У меня перед глазами вдруг встало искаженное нечеловеческой мукой лицо незнакомого молодого политрука, который упал, раненный, и не смог подняться. Когда гусеница (медленно-медленно!) перемалывала в кровавые лохмотья его ноги, он истошно кричал, брызгая в нас кровавой слюной:

— Вперед, только вперед, товарищи бойцы!! Не останавливаться!!! Остановитесь, потом с места не стронете!

— ... Может, колесный ход лафету придумать? Или вообще, сделать пушку самоходной?— продолжал на ходу фантазировать Лацис.

Я отрицательно покачал головой:

— Колесный ход лучше не надо... Это сейчас хорошо, снега мало, а грунт подморозило! А если распутица? Да на наших дорогах пушка враз по ступицу завязнет! Что касается перекатывания, то ведь данная система для таких экстремальных случаев, как этот, вовсе не предназначена! Наши цели, это ведь вражеские штабы, склады, транспортные узлы, контрбатарейная борьба... Для борьбы с ДОТами уместней гаубица или даже мортира! А что касается самохода... Не думаю! Если пушку моторизовать, она ведь, поди, на все сорок тонн потянет? (Оптимист. Русская тяжелая самоходная установка СУ-14-1, примененная в самом конце войны и заслуженно прозванная 'Иван-долбай', на палубе(!) которой была установлена восьмидюймовая гаубица, весила по нашим разведданным сорок девять тонн. Мало какой мост мог её выдержать, к нашему счастью. Прим. Переводчика)

Мимо нас трусцой пробежали двое красноармейцев с брезентовыми носилками в руках. На секунду остановившись возле орудия, они убедились, что здесь их помощь больше уже не требуется, и метнулись дальше — туда, где еще слышались протяжные стоны раненных...

Вот что мне понравилось, так это организация медпомощи в РККА. У каждого бойца есть индивидуальный перевязочный пакет, а не условно чистая тряпица, как в старой армии... На каждые десять человек полагается один санитарный инструктор. Вот, и медсанбат прибыл на поле брани почти так же быстро, как ленинградская 'неотложка', разве что без воя сирены. Час назад они утащили на носилках в тыл глухо ругающегося по-французски Вершинина и впавшего в спасительное забытье нашего политрука...Может быть, и спасут...

А Петровичу уж ничего помочь не могло. Даже глаза ему закрыть мы не смогли, потому что от черепа осталась невредимой только нижняя челюсть, в которой тускло сиял стальной мост.

— А что, от орудия он отбежать не мог? — глухо спросил Лацис, с печальной нежностью закрыв то, что осталось от Иванова лица вытащенным из своего кармана клетчатым платком.

— Ствол длинный. Качается после выстрела. Прицел намертво со стволом связан. Петрович хотел убедиться, что прицел не сбился. Ждал, пока остановится. Если привязать специальный тросик, да на двадцать метров отбегать, да его натягивать... прошло бы еще несколько драгоценных секунд. Где гарантия, что нас за это время белофинские гаубицы бы не накрыли? Тогда все жертвы были бы напрасны... Рисковать он не хотел.— пояснил я.

... Ну что, посмотрим, что мы там наворотили? — спросил Арвид Янович, вставая с колен и отряхиваясь. — Пошли, что ли?

— Пойдемте. — согласился я. Мне в тот момент было все равно. В душе было пусто, глухо и темно...

Когда мы приблизились к исходящей паром реке, от которой поднимался тяжкий запах железа и крови, навстречу нам давешние санитары уже тащили бойкого невеликого мужичка, мокрого как мышь, который что-то весело, взахлеб рассказывал. Прислушавшись ненароком, я уловил нечто вроде:

— Да, мать моя! Да тут такие расклады, что я и талию не видал! Наши выбегают на это поле и бегут себе к реке, а тут финская артиллерия как начнет шрапнелью стегать! (На нашей гаубичной батарее вообще не было шрапнелей. Видимо, русский принял за них разрывы в воздухе рикошетирующих фугасных снарядов. Прим. Переводчика) Всех к земле и она прижала. Ну, а мы со всех ног рванули к берегу, потому что лежать куда страшнее — а там саперов наших побитых уйма! И никакой переправы. Мы к воде, кто кувырком, кто как... Только кричим: давай, ребята! Скорей, скорей! Выбрались на тот берег, мокрые как кутята, давай воевать...Хотя какие с нас бойцы, когда у каждого по пятнадцать патронов да по одной гранате, хочешь в белофинна бросай, хочешь сам подорвись...

— Почему так мало?— зло спросил Лацис.

— Комдив не велел! Говорит, зачем давать им, если их белофинны так и так побьют? Ну, полезли к белофиннам в траншеи, там все больше пришлось штыком... Богатый финны народ, жирный! Штык в нем застревает... Ох, мама!! — вдруг тонко вскрикнул веселый разговорчивый боец. И умер.

... Взглянув на реку, я увидел потрясшую меня картину: сразу по трем наплавным мостам, опиравшимся на огромные надувные лодки, на левый берег шли, и шли, и шли серые колонны красноармейцев, сначала сливаясь на той стороне в единый поток, а затем вновь, подобно приливной волне, растекаясь по серому полю. Исчезая в начинающемся мокром снеге, они, казалось, затопляли собой через сделанный нами пролом все, что лежало между нами и дальним сереющим лесом, острыми верхушками тонущего в сером небе...

А навстречу им, с того берега, на каких-то бревнышках, плотиках, обывательских полузатопленных лодочках (В течение дня большевики подвезли из Петербурга более 250 лодок, находившихся в частном владении. Прим. Переводчика) везли и везли сгоревший шлак войны: искалеченных, израненных, но еще живых бойцов.

'Так вот почему он был мокрый!' — подумал я, вспомнив давешнего бойца.

— Что же это?!— потрясенно прошептал Лацис. — Да на таком ветру ... они же, мокрые, простудятся...

— Ерунда! — только махнул рукой услышавший его холеный подполковник. — Их же, симулянтов, в тыл везут! Там отогреются... А мои бойцы в бой идут, они сегодня под открытым небом ночевать будут. Им надо быть сухими...(Начальник штаба 469-того стрелкового полка, вводимого на глазах автора на плацдарм, пп-к Семенов был при отходе полка ранен в ноги, оставлен своими подчиненными на поле боя и насмерть замерз. Прим. Переводчика)

Перейдя на бывший вражеский берег, (действительно не замочив ног) на каждом шагу мы встречали следы тяжелого, ожесточенного боя, который продолжал греметь и перекатываться, как недальний гром, где-то за ближним леском...

Вот сожженные нашими ручными огнеметами финские солдаты: их маленькие, словно детские фигурки скорчились, будто они собрались куда-то бежать...

Вот тесно лежит группа красноармейцев, как видно, угодившая под залп финских бомбометов (точнее, 81.4-мм минометов. Прим. Переводчика): воронок практически нет, только маленькие черные ямки с расходящимися веером следами разлета осколков, а снег — пушистый и белый, нетронутый сверху, внизу обильно подтек кровью...Так что за нами, с хлюпаньем проваливающимися в него по щиколотку, остаются глубокие кровавые следы.

Вот боец повис на проволочном заграждении: шипы глубоко вонзились в шинель, будто хищные когти, а на широко открытые голубые глаза медленно опускаются снежные хлопья...

Наконец, мы поднялись к проклятому ДОТу... Лацис, достав из кармана блестящий никелем молоточек, начал ожесточенно колотить по бетону, стараясь отколоть от него хоть кусочек:

— Vai debīls esi? Да что же это такое, в самом-то деле? Он вообще на кого работал?

— Кто работал?— не понял его я.

— Да директор наш... Мы тут во времена оны на паях основали с Linnoitustoimisto акционерное общество 'Гранит'...

— Кто это мы? И с кем что основали? — устало и равнодушно продолжал спрашивать я.

— Мы, это натурально, НКВД, а наш деловой партнер — фортификационное управление Генерального Штаба Армии Финляндии...

После сегодняшнего меня уже ничего не удивляло...

— Зачем?

— Чтобы выиграть тендер на постройку финских укреплений.

— И как, выиграли и построили?

— А как Вы думаете? Работали практически себе в убыток! Как стахановцы! Вот, например, в ДОТ ?15 узла сопротивления Сумманкюля наша фирма во время заливки боевого покрытия вместо бетона засыпала метровый слой песка...(Подлинный случай. Обнаружился факт саботажа только в январе 1940 года, когда наши ребята в боевых условиях начали ремонт полуразрушенного сооружения. Прим. Переводчика) Но самое главное то, что мы составили подробнейший 'Альбом укреплений Карельского перешейка', указав для каждого сооружения точное месторасположение, состав вооружения, приложив фотографии и даже в некоторых случаях детальнейшие планы...

— И где же эти альбомы?

— Где, где... В Караганде. Tas ir pizdec, šitā pateikt! (Зачем карты укреплений Карельского перешейка были вместо ЛенВО отправлены в Казахстан, можно только гадать. Прим. Переводчика) (Юсси, это же просто непереводимая игра слов на местном диалекте, как и фраза чекиста на латышском. Прим. Редактора)

... Обогнув спускающуюся уступом бетонную стену, покрашенную белой краской, Лацис потянул меня к двум амбразурам:

— Смотрите-ка! Они их броневыми плитами укрепили! Этого в проекте не было... Интересно, где их финны взяли? (На финском форту Ино, подло взорванном русскими в 1917 году. Прим. Переводчика) (Позволь, так ведь это же был их собственный форт? А собственник имеет право распорядиться своим имуществом по своему усмотрению! Это же аксиома! Собственность священна! Прим. Редактора)(Вот ведь клинический дурак. И эти люди нами правят... Прим. Переводчика) А вот сюда посмотрите-ка, будьте любезны... Видите, вот это трубы для выброса ручных гранат...

— Глупо! Если гранату можно выбросить наружу, то её так же можно забросить и внутрь.

— Как бы не так! если снаружи бросать гранату в эти трубы, то по специальным отводам она выкатится наружу прямо под ноги бросавшему! По идее. Ну, мы эту идею немного изменили... А вот, смотрите-ка, наверху бронекупол! А где второй? Тут еще один должен был быть... Неужели украли при строительстве? А деньги куда дели?

— Что, у него смотровые щели всегда так видны?

— Нет, что Вы! Они закрываются специальным внутренним бронекольцом, скользящим на подшипниках... Наша придумка! Во-первых, дорого, во-вторых, при любом сильном ударе её клинит! (А я-то всё думал, кто это такую глупость измыслил? Прим. Переводчика) Ну что, давайте теперь внутрь заглянем?

— Что-то мне неохота... Мутит меня...

Минуту спустя я понял, что мутит здесь не только меня. И даже не только мутит! Из-за угла бетонированной траншеи, которая серой змеёй подползала к ДОТу, доносились звуки тяжелой, надсадной рвоты.

Лацис спрыгнул вниз, осторожно заглянул за угол:

— А кто это у нас такой красивый?

За изгибом бетонного хода стоял на коленях окровавленный, покрытый сплошной серой коркой пыли и грязи человек. Из его полуоткрытого рта тянулась нитка розовой от крови слюны, медленно капавшей в лужицу перемешанной с рвотой крови...

Тяжко приподняв лицо, представлявшее собой сплошной синяк, человек уставил в нас свои налитые кровью глаза и сипло прохрипел:

— Дамнед венайя... Я кулла раухасса е салли...(Искаж. Нехорошие люди. И помереть мне спокойно не дадут. Прим. Переводчика)

После этого его левая рука подломилась, и он со стоном упал лицом в красно-желтую лужицу...

Лацис с задумчивостью посмотрел на его расстегнутую, пустую кобуру:

— Пристрелить его, подлеца, что ли? Похоже, он вроде как офицер?

— Не бери ты лишнего греха на душу, Арвид ... Он же раненый. Сам подохнет, или наши трофейщики в плен возьмут...,— остановил его я.

И мы полезли в ДОТ, смотреть финские пулеметы, к которым были насмерть прикованы угоревшие до смерти солдаты...(Вот так я и встретился в первый раз с автором этой печальной рукописи. Мой верный фельдфебель, который вернулся за мной и в эту самую минуту прятался в двух шагах от русских с ножом в руках, собираясь прыгнуть, как только русский офицер наведет на меня свой пистолет, поднял мое бесчувственное тело на плечи и утащил через минное поле в наш тыл. Благо что никакой линии фронта пока не существовало, а русские беспорядочно тыкались лбом в трех километрах западнее от нашего покинутого ДОТа в другой узел обороны. Наш психолог после выхода меня из лазарета не рекомендовал мне больше участвовать в боевых действиях в составе гарнизонов ДОТов в связи с пережитым мною психо-травмирующим фактором. Вторая наша встреча с этим русским была еще более драматичной. Прим. Переводчика)

25.

... Вот уже третий час мы (прицепленная к раздобытому Лацисом 'Сталинцу' пушка, на станинах и лафете которой сгрудились уцелевшие бойцы) стоим на обочине дороги, под высокими заснеженными соснами.

Вся дорога забита в три-четыре ряда перемешавшимися войсками: длинноствольными пушками корпусного артполка; тяжко нагруженными возами, в которых запряжены мохноногие лошаденки гужевого обоза; подбитыми, с рваными черными пробоинами в бортах и башнях танками, которых гусеничные тракторы волокут, как и нас, на армейский СПАМ63 ... В этой чудовищной каше завязли белые, покрытые пятнистой бесформенной маскировкой фургоны с красными крестами и обыкновеннейший рейсовый ленинградский автобус, в котором приехали на фронт с концертом молодые актеры Финского театра и участники самодеятельного ансамбля кантелистов.64

— Черт возьми!— возмущается Лацис.— Опять то же самое! Вот только начало было налаживаться какое-то подобие армейского порядка, как опять снова здорово! Извольте видеть, прибыла новая дивизия (90-ая стрелковая. Прим. Переводчика). И вот вместо Муолаанлампи (Лесное болото. Прим. Переводчика) умники из штакора (штаб корпуса. Прим. Переводчика) направили её в Муолаанярви (Лесное озеро. Прим. Переводчика)... Да какая им, штабным, в задницу, разница: мальчик или девочка? Тем более под снегом особо и не отличишь, озеро там или болото...Сначала дивизия упорно пробиралась на восток, а теперь развернулась и так же упорно пробирается на запад. Так что курим пока...

— Я не курю.,— простуженно прохрипел я.

— Да я тоже, в принципе... Тогда хоть погреемся.

— К машине!— скомандовал я, и бойцы стали, разминая затекшие ноги, спускаться на грешную землю.

На обочине дороги, под высокой, корабельной сосной, чуть подсвечивая её уходящий к шумящей где-то в черной высоте кроне могучий ствол, жарко горел маленький костерок.

Вокруг него теснились пожилые обозники, протягивая к нежно-прозрачным лепесткам огня свои мужицкие руки... Тихий, неспешный разговор...

— Кой черт, братцы, нам тая война? Сталин с Маннергеймом поссорились? — так пусть оне возьмут каждый в руки по здоровому дрыну, выйдут на межу, да и пусть себе пиздятся в своё полное удовольствие, а уж мы их подбодрим, да дружно похлопаем...

— Во-о-от...говорил нам ране политрук, мол, нам чужой землицы ни пяди не нужно! А тут, почал, поди-тка поминать: да исконно русские земли, да Петр Первый, да Екатерина ВторА... Вспомнила бабка, как девкой была! Мне лично двух аршин земли на нашем Княж-погосте, Хосподи Прости, будя в мой неведом час65 вполне достаточно...

— А то еще ране нам замполит баял: финн-де такой же простой рабочий да хрестьянин, он-де в совецкаго рабочего да хрестьянина стрелять никак не будет, а сразу штык в землю и мировая революция! Ага, ага... славны те бубны за горами... Еще как и стреляют-то метко. Суки...