на меня, как забормочет на своем чертовом наречье, я там чуть и не померла.

— То есть эээ... южный тип? Почему вы так решили?

— Так как почему! Бородища такая, ну вы знаете, как по телевизору показывают. Как у террористов — короткая и по всему лицу. Во вторых он бормотал на басурманском языке. Глазища сверкают!

— А что именно он бормотал, можете вспомнить? Может на русском всё-таки? Воспро-извести сможете?

— Да говорю вам, как чурка на рынке он рычал, а что именно говорил, убей Бог, не знаю.

— Ладно, — махнул рукой опер, — везите её на портрет.

— Думаете, чехи?

Оперативник пожал плечами:

— Может быть. Он как раз работал с кем-то из этих. Пробивал их интересы в городской думе. Может, не отработал своё бабло, вот его и пришили. Тем более по описанию подходит. Надо глядеть какую диаспору он обслуживал. Ну, удружил нам убивец, что сказать. Удружил.

— А нам разрешат по диаспорам то работать?

Серый оперативник закурил:

— Лучше бы не разрешили, тогда бы и не отрабатывали. С хачами себе дороже работать. Хотя убитый крупная шишка, на него может целое законодательное собрание возбудиться, и тогда придётся всем отделом наседать на азерботов или чехов.

Второй серый оперативник тяжело вздохнул.

* * *

Слава спрятался за машиной. В небесах опростался жирный снеговик, и пушистый снег валил на город. От дерзости задуманного стыл мочевой пузырь, и Ник несколько раз уже чувствовал вкус собственного сердца на зубах.

Он сомневался в Сене, который бесхитростно хлопая глазами, и предложил убить де-путата местного законодательного собрания. Они нашли дом, где он жил, автомобиль, который депутат ставил на стоянку невдалеке и те сто метров, которые нужно было пройти мужчине к своему подъезду. Сделать дело было проще, чем решить теорему Пифагора. Но сама возможность осуществления такого плана замораживала не хуже десятиградусного морозца. Единственное, почему Слава согласился на эту миссию, за-ключалось в том, что такого ещё не делал никто. Ему, как женщине, хотелось славы.

Поэтому, когда из тьмы со снежными бельмами показалась фигура в опознанной нор-ковой шапке и крысиными чертами лица, Слава, выйдя из-за подержанной иномарки, стал догонять мужчину.

В предвкушении застыл вынутый из-под куртки пистолет. Расстояние сокращалось с каждым сердечным биением. Во рту пересохло, а в теле стало влажно от бешеной дозы адреналина. До жертвы оставалось метра полтора, когда Слава, сделав очередной шаг, вдруг потерял равновесие. Побеждённый силой тяготения он спиной хрястнул по льду. Из Славы вырвался стон, а затем как-то оглушительно и как-то вдруг прозвучал выстрел, после чего парень ощутил во рту обжигающе горячую гильзу.

— Бля!

Слава выплюнул гильзу в снег, а затем, плача от обожженного языка, запихал в рот пригоршню снега. Было больно, как будто в язык ужалил шмель, и Слава совсем не сразу сообразил, что раз у него во рту оказалась гильза, то значит, был выстрел. Он медленно повернул голову и автоматически запихнул в рот еще одну пригоршню снега. Мужчина вытянулся на снегу и в электрических подглазьях фонарей Ник увидел сползшую на лоб шапку и аккуратную рану на затылке.

На пару секунд установилось поистине даосистское спокойствие. Затем, вмазав по лицу дзен-будизму, Слава осознал весь ужас сложившегося положения. Машинально схватив гильзу, он запихал ее в карман и понёсся прочь. Потеряв равновесие, он ткнулся головой в борт иномарки, которая заверещала так истошно, как будто её наси-ловали.

— Бля! — вторично изрек мудрость Слава и побежал, что было сил, прочь.

Потом, вспоминая жизненный опыт, парень перешёл на быстрый шаг, так как бег все-гда привлекает внимание. Чтобы хоть как-то себя успокоить, он начал шёпотом читать строки из песен Арконы:

— Ой-да, матушка,

Ночка-Свароговна,

Скрой седые заветы отцов

От глаза черного люта ворога

В гуще священных лесов.

Распухающий язык неправильно выписывал буквы, поэтому на свет рождалась какая-то языческая неразбериха, одновременно напоминающая как бред безумного, так и высшие религиозные откровения. На строчке "от глаза черного люта ворога", свернув за угол, Слава чуть было не сшиб бабку. Та отпрянула, зашипев:

— Господи!

Слава, чуть было не задушил её со страху, но напевая, быстро пошёл дальше. Бабка, поглядев ему в след, тщательно перекрестилась.

* * *

Вот они — удила, рвущие губы! Это круче, чем тысяча оргазмов, сплюсованных в одно взрывоопасное целое! Город гудит от произошедшего: нераскрытое заказное убийство! Органы перетрясают вопящие диаспоры, журналисты строят версии, а мы купаемся в лучах славы. Слава вновь поверил в себя и стал чаще улыбаться. Вот это настоящая борьба! Это вам не кашу из топора в интернете варить. Нами овладела беспочвенная эйфория, когда всё, чем следовало гордиться — это потрясающим стечением обстоятельств.

Один раз, когда мы шли втроём к моей квартире, на лестничной клетке нас окликнули. Ник тут же схватился за пистолет, но из тени вышел наш недавний знакомый, слесарь Виктор Молчалин:

— Ребятки, вы меня очень подставили. Пришлось мой бизнес свернуть. Все кое-что ищут...

— Ты это о чём?

Мужчина склонил голову на плечо:

— О вас, разумеется. Может, поговорим в квартире?

Напряжённость не рассеялась, даже когда мы приняли расслабленные позы. Слава первым начал разговор:

— Мы ни о чём не знаем. Чего тебе надо?

Молчалин засмеялся:

— Да не беспокойтесь. Товарищи по армии называли меня Молчуном. Я не люблю го-ворить, но всё же хотел с вами побеседовать...

— О чём?

— О том, что мне нравится. Вы главное помните, что тот, кто рано начинает, тот рано и выдыхается. Нужно хорошенько готовиться. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Мне не хочется, чтобы Слава психанул и приговорил работягу. Лидер явно на взводе. Снова звучит наигранно непонимающий вопрос:

— О чём ты?

Молчун бесхитростно сказал:

— О вашей деятельности.

Алиса устало протянула:

— Ты хочешь быть с нами что ли? Ну так не крути мозги.

Мужчина кивнул.

— И чем ты можешь нас заинтересовать?

Молчун многое нам рассказал. В первую очередь он поведал о своей жизни на Кавказе и о кашарах — почти недоступных горных пастбищах, куда пастухам привозят похи-щенных с улиц девушек.

— Сидят там три карачая, или дага, или кабардинца, или балкарца, или ингуша, или чеченца, или... ну вы поняли, сидят месяцами скот пасут, скучно. Анашу курят иногда. Иногда пацаны знакомые тёлку украдут — им привозят. За тёлок они баранами распла-чиваются. Их шпилят, как сидоровых коз. Не баранов, а похищенных тёлок. Раздевают, сажают на цель, чтобы не убежала, заставляют работать. Иногда привозят на соседнюю кашару и там обменивают на анашу.